1
Угол падения
Одиннадцать дней назад
– ГОВОРЯТ, ВСЕ КРИЧАТ, когда падают. Даже если прыгнули сами.
Голос раздался из ниоткуда, и я вздрогнула. В животе все перевернулось, словно я уже разжала руки и лечу вниз сквозь белесую дымку. Никого не было видно. Стоял густой туман. Отличная возможность ускользнуть, нырнуть в бархатную белизну так, что никто не заметит. Дымка была обманчиво плотной. Она обволакивала и внушала ложное чувство безопасности. Будто сумеет подхватить меня в любой момент. Будто в ней можно ненадолго спрятаться. Я почти слышала влажный шепот, убеждавший меня, что разжать руки будет легко, что это не больно. Я не упаду, просто провалюсь в пушистое облако. Но, с другой стороны, мне хотелось упасть. Ведь за этим я сюда и пришла. В голове звучали строчки песни:
Теперь на небесах малышка Минни Мэй
И ждет, когда я к ней отправлюсь в рай.
Немного погоди, свобода впереди.
Прощай, Кентукки милый мой, прощай.
– А ну-ка слезай оттуда, – снова раздался бестелесный голос.
Я не могла понять, с какой стороны он доносится. Низкий, с хрипотцой. Мужской голос. Судя по тембру, он принадлежал человеку в годах. Может, ровеснику моего отца. Мой папа как раз был из тех, кто стал бы уговаривать незнакомцев не прыгать с моста. Он бы, наверное, даже спел. Мои губы тронула слабая улыбка. Вокруг папиного голоса строились все мои самые ранние воспоминания. Глубокое, слегка народное звучание, гортанное, с нотками йодля – все то, что впоследствии определило мой собственный узнаваемый стиль. В детстве я всегда брала на себя главную мелодию, папа подпевал партию тенора, а бабушка добавляла верхние ноты. Мы могли петь часами. Это было наше любимое занятие. То, что мы умели делать лучше всего. Наша жизнь. Но теперь я устала от этой жизни.
– Ладно, не хочешь слезать – я сам поднимусь.
Я снова вздрогнула, потому что успела о нем забыть. Как же быстро я успела о нем забыть! Будто окружавшая меня дымка проникала в мозг с каждым вдохом, затуманивая сознание. Незнакомец проглатывал окончания, и гласные у него звучали как-то странно. Я никак не могла сообразить, что это за акцент. В голове замелькали спутанные мысли. Бостон. Точно. Я же в Бостоне. А вчера вечером была в Нью-Йорке. А за два дня до этого – в Филадельфии. В понедельник, кажется, был Детройт? Я попыталась вспомнить все места, где останавливалась, но размытые впечатления сливались в одно. Мне почти никогда не удавалось посмотреть города, в которые я приезжала. Они слишком быстро сменяли друг друга.
Обладатель голоса внезапно оказался рядом. Он балансировал на нижней перекладине, упершись руками в верхнюю, так что его поза повторяла мою. Незнакомец был высоким. Я заметила это, искоса бросив на него взгляд из-под руки, которой держалась за балку над головой. Сердце ухнуло куда-то вниз и снова отскочило наверх, оставив тошнотворное ощущение. В желудке у меня было пусто, но к такому мне не привыкать. А вдруг этот человек – насильник или серийный убийца? При этой мысли я лишь устало пожала плечами. Если мне так уж важно избежать убийства или изнасилования, можно просто разжать руки. И все, больше никаких проблем.
– Родители-то в курсе, где ты?
Вот, опять. Опять эти проглоченные окончания. Нет, на папин голос совсем не похоже. Папа родился и вырос в холмистом Теннесси. Мы в Теннесси окончания не глотаем. Выговариваем слова отчетливо, облизывая каждое, как лимонный леденец.
– Может, позвонить кому-нибудь? – снова заговорил незнакомец, не получив ответа на предыдущий вопрос.
