Глава 8
Погода испортилась к вечеру. Ясное, омытое ночным ливнем утро сменил светлый, почти летний день. Но ближе к сумеркам к северо-запада начал подходить грозовой фронт. Небо на горизонте потемнело, стали налетать резкие порывы холодного ветра. Александра, весь день бегавшая по делам, то и дело поглядывала на сизо-багровое предзакатное небо. Вчера она не взяла зонт, отправляясь с Ольгой за город, а сегодня ей еще не довелось побывать дома.
День был неудачным — художница всерьез опасалась, что началась одна из тех черных полос невезения, которые преследовали ее всю жизнь. После магазина Юрия она посетила еще два салона, где были выставлены вещи ее клиентов. В первом ей пришлось забрать с комиссии две пары карманных часов начала двадцатого века и прекрасно сохранившийся большой морской цейсовский бинокль в кожаном футляре.
— Невозможно дольше держать, — заявила ей владелица антикварного салона. — За два месяца никто ни разу не интересовался, а место на витрине они занимают. Вы мне лучше принесите знаете что? Советские часики, годов тридцатых — пятидесятых. Я вам сразу же деньги отдам. Это сейчас в тренде.
Когда-то Александру раздражали хозяева салонов и магазинов, которые соглашались брать на реализацию только определенные вещи. Со временем она поняла, что эмоции и личные предпочтения тут ни при чем. С точки зрения законов рынка они были абсолютно правы. Мода на антиквариат и винтаж менялась так же стремительно, как любая другая мода. Вчера был в моде русский модерн и французский ампир, сегодня — арт-нуво и калифорнийский хай-тек шестидесятых годов. То, что продавалось вчера, никому не нравилось сегодня.
Во втором салоне было и того хуже. Он закрылся, хозяева, муж с женой, исчезли, не оставив координат, их телефоны не отвечали. В помещении шел ремонт. Александра битый час просидела в кафе с чашкой капучино и телефоном, пока не выяснила через общих знакомых, что этот бизнес ликвидирован, хозяева уехали за границу на постоянное место жительства, а непроданные вещи отправили на хранение на какой-то никому не известный склад.
— Я узнаю для тебя, Саша, куда они все отвезли! — пообещал художнице реставратор, с которым они вместе учились в Питере, в Академии живописи, скульптуры и архитектуры. — Не беспокойся, эти ребята не жулики, нормальные люди. Просто нет больше смысла вести этот бизнес, салон им обходился больше, чем они выручали. Торговли нет. Продается только всякая дешевая дрянь. Знаешь старую китайскую поговорку? «Вещь нужную не так легко продать// Дерьмо же раскупают нарасхват!»
— И не говори, — нервничая, ответила Александра. — Узнай, пожалуйста, мне ведь нужно отчитаться перед клиентом. Он и так звонит каждые три дня, спрашивает, продалось, не продалось.
— Что там было?
— Да фарфор… ЛФЗ.
— Этого добра сейчас битком, настоящего и поддельного. Узнаю, не переживай.
…Но она, конечно, переживала, тем сильнее, что за весь день Ольга так и не взяла трубку. Александра строила разные предположения: Ольга уехала и забыла телефон дома, Ольга всерьез восприняла гнусную версию Полтавского, что Александра может быть причастна к краже четок, и не желает с ней говорить. Наконец Александра не выдержала и набрала номер отставного полковника. Тот ответил сразу.
— Николай Сергеевич, это Александра, Саша, вы меня утром отвозили в Москву, — торопливо заговорила художница, прижимая телефон к уху. Она шла к метро, надеясь успеть вернуться в мастерскую до грозы. Резко стемнело, тучи заволокли уже все небо, оно стало низким, словно опустилось на крыши домов. И ярче, теплее горели в сумерках огни светофоров, алые подфарники машин, запрудивших перекрестки, рекламные щиты и вывески магазинов.
— Я вас слушаю, Саша, что-то случилось? — ответил полковник. — Я еще в Москве, если надо, подъеду, куда скажете.
— Так вы в Москве… — протянула Александра. Ее сердце отчего-то сильно заколотилось. Она остановилась у пешеходного перехода, отсутствующим взглядом провожая поток людей, идущих через «зебру». Только когда машины вновь тронулись, она поняла, что забыла перейти улицу.
Собеседник встревожился:
— Да, в Москве, а в чем дело?
— Я не могу дозвониться до Ольги, она весь день не берет трубку. Я…
Полковник не дал ей договорить, перебив:
— Я сейчас же еду домой. Но час пик, пробки, не знаю, когда доберусь. Вы договаривались созвониться?
— Нет, то есть… Не помню, — призналась Александра. — Когда я уходила, она спала. Накануне был тяжелый день, и мы всю ночь разбирали коробки. Возможно, она и сейчас спит, и я зря вас беспокою…
— Я вам в любом случае позвоню с дачи, дам знать, как и что, — вновь оборвал ее полковник. — Все, на связи.
И дал отбой. Дождавшись зеленого света, Александра перешла перекресток, спустилась в метро, втиснулась в переполненный вагон кольцевой линии. Весь путь с пересадкой до Солянки она проделала словно во сне, машинально, двигаясь в человеческом плотном потоке со скоростью, которую тот диктовал. И только подходя к своему дому, фасад которого был уже затянут зеленой сеткой, за которой виднелись леса, Александра очнулась.
