Глава 5 РАЗЫСКИВАЕМЫЙ

Книга: 1000 и один день. Первый из могикан

* * *

Узкая золотая полоска медленно ползет по ворсистому ковру на полу кабинета, изломившись на плинтусе и продолжив себя по гобелену с изображением пасущихся оленей на противоположной от окна стене. В полоске блуждают и ярко светятся пылинки. Закат роскошен – но для меня и хозяйки коттеджа он только и сумел, что проникнуть в кабинет сквозь узкую щель между шторой и оконной рамой. Не затронутая этой веселой полоской часть кабинета кажется мрачнее, чем она есть.

Щель? Пусть. Не стану трогать штору. Даже если кто-то подберется к самому окну, он все равно ничего не увидит внутри. Там темно и пусто, хозяйки нет дома.

Несколько раз принимался звонить телефон. Умолкал на время и начинал сызнова, очень настойчиво. В конце концов я вынул из него батарейки. Хозяйка ушла и забыла мобильник дома, понятно?

Слабо светится экран, улиткой ползет время. Уже пошел второй час, с тех пор как я разместил в условленных почтовых ящиках приглашение к разговору на имя Вероники В. То ли фамилия это самое «В», то ли прозвище, то ли матчество – неясно. Вероника Варваровна, например. Смотрится совершенно невинно. Возможно и даже вероятно, что среди тех, кто регулярно просматривает эти почтовые ящики, найдется несколько Вероник В., но только одна из них знает пароль, остальным ничего не светит.

Верно, у моей Вероники дела – слоняется с сервера на сервер, не реагируя на мой вызов. Единственное, в чем я уверен, – она в Сети, а значит, рано или поздно наткнется на мой вызов. Только бы не слишком поздно.

Солнечная полоска переползает на полированный шкаф, видимо, один из тех, к которым ощущал особую приязнь мой литературный однофамилец. Так и не удосужился прочесть – отчего сей психический заскок? Можно предположить, что тот Гаев хранил в шкафу сексатор, – тогда все становится понятно, обыкновенная фетишизация сопутствующих сексу предметов.

В ожидании вызова экран беззвучно демонстрирует двадцатую серию старой исторической эпопеи «Сердце Анастасии», посвященной окончательному становлению человечества на Путь Обновления. На экране кадры центрального эпизода восстания самцов: ревущая и воющая толпа звероподобных негодяев, сминая охрану, врывается в здание Межпарламентской Ассамблеи Всемирной Конфедерации, грязные коротконогие мужики тараканами разбегаются по коридорам, круша и ломая все, что нельзя растащить, ловят, насилуют и садистски убивают несчастных женщин, почему-либо не сумевших ускользнуть Вязким миром от стремительно катящегося вала дикой вакханалии... Одновременно другие толпы, состоящие из узколобых религиозных сепаратистов, громят повсюду храмы Первоматери, оскверняя алтари и гоняясь за жрицами. Я видел эту серию. Через пять минут экранного времени Анастасия Шмалько, тогда еще не председатель Ассамблеи, а всего лишь депутат от Славянской Федерации, сама чудом вырвавшаяся из волосатых лап насильников, окоротит растерявшихся, возьмет бразды, бросит в бой всех, кто попадет ей под руку, вооружит наскоро созданные добровольческие женские батальоны и покажет самцам их настоящее место. В следующей серии многочисленные, но не способные к телепортации инсургенты будут повсеместно разгромлены, и после жаркой борьбы с тайными мужскими приспешницами в Ассамблее Анастасия займет пост председателя с правом законодательной инициативы, каковым правом и воспользуется в полной мере – на протяжении десятка серий. В тридцать первой, если не ошибаюсь, серии она добьется принятия пакета законов, окончательно знаменующих становление на Путь: отказ от традиционной семьи как инструмента угнетения женщины, лишение зарвавшихся самцов ряда прав, в том числе права на соитие, раздельное воспитание девочек и юных эксменов. Будет и неприятие нового, и саботаж, будут и открытые мятежи, особенно в Азии и Африке. А в сороковой, последней серии горячее сердце Анастасии Шмалько пробьет навылет пуля снайпера, злобного самца, не смирившегося с тем, что отныне он – эксмен...

Пусть это неправда. Пусть на самом деле Анастасию Шмалько разорвала пронесенной на теле бомбой самоубийца-одиночка, индуистка, у которой отняли мужа. Ну и что?

Белая кошка, насытившись, мяукнув пару раз и убедившись, что никто не почешет ей за ухом, теперь спит на коленях у хозяйки, свернувшись уютным клубком. Моя пленница не шевелится. Не может быть, чтобы за это время у нее не зачесалось что-нибудь или не затекли примотанные к подлокотникам руки, а поди ж ты – не жалуется. Ну-ну, валяй дальше. Не то удивительно, что она меня презирает – это как раз нормально, – а то, что она не попыталась вырваться, когда я перехватывал ее, вылезая из машины, и не подняла крик. Для шока была, пожалуй, чересчур спокойна. Нет, это не шок... Что же тогда – умная?..

Если да, то это значит только, что мои неприятности отодвигаются на некоторый срок.

Стоп! А не кретин ли я?

Он самый. Ясно, что федеральная безопасность давно интересовалась телепортирующим эксменом. Байки байками, а бдительность бдительностью, особенно если персонаж расхожих легенд – угроза всему мировому порядку, пусть на первый взгляд угроза вполне химерическая. Ясно, что в какой-то момент я попал под подозрение и меня ненавязчиво пасли, не форсируя события раньше времени. Ясно также, что явившаяся за мною холеная дама попросту спровоцировала меня – она НЕ ЗНАЛА, кто стоит перед нею: искомый уникум или пустышка. И я сам – сам! – сыграл ей на руку, поддавшись постыдной панике, нырнув в Вязкий мир прямо на ее глазах... вместо того чтобы до конца изображать заурядного эксмена Тима Молнию... никакая медицина меня не расколола бы... О идиот! Хотя... что я могу знать о внутренних методах Департамента федеральной безопасности? Даже я придумал бы, как заставить клиента очень-очень сильно ЗАХОТЕТЬ телепортировать...

Как всегда, вслед за сделанной глупостью спешат оправдания. Вряд ли они мне помогут.

Когда же мною заинтересовались?.. После того боя с Саблезубым? Или гораздо раньше – после того как я телепортировал на виду у банды подвыпивших юниц из тех, кого называют социально нестабильным контингентом? Всякий житель эксменских кварталов знает, что в одиночку лучше с ними не встречаться: хорошо, если только измордуют до кровавых соплей, а то ведь спустят с жертвы штаны и раздавят тестикулы, дабы эксменской сволочи неповадно было походить на производителя. Я видел результаты такой обработки – зрелище то еще. Да кто их не видел!..

Ударить женщину, хотя бы и отбиваясь, – преступление, а звать полицию почти бесполезно. Если патруль все же окажется поблизости и вмешается – бывают чудеса – или из-за ближайшего угла вывернет компания эксменов, готовая вступиться за бедолагу, – юницы с хлопками исчезают в разные стороны, диффундируя сквозь стены. Поди догони. Да только три года назад я диффундировал сам, не дожидаясь удара цепью. Неужели меня пасут еще с тех пор?..

Тогда почему за мной пришли только сейчас? Что изменилось, что заставило их форсировать события, имея в активе лишь подозрение?

Конечно, меня должны были взять еще там, в комплексе. По правде говоря, мои шансы уйти были ничтожны... а вот ушел. Выгадал несколько часов личной свободы – а что дальше? Пробираться вон из цивилизации, в тайгу, в горы, в малодоступные медвежьи углы, где, как говорят, еще живут натуральным хозяйством крошечные патриархальные общины, не приемлющие Путь Обновления, отгородившиеся от остального мира? Оттуда не выдадут – но ведь федералы, не поймав меня в течение нескольких дней, методично и планомерно перетрясут все труднодоступные убежища, на которые из-за их ничтожности власть пока не обращает внимания! И сам не спасусь, и других подставлю. Нет уж, хватит подстав...

Да и не удастся мне туда добраться, не о чем и говорить.

Что же делать? Приди, Вероника, вразуми загнанного зверя... он без тебя с ума сойдет. Приди и утешь, мне страшно.

Не идет. Может быть, разговор поможет успокоиться?

– Как тебя зовут? – вполголоса спрашиваю я пленницу, затем, спохватившись, вынимаю вату из ее ушей и повторяю вопрос. Я почти уверен, что ответом мне будет презрительное молчание, но, к своему удивлению, ошибаюсь.

– Не «тебя», убогий. «Вас».

– Тебе не стоит меня раздражать, – говорю я задумчиво. – Сейчас я твой хозяин, а не наоборот... пусть ненадолго. Как ты уже слышала, я по природе не убийца и не насильник, но не надо делать из этого далеко идущие выводы. Терять мне нечего, а вот с тобой случилась неприятность. Если хочешь благополучно выбраться из нее – не заставляй меня нервничать. Твое имя?

Запинка – и с натугой произнесенное:

– Иоланта.

– Так где же твоя подружка, Иоланта?

Молчание. Она и вправду умна, какой ей смысл отвечать на мои шпильки? В спальне одна кровать, узкая и неудобная для лесбийских забав, домашние тапочки – одни. Коробка из-под женского сексатора небрежно задвинута в угол. Только глупый не поймет, что никакой подружки нет, эта блондинка занимает коттедж одна. Более того, к ней не часто ходят гости.

Одинокая. Пожалуй, ей под тридцать, а значит, по закону она уже должна иметь хотя бы одного ребенка. Разве что редчайший неизлечимый случай бесплодия?.. Нет, вряд ли. Это нонсенс. Скорее всего ей не повезло: родила мальчика и, естественно, сдала его в питомник. Или даже двух мальчиков. По тому же закону коррекция пола будущего плода при искусственном осеменении производится лишь после трех неудачных попыток, завершившихся вынашиванием и рождением эксменов...

Ну да. Илоты совершенно необходимы, пусть и отвратительны большинству людей. Они грубы и невежественны, склонны к мужеложеству и многим иным порокам, от них дурно пахнет, они всегда готовы на пакость и предательство, им нельзя доверять. Нечего и говорить о том, что им неведомы тончайшие движения человеческой души, сравнимой с едва заметным дуновением утреннего ветерка или игрой световых пятен на опавшей листве, те движения души, что рождают художников и поэтов, – нет, этого им не постичь никогда. Илоты годятся лишь для выполнения грубой, грязной, скучной работы, и, к сожалению, лучшие из них необходимы как доноры семени, чтобы потомство рождалось здоровым. Увы, абсолютное совершенство недостижимо: животные атавизмы в психике некоторых настоящих людей, не всегда успешно корректирующиеся воспитанием, до сих пор приводят к извращениям в половом поведении: от натужно допустимых – пользоваться сексатором в виде механического самца – до однозначно караемых – вступать в связь с эксменом, преступно возвышая его до ранга мужчины и опуская человека на уровень самки.

Судя по задвинутой в угол коробке, моя пленница пользуется сексатором наипростейшей модели. Я даже готов поручиться, что у нее отведены на секс специальные часы, как на гимнастику, – почему бы нет? Это характеризует ее с самой лучшей стороны. Что может быть достойнее, чем деловито отдать дань природе ради душевного спокойствия и здоровья, не возводя удовлетворение примитивных потребностей в ранг цели жизни?

Почему-то мне кажется, что ЭТА легко отдала своих детей, не позволив атавистическим материнским инстинктам взять верх над разумом. Быть настоящим человеком не так-то просто, хотя это умение воспитывается с детства и всячески культивируется. Иоланта справилась. Человек может растить и воспитывать только человека, не эксмена. Настоящий человек не сумеет воспитать настоящего раба. Та далекая женщина, от которой исходили доброта и тепло, – моя мать – сильно рисковала собой и мною, попытавшись скрыть сына от общества. Будь я постарше, меня, вероятно, ликвидировали бы как принципиально неисправимого, как ненужный уродливый бугор на снивелированной и отшлифованной плоскости...

А на стенах комнаты – акварельки в простеньких рамках и даже вовсе без рамок, на кнопках. Пейзажики. Лес. Солнечная лужайка. Дождь над морским заливом. Я не знаток живописи, но, по-моему, исполнено посредственно. Так и должно быть: по статистике, половина людей занимается каким-либо искусством, а природа скупа на раздачу талантов, слабо ей вдохнуть искру аж в шесть миллиардов человек.

