Глава 11

Атмосфера

Доктор Пер Густафсон с кафедры социологии Гётеборгского университета в Швеции задался целью найти определяющие факторы атмосферы. Опросив невероятное количество людей, он выявил три основных фактора, формирующих привязанность людей к публичным местам.

Места с атмосферой отличались от других, дарили ощущение стабильности и представляли ценность для жителей — в общем, имели свое лицо и обязательно потенциал к изменениям для адаптации к новым потребностям людей и групп.

Отличия заключены не только в объективных параметрах, но и в том, как пространство используется определенной группой или субкультурой. И вместе с тем любое место отличается от других назначением (например, кафе или зал заседаний). Иногда для конкретного района оно особенное, но вместе с другими схожими относится к некой общей категории — одновременно уникальное и типичное. Стабильность места схожа с постоянством дома. По словам Густафсона, место приобретает для человека важность, «если связано с его происхождением, длительностью проживания, важными событиями жизни или он его часто посещает». Стабильность свойственна объектам с исторической ценностью или поддерживающим местные традиции. Ценность не требует пояснений: понятно, что место не может быть заурядным. Если его не ценят, оно ни к чему.

Необходимость потенциала изменений кажется неоднозначной — но если перемены растягиваются на долгий срок стараниями местного сообщества, сущность места остается прежней. Как утверждал Густафсон: «Люди “осваивают” место: устанавливают социальные отношения (например, ходят в гости к соседям), собирают информацию о нем, буквально участвуют в его создании. Тогда место становится личным проектом; может быть и коллективным, если возникает местное общественное движение».

Место, представляющее ценность, бывает культовым, порой обрастает культурой и мифологией — как, например, мегалитическое сооружение Стоунхендж. В городе атмосферные места более прозаичны — это, скажем, сквер или кофейня в стиле ар-деко. Ценное место может быть и в плохом состоянии, но от этого не теряет значения, — как арки под вокзалом Ватерлоо, где самовыражаются граффитчики и проходят радикальные перформансы. В таких местах незримо переплетены культура (воспоминания, вера, художественные символы и история), реальность (вид, дизайн, природные явления и памятники) и люди (пережитый опыт с любимыми или близкими).

Представители романтизма надеялись «вернуть былое очарование» искусством, но для формирования атмосферы требуется время. И вклад дизайнеров тут ограничен. Если мы, конечные пользователи, не участвуем в изначальном планировании, то часто отвергаем всё созданное для нас, пусть даже с самыми лучшими намерениями и ради сплочения сообщества.

Бутафория

Самый выдающийся пример вышесказанного создан в пригороде Парижа в начале 1980-х барселонским архитектором Рикардо Бофиллом, которого некоторые считают мессией муниципального жилья. Этот претенциозный по масштабам и дизайну проект позже стал местом паломничества фотографов моды. В первую очередь в глаза бросаются отсутствие монотонности, свойственной большинству муниципальных домов, заметное разно­образие, декоративные фасады и просторные общие пространства между ними.

Еще один известный пример — Аркад-дю-Ляк, классические портики и архитравы воспроизведены во впечатляющем масштабе, — когда-то считался настоящим дворцом для бедняков. Другой пример — Лез-Арен-де-Пикассо, в виде двух гигантских барабанов или головок сыра, с окнами-розами и огромными, вдохновленными Гауди контрфорсами. Вокруг зданий Бофилл заложил несколько улиц и площадей, как театральные декорации города. Он стремился избежать «дробной структуры плохо спланированного города», чтобы не вышло гетто.

