ПРЕДИСЛОВИЕ

Когда Александр Сергеевич Пушкин, вдохновленный известной одой Горация, писал свои пророческие стихи: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный», он, конечно, не мог подозревать, как, очевидно, не подозревал того и Гораций, что еще в XIII в. до н. э., в царствование фараона Рамсеса II, безвестный египетский писец запечатлел тростниковым пером на свитке папируса мысли и чувства, еще более древние:

Восемнадцать веков отделяют Пушкина от Горация. Возможно, такое же время отделяет Горация от его египетского предшественника. Любопытно, что знаменитая ода Горация: «Создан памятник мною. Он вековечнее || Меди, и пирамид выше он царственных», — во многих отношениях ближе к «Прославлению писцов», чем к пушкинскому «Памятнику».

Это далеко не единственный случай, когда мотив, прозвучавший впервые в древнеегипетской поэзии, находит свое развитие в позднейшие века. На заре письменного художественного творчества, конечно, еще не могло быть сознательного разделения на литературные жанры. Но именно из долины Нила дошли до нас древнейшие повести, сказки, басни, поучения, философические диалоги, гимны, любовные песни. При всей своей малочисленности, они убедительно свидетельствуют о том, как плодотворно оказалось литературное творчество народа, создавшего еще в конце четвертого тысячелетия до нашей эры одну из величайших цивилизаций древности.

К прискорбию нашему, мы не знаем авторов древнеегипетской лирики. И это не случайно. Тогдашняя эпоха не благоприятствовала выделению обособленной личности. Все население страны было одинаково бесправно перед деспотом-фараоном. Каждый подданный, независимо от положения, им занимаемого, считался его рабом. Только о нескольких мудрецах, облеченных высоким саном, может быть даже родственниках царя, сохранялась память на протяжении веков.

Но, даже не зная имени автора, иногда, — правда, очень редко, — мы можем видеть, как на него нисходило вдохновение. Перед нами один из так называемых «школьных» папирусов — папирус Анастаси II (папирусы обычно называются по имени своих первых владельцев). Он заполнен обычными упражнениями ученика-писца, писавшего под диктовку или копировавшего еще неуверенной рукой назидательные тексты, молитвы или деловые письма. А на обороте другим, четким и уверенным почерком начертано:

Здесь тростниковое перо остановилось. Но мы можем легко завершить то, что не было докончено тридцать пять веков тому назад: «…спешишь ко мне…», — и представить себе, как все это было.

Знойный день. Школа писцов, приютившаяся где-нибудь под тенью колоннады храма или пальмовой рощи. Наставник, — быть может, еще совсем не старый, — проверяет работы своих учеников. Внезапно в его голове складывается удачное начало строфы. Чтобы не забыть его, он быстро записывает на обороте папируса, который подал ему ученик для проверки. Такое, вполне правдоподобное, предположение высказывает немецкий египтолог профессор З. Шотт.

Приведенные строки скорее всего должны были начинать какую-нибудь любовную песнь. К сожалению, изо всей богатой и разнообразной любовной лирики Древнего Египта уцелело около пятидесяти стихотворений и фрагментов. Все они датируются второй половиной эпохи Нового царства (XIV–XI вв. до н. э.). Подавляющее большинство жрецов и писцов — хранителей культурных традиций той далекой от нас поры — интересовались, главным образом, религиозными, дидактическими и научными сочинениями. К художественной литературе, а тем более к «легкомысленной» любовной лирике они относились пренебрежительно. Разумеется, были исключения; их многочисленность доказывает, что лирика, как и теперь, пользовалась особенной любовью.

Произведения древнеегипетской лирики сохранились преимущественно в списках XIV–XII вв. до н. э. Это прежде всего по три цикла стихотворений из папирусов Харрис 500 и Честер Битти I, они переписаны любителями «развлекательной» литературы вместе со сказками и некоторыми другими произведениями соответственно около 1330 г. и 1160 г. до н. э. Еще по одному циклу начертано на папирусе Туринского музея (XII в. до н. э.) и на большом глиняном черепке (остраконе) Каирского музея примерно того же времени. Сохранился, кроме того, ряд фрагментов на остраконах меньшего размера. С некоторой натяжкой к лирике причисляют и несколько надписей на гробницах и стелах.