– Где ты служишь? – продолжаю я допрос пленницы.

Не исключено, что она нигде не служит, а живет на ренту, развлекаясь малеванием акварелек. Но она отвечает:

– В Департаменте юстиции.

– Мужской или женской?

– Человеческой.

Каков вопрос, таков ответ. Знай свое место, эксмен!

– Кем?

– Секретарем уголовного суда.

Что ж, очень может быть. Достаточный, но не чрезмерный комфорт жилища, пожалуй, это подтверждает, равно как и ухоженный личный мобиль сравнительно новой модели, а главное, работающий на бензино-метаноловой смеси – не городской электродрандулет, ежедневно нуждающийся в подзарядке на техстанции.

Секретарь уголовного суда... Интересно, какие такие дела разбираются в том суде? Какие социальные язвы разъедают сытый и самоуспокоенный мир спартиатов? Неужели те же самые, вечные и неискоренимые: оскорбление общественной морали, уклонение от налогов, хулиганство, воровство, грабежи, убийства и так далее? Да, наверное. Вплоть до сознательного вредительства, частого в мире илотов и, вероятно, очень редкого, но все же иногда случающегося в мире их хозяев...

Наверное, дело моей матери тоже разбиралось в уголовном суде, и попытка скрыть сына-эксмена от общества была квалифицирована как кража...

Впрочем, что я понимаю в человеческих законах? Зачем мне они?

– Ты умеешь телепортировать от рождения? – Любопытство пленницы берет верх над оскорбленной гордостью.

– Ты думала, это сказки?

– В большом мире больше исключений, – изрекает она. – Ты не подвергался транссексуальной операции?

Я фыркаю:

– Моя игрек-хромосома при мне. Кто возьмется сделать запрещенную операцию? И какая дура захочет стать эксменом? Проще выправить нарушенный гормональный баланс.

– Первоматерь! – удивляется пленница. – Ты и такие слова знаешь?

– Заткнись.

– Тебе лучше сдаться, уникум. Наверняка тебя ищут повсюду.

– Можешь не сомневаться, – угрюмо бурчу я.

– Тогда сдавайся. Тебя все равно поймают рано или поздно. Скорее рано. За тобой ведь гнались, когда ты укрылся в моей машине? Значит, о тебе известно кому следует. Ты просто не в состоянии себе представить, какие силы будут брошены на твою поимку.

Зря она так думает. Как раз последнее я очень хорошо представляю. Заодно со спецподразделениями поднята на ноги и полиция – федеральная безопасность готова допустить широкую утечку информации о телепортирующем эксмене, только бы не дать ему уйти. Трясут ребят и Маму Клаву – где мог укрыться Тим Молния? Мои портреты обнародованы – вероятно, с легендой о беглом маньяке. Сто процентов женщин и две трети эксменов с радостью примут участие в травле.

– Никогда не слыхал, что мужчинам запрещено телепортировать, – иронизирую я. – Какую статью закона я нарушил?

– Не глупи. Сопротивление властям, похищение человека, нарушение неприкосновенности жилища – формальных поводов для ареста более чем достаточно. Тем более для ареста эксмена. Не знаю только, захотят ли тебя взять живьем, чтобы медицина разобралась в феномене, или сразу уничтожат. Советую сдаться, это все-таки шанс... прожить подольше.

– Благодарю за совет, – бурчу я.

Мы замолкаем. Я выхожу в туалет, мою руки и смотрюсь в зеркало. Да, Тимофей Гаев, ты влип, и это написано у тебя на роже. Что ты намерен делать, если Вероника посоветует тебе поступать по своему разумению? И есть ли оно у тебя вообще, хоть какое-то разумение? Идиот и сволочь. Где-то наследил, засветился, подставил ребят...

На полочке – набор косметики. Чепуху твердили социопсихологи позапрошлого века, надутые, самовлюбленные мудрецы: женщина стремится стать красивой вовсе не ради победы в конкуренции за мужчину, мужика, самца – ей надо затмить других женщин прежде всего ради себя самой. Переплюнуть. Не обязательно быть первой в красоте – достаточно первенствовать в моде, даже если новое модное поветрие донельзя уродливо. Не знаю, как у животных, а у человека тщеславие издавна шло впереди вульгарного инстинкта продолжения рода. Это ли не прогресс по сравнению с прочей фауной?

Да, хозяйка этого жилища – правильная. Все чисто, опрятно, баночки и флакончики на полочке расставлены в ряд с одинаковыми интервалами. Кошачий лоток на полу – и тот блестит чистотой. Никакой присохшей зубной пасты в раковине. Сразу видно: человек здесь живет, а не эксмен, у которого повсюду грязь и свинство.

Бытовая техника – на уровне, но без особых изысков, что и рекомендовано свыше. Наверное, прав был старый привратник Ярослав Вокульский: в смысле техники и всяких облегчающих жизнь причиндалов человечество обрело практически все, о чем оно мечтало, еще в начале третьего тысячелетия, если не в конце второго. Разумеется, обрели не все (многим не хватало еды, не говоря уже об удовлетворении более сложных желаний), и, разумеется, лишь в границах физически возможного. Летать? Пожалуйте на борт. Мгновенно и без проблем связаться с человеком на другой стороне земного шара? Войдите в Сеть или просто наберите номер. Изменить уродливую внешность? Запросто. Одержать победу над раком, проказой, СПИДом, чумой и прочими бичами человечества? Сделано. Ну, почти сделано. Безболезненно избавиться от алкогольной или наркотической зависимости? И это возможно. Управлять погодой? Тоже есть кое-какой прогресс. Получить в трудной ситуации конфиденциальную подсказку от Сети, выверенную рекомендацию на основе всей суммы человеческих знаний? Тьфу, не о чем и говорить. Слетать в космос? Гм. Простите, а зачем? Разве нормальному разумному обывателю плохо живется на Земле? Лишь в последние десятилетия космические программы были расширены, и в космос отправлены уже тысячи эксменов. Коли население планеты мало-помалу растет, надо уже сейчас подумать о новых местах для жизни, разумеется, достойной человека, вот эксмены и трудятся, сооружая лунные и марсианские поселки...

Одним словом, уже давно человечество приблизилось к физическому пределу мечтаний, но не стало от этого счастливее, а дальше пошло изобретение новых потребностей и обильное их удовлетворение. С теми же результатами, зато с чудовищным истощением ресурсов планеты. Тупик. Да, Вокульский был прав: без Пути Обновления я сейчас в лучшем случае ползал бы по помойке, выискивая крохи незараженной пищи, и дышал тем, что еще осталось от воздуха...

Но можно двигаться не вглубь, а вширь. Можно обеспечить людям удовлетворение лишь сравнительно несложных желаний, признав их естественными, – зато сделать это удовлетворение доступным любому человеку, а кое-что – даже эксменам. Нельзя телепортировать на межконтинентальные расстояния, даже ухитрившись протащить с собой в Вязкий мир небольшой ракетный двигатель? Да, нельзя. И надо смириться перед физически недостижимым, радуясь самому факту: телепортация женщин, пусть недальнобойная и мучительная, – единственное средство сохранить спасительный для человечества уклад, тот железный обруч, что не дает бочке с треском распасться на гнутые доски.

И никто не спрашивает засоленный в бочке огурец, хорошо ли ему там живется. Вопрос бессмыслен. Так надо, и все. Сиди в рассоле. Соответствуй. Высклизнул из рук при попытке ухватить, упал, заюлил по нечистому полу – сам виноват, отправляйся в помойное ведро.

Я возвращаюсь в кабинет. На экране еще не кончилась сегодняшняя порция «Сердца Анастасии», но уже видно, что упившиеся кровью невинных жертв самцы скоро схлопочут по полной программе. Кошка проснулась, спрыгнула с колен хозяйки и теперь смотрит на меня: кто, мол, такой? Хорошо, что это только кошка, а не бультерьер. Моя правильная блондинка как сидела в кресле, так и сидит, не соблазнившись за время моего отсутствия ни закричать, ни доелозить с креслом до окна, дабы привлечь внимание соседей. И впрямь умная.

– Мне тоже надо... выйти, – сдавленно говорит пленница.

– Куда еще? – задаю я глупый вопрос.

– В туалет! – На этот раз в ее голосе хорошо улавливается ярость, вызванная бессильным унижением. Словно бабуин нагадил с ветки на спящую львицу, а львица не в силах достать наглеца лапой. Она вынуждена просить у эксмена позволения справить естественную потребность!

– Можно, – говорю я, подумав. – Только со мной. Я буду держать тебя за руку. Иначе – извини.

Она скрипит зубами. Нет, специально унижать ее не входит в мои планы. Хотя мог бы. Снявши волосы, по вшам не плачут, как говорит стригаль нашего квартала, обрабатывая кого под ежик, кого под бокс. Теперь мне вообще все можно.

Но очень мне надо, чтобы птичка упорхнула!

Я бесцельно жду. Нет, эта блондиночка скорее умрет жалкой смертью, чем согласится на мое предложение.

– В чулане есть моток толстой проволоки, – наконец говорит она. – Ты можешь привязать ее ко мне и остаться за дверью. Можешь связать мне руки спереди. Я не сбегу. Ты же понимаешь, что это невозможно.

Иду осматривать проволоку и дверь туалета – нельзя ли перерубить первую, резко захлопнув вторую? Нельзя. Проволока изолированная, свита из медных и стальных жил, такую не скоро сломаешь и не перекусишь зубами, а больше перекусить и нечем... Похоже, пленница действительно стремится использовать туалет по назначению, не особенно надеясь создать удобную для бегства ситуацию.

Так и есть.

Мы возвращаемся, я перевожу дух, а она безропотно позволяет мне снова примотать ее к креслу. Странное спокойствие... Будто она твердо убеждена, что в любом случае все кончится для нее всего-навсего воспоминаниями о бездарно потерянном вечере. Неужели она мне поверила? Да нет, не может быть. Поднимется пальба – я же прикроюсь заложницей как живым щитом, уж это-то она должна понимать...

Тогда почему она спокойна?

Я не вижу ее лица, но чувствую, что она молча усмехается. Она тоже не видит меня, но по звукам догадывается, что я не нахожу себе места. Должно быть, ты изрядно смешон, здоровенный, мускулистый парень Тим Молния, – не усидишь на месте, суетишься, подсигиваешь в нетерпении, считаешь в уме до ста, затем еще раз до ста и еще: когда же наконец придет тот мудрый и всепонимающий, кто охладит твои дымящиеся мозги, поймет, простит, а главное – посоветует?..

Где ты, Вероника? Приди.

Глава 5
РАЗЫСКИВАЕМЫЙ

– Ну, еще раз... Готов?

– Давно.

– Пошел.

Для внешнего наблюдателя два хлопка сливаются воедино. То есть для наблюдателя, находящегося вместе со мной в безэховой камере, служащей для акустических испытаний бортовой аппаратуры. Не дело, если какой-нибудь блок или волноводное сочленение войдет в механический резонанс от дикого рева движков стартовой ступени да и разрушится ко всем чертям. Нормальный вибростенд не в состоянии обеспечить весь диапазон вибраций, принимаемых на себя аппаратурой во время старта, и работа двигателей имитируется здесь. Если бы звукоизлучатели были задействованы хотя бы на четверть мощности, я бы отключился в ту же секунду и, вероятно, умер от шока, как еще до моего прихода в КБ умер один наладчик, втайне накачавшийся «сэкономленным» денатуратом и не придумавший ничего лучшего, чем завалиться спать в камере акустических испытаний. Впрочем, один-два намека заставили меня усомниться в том, что это была случайность. Чересчур любопытным стукачам случается уходить в лучший мир и более диковинными способами.

Звук внутри камеры убивает, но вне ее, заглушенный многослойным ячеистым покрытием стен, почти не слышен. Хорошая камера для испытаний... не только акустических. Разумеется, двойной хлопок от моей телепортации вовне не слышен.

Я вынырнул из Вязкого мира возле ячеистой стены, за которую сразу и ухватился, чтобы не упасть, и все дышал, дышал, дышал... По моим часам, я находился в лиловом желе более двух минут – для дяди Левы мгновенно перепрыгнул из одного угла камеры в другой.

