«Я в жизни обмирал и чувство это знаю…»

 

Я в жизни обмирал и чувство это знаю,

Где мукам всем конец и сладок томный хмель;

Вот почему я вас без страха ожидаю,

Ночь безрассветная и вечная постель!

 

 

Пусть головы моей рука твоя коснется

И ты сотрешь меня со списка бытия,

Но пред моим судом, покуда сердце бьется,

Мы силы равные, и торжествую я.

 

 

Еще ты каждый миг моей покорна воле,

Ты тень у ног моих, безличный призрак ты;

Покуда я дышу – ты мысль моя, не боле,

Игрушка шаткая тоскующей мечты.

 

«Ты прав: мы старимся. Зима недалека…»

 

Ты прав: мы старимся. Зима недалека,

Нам кто-то праздновать мешает,

И кудри темные незримая рука

И серебрит и обрывает.

 

 

В пути приутомясь, покорней мы других

В лицо нам веющим невзгодам;

И не под силу нам безумцев молодых

Задорным править хороводом.

 

 

Так что ж! ужели нам, покуда мы живем,

Вздыхать, оборотясь к закату,

Как некогда, томясь любви живым огнем,

Любви певали мы утрату?

 

 

Нет, мы не отжили! Мы властны день любой

Чертою белою отметить,

И музы сирые еще на зов ночной

Нам поторопятся ответить.

 

 

К чему пытать судьбу? Быть может, коротка

В руках у парки нитка наша!

Eщe разымчива, душиста и сладка

Нам Гебы пенистая чаша.

 

 

Зажжет, как прежде, нам во глубине сердец

Ее огонь благие чувства, —

Так пей же из нее, любимый наш певец:

В ней есть искусство для искусства.

 

1860(?)

В саду

 

Приветствую тебя, мой добрый, старый сад,

Цветущих лет цветущее наследство!

С улыбкой горькою я пью твой аромат,

Которым некогда дышало детство.

 

 

Густые липы те ж, но заросли слова,

Которые в тени я вырезал искусно,

Хватает за ноги заглохшая трава,

И чувствую, что там, в лесу, мне будет грустно.

 

 

Как будто с трепетом здесь каждого листа

Моя пробудится и затрепещет совесть,

И станут лепетать знакомые места

Давно забытую, оплаканную повесть.

 

 

И скажут: «Помним мы, как ты играл и рос,

Мы помним, как потом, в последний час разлуки,

Венком из молодых и благовонных роз

Тебя здесь нежные благословляли руки.

 

 

Скажи: где розы те, которые такой

Веселой радостью и свежестью дышали?»

Одни я раздарил с безумством и тоской,

Другие растерял – и все они увяли.

 

 

А вы – вы молоды и пышны до конца.

Я рад – и радости вполне вкусить не смею;

Стою как блудный сын перед лицом отца,

И плакать бы хотел – и плакать не умею!

 

1854

Александр Блок

1880–1921

«Я стар душой. Какой-то жребий черный…»

 

Я стар душой. Какой-то жребий черный —

Мой долгий путь.

Тяжелый сон, проклятый и упорный,

Мне душит грудь.

 

 

Так мало лет, так много дум ужасных!

Тяжел недуг…

Спаси меня от призраков неясных,

Безвестный друг!

 

 

Мне друг один – в сыром ночном тумане

Дорога вдаль.

Там нет жилья – как в темном океане —

Одна печаль.

 

 

Я стар душой. Какой-то жребий черный —

Мой долгий путь.

Тяжелый сон – проклятый и упорный —

Мне душит грудь.

 

6 июня 1918

«Прошли года, но ты – все та же…»

 

Прошли года, но ты – все та же:

Строга, прекрасна и ясна;

Лишь волосы немного глаже,

И в них сверкает седина.

 

 

А я – склонен над грудой книжной,

Высокий, сгорбленный старик, —

С одною думой непостижной

Смотрю на твой спокойный лик.

Да. Нас года не изменили.

Живем и дышим, как тогда,

И, вспоминая, сохранили те баснословные года…

Их светлый пепел – в длинной урне.

Наш светлый дух – в лазурной мгле.

И все чудесней, все лазурней —

Дышать прошедшим на земле.

 

Владислав Ходасевич

1886–1939

Перед зеркалом

Nel mezzo del cammin di nostra vita.

 

Я, я, я. Что за дикое слово!

Неужели вон тот – это я?

Разве мама любила такого,

Желто-серого, полуседого

И всезнающего, как змея?

 

 

Разве мальчик, в Останкине летом

Танцевавший на дачных балах, —

Это я, тот, кто каждым ответом

Желторотым внушает поэтам

Отвращение, злобу и страх?

 

 

Разве тот, кто в полночные споры

Всю мальчишечью вкладывал прыть, —

Это я, тот же самый, который

На трагические разговоры

Научился молчать и шутить?

 

 

Впрочем – так и всегда на средине

Рокового земного пути:

От ничтожной причины – к причине,

А глядишь – заплутался в пустыне,

И своих же следов не найти.

 

 

Да, меня не пантера прыжками

На парижский чердак загнала.

И Виргилия нет за плечами —

Только есть одиночество – в раме

Говорящего правду стекла.

 

18—23 июля 1924

Париж

Стансы

 

Уж волосы седые на висках

Я прядью черной прикрываю,

И замирает сердце, как в тисках,

От лишнего стакана чаю.

 

 

Уж тяжелы мне долгие труды,

И не таят очарованья

Ни знаний слишком пряные плоды,

Ни женщин душные лобзанья.

 

 

С холодностью взираю я теперь

На скуку славы предстоящей…

Зато слова: цветок, ребенок, зверь —

Приходят на уста всё чаще.

 

 

Рассеянно я слушаю порой

Поэтов праздные бряцанья,

Но душу полнит сладкой полнотой

Зерна немое прорастанье.

 

24—25 октября 1918