Его творения раскритиковали за китч и нарциссизм: они привлекают излишнее внимание, но в целом ничего собой не представляют. Они создают конкретный образ, но, поскольку он никак не связан с жителями, никому нет до него дела. Масштаб оказался гнетущим, пространство между грандиозными башнями выглядит неуютно. Фальшивые портики ничего не значат для жителей. В пространствах между зданиями в малом архитектурном масштабе гораздо больше смысла: можно разбить клумбу или случайно встретиться с соседями. Эти места создают чувство причастности. Да, благодаря выразительности здания не выглядят однообразными, как большинство многоэтажных жилых комплексов Парижа, но их преимущества оценили в основном режиссеры и с удовольствием снимают кино в этих декорациях. Жизнь людей комплекс ничем не обогатил. В декорациях не обустроишь домашний очаг. Такие дома создаются не ради жителей. Навязанный архитектурный стиль не совпадет с представлением людей о разнообразии, и они никогда не сочтут его своим. Подобные проекты отражают видение архитектора, а не наше. И даже если они идеально отвечают некоторым потребностям, сплочение дается с трудом, если мы не участвуем в проектировании. Без чувства причастности любое место — ничто.

В конце 1990-х район Саннисайд в городе Портленд (Орегон) пришел в упадок. В сообществе произошел раскол, повсюду валялся мусор, выросла преступность, у жителей обострились психологические проблемы. Желая улучшить положение, жители организовали общественную площадку и назвали ее Саннисайд-Плаза. Вместе нарисовали посреди перекрестка гигантский подсолнух и установили несколько интерактивных произведений. Согласно официальному отчету, в результате «коллективной деятельности» увеличился социальный капитал и наладилось общение, что повлекло возрождение сообщества и положительный психологический настрой жителей.

Вклад жителей в созидательный процесс реновации или адаптации придает месту значение и атмосферу. Архитекторам придется крепиться и отказаться от большей части авторских идей в дизайне. По сути, это зодчество, лишенное тщеславия.

Такие жилые комплексы обычно прекрасно развиваются. Лучшие коллективные архитектурные проекты рождаются с участием жильцов. Один из ярких примеров — Чарли Бейкер. Он жил в запущенном манчестерском районе Халм и активно участвовал в его восстановлении.

Он решил, что первым шагом к переменам станет получение архитектурного образования. Завершив обучение, он основал общественный кооператив «Перестройка» (Build for Change) и занялся реновацией жилья и общественных зданий при активном участии жильцов. В печатном органе местных муниципальных властей была опубликована статья «Халм 10 лет спустя», где участие жильцов было названо ключевым фактором «повышения качества жизни». Затем Бейкер взялся за Лондон-Филдс в Хэкни на северо-востоке Лондона, и в результате местные власти и самовольно заселившиеся в заброшенное офисное здание граждане согласились, что смогут официально заниматься там предпринимательской деятельностью с проживанием. Бейкер назвал эту модель преображения «Коллективные врата» (Community Gateway). Теперь это стандартный метод реновации запущенных городских районов.

Архитектура и социальные сети

С развитием соцсетей стало возможно привлекать простых людей к дизайну. Когда в курортном городе Файер-Айленд-Пайнс сгорел популярный центр отдыха, владельцы решили на его месте возвести новый и наняли группу передовых архитекторов. Компания Architizer под руководством Марка Кушнера гордится идеей использования соцсетей для привлечения общественности и сбора отзывов на предложенные проекты. Кушнер предложил радикальный и дерзкий проект нового центра, но вместе с клиентами опасался, что местные жители окажутся не готовы к столь резким переменам.

На этапе проектирования архитекторы изучили отзывы на первый вариант здания. Это ключевой этап проектирования, его необходимо обсуждать, но на собраниях муниципального совета не бывает аншлагов; обычно приходят одни и те же люди и надрывают глотку, отстаивая свои интересы. Для архитекторов, идущих в ногу со временем, очевидным решением стал интернет. И за два года до строительства в Facebook и Instagram разместили фотореалистичную визуализацию будущего центра отдыха. Через несколько дней тысячи людей прокомментировали публикации и поделились ими с другими пользователями — а ведь большинство из них никогда не придут на собрание муниципального совета.