– Ну как? – спросил он, теребя седеющую бородку. – Опять пусто?

Ловя ртом спертый воздух, я напоминал рыбу и был, как рыба, нем, оттого лишь усиленно закивал.

Дядя Лева, он же старший техник Лев Лашезин, терпеливо ждал, когда ко мне вернется способность издавать членораздельные звуки.

– Пропустить не мог? – спросил он, дождавшись.

– Нет... Все осмотрел... ощупал даже. Пропал маячок...

Дядя Лева кивнул: отрицательный результат, мол, все равно результат.

– Это уже четвертый, – сказал он. – Хватит или нет, как думаешь?

– Давно пора прекратить, – отозвался я. – Ясно же: что в Вязкий мир попало, то пропало... если уже успел вынырнуть. Что забыл там, то уже не найдешь.

– А куда же оно все-таки девается?

Это я и сам хотел бы знать. Никто еще не замечал в Вязком мире хотя бы слабого движения тамошней странной субстанции, не ощущал, оставаясь на месте, собственного течения лиловой мглы, а стало быть, по логике, оставленный в Вязком мире предмет мог быть найден при следующем нырке. Оставляй там что угодно – предмет, укутанный лиловой мглой, будет недвижно висеть там, где ты его бросил, его можно нащупать и снова взять в руки, но вынырнуть хоть на секунду означает потерять предмет навсегда. Говорят, что курсанток-спецназовок на первых занятиях по дальней телепортации и слепому ориентированию заставляют накрепко привязывать к себе все, что может потеряться в Вязком мире, в первую очередь оружие. Наши самодельные маячки горят ослепительно ярким светом и вдобавок издают громкий, на редкость противный звук, думаю, их можно было бы найти хоть в цистерне с мазутом. В Вязком мире – нет. Никто не знает, почему так происходит, ни одно практическое руководство по телепортации, ни одна доступная теоретическая статья не дают ответа на этот вопрос. Да если бы только на этот! Вот мы с дядей Левой и экспериментируем, таясь от начальства, и пытаемся понять, что же такое Вязкий мир, – по-моему, совершенно напрасно.

Нет смысла изучать его фундаментальные свойства – они многократно описаны. А вот понять их нам, по-видимому, не дано. Собственно, у нас только один частный, но насущный и очень опасный интерес – попытаться постичь, почему Вязкий мир открыт для меня, одного-единственного эксмена, и закрыт для всех остальных, – однако и тут у нас нет никаких успехов. Вот дядя Лева и мудрит, пытаясь охватить проблему шире, а по-моему, тычется наугад, как слепой котенок, без всякого смысла.

– Откуда я знаю, куда оно девается? Пропадает – и все. Хочешь я скажу тебе, почему оно пропадает?

– Ну? – В голосе дяди Левы только глухой не услышал бы скепсис. После техникума я проработал в КБ всего год и, хотя постарался зарекомендовать себя эксменом с мозгами, для дяди Левы еще далеко не авторитет. По его мнению, Вязкий мир – что-то вроде хитро закрученных высокочастотных полей в разработанных им штуковинах – специалисту не нужно их видеть, чтобы знать их заковыристую конфигурацию. Он с самого начала пребывал в убеждении, что понимает Вязкий мир лучше меня.

– Телепортирующий сам создает себе Вязкий мир, каждый раз новый. Ты станешь искать в Калахари фляжку воды, забытую в Гоби? А мы последнее время только этим и занимаемся.

Дядя Лева остановил взгляд. Когда ему случается крепко задуматься, он превращается в истукана. Хоть маши рукой перед его глазами, хоть дуй ему в ухо – реакции никакой. Однажды ему случилось впасть в оцепенение как раз во время неожиданного визита начальства в лабораторию (мысль, видите ли, в голову пришла) – схлопотал в итоге штраф в размере полуоклада. Сорок полосатеньких! И как раз в то время, когда их можно было сменять на женские – зелененькие – по курсу всего-навсего семь к двум! Ходил потом, клянчил в долг до аванса...

– Ты так думаешь? – только и сказал он, выйдя из ступора.

– А как еще? Объективным я его считать не могу. Пробы газа меня еще ни в чем не убеждают. И вообще, если что-то не желает подчиняться никакой логике – значит, это чисто человеческое, и точка.

– Хорошо же ты о людях... – покривил губы дядя Лева, – хотя тут я с тобой согласен...

– Нам – что? Мы-то эксмены.

– Молодец, – сказал дядя Лева. – Вот так и говори при всех. А при мне не надо, понял?

– Понял.

– Понятливый... Расскажи-ка еще раз, как тебя к нам пристроили.

– Не пристроили, а посоветовали, – возмутился я. – Кто он такой, чтобы пристраивать? Просто... один человек подсказал мне, как себя вести.

– А как?

– Будто не знаешь. Быть в числе лучших, но не самым лучшим, способным, но не чересчур талантливым. Пожалуй, даже чуть-чуть тугодумом. Главное – старательным. Тогда, мол, возьмут в техникум. И взяли. Как раз на радиотехнику – у них был недобор.

– А потом?

– Точно так же. В первые не лез, до последних не опускался. Золотая середина. Меня даже спросили, где я хочу работать... ну я и назвал. Уважили.

– А как ты думаешь, почему тебе советовали не быть первым?

– Потому что первым выбора не предлагали. Я знаю.

– Верно. А почему им не предлагали выбора?

Я пожал плечами. Над этим вопросом я как-то не задумывался.

– Ну, наверное, на самых способных были заявки откуда-нибудь...

– Вот и дурак. Год работаешь, а такой простой вещи не понял. Самые способные работают хотя и по специальности, но где-нибудь очень сбоку. Талантливый инженер-электронщик, к примеру, в лучшем случае станет десятником на производстве печатных плат и там заржавеет. А когда сопьется, его выкинут в подметалы. Шибко умные не нужны, понял? Они опасны уже потому, что и без всякой телепортации могут со временем устроить подкоп под систему – сами того не желая, простой логикой событий. Мы со своим якобы среднетехническим и без того на голову выше нашего начальства с их якобы высшим университетским – они и не хотят, чтобы на две головы. Бабам не нужны технические революции, им нужны стабильность и, уж так и быть, медленный-медленный прогресс. Им никогда не понять, что любую железяку нужно любить, чтобы она работала как следует! – Последние слова дядя Лева почти выкрикнул – наболело, видно, – но сейчас же спохватился и понизил голос. – Есть, конечно, и среди них исключения... но именно исключения, Тимка! На нас, мужиках, все держится, и ты меня с глазу на глаз эксменом не называй – заеду невзначай в рыло, даром что ты такой бугай. Понял?

– Понял, – улыбнулся я. – Крамола. Люблю.

– И не скалься мне тут, феномен. Пошли.

– Куда?

– В лабораторию. Уговорил, на сегодня хватит.

Рабочие часы уже истекли – лаборатория была пуста, персонал давно вывалился через проходную кто в подземку, кто к остановкам автобусов-экспрессов с затемненными стеклами, шпарящих прямиком в спальные кварталы эксменов. Блестел свежевымытый пол, пахло жидким мылом, нагретым металлом, озоном от недавно выключенных приборов и горелой пылью. Стало быть, завтра начальство, по-своему понимающее порядок, опять заставит вскрывать корпуса приборов и собирать пыль тряпками. Занимая половину помещения, солидно громоздился старый ИВК – измерительно-вычислительный комплекс, который дядя Лева с полным на то основанием обзывал изнурительно-вычислительным. Счетно-решающее устройство образца прошлого века, так и именующееся счетно-решающим устройством, поскольку его аббревиатура выглядела, а особенно произносилась, несколько неприлично, тихо потрескивало, остывая. Дядя Лева обесточил щит.

– Ты мне книжку принес? – поинтересовался я.

– На. – Дядя Лева достал из кармана дискетку-крохотулю. – Сходишь к компьютерщикам, скажешь, что от меня, они тебе распечатают. Только завтра. И через проходную с распечаткой поосторожнее... ну ты сам понимаешь.

– Учи ученого, – весело оскалился я. – Меня на прошлой неделе патруль обыскивал, только что в задницу не заглядывали, и то обошлось. Главное – рожу кирпичом...

– Кирпичом по роже и получишь. Не та, видно, у тебя рожа была, коли обыскали. Где спрятал-то?

– В ботинке под стелькой.

Дядя Лева сказал что-то об идиотах, которые распечатывают запрещенных Толстого, Островского и Золя мельчайшим шрифтом, а потом слепнут в сорок лет.

– Я только не пойму, – сказал я, пропустив его слова мимо ушей, – зачем она под поезд-то бросилась?

– Кто?

– Анна Каренина.

– А куда ей было еще бросаться? – подивился дядя Лева. – В прокатный стан?

– Я не о том. Она могла ведь развестись и отсудить себе ребенка... Тогда развод уже был или нет?

Дядя Лева безразлично пожал плечами и не ответил – соображай, мол, сам. До меня дошло только одно: книга эта запрещена именно как пасквиль на женщину. Выбрать смерть вместо борьбы с мужским игом – позорно. Женщина во все века обязана быть сильной.

– Я пойду? – спросил я, оставив свои соображения при себе.

– Погоди.

С усилием отодвинув от стены небольшой сейф, притулившийся возле стола нашей начальницы, дядя Лева подковырнул и легко снял заднюю стенку. Из недр сейфа он добыл плоскую металлическую фляжку, покачал ее на ладони и встряхнул. Внутри булькнуло.

– По какому поводу? – заинтересовался я.

– Повод-то не очень веселый, – пробурчал дядя Лева. – Ты еще помнишь старика Вокульского, привратника в вашем интернате?

– Так ты его знаешь?

– Еще бы. Так помнишь или нет?

Конечно, он знал, что помню. И прекрасно знал, кто сделал все возможное, чтобы я попал именно сюда. Чтобы я ХОТЕЛ попасть именно сюда, а не куда-нибудь еще, и в бурунах эксменских трудопотоков подгребал туда, куда следует.

– Помню. Давно не видел, правда.

– А тебе и незачем было его видеть. Лет двадцать назад – да! Орел был. Ярослав Вокульский, он же Аспид, теоретик и практик подпольной работы, видная фигура. Потом сломался, отошел от борьбы... Одно только и сделал по старой памяти: вывел тебя на нас. Может, со временем окажется, что это главное из всего, что он сделал, как ты думаешь?

– А что с ним такое? – спросил я, все еще не понимая.

– Как что? Умер. Умер от старости три недели назад. Вчера передали по эстафете... с подробностями передали. Говорят, улыбался напоследок – в детство впал, наверное. Каков бы он ни был, а в память прошлых заслуг надо его помянуть. Ты не против?

– Нет.

Дядя Лева глубоко вздохнул.

– Что есть жизнь? Временное отсутствие смерти, не более. А что есть тело? Пустая оболочка, только и всего, – философски сказал он и добавил загадочно: – Между нами говоря, Аспид давно ее покинул. Сбросил кожу. Но все-таки биологическая смерть есть биологическая смерть, а потому давай помянем усопшего добрым словом и техническим спиртом. – Он свинтил с фляжки колпачок, наполнил его вскрай и протянул мне: – По одному колпачку, не больше, не то погорим. Пей.

Спирт не сивуха, купленная втихаря за пару полосатеньких, – пить чистый мне по молодости лет еще не приходилось. Я вогнал в себя жидкость одним посылом, ожидая, что меня прожжет насквозь. Но этого не случилось. Спирт был разбавлен минимум наполовину – видимо, выдохся из-за небрежного хранения.

Дядя Лева выпил вслед за мной, негромко крякнул, занюхал рукавом, после чего долил во фляжку немного водопроводной воды и тщательно завинтил колпачок.

* * *

– Кто звал меня?

Низкий грудной женский голос, с уместной хрипотцой. На экране компа лицо жгучей брюнетки в дымчатых очках. Вероника!

Дождался...

Короткая паника: вдруг Вероника прервет связь, пока я при помощи ваты и скотча очень быстро – и чертовски медленно! – лишаю мою пленницу возможности слышать разговор. Подвернувшаяся под ноги белая кошка, издав короткий мерзкий вопль, пулей мчится прочь, взлетает на стену и виснет на гобелене. Ч-черт!.. Живо к монитору! Видеосканер – включить!