Можно ли считать временем возникновения древнеегипетской лирики время, когда были написаны хранящиеся ныне в музеях папирусы? Конечно, нет. Многообразие ее форм, вполне отстоявшийся стиль, искусное построение, использование сложных литературных приемов, а иногда даже известная вычурность указывают на долгий предшествующий путь развития, скрытый от наших глаз.

Когда же возникла любовная лирика? Несомненно, что долгое время ее передавали из уст в уста; записывать ее стали, видимо, в эпоху Нового царства, когда пробудился интерес к внутреннему миру человека.

После многолетних походов фараоны XVIII династии (начало XVI — начало XIV в. до н. э.) присоединили к Египту территорию от гор Амана на севере до четвертого порога Нила. На три тысячи двести километров с севера на юг растянулись их владения. В столицу — Фивы, да и в другие города стекались несметные богатства: золото из нубийских рудников, серебро, медь, слоновая кость, изделия искусных сирийских, кипрских и критских ремесленников, драгоценные каменья, редкие породы деревьев, заморские благовония; сюда же приводили толпы рабов. Небывалая роскошь господствовала при дворе фараонов. Им подражали вельможи и сановники. Кое-что перепадало и средним слоям. Для этого времени характерно стремление к чувственным наслаждениям, удовольствиям, празднествам. На фресках и рельефах, украшающих гробницы знати той поры, часто изображаются веселые пиршества в саду или прогулки на лодках. Перед нами, по прошествии тридцати пяти веков, воскресает пестрая, красочная жизнь: мы видим нежных красавиц в тончайших прозрачных одеждах, стройных обнаженных танцовщиц, арфистов, увеселяющих гостей, наконец, самих вельмож, покоящихся в гробницах, — в пышных париках, длинных белоснежных одеяниях они важно восседают на креслах, среди веселой толпы пирующих и подобострастно склонившихся слуг.

Разумеется, в таком кругу были вполне уместны песни о радостях и горестях влюбленных, песни, призывающие к чувственным утехам. Общее стремление к утонченности сказывается и в любовной лирике: она подвергается искусной литературной обработке, что, возможно, доказывает широкое распространение грамотности. Ее словарь, правда, заимствован из народной речи эпохи Нового царства, сменившей «классический» литературный язык. В то же время она тесно связана с культовыми песнопениями и гимнами, прежде всего в честь богини любви, музыки, танцев и веселья, покровительницы женщин — Хатор. Изощренное построение некоторых стихотворных циклов и вместе с тем их непосредственность, свежесть и разнообразие позволяют утверждать, что они созданы высокоодаренными людьми, которые успешно преодолевали стареющие каноны, чутко отзываясь на вкусы и запросы своего времени.

Захватническая политика фараонов разомкнула кольцо изолированности, которая была характерна для Египта до конца первой половины второго тысячелетия до нашей эры. Египтяне познакомились с искусством других народов и кое-что у них переняли. Но их литература остается самобытной. Ее темы, форма, стиль по-прежнему чисто египетские.

Не изменилось и отношение к женщине. В долине Нила женщина всегда пользовалась большой самостоятельностью. Ее окружали почет и уважение. Достоинства ее превозносили, а красоту воспевали. О ней говорили как о «владычице дома». Египтяне высоко ценили семейное счастье. Отношения между мужем и женой были исполнены взаимной любви и нежности: «Любимая мужем супруга, влекущая, сладостная любовью, || С чарующими устами и приятной речью», — говорит об умершей жене жрец Петосирис в надписи, начертанной в гробнице. Девушка могла свободно встречаться со своим избранником и даже признаваться в своих чувствах. Для нее он — «Брат», она для него — «Сестра». Это, конечно, отнюдь не означало, что влюбленные (или супруги) находились в близких родственных отношениях. В эпоху Нового царства слова «Брат» и «Сестра» отошли от своего первоначального значения и стали передавать понятия «любимый» и «любимая». Из народного языка они перешли в литературу. Обращение «Брат» и «Сестра» подчеркивало, вполне вероятно, известное равенство полов. Кстати говоря, обращение «Брат» и «Сестра» между влюбленными существовало и в литературе некоторых других народов Древнего Востока, например, шумеров, израильтян. Так, в недавно обнаруженном шумерском мифе о потопе богиня Иннана называет любимого ею бога Думузи своим «Братом». Однако в Шумере и Израиле женщина пользовалась меньшей свободой, чем в Египте.