За весь день она выпила только одну чашку кофе. Когда художница нервничала, то теряла аппетит. Сейчас у нее слегка кружилась голова и смутно хотелось есть. Она зашла в маленький продуктовый магазин — он располагался почти напротив ее дома, чуть наискосок. Как всегда вечером, здесь была небольшая очередь в кассу. Александра положила в корзинку сандвич, упакованный в пленку, пакет сока и сливки к кофе. Стоя в конце очереди, она смотрела через витринное стекло на улицу. Уже окончательно стемнело, теплый апельсиновый свет фонарей озарял узкие тротуары, медленно тянущуюся к Солянке цепочку машин, фасад особняка, затянутый зеленой строительной сеткой… В домах справа и слева от него светились окна, лишь он один стоял темный, понурый, ушедший в свои сны и воспоминания.
Вдоль витрины магазина то и дело проходили люди, кто торопливо, спеша по домам или по делам, кто медленно, прогуливаясь. Кое-кого Александра знала в лицо, а кого-то и по именам. Случайных прохожих здесь было меньше, чем на бульварах. Достопримечательностей в переулке не водилось, а немногие размещенные в нем учреждения посещали одни и те же персонажи. Александра давно запомнила их и теперь машинально отмечала среди других лиц. «Вот этот пожилой мужчина в синем плаще и с портфелем работает в архиве. Сколько я здесь живу, столько его и вижу. Он мне всегда кланяется, а по имени не знает. А вот эта старушка в малиновой шляпке немножко не в себе. Мне про нее рассказывали. Примерно раз в неделю звонит в службу спасения и вызывает пожарных. И очень расстраивается, что они не приезжают. Ее номер давно зафиксировали. Страшно представить, что будет, если начнется настоящий пожар… Эти двое недавно поженились, я видела свадьбу. Машины весь переулок перекрыли. А я ведь помню их детьми… Он жил в доме на углу, а она на другом конце переулка. Сколько лет прошло? Пятнадцать… Пятнадцать с лишним лет я тут прожила, и вот все кончается. Мне будет удобнее на новой квартире, будет лучше… Наверное. Но когда уходит прошлое, уходит часть тебя…»
Александра оплатила покупки, с трудом оттянула на себя тяжелую застекленную дверь с массивной бронзовой ручкой… Дверь эта не претерпела никаких изменений за те полвека, которые она находилась в дверном проеме, да и сам магазин подвергся лишь легкому косметическому ремонту. Мраморные серые прилавки, красноватые плиточные полы, истертые сотнями тысяч подошв, даже удушливый резкий запах из подсобки, где стояли пластиковые бочки с солеными огурцами и квашеной капустой, — все осталось неприкосновенным. «Смешно, но мне будет недоставать под боком этой старой лавочки, — подумала Александра, стоя на бровке тротуара, пережидая нескончаемый поток машин. — Там, за углом, есть магазин гораздо лучше, новый. Туда и буду ходить. А в этот переулок постараюсь не заглядывать, слишком многое с ним связано… Ни к чему вспоминать!»
Рядом с ней на тротуаре стоял мужчина, который тоже чего-то ждал — или просвета среди машин, или того, кто опаздывал на встречу. На Александру он не смотрел, у него был вид глубоко задумавшегося человека. Его взгляд был устремлен куда-то наверх. Александра взглянула на него сперва мельком, потом еще раз, внимательнее… И внутренне сжалась.
Это был тот самый человек, на которого ей указала Ольга Исхакова. Серая куртка, темно-русые волосы, слегка отросшие, падающие на шею, на вид — лет сорока.
Художница почувствовала смутный страх — так пугает все необъяснимое. Она не боялась жить одна в пустом особняке, за очень условной дверью со старыми замками, без сигнализации, без охраны, даже без собаки. За долгие годы она привыкла думать, что это место — ее, что она здесь в безопасности. И в переулке, и в старом особняке все было привычно, знакомо, объяснимо. Но этого человека она не знала, и его пристальное внимание к ее окнам было непонятно. «Заговорить с ним? — мелькнула у нее мысль. — Глупо. Человек просто стоит и смотрит на дом, а я к нему полезу!»
Александра очень устала, глаза закрывались сами собой. Два последних дня и бессонная ночь измотали ее. Ей очень хотелось вернуться в мастерскую, упасть на тахту и провалиться в сон — глубокий, черный, без сновидений. Вчерашний и сегодняшний дни словно подернулись легким туманом, и она воспринимала все случившееся отстраненно. Алешина, Кононова, Бойко, Полтавский — их лица возникали из тумана и тут же в нем исчезали. «Мне нужно выспаться, иначе я просто заболею!» В последний раз взглянув на незнакомца, который стоял все в той же позе, не сводя взгляда с ее окон, художница решительно перешла улицу и потянула на себя скрипучую дверь подъезда. Обернулась. Теперь мужчина смотрел прямо на нее. У него было очень бледное, почти бескровное лицо, темные глаза смотрели непроницаемо, тяжело. В сердцах захлопнув за собой дверь, Александра торопливо поднялась по лестнице, прислушиваясь, не раздадутся ли внизу шаги. Но соглядатай явно не последовал за ней. Войдя в мансарду, Александра старательно заперла замок, задвинула засов — это она делала крайне редко. Подбежала к окну и выглянула. Противоположный тротуар у магазина был пуст. Мужчина исчез.
«С недосыпа всякое бывает, но не померещился же он мне!» С трудом договорившись с дряхлой плиткой, Александра поставила вариться кофе. Она пыталась думать о чем-то приятном. Вот-вот новоселье. Другие условия жизни. «Я куплю кофемашину!» — решила Александра, следя за тем, как медленно поднимается коричневая пена в старенькой медной джезве. «Оказывается, я городская достопримечательность! Всем известно, что я живу в доме, где можно любоваться звездами прямо сквозь щели в крыше. Что у меня нет машины. Что я попросту нищая, хотя мне случается неплохо заработать. Пожалуйста, я вчера впервые услышала о Кононовой, а она знает обо мне все! Я бы предпочла прославиться как-нибудь иначе…»
Кофе едва не убежал: задумавшись, Александра перестала следить за пеной. Она схватила джезву, поставила ее на стол (столешница была все в круглых ожогах). Достала из пакета сандвич, сливки и сок. Стоило ей поднести к губам чашку с кофе, зазвонил телефон.
