Книга: 1000 и один день. Первый из могикан
Назад: Первый из могикан
Дальше: 5

Часть первая
Приговоренные

1

Ее место в общем зачете было третьим. Девятьсот семьдесят очков против девятисот девяноста двух у Авдотьи Верхогляд и тысячи тринадцати у победительницы прошлогодних состязаний Марты Шлейхер. Очень большой разрыв перед последним упражнением. Шансов догнать соперниц у Ольги Вострецовой было немного.
Зато шансов скатиться с призового места на четвертое, пятое и так далее было хоть отбавляй. Вслед за Ольгой шла плотная группа. Семнадцать спортсменок набрали свыше девятисот очков, шесть из них – более девятисот пятидесяти.
«Не рискуй», – шепнула Ольге ее тренер. Ольга кивнула. Она знала: соперницы будут рисковать и… нет, тут не могло быть никакого заведомого «и просчитаются». Как ляжет случай, так и будет. Последнее упражнение тем и интересно публике, что отдает на волю случая больше, чем другие. Для кого-то из участниц – шанс, для кого-то – крушение надежд, для зрителей – азарт.
И вот на тебе – «не рискуй»! Для мытищинского отряда полиции, не отличавшегося прежде никакими спортивными достижениями, третье место дебютантки – потрясающий успех. Даже попадание в первую шестерку – это уже очень много. Тренера можно было понять.
А ведь именно советы тренера уже спихнули Ольгу со второго места на третье!
Кивок – услышала, мол. Приняла к сведению. Если тренер решит, что приняла также и к исполнению, то это личное дело тренера. Кивок ни к чему особому не обязывает.
Сказать по правде, совет тренера как нельзя лучше подталкивал к обратному – рискнуть.
Шел десятый и последний день региональных соревнований по военно-прикладному десятиборью. Первая пятидневка – полоса препятствий и сразу же огневой рубеж с тридцатью зачетными секундами на поражение мишеней, плавание, парашютные прыжки, автокросс, бой с «куклой». Все эти упражнения не требовали телепортации. Более того, замеченный судьями уход – пусть непроизвольный и все равно ничего не решающий – в Вязкий мир карался немедленным снятием с состязаний.
Затем началась «Вязкая пятидневка».
День первый – состязания на точность телепортирования. День второй – на дальность. Этот день был омрачен гибелью одной из участниц. Елизавета Чан ушла со старта и исчезла, как многие до нее, но прозвучал только один хлопок воздуха. Второго – при выходе из Вязкого мира – не было.
Вначале Ольга ничего не поняла. Она лишь в теории знала, как это бывает: одиночный хлопок вместо сдвоенного – и нет человека. И никогда больше не будет. Он исчезает навсегда. Никто не расскажет, какую ошибку допустила участница, об этом можно только догадываться.
В первую секунду зрители на трибунах тоже ничего не поняли. Во вторую – пришло осознание трагедии. В третью – весь стадион ахнул в едином порыве.
Хуже всего в голове человека укладывается непоправимость случившегося. Из Вязкого мира еще не удавалось вытащить никого и никогда. Полбеды, если бы проблема заключалась лишь в принципиальной ограниченности сопутствующей пороговой массы, ибо в крайнем случае можно было бы послать на выручку группу спасателей и распределить груз найденного тела между ними – авось сумели бы выйти в реальный мир слитным усилием воли. Настоящая беда в том, что никаких находок в Вязком мире не бывает – он гомогенен, в нем чисто условны понятия верха, низа и опоры, в нем начисто отсутствуют инородные тела и никогда не происходят встречи ни с кем и ни с чем, кроме клейкого лилового коллоида, да и гуртом в него проникнуть нельзя. Но если бы даже не существовало этих неразрешимых трудностей, спасателям все равно не нашлось бы работы, потому что само время в Вязком мире течет иначе – за одну земную секунду там пролетают годы, если не века. Поздно оказывать помощь, нечего и пытаться. Мечты остаются мечтами и ни к чему не ведут. Погребенные под пеплом жители Помпеи намного ближе и «живее» тех, кто навсегда ушел в Вязкий мир.
Сколь легкой и изящной выглядит телепортация со стороны! Второй хлопок воздуха догоняет первый – и вот уже спортсменка перенеслась на десятки метров. Один миг. Но почему с нее градом льет пот, почему она глотает воздух, как умирающая на песке рыба, рискуя разорвать легкие, и никак не может надышаться всласть? Да потому что одна Первоматерь знает, сколько времени спортсменка воевала с Вязким миром, протискиваясь сквозь коллоид! Сколько трудов, мук, упорства и отчаяния уложились в этот ничтожный миг!
Когда после первого, резкого как выстрел, хлопка воздуха трибуны перевели взгляд со стартового помоста на расчерченный меловыми дугами сектор, где должна была возникнуть Елизавета Чан и откуда должен был донестись второй хлопок, помягче, спортсменка была уже заведомо отравлена насмерть ядовитыми компонентами лилового клейстера либо скончалась от асфиксии, если владела редким умением подавлять инстинкт вдоха. Когда трибуны ахнули, когда зрители вскочили с мест, в Вязком мире уже давным-давно исчезло само тело несчастной, разъеденное миазмами едкого желе, а может быть, навсегда сгинул и сам Вязкий мир Елизаветы Чан. Недаром говорят: «Свой Вязкий мир каждая носит с собой».
«Если перед тобой ровное пространство, то, телепортируя прямо, всегда забирай немного вверх, но, гляди, не перестарайся» – это правило Ольга усвоила с малолетства. Однажды на школьном зачете перестаралась – вынырнула чуть ли не под потолком гимнастического зала и с криком упала с высоты. Кость срослась успешно, а директриса получила сверху втык – почему не была натянута страховочная сетка? Ах, она была натянута как положено, но эта сопливка умудрилась свалиться за сеткой, потому что телепортировала на немыслимое для ее возраста расстояние? Сколько-сколько – метров на сорок? Для тринадцати лет результат и в самом деле недурен, но пора бы вам знать – для человека немыслимого вообще не существует, а для нашей молодой смены тем более. Почему вы о смене столь низкого мнения? Чем вы лучше этой будущей чемпионки? Получите строгий выговор и задумайтесь о своей профессиональной пригодности…
Навигация в Вязком мире – искусство, вырабатываемое годами упражнений. Лишь высококлассная профессионалка рискнет телепортировать в подземном туннеле, но не сделает это без острой необходимости и постарается ограничиться небольшим расстоянием. Цена навигационной ошибки – невыход из Вязкого мира. Человеческое тело, вдруг возникающее «из ничего», в состоянии раздвинуть молекулы воздуха, но не грунт. И не воду. Возникают проблемы с воздухом, наполненным пылью, дождевыми каплями, летающими насекомыми или июньским тополиным пухом.
Слава Первоматери, большинству людей годами не приходится телепортировать, разве что на добровольных бесплатных курсах под руководством опытных инструкторов-профессионалок. Зато в снаряжение постовых и патрульных полицейских, не говоря уже о спецназовках, обычно входит портативный дыхательный аппарат той или иной модели, «скользящий» костюм, а нередко еще силиконовые кремы для кожи и контактные линзы либо специальные очки для защиты глазных яблок. Если выход из Вязкого мира не удался с первой попытки – для паники еще нет оснований. Переместись в сторону и повтори попытку без страха захлебнуться в киселе. Время есть, пока есть силы задерживать дыхание. Но, конечно, не на состязаниях…
Как раз перед Елизаветой Чан судьи сняли с соревнований участницу из дорожной полиции Юго-Запада – в ноздре нечестной спортсменки был обнаружен крошечный дыхательный аппарат…
Вне всяких сомнений, Чан, неоднократная призерка прошлых лет, не пользовалась жульническими приемами. Оставалось только гадать, что произошло с ней в Вязком мире. Слепая навигация иногда играет с людьми в жестокие игры. Чем протяженнее дистанция телепортации, тем больше усугубляется крошечная вначале ошибка. Хуже всего то, что нога находит опору именно там, где, по представлению телепортирующей, опора должна быть. Необходимое качество, вырабатываемое долгими тренировками, – строгая симметричная тождественность шага левой ногой и шага правой. И все равно случается, что телепортирующая не просто забердает глубоко под землю, но и нечувствительным образом переворачивается вниз головой.
Вероятно, так и произошло с Елизаветой Чан. Почти наверняка у нее оставался запас воздуха и сил на ОДНУ повторную попытку. А когда она поняла, что коррекция точки выхода завела ее еще глубже под землю, исправлять ошибку было уже поздно.
Тридцать тысяч зрительниц стояли, пока лились торжественно-печальные звуки гимна «Плата за свободу», написанного более полутора веков назад по случаю одной из первых подобных трагедий. Многие плакали. Трагедию можно было понять, но с нею нельзя было смириться. И до конца дня оставались приспущенными флаги. Но состязания возобновились уже через десять минут.
Во врямя «Вязкой пятидневки» жеребьевки не бывает – участницы выходят на стартовый помост в соответствии со своим местом в общем зачете, от последнего к первому. Зацепившись за первую десятку в общих дисциплинах и отыграв два места в состязаниях на точность выхода, Ольга была восьмой. Марта Шлейхер, Авдотья Верхогляд и еще пять именитых спортсменок должны были выступать после нее.
Хотя результаты, показанные до несчастья с Чан, нельзя было назвать высокими, после стало еще хуже. Спортсменки нервничали. Оживившиеся трибуны откровенно издевались над результатами в пятьдесят пять – шестьдесят метров. Свистели. Хохотали до упаду над перестраховщицами, хромающими и потирающими ушибы после выхода из Вязкого мира на высоте в пять и более метров.
Задыхаясь, Ольга свалилась на газон. Она не слышала бури аплодисментов и все ловила, ловила ртом воздух, такой живительный и такой разреженный. Она не могла надышаться, ей казалось, что ее занесло в стратосферу…
Соперницы боялись рисковать – а она рискнула выложиться до конца, не оставив в себе никаких резервов для повторной попытки выхода. Решимость, расчет и толика везения.
Восемьдесят один метр шестьдесят сантиметров. Рекорд дня. И личный рекорд Ольги Вострецовой.
Тогда она поднялась сразу на второе место, обогнав Авдотью Верхогляд, и сохранила его на третий день в состязаниях с двадцатикилограммовым грузом. Следующий день снова отбросил ее на третье место.
Упражнение «дорожка» в шутку называлось иначе – «гоплитодром». Как в Древней Греции. Кто помнил о том, что женщин, опрометчиво появившихся на стадионе в Олимпии, самцы-греки имели хамское обыкновение сбрасывать со скалы! Остались слово и суть. Полное – за исключением «дыхалки» – снаряжение и полное вооружение. Прямая двухсотметровка. Задача: прибыть из пункта А в пункт Б за минимальное время. Как – неважно. Хоть пробеги всю дистанцию по тартану, ни разу не нырнув в Вязкий мир (и займи последнее место), – имеешь на то полное право.
По настоянию тренера Ольга выбрала спокойную тактику: серия телепортаций на небольшое, в пределах двадцати метров, расстояние и два-три глубоких вдоха на бегу в промежутках между нырками в Вязкий мир. Она даже не очень запыхалась.
Соперницам везло. Мощная Авдотья Верхогляд проскочила дистанцию всего-навсего за четыре нырка, обойдя Ольгу более чем на две секунды и вырвавшись вперед по сумме очков. Марта Шлейхер по-прежнему держалась впереди. Приотставшие соперницы приблизились к Ольге вплотную.
Шаткое третье место. И вот теперь – снова «не рискуй»!
Последнее упражнение называлось «скакалка» и не имело ничего общего с одноименной детской забавой. Площадка – пятьдесят на пятьдесят метров. Десять помостов – цилиндров полутораметрового диаметра высотой от «по колено» до удвоенного человеческого роста, – на первый взгляд разбросанных по площадке без всякой системы, а на деле так, чтобы ни один из них не попал в непросматриваемую зону при взгляде с любого помоста. В зачет идет время, а ты знай выполняй прыг-скоки с помоста на помост. Промах или падение наказываются пятисекундным штрафом, а это очень много. Два промаха – незачет всего упражнения. Все очень просто.