Когда почти все комментаторы дали положительную оценку, архитекторы сочли, что дизайн оптимален. Построенное здание выглядело почти в точности как одобренная визуализация, поэтому обошлось без неприятных сюрпризов. Как отметил ведущий архитектор Марк Кушнер: «Здание стало частью района еще до того, как было построено». В первое лето после открытия в соцсетях появилось много фотографий центра — но теперь это были снимки пользователей, сделанные на смартфоны. Они были не просто информативными — реальные люди показывали, что были в здании и получили там положительный опыт. Это бальзам на душу архитектора. В целом такие достоверные личные рассказы наделили здание атмосферой в материальном и виртуальном мирах. По словам Кушнера, «здание само стало соцсетью».

Потрясающая скорость распространения информации в Facebook и Google повлияет на будущее дизайна немыслимым образом. Архитекторы смогут обращаться к населению за мгновенной обратной связью. В интернете люди дают отзывы гораздо свободнее и не стесняются отсутствия знаний. Это кладезь информации для архитектора — и отзывы об одном проекте пригодятся в другом. Если людям понравилось то, может быть, понравится и это? То они не оценили, а если теперь попробовать эдак?

Социальные сети подарили небывалую возможность самим создавать общественные пространства. Как напоминает Кушнер, история архитектуры ХХ века — история навязывания зданий людям: брутальных бетонных махин с крошечными окнами, неудачных стилизаций библиотек, галерей и других публичных мест. С развитием интернета негодным зданиям уже не избежать критики и прилюдного разбора полетов. Никто не будет миндальничать по поводу неуместной постройки, не гармонирующей ни с окружением, ни с людьми. Соцсети приблизили рядовых граждан к архитектуре, у них появился шанс на равных участвовать в проектировании. Архитекторы, пренебрегающие общественным мнением, упускают очень важный этап: ведь после строительства ошибки не исправить, а интернет-аудитория не знает жалости.

Еще одно новшество сетевого пространства — крауд­сорсинг, и не исключено, что клиентами вскоре будут уже не отдельные люди. Мечту архитекторов поддерживают и финансируют онлайн-сообщества — как плавающую платформу в нью-йоркском проливе Ист-Ривер. Благодаря краудсорсингу на нее собрали полмиллиона долларов.

Как заметил Кушнер: «Архитекторы давно знают, как строить экологичные, продуманные, гостеприимные дома. Они просто ждали, пока публика об этом попросит». Здесь есть внутреннее противоречие. Можно подумать, что интернет стал для архитекторов дополнительным средством навязывания своего видения. На самом же деле он обеспечивает диалог между специалистами и аудиторией еще до закладки первого кирпича, дает информацию о конкретных потребностях граждан. Многие архитекторы умеют решать проблемы и знают, как подойти к возрождению сообщества, но они тоже совершают ошибки. И все их действия по проектированию должны и будут диктоваться нами с помощью социальных сетей.

Сообщества и корпорации

Когда корпорации подстраиваются под независимый характер сообщества ради коммерческой выгоды, люди сопротивляются. В преддверии Олимпийских игр 2012 года в Лондоне жители района Хэкни-Уик — когда-то промышленной зоны с доступными ценами за аренду, где поселились люди творческих профессий, — попали под реновацию.

Стенная роспись с олимпийскими символами на здании заброшенного склада, выполненная компанией Coca-Cola без ведома жителей, символизирует уничтожение творческих сообществ, вытесняемых дельцами в погоне за выгодой. Эту оскорбительную роспись почти сразу перечеркнули словом «позор». В ответ стену покрасили в серый цвет, оставив огромные красные буквы HW. В таком виде она воинственно провозглашает уникальность много­ликого творческого сообщества Хэкни-Уик.

Несомненно, такие сообщества создают в центре города атмосферу. В Хэкни однообразные склады превратились в жилые мастерские. Вокруг появились кафе и бары. Сформировалось самобытное и вдохновляющее пространство, не оскверненное присутствием корпораций и ушлых агентов по недвижимости. Подтянулись другие молодые дарования. Они ушли с модных лондонских улиц, забитых сетевыми кофейнями и риелторскими офисами, в уникальные частные заведения с постоянной публикой. Вслед за ними порой приходят хипстеры и своим присутствием уничтожают изначальную привлекательность и атмосферу. А то, что от нее остается, — лишь подобие былого колорита.