— Н-е-ет, — протянула она. — Опять Бойко!
Но она увидела имя Штромма — Александра сохранила тот номер, с которого он звонил ей впервые. Голова разом прояснилась, как бывает в моменты сильного стресса. Александра нажала кнопку ответа.
— Алло! — раздалось в трубке. — Это вы, Саша? Это я, Эдгар, только что прилетел в Москву. Я в Шереметьево еще, жду багаж. Как у вас дела?
В первый миг Александра растерялась. Она допускала версию, что Штромм никуда не улетал, что именно с ним говорила во дворе отеля Ольга, что это он обронил бакелитовую игральную кость. И вот Штромм звонит из Шереметьево… «Хотя он может находиться где угодно и говорить мне все, что вздумается!» — с нарастающим раздражением, которое будил в ней этот человек, подумала Александра.
— Ну так что? — допытывался Штромм. — Почему вы не отвечаете?
— Собираюсь с мыслями, — подала голос Александра. — Уж очень много всего случилось. И мне не хотелось бы говорить по телефону.
— В чем дело? — он почти выкрикнул эти слова. — Что-то с Олей?
— Нет, с Ольгой все в порядке. Насколько это возможно, — невольно прибавила Александра, чем окончательно вывела Штромма из себя.
— Что за недомолвки?! Вы сейчас с ней?
— Я сейчас в Москве, а Ольга в своем доме. Аукцион прошел неудачно. Там устроили целый скандал вокруг ваших знаменитых четок из оттоманского бакелита. Я остановила торги.
— Так, — тяжелым низким голосом произнес Штромм. — Значит, прибыль мизерная?
— Никакой прибыли нет. Мы остались должны аукционному дому. Точнее, Ольга осталась должна. Мне сказали, что ничего не было оплачено — ни аренда зала, ни охрана, ни транспорт. А вы мне сказали, что оплатили все!
— Не может быть! — изумился Штромм. — Вы неверно меня поняли! Я все организовал, и мы достигли договоренности, что оплата поступит после завершения аукциона. На такие уступки никто никогда не идет, но для меня сделали исключение. Собственно, одно мое участие в этом деле было гарантом платежеспособности.
— В любом случае Ольге сейчас придется изыскивать какие-то другие ресурсы, которых, как я понимаю, у нее нет, — отрезала Александра.
— Есть, — бросил Штромм. — Это я. Ну, собственно, другого результата и не ожидалось. Все или есть еще какие-то хорошие новости?
Слово «хорошие» он произнес подчеркнуто иронично.
— Четки пропали.
Александра не ожидала, что у нее так легко вылетит эта фраза. Слова сказались сами собой. Проходили секунды, а в трубке не было слышно ответа. Художница вновь поднесла к губам чашку, сделала несколько глотков. Она с удивлением осознала, что чем больше она узнает о Штромме, тем меньше робеет перед ним. «Врун. Он говорил, что все оплатил, этими самыми словами. Павлин. Любит покрасоваться, распустить хвост, похвастаться своим бескорыстием и благородством. И что-то есть темное в его отношениях с Ольгой. Полковнику я верю, Штромм мог устроить отвратительную сцену из-за ерунды, и это выглядело как дикая ревность. Но никакой интимной связи между ним и Ольгой нет, это видно. Она передавала ему деньги, которые удавалось достать, видимо, это их и связывает… Такие, как он, не любят».
— Я все правильно понял? — после долгой паузы заговорил Штромм. — Вы сказали, что четки украли?
— Неизвестно. Может быть, они случайно потерялись.
— Вы шутите, что ли?! — взвился собеседник. — Потерялись?! Когда? Как?
— После аукциона, — четко отвечала Александра. — Я их не видела с того момента, когда лот был снят с продажи. Человек, который контролировал упаковку и отправку вещей, утверждает, что запечатал коробку с четками и они в целости прибыли к Ольге. Самое печальное, что она расписалась в том, что все получила полностью и претензий не имеет.
— Я к вам сейчас приеду! — внезапно заявил Штромм. — Все, вижу мой чемодан. Будьте дома.
И дал отбой. Александра в сердцах стукнула телефоном о столешницу. Посидела минуту, глядя в никуда неподвижным взглядом. Налила себе сок, распечатала сандвич и тут же положила его обратно на тарелку. Есть не хотелось.
«Это он еще не знает, что я в числе подозреваемых в краже! — мрачно думала она. — А я получила всего треть гонорара…» Ей впервые пришло в голову, что Штромм может отказаться платить оставшуюся часть. Правда, ее вознаграждение никак не было привязано к итогам аукциона… «Но и письменного договора у меня нет», — художница с упавшим сердцем обводила взглядом свою мастерскую. Дощатые стены мансарды, старые покосившиеся шкафы, набитые книгами, ящики с красками, лаками, растворителями, стеллаж с рулонами холста, ветхого и нового, подрамники, тонкие ребра которых белели в дальнем углу, словно остов доисторического чудовища… «Он может просто послать меня, тем более что пропали четки. И хотя это никак не связано с гонораром, все же… Когда я научусь подписывать все соглашения с заказчиком?! Как можно работать на доверии с человеком, о котором ничего не знаешь?!»