Я покачала головой, не глядя на него, уставившись вперед, в туман. Мне нравилась эта белая пустота. Она успокаивала. Хотелось подобраться к ней поближе. Поэтому я и решила забраться сюда.
– Эй, малыш, не могу ж я тебя тут оставить.
Меня завораживало это странное произношение, но я все равно предпочла бы, чтобы от меня отстали.
– Никакой я не малыш. Так что вполне можете меня оставить, – наконец отозвалась я, невольно отметив, что, выговаривая окончания слов, я тем самым словно подчеркиваю свой упрямый отказ.
Ощутив на себе чужой взгляд, я повернулась, чтобы наконец рассмотреть незнакомца. На голове у него, как и у меня, вязаная шапочка, натянутая почти до бровей и прикрывающая уши. На улице было холодно. Я стащила шапку у своего охранника, а заодно прихватила и огромную толстовку с капюшоном, которую кто-то забыл в гримерке. Незнакомцу шапочка шла – он-то наверняка ее не украл. Из-под вязаного края торчали лохматые светлые волосы, но брови были густые и почти такие же темные, как шапка, два черных штриха над глазами неясного цвета – в туманном сумраке все казалось сероватым. Взгляд незнакомца был спокойным, но губы слегка дрогнули, словно он удивился. Похоже, мы оба ошиблись. Он подумал, что я мальчишка, а я – что он ровесник моего папы. Оказалось, он лишь немногим старше меня.
– Да уж, похоже на то, – отозвался незнакомец, с удивлением покосившись на мою грудь, словно желая удостовериться, что я действительно девушка.
Я приподняла бровь и вздернула подбородок, вынуждая собеседника перевести взгляд повыше, что тот и сделал почти сразу. Затем он мягко и осторожно продолжил:
– Если упадешь, тебе, скорее всего, конец. Падать будет, может, и приятно. Но когда долетишь, мало не покажется. Дерьмовые ощущения. Если все же выживешь, пожалеешь, что не умерла. И что вообще прыгнула. И на помощь станешь звать, только будет поздно, потому что я за тобой нырять не собираюсь, техаска.
– А я и не прошу, бостонец, – устало отмахнулась я, решив не уточнять свое происхождение. Вероятно, он полагал, что все, кто растягивает слова, непременно родом из Техаса.
Парень скользнул взглядом по моим сапогам и снова посмотрел мне в глаза, прикидывая что-то в уме.
– Мы оба знаем, что ты этого не сделаешь. Заканчивай представление, слезай, и я тебя доставлю куда захочешь.
Зря он это сказал. Ярость затопила меня изнутри, обожгла горло, вырываясь наружу, точно огонь из шахты лифта. По щекам покатились слезы – естественная защитная реакция организма на пламя, ревущее в груди. Я чувствовала себя измученной. Опустошенной. Выгоревшей эмоционально и физически. Я устала от людей, которые вечно говорят мне, что делать, когда, как и с кем. Устала от невозможности решать за себя. Поэтому я ухватилась за шанс хоть раз принять важное решение. Слова незнакомца лишь придали мне твердости. Я увидела, что он понял это. Парень беззвучно выругался, его глаза широко раскрылись.
Я разжала руки и упала в туман.
∞
Когда умерла моя сестра-близнец, смерть вдруг перестала казаться чем-то нереальным. Я думала о ней постоянно. И поскольку Минни теперь была там, куда уходят после смерти, а я любила ее больше всего на свете, в глубине души мне тоже хотелось оказаться там. Поэтому я начала задумываться о собственной смерти, подолгу размышляла о ней, гадала, каково это. Нельзя сказать, что я внезапно захотела умереть. Такие вещи не случаются вдруг. Все начинается с одной мысли, которая мелькает где-то на задворках сознания, напоминая пламя свечи на торте, которое вот-вот задуют. Но мысль о смерти – это очень хитрая свеча. Ты ее тушишь, а она зажигается снова.