Но направление следующей телепортации выбирает не спортсменка, а компьютер, генерирующий случайные числа. Целься на освещенный помост, игнорируя темные, вот и все. Это состязание не на тактическое мышление и уж подавно не на стратегическое, а лишь на точность телепортации, помноженную на скорость оценки обстановки… ну и выносливость тоже играет далеко не последнюю роль.
Стартовая тумба. Десять помостов, десять экскурсий в Вязкий мир. Длина дистанции определяется везением или невезением, задаваемым выброшенной комбинацией случайных чисел. Не проходило года, чтобы спортивные журналистки не принимались верещать по поводу неравных условий для соревнующихся, а наиболее ехидные обозревательницы советовали вообще не мучить спортсменок, а определять расклад мест жребием. Более взвешенные голоса звучали так: «Почему бы не изменить правила, позволив каждой участнице состязаний самостоятельно выбирать линию движения?»
Иногда Федерация снисходила до ответа, каждый раз напоминая о том, что десятиборье – спорт все-таки военно-прикладной. Как таковой, он не должен чересчур отрываться от жизни. В реальной боевой операции направление и дальность телепортационного прыжка определяются отнюдь не произвольным выбором, а конкретной обстановкой или же приказом командира. В ответ звучали злобные слова о «спорте безмозглых кенгуру» – хотя ровно с тем же основанием можно было обвинить толкательниц ядра в неудержимом стремлении сравняться с осадными мортирами как по мощи, так и по интеллекту.
Но даже самые ядовитые языки не могли отрицать того факта, что «лесенка» – самое зрелищное упражнение всей «Вязкой пятидневки». Это был единственный день, когда выручка от продажи билетов (даже при их символической цене) с лихвой покрывала затраты. Государственные финансовые органы, определяющие размер дотаций стадионам, всегда учитывали это обстоятельство.
Девяносто тысяч зрительниц непосредственно на трибунах. И не менее двух-трех миллионов у экранов домашних кинотеатров. А ведь соревнования всего лишь региональные, куда им до мировых чемпионатов!
Ольга оставалась в раздевалке почти до самого своего выхода. Она не желала знать, как выступят те из соперниц, кто может претендовать на призовые места. Послала подальше штатного психолога. Если бы было возможно – заткнула бы уши ватой. В раздевалку возвращались подруги по команде, расстроенные и не очень, обсуждающие свои двузначные места. Ольга забилась в самый угол, демонстративно отвернулась к стене. Хвала Первоматери, к ней не цеплялись – как видно, от тренера поступило соответствующее ценное указание. Воистину ценное. Ныла грудь – чересчур давил плотно облегающий «скользящий» костюм. Сверху, с трибун, сквозь толщи бетонных перекрытий доносился слитный гул, иногда в нем можно было различить свист, аплодисменты, реже – восторженный вой. Значит, кто-то прошел дистанцию совсем неплохо. Трижды или четырежды доносился сатанинский хохот – зрительницы издевались над перестраховщицами и неудачницами. Глупые коровы! Не перестраховщицы – зрительницы. Сами бы попробовали! Нет, им, видите ли, этого вовсе не надо, им претит скакать с тумбы на тумбу, как цирковым зверушкам, и вообще им хватает школьного курса телепортации. У них, видите ли, иные жизненные приоритеты. На самом деле почти все они до поросячьего визга боятся Вязкого мира. Интересно знать, где были бы их драгоценные приоритеты, если бы некоторые люди не совершенствовались в том, что только и спасает людей от тупой злобы эксменов?
Помощница тренера, просунув в дверь раздевалки маленькую птичью голову и тяжелый бюст, закричала визгливо:
– Вострецова, живо на выход! Тренер давно икру мечет. Живее, живее!..
Пора. Гул стадиона надвинулся, оглушил, смешался с шумом в голове. Сейчас же выяснилось, что еще не начала выступление седьмая по сумме очков спортсменка. Теперь уж волей-неволей Ольга видела ход соревнований. Зачем ее вытащили сюда – чтобы нервничать?
– Ба-бах! – Сдвоенный хлопок. Спортсменка пошла по дистанции. Секундная пауза и снова: – Ба-бах!.. Ба-бах!..
Неплохо, отметила Ольга. Можно пройти лучше, но с тем же успехом можно слететь с дистанции. Как повезет… А ведь везет мерзавке! Траектория близка к оптимальной, наибольший прыжок всего метров на тридцать… Ну что она делает! Перед восьмым прыжком потеряла секунду, не меньше… Дыхалка, что ли, слабая? Не похоже… Значит, соображалка не на уровне, медлительная. Остались два простых прыжка, ну и сигай! Скочи сумасшедшей блохой.
Доскакала. Аплодисменты трибун – так себе, бывают и погромче. Ольга скосила глаза на табло, где уже зажглись секунды и подсчитывались очки. Якобы компьютеру на это требовалось время. Угу. Полмгновения. Как будто нельзя сразу вывести секунды, очки и текущее место! Ну уж нет, надо поинтриговать со зрительской массой, заставить ее поволноваться…
Снова аплодисменты – более чем сдержанные. Спортсменка потеряла одно место.
– Вострецова, где тебя носит? – Пронзительный фальцет Людмилы Васильевны, «тети Люды», штатного инструктора отряда и тренера команды, неприятно резанул уши.
Ольга лишь сдержанно кивнула – здесь я, мол. Зачем понадобилась? Для дополнительной накачки?
Оказалось наоборот. «Не рискуй» – вот и все напутствие, прозвучавшее после выговора. Очень своевременно: следующая спортсменка, идущая по дистанции очень бойко, промахнулась мимо очередного помоста и с криком отчаяния упала на тройной слой подстеленных матов. Вылет из шестерки гарантирован, вероятен и вылет из десятки – если пять оставшихся участниц не наделают грубых ошибок.
Следующая спортсменка прошла хорошо. Ольга встала, сняла махровый цветастый халат, оставшись в серебристом «скользящем» костюме, похожем на трико конькобежек. Пора. И шла бы тетя Люда к Первоматери со своей опекой, с напутственными словами и похлопываниями по плечу! Только нервы зря издергала. На дистанции надо сражаться с Вязким миром и слабостью собственного тела, больше ни с чем. Сумела сделать больше, чем могла прежде, – победа. Своя, личная, настоящая. При чем тут соперницы? Какая разница, кто из них как выступил? Разве можно опьяняться победой над сплоховавшей соперницей, если объективно она сильнее? Похмелье будет жестоким.
По окружающей поле беговой дорожке Ольга неспешно шла к стартовой тумбе. На несколько секунд поймавший ее объектив телекамеры отразил уменьшенное и искаженное кривизной линзы подобие заурядной десятиборки – средний рост, заметные выпуклости мышц, сильные ноги и в общем фигура довольно пропорциональная, если не считать излишне развитой грудной клетки, впрочем, менее развитой, чем у пловчих. «Ба-бах! Ба-бах!» – стартовала следующая участница. Резкие хлопки воздуха отскакивали эхом от стен и перекрытий, под сводами стадиона грохот катался, как раскаты грома при сильнейшей грозе. Как камни в гигантской погремушке.
Гром стих, вызвав одобрительный рев стадиона. Вероятно, выступление было успешным. Овации, однако, нет – надо думать, спортсменке повезло с дистанцией, так что хороший результат закономерен.
Объявление очередной участницы – и целая минута относительной тишины. Эта минута дается спортсменке на то, чтобы собраться с духом, еще раз освежить в памяти расположение помостов и провентилировать легкие, насытив кровь кислородом. Хотя, конечно, никто не мешает заняться этим загодя. Ольга дышала глубоко и ровно, не переступая грани легкого головокружения. Некоторые из начинающих по отсутствию опыта умудряются «задышать» себя до обморока.
Стартовая тумба – обыкновенная подставка из крашеной фанеры, лишенная даже датчиков, реагирующих на вес. Помосты, как промежуточные, так и финишный (какой из них будет финишным?) – иное дело. Тут все контролируется электроникой. По истечении минуты включается подсветка какого-либо из помостов, выбранных генератором случайных чисел для первого прыжка, и сразу же начинается отсчет времени. Фальстартов не бывает.
Зуммер старта. Бах-бабах! – первый сдвоенный хлопок всегда кажется громче, чем есть на самом деле, и воспринимается почти болезненно… И сразу – слитный выдох разочарования трибун.
Не повернув головы, Ольга скосила глаза в сторону площадки. Так и есть: спортсменка промахнулась на первом же прыжке. Редко, но бывает. Теперь бы ей собраться, забыть о неудаче, телепортировать с матов на помост, затем на другой, третий, скользить в Вязком мире, как скользят рыбы в черных глубинах океанских впадин… Так… попала. И снова попала. Нет, она не скользит, по ее лицу видно, что она в досаде яростно продирается сквозь Вязкий мир, как медведь сквозь бурелом, а значит… ну так и есть – еще один промах, еще падение, еще пять штрафных секунд, слезы обиды на финише на оба мира – Вязкий и обыкновенный…
Да, с точки зрения интересов третьеразрядной команды, тетя Люда, наверное, права. «Не рискуй» – и мытищинский отряд займет в командном зачете не последнее место, вероятно, даже не предпоследнее…
Квакнул зуммер – пошла законная минута подготовки. Под сдержанные аплодисменты трибун Ольга взошла по ступеням на стартовую тумбу.
Наверное, именитой Авдотье Верхогляд будут аплодировать сильнее, не говоря уже о Марте Шлейхер. А впрочем, какая разница! Все равно на стартовой тумбе не слышно ничего, кроме зуммера и звуков собственного дыхания, и не видно ничего, кроме площадки с помостами. Их взаимное расположение изучено заранее, но не мешает взглянуть еще разок. Ближайший помост совсем рядом, метрах в семи. Самый удаленный – в дальнем правом углу, до него метров сорок восемь – сорок девять. Далековато. Вот будет номер, если он осветится первым! А тот, что ближе всего, – вторым! Тьфу-тьфу-тьфу, не надо бы такого экстрима…
Теперь Ольга дышала, не боясь головокружения. Оно пройдет после первой же телепортации, даже если дистанция окажется короткой. Вдох – животом, не грудью, вопреки естественной физиологии дыхания; диафрагма полностью расправляется, свежий воздух проникает в самые дальние закоулки легких, обычно вынужденные довольствоваться спертым коктейлем из углекислоты и прочей дряни; и только после этого можно позволить воздуху наполнить грудь до отказа. Перед стартом организм должен бунтовать, жалуясь на избыток кислорода в тканях. И все равно любая спортсменка приходит к финишу в не очень-то эстетичном виде задыхающейся на берегу рыбы. Даже если навязанная ей траектория окажется близка к оптимальной.
Какая траектория тут оптимальна?.. А, что толку об этом думать! Разве есть выбор? Для начала вполне достаточно еще раз оценить расстояние до каждого из десяти помостов и высоту последних.
Этому учат с детства. Воткнут флажок на газоне школьной спортплощадки – сколько метров до флажка? Какова высота вон того дерева? Восемь метров? Десять? Семь шестьдесят. Проверим?.. Кто спрятал мерный шест?!
Для развития глазомера придумано множество упражнений, не связанных с телепортацией. Бросание камешков в цель, тактические групповые игры, ходьба вслепую, обязательные тренинги в незнакомых ландшафтах… Высший балл получить трудно, на него могут рассчитывать только те девчонки, кто крайне редко ошибается в оценке расстояний и высот более, чем на пять процентов.
Большинство не справляется. Но большинство и не служит впоследствии в полиции, армии и специальных подразделениях. Прогулки в Вязком мире – удовольствие маленькое, фанатки редки и подозреваются обывателями в извращенных наклонностях. Большинство людей вообще не телепортирует, разве только для собственного спасения, если нет иного выхода – скажем, из-под бампера мчащейся машины. И, уж подавно, большинство не участвует в спортивных состязаниях по телепортации.
Писк предупреждающего сигнала – пять секунд до старта. Четыре. Три. Две. Одна…
Зуммер!
Хвала Первоматери, осветился не самый дальний помост, но, увы, и далеко не самый ближний. Крайний левый, у самой границы площадки. Направление, расстояние, высота…
Пошла!