Под скошенной стеной мансарды в полутьме что-то поблескивало — обитый жестью угол старого фанерного чемодана. Александра встала, вытащила чемодан на свет и, усевшись рядом на полу, принялась искать в архиве Альбины записи на литеру «Ш». Вскоре на полу перед ней громоздилась разваливающаяся кипа тетрадей и блокнотов. «Если он жулик, то это неизбежно будет отражено в пометках, Альбина всегда их делала. Узнать бы о нем хоть что-то…»
…Через полчаса она с трудом поднялась с пола, разминая затекшие ноги, съела сандвич, прохаживаясь по мастерской, выглядывая то в одно окошко, то в другое. Шел дождь, несильный, неторопливый, под который так хорошо спится. Гроза обошла центр столицы стороной. Переулок был пуст, продуктовый магазин напротив закрылся. Никто не стоял на тротуаре, не смотрел на окна мансарды, но Александра думала об этом незнакомце с куда большей опаской, чем о Штромме.
«Если он действительно был в Шереметьево, его можно ждать через час. Неужели я ничего не найду?» Она вернулась к чемодану, вновь уселась рядом, скрестив по-турецки ноги, и принялась листать слежавшиеся страницы. Еще через двадцать минут все сведения о покупателях и продавцах, чьи фамилии начинались с «Ш», закончились. Об Эдгаре Штромме, известном московском коллекционере, там не было ни единого упоминания.
Александра отряхнула руки от пыли, закрыла крышку чемодана. Она смотрела на него с недоумением, как смотрят на старого друга, не оказавшего поддержку в трудную минуту. «Но это странно… Тем более Штромм знал Альбину, он же сказал, что слышал обо мне от нее. Может, он и тут соврал?»
Стук в дверь заставил ее вскрикнуть. Она взглянула на часы. «Это не может быть Штромм!» Стук повторился, стучали дробно, настойчиво, негромко. Александра встала, подкралась к двери, прислушалась.
— Саша, это я, открой! — послышался женский голос. — Я же вижу у тебя свет! Не пугай меня!
— Лиза? — переведя дух, Александра с облегчением сдвинула в сторону засов и повернула ключ в замке. Дверь скрипнула, пропустив в мастерскую Елизавету Бойко. Никогда еще художница не была так рада ее видеть.
Бойко явно была не в духе. Бросив на спинку стула промокший плащ, она пригладила руками растрепавшиеся волосы, высыпавшиеся из вечного пучка. С волос текла вода.
— Машину у вас негде поставить, а я зонт забыла, чуть не от Солянки под дождем бежала. — Она приняла полотенце, которое протянула ей хозяйка мастерской, и мигом соорудила на голове тюрбан. — Если я слягу, это будет катастрофа.
— Кофе хочешь? — Александра принялась возиться с плиткой.
— Не откажусь… — Бойко, впервые оказавшаяся у нее в мастерской, изумленно обводила взглядом диковинную обстановку. — Ой, как ты интересно живешь!
— Даже слишком интересно, — откликнулась Александра. — Можно узнать, чем заслужила такую честь? Неужели ты опять насчет четок?
— Ну да, — без стеснения ответила Бойко. — Разговор-то не окончен. Ты не возражай, ты меня сперва выслушай.
Она говорила, расхаживая по мастерской, рассматривая каждое полотно, выступающее из сумрака, окутавшего углы огромной комнаты. Полотен было десятки — работы самой Александры, подарки ее друзей, случайно оставшиеся у нее малоценные картины… Хозяева бросали их, узнав, что реставрация будет стоить дороже, чем само полотно при самом удачном случае, просили продать в том виде, в каком есть, а потом попросту забывали о неудачной покупке, сделанной где-нибудь на барахолке. Александра сидела за столом, в желтом круге света от лампы, одновременно следя за кофе и за гостьей.
— Видишь ли, душа моя, — говорила Бойко, — я все обдумала за день, поговорила кое с кем из аукционного дома. Да ты не дергайся, я на тебя нигде не ссылалась. У них, оказывается, на время торгов все помещения, кроме самого зала, оснащаются камерами. И комната, где происходит упаковка коробок, — тоже. Так что твой знакомый никак бы не мог взять четки в отеле. Что остается? Они остановились где-то в дороге, он полез в кузов, вытащил четки, и они поехали дальше. Опять ерунда, двое свидетелей. Вещь стоит дорого, это не просто серьезная уголовная статья, это еще навеки потерянная профессия. А он зарабатывает столько, сколько ни тебе, ни мне…
— Говори по существу! — не выдержала Александра.
— По существу? — Бойко повернулась к ней. — По существу, понятно, что девушка решила поторговаться.
— То есть Игорь Горбылев уже не виноват, и с меня ты подозрения снимаешь? — саркастически осведомилась Александра, скрещивая руки на груди. — Появилась новая версия? Исхакова решила придержать товар, по-твоему?
— Дорогая, ну а как все это понимать? — пожала плечами Бойко. — Либо это самая наглая кража у всех на глазах, либо второй вариант. Она заявила в полицию?
— Понятия не имею.
— Если сама взяла, ни за что не заявит!
— Лиза, а может быть, ей не понравился твой клиент? — усмехнулась Александра, живо представив диковинную внешность Полтавского. — Не вызвал доверия?
— Тогда она здорово прогадала! — мрачно бросила Бойко. — Лучшего покупателя она не найдет. Это очень уважаемый человек.
Александра встала и направилась к чемодану с архивом Альбины.
— Скажи, Лиза, давно Полтавский занимается своим бизнесом? Галереи, выставки?
— Да лет двадцать как минимум, — удивленно ответила та.
