5

Следующий день обернулся сплошной катастрофой.

Нащупывая утром будильник, чтобы выключить звонок, Нелли, к счастью, об этом ничего не знала. Она еще немного понежилась в постели, прежде чем, скинув одеяло, спустить ноги с кровати и пошарить ими в поисках тапочек, одна из которых вечно запрятывалась под кровать.

Половицы паркета заскрипели под ногами, когда она, еще сонная, накинула махровый халат и отправилась в тесную кухоньку ставить кофе. За окном была тьма-тьмущая, и только один фонарь освещал мокрую после ночного дождя улицу. Нелли достала с полки кастрюльку, чтобы согреть молоко и взбить его в пену, перед тем как налить вместе с кофе в любимую чашку в голубой горошек, наблюдая, как смешиваются обе жидкости. Нелли любила этот утренний ритуал. Ей никогда не пришло бы в голову жевать круассан на улице или пить кофе из картонного стаканчика. В отличие от многих своих коллег, которые зачастую завтракали в университете, Нелли по утрам предпочитала никуда не торопиться. Она садилась за крошечный столик, поставленный у единственной ничем не заставленной стены, выпивала две чашки кофе, съедала кусок багета с маслом и земляничным джемом и не спеша читала «Фигаро», который каждое утро ждал ее в почтовом ящике. «К утру нужно относиться с уважением, – говорила всегда ее бабушка. – Кто начинает день со спешки, не должен потом удивляться, что у него ничего не получается».

Нелли было нетрудно принять этот совет. Даже в самое темное время парижской зимы утренние часы оставались ее любимым временем дня. В эти ранние часы она была в своем мире хозяйкой, и только тихое позвякивание чашки да шелест газетных страниц нарушали время от времени царящую тишину. Час спустя дом начинал просыпаться, наполняясь звуками повседневной жизни: то заскребет по полу передвигаемый стул, то протопают по лестнице чьи-то шаги, то захлопают двери, лестничная клетка загудит от прощальных слов с торопливыми поцелуями и плаксивого писка капризничающих детей.

Нелли глотнула крепкого горячего кофе, и сон как рукой сняло. Клэр Делакур удивилась бы, как изменился мир по сравнению с тихими вечерами в кухне с каменным полом, где пахло так вкусно. С какой неумолимой скоростью он теперь жил! Мир, в котором информации становилось все больше и больше, а все остальное утрачивало свое значение.

Все ли? Нелли крепко держала горячую чашку обеими руками. Она почувствовала легкое давление старинного гранатового кольца на среднем пальце правой руки и поняла: нет, не все вещи утратили свое значение. Она вспомнила о письме в своей сумке и спросила себя, что сказала бы бабушка о Даниэле Бошане? Чего бы только Нелли не отдала за то, чтобы еще раз посидеть вечерком на синем диване на Краю света и спросить совета у бабушки!

Уже в десять лет Нелли предчувствовала все значение той утраты, которая однажды неизбежно должна случиться. Клэр Делакур не будет жить вечно. Когда-нибудь наступит день, когда она не встанет у кухонной плиты, как утес в прибое, с бретонским спокойствием возвращая к сносному масштабу крупные и мелкие катастрофы, без которых не обходится жизнь.

– Ах, бабушка, – вздыхала девочка Нелли за чашкой сладкого какао, – что я буду делать, когда тебя однажды не станет? Почему ты не можешь навсегда остаться с нами?

– Никто не может жить вечно, детка. В конце концов приходит время, когда пора уже уходить. – Клэр Делакур, пережившая мировую войну, не была любительницей сентиментальных сцен. – Скоро ты вырастешь и пойдешь своим путем, как и все мы когда-то. И тогда ты скажешь: «Господи, на что мне сидеть возле старой бабки?» Так уж устроен мир, – шутила она.

– Ну, бабушка, как ты можешь вообще такое говорить! Я всегда буду приходить к тебе, ты же это прекрасно знаешь! – возмутилась Нелли. – Но если иначе нельзя и ты однажды умрешь, то хотя бы обещай, что ты подашь мне знак оттуда. Какой угодно, где бы ты ни была!

– Непременно, детка, подам! – со смехом заверила ее бабушка. – Неужели ты думаешь, что я вдруг возьму и забуду тебя только из-за того, что умерла! А теперь перестань ныть и доедай свой бутерброд.

Нелли отложила в сторону «Фигаро» и намазала багет толстым слоем масла, как тогда, когда была еще маленькой. Нет ничего проще и ничего лучше свежего багета с соленым бретонским маслом.