Уф-ф...

– Не пугайся, это я.

– Вижу. – Голос брюнетки меняется. Теперь никто не назвал бы его женским. – Где это ты?

– В бегах. Меня ищут, но пока я оторвался. Можешь поменять морду – никто не видит и не слышит.

– Я уже догадался...

Лицо брюнетки медленно оплывает, как восковая маска у огня, стекает книзу, обнажая совершенно иной облик – немолодого, начинающего лысеть эксмена. Таким, наверное, был Вокульский в лучшие свои годы – до лесоповала и уж подавно до знакомства со мной. Мог ли я думать в те годы, когда мальчишкой презирал старого привратника-конформиста и одновременно тянулся к нему, что его виртуальная личность давно уже бродит по Сети, а передо мною сидит, кряхтит, хихикает и наблюдает поединок червяка с жужелицей лишь пустая сброшенная оболочка? Вокульский и Лашезин надули всех, Департаменту федеральной безопасности достался лишь догнивающий в свое удовольствие никчемный хитиновый покров.

Как им это удалось, какими немыслимыми путями они получили доступ к аппаратуре глубинного ментоскопирования – не знаю. Лучше и не пытаться узнать. Но факт есть факт: среди нескольких десятков виртуалок, давно умерших физически, но продолжающих жить в Сети в знак признания их особых заслуг перед обществом, затаился один виртуал-эксмен.

– Тебя трудно найти, Аспид, – ворчу я.

– Ась? Кто я?

– Ну Ярослав...

– Войцех, – мгновенно возражает он. – Войцех Вокульский. Ты забыл? Все виртуалы носят имена, начинающиеся на «в»: Ванда, Вера, Власта, Вика, Виолетта, Вивьен... есть даже Венеранда. Вообще-то я Вероника, но в таком облике – уж так и быть, Войцех. – Он улыбается. – Тут главное не перепутать – разговоры по Сети пойдут...

– Ты что, общаешься с виртуалками? – на миг забыв о своих неприятностях, поражаюсь я.

– Иногда. И даже слыву среди них очень спокойной и рассудительной дамой. В склоки не лезу... знал бы ты, какие они скандалистки, все эти виртуалки! Как начнут выяснять, у кого из них реальные заслуги, а кто получил вечную жизнь по блату, – затыкай уши, беги вон! Светопреставление! Молодые еще так-сяк, а те, кому за сто, – поголовно ведьмы... Ладно, хватит о них, тема малоприятная. Ты удрал телепортацией?

– Да. Куча народу это видела.

– Ты уверен, что оторвался?

– Ну, если я с тобой сейчас разговариваю...

Он качает головой:

– Это меня еще ни в чем не убеждает. Но допустим. Они знают о тебе, это сейчас главное... Чем я могу помочь, Тим? Подсказать тебе, как быть?

– Да.

Он грозит мне пальцем.

– Не хитри сам с собой, Тимофей Гаев... Ты никогда не любил подсказок, ты любишь решать сам. А еще, как я слышал, ты любил выпытывать информацию у старого пенька Ярослава Вокульского под видом то ли спора, то ли плача в жилетку... ты вообще был изобретателен, твоя идея пятилетней давности насчет использования труб магистральных газопроводов в качестве волноводов метровых волн для эстафетной связи оказалась не такой уж дурацкой и используется в подполье до сих пор! Но ведь я-то не тот старый привратник, которого ты помнишь. Да-да. Не я учил тебя когда-то уму-разуму, а тот, другой. Я даже не тот Ярослав Вокульский, каким был до того, как загремел на лесоповал. Жизнь в виртуальности меняет человека, очень сильно меняет, поверь мне. Не так слышать, не так видеть, ничего не обонять и сознавать, что сам ты – всего-навсего набор команд, толпа электрических импульсов, пусть даже достаточно большая и упорядоченная... это непросто, но к этому привыкаешь. А если ты привык, ты уже не эксмен. В лучшем случае – сочувствующий. Нет-нет, Тим, это еще не так плохо! Когда-то мы с Лашезиным рассчитывали на лучший результат, но были готовы и к худшему. Я и сам понимал – умом понимал, не сердцем, – что со временем могу легко наплевать на всю нашу борьбу и спокойно ужиться с виртуалками. Даже предать могу, Тим. Даже пойти на свое разоблачение, чтобы не было так скучно жить, – уничтожить меня совсем не просто. Может быть, со временем так и сделаю. Мы с Левкой понимали, что можем проиграть, и все-таки рискнули. Я очень любопытен, но мне все меньше хочется делиться с кем-то добытой информацией... так что спрашивай, пока можно. Я отвечу.

Вот так. Щелкнули тебя по носу, Тим. И поделом.

– Мне не нужна информация, – отвергаю я. – Мне нужен совет.

– Ой ли? Мне кажется, тебе нужно и то и другое. Гм... Вот тебе для затравки: скажи-ка, не заметил ли ты в последнее время каких-либо изменений на общедоступном уровне? Ну, скажем, в быту, в общественной жизни?

Морщу лоб:

– Вроде нет... Разве что шоу Мамы Клавы прикрыли...

– Давно пора. И только-то?

Куда он клонит?

– Говорят о какой-то программе тотального перераспределения рабочей силы, – вспоминаю я.

– Дельно говорят, но это еще далеко не все. Ты знаешь, что возобновлено производство оружейного плутония?

– Нет.

Чушь... Каким-то средневековьем веет.

– А между тем его производство заново освоено на трех старых заводах, и спешно строятся восемь новых. Это правда. Скажу более: выкопаны старые проекты ядерных ракет космического базирования, и эта продукция пущена в серийное производство без всяких изменений. Кое-какие проектные усовершенствования вносятся только сейчас и понемногу, поскольку лучше иметь устаревшее оружие, чем не иметь вообще никакого. О чем это говорит?

– Славянская Федерация собирается воевать? – Я не верю ушам. – Но с кем? Конфедерация разваливается?

– Конфедерация прочна, как никогда прежде, – отмахивается Вокульский. – Ну вот тебе еще несколько фактов, не подлежащих пока широкой огласке. Уже несколько лет как расширена учебная база высшей технической школы – колледжи и университеты для женщин, техникумы и училища для эксменов... теперь любой обалдуй, способный отличить долото от стамески, обязан получить среднетехническое образование. Более того: во всех без исключения интернатах для молодняка в приказном порядке запрещено применение некоторых пищевых добавок... препаратов, подавляющих честолюбие и агрессивность юных эксменов, а заодно тормозящих их умственное развитие... ты что, никогда о них не слышал? Темное ты существо, Тим, беседовать с тобой неинтересно... Говоря короче, правительству вдруг настолько понадобились спецы с мозгами, что власти сознательно идут на определенный риск. Особенно много специалистов обоих полов требуется по специальностям: электронные системы, точное приборостроение, газодинамика, атомное производство, криогенная техника, системы жизнеобеспечения пилотируемых кораблей... Общий вектор, думаю, просматривается предельно четко. А знаешь ли ты, что в прошлом году состоялось втрое больше космических запусков, чем в позапрошлом, а за пять неполных месяцев этого года – уже больше, чем за весь прошлый год? А известно ли тебе, друг мой Тим, о возрождении армии, пока еще небольшой, но всерьез обучаемой? А слыхал ли ты хоть что-нибудь о грандиозных работах по плану гражданской обороны? И это лишь часть того, что деликатно называется перераспределением рабочей силы. Выдумали формулировочку! – Вокульский очень знакомо захихикал.

Чтобы сглотнуть, мне приходится поставить на место отпавшую челюсть.

– Все-таки война? С кем?

– Догадайся.

– М... что-то внеземное? Взбунтовались рабочие поселения на Луне и Марсе? Перебили баб, захватили несколько кораблей, угрожают Земле?

– Дремучий ты все-таки эксмен... – Вокульский тяжко, напоказ вздыхает.

– А что?

– Только то, что, если бы те несколько тысяч мужиков, что трудятся сейчас во Внеземелье, посмели бы выступить, их привели бы к покорности и раскаянию в течение нескольких недель простой блокадой, без единого ракетного пуска. Автономия поселений пока еще сугубо частичная, и все это знают. Без концентрированного белка долго не протянешь. Издай кто-то хоть писк против регламента работ – одного намека на ответные санкции будет достаточно, чтобы свои же вколотили пискуну в глотку его писк вместе с зубами... Ты поглупел, Тим.

– Может быть, – ворчу я. – Тогда объясни глупому сам.

– Придется. – Вокульский вздыхает, по-моему, притворно. – Слушай и не говори, что не слышал. Восемнадцать-двадцать лет назад были запущены несколько автоматических станций для исследования пояса Койпера... это пояс ледяных тел за орбитой Плутона. Проект «Снегурочка». Всего аппаратов было десять, девять из них благополучно достигли цели и честно работали во славу науки. Кстати, некоторые работают до сих пор. Надо сказать, что каждая станция несла по четыре зонда для сбрасывания на те ледяные астероиды. Так вот: шесть лет назад очередной сеанс связи с одной из станций не состоялся, а шестью-семью часами позже в той точке неба, где должна была находиться станция, была зафиксирована яркая вспышка, видимая, между прочим, простым глазом. Больше станция на связь не выходила. Твои соображения?

– Метеорит? – Я хмурюсь. – Но чтобы простым глазом... Откуда такая энергетика взрыва?.. Это действительно была научная станция?

– Молодец, хороший вопрос, – кивает Вокульский. – Станция чисто научная, несла крохотный реактор для работы ионного двигателя на парах ртути... словом, никакой начинки, способной вызвать столь колоссальный взрыв. По энерговыделению разве что аннигиляция – но с какой радости? Идея казалась дикой до тех пор, пока не были зафиксированы новые вспышки – эти были немного слабее. Но спектры получить удалось... как ни странно, это действительно аннигиляция и ничто иное.

– А откуда еще вспышки?

– Зонды. Те четыре зонда, что злосчастная станция сбросила на ледяные астероиды. Думаю, что последние испарились без остатка. В то же время те астероиды пояса Койпера, на которые не было сбросов, летают себе по орбитам как ни в чем не бывало. Твой вывод?

Есть такие люди – любят смотреть, как другие барахтаются в омуте. Пока вдоволь не нахлебаешься воды, руку не протянут.

– М-м... Кто-то уничтожает искусственные объекты, забравшиеся слишком далеко от Солнца? Но зачем?

– Ошибочка. Я забыл тебе сказать, что шесть лет назад была уничтожена только одна станция с ее зондами, прочие остались целы. В том числе и находящиеся дальше от Солнца. На момент разрушения станция слонялась по созвездию Лиры возле границы с Геркулесом. С тех пор подобным образом были уничтожены еще три станции, и каждая следующая располагалась на небе дальше от Геркулеса, чем предыдущая... Кстати, я убежден, что еще раньше были уничтожены некоторые из отработавших свой срок аппаратов, вышедших за пределы Солнечной системы, в том числе древних, запущенных еще в патриархальные времена... Только вспышки остались незамеченными. Ну как, еще не сообразил?..

– Что такое в этом Геркулесе? – морщусь я.

Вокульский тяжко, напоказ, вздыхает.

– Плохо быть узким специалистом. В созвездии Геркулеса находится апекс Солнца, иными словами, та точка на звездной карте, куда со скоростью около двадцати километров в секунду движется наше светило в своем перемещении среди звезд. Теперь понятно? Что-то или скорее кто-то препятствует проникновению наших железяк не куда угодно, а строго в одном направлении, где установлен некий... гм... кордон. Тела естественного происхождения кордон пропускает беспрепятственно, искусственные объекты – уничтожает. Неприятность только в одном: как раз в этом направлении мы и движемся вместе с Солнцем и соскочить, увы, не сможем.

– А... людей? – сиплю я, прежде чем снова отвалить челюсть.

– Насчет людей не скажу, а эксменов он не милует, это точно. В прошлом году проверено и доказано. Мир праху подопытного кролика... хотя там и праха не осталось, одно излучение...