Не пользуясь контактными линзами, Ольга всегда закрывала глаза в Вязком мире – лиловая мгла просто-напросто действовала на нервы. Не будь эта субстанция раздражающе клейкой, как кисель, и тягуче неподатливой, можно было бы подивиться возникающим иногда переливам оттенков – сиреневых, коричневых, фиолетовых… Или будь Вязкий мир хоть капельку осмысленным – такому врагу надо было бы обязательно смотреть в лицо. Но лиловый клейстер не враг, он лишь препятствие. Ни с кем не борясь, никого не замечая, он существует сам по себе, как вода для пловчихи и снег для лыжницы.
Корпус сильно наклонен вперед, нога находит опору там, где указывает чутье, «скользящий» костюм скользит, руки совершают плавательные движения. Похоже на ходьбу по резиновой дорожке на дне бассейна – изнурительные упражнения со свинцовым поясом. Однажды заел замок и чуть не захлебнулась… Нет, в бассейне труднее, потому что гадостный этот коллоид все-таки менее плотен, чем вода…
Определять расстояние в метрах учат малолетних сопливок – позже у тех, кому есть смысл совершенствоваться далее, развивается истинное чутье оцененного и пройденного расстояния; где угодно – на воздухе, в воде, в Вязком мире. Мозг мгновенно переключается с одной «шкалы» вязкости среды на другую. Точное знание – «до помоста тридцать четыре метра по горизонтали и метр вверх» – ничем не могло помочь Ольге и болталось в сознании бесполезным рудиментом. Значение имело только чутье, звоночек в голове: «Динь-дон, пора!»
Она попала почти «в яблочко» и не потеряла равновесия, внезапно свалившись близ центра помоста с метровой высоты – совсем не чрезмерный запас по вертикали на такой дистанции прыжка. Мышцы спружинили сами. Сработали датчики, осветился следующий помост – крайний правый! Как назло. Почти пятьдесят метров. Черт, черт!..
Два выдоха-вдоха – и нырок.
То-то, что два вдоха, а не один. Одного не хватит. Число возможных траекторий определяется полным количеством перестановок десяти цифр – это десять факториал, более трех с половиной миллионов комбинаций. Теоретически они равноценны. Если бы удалось создать телепортирующего робота, идеально ориентирующегося в Вязком мире, и заставить его пройти по всем траекториям, разница между лучшим и худшим временем прохождения исчислялась бы неуловимыми микросекундами. Беда в том, что такого робота можно выдумать и нельзя создать. Человеку же приходится куда труднее: он медленнее оценивает ситуацию, теряет время на вентиляцию легких перед дальним прыжком, его возможности по части слепой навигации сильно ограничены, а навигационные ошибки растут с увеличением расстояния квадратично, если не кубично…
А нарастающая гипоксия? А усталость? А багровые круги, что неизбежно начинают маячить перед глазами никак не позднее восьмого прыжка, а иногда уже после первого?
Потому-то «скакалка» – по сути гибрид спортивного состязания и лотереи – самое зрелищное упражнение десятиборья. Публика любит следить за тем, как случай играет с людьми, особенно если он играет в жестокие игры. Не далее как в прошлом году произошел печальный казус: спортсменка, напрочь потерявшая ориентировку, вынырнула под самым потолком крытого стадиона и разбилась насмерть, как видно, лишившись сознания сразу после выхода из Вязкого мира…
Задыхаясь, Ольга приземлилась на самый край помоста одной ногой, вторая повисла в воздухе. Ольга изогнулась, взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие на краю, – и в падении с помоста вновь ушла в Вязкий мир. Наверное, датчик сработал, раз ей показалось, что осветился следующий помост – и самый ближний!
Показалось или вправду так было? Она не могла бы сказать наверняка, ее почти не занимал этот вопрос. Наитие, чутье – как ни назови это качество, оно все равно не поддается анализу. И не надо. Чем меньше думаешь во время прохождения дистанции, тем лучше. При гипоксии головному мозгу лучше поскучать без дела – меньше расход кислорода. С подавляющим большинством текущих неприятностей справятся и рефлексы, тело прекрасно помнит, как ему поступить. Мышцы бегущей антилопы знают, когда выгодно резко изменить направление бега, лапам гепарда известно, когда и как надо провести подсечку. Даже косная человеческая плоть, избалованная и развращенная нескончаемыми приказами из-под черепной коробки, все еще годится кое на что и без приказов.
Прыжок вышел удачным. Два выдоха-вдоха – два, не меньше, с одновременным поиском новой освещенной цели. Если чутье обмануло и спортсменка телепортировала не на тот помост, все помосты останутся темными. Это значит – незачет упражнения, ноль очков. Лучше уж промахнуться и упасть на маты, что означает потерю времени на исправление ошибки плюс штрафные секунды, но правила хотя бы дозволяют продолжить выступление…
Хвала Первоматери – осветилась новая цель, правда, не самая удобная, но… осветилась!
Дальше пошло проще. Программа, генерирующая случайную числовую последовательность, как будто спохватилась и принялась извиняться за пакости. Самым длинным вышел восьмой прыжок – за двадцать пять метров. Девятый оказался самым коротким, зато с максимальным перепадом по высоте. Десятый! Уф-ф!..
Лишь через несколько секунд сознание вернулось к ней настолько, чтобы понять – стадион бешено аплодирует. Ольга вымученно улыбнулась наглому зеву ближайшего телеобъектива. Помахала трибунам поднятой рукой. Очень не хотелось снова телепортировать, но Ольга все же заставила себя пройти Вязким миром за ближайшую границу площадки и мягко спрыгнула на тартановую дорожку. Вот так! Смотрите, я не выжата досуха вам на забаву, я еще кое-что могу!
Очень мало, если по-честному. Никто не осудит спортсменку, если она уйдет с последнего помоста традиционным, доступным даже эксменам способом. Нередко – не без посторонней помощи, а то и на носилках. Десять телепортаций подряд – это много даже для тренированных профессионалок, и одиннадцатая, добровольная, очень уж напоминает браваду.
Так оно и есть. Но пусть публика кушает то, что ей по вкусу.
Рев трибун заглушил аплодисменты. Ольга сделала по беговой дорожке шагов двадцать, прежде чем ей пришло в голову взглянуть на табло. Так… второе время, с отставанием от первого всего лишь на четырнадцать сотых секунды. Неплохо. По сумме очков – пока первое место. Пока. Фаворитка на две минуты.
Камеры продолжали целиться в нее. Ольга стянула с головы облегающий капюшон – пусть любуются не только потным лицом, но и всклокоченными волосами. Тот еще вид. На страх эксменам.
– Авдотья Верхогляд!
Ну наконец-то. Отстали. Аплодисменты – уже по другому адресу, и объективы нацелены на стартовую тумбу. Как-то повезет претендентке на серебро? Впрочем, вероятно, у Авдотьи есть надежды и на золото…
Незначительные. Марта Шлейхер – человек без нервов, машина. Живой прототип того самого робота для нырков в Вязкий мир.
Хорошо дышит Авдотья. Говорят, объем легких у нее – больше двенадцати литров. Легко в это поверить, глядя на широченную, как бочка, грудную клетку. Конечно, при таком торсе приходится говорить не об изящном скольжении в лиловом киселе, а о грубом продирании сквозь него, но ставка на силу и мощь имеет свой резон. Марта Шлейхер тоже отнюдь не миниатюрна…
Зуммер!
Ба-бах! Ба-бах! Ба-бах!..
На седьмом помосте Авдотья задержалась недопустимо долго. Пошатнулась. Что такое? Вдохнула Вязкого мира? С ее-то опытом? Быть не может!
Восьмой помост – успешно. Девятый – промах! Вздох разочарования.
Неожиданно для себя Ольга почувствовала, что болеет за соперницу. Как будто промахнулась сама… почти та же досада. Не радость. Неужели у нее совсем нет спортивного характера? Где тщеславное желание обойти конкуренток, где элементарное самолюбие, наконец?
Нет, лучше уж совсем не смотреть на площадку…
А на табло? Когда высветились цифры, Ольга поняла, что обошла Авдотью. Почему-то это не принесло ни малейшей радости.
Марта Шлейхер выступила ровно, найдя компромисс между риском и осторожностью. Ни одного промаха. Ни одного опасного приземления на край помоста. Всего лишь пятое место по результатам дня и по-прежнему первое в общем зачете десятиборья. Золото.
Тетя Люда обнимала Ольгу. Серебро! И какое! Два, всего лишь два очка отставания от именитейшей чемпионки! Удача, какая и не снилась!
Краткий медосмотр (пульс, давление, реакция зрачков) констатировал полный порядок. Как в тумане прошло награждение. И все кончилось. Трибуны зашевелились, потоки мелких, как муравьи, людей потекли к горловинам выходов. Медицина давно увезла двух спортсменок, ненароком вдохнувших Вязкого мира. Отравление легкое, полежат под капельницей и будут жить.
Тетя Люда, очнувшись от первой эйфории, сменила милость на гнев и все-таки изругала сначала Ольгу в пух и прах, потом махнула рукой – «Победителей не судят» – и расцеловала. – «Свободна до послезавтра!»
Естественно. В душ – и домой, отдыхать. После десятидневных состязаний положен выходной, так издавна заведено.
Если, конечно, на участке не случится какого-нибудь ЧП…

2

С полноценными выходными последнее время было туго. Недавно Мытищинский отряд перешел на усиленный вариант несения службы, а поговаривали уже о чрезвычайном положении. Отпуска были отменены. За упущения по службе начальство в лице Сциллы Харибдовны карало беспощадно. И выделить команду на региональные соревнования согласилось лишь под давлением «сверху» и со скрежетом зубовным.
Только глупая или слепая могла не ощущать: что-то носилось в воздухе. За какие-то полгода число правонарушений в районе утроилось, причем не только в специфически эксменской среде, но и в самой что ни на есть человеческой! Корыстная преступность увеличилась незначительно, зато немотивированная угрожающе росла. По слухам – повсеместно.
Эксмены и вовсе посходили с ума. Один на людной улице вдруг начал кричать, что все, мол, скоро сдохнем, и чистые, и нечистые. При проверке выяснилось, что прежде он отличался исключительно благонравным поведением, мирно трудился почтальоном-разносчиком, имел поощрения и ни разу не был замечен ни контактах с подрывными элементами, ни в бытовом хулиганстве.
Другой, столь же добропорядочный эксмен, внезапно впав в буйство, совершил нападение на магазин изысканных вин, оскорбил действием оторопевшую до остолбенения продавщицу и в течение каких-нибудь пяти минут до прибытия патруля успел налакаться, как грязный свин. Третий среди бела дня дерзнул начертать омерзительные слова на памятнике Анастасии Шмалько. Заметив полицию, негодяй отнюдь не пустился в бессмысленное бегство, а быстро-быстро, как обезьяна, вскарабкался на фонарный столб. Акробат какой. И оттуда, с самого верха, выкрикивал непристойности и лозунги возмутительного содержания, к соблазну всех эксменов, оказавшихся в радиусе слышимости.
Пришлось снять его пулей. Не смертельной, пластиковой. А что эксмен упал и убился насмерть, то вольно же ему было лазать по столбам! А уж если настолько свербит, что невтерпеж, то при срыве падай на ноги и не пачкай мозгами асфальт.
Неужели пакостник ждал, что полицейские начнут телепортировать к нему на столб, уподобившись макакам? А не много ли чести? Не удалось взять поганца живьем, ну и не больно-то хотелось. Впервой, что ли? Но на сей раз произошло совсем необычное: свидетели происшествия – бригада дорожных рабочих на укладке асфальта, мусорщики, посыльные, грузчики с близлежащего склада и прочая эксменская шваль, без которой, к сожалению, не обойтись, – выразили резкое и недвусмысленное неудовольствие действиями полиции, выразившееся, как было отмечено в протоколе, не только в бранных выкриках, но и в метании в полицию всевозможных подручных предметов. Полицейским пришлось изрядно поработать дубинками, прежде чем порядок был восстановлен, а виновные задержаны и доставлены в участок. Удивительно, но лишь немногие из них попытались бежать в суматохе.
Звери. Стая бешеных шакалов.
Кому придет в голову искать у эксмена разум! В лучшем случае можно найти лишь понятливость и послушание. Но инстинкт-то самосохранения должен быть, нет?
А если да, то куда он вдруг у них подевался? Взятый с поличным самогонщик дико хохотал в полицейском участке, по виду, совершенно не интересуясь своей дальнейшей судьбой, – и ведь был трезв! Вероятно, преступный эксмен спятил со страху, но сколько же было таких спятивших!