Наслаждаясь тающим во рту прохладным маслом, вкус которого смешивался со вкусом белого хлеба с хрустящей корочкой, Нелли подумала, что до сих пор бабушка еще не исполнила своего обещания. А затем подумала, что Клэр Делакур на ее месте не стала бы месяцами дожидаться какого-то знака. Вдобавок она не очень-то доверяла любовным письмам. И на то, разумеется, была своя причина.

Клэр Делакур смолоду была своевольна, поступала так, как хотела, и без колебаний ринулась в пучину жизни. И это притом, что у нее был строгий отец, который, как Аргус, всегда был на страже трех своих исключительно миловидных дочек. На белой вилле в стиле модерн, принадлежавшей зажиточным Бофорам, в промежутке между двумя мировыми войнами и позднее вплоть до пятидесятых годов традиционно устраивались домашние балы. Но молодые люди побаивались приглашать дочек Бофоров, потому что усатый и грозный глава семейства стоял с каменным лицом, прислонившись к дверному косяку, всегда готовый вмешаться и самолично положить конец любому поползновению, которое показалось бы ему выходящим за рамки приличий.

Тем не менее его младшая дочка, несмотря на строгий отцовский надзор, умудрилась все же влюбиться в молодого человека, а тот в свой черед с первого взгляда отдал сердце прекрасной Клэр.

Максимилиан Делакур, только что закончивший курс обучения в высшей школе и получивший диплом инженера, был на восемь лет старше Клэр, и она повстречалась с ним в гостях у своей лучшей подружки Антуанетты. За чайным столом Максимилиан тотчас же завязал оживленный разговор с молодой и веселой соседкой – Клэр тогда как раз исполнился двадцать один год. Он не скупился на комплименты и восхищенные взгляды. И случилось то, что и должно было случиться. Их руки встретились под белой скатертью, которая накрывала длинный стол, уставленный изысканным фарфоровым сервизом. В потаенной беседке обширного сада влюбленные обменялись первыми поцелуями, а Антуанетта, которой все это представлялось в высшей степени романтичным, охотно согласилась сыграть для них роль Postillion d’amour, передавая письма, в которых очень скоро было назначено место и время тайного свидания.

Выбор пал на маленькую гостиницу в Плогоннеке, куда влюбленные собирались приехать в воскресенье в полдень, чтобы совершить за закрытыми шторами то, что во все времена совершали влюбленные, невзирая на то что об этом подумают окружающие.

В своем последнем письме Клэр крупными летящими буквами написала, что не может дождаться, когда Максимилиан встретит ее в одиннадцать десять на вокзале в Плогоннеке и они разделят с ним двуспальное ложе в потаенной гостинице, где он заказал номер для себя и своей «жены» (в то время как дома она сказала, что отправляется на пикник по приглашению своей подружки Антуанетты).

Лучше бы Клэр не писала этого письма, потому что оно по несчастливой случайности попало в руки матери Максимилиана, крайне властной темноволосой особы с высоким килограммовым шиньоном на голове, которая ни в грош не ставила тайну переписки – тем более что сынок все еще жил на родительских хлебах, – и, заподозрив неладное, она не задумываясь вскрыла конверт, воспользовавшись для этого, как подобает уважающей себя даме, специальным серебряным ножичком.

Дойдя до условленного свидания в гостинице, она пришла в страшное волнение. Что же это делается! Это же полная безнравственность! Подумать только, какая-то девчонка из Кемпера нацелилась вскружить голову ее замечательному сыну, дипломированному инженеру! Этому необходимо положить конец во что бы то ни стало! Матушка ничего не подозревающего Максимилиана четко знала, кто будет выбирать будущую невестку, – это сделает только она, и никто другой! Господин Бофор имел репутацию строгого блюстителя нравственности, эта слава дошла и до ушей мадам Делакур, которая и сама принадлежала к уважаемому семейству потомственных врачей. Она давно осуждала снобизм Бофора и теперь злорадствовала, представляя себе, как вытянется лицо у этого старого хрыча, когда он узнает, какое сокровище выросло из его младшей доченьки. Нечего было закатывать домашние балы! Балы у него, видите ли!

Мадам незамедлительно села за свой аристократический секретер и написала не очень аристократическое письмо, в котором просила господина инженера-кораблестроителя приструнить свою дочку, которая ведет себя уже совершенно непозволительно, и сделать все возможное, чтобы не допустить этой возмутительной встречи. По свойственному ей коварству мадам Делакур не предупредила об этом письме сына. Она подумала, что встреча с разъяренным месье Бофором послужит для молодого человека и его пассии хорошим уроком, который они никогда не забудут.