Историческая ценность

Чем оригинальнее место и теснее связано с историей, тем выше вероятность формирования привязанности у жителей. Доктор Мария Левицка из Варшавского университета утверждает: заново открывая историю места после коренных политических перемен, жители чувствуют к нему привязанность. В Польше это сейчас очень актуально. После Второй мировой войны союзники изменили границы территории, и в результате началось активное переселение из нынешних стран Балтии и Германии в Польшу.

Социалистический строй оставил неизгладимый след в памяти всех поляков, многие до сих пор живо помнят те времена. Вплоть до 1989 года власть запрещала отмечать традиционные праздники, религиозные и пр. После смены строя, как и стоило ожидать, прошел шквал публикаций и публичных обсуждений семейных корней, фамильных историй и воспоминаний о связанных с ними местах в прошлом и настоящем. К тому же после децентрализации были созданы все условия для поддержания местных обычаев.

Желая выяснить, как история влияет на привязанность, доктор Левицка изучила данные Польского центра исследования общественного мнения — выборку из 1328 жителей трех польских регионов с разной географической историей. Привязанность к месту была гораздо ниже в менее консервативных, недавно освоенных западных и северных регионах, чем в восточных и в Галиции (южный регион, бывшая часть Австрии). Левицка заключила, что знание корней влияет на местный патриотизм и гражданскую активность, поэтому властям необходимо распорядиться об обязательном введении местной истории в школьную программу.

Похожее исследование проводили Джереми Уэллс и Элизабет Болдуин из Университета Роджера Уильямса на Род-Айленде в Бристоле и Университета Клемсон в Южной Каролине. Они сравнивали отношение жителей к новому поселению Ай-Он в Маунт-Плезант и историческому району Чарльстон в Южной Каролине. Места выбраны удачно: схожие плотность населения, планировка и дизайн, но очень разная история.

Принципиальная разница предсказуема: исторический район «возбудил полет фантазии в умах участников, они пустились в рассуждения о прошлом, выдумывая ход событий». Историческая ценность прямо и сильно влияла на формирование эмоциональной привязанности. Но, к удивлению исследователей, самые положительные эмоции вызывал ландшафт городов: «ворота, фонтаны, деревья и сады, но не здания». Жители ценили таинственность естественных уголков, а пейзажи и дома постепенно появлялись в поле зрения во время прогулки.

Вероятно, это исследование духа местности не полностью применимо к крупным городам. Доктор Эрнан Касакин из Ариэльского университета в Израиле заинтересовался влиянием масштабов города на восприятие его облика в целом и отдельных районов. Он опросил двести израильтян, 23% из которых проживали в больших городах (население более пятисот тысяч человек), 54% — в средних (двадцать — пятьдесят тысяч) и 27% — в малых (менее двадцати тысяч).

В крупных городах облик места был больше выражен. Эмоциональная привязанность пропорциональна его яркости, за неожиданным исключением средних городов. Возможно, дело в том, что в большом городе есть все удобства и развитая инфраструктура, а преимущества маленьких — в сплоченности населения. Средние же проигрывают по обоим параметрам.

Каковы стимулы вовлеченности?

Мы убедились, что для процветания сообщества жители должны быть активно вовлечены: вступать в местные объединения, участвовать в восстановлении района, снижении интенсивности дорожного движения, организации социальных и культурных мероприятий и т. д. Но что влияет на активность граждан? В ряде исследований установлена связь между привязанностью к месту и личным вкладом в него. Вроде бы логично. Но откуда возникает привязанность? И только ли в ней дело?