Вот так. Мир жестким квантам, разлетевшимся во все стороны от того, что когда-то было думающим, чувствующим существом, родственным человеку, только другого пола. Знал ли он, для чего его сажают в капсулу, куда отправляют? Сумел ли он увидеть то, что его уничтожило? Успел ли хотя бы испугаться?

– Информация закрытая, но по кое-каким обрывкам можно догадаться, – продолжает Вокульский. – Судя по всему, за несколько минут до аннигиляции капсулы ее локаторы нащупали впереди что-то материальное... Что – не спрашивай. Я не знаю.

– Корабль? Чужие?

– Сказал ведь: не знаю.

Интересненько... Или жутенько?

– Откуда тебе это известно?

– Ты забыл, где я живу. – Вокульский грустно улыбается. – Собирал по крохам. Так сказать, навозну кучу разгребая...

Видимо, это цитата. Откуда – не знаю и не хочу знать. Но что же получается? Армия... Вооружение... Тотальное перераспределение рабочей силы... Похоже на подготовку к мобилизации или даже на саму мобилизацию... было такое древнее слово, ныне – архаика и звучит дико. Да, пожалуй, мобилизация. Тотальная. Иначе нас просто уничтожат – сперва спалят космические станции и поселки, те, что окажутся ближе к этому чертову апексу и раньше нас пересекут невидимый рубеж, потом простерилизуют Землю... в строго рассчитанный момент, ни минутой раньше, ни минутой позже. Так, что ли?

Видимо, так.

– Сколько осталось времени? – говорю я, облизнув губы, и не узнаю свой голос.

– Смотря для чего. Сейчас, насколько мне известно, в направлении барьера запускают целые стаи беспилотных аппаратов – то ли хотят отследить его точную конфигурацию, то ли надеются понять, кто нам противостоит. Результатов пока не знаю. Сейчас барьер приближается к орбите Сатурна, но научная станция на Дионе эвакуирована не будет: на данный момент времени Сатурн находится с противоположной стороны от Солнца, так что Земля пересечет барьер гораздо раньше... менее чем через три года. По расчетам, сегодня как раз тысяча дней до контакта с барьером... нет, виноват, следующий год високосный... Значит, тысяча дней будет завтра, а сегодня – тысяча и один.

– Так скоро?

– А ты что себе думал, Тим, – прищуривается Вокульский, – звезды ползут еле-еле? Они, представь себе, летают!

Уже представил...

– Этому вообще можно верить? – хватаюсь я за последнюю соломинку. – Не деза?

– Не надейся. Кому нужна такая деза?

Ясно. Вот так и живешь, так и варишься в собственном соку, пока кто-то не хряпнет тебя дубиной из-за угла. Расслабился? Зря. Получай!

И я тоже хорош: возомнил свои ничтожные проблемы глобальными! Да тьфу на них и растереть! Много ли смысла в том, чтобы дергаться сейчас, если через три года не будет вообще НИЧЕГО: ни меня, опасного для общества телепортирующего эксмена, ни этого коттеджа с моей пленницей и ее кошкой, ни единого разумного существа на планете, не говоря уже о всяческих механизмах? Виртуального Вокульского, между прочим, тоже не будет...

А зачем, интересно знать, он мне все это рассказал? Чтобы я без малого три года маялся, зная, что в точно выверенный момент с астрономической неизбежностью обращусь в ничто, в веер сумасшедших квантов и нейтрино? Или чтобы я унялся и оставил его в покое до конца отпущенного ему времени?

Нельзя говорить правду смертельно больному, ну нельзя! Это жестоко! Но разве Вокульский врач, чтобы следовать этому правилу?

Ах ты, Тимофей Гаев, Тим Молния, гладиатор, отважная, мускулистая... и дрожащая тварь! Не держишь удара, боец. Час назад ты постыдно паниковал, а сейчас и вовсе опустил руки. Осталось разве что распустить сопли и захныкать...

– Что-нибудь можно сделать? – слышу я свой шепот.

– Что делается, ты уже знаешь, – отвечает Вокульский. – Вопрос в том, насколько средства, имеющиеся в распоряжении человечества, окажутся эффективными... а этого пока не знает никто. Следовательно, – он иронически улыбается, – ничем нельзя брезговать, подавай сюда веревочку, и веревочка сгодится! Как ты думаешь, для чего тебя ловят – чтобы выяснить суть феномена, а затем с большим удовольствием уничтожить? Жди. Не то время, чтобы выбрасывать веревочки. Кто может знать, не окажется ли полезен подконтрольный телепортирующий эксмен? Самая оголтелая баба, и та понимает: ради жизни на Земле стоит поскрипеть зубами – оттого-то и ищут повсюду тебя и тебе подобных...

– Подобных мне?!

Виртуальный облик Вокульского фыркает – вид у меня, ошарашенного, должно быть, препотешный.

– Вас пятеро. То есть было пятеро до вчерашнего дня. Вчера, избегая ареста, один из вас телепортировал на крышу дома и бросился оттуда вниз головой. Его не успели предупредить, что обстановка изменилась. Очень жаль, мы возлагали на него особые надежды. Второй – ты. Третий из вас – безногий и слепой негр из Сомали, он давно на примете у спецслужб, но вряд ли они сделают на него ставку – уж очень немощен и плохо телепортирует. Четвертый – новозеландец – уже год в бегах, и о нем нет ни слуху ни духу. Пятый – пятилетний китайский мальчик из Гуанчжоу. Уже изолирован, но вряд ли на что пригодится – чересчур мал. Словом, лучше тебя на сегодняшний день никого нет, но ты не уникум, уж прости...

– Почему ты не говорил этого раньше? – спрашиваю я, кусая губы.

– Ну, Тим... – Вокульский качает головой. – Ты еще не руководитель подполья...

Понятно. Меня не касается даже то, что меня напрямую касается. Очень знакомо.

– Как меня хотят использовать?

– Этого я не знаю. Спроси у них.

Час от часу не легче.

– Что ты предлагаешь лично мне? – спрашиваю я. – Пойти и сдаться?

– Да.

Вокульский продолжает улыбаться.

– Короче говоря, если ты еще не понял, что настал тот самый случай, которого мы ждали полторы сотни лет, то позволь тебе заявить: это тот самый случай. Упустить его – глупость и преступление. Иди и смело ставь условия своего сотрудничества. Держись наглее. Зубы тебе, возможно, и проредят, но выслушают.

– Угу, – мрачно говорю я, – зубы. Пристегнут к зубоврачебному креслу, вставят в рот распорку, милейшая докторша включит бормашину...

На экране, помимо лица Вокульского, появляется его рука, и этой рукой он пренебрежительно машет – словно отмахивает виртуальную муху.

– Помнишь свою лабораторию? Там в последнее время ремонта не делали?

– Вроде нет.

– Как войдешь в дверь... хотя зачем тебе дверь?.. в общем, первый плинтус справа от двери. Оторви его. Найдешь две стеклянные капсулы, в них твой шанс. Одну капсулу положи в рот, только не раскуси случайно, вторую держи в кармане и иди сдавайся. Лучше всего сразу в Главное Управление эф-бэ, сэкономишь время и нервы. Адрес тебе сказать?

– Я знаю. Что в капсулах?

– Смерть. Цианид лития. Достаточное основание, чтобы повести торг.

– А почему не цианистый калий?

Вокульский беззвучно хохочет.

– Зря ты не изучал токсикологию... не задавал бы тогда глупых вопросов. Убивает ион це-эн, а не то, что к нему прицеплено, понятно? Быстрая, безболезненная смерть. В одной капсуле хватит отравы на пятерых. Кстати, солями лития издавна лечат буйнопомешанных... успокаивают их. Так вот, можешь мне поверить: среди всех солей лития литий-це-эн – наиболее радикальное успокаивающее средство... Проверять на себе не советую.

Он еще шутит.

– Не буду, – ворчу я. – Уговорил. А что я должен требовать? Уравнения эксменов в правах с людьми?

Вокульского просто корчит от хохота, а мною мало-помалу овладевает злость. Здоровая ли, нет ли – не знаю. Но, кажется, я опять в форме.

– Забавно на тебя смотреть, ей-ей, – говорит Вокульский, отсмеявшись, и костяшкой пальца вытирает углы глаз. – Что с тобой, Тим? Да ляпни ты такое – кто станет с тобой разговаривать? Женщины охотнее погибнут все до единой, чем согласятся уравнять с собой мужиков, это понимать надо! Нет уж, ты требуй чего-нибудь реального, чтобы они поморщились, поломались и натужно согласились. Нужен прецедент, первая трещина в монолите – а уж потом мы вобьем клин в эту трещину и медленно, очень медленно развалим глыбину на части. Конечно, в том случае, если человечество сумеет отбиться на этот раз. Иного пути не вижу. Может быть, пройдет одно поколение, а может быть, и десять, не знаю. Лучше бы десять – чем больше временной буфер, тем меньше глупостей будет сделано. Ты со мной согласен?

– Нет... Не знаю.

– Когда будешь знать, свистни мне – поспорим... А пока не знаешь, делай так, как я сказал. Сделаешь?

Самому влезть в хищную глотку? Не хочется, знаете ли. Организм возражает. Но трястись в ожидании поимки – страшнее.

– Сделаю.

– Сегодня же. Сейчас.

– Ладно... Еще увидимся.

– Вряд ли. – Вокульский очень серьезен. – Прости за откровенность, Тим, твои шансы выжить... эфемерны. Не хочу тебе врать, их практически нет в любом случае, сдашься ли ты или продолжишь со спецназом игры в прятки-догонялки. У тебя есть лишь шанс помереть не зря. Решать, конечно, тебе, но в любом случае – прощай!

Вот как...

Изображение тускнеет. Помедлив, я выключаю экран совсем. Надо спешить, не то я успею сдрейфить и от страха наломаю дров. Прежде всего – в город, в лабораторию... Интересно, дядя Лева уже арестован?

Наверняка. Но можно надеяться, что из него еще не успели выбить показаний насчет первого плинтуса справа от двери...

Позаимствовать для скорости машину пленницы? Пожалуй, нет, ненужный риск, доберусь до города грузом в кузове попутного грузовика, а дальше – как повезет... А пленница? Оставить так?

Я вынимаю вату из ушей Иоланты, зато заклеиваю ей рот. Не надо крика, дорогая. Сую ей в руку принесенный из кухни столовый нож, длинный и тупой. Если очень постараться, можно дотянуться лезвием до скотча в том месте, где рука примотана к подлокотнику кресла, и начать себя освобождать.

Минут за двадцать-тридцать птичка вырвется на волю и расчирикается на весь белый свет, но я уже буду далеко. Двадцать минут – это же для беглеца вечность!

Глава 6
ШАНТАЖИСТ

Комната – большая, угнетающая своими размерами, очень светлая, но свет идет не из занавешенных наглухо окон (кстати, ночь на дворе), а струится сверху, где высокий потолок усеян мелкими светильниками, как клопами. Чересчур много света. Под этим потоком чувствуешь себя маленьким и ничтожным, вызывающим чисто академический интерес, как редкое насекомое, приколотое булавкой к пробковой дощечке в энтомологической коллекции.

Одноногий металлический табурет намертво привинчен к полу. Моя левая рука свободна – правую украшает браслет с цепочкой, прицепленной к ножке того же табурета. Хоть я и гладиатор из шоу «Смертельная схватка», но даже мне не светит выворотить табурет из пола и скрыться с ним в Вязкий мир – мускулов не хватит, и пуп развяжется. Да и незачем...

Знал, куда шел.

Мне не пришлось снова демонстрировать эфбэшницам свое умение телепортировать – после моего бегства материалов у них хватало с избытком. А вот удивить их мне, кажется, удалось, и сейчас они решают: глуп ли я беспробудно – или, наоборот, себе на уме. Похоже, им не нравится ни тот ни другой вариант.

Они даже не скрыли, что озадачены: беглец явился сам! Наверняка они предпочли бы, чтобы меня поймали и, сломив сопротивление при аресте, доставили бы в этот кабинет со скованными за спиной руками и вдобавок пристегнутым к самой мясистой спецназовке, дабы сопутствующая масса заведомо превышала пороговую, – откуда им знать, что мой предел всего-навсего двенадцать килограммов?

Холеная дама – та самая – сидит напротив меня через гигантский стол. Нет, не совсем напротив, скорее жмется к краю... Там есть еще один стул посередине, который, вероятно, предназначен ее начальству. А начальство – задерживается.