Заставили заговорить о себе эксменские банды. Они существовали всегда, но в прежние времена относительно быстро ликвидировались силами спецподразделений полиции. Теперь, по слухам, ими заинтересовался уже Департамент федеральной безопасности. Банда Ефрема Молчалина. Банда «Черные саваны». Шепот о них был хуже их действий, а традиционные методы контрбандитизма почему-то буксовали, давая сбой за сбоем.
Впрочем, и люди зачастую вели себя не лучше. Если бы только умножились хулиганствующие банды юниц, было бы еше полбеды. Настораживало другое: как-то вдруг, без всякой видимой причины, словно из рога изобилия посыпались преступления, всегда причисляемые к категории особо постыдных. Суды едва успевали разбирать дела о мерзостном сожительстве с эксменами, зачастую со многими сразу. Вандализм еще вызывал возмущение, но перестал удивлять. Расплодились тайные притоны. Нравственность катилась под откос. Недавнее введение смертной казни для торговок наркотиками лишь незначительно улучшило ситуацию.
Ольга надеялась, что завтра ее оставят в покое. Конечно, куда вероятнее другое: вызовут и пошлют в патруль. Но пока не вызвали, можно было надеяться.
Она добралась домой в вагоне надземки. Удобнее было бы в автобусе – у команды имелся свой, – но там наверняка было бы чересчур шумно. И в эпицентре шума оказалась бы она сама – поздравления, шутки, хохот, завистливые подколки и все такое. Нет уж, да здравствует одиночество!
Ясно, что скажут о ней подруги по команде: «Повезло один раз – и уже задрала нос, знать нас не желает!» Ну и пусть. Не пройдет это, так выдумают другое, а доказывать что-то завистницам – себе дороже. Любимицу удачи всегда обсудят и, разумеется, осудят. С большим-большим удовольствием.
За окном полупустого вагона мелькали городские огни. Над мегаполисом вставало желтое зарево. Так надо. Да здравствует свет, и долой тьму! В темноте эксменам приходят в голову странные мысли, приводящие к страшным действиям. Недаром, несмотря на брюзжание экологов, еще не прошел ни один законопроект, направленный на экономию ночного освещения. Город борется с тьмой и всегда побеждает.
Никто не отвлекал, никто не мешал ни о чем не думать, а просто глядеть в окно. Ольга любила такие минуты. Жаль, что они быстро кончались.
Мелькали старые промышленные районы, с осени радикально перестраиваемые. В свете прожекторов работа не прекращалась и ночью. Похоже, перестройка заключалась в полном сносе заводских строений. Поговаривали уже о превращении бывшей промзоны в зону парковую. Парк – под надземкой?!
Бац! – вагонное стекло выдержало удар летящего камня и даже не покрылось сетью трещин, но кто-то из пассажирок испуганно ахнул. Ольга опять пожалела об отсутствии ваты, чтобы набить ею уши. Сейчас должен был начаться гул народного возмущения – от крикливых замечаний насчет того, что эксмены окончательно распустились, до соображений о том, кто во всем этом виноват. Ясное дело, полиция виновата! Кто же еще? Никто не примет во внимание очевидный факт: эстакада грохочущей и воющей надземки проложена в основном по промышленным районам и «спальным» эксменским – не по человеческим же! Люди имеют право на отдых, а из двух зол надо выбирать какое? Угадайте с двух раз.
Да, эксмены шалят. Злобствуют. Повредить путь они не могут – опоры эстакады защищены проволокой под током, – вот и швыряют булыжники. Глупые попадаются, а умные выбирают места, пока еще не оборудованные телекамерами. Хотя, конечно, умный вредитель-эксмен вообще не станет тратить силы на камнеметание, рискуя при этом собственной шкурой.
А что может полиция – уставить полицейскими все обочины в полосе отчуждения, превратить патрулирование в постоянную сторожевую службу? Наверняка крикливым клушам именно этого и хочется. Они не способны даже сообразить, во сколько раз вырастет при этом цена билета, не говоря уже о штатах полиции. Что-то немного среди них находится желающих поступить в полицейскую школу. Какой в этом резон, если у полиции тьма обязанностей при минимуме рычагов влияния? Разве может полиция повысить курс эксменских «полосатеньких» денег, которые ныне совсем обесценились? Ну и какого же сознательного послушания можно ждать от эксменов, если оно держится не на выгоде, а лишь на страхе?..
Ольга была рада, что сейчас на ней нет формы с сержантскими петлицами. От полицейского сержанта – плевать, что он не на службе, – потребовали бы немедленных действий. Каких, хотелось бы знать? Конечно, запрет на телепортацию в вагонах общественного транспорта не распространяется на полицию, но попробуй телепортировать наружу на полной скорости – костей ведь не соберешь. Задействовать стоп-кран? А смысл? Сорвать график движения, да пока еще поезд остановится… От Сциллы Харибдовны нагорит, и справедливо. Злоумышленника давно уже след простыл.
Нет пострадавших? Нет. Вот и хорошо. Нет даже попорченного имущества, не считая крохотной метки на вагонном стекле. Пренебрежем. Собака лает, а караван идет. Так и надо. Это только возмущенным обывательницам вечно хочется чудес: чтобы, значит, и караван шел, и собаки ластились. А главное, они свято убеждены, что все эти чудеса должен обеспечивать кто-нибудь другой.
И темы у них одни и те же, особенно у пожилых: ныне все не так, а вот, помню, в наше время… Давно известный социопсихологический феномен: каждое поколение считает, что живет в период упадка. Послушать их, так раньше и эксмены были шелковые, и холестерина в яйцах меньше, и кресла в вагонах мягче, и колеса круглее. Не говоря уже о том, что погода не позволяла себе таких выкрутасов. Виданное ли дело: плюс пятнадцать в Москве в конце февраля! А на прошлой неделе – буран со снежным торнадо! Как жить, а?
Очень просто: как раньше. Это проверенный рецепт. А если понадобится что-то изменить, то те, кому виднее, решат, что и как надо подправить. Начальство даст команду.
Вот и еще одна тема, появившаяся сравнительно недавно и уже успевшая надоесть: массовый снос всяческих построек, особенно в провинции. И опять этот вопрос обсуждается с неодобрением. Неужели не ясно, что речь идет о сносе ветхого фонда и о постройке вместо них новых, красивых зданий? Давно пора. Не вечно жить же в бабушкиных трущобах. Что? О чем вы там блекочете? Насильственное выселение? Очень правильная мера. Разве с вами можно договориться по-хорошему? А что до массовости сноса, то у нас ведь издавна так заведено. Ну не умеем мы работать планомерно, не немки мы, нам кампанию подавай против что-нибудь. Или за что-нибудь… А конечный результат все равно практически тот же.
Таращиться в окно надоело. Как назло: две болтливые тетки, расположившиеся напротив, исчерпав временно тему всеобщей деградации и устрашающего падения нравов, немедленно завели новую волынку – о телепортирующем эксмене. Сколько Ольга себя помнила, столько и слышала подобные байки, соперничавшие с ночными страшилками о черной руке и гробе на колесиках, очень уместными в летнем лагере гёрлскаутов после отбоя. И непременно рассказываемыми жутким шепотом с придыханиями. Чтобы мурашки по телу.
Разумеется, никто из них телепортирующего эксмена лично не видел, как не видел и летающего крокодила, но обязательно находилась какая-нибудь очевидица (чаще всего родственница знакомой или знакомая родственницы), которая столкнулась с данным феноменом буквально нос к носу. Как правило, далее подробно описывался ужас очевидицы и поспешное бегство эксмена в Вязкий мир. Очевидица бывала напугана всегда, а эксмен – когда как. Согласно некоторым байкам, он гнусно ухмылялся и подмигивал, прежде чем исчезнуть, а иногда предварительно раскрывал пасть, чтобы изречь какое-нибудь апокалиптическое пророчество. Вот ужас-то!..
Тут уж совсем захотелось заткнуть уши. Ну что они могут в этом понимать? Сами-то когда телепортировали в последний раз? Постыдились бы!
Иные рассказчицы договаривались до абсурда, утверждая, что кто-то когда-то сталкивался с эксменом аж в Вязком мире… Где-где? Повторите. Кто? Когда? Имя? Адрес?
Тьфу на вас. Человек не может одновременно заниматься балетом и борьбой сумо. Собаки не кукарекают, а киты не порхают под облаками. В Вязком мире невозможны никакие встречи.
Аксиомы? Да. Для всех, у кого в голове есть толика мозгов. Данность есть данность, и разумный человек мирится с нею. Жаль, например, что невозможен вывих языка, но тут уж ничего не поделаешь, хотя некоторым болтливым дурам данный диагноз совсем не помешал бы. В целях общественного спокойствия.
Таких зловредных фантасток Ольге всегда хотелось подвергнуть психиатрической экспертизе и, в зависимости от ее результатов, направлять либо на принудительное лечение, либо на принудительные работы. Кстати, программа тотального перераспределения рабочей силы открывает для трудотерапии массу возможностей… Вымысел имеет право на существование, во-первых, в книгах и фильмах, а во-вторых, если он не причислен цензурой к категории вредных. Так было, так и будет.
А как же иначе?

3

Мама занималась стряпней. Чуть только Ольга переступила порог квартиры, нос моментально уловил восхитительный запах поспевающей в духовке кулебяки с соминой под луком, тертым сыром и майонезом – фирменного маминого блюда. Рот мгновенно наполнился слюной.
– Привет, мама!
Бурной радости по поводу явления дочери не последовало. Ольга нисколько не сомневалась, что мама смотрела состязания по телевизору и, наверное, болела за дочь, но поздравлений от нее вовек не дождешься. Правда, все же решила испечь любимое блюдо, а значит, все еще сопереживает дочери, радуется ее успехам. Еще не махнула на дочь рукой.
– Физкульт-привет! – Без сарказма, конечно, не обошлось. – Как поживает Вязкий мир?
– Лучше всех. Ему-то что.
– А тебе? – сейчас же спросила мама.
– И мне неплохо. Видела?..
– Видела. Так в цирке звери с тумбы на тумбу скачут. Позорище. Когда ты, наконец, делом займешься?
– Каким это? – весело спросила Ольга.
– Переведешься на очное отделение, вот каким! Скажи честно, когда ты в последний раз учебник в руки брала?
Ольга пожала плечами:
– Да дней десять назад, наверное. Как раз перед состязаниями…
– Спорю на компот, что это была «Криминалистика», а не «Гражданское право», – подковырнула мама. – Угадала?
– Наполовину. Еще «Основы судебной медицины».
– Ох, накажешь ты сама себя… Тебе надо быть в числе первых, лучшей быть надо! Ты сама посуди: много ли выпускниц заочного отделения попадает на человеческую юриспруденцию? Процентов десять самых-самых! А остальные так на всю жизнь и погрязнут в эксменской преступности! – Маму передернуло. – Или еще того хуже: проработают в полиции!
– А что ты имеешь против? – Ольга начала сердиться. Такие разговоры последние год-два повторялись с нудной однообразностью. Мама долбила, как дятел, в одну точку. – Я на хорошем счету. Вот, сегодня завоевала серебро. Кто обо мне знал? Кто такая Ольга Вострецова? Обыкновенная штатная единица. А теперь, может, в сборную пригласят…
– И что дальше? Спорт высоких рекордов? Твое ли это дело?
– Допустим, не мое, – сердито сказала Ольга. – Значит, буду служить, как служила.
– Лупить эксменов дубинкой по головам должны те, у кого мозгов в голове столько же, сколько у эксменов, – наставительно заметила мама. – У тебя мозги есть, и ты должна учиться.
– Мама!
– А что, я не права?
– Пожалуйста, мама! Служба развивает.
– Она развивает в человеке только тупость, силу мышц и скудный набор рефлексов.
– Неправда, она развивает сообразительность! Недавно был случай…
– У хищника, выслеживающего добычу, сообразительность развита еще сильнее, но ведь она инстинктивна. Ты хочешь сказать, что мечтаешь сравняться с животными?
– А что в этом плохого?
Когда-то этот вопрос, заданный самым невинным тоном, ставил маму в тупик. А если она начинала возражать, то спор быстро переходил в пустопорожнюю дискуссию о терминологии. Но, видно, прошли те времена.