В ранних исследованиях предполагалось, что к местности больше привязаны люди с низким доходом. Но если малоимущие и вытесненные на обочину социальные группы «обживаются» где-то без особого на то желания, истинной привязанности тут и близко нет. Зато есть основания думать, что сильная привязанность к месту тормозит финансовый и социальный рост: снижаются готовность переехать на лучшее место работы и желание получить новый опыт либо из-за крепких семейных уз не хочется никуда уезжать. Вероятно, всё это имеет место, но относительный масштаб этих факторов нам пока неизвестен.

Такие обоснования привязанности к месту всё чаще опровергаются результатами более сложных исследований. Есть данные, что связь между человеком и местностью, где он проживает, укрепляется возможностью много перемещаться. Например, жители Радома, спутника Варшавы, которым приходилось ездить на работу в столицу, продемонстрировали большую привязанность к дому, чем те, кто жил и работал в родном городе. Может, от разлуки любовь сильней или в городской сутолоке они почувствовали, как им дороги покой и стабильность.

Но самой по себе привязанности к месту жительства недостаточно для каких-либо действий. В городе вовлеченные люди — обычно более творческие, образованные и предприимчивые. Если район привлекателен для жителей с творческим потенциалом, в нем накапливается большой культурный капитал.

Чтобы доказать, что чем больше культурный капитал, тем выше гражданская активность, доктор Левицка использовала данные Польского центра исследования общественного мнения, но интерес к местным историческим корням тоже сыграл свою роль. Высокий уровень бедности и безысходности в районе снижал оба показателя: лишения разрывали связь людей с прошлым, нейтрализовали привязанность и сводили на нет гражданскую активность.

Она также связана с социальным капиталом, то есть добрососедскими отношениями. Методом моделирования с помощью структурных уравнений Левицка определила, какая из двух форм капитала больше способствует гражданской вовлеченности. Она заключила, что это культурный капитал, и подчеркнула традиции польской интеллигенции — культурной элиты, посвящавшей себя служению народу. Это явление свойственно большинству цивилизованных наций. Доктор Левицка доказала, что интерес к своим культурным корням — то самое «промежуточное звено», прочно соединяющее культурный и социальный капитал. Это подтвердилось данными, что культурный капитал стекался в районы Польши, вынужденно покинутые во время войны и заново открытые после падения железного занавеса, а не в места, где люди жили постоянно.

Левицка утверждает, что привязанность к месту как таковая не говорит о гражданской активности. Необходимы прочные соседские узы и искренний интерес к семейной и местной истории. Если кто-то заявляет о своей привязанности к месту, стоит копнуть поглубже и проверить, есть ли потенциал проявить ее в деле. Привязанность может быть только идеологической. Как высказалась Левицка: «Любви к месту недостаточно — чтобы эмоции перешли в действие, необходимы социальные связи».

Интересно, что количество проведенного в определенном месте времени и прочность связей между соседями никак не связаны. Это объясняет, почему люди, которые часто покидают район — ездят на работу или в долгие поездки, — остаются связанными с сообществом. Дело не в безвыездной жизни и в качестве, а не количестве времени общения. Вдобавок — как подтверждает исследование израильских городов — люди, привязанные к месту жительства, обычно ощущают связь с ним и будучи в отъезде.

Организация сообщества

Британский архитектор Эрик Лайонс убежден, что в современном мире личному пространству придают чрезмерное значение, в ущерб потребности в непринужденном социальном контакте — основополагающем элементе сообщества. Так было не всегда. До начала Викторианской эпохи эти мелкобуржуазные запросы на Западе никого не занимали.

Лайонс утверждает, что дом, где обеспечена полная неприкосновенность частной жизни, становится тюрьмой для владельцев. Они в изоляции. Он подчеркнул абсурдность отдельных домов в пригороде с иллюзией аристократизма. Лайонс занимался проектированием городских жилых комплексов со средней плотностью населения и нередко позволял себе излишнюю открытость личного пространства, но лучшие примеры его работ показывают оптимальный баланс между потребностями в обзоре и убежище. В домах по его проектам жители могут уединиться в любой момент. Главное для хорошего жилья — наличие выбора: предусмотренная возможность для общения, а не принуждение к нему, чтобы люди по желанию уклонялись от компании соседей или подключались к ней и никому не приходилось «раз и навсегда» отдавать предпочтение одному из двух вариантов еще до заселения.