Отпустив конвой, дама листает бумажки и молчит. А ведь ей, вероятно, сегодня влетело за то, что я от нее ушел...

Сижу. Скучно и нервно. Пространство – давит. Так надо: пусть эксмен посидит и проникнется. Попытался уйти – не вышло. Сам понял, что крылья коротки, и явился лизать хозяевам руки, как нашкодивший щенок. Посиди, посиди... Подумай, коли еще способен. Кто ты есть? Эксмен, бывший человек, каковой факт префикс «экс» очень дает почувствовать. Какие еще слова начинаются с «экс»? Экс-гумация, экс-кремент, экс-каватор, экс-тракция, экс-гибиционизм... либо что-то технически-специальное, либо нечто физически или фонетически неприятное. Экстерриториальность... бр-р... будто камнедробилка в действии. Или по щебню на квадратных колесах. Словечко. Даже в слово «экзекуция» буква «з» забралась как бы по недоразумению. Иное дело префикс «эс»: эстакада, эстуарий, эстамп, эстетика... Есть разница, верно? Изящно-грозное слово «эсток» – тоже там. Красиво, стройно. Звучит не в пример наряднее, а отсюда и имена настоящих людей: Эстелла, Эсмеральда, Эстефания, Эстер... Правда, в ту же кучу попали Эстебан и Эстольд, как бы назло и в противовес, но на такие мелочи можно не обращать внимания. Дурная случайность, мол. Экс – он и есть экс. Экс-фекс-пекс.

Ну и сиди. Доходи до кондиции.

– Помнится, вы хотели предложить мне новую работу, – нарушаю молчание я. – Согласен обсудить условия.

Конечно, я веду себя нагло. Хам хамом. Видно, что здесь к такому не привыкли. Дама вонзает в меня взгляд, не сулящий ничего хорошего, – под таким взглядом самому крупному бугаю захочется съежиться до размеров микроба.

– Ты забыл сказать «госпожа».

Ох, как ей это важно! Комплексы у нее, что ли?

– Забыл, – соглашаюсь я. – Совсем забыл.

– «Госпожа»!

– Готов обсудить и этот вопрос.

Интересно, сама она врежет мне по морде или позовет специалистов?

Но дама смотрит уже не на меня, а мимо. Я слышу шаги за своей спиной – мягкие, но быстрые шаги по ковру. Пришло начальство?

Не стану выворачивать шею, оглядываясь. Плевать на них на всех.

Оп!..

Вот уж кого я меньше всего ожидал здесь увидеть... Нет, это настолько абсурдно, что даже не смешно, ибо такого не бывает: бегущий от ареста эксмен, пробирающийся то Вязким миром, то коллектором ливневой канализации, с первого раза и безошибочно берет в заложницы не кого-нибудь, а высокопоставленного офицера службы безопасности, вероятно, осуществляющего общее руководство операцией! То-то, наверное, крику и бестолковой суеты поднялось, когда я исчез, а со мною исчезла и Иоланта! Хотя, конечно, пути начальства неисповедимы.

Да, заставил я начальницу потерять лицо в глазах подчиненных... Скверно-то как.

Иоланта хорошо владеет собой. Заняв пустующий стул, она улыбается дежурной улыбкой, а что скрывает эта улыбка – неясно.

– Как давно ты начал телепортировать? – С места в карьер.

– Это не имеет значения, – отвечаю я.

– Не тебе решать, что имеет значение, а что нет. Твоя пороговая сопутствующая масса?

– И это не имеет значения.

Ох, дождусь я зубоврачебного кресла...

– С кем ты разговаривал по Сети?

– Кстати, мы не представлены, – заявляю я, игнорируя последний вопрос, а внутри меня – сущее упоение бездной мрачной на краю. Никогда не думал, что это так сладко! – Я Тим Гаев, можно звать меня Молнией. Ты Иоланта, – я намеренно и оскорбительно «тыкаю», – а вот ее не знаю. Кто такая?

Вот теперь пора предупредить естественное желание моих собеседниц перейти к форсированным методам допроса.

Я открываю рот, как бы желая оскорбительно зевнуть, и усугубляю оскорбление, высунув язык. А на языке у меня – капсула. Капелька тонкого стекла с прозрачной жидкостью внутри.

Языком задвигаю стеклянную слезинку за щеку. Не раскусить бы нечаянно!

– В ней тот же цианид лития, что и в той капсуле, которую вынули у меня из кармана, когда обыскивали. Если нет веры словам, велите принести ее и поймать на улице кошку.

В отличие от меня, здесь не задаются вопросом, чем цианистый литий отличается от цианистого калия в смысле воздействия на организм.

Иоланта касается пальцами сенсора на столе:

– Личные вещи задержанного, крысу из лаборатории, быстро.

Через минуту белая крыса недвижно лежит на полу, оскалив резцы в единственной короткой судороге, и яркий свет уже не слепит изумленно раскрытую бусинку глаза.

– Убрать.

Секретарша брезгливо выносит трупик за хвост. Иоланта и холеная дама переглядываются.

Они не знают, как со мной быть, и это наполняет меня радостью. Дядя Лева был не совсем прав насчет медлительности прогресса: где-где, а в биологии и медицине знания накапливаются ускоренным порядком. В их специфических приложениях, разрабатываемых специально для служб безопасности, – тем паче. Нет, им совершенно не обязательно меня мучить. При желании из меня могли бы без всякого труда и пыток вытащить всю подноготную, не заставив меня даже раскрыть рта, могли бы выпотрошить мой мозг, смять мою волю, как пластилин, изменить целеполагание и сделать меня своим послушным – и добровольным! – орудием. Не боль, кровь и крик, не вырванные ногти и электроток – а тонкая, изящная, чистая, приятная всякой женщине работа.

А я по их благим намерениям – хрясть кувалдой! Цианид? Это же так грубо и так необратимо! Фи!

– Чего ты хочешь, Тим? – наконец произносит Иоланта. – Тебя хотели пригласить сюда вовсе не для того, чтобы устранить, – это можно было сделать и раньше без всяких хлопот. И поверь, ты нам нужен даже не ради того, чтобы изучить столь редкий феномен, хотя, признаюсь, впоследствии это было бы крайне интересно. Даю слово: тебе действительно хотели предложить новую работу, точнее, временную миссию... не скрою, вероятно, сопряженную со значительным риском. Зато и вознаграждение в случае успеха превзошло бы все твои ожидания...

– В полосатеньких? – Я глумливо усмехаюсь.

– В настоящих, если дело только в этом. Значительная сумма единовременно плюс гарантия безбедного существования вплоть до естественной смерти, минимум посягательств на личную свободу и только неразрушающие методы изучения.

– Звучит обнадеживающе...

Так. Ампула подействовала. К счастью, не химически. Произвела впечатление.

Без сомнения, сейчас они лихорадочно перебирают в уме варианты: как манипулировать мною, не позволив отправиться в лучший мир. Как отобрать у меня ампулу? Парализовать? Это можно, но паралич все же не наступает мгновенно, я могу успеть разгрызть стекло...

А я это сделаю?

Придется. Надо.

– Это, – следует кивок в сторону холеной дамы, – Евгения Зинаидовна Фаустова, подполковник Департамента федеральной безопасности. Меня, как ты знаешь, зовут Иоланта. Иоланта Настасьевна Сивоконь, полковник Министерства безопасности Конфедерации. Ты – Тимофей Гаев, телепортирующий эксмен, лакомый кусочек для подполья и сам активный подпольщик. Теперь мы знакомы.

Стало быть, всю операцию со мною с самого начала курировало центральное эм-бэ. Хотя чему удивляться? Примчались на запах. Для Иоланты тот скромный коттедж, конечно, не постоянное жилище – нет ни бассейна, ни зимнего сада...

– Давно я прокололся? – пытаюсь я сменить тему.

– Это не имеет значения.

– А что имеет значение?

– Только то, что мы тебе уполномочены предложить. Крупное вознаграждение за опасную работу.

– Хорошо, – вздыхаю я. – Рассказывайте.

Труднее всего не показать им, что в общих чертах я уже знаком с проблемой. Актер из меня неважный – таланта хватало разве что на ужимки и прыжки перед ревущим амфитеатром в шоу Мамы Клавы. Но я стараюсь.

Рассказ обстоятельный, у меня складывается впечатление, что от меня не скрывают ничего. Пожалуй, это и правильно: либо я выйду отсюда послушным сотрудником, либо не выйду вообще.

– Насколько я понял, барьер... того... не материален? – прерываю я.

Хороший вопрос для туповатого эксмена, маскирующего убожество рассудка показным глубокомыслием.

– Разумеется, он чисто условен, – морщится Евгения. – Это граница, за которую нас не пускают. Вблизи нее, но строго за ней нам удалось зафиксировать материальные тела, предположительно корабли чужой цивилизации...

Корабли! Все-таки корабли.

Уже легче. Значит, нам противостоят не законы природы, а всего лишь чужой разум...

«Всего лишь»!

Стоп, стоп! Я рассуждаю так, словно мы уже договорились. Нет уж, извините, я пока не подписался. Еще не время для таких мыслей.

– Вот один из них.

Весь центр довольно скверной фотографии занимает удлиненный ярчайший сгусток. Веретено. На первый взгляд больше ничего на фото нет, даже звезд. Надо как следует всмотреться, чтобы обнаружить крохотное пятнышко возле торца сгустка, видимо, сгустком же и освещенное. Вот он, чужак. А небольшой...

– По предварительным оценкам, поперечник корабля составляет от десяти до тридцати метров, точнее сказать трудно. Фото сделано в момент атаки, уничтожившей один из наших беспилотных аппаратов. Можно предположить, что чужие пользуются оружием, позволяющим выбрасывать с большой скоростью антипротонные плазмоиды, удерживаемые от рассеяния магнитным коконом. Скорость выброса большая, но далеко не субсветовая. Самое главное: одному из наших пилотируемых кораблей удалось уклониться от удара. Чужие не всесильны, Тим, с ними можно воевать...

– А что случилось дальше с нашим кораблем? – перебиваю я, осторожно катая во рту капсулу со смертью. – Он не успел увернуться от второго плазмоида?

– Да. Но он мог бы атаковать, будь он вооружен. Это был лишь разведывательный полет...

Я стараюсь не скрипеть зубами. Что ж, это похоже на них! Каково было пилоту того корабля знать, что ему не доверено быть бойцом – только беспомощной и безответной мишенью?!

– Кто они такие и откуда – известно?

– Нет. Пока нет. – Иоланта делает ударение на «пока».

– Что у нас... у вас есть против них?

– Три орбитальные базы. База на Луне. База на Церере. База на Ананке – это один из внешних спутников Юпитера. Еще кое-что строится... Четыре космических эскадры. Более двухсот боевых кораблей различных классов, и их число постоянно увеличивается. Мы переориентировали промышленность... об этом ты кое-что должен был слышать.

– Кое-что – да.

Забавно: похоже на то, что Иоланта и Евгения сейчас менее напряжены, чем в начале разговора. В моем согласии положить жизнь на алтарь они уже не сомневаются. Фаустова украдкой смотрит на часы – ну сколько можно, в самом деле, уговаривать тут этого шпыня с ампулой во рту? Ясно же: раз пришел и сдался сам, найдя близкими к нулю шансы улизнуть от розыска в края отдаленные и дикие, значит, будет сотрудничать. Если так возиться с каждым кадром... с каждой мишенью...

Почему они делают ставку на эксменов? Потому что нам нечего терять?

Глупости. Нам есть что терять: жизнь, пусть убогую и полную унижений – но жизнь! Иначе самоубийц-эксменов было бы не вдвое больше, чем самоубийц-людей, а минимум вдесятеро. Иначе последнее безнадежное восстание против владычества женщин случилось бы не при Анастасии Шмалько сто лет назад, а безуспешно подавлялось бы до сих пор.

Рабы. Илоты. А самым несломленным и непримиримым из нас весть о неминуемой и скорой гибели десяти миллиардов землян принесет, пожалуй, горькую и злобную радость: пропадать, так хоть не одним!