– А что в этом хорошего? Рефлексы мозгов не заменят. Не в таком мире мы живем.
– Да? – Ольга рассмеялась. – А в каком?
– Уж точно не в том, в каком вас держит эта ваша командирша, как ее… Настоящий мир шире и краше, а вы в него смотрите, как из дупла. А вашей, как бишь ее… Сцилле Харибдовне того и надо!
– Вообще-то она Стелла Харитовна…
– Да какая мне разница, как ее зовут? Важно, что она совсем не глупа, как я погляжу. Неужто она будет заботиться о расширении вашего кругозора? Где она тогда найдет кадры? Уж она-то понимает: кто поумней, тот в полиции не служит…
– Мама!
Мама только фыркнула и повернулась к духовке. Судя по божественному аромату, кулебяка почти дошла до кондиции.
Маму Ольга любила, но до чего же трудно стало с ней общаться! Беда старшего поколения в том, что оно желает видеть в молодежи свое повторение, желательно улучшенное. Но повторение – это обязательно! Лучше простое или даже немного ухудшенное подобие, чем блестящее невесть что. Наверное, все они мечтают прожить жизнь заново, не повторяя былых ошибок. Сами не могут, так отыгрываются на потомстве. Не успеет родиться дочь, как вокруг нее уже понатыканы указатели: сюда ступай, а сюда не смей, это хорошо, а вон то не тронь – бяка. Как будто жизнь детей принадлежит родителям, а не детям!
Не хочешь быть цензором, как мать, – тогда вот тебе запасной вариант: юриспруденция. Судья Ольга Вострецова – чем плохо? Или прокурор? Разумеется, исключительно по человеческим делам, а то эксмены – это всегда такая грязь и мерзость… Тот факт, что дочь имеет склонность к оперативной работе, во внимание, естественно, не принимается.
А на деле выходит так, что не каждой по душе кабинетное сидение. На всех желающих кабинетов все равно не хватит, ну и незачем увеличивать конкуренцию. Только зря мама думает, что шевелить мозгами можно только в кабинете за двухтумбовым столом. Оперативная работа это не только рефлексы, дубинки, наручники да Вязкий мир – это в первую очередь хорошая голова!
Хорошо еще, что на этот раз мама не напомнила о давнем, почти забытом увлечении Ольги метанием всевозможных боевых снарядов – ножей, звездочек, топориков, боло, даже бумерангов. Увлечений без практического применения мама не понимала.
Теперь смертоносные снаряды висели в Ольгиной комнате на старом, пробитом крюками ковре. Иногда, особенно когда ожидалась большая операция в эксменских районах, Ольга тайком брала с собой пару звездочек в дополнение к штатной экипировке, и каждый раз напрасно. В реальной работе до такой экзотики никогда не доходило дело.
Ольга прошла к себе. Переоделась в домашнее. Сняла с полки «Криминалистику», брякнулась на кровать, полистала, отложила. Успеется. Сегодня будем отдыхать.
Мама гремела посудой, накрывая на стол. Пойти, что ли, помочь?.. Нет, не сегодня. Программа на вечер иная: поесть, поболтать, завалиться на час в ванну с морской солью – и баиньки. Все в мире взаимосвязано: утро вечера мудренее как раз потому, что работа не волк. Хорошо бы завтра обошлось без вызова…
Телефон, хвала Первоматери, молчал. Отключить бы его совсем, а равно и мобильник… Нельзя: это будет расценено как служебный проступок.
– К столу, чемпионка!
Мама расстаралась на славу: на покрытом белоснежной скатертью столе красовались две витые свечи в узорчатых подсвечниках, давно сберегаемая бутылка белого полусухого вина «Улыбка жрицы Первоматери», хрустальные рюмки и столовая посуда из праздничного набора с изображением скачущих амазонок по ободу каждой тарелки. Ну и, конечно, только что разрезанная, исходящая паром кулебяка. Свечи оказались уже зажжены, а бутылка откупорена.
– Садись, дочка, отметим твой успех.
– Ты прелесть, мама! – Ольга захлопала в ладоши.
– Ладно, ладно… – Мама изо всех сил делала вид, что она не прелесть. – Я, собственно, имею в виду твой будущий успех на серьезном профессиональном поприще, а не эти скакалки-догонялки… За твой светлый ум, чтоб он не исчез окончательно. За тебя!
– И за тебя, мам! – подхватила Ольга.
Хрусталь мелодично звякнул. Вкус белого вина напомнил Ольге, что она ужасно голодна. Хвала Первоматери, теперь о спортивнй диете можно забыть хотя бы на время. В один момент расчлененная кулебяка сильно уменьшилась в объеме.
– Вкусно? – добродушно осведомилась мама.
– М-м!.. Каждый день бы так!
– Насчет каждого дня – большой вопрос, – вздохнула мама.
– М-м? Почему?
– Ты мне вот что скажи, телезвезда: тебе под сегодняшний триумф премию случайно не отвалят?
– Не знаю. – Ольга пожала плечами. – Вообще-то могут. А что?
– Нам зарплату опять задержали, – объяснила мама. – В третий раз уже. Теперь обещают на будущей неделе. Как жить? И цены на продукты растут, что ни день. У нас холодильник почти пустой.
– Если пригласят в сборную, вытребую подъемные, – заявила Ольга с набитым ртом. – А нет, так перехвачу у кого-нибудь взаймы до получки. Не боись, деньги будут. Не надо о грустном, а? Лучше расскажи, над чем ты сейчас работаешь.
Это был верный способ подольститься – мама любила свою работу в детском издательстве и, пожалуй, не променяла бы ее ни на какую другую. Как, впрочем, и Ольга. Надо бы почаще расспрашивать маму, как там обстоят дела на фронте борьбы с крамолой. И сколько удалось заложить контрмин, и сколько отбить штурмов, и какую чушь несут, выгораживая себя, пойманные диверсанты от чуждой идеологии. И что нового пишет Элеонора Жахова.
– Неумёх присылают, – вздохнула мама. – Раньше как бывало: приходит новенькая, напортачит раз, напортачит другой, а потом глядишь – пошло дело. И года, бывало, не проходит, как она уже матерый цензор, и проверять за ней не надо. Иная не просто вымарает, а, когда надо, и за редактором подправит, да так, что та потом себя по лбу бьет: где же, мол, мои глаза были? И бегом за шампанским. А теперь?.. – Мама безнадежно махнула рукой. – Откуда только таких выкапывают?
– Совсем дурочки, что ли? – хмыкнула Ольга.
– Не скажу, что дурочки, – против всех ожиданий возразила мама. – Ум-то у них есть, да только вялый какой-то, ленивый. Подтекста совсем не видят. Не пойму, кто им вообще доверил писать слова. А у нас пошла серия «Старые-старые сказки» для самых маленьких. Этакого добра с дообновленческих времен воз остался. Перелицовываем, понятное дело. Даю одной задание на пробу: отцензурировать сказку «Колобок» в новом варианте. Знаешь эту сказку?.. А, нечего там знать, чепуха ужасная. В исходнике жили вместе двое разнополых престарелых, представляешь себе? Ну, тут перелицовщица кое-как справилась: бабушку оставила хозяйкой, а старика-эксмена поставила к ней в услужение для разных работ по хозяйству. С грехом пополам можно допустить. У нерадивого эксмена, понятно, погреба пусты, и не то что рыбы на кулебяку – пшеничной муки практически нет. Замечательно. Старушка гневается и велит слуге скрести по сусекам до тех пор, пока что-нибудь не выскребется или пока дырку не протрет. Само собой, в конце концов мука обнаруживается у эксмена в заначке. Тоже очень правдоподобно. И приказывает хозяйка эксмену испечь ей Колобок…
Ольге было не очень интересно, но она не перебивала и даже поддакивала. Пусть мама выговорится. Человеку надо время от времени сбрасывать то, что у него накипело на душе, иначе он взорвется, как перегретый котел, да еще обварит окружающих. Не надо. Умение сочувственно выслушать еще никому в жизни не мешало.
– Колобок же вдруг ни с того ни с сего оказывается одушевленным и пускается в бега, – продолжала мама. – Ну сказка, что возьмешь. От зайца ушел, от волка ушел, от медведя ушел, а как наткнулся на лису, так его вояж и кончился. Казалось бы, чего еще желать: заяц, волк и медведь, в отличие от лисы, явные эксмены и простофили, так что сказка вроде бы демонстрирует детям извечные мужские качества: тупость, агрессивность и бахвальство. «Я тебя съем!» – «Я от бабушки ушел, и от тебя уйду». На первый взгляд, логично. Ну, девчонка-перелицовщица и не стала дальше ничего менять, девчонка-редактор не придралась, а девчонка-цензор готова была пропустить все это безобразие, ты представляешь!..
– А что, не надо было? – улыбнулась Ольга, наполняя рюмки.
– Вот именно! Так не понять истинный смысл сказки – это надо уметь!.. За здоровье!.. – Чокнулись. – Ну так вот: истинный смысл сказки заключен в том, любое противоправное действие обречено на возмездие. Наши три вертихвостки даже не поняли, что сам-то Колобок – беглый эксмен, получивший по заслугам! Трактовка образов зайца, волка и медведя в принципе может быть двоякой, однако лично я склонна отнести их к лояльным эксменам, принимавшим участие в поимке преступника. Очень показательно, что беглый ушел от них играючи – это лишний раз доказывает, что эксменам нельзя доверять ни в чем, и объяснит детишкам, почему охрана правопорядка является исключительной прерогативой настоящих людей…
– По сказке так вроде и получается, – заметила Ольга. – Лиса ассоциируется с работницей органов правопорядка…
– Не спеши! Ты права, но все равно сказка никуда не годится. В исходнике беглый преступник вызывает у читателя сочувствие, а в финале даже некоторую жалость. Допустимо ли это? Вот тебе упражнение для ума: что надо сделать, чтобы данный правонарушитель не вызывал никаких положительных эмоций? О чем нужно вспомнить?
– О чем?
– О том, что создатель Колобка сам эксмен! Ну ты сама посуди, мог ли эксмен создать приличное изделие, как ты считаешь?
– Не мог, – честно ответила Ольга, глядя на растерзанную кулебяку.
– Вот-вот, не мог. А значит, у него вылепился не Колобок, а Кривобок, и сказку надо переименовывать. Далее: может ли беглый Кривобок ровно катиться по дорожке? Ни в коем случае. Его турпоход должен быть таким: то о пень ударится, то в канаву свалится. Он в грязи, в занозах, в лягушачьей икре, он сам не понимает, куда в следующую секунду покатится, – ну типичный перепуганный беглый! И своей безудержной похвальбой он маскирует смертный ужас! Короче говоря, высказала я свои соображения девчонкам, а они только рты разевали, и вернула им текст на доработку. Пусть потрудятся. И это еще чепуха, тут недавно хуже было!.. – Мама возмущенно фыркнула.
– Что такое? – заинтересованно спросила Ольга.
– Пришла самотеком перелицовка «Мухи-Цокотухи». Ну, эту сказочку ты должна помнить. В перелицовке сначала вроде текст как текст, сороконожки и бабочки оставлены, клопы и тараканы, разумеется, убраны. Злодейский паук с самого начала был просто находкой: руки-ноги веревками крутит, покушается на убийство при отягчающих обстоятельствах, словом, тянет на вышку. Но далее? Само собой, спасти муху должен не какой-то эксмен-комарик, а полноценное существо женского пола. И некая Мария Цыпкина – так подписано – лепит: «Вдруг откуда-то летит маленькая пчелка, и в заду ее торчит жало, как иголка». Каково?!
Ольга захохотала.
– И ничего смешного! – обиделась мама. – Явное глумление. Чуть раньше, где про паука, еще того хуже: вонзает он в муху совсем не зубы… На том, наверное, основании, что «в уголок поволок». Кошмар! Во-первых, сексуальное преступление, а во-вторых, это даже не инбридинг, поскольку пауки и мухи принадлежат к разным классам членистоногих. Это хуже! Финал тоже ни в какие ворота: пчелка и спасенная муха устраивают лесбийскую свадьбу. Извращение налицо, причем напоказ: пчелка «муху за руку берет и к окошечку ведет», чтобы всему свету было видно это распутство. Естественно, я звоню куда следует, находясь в полной уверенности, что под человеческим именем безобразничает какой-нибудь ополоумевший эксмен. Ну, думаю, я этому пакостнику самому жало в зад вставлю! Полуметровое! Зазубренное! И что же в конце концов оказывается?..
– Обратный адрес, разумеется, фальшивый? – поинтересовалась Ольга.
– Настоящий! – Мама всплеснула руками. – В том-то и ужас! На самом деле эта Мария Цыпкина – сопливка четырнадцати лет! Мне сверху строгое внушение: почему для ерунды серьезных людей от дела отрываю? Никаких эксменов, а просто юная хулиганка…
– Факт хулиганства надо еще доказать, – заметила Ольга. – Похоже, просто дурь и подростковые комплексы на базе возрастных гормональных штормов. У нас с таким контингентом психологи работают.
– И успешно? – фыркнула мама.
– Когда как. Чаще – да.
– Чаще!.. В чаще звери плодятся, а вы с ними цацкаетесь. Брать бы этот твой контингент сразу на интенсивную трудотерапию, и никакой гормон не заштормил бы.
– Нужна сильная рука? – Ольга согласно покивала. – Ну и кому ты это говоришь? Сержанту полиции? У нас в отряде все так думают.
– Будто бы? – прищурилась мама. – Все вы, молодежь, на словах за порядок, а как дело дойдет до закручивания гаек, так сразу вспоминаете о гражданских свободах.
– Кто же и закручивает гайки, как не полиция? – подковырнула Ольга.
– А, полиция! – Мама махнула рукой. – Когда вы нужны, вас не докричишься. Соревнования еще устраивают, полные стадионы собирают! Работать только некому.
– Между прочим, если бы каждая умела нормально телепортировать, работы у полиции было бы вдесятеро меньше.
– Если бы власти думали о людях, лазать в Вязкий мир приходилось бы только тем, кому это нравится, – парировала мама.
– То есть мне, – констатировала Ольга, набирая очко в давнем споре с мамой по поводу выбора профессии.
Мама поперхнулась. Откашлявшись и отдышавшись, глотнула вина, не предложив тост. Держала паузу, как видно, обдумывая очередную и на этот раз сокрушительную педагогическую сентенцию, долженствующую направить неразумную дочь на путь истинный.
Тут-то и запищал телефон. Ольгу снесло со стула.
– Да? Да. Кто?.. Какой пропуск, куда?.. Да. Да. В девять?.. А в чем дело?.. Не поняла. Почему я?.. Завтра? Ладно, договорились. Но вы же понимаете, что я обязана сообщить… Вот как? Ну хорошо. Буду. До свидания.
Трубка шмякнулась на рычаг. По старой привычке озадаченно теребя мочку лишенного серьги уха, Ольга прошлась взад и вперед по комнате. Что бы означал этот звонок из Департамента?
– Начальство? – встревоженно спросила мама. – Что, вызывают? Прямо сейчас?
Ольга помотала головой:
– Нет, не начальство. Вызывают, собственно, на завтра. Но позвонить начальсту мне придется прямо сейчас…

4

Среди великого множества разнообразных привилегий, органически присущих тем или иным группам людей, привилегия астрономов является, пожалуй, наиболее странной: гораздо тщательнее, чем остальное человечество, вглядываться в то, чего давным-давно нет. Кто бы ни сотворил мироздание, он по сию пору должен хохотать над своей стародавней шуткой – невероятно широко раздвинуть пределы Вселенной, одновременно наделив свет смехотворно малой по сравнению с ее размерами скоростью.
Миллиард лет назад одно из заурядных шаровых скоплений, увлеченное притяжением Большого Магелланова Облака, проходившего тогда сквозь дальнюю периферию Млечного Пути, изменило свою орбиту. С галактикой-гигантом не очень-то поспоришь, и удаляющаяся галактика-карлик не сумела утащить скопление за собой. Пигмей никогда не победит сумотори в перетягивании каната. Растрепанное Облако лишь чуть-чуть подтолкнуло скопление в самой дальней от Ядра точке его траектории.
Этого оказалось достаточно.
За четыреста миллионов лет до того, как по илистому дну первобытного океана Земли неуклюже прополз первый трилобит, судьба живой материи в Галактике была решена. Самоорганизация, усложнение и эволюция действуют лишь там, где им позволяют действовать более простые и более могучие законы природы. У простейших слизевидных существ, кишмя кишевших в каждой капле морской воды, впереди была долгая, драматическая и славная история, и все же однажды ей предстояло прервать свое течение.
Перескочив на более вытянутую орбиту, звездный колобок, состоящий из полутора миллионов тусклых красноватых солнц, сделал два оборота вокруг центра Млечного Пути, то почти касаясь Ядра, то уносясь прочь и поднимаясь высоко над галактическим диском с его спиральными рукавами, облаками светящегося газа и полосами пыли. Его путь едва заметно искривляли карликовые галактики в Скульпторе и Печи – ничтожные пародии на звездные системы. На его орбиту влияло тяготение Ядра, спиральных рукавов и невидимой темной материи.
Не касательное, а лобовое – центр в центр! – столкновение с Ядром ждало его на третьем витке.
Оно произошло тогда, когда на просторах Евразии уже господствовали кроманьонцы, когда Великий Ледник только-только начал подтаивать с краев, когда в холодных степях повсеместно водился волосатый мамонт, а южнее доживали свой век последние мастодонты и махайроды. Много воды утекло с плавящегося Великого Ледника, пока еще было чему плавиться, изменился животный мир, и высшая форма живой материи принялась успешно перекраивать лик планеты, вовсе того не жаждавшей. Чередом прошли неолитическая, металлургическая, промышленная, научно-техническая и информационная революции, человечество в муках изжило многочисленные заблуждения вроде противоестественной идеи всеобщего равенства, открыло в себе новые, небывалые способности, загнивший на корню безмозглый патриархат сменился Путем Обновления, и вопрос о сохранении человечества как вида перерос категорию зыбкой надежды, обернувшись твердой уверенностью – хорошо аргументированной, но легко принимаемой и без доказательств.
Тем временем потоки жесткого излучения уже преодолели две трети расстояния от Ядра до задворков Галактики, где приютилась Солнечная система. Высшей жизни на Земле оставалось существовать еще один галактический миг – десять тысяч лет.
Слияние двух сверхплотных объектов звездной массы порождает гамма-всплеск огромной интенсивности – яростный, но скоротечный. Иное дело, когда сталкиваются две колоссальные черные дыры – одна, в Ядре, с массой в миллионы солнц, и другая, прячущаяся в центре шарового скопления, в тысячу раз менее массивная, но все равно гигантская, и когда обе они в изобилии окружены звездной материей.
Считанные единицы ближайших звезд, качнувшись на гребне гравитационного цунами, рухнули в черную дыру. Полчища других звезд на бешеной скорости закружились по коротким орбитам, излучая гравитационные волны, теряя кинетическую инергию и приближаясь к краю бездонного гравитационного колодца, подобно тому как обломки кораблекрушения, подхваченные Мальстремом, мало-помалу приближаются к его жерлу и исчезают в нем. Раница здесь только в том, что втянутая водоворотом щепка может потом снова выскочить на поверхность.
По мере приближения к горизонту событий приливные силы творили с формой звезд много больше того, что опытный стеклодув может сотворить со стеклянным пузырем. Из шаров рождались запятые-головастики; «хвосты» материи, закручиваясь, устремлялись в черное ничто. Гравитационное чудовище высасывало звезду за звездой, не желая ждать того момента, когда можно будет сглотнуть их одним махом. Разгоняясь до субсветовых скоростей, материя излучала кванты, все более жесткие по мере приближения к алчущей гравитационной пасти. Так крики ужаса, испущенные жертвой, становятся невыносимо отчаянными именно тогда, когда вот-вот вступят в дело зубы хищника и уже ничего нельзя изменить. В предсмертных криках отсутствует даже намек на какой-либо практический смысл, но там, где действует природа, зачастую бесполезны поиски смысла.
Материя кричала. Но, в отличие от земных травоядных, она мстила заглатывающему ее чудовищу, отдавая в крик долю своей массы. Голодный монстр мог пожрать лишь часть того, что было у него «в зубах». Пусть бОльшую, но все же часть. Остальное уносилось излучением.
Как ни странно, месть в конечном счете играла монстру на руку. Поток излучения непредставимой силы разогревал атмосферы десятков тысяч близких, но недоступных звезд, носящихся вокруг черной дыры с безумными скоростями, но все же по относительно безопасным орбитам.
Температурная инверсия в звезде – нонсенс. Такого не бывает просто потому, что как только внешние слои звезды по какой-либо причине чересчур разогреются, звезда моментально «распухнет» и сбросит их, если источник нагрева не иссякнет.
«Раздетые» звезды остаются на своих орбитах, зато вблизи гравитационного колодца вновь появляется газ, давным-давно исчезнувший и в галактическом ядре, и в шаровом скоплении. Образуя аккреционный диск, он рушится в пасть центрального монстра, и пожираемая материя вновь кричит во всех диапазонах электромагнитных волн… все громче, громче…
ГРОМЧЕ!
Потоки излучения. Лавины. Гольфстримы.
Хаос. Разрушение и невозможность воспроизводства сколько-нибудь сложных молекулярных структур, оказавшихся на пути энергетического шторма. Гибель сложного во имя простого. Уничтожение зыбкого ради фундаментального.
Для великого множества миров, обращающихся по более близким к Ядру орбитам, катастрофа уже произошла. Но даже самый чувствительный астрономический инструмент из расположенных в обсерваториях на Мауна Кеа, Килиманджаро, Серро-Пачон и Рокве-де-лос-Мучачос, еще не мог предупредить астрономов о бешеном шквале смертоносного излучения, неостановимо распространяющемся по Млечному Пути.
Ф-ф-фух!
Долой вычурность!
Назад, к простоте!
Смести.
Разрушить.
Стерилизовать.
Я слушаю. Слушаю чудовище, внутри которого нахожусь. Вникаю в смысл слов живого звездолета, невероятно продвинутого организма, давно вышедшего из колыбели планетарного тяготения, заботливой няньки, пестующей неразумное черепаховидное создание, что похоже сейчас на свернувшегося в шар броненосца.
Мое присутствие корабль только терпит. Он кормит меня какой-то густой субстанцией, по консистенции напоминающей творожную массу и всегда разной на вкус. Он убирает отходы. Наконец, он беседует со мной – то голосом, то беспардонно влезая в мои мозги.
Вообще-то «он» – на самом деле «она». Но, кажется, кораблю безразличнен тот факт, что я частенько думаю о нем в мужском роде, – что слону комариный писк? Любой человек смертельно оскорбился бы, если бы его ненароком спутали с эксменом, а этому существу хоть бы хны. Оно значительно выше таких мелочей.
– Как это будет выглядеть? – спрашиваю я, чуть-чуть встревоженный. Для серьезных опасений нет почвы: десять тысячелетий – срок немалый. Что нам далекая умозрительная опасность, если через четыре недели этот живой корабль в компании себе подобных испепелит Землю? Ведь невидимый барьер по-прежнему надвигается с той же скоростью – со скоростью движения Солнца относительно ближайших звезд, – и я не знаю, как выполнить то, ради чего оказался здесь, пройдя через бегство, сговор, выучку, бунт и гибель товарищей.
– Мощнейшая гравитационная волна и сильнейшая первоначальная вспышка излучения с максимумом в гамма-области, – охотно отвечает корабль. – И это будет только самое начало.
– А что дальше?
– По вашей терминологии, в центре Млечного Пути загорится квазар. Интенсивность и жесткость радиации не будут уменьшаться на протяжении многих тысяч лет. В данный момент вблизи центра Ядра образовалась такая звездная толчея, что падения звезд в черную дыру уже происходят достаточно часто. Пройдет значительное время, прежде чем часть звезд и сорванный с них газ будут поглощены, а другая часть стабилизирует свои орбиты. Квазар погаснет не раньше, чем вокруг него не останется материи, которую он мог бы пожрать. В течение этого времени существование сколько-нибудь сложной формы материи на поверхности вашей планеты будет абсолютно невозможно.
– Почему?