Судьбе было угодно сделать так, чтобы писанный маслом портрет Каролины Делакур, изображавший даму средних лет, уже весьма матронистую, с нелюбезным выражением лица, глядя на которое трудно было представить себе, что когда-то она тоже была молода, оказался в доме Клэр. Каждый раз, проходя мимо свекровкиного портрета – первоначально он висел в гостиной, но вскоре после того, как в старом каменном доме поселилась молодая хозяйка, был безжалостно изгнан в прихожую, – Клэр не могла сдержать торжествующей усмешки. При взгляде на портрет ей вспоминался тот воскресный июньский день, когда она в большой соломенной шляпке, в платье в голубую полоску, с взволнованно бьющимся сердцем ступила ногой, обутой в туфельку цвета слоновой кости, на ступеньку вагона, высматривая Максимилиана, к которому приехала на запретное свидание.

Но Максимилиана что-то не видно было на платформе маленькой железнодорожной станции. Растерянно оглядевшись по сторонам, Клэр наконец неуверенно направилась к выходу, как вдруг рядом раздался хорошо знакомый густой бас. Казалось, он исходит прямо из протянутого навстречу гигантского букета пионов с качимом.

– Здравствуй, Клэр.

У Клэр от испуга даже сердце зашлось. Перед нею откуда ни возьмись появился отец.

– Папа! – чуть слышно пролепетала Клэр, чувствуя, что близка к обмороку.

– Да, так и есть. До меня дошел слух, что у тебя здесь назначено свидание с молодым человеком, – зарокотал Жорж Бофор.

Затем он добродушно усмехнулся, сунул любимой дочери пионы и весело подхватил ее под руку.

– Твой кавалер ждет в вестибюле, и я подумал, было бы очень славно пойти втроем пообедать, как ты на это смотришь?

Бофор действительно был строг и непреклонен, когда речь шла о благополучии его дочерей. Но, столкнувшись с подлостью, он распознавал ее с первого взгляда. А то, что затеяла старая грымза Делакур, выдав с головой молодую парочку, было довольно подло. На его вкус, даже чересчур подло.

Получив ядовитое письмо Каролины Делакур, строившей свои коварные козни, он сначала пришел в неописуемую ярость, узнав, что малышка Клэр собиралась его провести. Но затем он навел справки о Максимилиане Делакуре и убедился, что его младшая дочь, за которой, как он считал, нужен был глаз да глаз, на этот раз проявила хороший вкус. Молодой человек был отпрыском почтенной бретонской семьи, к тому же неплохо обеспеченной. И хотя дочку это, вероятно, нисколько не волновало – у этих молодых девчонок, одуревших от любви, мысли, к сожалению, так коротки, что они не думают дальше завтрашнего дня, – пожилого отца эти сведения немного успокоили, поскольку основные требования здесь были выполнены. Несколько часов Жорж Бофор возбужденно расхаживал из угла в угол в своем кабинете. Разумеется, то, что позволяла себе эта молодежь, было сплошным безобразием, но, если верить письму старой Делакурши, «ничего непоправимого, слава богу, еще не случилось».

В конце концов возмущенный кораблестроитель пришел к заключению, что глупость, совершенная из-за любви, более простительна, чем сознательная подлость.

И тогда он решил пересилить себя и помочь молодым дурачкам, вернув все в упорядоченное русло. То обстоятельство, что Максимилиан, которого он взял в оборот прямо на вокзале, как оказалось, искренне любил его дочь (хотя по-мещански скромненький букетик молодого парнишки далеко уступал шикарному букету любящего отца) – не побоимся это признать, – не сыграло решающей роли, главным для отца было то, что такой муж может обеспечить его дочке безбедную жизнь. Ведь молодой человек как-никак был инженером!

И в результате случилось так, что молодая парочка с пылающими щеками и весьма благодушного вида пожилой господин с серо-стальными глазами и пышными усами отправились в это воскресенье в лучший ресторан городка, и все время обеда между ними царили мир и согласие.

Клэр на всю жизнь сохранила к отцу благодарность за то, что он ни словом не упомянул о тех обстоятельствах, которые привели к его неожиданному появлению на вокзале Плогоннека.

– Он ни разу меня не попрекнул, а просто явился с огромным букетом и с улыбкой пригласил пойти в ресторан. Это было в высшей степени благородно, – говорила она много лет спустя, когда Нелли приставала к ней, чтобы бабушка еще раз рассказала ей историю с букетом, которую девочке никогда не надоедало слушать.