Среди древнеегипетских любовных песен есть несколько, быть может, сочиненных женщиной за много веков до Сафо. Это «Начальное слово великой подательницы радости», из папируса Честер Битти I, где за первой песней, вложенной в уста юноши, следуют три от лица его возлюбленной. Ей же принадлежит и шестая. Четыре песни девушки по глубокой лиричности отличаются от речей юноши, выраженных в более общих, даже несколько шаблонных тонах. Если все они принадлежат одному автору, то следует признать, что он был не только превосходным стилистом, но и тонким психологом.

Еще сравнительно недавно о египтянах писали как о народе, для которого «существование после смерти казалось всегда важнее, чем земное бытие». Нет ничего ошибочнее подобного представления. И лучше всего опровергают это заблуждение любовные песни. Их мог создать только народ, который жаждал вкусить долгую, счастливую жизнь на земле. Даже из вечного мрака преисподней египтяне хотели возвратиться в свой земной мир, распростертый под вечно голубым небом и залитый яркими благостными лучами солнца. Вот почему так трогательно звучит жалоба умершей девочки, начертанная на стеле. Вот почему стенает жена «бесценного брата, супруга и друга» верховного жреца из Мемфиса: «В Стране заката беспробудный сон, || Да тяжкий мрак…» Впрочем, оплакивают своих близких не только люди, но и боги, которым, невзирая на их бессмертие, также уготована гибель. Богиня Исида взывает к своему брату-супругу Осирису, умерщвленному злым братом Сетом: «Приди ко мне скорее! || Потому что я жажду узреть тебя || После того, как не видела лица твоего. || Тьма вокруг нас, хотя Ра в небесах!»

Быть может, эта любовь к жизни, к прекрасному окружающему миру заставила египтян сложить полный благодарности и нежности гимн Нилу — реке, поящей и кормящей их родину. Другой знаменитый гимн — «Гимн Атону», возможно, сочиненный самим царем-реформатором Эхнатоном, прославляет лучезарного бога, дарующего радость всему живому.

Но не следует полагать, будто египтяне, любя и ценя земное бытие, не ставили перед собой серьезных, глубоких философских вопросов о жизни и смерти, о смысле существования, о справедливости. Сохранилось несколько стихотворений, которые можно условно отнести к философской лирике. Они полны горечи и разочарования. Конечно, их появление обусловливалось историческими предпосылками. Два из них, — быть может, наиболее интересные, — созданы в эпоху Среднего царства, когда в стране обострились социальные противоречия, что привело, около 1750 г. до н. э., к народному восстанию. Авторы их по-разному отвечали на тревожившие их вопросы. Ответ, данный в «Песне из дома усопшего царя Антефа», довольно прост, столетия спустя его повторит Библия, а затем он прозвучит во всей мировой литературе: «Все люди смертны».

По настроению к этой песне примыкают и надписи в гробницах Фиванского некрополя эпохи Нового царства, хотя мысль о бренности всего земного выражена в них не столь отчетливо.

В «Споре разочарованного со своей душой» слышится глубокая грусть, даже отчаяние, полное отвращение к окружающей действительности, к самому себе. Выход представлялся один: покончить с собой, уйти из жизни. Так откликается на приближение грозных событий «Разочарованный» — скорее всего представитель отжившей свой век древней знати, томимой сознанием обреченности.