– Проникающая радиация. Наведенная радиоактивность. Разрушение озонового щита. Безусловная гибель высших растений и всей пищевой цепи до человека включительно. Даже ваши крысы не смогут существовать. Уточнение: после угасания квазара существованию высшей жизни на поверхности еще долгое время будет препятствовать распад нестабильных изотопов.
– А спастись под землей? – настаиваю я. – Шахты какие-нибудь…
Корабль не просто отвечает – вещает академическим тоном. Не знаю точно, что это такое, в академиях я не обучался, но убежден, что такой голос должен раздаваться не иначе, как с кафедры:
– Простейшим организмам в толще горных пород, а также в глубинах океана, вероятно, удастся благополучно пережить катаклизм. Человечество в лучшем случае сумеет закапсулировать в надежных убежищах сравнительно небольшое количество особей либо в летаргии, либо в варианте смены поколений, либо в определенной комбинации этих стратегий – предпочтительный вариант можно просчитать. Подчеркиваю, данная группа человеческих особей должна быть сравнительно мала: ведь вместе с нею надлежит сохранить в убежищах все основные элементы ваших экосистем. Помимо этого, группа должна состоять из генетически безупречных особей. Согласно тем знаниям о человечестве, которыми я обладаю, нетрудно прийти к выводу: ни при каких разумных вводных необходимые условия не будут выполнены, следовательно, необходимость в детальных расчетах отпадает сама собой. Как видишь, человечество обречено на гибель в любом случае.
– Ты с ума сошел, – возражаю я без горячности. С этим монстром я давно уже не горячусь – на него это не действует. – Десять тысяч лет – срок серьезный. Ты вот, скажем, летаешь, а когда-то ползал. Во всяком случае, предки твои уж точно ползали. Учиться и мы умеем, загляни в нашу историю. Откуда ты можешь знать, что наши отдаленные потомки будут сидеть на Земле и дожидаться катастрофы? Может, они – фью! – и нет их…
– Существует только один шанс из пятидесяти за то, что к указанному сроку человечество освоит межзвездные перелеты. Кроме того, сами по себе они еще не панацея. Нужно уметь не просто слетать к ближайшим звездам – требуется полная автономность, не опирающаяся на ресурсы материнской планеты, которую придется оставить навсегда. Проще говоря, домами ваших потомков должны стать субсветовые космические корабли. Вероятность их создания за отпущенный вам срок пренебрежимо мала.
– Других вариантов нет?
– Почему же нет? – удивляется корабль. – Есть альтернативный вариант: то, что ты называешь земной цивилизацией, получает в свое распоряжение принципиально новое знание, что-нибудь вроде умения управлять пространством-временем или создавать новые реальности, и выкручивается из неприятной ситуации. К сожалению, я не могу поделиться с людьми знанием такого рода, у меня его просто нет…
– Но чисто теоретически такая вероятность существует? – настаиваю я.
– Теоретически существуют и мнимые числа, – напоминает корабль. – Я не могу рассчитать данную вероятность, но полагаю ее пренебрежимо малой.
– А для вас что, излучение квазара безопасно?
Или мне мерещится, или я мало-помалу начинаю улавливать интонации в словах моего хозяина-вместилища. Сейчас я готов поклясться, что ощущаю его сожаление:
– Нет. Но мы можем ему противостоять. Какое-то время.
– И мы тоже сможем! Мы справимся! У нас впереди десять тысяч лет, если ты со своими подружками оставишь Землю в покое!..
Мне кажется, что корабль вздыхает, прежде чем ответить:
– У вас впереди гораздо меньше времени, даже если мы оставим вас в покое…
– Что?
Корабль молчит.
– У нас нет десяти тысяч лет? – Я не верю ушам. – Почему? Говори!
Теперь мне кажется, что он отвечает неохотно. Без сомнения, только кажется. Я не в силах заставить его плясать под свою дудку.
– Через восемь тысяч двести тридцать лет обыкновенная черная дыра звездной массы, каких в Галактике миллионы, одиночная и находящаяся вдали от газопылевых облаков, а потому практически необнаружимая вашими средствами наблюдения, войдет в пределы Солнечной системы. Вероятно, внешние планеты будут оторваны от Солнца ее притяжением, а орбиты внутренних сильнейшим образом изменятся. Последствия будут вполне катастрофическими. Вряд ли ваша цивилизация сумеет приспособиться к новым условиям, если в перигелии Земля будет приближаться к Солнцу ближе Меркурия, а в афелии удаляться в пояс астероидов…
Бьется сердце, но я вздыхаю с облегчением:
– Ну, восемь тысяч лет – тоже срок немалый…
– И излишне оптимистический, – безжалостно добавляет корабль. – Это еще не все. Примерно через семь с половиной тысяч лет одно из многих ледяных тел, обращающихся по удаленным орбитам вокруг вашей звезды, далеко не самое крупное, поперечником не более тридцати километров, из-за сближения с Плутоном устремится во внутренние области вашей системы. Жители Земли увидят очень большую комету; более того, ваша планета пройдет через ее хвост. В результате на Землю с вероятностью более девяноста восьми процентов будет занесен хорошо известный нам вирус клеточного бешенства. Имея общее представление о вашей физиологии, могу уверенно заявить: болезнь будет развиваться стремительно, с неизменно летальным и притом мучительным исходом. По всей вероятности, через пятьдесят-шестьдесят дней с высшей формой жизни на Земле будет покончено. Надо полагать, не вымрут только прокариотные организмы вроде ваших бактерий. Даже мы потеряли несколько планет, будучи не в силах своевременно синтезировать вакцину. У вас же нет ни единого шанса.
– Можно заранее отклонить ледышку и направить ее прямиком в Солнце, – небрежно отмахиваюсь я. – Тоже мне, проблема! Но все равно спасибо за предупреждение…
– Предупрежден только ты, – любезно напоминает корабль.
Да, конечно. Я не забыл. С тех пор как мне было позволено поболтать с виртуалом Вокульским, связи с Землей у меня нет. И весьма похоже, что уже не будет.
Пленник. Муха, надежно влипшая в паутину. Правда, муха именно этого и хотела, но кого это сейчас интересует? Что было, то прошло. Сегодня я пассажир, бесплатный, но и бесправный, а завтра могу оказаться кем угодно. Врагом. Мешающим инородным предметом. Пищей.
Живые звездолеты – об этом мы читали. Еще в патриархальные дообновленческие времена (кстати, а господствовал ли тогда патриархат?) некоторые сочинители додумались до верной в общем-то мысли: живое в конечном итоге сильнее неживого. Везде. Даже в космосе. Оно гибче и цепче. Оно умеет приспосабливаться и перекраивать среду под себя. Вывод прост: даешь полноценную генную технологию! Даешь живые, умные, послушные машины! Вылепим небывалое и заставим служить себе!
Не получилось. Нанотехнологии, на пороге коих человечество стояло накануне Пути Обновления, также не получили развития, столкнувшись с прямым запретом. Быть может, потенциальная опасность компьютеров, кишащих в каждой капле воды, как инфузории, и искусственных организмов искусственно преувеличивалась, не знаю. Да и кто вложит средства в создание того, в чем не ощущается никакой нужды? Мы только знали, что это возможно.
Но живые звездолеты как продукт естественной эволюции?! С ума сойти.
Я не выполнил задание. При мне еще три гранаты – одна осколочная и две с нервно-паралитическим газом – и нож-пила. Корабль не обращает никакого внимания на мой арсенал. Стоит ли ампутировать жвалы ползущей по ладони божьей коровке?
Ее не стоит даже давить, если укусит. Стряхнуть с ладони – и все. Лети, букашка.
Уничтожить живой корабль мне не по плечу, и корабль очень хорошо знает, что я давным-давно пришел к такому выводу. Он ведь читает мои мысли. Я еще жив только потому, что все еще представляю некоторый интерес для изучения. Это в лучшем для меня случае. В худшем – потому что забавен.
Разумным существам свойственно приручать менее разумных – кошечек, хомячков, собачек. При этом дикая собачья стая подлежит отстрелу, даже если не нападает. Превентивно.
Мы напали, и корабль легко уничтожил половину нашей эскадры. Несколькими часами позднее, верный своему правилу не пропускать за барьер ничего чужого, он выжег аннигиляцией базу на Ананке. Не думаю, что двенадцатый спутник Юпитера уцелел как монолитное тело, – скорее всего, на его месте возник метеорный рой да облако горячего газа.
Спустя сорок семь суток настал черед базы космофлота на Церере. Корабль любезно сообщил мне подробности боя: уничтожено более двухсот мелких целей и одна крупная, а вскоре перестала существовать и база. Астероид приобрел громадный кратер и заметно изменил орбиту, но уцелел – Церера соотносится с Ананке как арбуз с горошиной.
Смысл операции стал мне ясен, как только я узнал об уничтожении крупной цели. Вероятно, после фиаско с «Эгидой» штаб разработал новый план: попытаться прорваться за барьер, используя высокоскоростной транспортник, или корвет, или даже крейсер. При этом две-три эскадрильи боевых капсул атаковали чужака, имея задачу связать его боем. Кроме того, как и в прошлый раз, чужаку пришлось отбиваться от стаи управляемых ракет.
Он отбился. Прорваться за барьер не удалось никому.
Если бы чужака всерьез пытались уничтожить, навалившись всей Третьей эскадрой, количество пораженных им целей, крупных и мелких, перевалило бы за тысячу. Совершенно очевидно, что штаб Присциллы О'Нил ставил перед исполнителями ограниченую задачу. Проскользнуть за барьер. Выяснить, будет ли противник стремиться уничтожить цель, оказавшуюся глубоко в его тылу, или смирится с ее существованием. Попытаться понять, что же такое этот летящий на нас барьер с центром у неприметной звездочки в созвездии Геркулеса – чугунное ядро радиусом в сотню световых лет или всего лишь воздушный шарик с тонкими стенками?
Если второе, то у человечества еще есть надежда на спасение: не держаться за космические базы, а стянуть все силы к Земле и, не считаясь с потерями, проколоть в одном месте барьер – пусть он катится дальше, как грозный морской вал, под который удалось поднырнуть. Заранее разместить на ближних и дальних околоземных орбитах десятки спешно достраиваемых кораблей, сотни платформ с гамма-лазерами, тысячи пилотируемых капсул, десятки тысяч ядерных ракет, сотни тысяч надувных ложных целей – и ждать, когда налетит барьер, в надежде на то, что чужаки не смогут за приемлемое время расправиться с таким обилием целей.
Луными колониями, видимо, придется пожертвовать, как и марсианскими. Людей – вывезти. Позаботиться о подземных убежищах для населения – аннигиляционные вспышки в ближнем космосе пользы здоровью не принесут. Заранее смириться с ужасающими потерями и бурно радоваться, если Земля уцелеет, сохранив хотя бы половину космофлота. Но это, пожалуй, чересчур оптимистический вариант.
Умудренный реалист может считать крупной удачей, если Земля потеряет ВЕСЬ космофлот, если в течение нескольких месяцев на ее поверхности нельзя будет находиться без защитных средств из-за наведенной радиации, но если при всем этом ужасе уцелеют подземные убежища и хотя бы часть инфраструктуры. От голода, лучевой болезни, эпидемий и неизбежных беспорядков умрет множество людей и еще больше эксменов, но человечество выживет и со временем оправится от нокдауна. Что еще надо?
А главное, что еще остается делать? Пусть эксперимент на подступах к Церере окончился неудачей – иных вариантов обороны просто нет.
Я понимаю штабную логику.
Мошки, бьющиеся о ветровое стекло…
Сбиться в плотный рой – и попытаться пробить дыру в стекле. Внутри мобиля тоже можно жить.
Ой ли? А дезинсекталем не опрыскают? Да и кто слыхал, чтобы при встрече насекомых с ветровым стеклом страдало стекло, а не насекомые?
Мне даже нет смысла скрывать свои домыслы касательно построения обороны Земли – после Цереры корабль, несомненно, пришел к тем же выводам.
Я не знаю, как он поступит. Рискнет схватиться со всей мощью Земли в одиночку? Вызовет на подмогу десяток себе подобных? А главное, насколько далеко он готов пойти в ублажении своего второго подопечного? С чувством долга у корабля все в порядке, а вот как насчет инстинкта самосохранения?
Продолжит ли нянька до бесконечности потакать капризам малыша или однажды оттащит его подальше от опасного места, невзирая на его рев?