— Тогда есть шанс его найти…
…И Леонид Борисович Полтавский немедленно нашелся в первой же тетради. Он покупал, продавал, менялся. Перелистав половину остальной части архива на литеру «П», очень популярную литеру, Александра навскидку убедилась, что этот странный человечек действительно вел очень активное существование на рынке органики и пластиков. «Странно, что я не слышала о нем, но я ведь и об Исхакове понятия не имела. И о Штромме… Но каким образом Штромм мог ни разу не попасть в архив Альбины, тем более если он знал ее лично?»
— Ты что-то исследуешь, дорогая, а о деле тебе поговорить не хочется? — вкрадчивый голос Бойко над самым ухом заставил Александру вздрогнуть.
— Нет никакого дела, Лиза! — Художница закрыла чемодан и защелкнула замки. — Если хочешь, выходи на Ольгу сама. Я не фокусник, не могу вытащить из цилиндра эти четки. Никогда бы мне не слышать о них.
— Это окончательный ответ? — совсем другим тоном, сухим и холодным, осведомилась Бойко.
— Это единственный ответ. Мое-то мнение таково, что ей бы лучше поскорее продать эти четки, уж слишком велик к ним интерес. И не все люди, которые вокруг нее вьются, — светлые личности. А она совсем одна.
— Как и ты, — бросила Бойко, чуть смягчившись. — Когда переедешь? У тебя в подъезде бомж сидит, ты в курсе? Или наркоман. Я мимо прошла, он не шевельнулся. Ну, я где только не хожу, у меня всегда при себе электрошокер, да не для людей, там слабый разряд. Для собак! Вот это пробирает.
— А у меня нету такого, — вздохнула Александра. — Раньше тут жил один скульптор с домработницей, так при ней никто сюда не смел сунуться. Лучше всякого электрошокера была. А когда перееду, Лиза, я уже и не знаю. Рассчитывала на гонорар от нанимателя. Получу я теперь всю сумму, неизвестно. А съезжать надо срочно. Со всем барахлом.
Бойко взялась за дверную ручку и напоследок обвела взглядом мастерскую.
— Знаешь, я могла бы тебе предложить вариант с жильем, — неожиданно заявила она. — У меня неподалеку от Медведково, в одном поселке, склад. Это практически Москва, там на автобусе до метро пятнадцать минут. Склад большой, вещей много, я сама уже плохо помню, что там есть. Он капитальный, кирпичный, правда, не отапливается. Но там при складе есть помещение, типа служебной квартиры, что ли, пара комнат и санузел. Стекла целы, свет, вода, все есть. Можно быстренько в порядок привести и жить. Мебель со склада у меня возьмешь, какую хочешь.
— Ты мне предлагаешь переехать на склад? — невольно улыбнулась Александра. — Я делаю блестящую карьеру, кажется!
— Ну а вдруг явятся тебя выселять, а деваться некуда? — серьезно заметила Бойко. — Учти, я пущу тебя бесплатно. Только ты мне там порядок наведи, хорошо? Неплохо бы каталог составить, самый примитивный. А за электричество платить не надо, мне тамошний председатель скидку делает. Почти даром получается. Конечно, ездить в Москву будет неудобно, но вот тебе повод сдать на права и взять в кредит машину. Тебе надо все поменять в жизни, не только жилье. И еще знаешь, что тебе нужно?
— Жениха хорошего! — не выдержав, прыснула Александра. — Может, найду у вас в поселке? Ваш председатель женатый, кстати?
Бойко покачала головой:
— Всегда удивлялась, как ты можешь смеяться, если дело плохо. Если бы я тебе передала, что вчера этот Полтавский кричал, чем угрожал…
Александра отмахнулась:
— Неважно, что он говорит, важно, что он будет делать. У большинства людей слово и дело расходятся. Ты давно на него работаешь?
— Да со вчерашнего дня, — фыркнула Бойко. — Он мне прислал сообщение сразу после срыва аукциона, сожалел, что сам не мог быть, просил связаться с Исхаковой и предлагал купить четки на любых условиях. Я-то о нем слышала сто раз, а вот он обо мне откуда узнал… Прямо лестно стало! Клиент — конфета! Дура будет твоя Ольга, если его упустит. А что он из себя странный, так ей ведь не замуж за него идти. Ладно, заболталась, пошла!
Александра не удерживала ее — с минуты на минуту мог появиться взбешенный Штромм. Она придерживала открытую дверь, слушая, как удаляются шаги спускавшейся по лестнице гостьи. Чугунные перила тихо ныли — Бойко прихватывала их рукой, и резонанс распространялся вверх по лестничной клетке, как по живому организму. Хлопнула дверь подъезда. Если кто-то и остался на одной из площадок, в темноте, Бойко не замедлила рядом с ним шага, и он не издал ни звука. И это производило более жуткое впечатление, чем любой шум.
Александра заперла дверь, вновь задвинула засов. Она почти хотела, чтобы Штромм приехал поскорее. Художница поняла, что боится оставаться в доме одна. Она нервно расхаживала по мастерской, прислушивалась у входной двери, выглядывала в окно. Дождь не утихал. Переулок казался вымершим. Стрелки часов ползли к одиннадцати.
«Пробок давно нет, да в центр из Шереметьево в такое время их и не будет. Штромм должен быть здесь полчаса назад. Он снова меня обманул и даже не позвонил». Внезапно художнице вспомнилось, что не позвонил ей и Николай Сергеевич, а ведь тот должен был приехать в поселок еще раньше. «Если все в порядке, он мог просто пойти к себе и лечь спать. Просто забыть позвонить». Но в то, что отставной полковник может забыть про данное обещание, Александре верилось плохо. Она сама набрала его номер и тут же услышала приглушенный голос:
— Саша, я сейчас не могу говорить. Я в больнице, в приемном покое.