Пригородные частные дома, построенные после 1940-х, создают иллюзию полного уединения — будто никого на километры вокруг, хотя соседний дом в нескольких шагах. В них не предусмотрена возможность общения. Если строить здания близко друг к другу в маленьких и крупных городах, лучше размещать их группами, создавая условия для непринужденной беседы. В 1930 году в Германии Бруно Таут в сотрудничестве с главой градостроительного совета разработал новый тип жилых массивов, чтобы стимулировать взаимодействие между соседями. Прекрасный пример, позже занесенный в список объектов всемирного наследия ЮНЕСКО, — поселок Хуфайзен («Подкова») на юге берлинского округа Нойкельн. Многоквартирные дома с максимальной высотой шесть этажей выходят окнами в зеленый двор с продуманным сочетанием пространства для уединения (вблизи зданий) и места общего пользования в центре. Образовавшиеся там мини-сообщества обеспечили месту достаточную индивидуальность при сохранении социальной составляющей.

Некоторые архитекторы пошли дальше и организовали крупные общественные места для работы и трапезы. Тут можно упомянуть, однако, что самые удачные примеры организации сообществ в городе появились там, где жители сами строили или адаптировали свои дома: Христиания, Уолтерс-Уэй, Квинта-Монрой и Фиш-Айленд. Это возвращает нас к теме причастности и атмосферы.

В случае Уолтерс-Уэй муниципальные дома превратили в частные, и, хотя большинство участвовавших в строительстве жильцов позже съехали, сплоченность сохранилась в культурной памяти. Дети вместе играют на улице, родители сообща работают над улучшением экологической обстановки. В 2015 году у нескольких жителей взяли интервью для короткометражного фильма Ассоциации архитекторов. «Здесь совсем не как в Лондоне», — сказала одна женщина. Мужчина продолжил ее мысль: «Летом двери нараспашку, дети бегают туда-сюда из дома в дом. Раз в год мы устраиваем общий праздник на воздухе. В конце улицы оборудуем сцену. Приглашаем музыкантов, ставим надувной замок для детей и три барбекю». Что касается общей заботы о детях, «есть много стихийных детских садов».

Таким настроем сообщество отчасти обязано структуре улиц: их траектории, форме и расположению домов, тут и там проглядывающих между деревьями и кустами. Стимулом к объединению соседей стал проект самостоятельного строительства. У первых жителей он сформировал выраженное чувство причастности, а в ходе стройки развились крепкие соседские связи. Социальный капитал хранится в культурной памяти. Новоприбывшие обычно стремятся принять идеалы устоявшегося сообщества. Именно так прочные узы и гармония передаются из поколения в поколение. Любому, кто сомневается в живучести сообщества в городской среде, следует понаблюдать подобное развитие.

Психология района: резюме

Благоприятный район основан на социальном (добрососедских узах), культурном капитале (людях с творческим потенциалом), чувстве причастности и интересе к местной истории.

Чувство причастности к району не исчерпывается буквальным значением. Именно субъективное отношение людей наделяет место атмосферой. Ее можно создать в любом общественном месте, непременно с учетом пожеланий местного сообщества. Здания и места обретают значение, если люди отождествляют себя с ними. Сообщество, утратившее целостность, может вернуть ее активным участием в возрождении района. Это подводит нас к мысли, что муниципальные дома и общественные места, спроектированные или обновленные без привлечения жителей, обречены на почти неизбежный провал.

Район невозможен без грамотного дизайна и планирования. Необходима оживленная главная улица с разнообразными магазинами и офисами, зеленые зоны, визуальная привлекательность и удобные для пешеходов улицы без интенсивного дорожного движения. В ответ на прирост населения в городах появляется всё больше многоэтажек. Ниже мы рассмотрим их влияние на район и самочувствие жителей.

Отправить