Таким образом тайное свидание обернулось обручением, о котором было официально объявлено в сентябре того же года. К большому неудовольствию Каролины Делакур, которая от злости так скрипела зубами, что один коренной в конце концов таки выпал. Эта властная особа предприняла еще несколько серьезных попыток, чтобы воспрепятствовать неумолимо надвигающейся свадьбе. Но она недооценила силу воли своей будущей невестки.

«А это мы еще посмотрим», – мысленно сказала себе Клэр, после того как мадам Делакур во время их самой первой и довольно холодной встречи после несостоявшегося тайного свидания уколола ее, сказав, что, вообще-то, ее сын еще слишком молод, чтобы связывать себя брачными узами, и, верно, мог бы найти себе что-то получше.

Клэр, которая, как и мадам Делакур, хорошо знала, чего она хочет, сообщила тогда своему суженому, что еще подумает, не уехать ли ей лучше в Англию, если зловредная старуха не прикусит свой язычок.

В семье Нелли часто пересказывали историю о том, как дедушка Максимилиан, ворвавшись в столовую, размахивал перед матушкой заряженным пистолетом, угрожая застрелиться, если Клэр не станет его женой. Во время этой драматической сцены револьвер в его руке и впрямь случайно выстрелил; к счастью, пуля не ранила никого из присутствующих, а только оставила глубокую выбоину в каменной стене, в которую впоследствии, много лет спустя, маленькая Нелли и ее кузина Жанна, бывая на кухне, с почтительным трепетом засовывали палец. Это событие лучше всех аргументов убедило Каролину Делакур отказаться от дальнейшей борьбы. С тех пор она помалкивала, в душе продолжая ненавидеть невестку, пока наконец не была вынуждена с досадой признать, что Максимилиан и Клэр Делакур, обвенчавшиеся в декабре (событие, в честь которого в доме Бофоров был в последний раз задан блистательный бал), были не только замечательно красивой парой на свадьбе, но и прожили очень счастливо в браке, плодом которого стали два сына, причем один из них даже сделался инженером.

Клэр, кстати, была единственной из трех дочерей Бофора, кому довелось выйти замуж. Две другие сестры, не столь своевольные, Анн-Соланж и Мария, оставались под отцовским присмотром, пока бдительный надзор за их добродетелью со временем не утратил былой необходимости. После этого одна сделалась учительницей и стала жить отдельно, деля квартиру (а как впоследствии поговаривали в семье, также и постель) с подругой, которая работала портнихой. Вторая так и прожила всю жизнь в белой вилле с родителями, оборудовала для себя комнату в башенке, посвятив себя заботливому уходу за небольшим розарием, и даже написала там несколько стихотворений, которые с ее смертью канули в пучину забвения.

По счастью, история Клэр и Максимилиана завершилась благополучно. Иначе не появился бы на свет ни ее отец-инженер, ни она сама, подумала Нелли. Погруженная в воспоминания, она рассеянно вертела на пальце кольцо, как бы вызывая дух бабушки Клэр Делакур, которая в том, что касается любви, так уверенно шла по жизни избранным однажды путем.

«Сегодня тебе как раз самое время вспомнить обо мне, бабушка, – произнесла про себя Нелли. – „L’amour gagne toujours! – Любовь всегда победит!“ Это же было твое кредо, не так ли?»

Нелли улыбнулась. По крайней мере, ей не нужно выяснять отношения с коварной свекровью, а требуется всего лишь вручить письмо таким образом, чтобы оно точно не попало в чужие руки.

Через полчаса она была одета и готова к выходу. Посуда помыта, кровать застелена. Нелли крепко захлопнула дверь своей двухкомнатной квартирки на улице Варенн и заперла ее на два оборота. Затем бегом спустилась с пятого этажа, раскрыла клетчатый зонтик и бодрым шагом вышла на утреннюю парижскую улицу.

Полчаса спустя Нелли под непрекращающимся дождем взбежала по ступеням, ведущим в университетское здание.

Мадам Борель поздоровалась с набитым ртом. Тунцом пахло на весь секретариат.

– Пришел сегодня, – довольно бесцеремонно сообщила она, кивнув на закрытую дверь.

Нелли тоже кивнула:

– Я знаю.

Уже скоро она постучалась в кабинет профессора Бошана, еще не догадываясь, как нужен ей будет сегодня бабушкин совет!

Или хоть чей-нибудь.