— Что?! — вырвалось у нее почти криком, и тут же она автоматически перешла на такой же шепот, какой слышался в трубке: — Что с Ольгой?
— Сильное отравление угарным газом. Дайте я выйду на крыльцо.
В трубке зашуршало, стукнуло, и голос полковника, ясный, негромкий и удивительно спокойный, прорезался сквозь непрерывный шорох, напоминавший радиопомехи. Александра не сразу поняла, что это шум дождя.
— Она сейчас в отделении интенсивной терапии, — продолжал полковник. — Врач со мной еще не говорил. Откачивают. Я еще там, на даче, пока реанимобиль ждали, вколол ей из своей аптечки ацизол, лошадиную дозу. Жена врачом была, я все препараты знаю.
— Николай Сергеевич… — дрожащим голосом выговорила Александра. Ее пальцы, сжимавшие трубку, были как изо льда. — Как это случилось?
— Ну, как это случается в старых домах со старыми печами? Печника явно не вызывала давно, труба заросла нагаром. Истопила печь, не дождалась, пока угли прогорят, вьюшки поспешила задвинуть, чтобы тепло в трубу не уходило. А труба не тянет. Сама спать легла, а угар в дом пошел. Могла не проснуться, если бы не я… Если бы не вы! — поправился полковник. — Сердце вам правильно подсказало, что там неладно.
— Но подождите, когда я уходила утром, печь давно не топилась, остывала, какие там угли… И в доме было жарко, просто душно! Ольга спала, я даже разбудить ее не смогла. Никакого угара быть не могло. Зачем топить еще раз… День был такой теплый…
— Ну, раз вы говорите, что к вашему уходу печь остывала, то Ольга Игоревна могла потом затопить еще раз. Это в Москве было тепло, а в деревне, на природе, земля близко, лес, болото, сырость… Еще не лето.
— У меня голова кругом идет… — Александра застыла у окна с телефоном, глядя, как в свете фонаря, висящего на проводе над мостовой, мелькают оранжевые дождевые капли, похожие на карнавальные конфетти. — А как вы в дом попали, если Ольга была без сознания?
— Так у меня есть ключи от дома, она сама мне дала запасные, на всякий пожарный случай. А мои ключи есть у нее, — пояснил полковник. — Я приехал, стучался, звонил, машина ее в саду, а окна темные. Решил зайти. Открыл дверь, меня качнуло сразу. Угар ведь запаха и вкуса не имеет, тем и опасен. Голова только ватная становится, в сон клонит и тошнит. Я сразу все понял, побежал ее искать, нашел в спальне, вытащил на улицу, положил на одеяло, сбегал за аптечкой, позвонил, куда надо…
— Знаете, а Ольга как раз накануне говорила мне, что очень боится угара, что уже угорала один раз. И с тех пор всегда проверяет вьюшки. Как они могли быть задвинуты?
— Как? До упора.
В этот миг Александра заметила белое такси, медленно ехавшее по переулку. Машина остановилась напротив ее подъезда. Через несколько секунд оттуда выбрался мужчина в куртке с капюшоном. Лица она не разглядела, но по развороту широких плеч, по всей повадке узнала Штромма. Он хлопнул дверцей и, не взглянув на ее окна, пересек мостовую и исчез из поля ее зрения.
— Николай Сергеевич, звоните мне сразу, пожалуйста, как только что-то изменится, — сдавленным голосом попросила она. — Сейчас ко мне пришли… Не сможете позвонить, напишите сообщение. Я буду очень ждать. В какой она больнице?
— Ольга Игоревна в военном госпитале, я ее туда устроил через знакомых. Не нашел ни паспорта, ни полиса. Вас к ней все равно без меня не пропустят, надо пропуск заказывать.
В дверь постучали, громко и отрывисто. Так же сильно, с перебоями, в такт этому стуку, заколотилось сердце у Александры.
— Звоните мне, пожалуйста, — повторила она и дала отбой.
Подойдя к двери, она услышала голос Штромма:
— Это я, я, откройте. Знаю, что опоздал.
Она отперла и впустила его в мастерскую. Штромм откинул капюшон, и его седина выглядела неестественно белой в свете лампы. Ей показалось, что он еще больше загорел за три дня своего отсутствия. Маленькие, близко посаженные глаза смотрели остро, настороженно.
— Пробки, представьте, в такой час, — продолжал Штромм, оглядываясь. — Дождь… Узнаю Москву. Стоит пойти маленькому дождичку, и МКАД встает.
— С приездом, — Александра с удивлением услышала свой спокойный голос. — Да, с того дня, как вы уехали, так и идут дожди.
— Разговор о погоде мы, пожалуй, отложим до лучших времен, — Штромм, остановившись у окна, рассматривал переулок. — Значит, четки украдены. У меня было очень скверное предчувствие, не помню, говорил я вам об этом или нет.
— Говорили. Вы говорили, что нельзя показывать их широкой публике.
— Однажды они уже стоили жизни двум моим друзьям, — Штромм говорил, не оборачиваясь, продолжая разглядывать переулок. — Я так не хотел, чтобы о них вспомнили… Это не та вещь, чтобы так широко ее демонстрировать. Вот и случилось то, что случилось.
— Не очень понятно, что именно случилось, — Александра присела на край тахты. — За прошедшие сутки я столько думала над этим…
Она осеклась, глядя на крепкий затылок мужчины, стоявшего у окна. Широкоплечий, сильный, он чуть ссутулился, словно от усталости или тяжелых мыслей. «Не похоже, что он в ярости!» — заметила про себя Александра.
— Ольга будет обращаться в полицию? — спросил Штромм, все так же стоя спиной к собеседнице.