А им, настоящим людям, носительницам правильного хромосомного набора, – им есть что терять? О да, они могут потерять гораздо больше, чем мы! Вот только... людям не жаль того, что досталось им даром, так они устроены. Драться за это можно, но не хочется. Самим не хочется. Лучше бичами гнать в бойню рабов, недолюдей, как практиковали какие-то древние...

О высшая ценность человеческой жизни, ты, оказывается, занятная штука! Намертво укоренившись в массовом сознании, ты лишаешь людей охоты биться насмерть за что бы то ни было, даже за саму жизнь, – ведь в бою запросто можно погибнуть! Вековое владычество над эксменами сделало из людей в лучшем случае держиморд, но не бойцов. Телепортация оказалась чересчур сильным инструментом господства, вот и нет вам нужды постоянно быть во всеоружии, в вечной готовности сражаться за свой мир и свой рай земной. Нет, вы не спартиаты, вы в лучшем случае какие-нибудь персы, изнеженная раса господ. Жить ради жизни – с большим удовольствием; умирать ради жизни – извините, а почему мы? Много ли вы сыскали добровольцев-женщин, готовых сесть в жестянку боевой капсулы? Нет, вы впихнете туда эксменов, чтобы они умирали за вас, и не постоите за ценой, чтобы заполучить на ту же роль эксмена-уникума...

– Очень хорошо. А при чем здесь моя... аномальность?

– Она может быть полезна.

– Как, например?

Иоланта как будто колеблется: сообщать – не сообщать мне то, что эксмену знать, может быть, и необязательно? Секундное сомнение решается в мою пользу.

– Недавно мы провели у барьера разведку боем. С нашей стороны участвовали три боевых корабля и дистанционно управляемая платформа с гамма-лазером большой мощности, со стороны противника – один корабль. Это редкая удача, обычно мы сталкивались сразу с несколькими. Уклоняясь от ракет, чужак попал под лазерный импульс и, вероятно, получил повреждения. В течение примерно трех минут он не маневрировал и не открывал огня, хотя наши корабли уже проникли за барьер... Не думаю, что это была боевая хитрость со стороны врага, поскольку во всех остальных случаях атака следовала практически немедленно по пересечении барьера. Теоретически у нас было время захватить подбитый корабль, увести его за барьер, вскрыть и наконец-то понять, с кем мы имеем дело... Однако на тот момент и в том месте мы не располагали средствами для решения этой задачи.

– Как я понимаю, через три минуты корабль восстановил боеспособность? Почему он не был уничтожен, пока был беспомощен, если его нельзя было захватить?

Браво, Тим. Ты уже начинаешь ставить вопросы, достойные какого-нибудь генерала с сережками в ушах.

– Потому что все три наших корабля – две капсулы и матка – были уничтожены чуть-чуть раньше. Осталась поврежденная платформа, она-то и отслеживала чужака до последнего...

Очень мило. Зато как-то проясняется моя роль.

– Насколько я понимаю, я должен проникнуть из капсулы в чужой корабль?

– Да. Раньше это называлось абордажем.

– Через Вязкий мир?

– Разумеется.

– Но сначала эту дрянь надо подбить!

– Операцию будет обеспечивать эскадра.

– У меня... сопутствующая пороговая масса всего двенадцать килограммов!

– Потренируешься. Но я думаю, что и этого хватит. У тебя есть еще вопросы?

– Полно.

– Мы слушаем.

– Я буду вооружен?

– Да.

– Что важнее: пробить в барьере брешь или захватить корабль?

– И то и другое. Если сделаешь... – Иоланта словно прикидывает что-то на весах. – Если сделаешь, тогда...

– Для начала я хочу знать, что вы сделали с моей матерью, – перебиваю я.

Они переглядываются.

– Зачем?

– Сыновьи чувства. – Я нагло усмехаюсь им в лицо. – Лелею свой атавизм.

Кажется, я сумел их озадачить.

– Мы наведем справки, – сухо отвечает Евгения Фаустова.

– Не надо врать. Если уж мною всерьез занялся ваш Департамент, не говоря уже о эм-бэ Конфедерации, то все нужные справки у вас имеются. Где моя мать? Она жива?

Наступает секундная заминка, во время которой мои собеседницы что-то соображают, что-то просчитывают. Иоланта снова решает исход в мою пользу:

– Пойми меня, Тим. Преступление, совершенное твоей матерью, карается бессрочной ссылкой в малонаселенные и климатически неблагоприятные районы. Ты должен это знать. Но подумай сам, зачем тебе...

– Она жива? – резко перебиваю я. С детства тихо ненавижу, когда меня увещевают словами «подумай сам». Нужно мнить себя парящим очень высоко над толпой, чтобы вообразить, будто думать способен только ты, а остальные по природной лени манкируют этой обязанностью.

– Не беспокойся, жива. Ее зовут Ирина Татьяновна Мальцева. Четырнадцатый резерват Северо-Восточного региона, приморский поселок Сугроб, опытная устричная ферма имени Гипатии на термальных водах. Что дальше, Тим?

Не торопи, сам скажу.

– Вы должны ее выпустить и обеспечить ей тот комфорт, который обещали мне, – рублю я заранее заготовленными фразами. – Вы должны сделать это сейчас и широко объявить об этом. Потом, когда все кончится, я должен иметь возможность навещать ее в любое время. На этих условиях я готов лететь куда угодно и драться с кем угодно.

– Мы не решаем вопрос об амнистировании. – Иоланта пожимает плечами.

– Справитесь!

– Тебе еще повезло, что ты был отделен от матери в двухлетнем возрасте. Будь ты постарше, изменения в твоей психике стали бы необратимыми, и тогда тебя, вероятно, пришлось бы ликвидировать как угрозу для мировой гармонии. Прецеденты известны. С атавизмами патриархата мы боремся. Подумай, стоит ли настаивать...

– Уже подумал.

Пауза.

– Согласование займет время. Думаю, положительное решение возможно не ранее, чем через три-четыре недели. У нас нет столько времени.

На миг я вытягиваю губы трубочкой, а в трубочке – стеклянная слезинка.

– Или вы делаете это раньше, или я отказываюсь сотрудничать и раскусываю капсулу во избежание жизненных неприятностей.

Сейчас я действительно готов на все – пусть видят. Пусть решают, что для них предпочтительнее: запачкать пальцы, поднимая из навоза жемчужное зерно, или, не поступившись принципами гигиены, еще глубже втоптать его в навоз.

– Не спеши, Тим, – вмешивается Евгения. – Это надо обдумать.

– Долго ждать не стану, – рычу я. – Мне уже надоело.

– Тебя не интересует судьба твоих товарищей, Тим? – как бы между делом осведомляется Иоланта.

Надавить на меня хочешь? Ну, дави, дави...

– Делайте с ними что хотите. – Я изображаю полнейшее равнодушие. Только так можно вытащить ребят из мясорубки. И знайте: я не рыба, от этой динамитной шашки кверху брюхом не всплыву. Вы мне подайте настоящую наживку, вкусную, – тогда я, может быть, клюну.

Поверили?..

Кажется, да. Отыграл как надо.

Должны поверить. То, что жизни полудесятка эксменов я без колебаний предпочел свободу одного человека, женщины, матери, для их женских умов вполне естественно. К тому же эксмен, откровенно плюющий на свою жизнь, уж наверняка наплевал на жизнь своих собратьев... Стереотипы – вещь полезная.

Тайком перевожу дух. Меня могли бы запросто сломать на ребятах, нащупав слабину. Гойко Кирибеевич по прозвищу Молотилка, Ваня Динамит, Руслан Хабибуллин, дядя Лева... а возможно, и ты, виртуал Войцех Вокульский, – простите меня. Если все сложится так, как я хочу, я сумею вытащить и вас. Но позже. Вы подождете?

Разве они могут ответить? А если бы могли – что бы они мне ответили?

Какого черта! Связавшись со мной, они знали, на что идут. А упомянутая Вокульским трещина в монолите – всегда трещина, как бы она ни легла.

Но вбивать в нее клин, видимо, придется другим.

Сейчас интересно наблюдать эту парочку за гигантским столом: Евгения явно умыла руки и не возьмет на себя ответственность, она сама с интересом косится на Иоланту Сивоконь, предоставив патрону собирать на свою голову лавры и шишки. Кажется, наши федералы не откажутся посадить курирующую организацию в обширную грязную лужу.

– Договорились, Тим, – произносит Иоланта. – Твоя мать будет амнистирована сразу по выполнении тобой твоей миссии. Даю слово.

– Или сейчас, или миссии не будет. – Не голос – низкий хрип. Зажатый в угол зверь готов броситься на охотников, заведомо зная, что напорется в прыжке на пулю или нож. Но он все равно бросится. Я еще раз демонстрирую капсулу. – Свобода и комфорт для моей матери немедленно – раз. Чтобы об этом было объявлено в новостях – два. И я хочу говорить с ней до отлета – три. Иначе ищите на эту роль бабу-смертницу. – Последняя фраза подобна плевку.

Иоланта по-прежнему хорошо владеет собой.

– Что ты просишь лично для себя?

– Ничего.

– Не напрасно ли?

– Нет смысла – меня вы все равно убьете.

– Ты так думаешь, Тим? – Иоланта пожимает плечами. Надо, надо посеять в эксмене надежду на чудо! – Впрочем, думай, раз тебе так хочется... Хорошо. Твои... пожелания приняты. Ты зачислен курсантом-стажером в Четвертую эскадру, базирующуюся на Ананке. Техническое образование у тебя есть, это хорошо. Ускоренную подготовку пройдешь во время перелета. Надеюсь, мы еще увидимся... – В ее устах это звучит довольно двусмысленно. – Удачи тебе, Тим.

– Когда лететь? – спрашиваю я, уверенный, что Иоланта ответит мне «немедленно», подняв подщипанную бровь в знак удивления глупому вопросу. Но она отвечает:

– Послезавтра. Сначала на орбитальную базу вместе с партией из пятнадцати спецов-эксменов. Уже оттуда – к Юпитеру. Завтра рейс на Манилу, далее тебя доставят на Морской Старт «Юдифь». Сегодняшнюю ночь ты проведешь здесь, в относительно сносных условиях, исключающих, однако, успешную телепортацию. Это не знак недоверия к тебе, это страховка от всякого рода случайностей, даже маловероятных... Веришь?

– Нет, – отвечаю я. – Но это неважно.

– Чему ты улыбаешься?

– Так... это тоже неважно.

Я улыбаюсь неожиданно забравшейся в голову мысли: в старых романах такая женщина, как Иоланта, по окончании делового разговора неожиданно влепила бы мне пощечину: «А это тебе за твой скотч!»

Разумеется, наяву этого не произойдет. Я не получу по морде даже за то, что водил Иоланту в нужник на поводке, словно выгуливал собачку. Нет, ее остановит не то, что я могу нечаянно лязгнуть зубами и раскусить капсулу.

Она просто побрезгует.

* * *

...Найти обратный путь.

Я продавливаю себя сквозь густую лиловую мглу, ругаясь в душе по своему адресу на чем свет стоит. Вздумалось пошалить кретину! Поиграть захотелось! Нет, приятель, твоя настоящая игра не здесь и не сейчас...

Типичное мальчишество. Непростительное. Метров сорок обратного пути вслепую. Если я слегка ошибусь направлением, то запросто могу оказаться за бортом. Имея ту же скорость, что и лайнер. Допустим, мне не разорвет легкие...

ПОРА? ПОЖАЛУЙ.

Пробую вынырнуть. Еще раз. И еще.

Задыхающаяся рыба, бьющаяся об лед...

Спокойно. Не паниковать. У меня очень хорошее чувство пространства и многие сотни тренировок. Я просто не мог сильно ошибиться, определяя направление и дальность обратного пути. На сорокаметровой дистанции телепортирования я ошибаюсь не более чем на метр – правда, в спокойных условиях...

Запомни главное и не суетись: если что-то мешает тебе вынырнуть – значит, ты еще в самолете. Попытай счастья еще раз. И перестань трястись, черт тебя побери! Хочется вдохнуть, да? Очень хочется? Потерпишь. Воздуха в твоих легких хватит еще на десяток попыток.

Ну и не трать его попусту.