Я не могу его просчитать. Логика этого чудовища не строится на голом рационализме.
– Зачем ты рассказал мне о квазаре, черной дыре и вирусе? – спрашиваю я. – Чтобы доказать, что человечество все равно обречено? Ты ошибаешься. Если вы уберетесь, у нас останется… сколько там? Семь с половиной тысяч лет?
– Вряд ли больше трех тысяч, – поправляет корабль. – По нашим прогнозам, максимум через три тысячелетия одна из ближайших к вам звезд, Сириус А, не гигант и даже не субгигант, а обыкновенная белая звезда, заведомо безопасная с точки зрения ваших астрофизиков, взорвется как сверхновая неизвестного вам типа. Для жизни на вашей планете последствия будут крайне неприятны; для человечества – фатальны.
– А не много ли напастей на нашу голову?
– Если не ошибаюсь, у вас есть удачное образное понятие – полоса невезения, – охотно сообщает корабль. – Теория вероятностей распределяет катастрофы во времени случайным образом. Вам просто не повезло.
Пока я осмысливаю сказанное, он держит паузу. Затем продолжает:
– Вас ожидали бы и другие неприятности, не связанные непосредственно с ошибками развития вашей цивилизации. Полагаю, падение астероида километрового поперечника, ожидаемое через тысячу семьсот лет, вы пережили бы, хотя и не без труда. К сожалению, я не могу с достаточной точностью подсчитать вероятность самоуничтожения вашей цивилизации – тут все слишком неопределенно, у меня не хватает исходных данных. Могу только сказать, что предварительные прикидки отпускают вам срок не более двух – двух с половиной тысячелетий. У вас нет перспективы. До астероида вы, вероятно, дожили бы; до взрыва Сириуса А – уже вряд ли.
– И ты делаешь вывод, что нам незачем мучиться ожиданием худшего? – с сарказмом осведомляюсь я. – Все равно мы погибнем, а тысячелетием раньше или позже – какая разница?
– Аннигиляция не самый худший выход для вас, – немедленно изрекает он. – Что мгновенно, то безболезненно.
Голос корабля бесстрастен, но тут следует прислушиваться к смыслу, а не к тону. Неужели?.. Нет, не может быть, показалось… А если нет?
Если нет, то корабль уговаривает меня! Убеждает. Ему хочется, чтобы я согласился с ним.
– Совершенно верно, – произносит он вслух.
– А ведь ты врешь… – Ядовитейшая гримаса лезет мне на лицо, и я цежу слова сквозь зубы с шипением, точно ползучий аспид. – Ты не меня убеждаешь в своей правоте, ты себя убеждаешь. Как легко подменить вероятное на неизбежное! Как хочется это сделать! Переложить груз на других, успокоить совесть, умыть руки… И после этого ты утверждаешь, что вы продвинулись настолько, что вышли в Галактику без звездолетов? Может быть, это и есть прогресс, не знаю. Но ты боишься ответственности, продвинутый! Не перед нами, нет. Ты боишься самого себя!
Он молчит. Теперь он замолчал надолго, я его знаю. Не в первый раз мы ведем с ним такие беседы, и, вероятно, не в последний. У нас еще есть время для разговоров: Земля сгорит лишь через четыре недели.
Не знаю, захочу ли я беседовать с ним ПОСЛЕ ТОГО – в предположении, что он оставит меня в живых. И даже не хочу об этом думать.
Корабль молчит. Он, как и его сотоварищи, по-прежнему держит нерушимый кордон вокруг колыбели своей цивилизации, развлекая безмозглых подопечных, теша их территориальный инстинкт, сохраняя бортик их любимой песочницы. Какое им дело до того, что заурядная желтая звезда летит прямо на барьер, таща за собой выводок шариков-планет? Какое им дело до того, что разумные жители одной из планет вовсе не желают быть агрессорами, которых необходимо уничтожить? Тем более что предупреждение было им послано. Они все-таки собираются вторгнуться в чужие владения вместе со своей планетой и обогревающей ее звездой? Они упорно продолжают двигаться прямо на барьер со скоростью в четыре астрономических единицы в год? Тем хуже для них.
И все-таки сегодня я одержал победу. Маленькую-маленькую, сугубо частную и ровным счетом ничего не решающую. Но мне хочется верить, что это только начало.
Я знаю, что обманываю себя. Да, у корабля остались рудименты чувств, свойственных менее экзотическому живому существу, однако вряд ли мне удастся как следует надавить на них. Кораблю легче, чем мне, – он может решить все свои моральные проблемы, просто перестав со мной общаться.
Он так и делает.
Опять я не нашел нужных аргументов, да и есть ли они вообще? А если есть, то согласен ли корабль выслушать их от меня? Не та я, видно, персона. Хоть ты мекай, хоть аргумекай – все равно я перед ним ничего не значащая козявка. И даже не перед ним, а в нем, если уж быть точным. Совершенно непонятно, почему я все еще жив. Оставлен для изучения? Так ведь уже, наверное, изучен вдоль и поперек. Сохранен как собеседник? Вряд ли. Как забавная погремушка для слабоумного подопечного?
Очень может быть.
Что ж, за неимением лучшей роли побудем погремушкой. Если повезет, успею свихнуться и стать таким же дебилом, как первый подопечный. Наблюдая за уничтожением Земли, лучше пускать слюни, чем трястись от бессильной ярости.
– Кис-кис! Иди сюда.
«Кис-кис» ему явно не подходит. Но как подозвать страховидную черепаху – «череп-череп», что ли?
Самому мне двигаться лень – три «же» не шутка. Корабль думает прежде всего о потребностях главного подопечного, а уж потом о моих. Уже который месяц я вешу два с половиной центнера. Любой человек нормального сложения, не говоря уже о толстяках, за такое время, наверное, помер бы, а я живу, досадуя, правда, на то, что я не сухопарый йог. Поначалу адски болели мышцы, особенно дыхательные, но в конце концов они только окрепли, а небогатые запасы жирка давно вытопились. Но двигаться все равно неохота.
Сообщи мне корабль, что изменил свои планы, – да я колесом пройдусь и оторву чечетку! Авось сердце выдержит. А так – лучше полежу. Лежать пластом при тройной тяжести – уже физзарядка.
– Цып-цып, Двускелетный! Ути-ути…
Бронированный урод, равно похожий на черепаху и личинку крупного жука, радостно ползет ко мне – услышал. Первым делом игриво прихватывает жвалами мое запястье. Не всерьез, играючи. Захочет – отстрижет руку начисто. Но и я позволяю ему приближаться ко мне лишь тогда, когда ясно вижу: он хочет игры.
Ему игра, а я устал считать шрамы.
Достаю нож-пилу. Гранату ему лучше не показывать – рассвирепеет. Помнит, как его шарахнуло. А нож в его насекомом восприятии ни с чем опасным не ассоциируется.
Подранить его ножом я мог бы, это точно. Теперь знаю, куда надо просунуть лезвие и как повернуть. Наверное, смог бы и убить, да что это даст? Корабль играючи восстановит своего подопечного, а меня в любой момент может прихлопнуть, как муху. Без восстановления.
Когда я впервые подумал об этом, в голову залезла и другая мысль: чего ради продвинутые корабли-самки возятся со своими выжившими из ума самцами? Нежность, иллюзия материнства, радость заботы о несмышленышах – это ясно, но разве нельзя было модифицировать безмозглых Двускелетных во что-нибудь более разумное? Так-таки нельзя? При потрясающем воображение могуществе живых кораблей? Да не может того быть, чтобы нельзя!..
И сейчас же корабль дал ответ на невысказанный вопрос:
– У нас не было цели. Теперь цель есть. Ты предлагаешь нам кратчайший путь к ее достижению?
Ирония пополам с горечью звучала в его словах. И я все понял. Я понял, что безжалостно ткнул пальцем в «болевую точку» – живые корабли вовсе не стремились достичь своей цели как можно скорее. Их бы воля, так они бы отодвинули достижение цели в бесконечность. Да, достичь цели – радость. Но достичь ее и вновь остаться без цели и смысла существования – боль и ужас. Разумнее не форсировать, пусть все идет своим чередом: Двускелетные несмышленыши играют в космической песочнице, радостно разрушая чужие куличики, а взрослые заботливо и снисходительно пестуют малышню. Играйте, детки!
– Нюхай, Шарик, нюхай, – бормочу я, тыча рукояткой ножа между жвалами и пористым наростом – предположительно органом обоняния. – Нюхай, ну!
Жвалы клацают, но я успеваю отдернуть руку.
– Я не сказал «хватай», я сказал «нюхай». А теперь – апорт! Взять!
Швыряю нож абы как. Даже если он угодит в живую стенку помещения не рукояткой, а острием, кораблю это не повредит. Вероятно, нож даже не вонзится, а просто отскочит.
Так и есть.
Шумно сопя, Двускелетный лихо разворачивается на месте – маневренность у него что надо – и бросается за добычей. Клац – нож уже в жвалах.
– Апорт! Сюда тащи! Апорт, Бобик!
Двускелетный семенит ко мне, предвкушая удовольствие: сейчас моя роль в игре состоит в том, чтобы отнять у него нож-пилу, а его задача – не отдать. Жвалы у несмышленыша мощные, как гидравлический резак. Нож сработан из очень хорошей стали и только потому еще цел. Но у рукоятки вид плачевный.
– Фу, Полкан, фу! Отдай…
Мне удается поймать рукоятку, и мы тянем в разные стороны. Двускелетный сильнее. Мотает башкой, урчит от восторга и пятится. Я юзом еду за ним по полу. Внезапный рывок – и рукоятка выскальзывает из потной ладони. Слабоумное дитятко вне себя от радости – перевернулось на спину и молотит в воздухе лапами, не разжимая, однако, жвал. Вот урод.
– Эй, Кабысдох! На что тебе нож? Верни владельцу.
Он тешится еще минут пять. Затем следует внезапный вздрыг, и я едва успеваю увернуться. Вращающаяся в полете полоса стали совершает воздушное путешествие, проносясь в опасной близости от моего лица и отскакивает от дальней стены.
Вернул все-таки. Умница. Что я без ножа? Ни постричься, ни побриться, ни ногти обрезать. Лезвие хорошо держит заточку, и не надо просить корабль вырастить для меня наждачный брусок.
Я подбираю нож, а Двускелетный чего-то ждет. Ну чего тебе? Моя-твоя не понимай. Поиграли – хватит.
Его бросок стремителен. При тройной тяжести семенящий бег на коротких лапах – то, что надо. Жираф сразу переломал бы себе ноги.
Клац! Я снова без ножа. Вздрыг – нож опять летит куда-то, а Двускелетный, сомкнув жвалы, тычется в меня головой. Его толчки становятся все настойчивее. Чего тебе, уродец? Никак хочешь поменяться ролями – чтобы ты, значит, метал, а я, значит, бегал?..
А ведь он точно этого хочет… Апорт, Тим!
Ага, сейчас! Еще хвостом повиляю. Уйди.
Не знаю, плакать мне или смеяться. Рыдать от бессилия что-либо изменить или злобно хохотать над чужаками – как опекунами, так и их подопечными. Правда, все это я уже проделывал не раз и не десять. Может, для разнообразия повыть на Луну?
Нет Луны. Возможно, корабль мне ее покажет, если я попрошу, но ведь рядышком я увижу более крупную горошину Земли. Увижу, зная, что с нею произойдет менее чем через месяц.
И тогда я точно завою. Вот только для корабля мой отчаянный вой ничуть не лучший аргумент, чем шорох мыши или стрекот кузнечика. А разве шум леса мешал кому-нибудь наломать дров?
Двускелетный шумно возится, кажется, собираясь устроить под меня подкоп. По-моему, он не отстанет. Ну что тебе, образина? Все-таки хочешь продолжить игру? Уверен? «Что наша жизнь? Игра!» Не помню, чьи слова, но это о нас с тобой. Понял, уродина? Вижу, понял…
Ага, так я и побежал на карачках… Сам бегай. Ладно, уж так и быть, я принесу тебе нож, но только своим способом. Через Вязкий мир путь ближе. Кому-то он наказание, а мне – краткий отдых.
Там хотя бы тяжесть нормальная.
Назад: Первый из могикан
Дальше: 5

Антон
Перезвоните мне пожалуйста по номеру 8(953)367-35-45 Антон.