И снова. И каждый раз, когда эта свеча вспыхивает, ей удается продержаться чуть дольше, разгореться ярче. Ее свет кажется теплым. Даже ласковым. Тебе и в голову не придет, что такой огонь может обжечь.
В конце концов мелькающая мысль превращается в вариант развития событий, который со временем обрастает деталями и становится более точным. Возникают план А, план Б. Иногда даже В и Г. А там сам не заметишь, как начнешь прощаться с жизнью. «Может, я сейчас в последний раз пью кофе. В последний раз завязываю шнурки. В последний раз глажу кота. В последний раз пою эту песню». И каждый раз это слово – «последний» – приносит облегчение. Как будто вычеркиваешь пункт за пунктом из длинного списка скучных дел. А потом вместо маленькой свечки в голове начинают гореть мосты. Те, кто хочет умереть, жгут мосты не задумываясь. Сначала жгут, а потом прыгают с них.
В тот вечер я выставила всех из моей личной гримерки. Убедила их уйти. Я улыбалась и говорила спокойно. Не кричала, не плакала, не корчила из себя диву. Я никогда этого не делала. С этим отлично справлялась моя бабуля. А я просто попросила, чтобы меня оставили ненадолго. Мы провели последний концерт тура, всем хотелось отпраздновать. Прошлым вечером я спела в «Мэдисон-сквер-гарден», и ба была вне себя от восторга. Сегодня еще одна арена, «ТД-гарден» – так ее называют. Я понимала, что должна прыгать от счастья. Но не могла. Я казалась себе большим пустым арбузом. Помню, папа любил срезать верхушку и есть арбуз ложкой, как мороженое. Он съедал всю мякоть, и оставалась только пустая кожура. Потом папа водружал на место срезанную крышечку, и арбуз выглядел как новенький. Когда мама обнаруживала, что вся мякоть вычищена, она страшно ругалась.
Все ушли: мой стилист Джерри, визажист Шантел и другие – жены и подружки техников, пришедшие на последний концерт тура. Шоу закончилось. Ну, почти закончилось. Я сбежала со сцены, не спев последнюю песню. Ребятам с разогрева и моей группе пришлось играть традиционное финальное попурри без меня.
Я сказала, что плохо себя чувствую. Но, прежде чем уйти со сцены, выложилась на всю катушку, как меня учили. Спела песни из последнего альбома и хиты из предыдущих трех. Имея за плечами четыре полноценные пластинки, не считая релиза всех песен, исполненных на конкурсе «Нэшвилл навсегда», в срочном порядке выпущенного через месяц после моей победы, я завоевала свое место в шоу-бизнесе. Я была хедлайнером и лауреатом премии «Грэмми», а мой последний альбом «На осколки» стал платиновым.
Я выполнила все свои обязательства. Никто бы не посмел сказать, что я схалтурила. Я вложила душу в каждую песню, выводя каждую ноту.
Добросовестно скакала по сцене в тщательно продуманном одеянии – художественно изорванном тряпье в облипку, синих джинсах, черной шелковой блузке и красных ковбойских сапогах на высоком каблуке. Все это помогало мне балансировать на грани между поп-принцессой и независимой кантри-певицей, увеличивая охват аудитории.
Софиты на сцене обдавали меня жаром, но макияж не потек. Накладные ресницы, профессионально нанесенные тени и подводка придавали моим темно-карим глазам мечтательный, томный вид. Большие щенячьи глаза в обрамлении мягких золотистых локонов. Девочки по всей стране, подражая мне, мечтали иметь длинные светлые кудри «в стиле Бонни Рэй Шелби». Я бы им рассказала, что это очень легко. Свои я купила в обычном магазине. Любая девочка могла позволить себе такие. Конечно, сейчас мои локоны стали дороже, но так было не всегда.