Не столь пессимистично настроен был автор «Прославления писцов». Правда, он родился и жил в эпоху, когда Египту предстояло великое будущее: на протяжении нескольких веков решать судьбы Восточного Средиземноморья.

Как мы уже отметили, в древнеегипетской лирике впервые встретился ряд «извечных» мотивов мировой литературы. Утренняя песнь любовников, после ночи объятий и утех взывающих к птицам с просьбой повременить с возвещением нового дня; обращение к двери, отделяющей юношу от любимой им девушки; описание и восхваление ее достоинств и красоты; тяжкий недуг, который может вылечить лишь приход «Сестры», ибо она лучше всех врачей знает, что нужно заболевшему; наказания, которым должен подвергнуться один из влюбленных; река и злые силы, их разделяющие; любовные игры — все это потом бессчетное количество раз будет перепеваться и повторяться в художественном творчестве почти всех народов, и прежде всего в «Песни песней» (вполне вероятно, что ее автором является царь Соломон, ибо только так можно объяснить включение этого сборника светских, откровенно эротических песней в библейский канон). Затем они прозвучат у великих лириков Греции и Рима: Сафо, Анакреона, Феокрита, Катулла, Вергилия, Горация, Проперция, Овидия, будут восприняты трубадурами и миннезингерами и от них перейдут к поэтам Возрождения.

Значит ли это, что Египет был родиной лирической поэзии? Едва ли. В результате последних изысканий шумерологов стали известны отдельные лирические произведения, начертанные на клинописных табличках в конце третьего тысячелетия до нашей эры, когда между долинами Нила и Тигра и Евфрата еще не установились прямые связи. Но пока в целом египетская лирика остается древнейшей: это определяет ее огромную научную и познавательную ценность.

Впрочем, ограничившись такой оценкой, мы проявили бы, вне всякого сомнения, сухой педантизм. Совершенство формы, естественность, высокая художественность образов, присущие лирическому творчеству древних египтян, могут и ныне доставить подлинное наслаждение любителю поэзии, несмотря на огромное расстояние во времени, отделяющее нас от них.

Древнеегипетские песни и гимны, вероятно, исполнялись под аккомпанемент музыкальных инструментов: тимпанов, лютен, систров. Метрическое строение отдельных строф определить сейчас трудно, даже невозможно, так как египтяне, подобно некоторым другим восточным народам, например евреям, не выписывали гласных звуков, имевших в их языке подчиненное значение. Каждое слово, видимо, имело ударяемую гласную, которая могла быть долгой в открытом слоге и краткой в закрытом. Ритмичности способствовало повышение и понижение тона. Возможно, существовала и рифма. Строки стихотворения нередко отделялись друг от друга поставленной вверху строки красной точкой. В некоторых циклах конец стихотворения отмечался сокращенно написанным словом «кончать». Строфа обычно состояла из четырех строк.

Художественный эффект достигался с помощью сложных приемов: игры слов, симметричности построения, параллелизма членов, аллитерации, единообразного начала строф и т. д. Так, в «Начальном слове великой подательницы радости» значение первого слова каждого стихотворения совпадает с его порядковым номером в этом цикле. Например, во второй песне слово «Сену» означает одновременно и «Брат» (в данном случае — возлюбленный) и «второй». В «Начале радостных песен», где речь ведется от имени цветов, названия их созвучны одному из последующих слов: цветок «мех-мех» (василек или портулак) сочетается с «мехаи» («уравновешивать»).

К сожалению, отсутствие вокализации лишает нередко даже египтологов возможности полностью оценить высокое совершенство формы египетской поэзии, ибо подлинное звучание слов, их тональность, а иногда и смысл остаются скрытыми. Это создает большие трудности при переводе на современные языки.

Бесконечно далек от нас мир египтян. Но нас до сих пор не могут не волновать многие мысли и чувства, запечатленные в их произведениях, и особенно в их лирике, которая пережила столько веков и не утратила своей красоты, юности, обаяния. Мы можем с полным правом повторить вслед за безымянными создателями прекрасных творений далекой древности: