ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Первый бой

За три недели работы у Кирилла на студии я здорово набил руку в написании текстов для самых разных телевизионных нужд. Приходилось и «вопросы от телезрителей» придумывать, и даже ситуации для проходящих по разным каналам реалити-шоу. Но главной работой была та, на которую меня нанимали, — написание текстов для еженедельных розыгрышей лотерей. Это только кажется, что две недели — два текста. На самом деле извести пришлось не менее двухсот листов бумаги, поскольку большую часть моих наработок Кирилл браковал и складывал у себя в столе. Мне приходилось писать снова, улучшать и опять писать, а попутно хоть в какой-то мере освоить такую непривычную для меня вещь, как компьютер. Это тоже отняло много времени, но Кирилл словно не замечал моей неуклюжести. Он терпеливо снабжал меня затертыми брошюрами по психологии и НЛП, выделил массивный том переводного издания «Реклама — как это делается», а также через каждые час-полтора вызывал на лестничную клетку. Там мы курили, он расспрашивал о продвижении работы и осчастливливал искрами своего бесценного опыта.

Я не мог понять, почему он не курит в кабинете. Весь персонал курил и в павильоне, несмотря на запреты пожарников, и в кабинетах, у кого они были. У меня был. И я там мог курить сколько вздумается. У Кирилла же был самый большой кабинет, просто огромный, там не то что курить, там можно было костер разводить, не боясь копоти на потолке. Но в кабинете он не курил. Такая вот странность. Спрашивать о ее причине мне казалось неловким, а сам Кирилл никогда не касался этой темы. И никто из работников не касался, словно это совершенно нормально, когда самый главный человек предприятия курит не в кресле собственного кабинета, а на лестничной клетке.

Мы работали только ночью, но вскоре я привык к тому, что спать приходится днем, и это перестало меня напрягать. Мои военные сны прекратились — тот, где были поляки в лесу, оказался последним. И чем больше проходило времени, тем менее серьезно я воспринимал происшедшее. Тем более что Кирилл в реальности ничем не напомнил о нашем договоре во сне. Единственное, что то и дело вспоминалось с тревогой, так это попавший мне за шиворот окурок. И не до конца заживший ожог в том месте, где во сне меня прижгло выскочившей из автомата гильзой. Правда, здравый смысл списывал это на идиотское стечение обстоятельств.

В общем, к. концу третьей недели, когда мне надо было сдавать пачку текстов для ведущего, три листа для участника и еще пачку для активных «зрителей в зале», тот странный сон казался уже просто сном. Без всяких странностей. Ну что за странность, действительно, если после реального найма на работу вам снится ваш наниматель, который нанимает вас на другую работу, причем за гораздо большие деньги? Все вписывается в общепринятую теорию сна. А что касается пьяного сна, так то вообще… Черт-те что там намешали в эти коктейли, так чего удивляться эффекту? Глупо. Так что сон с поляками я твердо решил считать бредом и не вспоминать. А сон с наймом… В снах часто реализуются потаенные желания.

Короче, я понял, что трех тысяч долларов мне не видать, как не видать многого из того, что снилось в детстве и так хотелось перенести в реальность. Нам снятся наши мечты, что-то недоделанное, неисполненное, невыполнимое. Лишь крохотный червячок сомнения затаился глубоко в душе, примерно в том самом ее уголке, где живет вера в то, что мы не одиноки во Вселенной. Этот червячок ждал дня выплаты денег, если будет шестьсот, то о странных снах можно забыть навсегда, если же три шестьсот… Но это было из той же оперы, что и «если бы у меня была волшебная палочка».

Кстати, в детстве у меня было много идей по поводу волшебной палочки, исполняющей всего одно желание. Но если бы такая палочка попала мне в руки теперь, я бы загадал только одно — деньги. Столько денег, на сколько хватило бы мощности магического прибора. Потому что, работая на студии, я понял, что за деньги можно купить все, в том числе и здоровье. В том числе и любовь. Не проституку, упаси боже, а именно любовь, настоящую, пылкую и страстную, может, даже на всю жизнь. Почему? Да потому, что мужчина с деньгами действительно выглядит значительно привлекательнее заскорузлого торговца с рынка. От него пахнет хорошим одеколоном, он гладко выбрит, у него мягкая кожа и великолепные, ухоженные зубы. С ним просто приятно общаться. И дружбу можно купить за деньги. Отчасти по тем же причинам, что и любовь, отчасти еще и потому, что обеспеченный человек и друзьям способен принести пользу, вспомнить о них в нужный момент, а от нищего — только проблемы,

Я видел это каждый день на живых примерах. Трех недель мне хватило с избытком. Я видел людей богаче Кирилла. Я видел людей беднее, чем я был теперь. И я прекрасно помнил себя три недели назад, когда с последней десяткой в кармане шел мимо киоска с горячей выпечкой и облизывался. Это все были не просто состояния души и тела, это были разные уровни реальности. И в ту реальность, где я не мог себе купить сраный пирожок за девять рублей, возвращаться не хотелось.

Вообще-то деньги — вещь странная. Когда-то за триста долларов я рисковал жизнью и лез в такие передряги, что сейчас становится страшно. Недавно триста долларов, полученные от Кирилла, казались мне достойной суммой, но жизнью за них я бы уже не стал рисковать. Сейчас, когда я понял, что работа и впрямь не сахар, эти же самые триста долларов казались мне недостаточной оплатой труда. Такая вот получалась баллада о трехстах долларах.

Вспомнив фразу «работа не сахар», я вспомнил и Катю, благодаря которой встретился с Кириллом. Ведь именно от нее я впервые услышал эти слова. Но я приходил на студию ночью, а она днем, и нам никак не удавалось встретиться. В одном здании работаем, а я до сих пор не смог пригласить девушку на чай. Она-то чаем меня как раз угостила и сигареты свои отдала,

У меня защемило сердце, и возникло острое желание хотя бы позвонить ей, была ведь где-то визитка, но надо было сдавать проклятые тексты, а Кирилл, как назло, больше половины забраковал и велел переписывать. Не успею до утра — зарплаты не видать. Кирилл называл такой подход к оплате коммунистическим принципом. То ли в издевку над идеями вождей пролетариата, то ли в издевку над нами. Черт его вообще разберет. Даже если полностью забыть странный сон, где он нанял меня снайпером в несуществующий отряд на несуществующей войне, то странностей у него и по жизни хватало. И курение на лестничной площадке — не единственная. Взять хотя бы одежду. Уж не знаю, сколько у него было одинаковых комплектов кожаных штанов, рубашек из тонкой кожи и кожаных жилеток, но появлялся он только в них. Все черное, лоснящееся, чуть хамовато-разнузданное. Неизменное. Он словно подчеркивал этой одинаковостью одежды, что ничего никогда не изменится, все будет, как скажет он. Очки с круглыми стеклами без оправы тоже странность. Дело в том, что, сколько я ни приглядывался, диоптрий на стеклах заметить не удалось. И затемненными они не были. В общем, чистый прикол, как он сам выражался. Очки ни для чего. Без всякой функции. Зачем бы я, к примеру, стал таскать такую штуковину на носу? Мне хотелось это понять. Мне казалось, что, узнав секрет этих дурацких очков, я смогу узнать хотя бы часть секрета власти Кирилла над другими людьми. А она была, эта власть, причем выражалась не только деньгами.

Над текстами я прокорпел до четырех ночи. Чем больше я над ними работал, тем большее отвращение они у меня вызывали. Иногда казалось — вырвет на клавиатуру. Глупейшая ситуация. Спустя рукава делать работу не хочется, не в моих это привычках, а хорошо делать — тошнит. Потому что чем лучше, тем на самом деле хуже, чем точнее я сработаю, тем больше обычных, хороших, честных людей попадутся на удочку моего остроумия и отдадут деньги за лотерейные билеты без малейшего шанса вернуть обратно большую их часть. Говорят, что азарт — болезнь. Значит, я был ее рассадником, из-под моих пальцев посредством клавиатуры рождались новые и новые штаммы вирусов, которые потом будут разнесены по стране через экраны телевизоров. Затем, уже после очередного розыгрыша, Кирилл принесет мне статистику рейтингов, а еще через несколько дней статистику продаж билетов. Мы вместе будем стоять на лестнице, курить и обсуждать, не выработался ли у народа иммунитет к нашим вирусам, а если выработался, как его подавить и какую новую заразу придумать. Над заразой, кстати, работать придется именно мне, за это деньги как раз и платили, а Кирилл был специалистом по подавлению иммунитета, он думал не над тем, какую заразу занести, а над тем, как ее подать, чтобы организм поменьше сопротивлялся. Он думал над музыкой, какая будет звучать за кадром, над светом, над декорациями, над костюмами, сам беседовал с актерами на каждую роль, сам утверждал их или отвергал. А я сидел за компьютером и штамповал фразы-вирусы. Черт бы меня за это побрал. Совсем недавно я гордился тем, что начал войну с иллюзиями, а теперь собственными руками конструирую их и внедряю в сознание масс.

Захотелось напиться. Причем напиться как следует, до поросячьего визга, чтобы потом было хреново. Но сегодня не получится, а завтра будет поздно. И так всегда. Я уже с неделю не появлялся в клубе, наверное, и на четверть не израсходовав сумму золотой карты.

— О, кстати! — я радостно забил в компьютер название столь щедрого заведения.

Завтра мне надо будет сдать интервью с модной молодой писательницей, которая, как выражался Кирилл, кроме как о сексе ни о чем двух слов связать не сможет. Пусть она расскажет о своем любимом клубе, где она черпает вдохновение для молодежных романов. Директор порадуется.

Я подумал, что, скорее всего, золотая карта мне и была вручена с тем, чтобы произошло нечто подобное, чтобы я при случае вспомнил именно этот клуб, а не какой-то другой. Точно-точно! Но мне было все равно. Уж кого-кого, а директора мне упрекнуть было не в чем.

Дверь открылась, вошел Кирилл.

— Ну что, дорогой, как успехи? — спросил он, поставив на стол непочатую бутылку виски «Джонни Уокер». — Когда можно ждать результат?

— Уже все готово, — я наклонился и достал из принтера очередную порцию распечаток. — Кроме реплик из зала. На них уйдет еще полчаса.

— Забей, — отмахнулся начальник. — Лучше тащи стаканы.

— Что значит «забей»? — удивился я.

— То и значит. Не нужны твои реплики. Нам на пять минут сократили эфирное время, так что для реплик все равно места не будет. Я целый день парился, как главное уместить. Так вот.

У меня возникло нехорошее предчувствие. Даже мой весьма скромный опыт работы на «ящик» подсказывал, что сокращение эфирного времени связано со снижением рейтинга, а значит, и доходности программы. Тогда непременно урежут бюджет, а могут и вообще закрыть лавочку. Если это так, то все плохо, а если нет, то еще хуже, потому что в этом случае Кирилл врал. Программа может процветать, а он лепит мне о сокращении эфирного времени только затем, чтобы обвинить в несостоятельности, забрать сделанную работу и выгнать, не заплатив ни копейки. А чего удивляться? Такая участь постигла всех моих предшественников, так откуда иллюзии, что со мной поступят иначе? Из-за снов?

Я представил, как Кирилл начинает разговор о моем увольнении, и понял, что, если такое случится, я его просто убью. Убью, сяду в тюрьму и оставшуюся часть жизни проживу счастливо. Причем убью не из-за денег, это было бы пошло, а за то, что он, используя мою нужду в средствах, вынудил меня дурить людей. И за то, что он точно так же поступает с другими.

— И что теперь? — спросил я напрямую.

— Ссышь, когда страшно, а, Саша? — усмехнулся Кирилл. — Стаканы, говорю, тащи.

Я послушно выдвинул ящик стола, где у меня валялись три низких широких стакана, оставшихся от прежнего владельца кабинета. Я ими еще ни разу не пользовался.

Кирилл подозрительно понюхал посуду, открутил пробку и плеснул на два пальца виски себе и мне.

— Льда нет, — пожал он плечами и выпил порцию залпом. Налил еще.

«Отличный тост», — подумал я, пригубив напиток.

За три недели я привык, что все тут пьют виски. Точнее, привык намного раньше, сразу, как распробовал этот новый для меня напиток. Вкус-то ладно, хотя и в нем я быстро нашел прелесть, но эффект от водочного отличался невероятно. То есть, несмотря на одинаковую градусность, виски давало прямо-таки противоположный эффект тому, какой наступал после водки. Виски расслабляло, а не нагнетало, настраивало на философский, а не на бойцовский лад. Как-то Влад сказал, что с моим характером водку пить вообще нельзя, а то перемкнет и я всем выпущу кишки в беспамятстве. А виски можно. От него такого никогда не бывает.

Мои бывшие знакомые, сослуживцы, приятели часто ругали виски, называя его самогоном. Не знаю. Мне он таковым, может, и показался сразу, но ненадолго и лишь потому, что я привык именно к такой характеристике данного напитка. Но то был совсем другой круг людей. Водка им была необходима, она была как раз источником боевого куража, без которого ни один дурак не попрет в полный рост из окопов на пулеметы. С виски такие подвиги более чем сомнительны, а с водки — как раз. Наверное, потому русские и отличались на полях сражений безудержным героизмом, вошедшим в легенды.

На самом же деле при ближайшем знакомстве виски имело более чем приличный аромат и хоть какой-то, в отличие от водки, вкус. Отдаленно напоминало коньяк. В общем, мне понравилось.

— В том, что нам убавили время, твоей вины нет. — На этот раз Кирилл сделал маленький глоток, — И выгонять я тебя не собираюсь. Кое-кого выгоню, несомненно, но не тебя. Ты пашешь, много кушать не просишь, а некоторые оперились уже, оборзели… Но лохов в стране убывает, а это нам ох как не на руку. Точнее, не так: лохов не становится меньше, но мы не одни с тобой умные. Есть еще государство, шоу-бизнес, магазины, торгующие коллекциями «Дольче и Габано» с турецкого рынка. Турфирмы всякие… В общем, лохи есть, но денег у них почти не осталось. Надо искать новые пути извлечения прибыли.

— Со студии нас теперь могут вышибить?

— Нет. Но работать надо. Под лежачий камень, знаешь, вода не течет. А шампанское и виски тем более, — Он взял кипу моих распечаток, бегло просмотру — Не фонтан, но потихоньку справляешься. Писарем, говоришь, при штабе работал? Ох, Саша…

У меня похолодела спина. Я вдруг живо представил, как он сейчас улыбнется и напомнит о том, что нанял меня еще и на другую работу. Но ничего такого не произошло.

— Ты наливай, наливай. У меня тут идейка вызревает, как поднять рейтинги, но я никак ее за хвост поймать не могу. Ладно. Утро вечера, как говорят, мудренее. Так?

— Вроде бы.

— Ну и хорошо. Езжай-ка домой, отдыхай. Надо тебе выспаться, а то вид утомленный. На следующей неделе нам много сил понадобится для прорыва.

— Для чего?

— Для восстановления статуса на рынке, дорогой. Иногда бывает, что удержать статус сложнее, чем его вернуть, а то и повысить. Так что дурного в голову не бери. Короче, отоспись. Хороших тебе снов.

Поймав предутреннее такси и добравшись до дома, я включил телевизор и принялся искать визитку Кати, я помнил, что сунул ее в карман, но куда она делась потом — начисто вылетело из головы. Глупо получилось. Три недели проработали рядом, а я ни разу к ней не заскочил. Теперь же, только собрался ей позвонить, потерялась визитка.

«А может, не судьба? — подумал я, — Бывает ведь такое — опоздаешь на пароход, а он возьми да пойди ко дну. Может, и здесь тот же случай?»

Это я так себя успокаивал, но на самом деле одиночество в последнее время начало сильно мне досаждать. С девками в клубе было весело, иногда даже приятно, но все это было не то. Все равно как спать с пластиковой скульптурой, так что такое веселье мне быстро наскучило. Хотелось живого общения, а не просто перепихнуться с подвыпившей красоткой, которая на следующий день и внимания на тебя не обратит. Влад объяснил, почему эти женщины ходят в клуб и предаются там разнузданному сексу. Попадались и проститутки, вроде Эльвиры, но я от их услуг отказывался. Не от жадности, просто денег действительно не было — что такое триста долларов? Смех один. На три раза. Однако проститутками были далеко не все. Ника, с которой я познакомился в первую ночь, проституткой как раз не была. От халявной выпивки не отказывалась, это входило в процесс, но денег не требовала никогда. А выпивка что? У меня золотая карта. Что же касается секса, то именно секс таким девушкам и был нужен, равно как и мне. Влад сказал, что Нику знает давно. У нее муж, двое детей, неплохая работа на какой-то музыкальной студии, но то ли наскучило ей все, то ли фиг ее знает. Короче, в клуб такие красавицы приходили за острыми ощущениями, а потому простой, как они выражались, «семейный» секс их не интересовал. В основном всяческие, на мой взгляд, извращения. Ну, более или менее извращения. Раньше я и групповуху извращением считал, а здесь трахаться вдвоем считалось по меньшей мере странным.

Я глянул на часы — почти шесть. По «ящику» непрерывным потоком транслировали «Евроньюс». После устройства на работу к Кириллу другие программы я попросту не включал. Иногда «Время» перед выездом на работу просматривал для понимания, куда в стране ветер дует, хотя достоверную информацию оттуда почерпнуть удавалось нечасто. Раньше я как-то не задумывался, что телевизор в последние годы стал не развлечением, не источником каких-то знаний, а инструментом рекламы, и больше ничем. Рекламировались товары, рекламировались услуги, прямо и нет, увлекательно и не очень. Рекламировался образ жизни, который побуждает что-то покупать. Рекламировались политические взгляды. Даже в художественных фильмах герои обязательно что-то рекламировали — образ мыслей, книги, какие-то имена, логотипы каких-то компаний. Раньше я этого не замечал, этот поток проходил мимо сознания, внедрялся глубоко в подсознание и руководил мной, вызывая то приступы патриотизма, то жажду деятельности, то уважение к кому-то — в зависимости от того, за что уплатил заказчик. Потом я сам попал в телевизор, увидел, как и кто это делает, за какие деньги заказывает, какие технологии применяются, насколько все держится на лобовом беспринципном вранье, и меня стало тошнить от любого движущегося изображения на экране.

А «Евроньюс» меня не бесил. Может быть, во мне теплилась надежда, что в Европе все делается хоть чуточку иначе, чем у нас. Тоньше. Искуснее.

Американцам в Ираке снова надрали задницу. На этот раз, похоже, всерьез. Какой-то безбашенный оператор умудрился заснять, как на мосту горят два американских танка, один танкист ранен, пытается сползти с брони, по нему ведут плотный огонь и прямо в кадре убивают.

Я выключил телевизор, погасил свет и лег спать.

Во сне я сразу понял, что нахожусь на Базе. Во-первых, было сухо, во-вторых, интерьер внутренностей бетонного саркофага я представлял себе именно так — комната с узким оконцем, глухие стены, проем в коридор без двери. Я сидел на металлическом табурете, возле шаткого металлического стола, как в «Макдональдсе», и не знал, что делать. То ли оставаться на месте и ждать неизвестно чего, то ли попробовать найти кого-нибудь или что-нибудь интересное. Однако не успел я принять решение, как ко мне ворвался запыхавшийся Хеберсон. Лицо его было красным, потным, от аромата дорогого одеколона не осталось и следа. Он перевел дух и сказал:

— Фролов? Я вас по всей Базе ищу. Значит, здесь теперь будет ваша ячейка. — Он достал блокнот и сделал пометку. — Что здесь и как, я вам потом объясню. Сейчас не до того. Пойдем вооружаться и экипироваться.

На мне был привычный для таких снов камуфляж, но не было ни кобуры с пистолетом, ни, тем более, тяжелой винтовки. Собственно, кроме одежды и обуви, не было вообще ничего, даже сигарет в кармане не обнаружилось. Я послушно отправился за американцем по бетонным и металлическим лестницам, по гулким пустым коридорам. Освещения было мало, в закутках пустых помещений притаилась тьма. Пахло старым, давно нежилым домом, в каких мне иногда доводилось устраивать огневые точки.

— Это правда, что вы попадали в лес, минуя Базу? — неожиданно спросил Хеберсон.

Я так удивился, что получилась некоторая пауза.

— В общем-то да, — мне все же пришлось ответить. — Хотя, если честно, я уже решил, что это был бред.

— Не совсем. Это был тренажер.

— Вот как? — я какого угодно ожидал поворота, но не такого.

— Тренажерных программ несколько, — пояснил лейтенант. — Для разных кандидатов разные.

— А противник? Там были люди!

— Некоторые не способны сразу воспринимать столь фантастического врага, с каким нам тут приходится иметь дело. Мы сначала адаптируем их к местности, к лесу, к дождю, а уже потом к плазмоганам.

— И я попал не в ту программу?

— Сами вы никуда попасть не можете. Это вина дежурившего оператора. Все люди, с которыми установлен контакт, находятся на специальном учете. Как только кто-то из них засыпает, оператор получает сигнал об этом и включает бойца либо в тренажер, если он кандидат, либо в сферу взаимодействия, если тренинг окончен. Вы уснули в неурочный час, поэтому оператор ошибся.

— А сейчас я где?

— В сфере взаимодействия, — ответил американец — На Базе. Там, куда я доставил вас с тренажера.

— Что за странное название?

— Сфера взаимодействия? Ничего странного. Именно здесь происходит взаимодействие с врагом. Название сложилось исторически.

— Так Рыжий с пацанами были просто нарисованы, как Цуцык, Искорка и Андрей?

— Именно так. По замыслу создателей программы в сферу взаимодействия как бы несанкционированно проникают вооруженные гражданские лица…

— Браконьеры, — подсказал я.

— Что?

— Я, когда Рыжего впервые увидел, сразу понял, что они браконьеры. У них обмундирование магазинное, с витрины какого-нибудь «Профессионала».

— Ах, вот вы о чем. Да. Браконьеры. По легенде их надо ловить или уничтожать. Лишь тех, кто освоится с этими задачами, мы переводим на более высокие уровни тренажера. С вами все получилось проще, у вас стойкая психика.

Это меня успокоило. Про возможную связь упавшей за шиворот гильзы с попавшим в меня окурком я спрашивать не стал, чтобы не выглядеть идиотом. Не могло быть такой связи между сном и реальностью! Чем бы ни был вызван сон, он все-таки является только сном.

Наконец мы добрались до большой комнаты, в которой были устроены стеллажи с обмундированием и стойки с оружием. Хозяйничала здесь очень милая чернокожая девушка в американской военной форме, не красивая, а именно милая — полненькая, с простоватым добродушным лицом представительницы южных штатов. Несмотря на несомненную разницу во внешности, она мне напомнила Катю. И снова я удивился тому, что во сне вспоминаю реальность.

Хеберсон передал негритянке заполненный бланк и, шагнув в коридор, прикурил огрызок сигары.

«Кажется, в этот раз дела здесь совсем плохи», — заподозрил я.

Девушка начала собирать со стеллажей обмундирование и складывать его передо мной на стойку вроде барной. Не без удовольствия я узнал ту черную форму, в которой мне приходилось воевать на самом деле. Честно говоря, я побаивался, что мне навяжут американскую экипировку, раскрученную, распиаренную, но переусложненную и ненадежную. Но нет, обошлось. Я предвкушал удовольствие освобождения от солдатского камуфляжа, в котором на протяжении всех военных снов чувствовал себя неуютно. Те сны можно было теперь смело называть тренировочными, а что будет дальше — неизвестно. Пока девушка продолжала бегать со списком вдоль стеллажей, я шагнул к не застекленному окну и глянул наружу.

В радиусе трех километров от Базы, на границе сухого пространства горели американские танки. Десятка два, не меньше. Черный дым, похожий на тот, что дети рисуют в школьных тетрадках, мохнатыми хвостами вздымался к светло-зеленому небу, на фоне пересохшей красной глины, в контрастном свете жаркого солнца, картина выглядела ужасающей и величественной одновременно. Видно было, что в непосредственной близости от Базы совсем недавно шел тяжелейший бой, а поскольку на данный момент канонада не была слышна, можно было предположить, что атака отбита. Надолго или нет — вопрос другой. Кроме всего прочего, меня поразил тот факт, что в поле зрения не было ни одной единицы подбитой техники неприятеля. То ли противника остановили дальше, поэтому его не различить за полосой ливня, то ли огонь с нашей стороны был не столь эффективен, как с их.

Хеберсон вернулся из коридора и перекинулся несколькими фразами по-английски с негритянкой. Та кивнула и взмахом руки пригласила меня за стойку.

— У нас есть несколько винтовок, пригодных для выполнения сегодняшней задачи, — пояснил лейтенант. — Вам надо выбрать.

— Смотря что за задача, — ответил я.

Если кратко, то за ливневой полосой, на высоте «А-12» расположилась батарея противника, которая не дает возможности выдвинуться нашей бронетехнике. Ваша задача — подавить орудийную обслугу, состоящую из зарядных погрузчиков, снайперским огнем.

— Дистанция?

— Большая… — хмуро ответил американец. — Очень большая Близко они попросту не подпустят.

— Понятно. Но если в сотнях метров, хоть приблизительно?

— Могу в километрах, — вздохнул Хеберсон. — Около двух.

Я молча шагнул за стойку. Негритянка провела меня в смежную комнату, где в ложементах покоилось тяжелое вооружение — станковые пулеметы, портативные зенитно-ракетные комплексы и крупнокалиберные снайперские винтовки. Я узнал нашу тяжелую многозарядную снайперку «В-94», но она для поставленной задачи не годилась — работа автоматики сильно снижает прицельность и дальнобойность, несмотря на то, что калибр у «В-94» вполне подходящий — 12.7 миллиметра или, на американский манер, 50, то есть полдюйма. Нужен был именно этот калибр, но винтовка должна быть однозарядной или хотя бы не автоматической. Это снижает скорострельность, но значительно повышает мощность выстрела, а это, если верить Хеберсону, сегодня приоритетная характеристика.

Я прошелся вдоль ложементов и вскоре обнаружил несколько образцов с более или менее подходящими характеристиками. Красавец «Robar RC-50» под патрон .50 BMG — весь лоснящийся, с ложем и прикладом из стеклопластика «МакМиллан», покрытый камуфляжной расцветкой. Довольно легкая для своего класса пятизарядка, весом всего одиннадцать килограммов. К тому же не автоматическая, после каждого выстрела затвор надо взводить вручную. В принципе ничего, к тому же красива, спору нет — так и хочется взять в руки. С такими американцы выступали во время «Бури в пустыне» и колотили арабов с дистанции в километр. Желание взять именно «Robar», который я видел в кадрах «Евроньюс», было очень сильным, но я удержался. В этой винтовке маловато боевого духа, она вызывала ощущение хоть и мощного, но скорее спортивного оружия.

Совсем другое дело — продукция американской фирмы L.A.R. Фирма, по оружейным стандартам, достаточно молодая, основана в 1968 году и занималась поначалу поставками деталей для других оружейных заводов. Но вот в производстве именно крупнокалиберных снайперских винтовок они весьма преуспели. Одна возле другой лежали в ложементах две винтовки L.A.R. — «Grizzly 50 Big Bore» и «Grizzly 50 Big Bore Competitor». Обе почти близняшки, как по мощи, так и по основным характеристикам — однозарядки вообще без магазина для повышения мощности, цельнометаллические, похожие скорее на костыль, нежели на снайперку. Изящества в них не было никакого, но бой зато более чем приличный. В принципе, при удачном стечении обстоятельств и наработанных умениях, из такой машинки можно вести эффективный огонь и на три тысячи метров. Я бы взял «Competitor», он потяжелее, почти четырнадцать килограммов, и с дульным тормозом, что снижает очень тяжелую отдачу от патрона .50, но цельнометаллическое исполнение меня остановило. Если вдруг придется вести плотный огонь, оружие нагреется так, что его не ухватишь. Это для американцев — выстрелил-убежал. А если речь идет о подавлении батареи, то тут надо с гарантией.

— Лейтенант! — окликнул я Хеберсона. — Здесь нет ничего подходящего.

— А что вам нужно? — удивился американец. — Здесь все, с чем американская армия участвовала в серьезных военных конфликтах.

— И хоть один выиграла? Батарею, блин, подавить не можете. Не обижайтесь, мистер Хеберсон, но это все для налогоплательщиков. Что я, не понимаю? Сам сейчас пишу сценарии для телевидения. Мощь, красота, угрожающий вид. И все это в ущерб удобству и эффективности. Мне нужны первые машинки, восьмидесятых годов, а не эти ваши «паркетники». Или «RAI» модели 500, или наша советская «Рысь», что в общем-то почти одно и то же. Лепили их явно по одним чертежам. Я бы предпочел «Рысь», как-то привычнее.

— «Рыси» у нас точно нет.

— Как это нет? — удивился я. — А с чем я три месяца воевал на вашем чертовом тренажере под проливным дождем?

— То была имитация. Тренажерный вариант. Иллюзия.

«Иллюзия во сне, — снова подумал я. — Черт меня побери!»

— А здесь не иллюзия? — психанул я. — Вы что, не понимаете, где мы находимся? Вы не понимаете, что спите сейчас в какой-нибудь Айове?

— В Вирджинии.

«Теперь понятно, почему я работаю по ночам, а сплю днем! — запоздало догадался я. — База американская, разница в часовых поясах. У них сейчас ночь, все спят, а русских в этой армии явно меньше, так что их можно набрать из тех, кто спит днем, вроде меня!»

— Какая разница где? — я поморщился. — Все равно это сон.

— Здесь не совсем иллюзия, — хмуро ответил Хеберсон.

— Что значит «не совсем»?

— Мы с вами реально взаимодействуем. И противник взаимодействует с нами реально. Ну, в пределах реальности сна, разумеется. В общем, для уничтожения противника годится лишь то оружие, которое входит в реальность сна. «Рыси» у нас здесь нет. Мы спроецировали ее специально для вас на время прохождения тренажера. Как и ваших друзей.

— Понятно. Но хоть «RAI 500» у вас есть?

— Минуту.

Он вынул из-за воротника крохотный наушник, сунул его в ухо и постучал пальцем по бусинке микрофона на проводе.

— Это Хеберсон. Фролову нужен «RAI 500». Я понимаю. Но такого быть не может, чтобы не было. Это старая винтовка, середины восьмидесятых годов. Понимаю, что редкая, но они принимали участие в спецоперациях. Хотя бы одна должна была к нам попасть. Хорошо. Вы с ней свяжетесь?

Тут же сухо, громко, навязчиво зазвонил телефон. Я бросил взгляд в комнату с обмундированием и заметил, как негритянка подскочила к допотопному эбонитовому аппарату и схватила трубку. Закончив короткий разговор по-английски и положив трубку, она выдвинула ящик стола и передала Хеберсону увесистую связку ключей.

— Идемте, — сказал он мне. — У нас мало времени. Только сразу переоденьтесь, а то мы больше сюда не вернемся.

С превеликим удовольствием я переоделся в черную форму и чуть закатал рукава — вопреки уставу, но так положено, если придется идти в бой. На этот раз мы не стали спускаться по лестницам. Выбравшись в коридор, лейтенант открыл одним из ключей неприметную металлическую дверь, выкрашенную шаровой краской, а за ней, к моему удивлению, оказался небольшой сетчатый лифт, какие бывают в старых московских домах.

Ехали вниз мы минуты две, не меньше, а ведь добирались не с самого верха, насколько я мог судить по виду из окна в батальерке. Меня снова поразили размеры Базы, но я не стал задавать вопросов. На том уровне, куда мы спустились, не оказалось окон, и я понял, что это подвал. Сразу за лифтом располагалась решетка из стальных прутьев толщиной с руку, а в ней дверь, за которой сидела крупная женщина — к моему удивлению, в форме российского сержанта милиции.

— Здравствуйте, Вероника, — поздоровался Хеберсон. — У меня ключ от пятого бокса.

Он показал ей железный ключ, словно от амбарного замка, она чуть сощурилась близоруко, после чего нажала кнопку, открывающую электрический замок решетки. Мы шагнули внутрь и направились прямиком к двери, на которой чернела огромная цифра пять. За нашими спинами лязгнула вставшая на место решетка.

Лейтенант провернул ключ в замочной скважине и пропустил меня вперед. За дверью оказался склад внушительных размеров, но пораженный вирусом беспорядка — никаких ложементов, никаких стеллажей, никаких бирок и надписей. Оружие, боеприпасы, тубусы переносных ракетных установок валялись прямо на полу, на брезентовых ковриках. Причем тубусов было огромное количество, они почти целиком занимали площадь в триста квадратных метров, лежали навалом, без всякого намека на сортировку. Между ними рассыпались ручные гранаты, выстрелы для «РПГ-7» и для подствольных гранатометов. Другое оружие было представлено скромно — на глаза мне попались несколько автоматов Калашникова и американских легких винтовок.

— Что это? — не удержался я от вопроса.

— Склад первичного поступления, — отмахнулся Хеберсон, словно я это и сам должен был знать. — Если на Базе есть «RAI», то он только здесь. Причем скорее всего в глубине, ведь его в последних конфликтах не применяли. Я вообще не уверен, что к нам попал хотя бы один образец. Может, обойдетесь винтовкой фирмы L.A.R.? Они хорошо себя показали.

— Да, при темпе стрельбы один выстрел в час. Сами из них стреляйте.

— Я слышал, что русские солдаты менее склонны к комфорту, чем американские…

— Комфорт тут ни при чем. Если металлическое ложе перегреется, эффективность стрелка будет равна нулю. Где искать-то?

— Везде. Но больше вероятность найти такую винтовку в дальнем краю склада.

— Почему?

— К нам попадает оружие, приведенное в негодность во время реальных боев.

— Вот как? — Это меня удивило.

— Да. Подбитая в реальности бронетехника, уничтоженное взрывом оружие, отработавшие выстрелы из гранатометов, расходное вооружение вроде гранат и взрывчатки. С горючим тоже проблем нет. В общем, все, что пропало в бою. Поэтому я знаю, что «Рыси» у нас точно не найдется. Винтовка редкая, и ни одна из них не была уничтожена. А вот «RAI 500» задействовался в наших спецоперациях и мог попасть в переделку.

Я оглядел пространство склада и понял, что провожусь здесь несколько дней, не меньше. Хеберсон проследил за мной взглядом и улыбнулся.

— Думаете, долго придется искать? — спросил он. — Ничего подобного. Усилий много, а времени ноль. Склад находится на нулевом уровне базы, в подвале, а это почти в реальности. Время сна здесь течет крайне медленно. Если заглубиться еще метров на пять, можно вообще оказаться у себя на кровати.

— Вот как? — заинтересовался я.

Это была хоть какая-то информация о мире сна, и я взял ее на заметку, чтобы перенести в тетрадь.

— Да, — кивнул американец. — Склад первичного поступления специально устроен близко к реальности. А чем выше, тем менее от нее зависишь, так что… Вообще-то это не имеет отношения к вашим поискам.

Прежде чем я нашел то, что искал, мне действительно пришлось перелопатить гору железа. Но «RAI 500» ни с чем не спутаешь — огромная винтовка с прикладом на гидравлических амортизаторах для погашения отдачи, с дульным тормозом на конце ствола, как на пушке. Так что когда я ее заметил, мне оставалось только откопать ее. При беглом осмотре я понял, что пользоваться ею можно — прицел не разбит, это главное. Я больше всего боялся, что какая-нибудь упавшая из кучи железяка повредит оптику, но за многие годы, судя по толстому слою пыли и ржавчине, с винтовкой ничего не случилось.

— Лучше почистить. — Я перелез через железные баррикады обратно к Хеберсону. — Но можно стрелять и так.

— Здесь нет масла и ветоши, — лейтенант развел руками. — Если же выбраться из подвала, то время потечет быстрее и будет потеряно. Попробуйте в этот раз обойтись.

— Понятно…

Я водрузил четырнадцатикилограммовую винтовку на плечо, и мы покинули помещение склада.

— Мне нужен корректировщик, — напомнил я уже в лифте. — Скоростную стрельбу трудно вести одному.

— Знаю, — кивнул лейтенант. — Мы уже подготовили для вас человека.

На самом деле мне нужен был не любой корректировщик. За время службы мы так сработались с Андреем, что я не желал другого напарника. Да что поделаешь? Смерть забирает у нас друзей, не спрашивая согласия. И теперь всегда во сне будет другой, хотя недавно еще казалось, что хоть в мире вечного ливня Андрей жив. Трудно свыкнуться с мыслью, что предыдущие сны были как бы снами внутри этого сна. Надо же, слово какое придумали — тренажер.

— Человек-то надежный? — для проформы спросил я.

— Думаю, да.

Честно говоря, я ожидал напутствия от Кирилла. Деньги деньгами, но я не совсем понимал, как можно воевать только за плату без всякой идеи. Я понимал, что это бред, но привык слышать от начальства нечто вроде «мы на тебя надеемся, не подведи». Однако ничего подобного не случилось — лифт повез нас не наверх, а вниз. Оказалось — в гараж.

Вновь подумалось про деньги. Я ведь и на войне получал зарплату, но наемником себя не считал. И никто не считал, потому что всем нам с детства внушалось, что Родину следует защищать даром. Деньги — лишь приятное дополнение. Потом это вошло в привычку и действительно боевые задачи решались как-то отдельно, а денежное довольствие получалось тоже отдельно. Что же касается тренажерных снов, то там я вообще воевал непонятно за что. Ни денег мне никто не предлагал, ни к защите Родины не привлекал. Какая на фиг Родина в чужом лесу под бесконечным проливным дождем? Все чужое. И враг непонятный. Нет, это просто привычка. Вроде рефлекса, как у собаки Павлова, — едешь на броне, значит, будет враг и по нему придется стрелять. И когда враг появляется, стреляешь по нему уже не задумываясь.

В гараже пахло пылью и надолго оставленной техникой, между стенами металось звонкое эхо.

— Вы будете старшим в группе, — наставлял меня Хеберсон, протискиваясь между грузовиками, бронетранспортерами и трофейными шагающими механизмами. — Сейчас я вам на карте покажу высоту «А-12», а вы сами выберете позицию для подавления батареи.

— Так… — вздохнул я. — Похоже, с корректировщиком вы меня подставили. Совсем сосунок?

— Нет. Не совсем. Он обучался в центре подготовки спецподразделений вашей полиции, но попал под сокращение и в боевых действиях не участвовал.

— Хорошо, хоть русский, — невесело усмехнулся я.

— Да. Мы его тоже проверяли на тренажере. У него хорошая реакция, четкая дикция. Его неплохо выучили.

— Посмотрим.

— Он ждет нас в выходном боксе.

Я не ответил. Понятно было, что хороших корректировщиков у них не было, где их взять? «Может, лучше вообще одному? — подумал я. — Хотя нет. Пусть винтовку таскает. А то и поможет в чем. Глаза и уши в бою лишними не бывают. На мозги, конечно, надежды мало, на опыт вообще никакой. А в остальном… Поглядим. Лишь бы не обосрался».

— Мне нужны сигареты, — запоздало вспомнил я.

— А сигары не подойдут? Сигареты надо было взять у батальерши.

— Подойдут и сигары. Только с огоньком. У меня вообще ничего нет.

Хеберсон виновато развел руками, после чего передал мне пару сигар в алюминиевых упаковках и свою латунную зажигалку. Зажигалка была классной — настоящий «Zippo», отличающийся от продукции московских палаток, как моя винтовка от рогатки, стреляющей шпульками.

— После задания верну, — пообещал я, свободной рукой рассовывая добычу по карманам.

Мы добрались до выходного бокса. Дальняя стена помещения была из толстых проклепанных листов ржавой стали, а вся мебель состояла из длинного металлического стола и десятка таких же стульев. На одном ссутулясь сидел молодой человек лет двадцати пяти. Черноволосый, тощий, с впалыми глазами — то ли от пьянок, то ли от наркотиков, то ли от бессонницы. У его ног на полу покоился ранец корректировщика с необходимыми приборами — дальномерами, ветромерами, биноклями и прочей требухой, помогающей быстро наводить снайпера на цель.

— Привет, — поздоровался я.

— Это Александр Фролов, — представил меня американец. — Ваш старший группы. А это Михаил. Корректировщик. Давайте посмотрим карту.

— Здравствуйте, — молодой достал из ранца карту и положил на стол. Я заметил, что пальцы у него дрожат крупной дрожью.

«Бухает как черт», — пронеслось у меня в голове.

Примерно полчаса ушло у нас на инструктаж, который тщательно и педантично провел Хеберсон, стараясь ничего не упустить. Кирилл не зря держал его здесь — таких вышколенных штабников мне до этого видеть не приходилось. Он показал нам на карте высоту «А-12», кратко остановился на особенностях местности и трудностях, с которыми придется столкнуться, ответил на все мои вопросы, касающиеся противника, проверил, как работают гарнитуры связи, вынутые из ранца корректировщика, а под конец достал из-под стола ящик с боеприпасами калибра .50 и помог корректировщику уложить патроны в рюкзак.

— До ливневой полосы вас довезут, — напоследок сказал американец. — А дальше сами. Ни пуха вам, ни пера.

— К черту, — я не любил этого дурацкого пожелания удачи. — Вы что, на всех языках напутствия знаете?

— На семи. По числу регионов, работа с рекрутами из которых входит в мои обязанности.

— Понятно.

Дальняя стена с гулом отодвинулась, оставив узкую щель — только протиснуться.

— Вы что, никогда не открываете эти ворота полностью? — из любопытства поинтересовался я.

— При мне они ни разу не распахивались настежь, — ответил Хеберсон.

— А зачем такие огромные?

— Не знаю. Я даже не знаю, кто строил эту базу, если честно. Наверное, игрок в «Quake».

— Что это? — не понял я.

— Компьютерная игра, — подал голос салага. — Бегаешь и стреляешь по монстрам. Тут все очень похоже. Коридоры, лифты, стены.

— А… — я глянул на молодого искоса, чтоб у него не было иллюзий по поводу моего к нему отношения. — Пойдем.

Мы протиснулись в узкую щель между створкой ворот и стеной. Под палящими лучами синего солнца нас ждал «Хаммер» с тем же сержантом за рулем, который привез меня сюда в первый раз. Усадив Михаила назад, я передал ему громоздкий «RAI 500», а сам расположился рядом с водителем и тут же жестом стрельнул у него сигарету.

Закурив, мы тронулись в путь. Впереди догорали танки, коптя светло-зеленое небо.

За полчаса марш-броска по заболоченному лесу мы с салагой вымокли до нитки. Ливень хлестал с небес непрерывным потоком, словно кто-то наверху опрокинул переполненную шайку с водой. Меня успокаивало лишь то, что сигары не просто валялись в кармане куртки, а были упакованы в герметичные алюминиевые тубусы. Хотя какое курево в таких условиях?

— Глянь карту, — бросил я плетущемуся позади Михаилу.

Конечно, ему было труднее, чем мне, — мало того, что свой ранец приходилось тащить, так я еще и винтовку ему вручил. А она тринадцать килограммов с хвостиком весит. Для ее переноски на дальние дистанции та еще нужна тренировочка, но молодой не роптал, чем здорово меня порадовал. Он присел на корточки, аккуратно уложил оружие на колени, после чего достал прозрачный планшет с картой. Ему пришлось согнуться в три погибели, чтобы прикрыть документы от ливневого потока, иначе работать немыслимо — брызги от пластика во все стороны, в том числе и в глаза. Я присел рядом и взял новый курс на азимут. Приходилось это делать часто, поскольку в качестве ориентира, кроме деревьев, выбрать было нечего, а они почти все одинаковые в этом лесу. Мне в разных условиях приходилось ориентироваться на местности, но хуже еще не бывало. Тут нужен спец скорее по подводному ориентированию, чем по наземному. Чтоб его…

Мы двинулись в путь, уже по новому ориентиру, погружаясь в грязную жижу по щиколотки. Вода потоками стекала по лицу, ухудшая и без того отвратительную видимость. Иногда высоко над тучами со свистом проходили тяжелые рейдеры, тогда приходилось задерживать дыхание и плюхаться в воду всем телом, лицом вниз, и лежать там по полминуты, не меньше, пока свист не утихнет. Еще по тренажерным снам я помнил, что тяжелые рейдеры барражируют с левой циркуляцией вокруг важных объектов, сканируя местность. Тучи для сканеров не были помехой, а вот вода оказывалась замечательным укрытием, так что приходилось ею пользоваться. Рейдеры двигались по концентрическим окружностям и пролетали над нами все чаще, значит, мы не заблудились — расстояние до высоты «А-12» постоянно сокращалось.

— Может, сбить один? — подал голос салага.

— Не факт, что он свалится, — ответил я. — Тяжелые «углы» ходят с силовыми экранами. Толку от выстрела мало, а шуму поднимем столько, что весь марш-бросок насмарку. В первую очередь — задание. Понял?

Он вздохнул и промолчал.

— Понял? — переспросил я.

— Да. Слушай, я не такой сосунок, чтобы ты так со мной разговаривал. Мы же одно дело делаем.

— Вот как? — развеселился я. — И сколько лет ты на войне, если не сосунок?

Он заткнулся, и мы наконец выбрались к первой из отмеченных на карте воронок. Взорвалось здесь что-то давным-давно, молодым лесом уже поросло, но в свое время жахнуло тут как следует, поскольку воронка была метров сто в диаметре. Сейчас она походила на озерцо, но видно было, что неглубокая — из воды торчали верхушки травы и кустов. Примерно отсюда начиналась пригодная для стрельбы дистанция, ближе могут не подпустить.

— Рейдер! — предупредил корректировщик.

Мы снова плюхнулись в жижу и переждали, пока патруль уйдет.

— Вот зараза! — отфыркался я, подняв лицо из воды. — Достанут. Где здесь позицию делать, если цели не видать ни фига?

Вопрос был риторическим, поскольку я прекрасно знал, где придется устраивать позицию. В двух километрах к западу от высоты «А-12» проходила цепь пологих сопок, на которых Хеберсон и предлагал нам обосноваться. Но переть туда еще черт-те сколько — в обход батареи километра четыре, не меньше, к тому же были и другие минусы у тамошнего расположения. Например, предсказуемость. Когда по батарее начнет колотить снайпер, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, откуда ведется огонь. Сопки — самое удобное место. И мишень для тяжелых плазмоганов отличная.

— По деревьям лазать умеешь? — спросил я у Михаила.

— Спрашиваешь… Но ты что, решил здесь устроить позицию? — удивился он. — С такой тяжелой винтовкой на дереве?

— Помолчи, а? Просто слазай наверх и скажи, видно батарею или нет.

Чертыхаясь под нос, молодой отдал мне винтовку, повесил ранец на ветку и весьма ловко, надо признать, вскарабкался наверх и скрылся в листве. Для молодого пьянчужки более чем хорошо. Я включил гарнитуру, предполагая, что салага тоже до этого додумается. Через минуту услышал хлопки в наушнике — это Михаил постучал пальцем по микрофону, вызывая меня на связь.

— Слышу, — ответил я в гарнитуру.

— Батарею видно. Девять тяжелых плазмоганов расположены полукругом. Стоят на турелях, а траншеи для зарядных погрузчиков неглубокие, по брустверам дырчатые плиты из керамзита.

По его описанию, это была стандартная мобильная позиция неприятеля. Постоянные позиции зарывались глубже и обкладывались керамзитом по самые уши, а зарядные погрузчики двигались в глубоких непростреливаемых каналах. Это говорило о том, что наша разведка работала хорошо, поскольку если бы позиция оказалась стационарной, то здесь понадобился бы взвод минометчиков, а не снайпер с корректировщиком. А так как раз для нас работенка.

— Что будем делать? — раздался голос Михаила в наушнике.

— Оставайся там. Веревку только с карабином спусти, надо затащить винтовку наверх.

— Ты собираешься здесь устроить позицию? Упаримся…

— Не учи ученого, — ответил я в микрофон. — Веревку давай.

На самом деле трудность, конечно, была. Но не в отдаче, как, скорее всего, думал салага. Какая бы сильная она ни была, но приличный вес винтовки, дульные тормоза, сошка и приклад с гасителем гармонических колебаний снижают ее вполне эффективно. Другое дело — вес и габариты «RAI 500». Оружие, скажем, не для лазанья по деревьям. И не для стрельбы из подобных засад. Но были у меня различные приемчики, рожденные личным опытом и многолетней практикой, как закрепиться с тяжелой снайперкой и как эффективно вести огонь из нее.

Дождавшись, когда сверху спустится веревка с закрепленным на конце карабином, я аккуратно зацепил за него винтовку и оставленный Михаилом ранец, после чего постучал в микрофон.

— Поднимай.

Короткими рывками веревка затянула оружие вместе со снаряжением на дерево, и вскоре груз уже было не разглядеть за листвой, откуда катились потоки воды. Мне лезть наверх не очень хотелось, но тут уж от моего желания ничего не зависело. В любом случае лучше на дерево, чем топать по болоту еще четыре километра до сопок, когда в любой момент нас мог засечь сканер рейдера. На дереве он тоже мог нас засечь, но там мы навесим экран, к тому же на позиции оружие будет в боеготовом состоянии, так что запросто нас не взять.

Прикрывшись ладонью от хлещущего дождя, я подыскал среди нижних ветвей одну поудобнее и, вспрыгнув, с кряхтеньем вскарабкался на нее. Возраст у меня, прямо скажем, уже не как у Михаила — обезьяной не полазаешь. Вот только показывать это салаге точно нельзя. Отдышавшись от первого чрезмерного усилия, я начал карабкаться выше, и тут до меня дошло, что ощущать усталость и одышку во сне — чересчур. Запах еще куда ни шло, мысли там всякие — чего не бывает. Но вот усталость… Я поймал себя на том, что окончательно утратил ощущение сна. То есть сразу после выезда с Базы и позже все было как бы взаправду. Очень уж натурально мы пробирались по лесному болоту, когда я чертыхался про себя, клял липкую грязь, затем, по привычке, бормотал под нос считалочку, чтобы впасть в самогипноз от однообразного ритма шагов, потому что так легче не замечать утомления.

В общем, если в тренажерных снах еще были какие-то бросающиеся в глаза несоответствия, по которым можно сразу отличить сон от бодрствования, то здесь их не было вовсе. Лес окончательно перестал отличаться от реальности во всей гамме ощущений. Причем бредовость конструкций меньше не стала — осталась База, остались рейдеры, плазмоганы и этот распроклятый непрекращающийся ливень, но в то же время ощущалось это так, словно стало частью обычного мира, словно это мир изменился в одночасье и другим уже не будет. Словно я не сплю, а бодрствую и теперь все время будет ливень, и свист рейдеров над головой, и странная, непонятно зачем и против кого война. Хотя если разобраться детально, то и в реальности война тоже непонятно зачем и непонятно против кого. Наверное, это свойство не сна, а скорее самой войны. Она все время непонятно зачем и непонятно против кого. Самое реальное в войне то, что кто-то зарабатывает на ней деньги. Иначе никаких войн бы не было. Но кто зарабатывает на этой войне? Кирилл? Во сне? Причем не в своем, а в моем сне? Это уже за всякими границами бреда.