Когда после химиотерапии у Минни начали выпадать волосы, мы решили обе побриться наголо. Пышные горы светло-каштановых волос усыпали пол. Ведь мы были близнецами. Похожими друг на друга как две капли воды. Зеркальными отражениями. Если Минни будет лысой, то и я должна. Но бабуля сказала, что бритоголовой меня на сцену не пустит, поэтому в день прослушивания на «Нэшвилл навсегда» она взяла деньги, отложенные на дорогу и еду, и купила мне парик с длинными пепельными кудрями.
– Долли Партон всегда выступает в парике, Бонни, – оптимистично заявила ба, нацепив на меня искусственные волосы. – Погляди-ка! Тебе идет быть блондинкой, Бонни Рэй. Так ты похожа на ангелочка. Это хорошо. Это нам и нужно. Ангельские волосы в сочетании с ангельским голосом.
С тех пор я не расставалась с ангельскими волосами. Потом, конечно, парики а-ля Долли я уже не носила. Мне наращивали пряди, личный парикмахер, который повсюду следовал за мной, делал мне профессиональное окрашивание. Парикмахер, визажист, стилист и охрана. Еще у меня были личный пресс-секретарь, агент и юрист, которым можно было позвонить в любую минуту. И бабушка. Она в какой-то мере выполняла все эти функции. Но главным образом ба была моим менеджером.
Она не хотела отпускать меня одну в гримерку. Бабушка отлично соображала, отличалась суровостью, иногда бывала грубоватой и даже внушала страх. И она сразу почуяла неладное. Почуяла запах горящего моста, вот только дыма не видела.
– Дай мне минутку, ба. Мне уже двадцать один. Меня можно оставить одну на полчаса – мир, представь себе, не рухнет. – Мой тон оставался беззаботным, но в глубине души мне было противно. Лгунья. Ведь ее мир сегодня и впрямь рухнет. Какая ирония!
Бабушка кивнула, повернулась и ушла заниматься делами. И вот я осталась одна. Я посмотрела на свое отражение в большом зеркале – здесь повсюду стояли зеркала. Я провела рукой по локонам и несколько раз моргнула. А потом достала ножницы, которые стащила у Джерри из сумки с инструментами, и стала стричься. Чик-чик-чик. Ангельские волосы посыпались на пол, как шесть лет назад. Несколько прядей упало мне на плечи и колени, одна попала в вырез блузки, и я расхохоталась. Волосы торчали из декольте, и я подумала, что похожа на грудастого мужика. Смеясь, я с остервенением продолжала стричься. Наконец волос осталось совсем немного. Они торчали во все стороны неровными хохолками, выбиваясь из-за ушей. Получилось даже короче, чем у Деймона. Деймон был барабанщиком, отыграл с нами весь тур, посвященный альбому «На осколки». Мне он нравился, но ба его ко мне не подпускала – якобы у него герпес. А я думаю, дело в том, что у него есть член. Бабушка вообще не подпускала ко мне парней.
Мой смех уже больше напоминал рыдания. Я смотрела на остриженные волосы и понимала, что назад дороги нет и что рядом нет Минни, которая постриглась бы со мной за компанию. Но я не позволила себе поддаться отчаянию и содрала с век накладные ресницы, которые, точно паучьи лапки, цеплялись за кожу и не желали отклеиваться. Затем я стерла макияж влажными салфетками и спрятала то, что осталось от ангельских кудрей, под вязаной шапочкой. От нее пахло Медведем – это у него я стащила шапку, – и я снова почувствовала укол боли, справиться с которой оказалось уже сложнее. Я буду скучать по Медведю. И он по мне.
Красные сапоги и джинсы пришлось оставить: мне не во что было переодеться, да и времени было в обрез. Сверху я натянула огромную промо-толстовку, на которой был напечатан длинный столбик дат – все концерты за две тысячи тринадцатый – четырнадцатый годы. От одного их вида накатило чувство усталости. Я натянула поверх шапочки капюшон, пряча лицо в тени, как недоделанный гангстер. Надо было спешить. Состриженные волосы я убирать не стала. Разбросанные пряди так и остались на полу и туалетном столике. Не знаю, почему мне хотелось, чтобы бабушка увидела их. Просто хотелось.
Я кинулась к двери и тут же резко затормозила. Как я поймаю такси или хотя бы сяду в автобус? У меня ведь нет денег. Ни кошелька, ни кредитки. Я никогда ничего такого с собой не брала. Не было необходимости. Если мне что-то требовалось, ба или кто-нибудь из моей команды решали этот вопрос. На целых несколько секунд я поддалась панике, но потом мой взгляд упал на бабушкину сумочку, лежавшую на столе. Я глазам своим не поверила.
Ба прожила в бедности намного дольше, чем в богатстве, а мы, бедняки, не любим выпускать деньги из рук. Мы прячем их под матрасы и в бюстгальтеры, расковыриваем стены, чтобы затолкать туда свое сокровище. У бабушки сохранился менталитет бедняка, который исправит только могила, так что она всегда таскала с собой кучу наличных. Я догадывалась, что там намного больше, чем нужно на такси, но, будучи уже порядком взвинченной, в полной уверенности, что время на исходе, схватила сумочку, не заглянув внутрь.
Насколько я знала бабулю, штук сто, не меньше, должны были лежать в сейфе, который стоит в моем автобусе. Пусть пользуется, мне не жалко. Я закинула дизайнерскую сумочку на плечо и, опустив голову пониже, распахнула дверь гримерки. И ушла. Никто меня не караулил. В коридорах на меня, по-моему, никто даже не взглянул. Я специально игла как можно спокойнее.
Когда желание сбежать замелькало у меня в голове несколько недель назад, я начала присматриваться к расположению выходов в местах моих выступлений. Я обходила здания, их бетонные коридоры, изучала внутренности и лабиринты стадионов и арен. Медведь повсюду следовал за мной, но я врала, что хочу размять ноги и разогреться. Я придумала для себя игру под названием «А что, если?…». Где бы я ни оказалась, везде я замышляла отчаянный побег. Мечтала. Воображала. И вот я уже наяву шагаю прочь от арены, символа моего абсолютного успеха. Я ни разу не оглянулась.
∞
Едва отпустив балку, я тут же об этом пожалела. Неужели в конце всегда так? Никакой жизни, пролетающей перед глазами в одно мгновение. Никаких кадров прошлого, как в немом кино. Только короткое, отчетливое осознание, что все кончено. Линия финиша пройдена. Словно в замедленной съемке, я начала падать вперед ласточкой. Мои ноги еще не оторвались от нижней перекладины. Я почувствовала, что незнакомец кинулся ко мне, вцепился в толстовку на спине и дернул, меняя траекторию моего падения. Ноги лишились опоры, и, вместо того чтобы полететь вперед, я упала, стукнувшись левым боком о металлическую балку, на которой стояла. Незнакомец, вероятно, тоже не удержал равновесие: я почувствовала, как его падающее тело задело мое плечо. Я упала, больно ударившись, и распласталась наполовину на своем спасителе, наполовину на мокром бетоне возле ограждения. Я тут же попыталась вскочить, вырываясь из рук незнакомца, воинственная, разъяренная тем, что у меня снова отняли право выбора.
– Прекрати! – прошипел он, резко втянув воздух, когда я ткнула локтем ему в ребра и оперлась на него, пытаясь подняться. – Чокнутая, что ли?
– Не чокнутая! – закричала я. – Ты вообще кто такой? Отвали! Я тебя просила меня спасать?
В какой-то момент потасовки с меня свалилась шапочка. Я пошарила руками по бетону, но ничего не нашла. Потеря шапки, принадлежавшей Медведю, отчего-то потрясла меня больше, чем чудесное спасение от гибели. Я обхватила голову руками, прислонилась спиной к ограждению и поджала колени к груди, тяжело дыша и смаргивая слезы. Может, я плакала не о шапке. Может, это были слезы облегчения. Или страха. Или растерянности, потому что я не представляла, что будет дальше. На мосту мои планы заканчивались. Но я знала, что больше не смогу взобраться на ограждение. Не смогу упасть в туман. Манящий огонек смерти потерял свою власть надо мной. По крайней мере на время.
– Я б, наверное, тоже заплакал – с такими-то волосами, – мягко произнес незнакомец и опустился на корточки возле меня. А потом протянул мне шапку.
Я выхватила ее и решительно натянула на голову поверх огрызков волос.
– Я Клайд, – представился он, не убирая руку, словно ждал, что я пожму ее.
Я в оцепенении уставилась на него. Ладони у Клайда были большие, и сам он был большой. Но не такой, как Медведь. Медведь был мощный, ходячая гора мускулов, способная заслонить меня от всего на свете. Чем он, собственно, и занимался. Клайд был жилистым, высоким и широкоплечим, а его руки казались сильными и умелыми – не знаю, почему я об этом подумала.
– Клайд, – тупо повторила я.
Это был не вопрос. Я просто примерила к нему имя. Оно не подходило. Клайды выглядят по-другому. Так звали чувака, который работал на крохотной заправке в Грассли, штат Теннесси. Она стояла прямо у холма, на котором я прожила шестнадцать лет, пока бабуля не убедила родителей, что все мы разбогатеем, если ей разрешат свозить меня в Нэшвилл. Клайд из Грассли, штат Теннесси, являлся гордым обладателем целых двух зубов и любил побренчать на банджо, у которого было всего две струны. Два зуба, две струны. Раньше я как-то не замечала этой параллели. Может, старина Клайд просто очень любил число два.
– Ну и как тебя зовут, чокнутая? – спросил другой, новый Клайд, так и не убрав руку, дожидаясь, пока я пожму ее в честь знакомства.
– Бонни, – ответила я наконец. А потом рассмеялась, как самая настоящая чокнутая. Меня зовут Бонни, а его – Клайд. Шикарно, а? Я наконец пожала протянутую руку, которая была намного больше моей. В это мгновение я почувствовала себя дерзкой и свободной. Готовой еще пожить.
– Ну да. Ясно. Не хочешь – не говори. Я понимаю. – Клайд пожал плечами. – Буду звать тебя Бонни, если тебе так нравится. – Он явно решил, что я прикалываюсь, но был не против подыграть.
Его голос по-прежнему звучал мягко. Низкий, похожий на глухой рокот, он создавал образ человека, которого непросто вывести из себя. Интересно, умеет ли Клайд петь? Ему бы досталась партия баса, который выводит все самые низкие ноты, давая опору аккордам.
– Ты что же, в бегах, Бонни?
– Можно и так сказать, – ответила я. – Точнее, просто хочу оставить кое-что в прошлом.
Он внимательно посмотрел мне в лицо, и я тут же опустила голову. Кто знает, что за музыку слушает Клайд. Вряд ли такую, какую пою я. Но мое лицо где только не засветилось за последние шесть лет, так что меня вполне могли узнать и те, кто совсем не интересовался исполнителями кантри-попа.
– Тебе есть кому позвонить?
– Да не хочу я никому звонить! Я никого не желаю видеть. И грабить с тобой банки я тоже не буду, Клайд. Давай ты просто уйдешь, ладно?
Это прозвучало грубо, но мне было плевать. Нужно было отделаться от него. Когда станет известно об «исчезновении» Бонни Рэй Шелби, Клайд сразу поймет, кто я такая. Нужно убраться как можно дальше, и тогда будет уже все равно, что он меня видел.
Клайд вздохнул, тихо выругался, а потом встал и зашагал прочь. Мимо просвистело несколько машин. Они возникали внезапно, из ниоткуда, и я вдруг задумалась, как сюда попал Клайд. Пришел пешком? Может, потому и заметил меня. Иначе он вряд ли смог бы что-то увидеть.
Я огляделась, будто надеясь найти в тумане ответ на свой вопрос. Но вместо этого почувствовала головокружение и растерянность. Я даже не знала, где нахожусь.
Я встала и поспешила вслед за Клайдом. Его силуэт скрылся в дымке, поэтому я перешла на легкий бег, спрятав руки в карманах мешковатой толстовки-балахона, прислушиваясь к звуку шагов, надеясь, что Клайд не успел свернуть. Впрочем, нет. Куда ему сворачивать? По мосту он мог идти либо от меня, либо мне навстречу. Я сама не знала, зачем гонюсь за ним, хотя только что сама его прогнала. Но что еще мне оставалось делать?
Мои шаги зазвучали немного по-другому, и я поняла, что дошла до места, где мост расширяется. Сигнальные конусы отделяли основные полосы от съезда. На обочине в ремонтной зоне был припаркован белый грузовик с надписью «Коммунальные службы Бостона», а прямо за ним, мигая аварийной сигнализацией, стоял облупленный оранжевый «Шевроле-Блейзер» старой модели. Клайд сидел на массивном бампере, широко расставив ноги, опустив сжатые руки между коленями, как будто специально дожидался меня.
– Это твой? – спросила я, указав на «Блейзер».
– Ага.
– Почему здесь припарковался?
– Ну не мог же я остановиться прямо там, в тумане. В меня бы сразу въехали.
– А зачем ты вообще остановился?
– Увидел, что какой-то подросток залез на ограждение и готовится спрыгнуть в Мистик.
– Как? – Мой голос выдавал недоверие и подозрительность.
Клайд уставился на меня, не понимая вопроса.
– Как ты меня разглядел в тумане?
Он пожал плечами:
– Наверное, просто удачно повернул голову. А там ты.
Я удивленно отшатнулась, озадаченная его ответом.
– И что, ты встал здесь на обочине и вернулся пешком? Из-за меня? – Недоверие в моем голосе сменилось абсолютным непониманием. – Зачем?
Клайд встал и подошел к водительской двери, проигнорировав мой вопрос.
– Ну что, Бонни, хватит с тебя мостов на сегодня?
– А если скажу, что нет? – с вызовом бросила я, скрестив руки на груди.
Он остановился и медленно обернулся ко мне.
– Слушай, тебя подбросить куда-нибудь? До автобусной остановки? Домой? В больницу? Что хочешь, назови, я тебя отвезу. Договорились?
Я не знала, что делать. Куда идти. Я повертелась на месте, растирая руки, перебирая в голове варианты, пытаясь составить план. Ничего не получалось. И я так устала, ужасно устала. Может, попробовать доехать с Клайдом до ближайшего отеля? Там он меня высадит, и я смогу проспать пару дней – или даже пару лет, – пока все не встанет на свои места. Пока ко мне не вернется смелость или ощущение ясности. Сейчас у меня не было ни того, ни другого.
Мимо одна за другой пронеслись две полицейские машины. Их мигалки ярко сверкали в туманной темноте, напоминая психоделические дискотечные шары в прокуренном ночном клубе. Мы с Клайдом оба вздрогнули, услышав сирены. Он встретился со мной взглядом.
– Ну что, поедешь?
Я кивнула и поспешила занять пассажирское сиденье. Пришлось посильнее дернуть ручку двери, но со второго раза она поддалась. Я устроилась на потертом кресле, захлопнула за собой дверцу и прижалась к ней, а Клайд тем временем вывернул с обочины на проезжую часть, сливаясь с потоком машин, спускающихся с моста. В «Блейзере» было тепло, из радио доносилась классическая музыка. Я ее не очень-то любила. И ни за что не подумала бы, что Клайду она нравится. Такие, как он, обычно слушают «Перл Джем» или «Нирвану». В вязаной шапочке, с недельной щетиной, он немного смахивал на Курта Кобейна.