Удачу приносит восьмая попытка – я сдвигаюсь влево-вверх и, вынырнув, валюсь прямо в свое кресло. Задыхаясь. Все понятно: на обратном пути я сместился правее, инстинктивно стараясь держаться как можно ближе к оси салона, а что ушел немного вниз – то это просто ошибка. Допустимая погрешность слепой навигации.

Почти не чувствую, как взбешенные конвойные пристегивают меня наручниками, и не интересуюсь, к чему пристегивают. Какая разница! Я снова в реальном мире, живой, невредимый и готовый ко всему. А главное – крайне ценный.

Настолько, что меня даже не ударили. Хотя, на мой взгляд, следовало бы. Бесспорно, мои конвойные получили перед полетом строжайшие инструкции по обращению со мной, исходящие из того, что колотить спасателя – непростительная роскошь.

С точки зрения тонущего, конечно.

Будь я вооружен, я мог бы угнать этот самолет. Но куда и зачем?

Время теперь тянется нестерпимо медленно, и я облегченно вздыхаю, когда в разрывах облаков под нами показывается береговая линия – серо-коричневая земля, омываемая густой синевой моря. Какое-то большое судно – танкер, наверное, – на несколько секунд показывается в разрыве и исчезает. Жаль: приятно было смотреть, как оно вроде бы застыло на месте, а на самом деле вовсю раздвигает тупым носом волны-усы. И полоска пены, хорошо заметная с высоты в десять тысяч, тянется за кормой... Нет, я бы не отказался поплавать по Южно-Китайскому морю хоть на танкере, хоть на сухогрузе, не говоря уже о яхте. Да и по любому другому морю не отказался бы...

Может, по возвращении еще поплаваю, скажем, радистом. Говорят, на многих судах вся команда, включая капитана, состоит из эксменов, и это хорошо. И Иоланте Сивоконь с Евгенией Фаустовой будет спокойнее, по крайней мере во время моих рейсов: ну куда я, в самом деле, телепортирую с корабля, прессующего волны посреди океана? За борт?

Через час под нами снова земля. Остров Лусон, надо полагать. Лайнер снижается, пронзая воздушные ямы, заметные лишь по коротким судорогам плоскостей, и заваливается в пологий бесконечный вираж в ожидании разрешения на посадку. Так и будем мотать круги над аэропортом, словно на это время Земля вместе с Солнцем окажут любезность и притормозят свой полет к невидимому барьеру...

Не моего ума это дело. Пока что.

Посадка. Неслышный в салоне короткий взвизг резины о бетон, жирные черные следы на раскаленной полосе... Тропики.

Самолет заруливает. Подвижный гофрированный хобот пассажирского терминала тянется к нему, как шланг пылесоса, только странный – квадратного сечения. Все равно всех высосет.

– Сидеть.

Сижу. Ну конечно: меня выведут последним, не усугубляя и без того нездоровую сенсацию. Понежиться в тропиках под пальмами мне, конечно, не дадут, аэропорт Манилы для меня лишь пересадочная станция.

Последняя пассажирка, влача в руках и под мышками обширную ручную кладь – в основном какие-то коробки без наклеек, – покидает салон, исчезая в гофрированном хоботе. Кому какое дело, что у нее в коробках? Ясно, что не оружие и не взрывчатка, можно не просвечивать. Воздушного терроризма не существует, ибо эксмены летают редко и только под конвоем, а настоящим людям нет причин жаловаться на жизнь.

– Встать. Пошел.

Хобот терминала уже отсоединился, самолет выпустил трап. Жара – давит. Пот – ручьями по спине. Нет, нежиться тут мне что-то не хочется.

Куда – вон в тот самолетик? И бегом? Ладно.

Взлет... Малая реактивная машина, чартерный рейс Манила—Давао. Еще час полета.

И еще два часа – на вертолете над океаном, к Морскому Старту «Юдифь»...

Ох уж эти морские старты!

Их пять основных – для тяжелых носителей – и ряд вспомогательных, для дур полегче. Плазменные двигатели, выжигающие в озоновом слое дыры в полпланеты поперечником, используются только в космосе, а с Земли корабли стартуют по старинке. С экватора или вблизи него стартовать удобнее – помогает вращение Земли. «И веревочка пригодится», все идет в счет. Больше полезной нагрузки, меньше топлива. Хотя топливо – чистый водород, получаемый электролизом воды, а энергия для электролиза транспортируется на планету в виде волнового жгута со стационарных солнечных батарей, что висят на орбите и превосходят видимым поперечником Луну. Вроде экологично, но перелетные птицы, попав в такой жгут, вспыхивают и сгорают в прах еще в воздухе – куда там микроволновке! Жаль их, конечно, и чувствительное человеческое сердце обливается кровью при мысли о гибнущих птахах, – однако это все же лучше, чем отравлять планету зловредной химией примитивных топливных и окислительных составов варварского прошлого. Досадно, что до сих пор не реализована чистая и красивая идея космического лифта – нет волокон нужной прочности, хотя химики стараются, – но все же в Кении, Эквадоре, на Суматре уже подготовлены площадки и для этого вида космического транспорта, дайте только время...

Кто ж его даст. Нет у вас времени. Через два года и восемь месяцев полыхнут ваши площадки ясным огнем, да и вообще, наверное, земная кора треснет, как арбузная корка, от аннигиляционных взрывов – много чего понастроили на ней двуногие, люди и эксмены, и много их самих.

А пока – в компромисс между «желательно» и «приходится» – бьют в океан под плавучей платформой столбы ревущего огня, так что даже вода, опешив, спешит расступиться перед пламенем, всплывают кверху пузом тонны оглушенной и ошпаренной рыбы, кальмары, водоросли, иногда дельфины, а был случай, писали, когда всплыл синий кит. Разгонные ускорители отделятся и опустятся в море где-то возле островов Гилберта, и если не расшибутся, то их выловят для повторного использования. Как-никак меньше нагрузка на природу.

Которая полыхнет вместе с нами, не в силах сбежать от нас или стряхнуть паразитов со своей шеи. «Снявши волосы, по вшам не плачут...»

Вот она – «Юдифь»!

Громадная, с два футбольных поля, самоходная платформа на поплавках, дрейфующая в океане где-то между Новой Гвинеей и дугой Каролинского архипелага. Посередине... нет, чуть сбоку, утонув кормовой частью в огромной дыре, вырезанной в палубе над волнами, что плещутся сорока метрами ниже, зависла схваченная мачтами чудовищная туша носителя. С противоположного края – вертолетная площадка и причальная мачта для дирижаблей.

Понятно, основное сообщение с материком осуществляется судами и изящными, экологичными дирижаблями. Но я – срочный груз.

Касание. Запах моря и нагретого металла. Смуглокожий человек – малайка, наверное – подбегает, не дожидаясь остановки ротора.

– Тимофей Гаев? – Она говорит на интерлинге со странными мяукающими интонациями – должно быть, местный акцент.

– Он самый.

– Следуй за мной.

– Нет.

– Что-о?

– Сделка не вошла в силу. Свяжитесь с полковником МБК Иолантой Сивоконь, она объяснит.

– Не поняла!

Сейчас поймешь.

Старшая из моих конвойных, сделав успокаивающий жест, распахивает перед моим носом портативный терминал.

– Набери сам. Последний выпуск «Текущих новостей», раздел «Отовсюду понемногу». Живее.

Я ошибаюсь в наборе, и она брезгливо помогает мне. Вот она, нужная заметка... ого, тут целый список! «Постановлением Комиссии по амнистированию и реабилитации при Департаменте юстиции Славянской федерации амнистированы...» Пляшут буквы. Потеряв терпение, конвойная тычет пальцем в нужную фамилию.

Мальцева И.Т. Амнистирована...

Кажется, я блаженно улыбаюсь.

– За мной! – теряет терпение малайка.

– А? Нет.

– Что еще?!

– Этого недостаточно. Я должен видеть ее и говорить с ней.

– Это официальная информация. Не веришь «Текущим новостям»?

– Вот именно.

– У нас нет времени!

– Найдете!

Ох, с каким удовольствием мои конвойные изволтузили бы меня до потери сознания! Сжали губы в ниточку, а терпят. Нет полномочий.

Вот и умница, сообразила: сейчас со мной лучше не спорить, а скоренько сделать то, что я прошу. Вернее, требую. Экое непривычное слово...

Секунды – резиновые. Сколько мне еще ждать... Есть!!!

Вот какая она, моя мама. Самая обыкновенная немолодая женщина с заметной сединой, еще не замаскированной краской для волос.

– Ирина Мальцева?

– Да.

– С вами будет говорить ваш... потомок. Эксмен.

Я выхватываю терминал из рук конвоирши:

– Мама, это я, Тим... Мама, ты меня слышишь?

Она подслеповато щурится. Что они сделали с ее зрением, на каком рационе держали ссыльную, какой работой мучили? Разорву!

Вот дрогнули ее губы:

– Сынок...

– Мама! Тебя правда выпустили?

– Сынок...

Сейчас она заплачет. Мама, милая, не надо, а то я тоже разревусь!.. Наконец она кивает, не в силах произнести ни единого слова. Кивает!

– Мама, все будет хорошо, вот увидишь! – кричу я. – Я обязательно вернусь! Они больше не посмеют тебя тронуть. Все у нас с тобой будет хорошо!

– Убедился? – И экран гаснет. Конвоирша буквально выдирает терминал из моих рук. Смуглокожая едва не приплясывает на месте от нетерпения: скорее! скорее!

– Еще! – требую я.

– Живо в лифт! Через тридцать пять минут старт! Весь груз давно на месте!

Груз – это, по-видимому, те пятнадцать эксменов, чья участь – подпрыгнуть на орбиту вместе со мной. Нечего делать, добавим к ним шестнадцатого.

– Черт с вами. Куда идти?

– Бежать! – неприязненно бросает малайка. – За мной. Очень быстро-быстро.

Ребристые стальные листы вздернутого к лифту пешеходного пандуса грохочут под ногами, провожая меня долгим резонирующим гулом. Сейчас я не намерен нырять в Вязкий мир, выгадывая секунды, и просто бегу – так мне хочется. Еще позавчера я трижды подумал бы, прежде чем позволить себе такую роскошь – хотя бы в мелочах делать то, что хочется.

Жди меня, мама. Я вернусь. Я сделаю все, что в человеческих силах, потому что я уже не эксмен, а человек. И с себя я спрошу как с человека. Сейчас, в эту минуту, я знаю, что хитрец Вокульский оказался прав: монолит дал первую трещину. И трещина эта возникла не тогда, когда выпустили маму, а немного раньше, когда я почувствовал: я больше не эксмен, не экс-фекс-пекс.

Я больше никогда им не стану.

Словно приходится расставаться с чем-то ненужным и обременительным, но дорогим в силу привычки. Так расстаются с детством. Немного жалко, но надо взрослеть.

Решетчатая дверь лифта захлопывается за моей спиной, пол поддает мне под ступни. Кабина начинает плавный подъем вдоль призрачной, окутанной струями испарений, заиндевелой трубы носителя – выше, выше...

В небо.

За моей спиной лязгают люки. Адаптирующиеся ложементы в челноке расположены квадратом – четыре на четыре. Я занимаю единственный свободный – передний справа.

Оставшиеся минуты мы молчим – да и о чем нам разговаривать? Пятнадцать спецов неведомых мне специальностей и я летим, в сущности, за одним и тем же: заваливать своими телами неуклонно приближающийся к Земле барьер.

Кто-то – в зыбкой надежде на то, что это даст хоть какой-нибудь результат. Кто-то без надежды вовсе.

Минут через тридцать рев и вибрация корпуса возвещают о начале подъема. Где-то далеко внизу под нами воет от боли вскипающая вода и косяками всплывает умерщвленная рыба, но мы, понятно, этого не видим. Зато чувствуем, как после отделения отработанных ускорителей наваливается перегрузка и ложементы облекают нас плотнее.

Уж что-что, а робкие идеи теоретиков насчет управления инерционной массой находятся еще дальше от практического воплощения, нежели космический лифт.

Назад: Часть I ЭКС-ФЕКС-ПЕКС

Дальше: Часть II ИЛОТЫ КЛЕОМЕНА

* * *

* * *

Глава 6 ШАНТАЖИСТ

* * *

Глава 5
РАЗЫСКИВАЕМЫЙ

Глава 6
ШАНТАЖИСТ