— Утром она не выказывала такого намерения. А сейчас… — Александра перевела дух. — Сейчас она в больнице.
Штромм повернулся — медленно, словно двигаясь под водой. Сперва она увидела его профиль, затем повернулся корпус, наконец, он оказался к ней лицом. Голубые глаза за стеклами золотых очков смотрели неподвижно, но Александра заметила, что кожа под левым глазом сильно подергивается.
— Что? — тихим ужасным голосом заговорил Штромм. — Почему Ольга в больнице? Почему вы мне не сказали сразу?!
— Я только что узнала.
— Что с ней случилось?! — он почти шипел.
— Не волнуйтесь… Я сама волнуюсь… — Александра видела, что Штромм с трудом сдерживается от того, чтобы не закричать, и тем больше ее пугало его покрасневшее сквозь загар, неподвижное лицо. — Она в реанимации. Что-то с печью, сильное отравление угарным газом. Утром, когда я уезжала, Ольга спала. Видимо, потом она встала, снова растопила печь и рано задвинула вьюшки. Или труба не в порядке.
— Кто вам все это сообщил? — Штромм сверлил художницу взглядом, от которого ее колени становились ватными.
— Сосед… Николай Сергеевич.
— Он тут каким боком?!
— Я попросила его посмотреть, что с Ольгой, она весь день не отвечала на мои звонки. Он приехал, увидел, что машина во дворе, а окна темные. Стучал, она не открыла, решил войти.
— У него есть ключи?!
«Как бы его удар не хватил…» — подумала художница, следя за тем, как багровое лицо собеседника на глазах принимает пепельный оттенок. Оба цвета, впрочем, Штромма не красили. Он испытывал целую гамму сложных сильных чувств, в этом не было сомнений. «Из-за кражи четок он так не взволновался, — отметила про себя Александра. — Его доконала Ольга!»
— Николай Сергеевич сказал, что они обменялись запасными ключами от домов. А что такого, соседи часто так делают.
Если бы не это, он мог бы опоздать — дверь железная, на окнах решетки, пока приехали бы спасатели с автогеном… А так он сразу вынес Ольгу на воздух, оказал первую помощь, в «скорую» позвонил. Сейчас ее откачивают.
Штромм медленно, словно не осознавая этого, начал расхаживать по мастерской. Его движение носило случайный характер — не доходя до какого-то предмета обстановки около метра, он резко менял курс, поворачиваясь всем корпусом, как заводная кукла, и шел в другую сторону. Его внимание ни на чем не останавливалось, взгляд застыл. Александра следила за ним настороженно, внутренне подобравшись. «Он похож на зверя. Не на человека, на зверя, на опасного зверя. Зачем я разрешила ему сюда приехать?»
— Я должен видеть Ольгу немедленно, — внезапно заявил Штромм, не прекращая кружить по комнате. Вздувшиеся от сырости половицы мерно скрипели под его тяжелыми шагами. — В какой она больнице? Куда этот тип ее засунул?
— Она в военном госпитале, — Александра видела, что любое упоминание о полковнике приводит Штромма в бешенство, плохо скрываемое, и уже была готова усомниться в том, что тут никак не замешана ревность. «Черт его знает… Он и правда ведет себя как ревнивый влюбленный!»
— Чего ради?! Почему он повез ее в военный госпиталь? — Штромм остановился как вкопанный.
— Полковник что-то говорил о том, что не удалось найти ни паспорта, ни полиса, было непонятно, куда везти, и он договорился по своим каналам, что ее примут в госпитале. Да вы не волнуйтесь, я слышала, в военных больницах прекрасные врачи…
Александра тут же пожалела, что не удержалась от последнего замечания. Штромм вспыхнул:
— Да, что уж тут волноваться! Аукцион провалился, четки украдены, Ольга пыталась покончить с собой, ее упекли неизвестно в какой колхозный лазарет! Я совершенно спокоен! Звоните этому вашему другу, — последнее слово он выговорил с настоящей неприкрытой ненавистью, — и пусть скажет, где она. Я ее немедленно забираю.
— Я не буду звонить, — Александра с трудом вынесла сверлящий взгляд его бешеных и одновременно ледяных глаз. — За ее жизнь сейчас борются врачи. Вам ее не отдадут все равно.
Штромм несколько мгновений смотрел на нее, пока не осознал, что Александра не шутит. Внезапно он придвинул стул и сел, ссутулившись, словно обессиленный.
— Как Ольга могла отдать ему ключ… — пробормотал он. — Что за детская доверчивость…
Александра промолчала, хотя ей очень хотелось сказать, что эта доверчивость спасла Ольге жизнь. Она вновь принялась возиться с плиткой, чтобы заняться хоть чем-то.
— Можно предложить вам кофе? — спросила она, искоса поглядывая на неподвижную фигуру, втайне надеясь, что Штромм откажется и уйдет. Он не ответил, словно не слышал. Александра поставила на конфорку джезву с водой и раскрыла дверцы полупустого кухонного шкафчика, делая вид, что прибирается. Ей пришло в голову, что точно так же, с показным спокойствием, она вела бы себя в обществе психически отклоненного, социально опасного человека.
— Я знал, что все кончится плохо, — нарушил молчание гость. Обращался он как будто не к Александре, а к вешалке у двери, скрытой под грудой одежды. — Однажды она уже отколола такой номер. Ей было двадцать лет. Ольга решила, что влюбилась и что эта любовь взаимна. Даже не помню его лица и имени. Какое-то ничтожество, мальчишка из провинции, вместе пытались куда-то поступать, вместе провалились. Она вбила себе в голову, что счастлива с ним. Словно обезумела. На крыше вместе сидели, костры по ночам жгли, гуляли под дождем. Потом он узнал про долги ее покойного отца, которые она обязана выплачивать, и пропал. Она растопила печь, это в июле-то. Дни, правда, стояли сырые. Холодное было лето. Дождалась углей, задвинула вьюшки, закрыла трубу. И легла в постель. Я вечером приехал, без предупреждения, хотел книги какие-то забрать в библиотеке. Еле откачал ее. Это подросток. Говорю вам, это подросток.