Перелезая с одной мокрой ветки на другую, я думал о вещах, ранее мне не свойственных, — о причинах войны и о своей роли в ней. Раньше, до ранения, все казалось проще — есть враг страны, а ты часть ее, гражданин, воин, тебе страна платит деньги за то, чтобы ты отстаивал ее интересы с оружием в руках. Мотивации врага от меня ускользали, казались неважными, поскольку сам я все равно по другую сторону баррикад, а гусь свинье, как говорят, не товарищ. Но здесь, под потоком хлещущей за шиворот воды, я вдруг впервые задумался о том, кем являюсь для противника. Захватчиком? Жертвой? И можно ли вообще применять такие понятия к конструкциям собственного воображения, какими, вне всяких сомнений, являются сновидения?..

Если откинуть последнее, если не думать о том, что это все сон, то страшно становилось от мысли, что я ничего не знаю о мотивациях нанявшей меня стороны. Пускай это лишь сон, но и во сне мне не хотелось становиться наемником на неправедной стороне. Хотя что считать праведным, а что нет?

Добравшись до середины древесной кроны, я взял себя в руки и решил следующее: если мой сон развивается именно таким образом, что я оказался на этой стороне, а не на противоположной, значит, именно эта сторона моему подсознанию наиболее симпатична, а следовательно, нет поводов грузиться без дела. К тому же с непривычки я ободрал ладони, а это, знаете ли, полностью излечивает приступы философии. Наконец, кряхтя и сопя, я вскарабкался на толстую наклонную ветку, над которой Михаил уже успел растянуть брезентовое полотнище, чтобы оно наливалось водой. Под лужей, которая образуется на брезенте, сканеры рейдеров не смогут нас отследить. К тому же экран выполнял роль тента, под которым можно хоть на время забыть о разверзшихся хлябях небесных.

Винтовку салага затолкал между двух ветвей, так что она вполне держалась. Однако стрелять из такого положения было нельзя, поскольку невозможно и усидеть на одной ветке, и снайперку на ней закрепить. А если и можно, то в очень неустойчивом положении, а это меня не устраивало, потому что батарея, как мне Удалось убедиться, раскинулась широко, по всему полукружию высоты, и огонь придется вести под значительными углами.

Однако был у меня один способ на такие неудобные случаи.

— Давай веревку, — обернулся я к Михаилу.

Он протянул мне насквозь промокший капроновый тросик и спросил:

— Гнездо собираешься делать?

— А ты откуда знаешь? — удивился я.

— Учили… — салага неопределенно пожал плечами. «Ну и фрукт, — с неприязнью подумал я. — Учили его… Тут кровью и потом все это изобретаешь на собственной шкуре, а их, видите ли, в училище этому учат!»

Я-то ожидал, что молодой раззявит рот, когда я сделаю между ветвями нечто вроде веревочного гамака и удобненько в нем устроюсь, установив винтовку в любую пригодную рогатину, как на турель. А оказалось, что мое новшество с бородой аксакала. Честно говоря, меня это задело, причем задело как следует. Так что пришлось вязать узлы в хмуром молчании под шелест льющегося с края тента водяного потока.

— Помочь? — спросил Михаил.

— Обойдусь, — пробурчал я, утирая лицо рукавом. — Лучше своей работой займись.

— Я ее уже сделал. Дистанция тысячу восемьсот метров до ближайшей зарядной траншеи. Ее по маркеру следует считать первой. Склонение тридцать градусов. Направление на цель сорок тысячных радиана.

— Активность противника? — спросил я, прежде чем затянуть очередной узел зубами для крепости.

— Пока нулевая. Я думаю, что там все работает автоматически. Включается при появлении достойной цели.

— А ты не думай. Лошадь пусть думает, у нее голова большая. Поглядим скоро, какая у них там автоматика.

Меня так и подмывало задать очень важный вопрос, но я не решался, боясь сократить тем самым дистанцию между ним — салагой и мной — бывалым командиром группы. Однако, подумав, решил все же поинтересоваться, поскольку от этого во многом зависели наши дальнейшие действия.

— Ты здесь уже воевал? — обронил я таким тоном, словно сам прошел в снах огонь и воду, а теперь интересовался опытом младшего напарника.

— Да. Три боя. Последний мы проиграли.

— Не по твоей ли вине?

— Нет.

Надо же — сказал, как отрезал. Наверное, зря я его так глубоко в салаги-то записал, скорее всего зря, но еще хуже в бою равноправие. Одному все равно придется быть салагой.

— Ты и тогда был корректировщиком? — мне захотелось выяснить все подробности.

— Да. У американского снайпера. Я ему говорил, что надо маскироваться получше, тент ставить, а он все о прикрытии дождем лопотал. Опытный, кстати, был. Дальше некуда. Ну, как я и думал, дождь нисколько нас не прикрыл. Из-за туч вывалились шесть рейдеров на бреющем и накидали вокруг нас столько «ежей», что я уже думал — все, не видать зарплаты. Как они начали иглами молотить, американца в первые же секунды в дуршлаг, а я под него.

— Что значит «под него»?

— Прикрылся его телом в бронике. Ему уже все равно было — иглы отовсюду торчали, как стрелы из спины ковбоя в индейском фильме,

— Так ты и мной прикроешься в случае чего?

— Тобой нет. А вот твоим трупом, если придется…

— Типун тебе на язык! — разозлился я. — Совсем с ума сошел? У меня зарплата через неделю!

— Ты сам спросил. Но у меня, кстати, тоже зарплата через неделю. И мне обещанные деньги очень нужны. Представить себе не можешь, насколько.

«Да уж представляю, — с неприязнью подумал я Нажраться водкой и забыться до следующего сна».

У меня пропала охота продолжать эту тему, к тому же я закончил вязать узлы и прицепил гамак между ветками.

— Все. — Я влез в получившееся гнездо и поворочался в нем, проверяя надежность и удобство. — Подай мне винтовку.

За тучами раздался клекот тяжелого рейдера, идущего на очень маленькой скорости.

— Замри! — приказал я молодому.

Судя по неспешности хода, рейдер был укомплектован датчиками движения, которые пробивают даже сквозь воду. Мне приходилось встречаться с такими штучками на тренажере, и записи о них хранила тетрадка в моем столе. По мере того как свист нарастал, лицо Михаила напрягалось, бледнело, пока не стало походить на алебастровую маску.

«Обосрался-таки…» — с удовольствием подумал я. Мимоходом я сделал себе пометочку в голове насчет напарника. Если он так дрейфит от возможности не дождаться зарплаты, то его жадность зашкаливает за среднестатистическую. Мне тоже не хотелось тут погибать, поскольку это означало выход из игры Кирилла навсегда, а денег все же хотелось. Но не настолько, чтобы бледнеть и покрываться потом. В какой-то миг у меня возникла идея дурачества — взять и замахать руками, чтобы рейдер закидал нас «ежами». Глупость, конечно, но трудно было отказать себе в удовольствии увидеть отчаяние на морде салаги. В общем, руками махать я не стал, но решил, что, если он меня достанет, я его пристрелю или спихну с дерева — смерть во сне и лишение заветных денег будет для него серьезным наказанием. Это, конечно, на крайний случай, но Михаилу надо будет намекнуть на такую возможность.

На самом деле и он меня мог столкнуть с ветки в любой момент, но я этого боялся меньше, чем он, поскольку никогда не испытывал жадности к деньгам. Так что у меня было перед ним психологическое преимущество.

Пользуясь навесом над головой, я вынул из кармана куртки алюминиевый тубус с сигарой, открутил крышечку и зубами оторвал кончик. Молодой покосился на меня с едва заметным укором. Конечно, их ведь учили, что курить на позиции нельзя.

— А ты вообще не куришь? — спросил я, клацая взятой у Хеберсона зажигалкой.

— Курю. Но своих нету, а стрелять не люблю.

— На, держи, — я милостиво протянул ему вторую сигару.

— Вообще-то на позиции…

— Что ты мелешь? Мы же не на земле, где сигаретный огонек в инфракрасном прицеле виден, как Венера на утреннем небе. Сканерам рейдера все равно, курим мы или нет, — главное, не махать руками и прикрыться водой сверху.

— Я знаю, но…

— Боишься квалификацию потерять? Вряд ли она тебе пригодится.

— Почему?

Я хотел сказать, что в реальности ему уже корректировщиком не быть, ведь Кирилл, по его же собственным словам, подбирал лишь оставшихся не у дел. Но промолчал. Меня вдруг охватили сомнения в том, что нынешний мой напарник был когда-то корректировщиком, что он вообще существует в реальности — такой вот хмурый молодой пьянчужка по имени Михаил. С чего я взял, что Хеберсон, негритянка из баталерки, женщина-милиционер из подвала существуют наяву? Ведь куда логичнее предположить, что все они являются лишь плодом моего воображения, не больше. Может, их образы навеяны чем-то действительно случившимся, может, я видел этих людей в толпе или в каком-нибудь кино. Где я видел Кирилла — понятно. Он ведь нанял меня в реальности на работу, а следовательно, оставил в моем подсознании глубокий след от он мне и приснился в качестве нанимателя. Что же касается остальных, то их происхождение в моих снах было скорее всего случайным, не поддающимся обычной логике. А если так, то все разговоры с любым персонажем сна — это разговоры с самим собой, беседа сознания с подсознанием или споры одних закоулков подсознания с другими. Фрейд отдыхает. Он бы на мне кучу денег заработал, если бы с моих слов записал эти сны и сделал их достоянием медицинской науки.

«А может, у меня шиза? — не на шутку озаботился я. — Странная такая шиза, проявляющаяся только во сне».

В любом случае выяснять что-то у салаги, а тем более что-то ему советовать вряд ли имело смысл. Наверное, ничего не имело смысла делать в этом сне. А лучше всего спрыгнуть с дерева и проснуться. Потому что до несусветности глупо выполнять во сне какие-то обязательства, данные опять же во сне приснившемуся же человеку. Почему вместо того, чтобы отдыхать в положенное для отдыха время, вместо того, чтобы видеть во сне женщин и заниматься с ними любовью, раз уж наяву не получается, как хотелось бы, почему вместо всего этого я должен месить грязь ногами и обдирать руки, лазая по деревьям?

От этих мыслей меня охватило жестокое разочарование, такое же, как в детстве, когда во сне обретаешь какую-нибудь очень желанную вещь, например велосипед, а потом просыпаешься и понимаешь, что сверкающее чудо, на котором ты только что так радостно катался, растаяло вместе с остатками ночи и никогда больше не будет тебе принадлежать. Я вдруг очень явственно понял, что обещание Кирилла заплатить мне за участие в здешней войне три тысячи долларов было того же рода, что и велосипед из детского сна, — мечтой, моим собственным несбыточным желанием, воплощенным в видениях. Я сам себе внушил, что это возможно, так дети внушают себе, что стоит только крепче сжать руку, и можно вытащить в реальность тот предмет, который был обретен во сне. Но все это чушь, несбыточные фантазии. Так какого черта я тут делаю?

От того, чтобы спрыгнуть с дерева, разбиться, проснуться и никогда больше не видеть этих военных снов, меня удержало только одно — желание пострелять. Наяву мне, конечно же, никогда больше не доведется взять в руки «RAI 500» и пострелять пусть по воображаемому, но очень осязаемому противнику. Благо все ощущения в этом сне были как в реальности. Так почему не воспользоваться этим? Почему не превратить сон в аттракцион? А раз так, раз уж я решил использовать сон в своих интересах, то было бы логичным соблюдать правила игры. Ну, разговаривать с напарником, делать марш-броски, курить американские сигары и заниматься прочими ни к чему не обязывающими глупостями. Тем более что сигара была весьма недурна.

— Вряд ли тебе придется быть корректировщиком в реальности, — ответил я Михаилу.

— Пожалуй, да, — вздохнул он.

Дождь хлестал по брезентовому навесу над нами, мы курили, обсуждали возможную тактику обстрела, решали, какие цели брать в первую очередь.

— Надо договориться о маркерах, — напоследок сказал я.

Это было важным, поскольку в бою мне придется выбирать цель по подсказке напарника, а значит, мы должны выработать единую, понятную обоим маркировку объектов на высоте «А-12». В принципе снайпер может и сам стрелять, так чаще всего и бывает, но только не на таких дистанциях, для которых приспособлены снайперки пятидесятого калибра. Все же два километра — не шутка. На таком удалении угол обзора прицела очень узкий, а отрываться от него и разглядывать высоту в бинокль банально нет времени. Для того и нужен корректировщик. У него сетка бинокля отградуирована в тех же делениях, что и мой прицел, — в тысячных радиана, а следовательно, он может, имея гораздо более широкий угол обзора, раньше замечать наиболее важные цели и указывать мне их по удалению в тысячных от известного маркера.

— Поехали, — сказал Михаил. — Орудия считаем слева направо от первого по девятое. Начало зарядной траншеи будем считать в том месте, где она примыкает к орудию. Дальше цели в тысячных от начала траншеи, но слово «начало» я говорить не буду. В тысячных от траншеи, значит, в тысячных от ее начала.

— Не нуди, все понятно.

Я отслеживал в прицел все точки, которые он отмечал.

— Смотрим дальше. Пересечения траншей нумеровать глупо. Запутаемся. Там, смотри, есть Х-образное пересечение, слева. Буду называть его «икс». Правее две траншеи смыкаются под углом. Это будет «угол».

— «Угол» нельзя, — возразил я. — На тренажере мы так иногда называли рейдеры. Пусть будет «игрек», раз там был «икс».

— Понял. Следующее пересечение траншей — «звезда».

— Пойдет.

— Шпиль на вершине холма будет «шпиль».

— Не знаешь, что это такое?

— Понятия не имею. Может, устройство связи? Или наблюдения.

— Надо попробовать всадить в него пулю, — не отрываясь от прицела, предложил я. — Чисто ради эксперимента.

Михаил хмыкнул и сказал:

— Все, с маркерами закончили.

— Ну что же… — я затушил огонек сигары о мокрую ветку и сунул окурок обратно в алюминиевый тубус. — Хватит курить. Как пелось в одной непристойной песне — «лучше мы с тобой, дружище, по фашистам постреляем».

— Начнем с зарядного погрузчика. Двадцать тысячных от восьмой траншеи.

Я перевел прицел и вгляделся в неподвижный механизм, представлявший собой нечто среднее между боевым роботом из голливудских фантастических фильмов и обычным заводским электропогрузчиком. Ливень вроде бы усилился, а видно и без того было неважно, так что теперь в перекрестье колыхалось туманное марево, сквозь которое без привычки не прицелишься. Привычка у меня, конечно, была — в каких условиях только не приходилось стрелять. Вот только противник был очень уж необычным, даже с учетом моего тренажерного опыта. Проблема была в том, что у зарядного погрузчика не так много мест, которые можно пробить пулей. Так что выцеливать надо точно.

У «RAI 500» сложная система перезарядки. Эта штука не имеет обоймы, и каждый патрон в нее приходится заряжать отдельно, вынимая затвор целиком, вместе с гильзой. Потом выбиваешь гильзу из затвора, цепляешь цангой новый патрон из закрепленного на ложе патронташа и вместе с затвором вставляешь в ствол. Поднимаешь рычаг с боевыми упорами на место, и можно стрелять. И после каждого выстрела повторяешь все заново.

Я опустил боевой рычаг, вынул освобожденный затвор и, захватив им патрон, вставил обратно. Затем поднял рычаг в боевое положение и глянул в прицел. Несмотря на все ухищрения конструкторов, отдача у «RAI 500», да и у других снайперских винтовок такого калибра, очень тяжелая. Так что приклад приходится вдавливать в плечо по самое некуда, чтобы выбрать все имеющиеся зазоры — иначе так влепит, что можно не только синяк схлопотать, но и перелом ключицы.

Поймав в перекрестье зарядный погрузчик, я подправил прицел по заявленному Михаилом удалению, после чего плавно потянул за спусковой крючок. Плавно, насколько возможно, поскольку многолетняя ржавчина подпортила спусковой механизм и безупречного хода шептала, к которому я привык, не получилось. Оглушительно грохнул выстрел, подняв с окружающих ветвей облако мелких брызг и пара. Зашипели, разжимаясь, стиснутые отдачей амортизаторы приклада.

Рычаг вниз, затвор на себя. Вынув затвор, я привычным ударом выбил из него дымящуюся гильзу. Новый патрон в цангу, затвор в ствол, боевой запор на место. Только после этого глянул в прицел. С самого начала меня учили, что винтовку надо зарядить как можно скорее, а не разглядывать через оптику дело рук своих. К тому же я за свою жизнь насмотрелся — удовольствия мало.

Увиденное меня не порадовало — погрузчик стоял невредимым.

— Промах. Рикошет слева, на восемь часов, — подправил меня корректировщик. — Сделай четыре щелчка вправо.

— Зараза… — ругнулся я.

Начинать бой из непристрелянного оружия, да еще ржавого к тому же — последнее дело. Если бы там люди были, а не роботы, батарея уже стояла бы на ушах. Я провернул барабан прицела на четыре щелчка и снова прицелился. Однако к этому времени батарея противника все же пробудилась от спячки — видимо, мой выстрел не остался-таки незамеченным. Два тяжелых плазмогана по правому флангу один за другим выплюнули огненные комья в сторону тех сопок, на которых мы должны были занять позицию. В воздух взлетели такие фонтаны земли, что и без прицела с четырех километров их было видно отлично. Через несколько секунд по ушам хлопнуло ударной волной.

— А ты говорил, плохо на дереве… — пробурчал я, беря на прицел зарядный погрузчик.

На этот раз он представлял собой еще более трудную мишень, поскольку после выстрела плазмогана спешно двигался в направлении орудия с тяжелым зарядом в металлических лапах. Движущаяся мишень на таких удалениях — вообще отдельная песня. Пуля ведь летит не со скоростью света, а достигает цели более чем через две секунды с момента вылета из ствола. Две секунды — бездна времени. Однако погрузчик двигался по траншее с постоянной скоростью, и в принципе возможно было понять, где он окажется через две секунды. Подумав, я прицелился в то место, где, по моим предположениям, к моменту подлета пули окажется несомый погрузчиком заряд. Плазменный блок, ввиду приличных размеров, был значительно более легкой мишенью, нежели ограниченный участок пробиваемой брони на груди погрузчика. Кто знает, а вдруг от попадания пули заряд сдетонирует и снесет половину батареи? Это был шанс. Задержав дыхание на полувыдохе, я вдавил приклад в плечо и выжал спуск, больно ударило выстрелом по ушам.

— Куда ты стреляешь? — спросил Михаил, когда перестало звенеть в голове.

— Хотел попасть в заряд, — ответил я, перезаряжая винтовку.

— Ха! — Михаил поднял вверх большой палец. — Ты ему плазменный блок испортил! А он сунул его, как ни в чем не бывало, и пушку заклинило! Умно, черт возьми!

— А ты думал, я так, погулять вышел?

Пока мы трепались, противник успел перезарядить второе орудие и снова пальнул по сопкам.

— Очень хорошо… — пробормотал я под нос, ловя в сетку прицела второй погрузчик, спешивший со свежим зарядом.

Первый метался по траншее взад-вперед. Странно для боевой программы, но, кажется, в ней не было предусмотрено, что плазмоган может заклинить от пробитого пулей заряда. Второй попался на ту же удочку, сунув пробитый плазменный блок в казенник орудия. Все же с механизмами воевать намного проще, чем с людьми. Люди бы что-нибудь придумали, а эти — как резиновые уточки в тире. Мне понравилось по ним стрелять.

— Цели давай! — раззадорившись, повернулся я к Михаилу.

И тут по нам самим так дали, что я на пару секунд отключился. А когда пришел в себя, наше дерево полыхало и полыхали другие деревья вокруг. С неба вместе с дождем сыпались обломки веток, потоки грязи и крупные камни. Михаила видно не было. Винтовки в своих руках я тоже не обнаружил. Все это оказалось внизу — и покалеченный «RAI 500» с разбитым прицелом, и мой напарник, распластанный в луже.

Обдирая руки о шершавую кору, я чуть ли не кубарем скатился по ветвям и бросился к нему. Живой — это я сразу увидел. Глаза открыты, а из глаз слезы.

— Ранен? — спрашиваю.

— Рука… — монотонно, без эмоций произнес Михаил.

Я глянул на его левую руку, и мне самому стало больно. Той ударной волной, что меня оглушило, ему чуть выше запястья вонзило обломок ветки толщиной в два пальца, не меньше. Лучевая кость наверняка перебита.

«Странно, что он не проснулся, — мелькнуло у меня в голове. — Обычно от боли ведь просыпаются… Или это только мой сон?»

Второй залп плазмоганов, на наше счастье, пришелся дальше по лесу. Да и первый, понятное дело, попал в нас не прямой наводкой, иначе бы мы превратились в пар. Плазма шарахнула, наверное, метрах в пятнадцати левее, меня прикрыла толстая ветвь, а Михаилу досталось. Как не убился, когда падал, одному богу известно. Новый залп ударил еще дальше, но горячей ударной волной меня все равно сбило с ног.

Подползая к раненому, я не мог понять, что нужно делать. Варианты метались в голове, противоречивые, спутанные от недостатка информации. С одной стороны, понятно, что это сон и можно вообще ничего не делать. Не париться, как говорят. Ну, зазвонит будильник, я проснусь, и вскоре все сотрется из памяти. С другой стороны, во мне все-таки теплилась надежда, что это не просто сон, что мне дадут-таки денег за эту войну. Точнее, это жадность была, а не надежда. Так честнее.

— Не бросай меня… — прошептал Михаил.

— Что? — из-за шума дождя и легкой контузии я не сразу понял его слова.

— Не уходи без меня… Зарплата…

Последнее слово в создавшейся обстановке прозвучало дико, но я понял, что он имеет в виду.

— Тебя не бывает, — уверенно заявил я, садясь рядом с раненым. — Ты мой собственный бред.

— Нет. Я тоже так думал. Иногда. Но это не бред.

— Тогда скажи, где ты живешь, когда бодрствуешь?

— В Москве. Работаю охранником в одной фирме. По ночам работаю, а днем… Здесь.

— Кто тебя сюда нанял?

— Не знаю. Мне кажется, я встречался с ним не только во сне. Да, точно, он существует на самом деле, я видел его один раз в реале. Иначе бы так не загрузился. Не бросай меня. Если сдохну во сне, то по условиям контракта шиш мне будет вместо денег, а они мне очень нужны. Просто жизненно необходимы.

Я поднял лицо к небу, ловя кожей хлещущие потоки дождя. Тут надо было просто решить, верить всему или нет, поскольку никакая логика в столь немыслимых условиях не могла помочь принять решение. Верить хотелось сильнее, чем не верить, поскольку это хоть какое-то чудо. В чудо, наверное, всегда и всем хочется верить, иначе бы желтые газеты давно разорились бы.

— Ладно… — я принял решение. — Идти сможешь? Ну хоть как-нибудь, не на руках же тебя нести, как красну девицу!

— Не знаю. Помоги подняться.

Кряхтя и ругаясь, оскальзываясь в грязи, мы встали на ноги. Надо было вырвать обломок ветки из руки напарника, иначе с каждой минутой ему будет хуже и хуже, но я знал, что дикая боль от такой операции может свалить его на приличный отрезок времени. А пока мы не вышли из-под обстрела, надо было двигаться много и быстро.

Следующий залп был нацелен еще дальше, чем предыдущий, но прошел низко, сбив плазмой верхушки уцелевших деревьев. Дождь из горящих веток и кипящей воды хлынул на нас, заставив снова плюхнуться в лужу.

— Черт! — я ухватил напарника за шиворот и ползком поволок в сторону.

Видимость снизилась до нуля — все затянуло густым облаком пара, и мы пробирались через него на ощупь. Точнее, я пробирался, а Михаил все же потерял сознание, наверное, при падении он неловко рухнул на поврежденную руку. Теперь его только волоком тащить. Зато ветку можно выдернуть — хуже не будет. Я нащупал слом щепы и резко рванул, ощущая, как из освобожденной раны мне на пальцы брызнула горячая кровь.

— Ну все, все… — прошептал я, успокаивая скорее себя, чем Михаила, который все равно ничего не слышал. Затем отшвырнул ветку, словно она жгла мне кожу. — Вперед!

Если ползти, правильно упираясь ногами и подтягиваясь на свободном локте, то по грязи тащить раненого намного легче, чем по сухому. Главное — следить, чтобы в заполненных водой ямах и рытвинах он не перевернулся лицом вниз и не захлебнулся. Я и сам едва не захлебывался — то вода, то грязь потоками стекали по лицу.

Обстрел между тем сделался плотнее. Противник нас не видел, поэтому беспорядочно молотил из оставшихся плазмоганов, кося деревья вокруг и поднимая с земли густые облака пара. Ударные волны от таких взрывов были настолько плотными, что я их видел, они проносились по лесу, похожие на пленки молниеносно раздувающихся мыльных пузырей, срезая ветви с деревьев, срывая кору и больно хлопая по ушам. Сверху почти непрерывно сыпались горящие ветки, так что, если бы не усилившийся ливень, на нас бы одежда горела. Внезапно прямо передо мной рухнул толстый ствол горящего дерева. Слишком толстый, чтобы перетащить через него Михаила, так что пришлось искать обходной путь. И тут же в небе за низкими тучами раздался свист четырех тяжелых рейдеров. Вот это было плохо — хуже некуда. И, несмотря на то что батарея противника тут же умолкла, легче мне не стало.

Основное оружие тяжелых рейдеров — трехствольные плазмоганы и кассеты с «ежами». Это легкие рейдеры кидают бомбочки по одной-две, а тяжелые «углы» мечут смертоносную икру широким веером, покрывая десятками и сотнями боеприпасов большие площади. В «тренажерных снах» после такой атаки выжить мне не удавалось ни разу, однако теперь, когда были обещаны деньги, я не собирался сдаваться. Свист рейдеров начал стихать, а вместо него я услышал, как падают сброшенные «ежи». Шорох их падения сквозь кроны деревьев перекрыл шум дождя — они сыпались настоящим ливневым потоком, я видел, как некоторые из них застревали в густых кронах, но большая часть падала вниз, подобно сотням черных репейников величиной с два кулака. Если они разом взвоют, то воздух на краткий миг превратится в густую кашу из керамзитовых игл, летящих на сверхзвуковой скорости в бессчетном множестве направлений, под бессчетным множеством углов, обгоняющих одна другую, сталкивающихся, хаотично разлетающихся, пронзающих все, что встретится на пути. Но разом они не взвоют, я знал. Все будет еще хуже — они начнут выпускать жала группами, превращая участки леса в ад один за другим.

Чтобы выжить, нужно было укрытие, какая-то яма, причем в относительной дали от деревьев, а то застрявшие на ветках «ежи» запросто накроют сверху. Такая яма, вполне подходящая, была всего в нескольких метрах от нас — огромная воронка, которую нам пришлось обогнуть перед тем, как лезть на дерево. Она хоть и не очень глубокая, зато диаметром метров сто, а значит, до ближайших деревьев будет значительное расстояние, что давало если не гарантию, то весьма неплохой шанс спастись от игл, пущенных сверху. Была лишь одна трудность — воронку полностью заполняла дождевая вода. По самые кромки.

Мне-то ладно, что я, на полминуты дыхание не задержу? Но вот как поступить с Михаилом? Он по-прежнему был без сознания, и нельзя было представить ни малейшей возможности уговорить его какое-то время продержаться без воздуха. Однако выбора не было, и я изо всех сил рванулся к воронке, увлекая напарника за собой. Мы плюхнулись в воду, и я тут же понял, что недооценил глубину, — тяжесть бронежилета моментально увлекла меня вниз, и, только когда вода сомкнулась выше макушки, удалось нащупать ногами дно. Пришлось напрячься и вытолкнуть напарника из воды на вытянутых вверх руках. Это усилие оказалось чрезмерным, и я чуть не задохнулся — грудь обожгло недостатком кислорода от задержки дыхания, сердце заколотилось болью, с трудом проталкивая вмиг загустевшую венозную кровь.

Но самое главное, я не знал, что делать. Через несколько секунд «ежи» начнут плеваться иглами, и тогда Михаилу конец. Но если я опущу его под воду, то он попросту захлебнется на первом же вдохе. В общем, выхода из создавшейся ситуации я не видел, к тому же мне следовало уйти по дну как можно дальше от берега, чтобы избежать попадания игл, которые ринутся с деревьев.

От недостатка воздуха у меня начала дергаться диафрагма, организм рефлекторно, помимо воли, пытался сделать вдох, и мне стоило огромных усилий сдержать его. Я не знал, на сколько установлен замедлитель «ежей», но больше не мог без воздуха. Могло так случиться, что, едва я высуну голову из воды, ее тут же пронзит десяток керамзитовых игл. И все же я решился.

Мне стоило дикого напряжения оттолкнуться от зыбкого дна, держа Михаила на вытянутых руках. Я его чуть не уронил в воду, однако успел-таки сделать глоток живительного воздуха. При этом я услышал знакомый вой — группами начали срабатывать «ежи». За краткий миг, во время которого мои глаза оказались выше поверхности воды, я увидел, как с деревьев густо падают листья, сбитые разогнанными керамзитовыми иглами. Листопад надвигался на нас волной, и оставить Михаила на поверхности означало его убить. И тут меня осенило. Я зажал рот и нос напарника ладонью и позволил ему погрузиться до самого дна под тяжестью бронежилета. Его грудь судорожно задергалась, но я лишь крепче стиснул пальцы, а второй рукой придавил ему шею, чтобы он не вырвался и не утонул, если очнется. А от недостатка воздуха он пришел в себя моментально, что невероятно усложнило мою и без того нелегкую задачу. Задыхаясь под водой от усилий, я прижимал Михаила ко дну, не давая ему сделать роковой вдох. В мутной воде, хоть глаза открой, ничего не видно, так что делать все приходилось на ощупь. Положение спасало только то, что мы оба были в брониках, поэтому нас не выталкивало на поверхность, иначе бы мне его не удержать.

Вода над нами вскипела от попадания сотни игл, но большая часть из них касалась воды под такими пологими углами, что они тут же рикошетили или, утормозившись о плотную среду, тонули и, уже безопасные, колючим дождем сыпались на нас. Некоторые вонзались в воду почти вертикально, хлопая по ушам звуком кавитационных вихрей, но вода тоже моментально отбирала их силу и скорость. Это продолжалось почти полминуты, столько рейдеры накидали в лес этой дряни. За такое время я чуть не задохнулся, хотя в более спокойной обстановке легко обходился без воздуха около полутора минут.

Наконец шлепки и удары игл о воду прекратились, и я, продолжая прижимать одну ладонь к лицу напарника, за шею потащил его по дну к берегу. На это ушли последние силы и остатки кислорода в легких, поэтому, едва я поднял голову над водой, меня одолел приступ такого тяжелого кашля, что чуть не вырвало. Сделав судорожный вдох и продолжая давиться кашлем, я рванул Михаила из воды и выволок на берег. Вид у него был совершенно обалдевший, скорее всего, придя в сознание, он не представлял, что с нами произошло, почему и зачем я душил его под водой, а если хотел прикончить, то почему тогда вытащил? Это длилось несколько секунд, но затем он осмотрелся и все понял. Ума для этого много не требовалось — из деревьев густо торчали пеньки керамзитовых игл, а сбитые листья все еще продолжали кружиться в воздухе.

— Спасибо, — прохрипел Михаил, морщась от боли в поврежденной руке. — Буду должен.

— Что?

— Так у нас благодарили. В ментовке. Я же тренировался на базе СОБРа.

— Дурацкая благодарность.

— Нет. Это ведь не про деньги. Хотя… Здесь… Здесь, наверное, про деньги. Извини, я не хотел тебя задеть.

— А, пустое, — отмахнулся я. — В каждом отряде своя шиза. Плохо, что батарею мы не подавили.

— Плохо. Наши пойдут в атаку, а их накроют.

— Уже накрыли, — я сплюнул в траву.

Со стороны высоты «А-12» раздавались ухающие выкрики тяжелых плазмоганов. Под такую невеселую музыку мы пробирались к Базе. Михаил потерял много крови, окончательно обессилел, и последний участок до сухого пятна мне пришлось тащить его волоком, сгибаясь под потоками ливня. А когда выбрались, перед нами предстала ужасающая картина — десятки обугленных трупов, оплавленные винтовки «М-16» и восемь только что подожженных танков. Те, что горели, когда я смотрел через окно Базы, уже угасли, превратившись в отвратительные броневые остовы.

И тут зазвенел будильник.

«Хорошо, что это сон», — подумал я, просыпаясь.

Уже по дороге на работу, когда я трясся в грохочущем, провонявшем бензином микроавтобусе, в кармане заиграл мобильник.

— Ты где? — спросил Кирилл, зная, что у меня сработал определитель номера и я понял, кто звонит.

— Еду на студию. В маршрутке, в общем, — ответил я после короткой паузы.

Честно говоря, мне стало неловко, что начальник застал меня именно в маршрутке, это три недели назад проехаться в «Газели» казалось мне едва ли не шиком. Хотя почему «едва ли»? Именно шиком и казалось в сравнении с автобусной толчеей. Но это раньше, а по прошествии времени стала понятна пропасть, разделяющая меня и коллег, которые если не на собственных машинах катались, то на такси уж точно. Трудно назвать это завистью, но червячок чувства неполноценности нет-нет да и покусывал меня.

— В маршрутке? — голос в трубке не отразил никаких эмоций. — Давай вылезай, дорогой, и езжай на такси. Ты мне нужен сегодня раньше обычного.

«А ведь не даст никакой компенсации…» — с грустью подумал я.

Отдавать двести рублей таксисту было жалко, но именно такую сумму он заломил. Я ехал и невольно прикидывал, сколько и чего можно на эти деньги купить. Ну, продуктами уж точно можно было на неделю затариться. Странно, что вопрос питания до сих пор был для меня пунктиком, хотя на еду-то как раз теперь хватало. Видимо, так вот запросто не вычеркнешь из памяти голодные дни.

Две сотенные бумажки без преувеличения жгли мне ладонь, пока я наконец не отдал их водителю. Вспомнилось ощущение из сна, где я ободрал обе ладони о жесткую древесную кору. Жгло почти так же, хотя здесь это явно нервное, тут уж без всяких сомнении. Но жжение в ладонях, пусть иллюзорное, напомнило мне о другом, совсем не вымышленном ожоге — от упавшего за шиворот сигаретного окурка. Я так загрузился этим, что споткнулся о край бордюра и самым позорным образом грохнулся на карачки, поморщившись от боли в ободранных об асфальт ладонях.

— Черт! — тихо ругнулся я, поднимаясь и отряхивая колени.

Надо же было шлепнуться у самых дверей киностудии! Что за день сегодня… Бегло глянув на ободранные ладони в мелких кровоточащих крапинках, я еще раз чертыхнулся, на этот раз про себя, и широким шагом направился к вахте. Вахтер посмотрел пропуск, но мне показалось, что он доволен моим падением. Честно говоря, я его понимал. Раньше сам иногда ловил себя на том, что испытываю чувство глубокого удовлетворения, когда кто-то выше меня по положению попадает впросак.

Кирилл встретил меня хмурым взглядом и сразу пригласил к себе в кабинет.

— Обосрались мы, дорогой, — произнес он, опускаясь в кресло за стол,

— В смысле?

— Не прорвались. Думал, прорвемся — ан нет. Закрывают нашу лавочку, будут на этой ниве теперь другие кормиться.

—А деньги? — хотелось произнести это просто, как обычный деловой вопрос, но голос сорвался.

— Деньги… — Кирилл покачнулся в кресле. — Все неистово хотят денег… — Он поднял лицо и внимательно посмотрел на меня сквозь дурацкие очки без диоптрий. — Сегодня, дорогой, на другой улице праздник. Не на нашей. Но деньги я тебе дам. Сколько обещал, столько и дам. Хочешь знать, почему?

Я не знал, поэтому промолчал, скорчив неопределенную гримасу.

— Потому что ты неплохой парень, Саша. Поверь, это так. И не твоя вина, что нас из этого здания попросили. Сейчас, к сожалению, я ничего не могу сделать, ни работу тебе дать другую, ни пообещать что-нибудь. Сам пока не знаю, куда подамся. Но в Москве есть незыблемое правило — никого нельзя кидать без веской причины, поскольку никогда не знаешь, кем человек в этом городе может стать. Ротация тут высокая. Сегодня ты сценарист, а завтра продюсер. Послезавтра дворник, а через месяц снова про тебя кто-то вспомнит, кому-то ты понадобишься до последней возможности. Может так получиться, что ты и мне самому понадобишься. Так зачем ссориться? Глупо. Не такие большие деньги. — Он помолчал, словно подыскивая слова для продолжения разговора. — Ладно, — он вздохнул и полез в стол. Пошарив, достал из ящика два конверта — один чуть тяжелее другого. — Этот тебе, — Кирилл придвинул мне более весомый конверт. — А этот… В общем, бери оба, а там разберешься.

— Что значит «разберешься»? — насторожился я. — Это премия, что ли?

— Да нет, дорогой, премию ты как раз хрен заработал. Не сложилось. Вообще-то это не твои деньги, но отдать я их должен тебе. Так вот. Хитро, да? Может, я когда-нибудь тебе объясню, что к чему.

— Значит, встретимся? — я почувствовал, как учащающийся пульс начинает биться в жилах на шее.

— Как сложится. Все, вали. Пропуск не сдавай и не выбрасывай, потому что, может, все еще переменится. Я тебе тогда позвоню. Все, дорогой.

Сунув конверты в карманы плаща, я протиснулся в дверь, добрался до съемочного павильона и прислонился спиной к стене. Трудно было сдержать участившееся дыхание, а сердце так и норовило выскочить наружу. Мне хотелось как можно быстрее узнать, сколько денег в конверте — шестьсот долларов или три тысячи шестьсот. Но неудобно было пересчитывать прямо здесь.

И тут я услышал крик — душераздирающий мужской крик, какой нередко можно услышать во время боя, когда кому-то из товарищей в руку или в ногу попадает крупный осколок. В отличие от осколка попадание пули в конечность похоже на тупой удар палкой, боль приходит только потом, а вот когда в тело влетает корявый обломок металла на гораздо меньшей, чем у пули, скорости, вот тогда боль просто жуткая, за гранью терпения. В подобные моменты сквозь грохот взрывов и рев техники слышен именно такой крик.

Только на студии не было ни рева, ни взрывов — крик раздался почти в полной тишине.

Первый рывок в ту сторону — рефлекторный. Эта привычка вырабатывается быстро — бежать на крик, потому что сегодня ты кого-то спасешь, а завтра тебе помогут, если подойдет очередь получить в организм ощеренную остриями железку. Потом уже мысли, а сначала бежать, и кубарем по лестнице, не обращая внимания на ободранные ладони, через перила, в полутьму цокольного этажа, где я был с Катей, а потом еще ниже — там, кажется, находился служебный ход.

Раненого я увидел сразу — в первый миг мне показалось, что он гвоздем прибит к косяку распахнутой настежь двери, но чуть позже стало ясно, что не гвоздь это, а шарнирный рычаг, какими подпружинивают двери, чтобы сами закрывались. Пострадавший был в черной форме охранника и уже не кричал — потерял сознание. Да и немудрено при такой травме… Толстый стальной штырь соскочил с пружины и пробил парню руку чуть выше запястья. За каким чертом охранник полез в механизм? Но это были вопросы не для этой минуты. А сейчас важно было снять раненого с окровавленного штыря, на котором он повис, как пробитая бабочка на булавке. С этим пришлось повозиться, поскольку лучевая кость охранника оказалась перебита, и снимать его надо было аккуратно, чтобы не нанести еще большую травму. Кряхтя и потея, я все же справился с этой задачей и уложил пострадавшего на бетонный пол у двери. Кровь у него из руки вытекала толчками, заливая мне одежду — темная венозная кровь.

Совершенно забыв, где я нахожусь, что это студия, а не поле битвы, я хлопнул себя по карману, в котором обычно находился медпакет с обезболивающим и бинтами. Но никакого пакета, конечно, не оказалось. Пришлось делать жгут из пояса от плаща, а потом отрывать рукав от формы охранника и накладывать первичную повязку. На лестнице раздался топот нескольких ног, женский визг, потом снова топот, но я не обращал на это внимания — был занят. А когда освободился, мне и вовсе стало не до всех, потому что я узнал охранника.

Это был Михаил из сна. Мой салага, пострадавший в бою корректировщик.

Когда Михаила увозила «Скорая», я выяснил у водителя, в какой больнице искать раненого, и немедля поймал такси. Уже в машине вспомнил, что так и не пересчитал деньги в конверте, но теперь во мне окрепла уверенность, что там лежит ровно три тысячи шестьсот долларов. И хотя эта уверенность была на редкость бредовой, но что-то уж очень много произошло совпадений, доказывающих, что мои военные сны не являются обычными снами. Попавший за шиворот бычок, потом ободранные ладони, а теперь раненный наяву корректировщик. Раненный точно в то место, куда вонзилась ветка во сне. Вот и думай после этого, вот и верь после этого в материализм.

«Сука все-таки этот Кирилл, — думал я, прислонившись лбом к боковому стеклу. — Денег, говорит, не получишь. Не стреляй, говорит, себе в голову, а то игра закончится и мы с тобой, дорогой, прекратим всяческие отношения. Конечно, прекратим! А я, дурак, чуть с дерева сам не прыгнул! Ну и дела…»

Воображение живо нарисовало картинку, где я лежал на асфальте в луже крови, грохнувшись по пьяному делу с моста. А ведь это запросто могло воплотиться в реальность. При таких раскладах — проще простого. Кто же он, этот Кирилл? Человек? Адова тварь или плод моего сумасшествия? Может, я уже в психушке сижу, колочусь лбом о мягкую стену, а весь этот цирк со снами и сценариями — горячечный бред? Этот вариант еще не самый худший, там хоть голову о стену не разобьешь. А если не в психушке? Если все на самом деле так?

Холодные пальцы страха ухватили меня за загривок.

«А чего бояться-то? — попробовал я от него отбиться. — Я что, жизнью не рисковал?»

Но это было пустое. Это вечный парадокс — на пулеметы легко, а к зубному идешь, и коленки дрожат. Ничего невозможно поделать. Потому что наяву смерть от пули проста и понятна, а вот гибель в приснившемся бою — явный перебор и извращение. Нет, ну действительно, чересчур. Как в дурном фильме ужасов. Фредди Крюгер энд бразерз. Мистика какая-то, чтоб ее.

Я вспомнил, как мы с Андреем сидели ночью в засаде на прифронтовом кладбище, а вокруг нехорошо светились фосфоресцирующие облака над могилами. Нам бы обстрела бояться, но куда там! Волосы на голове шевелились совсем от других мыслей — о мертвецах, упырях и вампирах. Я тогда, помнится, так перепотел холодным потом, что форму можно было отжимать. И сейчас было очень похоже. Меня аж затошнило, так сжались кишки от страха.

Дойдя до крайнего нервного напряжения, я решил наплевать на присутствие водителя, достал конверт и в открытую пересчитал деньги. Получившаяся сумма окончательно меня добила — ровно три тысячи долларов. Без шестисот.

«А ведь все честно, — подумал я. — Как сценаристу Кирилл мне обещал заплатить через месяц работы, а он еще не прошел, этот месяц. Снайперские же были обещаны в любом случае. Вот я их и получил».

Во втором конверте оказалось две тысячи триста долларов. Теперь у меня не было ни малейших сомнений в том, кому эти деньги предназначались и почему они отданы были именно мне. Получалось, что здешний, настоящий Кирилл знал, что так все получится. А значит, это был тот же человек, который нанял меня во сне. Но почему же он наяву ни разу ни словом не обмолвился о том, что происходило между нами по другую сторону реальности? Я-то уже всерьез разделил начальника надвое — на того, кто во сне, и того, кто здесь. Думал, что это мое воображение так интерпретировало образы. Но вот ведь как получилось… Можно ли сказать «неожиданно»? Нет, нельзя. С самого начала я подозревал, что все так и будет. Ну, не в точности, это понятно, но по мере знакомства с Кириллом он казался мне все более и более странным, я мало его понимал, хотя общения наяву было достаточно. В общем, несмотря на необычность происшедшего, я не был ошарашен, хотя, учитывая ситуацию, отсутствие удивления кому угодно могло показаться патологией. Да оно так и было. Уж чью-чью, а мою психику точно нельзя назвать здоровой и уравновешенной. Но в данном случае можно этому радоваться, поскольку вместо того, чтобы кататься по полу в истерике, я ехал в больницу к Михаилу. Хотелось узнать, что знает он о подробностях происходящего с нами.

Если честно, я любил госпитали. Набегаешься, напрыгаешься, насидишься в засадах, получишь, наконец, по голове отлетевшим при взрыве булыжником и лежишь себе с очередным сотрясением мозга. Тихо, спокойно, в шесть утра не вскакивать, не лезть под дождь, в болото, в снег, по горам не ползать. Медсестры ходят. Строгие. По их поводу можно фантазировать вволю, что бы могло выйти да как, если бы не лежал на постельном режиме. Еда диетическая. Байки, которых вволю наслушаешься от соседей по койкам. В общем, все два часа, которые я прождал того момента, когда меня пустят к Михаилу, прошли в приятных воспоминаниях. Наконец в вестибюль травматологии, где то и дело проходили больные на костылях и родственники с пакетами передач, спустилась медсестра.

— Вы к больному, которого привезли с киностудии?

— Да, — я приподнялся со скрипучего деревянного кресла.

— Пойдемте, к нему уже можно.

Она провела меня по лестнице на второй этаж. Высокие потолки, ровно окрашенные стены, одинаковые двери палат. Пожилая ворчливая санитарка забрала у меня плащ и велела надеть белый халат. Конверты с деньгами пришлось рассовать по карманам брюк.

— Вам сюда. — Медсестра открыла передо мной дверь под номером девять, но сама заходить не стала.

А я переступил порог четырехместной палаты, в которой кроме Михаила находился еще один мужчина, чуть постарше меня. Мой корректировщик хмуро глядел в потолок.

— Привет, — поздоровался я.

Немая сцена. Надо было видеть Михаила, когда он разглядел, кто перед ним стоит. Но какой еще реакции можно было ждать от человека, перед которым в реальности возник персонаж его сна? Это у меня не было ни времени, ни сил на удивление, когда я стягивал его со штыря, а у Михаила время было. В общем, он секунд пятнадцать приходил в себя, потом еще столько же тупо на меня пялился.

— Привет… — ответил Михаил. — Меня глючит или я вижу то, что вижу?

— Глючит, — усмехнулся я, — И твоя галлюцинация час назад оказывала тебе первую медицинскую помощь.

— Второй раз за сутки… — негромко произнес он.

— Что?

— Ну, ты ведь уже обрабатывал мне эту рану. Ночью. Во сне.

— А, ты об этом? Ну да.

— Получается, что ты меня дважды спас, один раз там, другой здесь. Спасибо. А то бы я сейчас не в больнице лежал, а плавал в каком-нибудь пруду или в собственной ванной лицом вниз. Как ты меня нашел?

— На крик прибежал. Мы ведь с тобой на одной студии работали, представляешь?

— Ирония судьбы.

— Или чьи-то шуточки, — я сел на стул возле тумбочки.

— Да, второе скорее. Вообще-то я предполагал нечто в таком роде, — признался Михаил. — В этих снах все так реально… Наивно было бы ожидать, что после ранения там здесь все обойдется.

— Пожалуй. Но я, видимо, туповат немного. Когда мы с тобой сидели на дереве, я чуть вниз не прыгнул.

— И что, хватило бы смелости?

— Да у меня вообще-то и мысли не было, что все может оказаться взаправду. Как дальше-то?

— Не знаю. Правда, спать я уже боюсь. Раньше больше всего боялся, что денег не дадут. А теперь глаза закрывать боюсь. Честно.

— Да что я, не понимаю? А деньги твои вот, — я достал конверт.

— Не понял, — Михаил подозрительно на меня глянул. — Так ты что, сам один из них?

— Из нанимателей? Нет. Но я одного лично знаю, он меня не только во сне, но и наяву нанял. Дал деньги тебе и мне.

— Слушай… А ты не стебешься часом? Сумасшествие какое-то, прямо не знаю. Это точно не шуточки?

— Насчет денег? Да нет, настоящие.

— Я не о том! Хотя у тебя что спрашивать… Наивно.

— Думаешь, тебя кто-то хочет свести с ума? Дорогое удовольствие. Там две тысячи триста.

— Сколько? — Михаил подался вперед, но тут же поморщился от боли. — Ни фига себе! Мы договаривались на тысячу!

— Значит, премия за ранение. Хотя он мне дал деньги минуты на три раньше, чем ты закричал.

— Он знал. Он все знает про эти сны. Я его тоже видел в реале, но он ни разу со мной не заговорил, как будто впервые видел.

— Со мной наоборот. Он сначала наяву меня нанял, а уже потом во сне. А спать не бойся. Кому ты нужен в бою с пробитой рукой? Кстати… Ты извини за дурацкий вопрос, но как тебя угораздило попасть под удар этого рычага?

— Начальник охраны велел отцепить штангу от пружины, чтобы дверь открывалась свободно. Там ящики какие-то должны были заносить.

— Понятно.

— Что понятно?

— Ну, механизм. Конечно, я мог бы и раньше догадаться. Мне вот бычок за шиворот угодил, после того как во сне гильза туда же попала.

— Не понял… На тренажере, что ли? Ты же говорил, что это был твой первый бой! А после тренажера какие ожоги? Там ведь хоть умри, а потом ничего. Что-то ты врешь.

Я прикусил язык, но было поздно. Однако без того, чтобы самому разобраться с тем странным случаем, мне не хотелось никого посвящать в подробности происшедшего.

— Или ты соврал насчет первого боя? — не успокаивался Михаил.

— Соврал, — я развел руками, чтобы подчеркнуть виноватый вид.

— А смысл? Слушай, давай колись. Я же видел, что ты совсем новичок! Не было у тебя до того никакого боя!

— В чем это я новичок? — меня охватили уже не притворные эмоции. — В боях, что ли? Да ты хоть в одном настоящем бою участвовал?

— Опять ты за свое… — вздохнул Михаил. — Неужели ты всерьез считаешь, что настоящий бой чем-то отличается? Теперь считаешь? — Он покосился на загипсованную руку.

— В настоящем бою все равно все иначе, — негромко ответил я. — В чем разница, может понять только тот, кто побывал и там, и там. Но я сейчас не об этом…

— Думаешь, чем это может грозить?

— Что-то вроде того. Для тебя это теперь неактуально, но знаешь, я как-то не привык воевать на стороне частника.

— Что? — Михаил не удержался от смешка. — Тебя что, именно это парит? Ну, старики, вы даете… Ему чуть башку не снесло, а он размышляет об этических аспектах такого занятия, как убийство за деньги! Это мило.

— Иди ты… — вяло огрызнулся я. — Слушай, как ты думаешь, почему люди туда попадают?

— В эти сны? По-моему, никакого рационального объяснения здесь найти не получится. Если же на уровне предположений, то, скорее всего, наниматель может запускать в эти сны любого человека по собственному усмотрению.

— Да. Но вот мы с тобой оба говорим «эти сны», а что это значит, никто понятия не имеет. Чем они отличаются от обычных, кроме потрясающей реалистичности?

— Да ничем, — Михаил пожал плечами и поморщился от боли. — Черт. Просто реалистичность их настолько высока, что в случае ранения или смерти ты на самом деле получаешь травму или умираешь.

— Не срастается.

— Почему?

— По двум причинам. Первая состоит в том, что если бы дело было только в реалистичности, то умирали бы прямо во сне. Здесь же иначе, как ты убедился на собственном опыте — от пробуждения до травмы проходит несколько часов, а это значит, что связь между ними не очень прямая и уж никак не влияет на реалистичность снов. Вторая же причина еще более важная, на мой взгляд.

— И какая же светлая мысль тебя осенила по этому поводу?

— Если эти сны отличаются от обычных только реалистичностью и последствиями, то зачем они вообще нужны?

— Что значит «нужны»?

— Да то и значит! Они же не возникают сами по себе!

— Как-то я не думал об этом, — сконфуженно признался Михаил.

— Вот она, молодежь! — отыгрался я. — Их в жопу загонят, а они ни единой извилиной не шевельнут, почему так получилось и кому это выгодно. Зачем наниматель затаскивает людей в эти странные сны? Да еще деньги платит! Немалые, между прочим. А? Это главное отличие этих снов от нормальных, неужели не понятно? Они выгодны нанимателю, он на этом, скорее всего, деньги зарабатывает.

— Ну ты даешь… Как на этом можно заработать?

— Не знаю. Но при случае попробую выяснить. Хотя есть у меня одно подозрение.

— Какое?

— Что не будет больше этих снов. Нас с тобой вроде бы как уволили. Тебя по ранению, а меня… Так получилось. Хорошо, хоть деньги дали. Ладно, Миша, давай выздоравливай.

— Спасибо тебе.

— За что? Ты сон имеешь в виду или первую медицинскую помощь?

— За это я тебя уже благодарил, — Михаил улыбнулся. — А сейчас спасибо за то, что деньги привез. Мог ведь замылить.

— С ума сошел? — я поднялся со стула и постучал пальцем по голове. — У тебя на психике серьезный отпечаток ментовской школы. Как это я мог не отдать тебе заработанные в бою деньги? Привык с барыгами общаться?

— Да я с ними никогда не общался.

— Ладно, не поминай лихом.

— Запиши телефон, позвонишь, если что.

— Это вряд ли. Не обижайся, но, скорее всего, мы с тобой никогда больше не встретимся. Просто случая не будет.

— Это в реале. А во сне?

— Это от нас пока не зависит, все, бывай.

На секунду я задержался, подумав, что мой отказ записать телефон может Михаила обидеть. А смысл? Трудно, что ли, несколько кнопок на мобиле нажать?

— А вообще давай свой номер.

Я достал телефон и записал продиктованные цифры, после чего покинул палату, забрал плащ и выбрался на улицу, под мелкий промозглый дождик.

«И все же я выясню, как нас использовали, — крутилась в голове навязчивая мыслишка. — По крайней мере попробую при первой возможности. Вот только будет ли она, эта возможность?»

До вечера я методично тратил деньги. Первое, что взял, — компьютер. Не ради развлечения, на это я бы не разорялся, но за время работы на студии я как-то обвыкся с тем, что электронные записи вести гораздо практичнее и проще, чем царапать в тетрадке. К тому же хотелось иметь дома Интернет. К этому во многом бестолковому вместилищу всемирного знания я пристрастился на работе и теперь не желал от него отказываться. Забавно, кстати, сложились мои отношения с Интернетом. Поначалу я был восхищен самой идеей, что она является, по сути, воплощением БВИ из книг Стругацких, ну, вроде как там содержалась вся мудрость мира. На поверку, правда, мудрости там оказалось до неприличия мало. Поисковая система в ответ на мои запросы выдавала сначала гору спама, то есть информации, вообще к делу не относящейся, но содержавшей ключевые слова, которые я вводил. Следом за спамом сыпалось еще большее количество непроверенной, желтой и откровенно безграмотной информации, приправленной столь большим количеством рекламных баннеров, что в глазах пестрить начинало. И лишь в конце можно было найти упоминание об одной-двух страницах, содержавших то, что надо. Да и то далеко не всегда.

В общем, после десятка подобных попыток меня охватило серьезное разочарование. Это же надо — нагородить всемирную сеть, содержать ради нее немыслимые компьютерные мощности, и все лишь для того, чтобы прыщавые подростки могли разместить там страницу, эквивалентную на заборной надписи «Здесь был Коля», или гонять по высокоскоростным каналам связи рекламные сообщения типа «Хотите разбогатеть? Дайте мне денег, и я научу вас, как заработать, не прикладывая усилий». Но больше всего меня поразило то, что эта змея только тем и занималась, что кусала себя за хвост, — процентов шестьдесят всей рекламы рекламировало рекламу в сети, а рекламные рассылки по электронной почте, кроме вирусов, содержали в основном рекламу рекламных рассылок.

Я уже собирался вовсе обойтись без Интернета, а перейти на старинный, но более надежный способ добычи информации из бумажных книг, но случайно набрел на страницу, посвященную компьютерным логическим головоломкам.

Поиграл, надоело, бросил. Но этим дело не кончилось, потому что меня осенило. Все-таки Стругацкие были наивны, как большинство тех, чье мировоззрение формировалось в шестидесятые годы двадцатого века. Они свято верили, что коммунизм — это одно, а сталинские репрессии — как бы из другой оперы. Они верили, что если будет всемирная сеть, то набьют ее под завязку чем-то до крайности нужным, эстетически выверенным, тем, что могло бы сделать людей лучше, хотя бы ненадолго, хотя бы некоторых, хотя бы иногда.

А вышло иначе. Всемирная сеть создана, но если и есть в ней нечто полезное, так это по большей части развлекательные ресурсы. Поняв это, я переориентировал свои запросы, и нужное посыпалось на меня как из рога изобилия. Музыка, фильмы, мультфильмы, анекдоты… И вот, почти насытившись всем этим, я понял о сети главное — она лишена цензуры. И это в ней самое важное, и именно эту наивысшую важность не спрогнозировали Стругацкие. Да и как им было строить такие прогнозы, когда вся их жизнь была цензурирована по самое некуда?

Тогда я снова переориентировал запросы и был вознагражден сполна, и после этого минимум на два-три часа в сутки я превращался в жителя всемирной сети. Оказалось, что в Интернете можно найти весьма неплохие книги, которые вряд ли когда-нибудь выпустит хоть одно издательство. Я скачивал оттуда великолепные, полные настроения видеоклипы, снятые чуть ли не на любительскую камеру музыкальными коллективами, название которых никогда не услышать по радио. Я нашел огромные ресурсы, под завязку набитые интереснейшей, живой, злой журналистикой, которую ни в одной центральной газете не разместят. Потому что миром правят деньги, я это в полной мере осознал, работая на Кирилла. А вот в сеть власть денег хоть и рвется, да что-то не очень у нее получается. И выходит так, что при умении отделять зерна от плевел из сети можно выкачать действительно ценный продукт, в отличие от того музыкально-киношного мыла, которым нас потчуют с экранов. В отличие от желтой, до предела продажной журналистики, которой пестрят газеты.

Для меня походы в сеть приобрели особую важность. Ведь я сам клепал экранно-коммерческий хлам, и мне нужно было место, чтобы отмыться. Чистым местом Интернет назвать трудно, чего уж лукавить, зато там можно найти хоть сколько-нибудь приятных мест. А в жизни они мне совсем перестали попадаться.

Вторым, после компьютера, делом я посетил дантиста. Вот ведь как забавно получается — в детстве не лечил зубы, потому что боялся бормашины, в юности было некогда, потому что юность сплошь состояла из боевых действий, а потом уже и думать об этом не стоило по причине отсутствия денег. В результате пару-тройку зубов я потерял, а еще пяток нуждались в срочном ремонте.

Третьим делом я намылился в ресторан. Ну, формально — опробовать вновь установленные пломбы, а если глубже копнуть, то там уже попахивало темой для психотерапевта. Сначала я не мог понять, почему меня потянуло на столь глупую и бездарную трату денег. Так то пришлось покопаться в сознании, попробовать нырнуть в подсознание, перебрать память, а затем применить банальную логику. Выводы, к которым я пришел в результате проделанных усилий, меня самого слегка удивили. А получалось то, что идея посидеть в ресторане была из той же породы, что и детское желание что-нибудь сломать. Это ведь такой способ влияния на мир. Созидать еще не получается, но так хочется произвести изменения в окружающем пространстве, что дальше некуда. Отсюда, именно отсюда растут корнями разбитые стекла в таксофонах и сломанные лавочки в парках.

Я же за прошедшие три недели понял, что в настоящее время основным инструментом воздействия на реальность является не физическая сила, а деньги. Того же Кирилла я мог бы в бараний рог свернуть голыми руками, натянуть ему глаз на жопу, но не захотел. Хотя такого мерзавца в моей жизни еще не встречалось. А впрочем, чего уж лукавить? Какое там «не захотел»… Не смог! Вот так будет честно. Не смог. Это он меня мог в бараний рог свернуть, причем даже руки не вынимая из карманов дурацкой кожаной жилетки. Даже очков своих не снимая, черт бы их побрал.

В общем, деньги теперь представлялись мне орудием, инструментом воздействия на реальность. Раньше доступа к ним у меня не было, но теперь неистово хотелось это орудие испытать в деле. Почему в ресторане? Это особая тема. Смысл в том, что у меня еще неделю назад созрела теория о приемах обращения с деньгами. Суть ее заключалась в том, что когда деньги тратишь на что-то полезное, например тот же компьютер или зубы, то они теряют функцию инструмента воздействия на мир. А приобретают они ее лишь тогда, когда улетают на ветер, то есть без долговременной пользы.

Эта теория возникла, понятно, не на пустом месте, а в процессе наблюдения за коллегами, работавшими у Кирилла. Мелкий персонал, вроде меня, тратил деньги исключительно практично, да на пустые расходы у них и не было средств. А вот люди значительные, вроде Кирилла или Влада, очень часто швыряли деньги впустую. Точнее, нет, не так. Они тратили деньги на то, на что я бы точно не стал, то есть не на предметы, а на услуги. Например, Влад стригся в салонах, и я какое-то время не мог понять, зачем он это делает. Есть ведь парикмахерские с гораздо менее напряженной ценовой политикой! К тому же он часто ходил в клуб, и не так, как я, по халявной карте, а за свои кровные. Я много думал об этом и в конце концов пришел к выводу, что расходы на услуги, а не на вещи являются ключевым моментом власти. Потом эту догадку подтвердил Кирилл.

— Ты дурак, что экономишь на такси, — сказал он мне во время очередного перекура на лестничной площадке. — Это не экономия, дорогой, а дебилизм. Деньги ты таким образом не спасешь, а только опустишься ниже плинтуса. Смысл денег как раз в том и состоит, чтобы они крутились.

— А разве не в том, что они являются мерой труда и эквивалентом материальных благ? — решил я блеснуть эрудицией.

— Мерой чего? — усмехнулся продюсер. — Ты, дорогой, иногда что-нибудь как ляпнешь, так я затрудняюсь адекватно на это реагировать. Если бы они являлись мерой труда, то их было бы больше всего у кочегара или у этого, который асфальт ломом долбит.

— У дорожного рабочего, — подсказал я.

— Вот именно. Но на самом деле больше их сам знаешь у кого. Они тоже работают, эти обладатели больших денег. Так во всех книжках написано, мол, капиталисты пашут с утра до ночи, строят планы, принимают управленческие решения. Да только это все пиар, вроде того, чем мы занимаемся. На самом деле большие деньги можно заработать только одним путем.

— Каким? — заинтересовался я.

— Уничтожая ресурсы.

— Что значит «уничтожая»?

То и значит, что я сказал. Все, кто производит что-то полезное, получают едва десятую часть стоимости труда, а по-настоящему большие деньги получают только те, кто превращает полезные вещи в дерьмо. И не округляй глаза! Один из самых верных способов получить сверхприбыль — это совершить какой-нибудь демократический акт. Ну, например, выборы. Меня нельзя назвать излишне чувствительным, но и у меня сердце кровью обливается, когда перед каждыми выборами я вижу миллионы красочных буклетов, напечатанных великолепными красками на лучших типографских машинах, на хорошей бумаге, которая уж никак не из вторсырья. И все это отправляют в помойку, причем в девяноста пяти процентах случаев — даже не читая. На такой бумаге да такими красками книги бы печатать, сеять разумное, доброе, вечное… Но на плохой бумаге буклеты печатать нельзя — денег не заработаешь.

— Похоже, так, — согласился я. — Но в чем механизм, не могу понять.

— Вот мы и вернулись к тому, с чего начали, — к обороту денег, — кивнул Кирилл. — Важнейший закон денег, который богатые держат в тайне от бедных, заключается в том, что чем больше денег потратишь, тем больше их заработаешь. Поэтому чем дороже стоит каждый предвыборный буклет, тем больше общая трата и тем больше остается в кармане каждого, кто этим занимается.

— Но ведь можно и полезные вещи делать дорогими! — возразил я.

— А вот хрен! — Кирилл отбросил окурок в урну. — Если сделать полезную вещь дорогой, то ее мало кто купит и серьезного оборота средств не получится. Кроме того, дорогая вещь прослужит долго, и следующая понадобится черт-те знает когда. Поэтому все полезные вещи для народа делают из самых дешевых материалов, чтобы они почаще ломались и приходилось покупать новые. Когда же ресурсы расходуются на бесполезные, никому не нужные вещи, они как бы сразу, минуя потребителя, уходят в утиль и можно снова включать печатный станок или штамповочную машину. Надо лишь убедить народ в том, что производить этот утиль до крайности необходимо. Ну, демократию, например, придумать. Пока станок работает, его владелец получает прибыль. Как станок остановится — все, кормушка захлопнется. А полезных вещей нужно мало, человек ведь, по сути, неприхотливая тварь. Вот и приходится придумывать всякую хрень вроде антибактериального мыла или жвачки, без которой, типа, все зубы выпадут. Тут и нам, как понимаешь, работенка перепадает. Надо ведь при помощи рекламы убедить людей в необходимости покупки или хотя бы производства бесполезных вещей. Ладно, вернемся к такси. Смотри, ты платишь таксисту, а он купит за эти деньги лотерейный билет, деньги умножатся и вернутся к тебе уже в большем количестве, чем ты их потратил.

— Почему же умножатся? Разве деньги берутся из воздуха?

— Ладно, неправильное слово. Не умножатся, а сконцентрируются. Потому что таксистов миллионы, а нашего брата тысячи. Это общий принцип. Тебе перепадает процент от всех купленных лотерейных билетов. А если не поедешь на такси, то, грубо говоря, таксисту неоткуда будет брать деньги на лотерейные билеты. Ладно, пойдем работать!

Этот монолог Кирилла я потом долго обдумывал, задал пару вопросов Владу и пришел к выводу, что это не пустой треп. Еще чуть позже я сообразил, что с точки зрения концентрации денег лучше платить за услуги, а не за товары. Потому что товар из чего-то состоит, в нем часть цены — сырье, которое чего-то действительно стоит. А вот когда платишь парикмахеру, то это чистый оборот денег. Пирамида. Но сверхприбыли получают только те, кого мало и кто ничего не производит. В смысле ничего материального. Верхушка пирамиды. Они своим существованием только утилизируют уже произведенное. У них мощные машины, жрущие на десять километров столько же бензина, сколько другие на сто, они не сдают белье в стирку, а просто выбрасывают его, они едят и переводят в кал самую дорогую еду, ради производства которой надо уничтожить как можно больше полезного, сто граммов икры в тарелку, а килограмм рыбы червям на съедение.

В общем, я решил втиснуться в клан этих утилизаторов — именно этот мотив был истинным в желании пойти в ресторан. А когда решение созрело окончательно, под шкафом нашлась визитка Кати. Меня эта находка развеселила.

«Вот так случай, — подумал я, вертя картонку в руках. — Пока денег не было, я не мог найти номер телефона. Как только появились — пожалуйста».

Мелькнула в голове и еще одна мысль, но я ее даже сам для себя не озвучил. Была это не столько мысль, сколько ощущение того, что находка как-то связана с правильностью принятого решения о бессмысленной трате денег на ресторан.

Сразу я звонить не стал. Трудно было подобрать нужные слова, ведь я Катю почти не знал. Еще точнее — вообще не знал. Ну что это за знакомство — час с небольшим? Мямлить же в трубку не хотелось, поэтому я решил заранее подобрать слова. И тут же столкнулся с тем, что слов-то не знаю! Вот ведь как! Дожил до тридцати лет, а по сути с женщинами ни разу не знакомился. Ну, в юности понятно — совместная игра в классики и прогулки под луной на Воробьевых горах. Тусовки на Арбате, где половые различия как-то нивелировались под шесть аккордов цоевских песен.

А потом война, будь она проклята — одна непрерывная война длиною в шесть лет. Плюс два года срочной службы, один из которых — тоже война. Конечно, женщины и на войне остаются женщинами, та же Искорка, например, но там все проще. Проще договориться, не надо придумывать эвфемизмы, всем и так понятно, что кому надо. Вообще там меньше было фальши, меньше требовалось хитрости. Китайцы говорят, что война — путь обмана, но это по отношению к противнику так, а между своими все проще. Я знал, что те девчонки из служивших, которые спали со мной, спали и с другими ребятами, но ревности не было, да и все это было скорее по-дружески, чем по-любовному.

С Катей же совершенно иначе. Проблема секса как такового для меня уже не стояла, поскольку решалась она общением с девушками ночного клуба, благо карта еще не кончилась. А заинтересовала меня Катя как-то иначе. Не так, по-дружески, как на войне, но и совсем не женскими прелестями, которые у клубных работниц сексуального труда были развиты куда в большей степени. Катя меня заинтересовала как личность, хотя что я знал о ней как о личности? Да ничего я о ней не знал, но интуиция упорно подсказывала, что позвонить надо. И я набрал номер.

— Алло, — не очень уверенно произнес я в трубку, услышав на другом конце женский голос. — Могу я поговорить с Катей?

— Это я. А кто это?

— Это Александр. Вы, наверное, не помните… Мы с вами встретились в переходе на «Октябрьском поле», а потом поехали на студию.

— Мистер Неудавшийся Одеколон? — обрадовалась Катя. — Вот уж не думала, что тебя услышу. Как ты?

— Представляешь, я благодаря тебе заработал неплохие деньги. На вахте, когда уже уходил, меня подобрал Кирилл.

— Тот, который для лотереи снимает?

— Ну да. Я у него поработал сценаристом…

— Да ну? Вот прикольно! Неужели и денег дал? Жлоб он, говорят, редкий.

— Дал. Я их как раз сегодня получил, — я вдруг понял, что зря искал слова, что говорить с Катей оказалось удивительно легко и приятно, а называть ее на «вы» просто глупо. — Слушай, не хочешь сходить в ресторан? Я приглашаю.

— Серьезно? Нет, ну прикол! Как снег на голову. Вобще-то я не против, только если без кудрей.

— Без чего? — я не был уверен, что все ее слова понимаю правильно.

— Ну, типа, без заморочек. Не хочется в сильно крутой кабак. Там нудно. Ненавижу столики со скатертями и когда официанты в рот заглядывают.

— Да на сильно крутой ресторан у меня и не хватит.

— Что? Ну, ни фига себе! Первый раз слышу, чтобы мужик так запросто признался в ограниченной платежеспособности.

«Вот я прокололся!» — мелькнуло у меня в голове.

— Прикольно будет познакомиться с тобой поближе, — сказала Катя.

У меня неожиданно сильно потеплело в груди. Не ожидал я от себя подобной бурной реакции.

— Вообще ты ведь можешь сама выбрать, куда пойти.

— Серьезно, ты разрешаешь? — в ее голосе послышалась издевка.

— Вот ты заноза! — усмехнулся я. — Серьезно ведь говорю, а ты поддеваешь!

— Ладно, не грузись. Это я потому, что мужики обычно сами предпочитают девушку ужинать там, где им удобнее.

— Я просто не знаю заведений, кроме одного ночного клуба.

— Не москвич?

— Москвич. Просто очень долго был… в командировке.

— Ну, ни фига себе! Зэк, что ли? Прикольно. Ладно. Ты вообще на что рассчитываешь, если такой откровенный?

— В смысле? — я невольно напрягся, решив, что она имеет в виду продолжение вечера.

— Ну, в смысле, едой закинуться или выпить?

— А совместить никак нельзя?

— Можно. Но вообще все кабаки с тем или иным уклоном. В одних жранина дороже, в других бухло.

— А ты что хочешь? — осторожно спросил я.

— Я бы по кишке что-нибудь кинула, если честно. Японский кабак потянешь?

Я на секунду задумался, прикидывая, потяну ли.

— Там на двоих штукарь выйдет, — уточнила Катя.

— Долларов? — сглотнул я.

— Тьфу на тебя! Рублей.

— А… Потяну, конечно. Еще и десерт будет,

— Ну, клево. Тогда давай в девять на Пушке. У памятника литератору.

— Хорошо. До встречи.

Я запоздало хотел спросить, что в такие рестораны надевают, но она положила трубку. Черт. Ладно, большого выбора у меня все равно не было.

Часы показывали шесть. Решив, что ехать до «Пушкинской» мне не больше часа, я стал подключать компьютер и провозился с этим некоторое время. Понемногу чуть успокоился, а то сердце совсем уж не по-детски колотило в грудную клетку. Зашел в Интернет, но настроения бродить по сети не было, и я отключил модем. Затем вспомнил про тетрадку с записями снов и взялся переносить тексты в компьютер. Это захватило. Вообще оказалось более чем забавным ворошить старые записи, причем такие странные — заметки о снах. Я ведь их почти не перечитывал, только добавлял, а тут просмотрел первую статейку о мире вечного ливня и невольно улыбнулся.

Строго говоря, это была заметка не о первом подобном сне. Я ведь их начал записывать только после того, как понял, что попадаю в одно и то же место. Между строк сквозило любопытство исследователя, первооткрывателя. Однако никакого практического интереса в записях не было, поскольку все они отражали лишь свойства тренажера, как оказалось. В общем-то можно было просто выкинуть тетрадку в мусорную корзину, но я этого делать не стал, пусть лежит раритет. Набивать же это в компьютер не имело смысла — только время зря тратить. Зато меня посетила другая мысль.

— Неплохо было бы завести дневник, — сказал я вслух. — День покупки компьютера вполне подходящий для начальной точки отсчета. К тому же я дозвонился до Кати.

Настучал по клавишам несколько неуклюжих абзацев и сохранил в файле. А беспокойство лишь усиливалось, и я не мог понять, с чем оно связано, хотя уже ясно было, что предстоящее свидание с Катей не могло меня так завести. Все же не мальчик ведь, не сопливый пацан с прыщами на морде. Нет. Дело в другом, в другом…

Перечитав написанное, я зацепился взглядом за визит к Михаилу. Ну, понятно, что история с ранением выходит за рамки привычного. Ну и что? Все в этой истории выходит за рамки привычного.

— Оп-па! — шепнул я, наконец поймав мыслишку за хвост. — Мне ведь хотелось понять, как нас используют во сне. Используют, вот что важно!

Используют. Пусть с нашего согласия, но все равно нельзя использовать без обмана. Тогда на каком основании я верю всему, что говорили мне о сфере взаимодействия Хеберсон или Кирилл? Они ведь используют меня в собственных интересах, иначе какая им с того выгода? Еще ведь и деньги платят!

— А я-то уши развесил! Тренажеры, другие планеты… Сколько правды во всем этом? Процентов десять хоть есть?

Уверенность в том, что меня снова надули, как пацана, моментально переплавилась в обиду, а затем в нарастающую злость. После этого я вообще ни в чем не мог быть уверен, кроме того, что видел собственными глазами. Кирилла я видел и в реальности, и во сне. В этом нет ни малейших сомнений. Михаил был ранен в мире вечного ливня, а потом на самом деле получил точно такую же травму. Я ободрал руки, лазая по дереву в чужом лесу, а затем, уже в реальности, оцарапал их об асфальт. История с окурком — тоже не бред. Во всем этом я был уверен.

Само существование сферы взаимодействия также не вызывало сомнений именно ввиду полученных травм и невообразимой реалистичности снов. Но чем на самом деле являлся мир вечного ливня, оставалось тайной за семью печатями. Ни в одно объяснение, данное мне Хеберсоном, я теперь не верил. Точнее, заставил себя не верить, пока не получу хоть каких-нибудь доказательств. И хотя добывание улик во сне могло показаться серьезной психической патологией, но меня это не волновало. Кое-какие доказательства я ведь уже получил. Ну чем еще считать ожог на спине, ободранные ладони и лежащего в больнице Михаила? И то, и другое, и третье говорило о существовании некоего места, куда человек может попасть во время сна, где можно совершать различные действия, где можно быть раненым или убитым.

Только вот что понимать под человеком? Тело ведь, скорее всего, оставалось лежать в постели, а в сферу взаимодействия перемещалась какая-то иная субстанция. Разум? Чувства? Душа? А может быть, сам мир вечного ливня перемещался в пространство спящего мозга? Если верить Эйнштейну, если все относительно, то неважно, что куда перемещалось — я туда или оно в меня. Важен физический результат, уравнивающий травму там и здесь.

— Стоп, стоп! — прошептал я в полутьме комнаты, освещенной лишь мерцанием монитора. — А ведь кое-чему в словах Хеберсона можно верить. Он говорил, что течение времени на Базе зависит от высоты этажа, и это было правдой, поскольку я черт-те сколько провозился с поисками винтовки, а потери времени не произошло никакой.

Часов у меня там, конечно, не было, но за свою жизнь я видел много горящих танков и знал, как долго они могут пылать. Состояние подбитых машин, замеченных мной из окна батальерки, почти не изменилось к тому времени, как мы с Михаилом проехали мимо них на «Хаммере». Если бы я и впрямь несколько часов провозился на складе, они бы горели совсем иначе, а то и потухли бы вовсе.

Там же, на складе, Хеберсон обмолвился, что при опускании ниже уровня почвы реальность сна теряет твердость, что если закопаться еще глубже, чем подвалы Базы, то можно оказаться в собственной постели, а не в сфере взаимодействия.

— Почему, кстати, сфера? — спросил я сам у себя.

Но ответа не было. Я занес этот вопрос в компьютер, пометив несколькими вопросительными знаками и одним восклицательным.

В общем получалось, что сфера взаимодействия представляла собой некоторое пространство-подпространство, в которое можно было как попасть, так и покинуть его. Вот тут-то я и вспомнил опять о сне в клубе. Теперь, после истории с Михаилом, стало ясно, что Хеберсон соврал насчет ошибки оператора и моего попадания не в тот тренажер. Ведь чем тренажер отличался от сферы взаимодействия? Последствиями ранения или смерти, вот чем! На тренажере хоть умри — ничего не будет. Он для того и создан, чтобы научить новобранцев действовать в непривычных условиях против непривычного противника.

Вот только зачем там вообще воевать? Что сделали Кириллу владельцы рейдеров и плазмоганов? В чем суть конфликта? Этого я тоже не знал, но сейчас меня беспокоило другое — если Рыжий с ребятами не являлись элементами тренажера, то как они попали в сферу взаимодействия? Если по воле Кирилла, то что за стычка произошла между ними и поляками? Поляки ведь точно были людьми Кирилла, они наводили обо мне справки по рации, а потом Хеберсон высказался по этому поводу.

— Так-так… — прошептал я, потирая лоб. — А ведь я знаю, как Рыжий туда попал. Он ведь сам мне сказал об этом. Если бы Хеберсон не задурил мне мозги, я бы раньше вспомнил. Кажется, речь идет о каком-то химическом препарате. Как он назывался? Черт…

В голове вертелось «дурь», «паль» и прочие жаргонные названия наркотиков. Наконец вспомнил.

— «Вонь»! — вырвалось у меня. — Рыжий спросил, зачем жрать «вонь», если нет автомата. И еще говорили, что «вонь» на улицах не продают.

Тогда получалось, что Кирилл такой не один, что есть и другие люди, которых интересует сфера взаимодействия. Только способ попадания в мир вечного ливня у браконьеров другой, чем у Кирилла. Хотя надо дураком быть, чтобы не догадаться! Сам Кирилл как туда попадает? Вот откуда надо было копать!

Я поразился, как же эта мысль не пришла мне раньше. Ведь понятно, что если есть место, из которого можно извлечь прибыль, то оно привлечет всех, кто сможет туда попасть. Всех, кто знает способ.

Однако при всем при этом оставался открытым главный вопрос — что влекло людей в мир вечного ливня, какая выгода? Желание поразвлечься, вроде пейнтбола? Это можно было бы предположить, если бы не последствия. Хорош пейнтбол, когда каждое попадание после пробуждения оборачивается переломами, лишением конечностей или смертью! Тогда уж лучше в бандиты, там за это хоть деньги платят. Или на войну. Там денег поменьше, но, как сказала бы Катя, типа клево и все такое. Родину опять-таки защищать.

Я-то как раз попал в столь необычные сны именно ради денег. Неплохих денег, надо признать. Это понятно, я всю жизнь зарабатывал, рискуя собственной шкурой. Но что привлекло туда пацанов в камуфляже, купленном на ВДНХ? Тоже деньги? Ладно, это еще можно предположить. Допустим, есть другая группировка, где некто, мне неизвестный, выполняет функцию Кирилла — набирает рекрутов и платит им деньги. Но вот самим нанимателям какая выгода? Вот что хотелось понять! Настоящие войны ведутся ради ресурсов. Это в основном. Иногда для престижа, причем все чаще. Хотя, в принципе, чуть ли не любые проблемы можно решить войной, это не самый дешевый, не самый безопасный, но самый очевидный и простой способ. Универсальный.

— Универсальный, — повторил я вслух.

Скользкая, неуловимая мыслишка поселилась у меня в голове. Я попробовал несколько раз за нее ухватиться, но безрезультатно. Осталось лишь ощущение важности того, что мне и Михаилу были выплачены разные суммы. На первый взгляд казалось, что в этом нет ничего удивительного — я бывалый, он молодой, а по опыту и оплата. Но Кириллу-то какая от этого разница? Что молодой, что старый — лишь бы справлялся с поставленной задачей. С задачей мы оба справились не ахти как, но денег получили разное количество. Причем я столько, сколько и было обещано, а Михаилу дали больше, чем обещали, хотя и меньше, чем мне. В этой разнице крылось что-то очень важное. Пришлось порыться в памяти, вспоминая, какая еще информация могла ускользнуть от меня.

— А ведь Кирилл обмолвился, сколько платит Хеберсону, — вспомнил я. — Пять тысяч долларов. Это больше, чем мне, и значительно больше, чем Михаилу. Такая вот получается иерархия.

С одной стороны, иерархия в точности повторяла ту, на основании которой производились выплаты в реальной армии. И вроде бы все нормально. Вроде бы. Начальство получает больше, за выслугу лет тоже доплачивают, а молодым выдают денежное довольствие по минимуму. Но скользкая мыслишка крутилась и крутилась в голове, выдавая яростную работу подсознания и интуиции. Что-то было не так. В конце концов я окончательно запутался и решил об этом не думать. К тому же пора было ехать на встречу с Катей.

На Тверской я расплатился с таксистом и выбрался из машины на мокрый еще асфальт, отражающий свет многочисленных фонарей. Дождик кончился, как по заказу, а в разрывах туч проглядывала чернота ночного неба. Сами же тучи были освещены равномерным желтоватым маревом городских огней, мешающим видеть звезды. Сколько я уже в городе, а к отсутствию звезд никак не могу привыкнуть, среди гор ведь совсем иначе, там они гроздьями висят в прозрачном, как хрусталь, воздухе.

У памятника Пушкину я был в двадцать пятьдесят. Народу вокруг статуи великого русского поэта толклось изрядно — многие москвичи и гости столицы по традиции именно здесь назначали встречи. Мелькнула мысль купить для Кати цветы, и, пользуясь образовавшимся временным зазором, я сбежал по ступенькам в подземный переход.

Выбор цветов в торговых палатках был настолько велик, что у меня глаза разбежались, однако и цены скромными было трудно назвать. С другой стороны, грех жадничать, когда денег еще прилично осталось. Швыряться ими не стоило, но розу купить — почему бы и нет? Я выбрал одну темно-красную, почти черную, на длинном шипастом стебле.

Вернувшись к памятнику, прождал минут десять, высматривая Катю в толпе. Потом еще десять, и еще два раза по десять. Мне не верилось, что она не придет. Ну с какой стати ей морочить мне голову? Не хотела бы встречаться, так и сказала бы. Нет, наверняка просто время не рассчитала.

В детстве мне казалось, что наблюдение за любым процессом оказывает сильное влияние на этот процесс. Ну, например, если глядеть на чайник, то закипит он намного позже, чем если не думать о нем. А вообще уйдешь с кухни, так он не только закипит быстрее, но и успеет выкипеть раньше, чем успеешь вернуться. Потом я прочитал в журнале «Наука и жизнь» про эффект наблюдателя, относящийся к квантовой физике. По молодости суть эффекта я не постиг, но речь там точно шла о том, что наблюдение за частицами как-то влияет на поведение этих частиц. Ну чем не подтверждение моей детской приметы? Конечно, всерьез я об этом не думал, но, когда должно было произойти что-то важное, я старался за процессом не наблюдать, чтобы не повлиять на окончательный результат. Я был уверен, что влияние обязательно будет носить отрицательный характер. Может, и есть особая техника специального наблюдения, заставляющая чайник быстрее вскипать под пристальным взглядом, но, не владея ею, лучше не пробовать. От греха подальше.

Вот и сейчас, вспомнив об этом, я решил не смотреть на выход из метро, откуда, по моим прикидкам, должна была появиться Катя. Но и это ухищрение не помогло — она не пришла. Вздохнув, я направился к стоянке такси, помахивая так и не пригодившейся розой. Может, не следовало ее заранее покупать? Да нет, бред, конечно, все эти приметы.

Вернувшись домой, я поставил розу в наполненную водой пластиковую бутылку из-под кефира. Настроение было — хуже некуда. Настолько плохое, что даже горящие американские танки по «Евроньюс» не смогли бы мне его поднять. Так что я не стал включать телевизор и сразу улегся спать.

Назад: ГЛАВА ТРЕТЬЯ Окурок

Дальше: ГЛАВА ПЯТАЯ Новая цель

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ Первый бой

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Первый бой