Клайд смотрел только на дорогу – скорее всего, заметил, что я разглядываю его и салон машины. Он явно направлялся куда-то далеко. На заднем сиденье громоздились коробки, пара армейских сумок, стопка одеял с подушкой и хилый цветок в горшке. За спинками задних кресел виднелась гитара в чехле. Я тут же испытала острое желание вытащить инструмент из багажника и обнять его, словно с гитарой в руках мне будет проще найти верную дорогу. Будто она сумеет утешить меня, как бывало не раз.
– Куда-то едешь? – спросила я.
– На запад.
– На запад? Ты что, пересмотрел вестернов с Джоном Уэйном? К западу от Бостона много чего есть. Куда именно на запад?
– В Вегас, – ответил Клайд, приглушив радио.
– О. – Вегас. Дорога неблизкая. Интересно, как долго ехать? Я понятия не имела. Это же через всю страну. Ничего себе поездка.
– Мне тоже надо в ту сторону, – с воодушевлением соврала я.
Клайд повернулся ко мне, так высоко вздернув брови, что они скрылись под краем шапки.
– Тебе нужно в Вегас?
– Ну, наверное, так далеко не нужно, просто… на запад, – ушла я от ответа. Не хотела, чтобы он подумал, что я потащусь с ним до самого Вегаса, хотя эта мысль внезапно показалась мне заманчивой. – Подбросишь меня немного?
– Слушай, малыш…
– Клайд, – перебила я его, – я никакой не малыш. Мне двадцать один. Я не малолетка, не сбежала из тюрьмы или психушки. В ку-клукс-клане состою, Библиями не торгую, хоть и верю в Иисуса, чего ни капельки не стыжусь. Но тебе я свою любовь к Господу навязывать не стану, если что. Я готова скинуться на бензин, еду и другие расходы. Мне просто нужно уехать отсюда… на запад. – Хорошо, что он первый сказал «на запад». Теперь я, не имея четкого направления, могла выжимать из этих слов все что угодно.
Клайд улыбнулся. Его губы едва заметно изогнулись, но это уже что-то. Он явно был не из тех, кто часто улыбается.
– У тебя нет ничего, кроме одежды и маленькой сумочки, и ты представилась ненастоящим именем, так что ты явно от кого-то скрываешься, значит, проблем с тобой не оберешься, – возразил он. – А я охренеть как не хочу проблем.
– У меня есть деньги. Все, что мне нужно, куплю по дороге. Путешествую налегке. – Я пожала плечами. – Просто решила, что в раю мне чемодан не пригодится.
Клайд закашлялся и пораженно уставился на меня. Что ж, его можно было понять. Я, конечно, пошутила, но со стороны эта шутка звучала довольно дико. Мне уже самой казалось, что с головой у меня не все в порядке. Я продолжила:
– И, кстати, меня действительно зовут Бонни. А вот ты на Клайда не похож.
– Это моя фамилия, – как будто с неохотой признался он. – Ко мне долгое время обращались только так, вот и сказал по привычке.
– То есть друзья зовут тебя Клайдом?
– Гм. Друзья, ага. – Его голос прозвучал странно, и я подумала, что это, наверное, больная тема.
– Ну, а меня друзья и родные называют Бонни. Вот и ты называй. Звучит как прикол – ну и пусть.
– Бонни и Клайд, – пробормотал он.
– Ага. Будем надеяться, что наше приключение закончится получше.
Клайд не ответил. Я так и не поняла, разрешит ли он мне остаться, но пока мне не отказали напрямую. Голос в голове, подозрительно похожий на бабулин, твердил, что я окончательно съехала с катушек. Видимо, там, на мосту, Клайд спас только мое тело, а вот мозгам не повезло. Они свалились в реку, и я теперь безмозглый зомби. Сделав такой вывод, я прислонилась головой к окну, закрыла глаза и уснула как убитая.