— А про долги покойного отца тот молодой человек узнал от вас? — услышала Александра свой голос.
Штромм посмотрел прямо на нее и без злобы, спокойно ответил:
— А от кого же. Сама она о долгах в ту пору забыла, а как раз надо было проценты платить. К сожалению, Игорь не всегда занимал в банках. Молодой человек оказался не таким безголовым, как я считал. Сразу исчез.
— И рядом с Ольгой снова остались только вы, — тихо закончила Александра.
Штромм, не ответив, снял очки, положил их на стол и прикрыл глаза ладонью, словно страдая от слишком яркого света. Когда он убрал руку, его жесткое лицо странным образом изменилось. Перед Александрой сидел помятый, сильно уставший, немолодой человек. Особенно состарил Штромма взгляд. «Такое ощущение, что он не спал ни минуты с тех пор, как мы расстались…»
— Да, только я, как всегда.
Штромм порылся в кармане пиджака, достал оттуда две игральные кости и кинул их на столешницу, в круг света от лампы. Маленькие медовые кубики с тихим стуком перевернулись, остановились.
— Шесть и один, — произнес Штромм. — Когда Ольга была еще совсем ребенком, она иногда задавала неожиданные вопросы и сама же давала на них ответы. Например, она как-то раз спросила, почему все цифры что-то значат, а ноль сам по себе не значит ничего, хотя он тоже цифра? И тут же сама ответила: «А, знаю, потому что ноль — это время!» Время для нее и правда ничего не значит. Она живет в клетке из собственных страхов и иллюзий.
Он поднял на Александру потускневший взгляд:
— Вы так странно смотрите на меня… будто не узнаете или хотите о чем-то спросить.
— Я, наверное, хочу задать слишком глупый вопрос… — Александра подошла к вешалке и вынула из кармана куртки бакелитовый кубик. Вернулась к столу, аккуратно положила его рядом с двумя другими. Штромм вопросительно поднял брови.
— Это я нашла в день аукциона, во дворе отеля, где проходили торги. Кубик, как я думаю, выпал из машины, с владельцем которой говорила Ольга. Я видела эту сцену издали, кто сидел в салоне, не рассмотрела. Но в тот день у меня появилась мысль, что вы никуда не уезжали на самом деле.
— На основании вот этого? — Штромм легонько подтолкнул третий кубик кончиком аккуратно подпиленного ногтя.
— Не так часто находишь подобные вещи, согласитесь?
— Не так часто обращаешь на них внимание, — отрезал тот почти прежним, безапелляционным тоном. — Нет, я действительно уезжал, к моему глубокому сожалению. Не требую, чтобы вы верили мне на слово. Вот!
Он извлек из внутреннего кармана пиджака паспорт и положил его на стол.
— Прошу вас, поинтересуйтесь, — с ироничной улыбкой предложил он. — Как видите, я сохранил и российское гражданство, то есть я обязан выезжать из страны по российскому паспорту и по нему же въезжать в страну. Здесь на последней странице стоят отметки об отбытии и прибытии. Мне вы можете не верить, но паспортному контролю в Шереметьево вы поверите, полагаю?
Александра не прикоснулась к паспорту, лишь покачала головой:
— Я не собираюсь ничего проверять. Просто у меня появилось ощущение, что Ольгой кто-то руководит. Кто-то невидимый.
— У меня тоже бывает такое ощущение иногда, — Штромм все еще улыбался, иронически и печально. — Есть у меня в Вене духовно просветленный приятель, когда-то вместе в Москве учились. Преподает санскрит, не ест мяса, не пьет, не курит и прочее. Все по Тибету путешествует, когда физически, а когда и духовно. Но в тех редких случаях, когда с ним удается пообщаться, он утверждает, что подобные ощущения невидимого руководства говорят о том, что человек приблизился к миру тонких сущностей. Если я правильно его цитирую.
— Что это означает? — недоверчиво спросила Александра.
— Что человек вступил на чужую территорию, где ему нужно быть очень, очень осторожным. А лучше всего — покинуть ее.
Штромм встал, взял со стола паспорт, засунул его обратно во внутренний карман пиджака, взамен извлек бумажник:
— Вот, ваш оставшийся гонорар.
На стол легли несколько крупных лиловых купюр.
— Все в евро, если вы не имеете ничего против, в аэропорту курс просто грабительский. Здесь все полностью. От кофе я, пожалуй, откажусь, в другой раз с удовольствием составлю вам компанию. А сейчас мне пора.
Уставший, лишившийся сил, разбитый человек на глазах превращался в прежнего Штромма — невозмутимого, лощеного, щеголяющего своей европейскостью.
— Держите меня в курсе того, что происходит с Ольгой, — сказал он, подходя к двери. — Раз уж я естественным образом оказался отстранен от общения с ней.
Александра следовала за ним. Она отперла замок, открыла дверь, прислушалась. Влажная тьма подъезда, пронизанная терпкими запахами гниющей дранки и заплесневевшей штукатурки, была нема и, казалось, необитаема.
— И помните, что я вам сказал про чужую территорию, — Штромм тоже, казалось, прислушивался, прежде чем шагнуть на лестничную клетку. — Будьте осторожны, а лучше — держитесь подальше. Это дело закончено.
