Покой

 

Помимо усталости

Есть также у старости

Над хмурой рекой

Возникший покой.

 

 

Для каждого омута

Не сыщется опыта —

Любая беда

Внезапна всегда.

 

 

Но все еще ползаю

(Хотелось бы с пользою) —

По этой тропе

И в этой толпе.

 

2001

Старость

 

Он мерзнет и на солнцепеке

(Попробуй столько проживи!),

Однако медленные токи

Тихонько тикают в крови.

 

 

Он наблюдателен. Но дети

В упор не видят старика —

Как будто нет его на свете,

А лишь деревья и река.

 

 

Пусть жизнь его не замечает

Средь отличительных примет.

Сие отнюдь не означает,

Что впрямь его на свете нет.

 

2001

«Старый поэт…»

 

Старый поэт,

Блаженствуя, поскольку жив,

А оппоненты жалки,

Сидит он, руки положив

На набалдашник палки.

 

 

Благоразумье и протест

Одновременно выбрав,

Сидит он – сам себе подтекст

И сам себе эпиграф.

 

2002

«Что за напасть!..»

 

Что за напасть! —

Осень и голые сучья…

Старость и страсть —

Странное это созвучье.

 

 

Пили вино.

Пели за тонкой стеною.

Старость – одно.

Страсть – несомненно иное.

 

 

Рядом вели

Ноту высокой печали.

Где-то вдали

Явственно ей отвечали.

 

 

Старость и страсть —

Как эти звуки похожи!

Даже совпасть

Могут морозом по коже.

 

«Зачем я сюда зашел?…»

 

– Зачем я сюда зашел?

Ага, за очками.

Такое бывает со старичками…

Нашел, нашел.

 

 

– Зачем я забрел сюда?

Никак за лекарством.

Сказать, что нашлось оно, было б лукавством…

Нигде ни следа.

 

 

– Зачем вообще я здесь,

К щемящей в окне равнине

С младенческих дней доныне

Причастен весь?

 

2011

Нонна Слепакова

1936–1998

Чердак

 

Мне кажется, что старость – как чердак:

Далеко видно и немного затхло.

Так наконец-то замедляют шаг,

Не торопя обманчивого Завтра.

 

 

Еще на балках сушится белье,

И нужды Дома светят отраженно,

И все-таки – уже небытие

Посвистывает пусто, отрешенно.

 

 

Гудят в бойницах выжатые дни

Белесоватым войлочным туманом…

Хватайся за перила! Растяни

Ту лестницу! Продли ее обманом!

 

 

Вот бойкий переборчивый прискок

С мячом, скакалкой, с ничегонезнаньем.

Бегут, бегут, не ощущая ног,

Довольные несокрушимым зданьем.

 

 

Вот поцелуйный медленный подъем,

И бесконечно ширятся ступени.

«Пойдем домой, о милый мой, пойдем

Побыть вдвоем!»… Сгибаются колени,

 

 

И вся пружина тайная ноги

Срабатывает медленно к подъему,

И этажей полночные круги

Расходятся по дремлющему дому.

 

 

И вот уж ты – на тусклой высоте,

Где загудит чердак через минуту,

Где напряженно виснет в пустоте

Призыв к теплу, союзу и уюту.

 

 

Ну что ж, войди – и прислонись к трубе,

Передохни покойно и отрадно…

Отсель взглянуть позволено тебе

И мысленно отправиться обратно.

 

Катя Капович

1960

«За этими стихами мрачными…»

 

За этими стихами мрачными

стоит отдельный человек,

измученный судьбы подачками,

а не какой-то имярек.

 

 

За этими глухими строчками

с рифмовкой накрест, как шнурок,

змеится лестница полночная,

летит закрученный дымок.

 

 

По молодости все мы – бражники,

нос – в табаке, в башке – весна,

а зрелость ищет рубль в бумажнике…

За этими стихами на

 

 

земле стоит певец по осени,

он после песен хоровых

уже один на безголосии

рот открывает для глухих.

 

Дмитрий Быков

1967

«Когда я брошу наконец мечтать о лучшей доле…»

 

Когда я брошу наконец мечтать о лучшей доле,

Тогда выяснится, что ты жила в соседнем доме,

А я измучился, в другой ища твои черты,

Хоть видел, что она не ты, но уверял, что ты.

 

 

А нам светил один фонарь, и на стене качалась

То тень от ветки, то листвы размытая курчавость,

И мы стояли за куском вареной колбасы

В один и тот же гастроном, но в разные часы.

 

 

…О, как я старости боюсь – пустой, бездарной,

скудной,

Как в одиночестве проснусь в тоске, глухой

и нудной,

Один в начале сентября, примерно к четырем,

Как только цинковый рассвет дохнет нашатырем!

 

 

О чем я вспомню в сентябре, в предутреннем ознобе,

Одной ногой в своей ноге, другой ногой во гробе?

Я шел вослед своей судьое, куда она вела.

Я ждал, пока начнется жизнь, а это жизнь была.

 

 

Да неужели. Боже мой! О варево густое,

О дурно пахнущий настой, о марево пустое!

Я оправданий не ищу годам своей тщеты,

Но был же в этом тайный смысл? Так это

будешь ты.

 

 

О, ясно помню давний миг,

когда мне стало страшно:

Несчастный маленький старик

лобзал старуху страстно,

И я подумал: вот и мы! На улицах Москвы

Мне посылались иногда знаменья таковы.

 

 

Ты приведешь меня домой, и с первого же взгляда

Узнаю лампу, стол хромой и книги – те, что надо.

Свеча посветит пять минут и скоро догорит,

Но с этой жизнью, может быть, отчасти примирит.

 

1991