7. День св. Мартиана (20 сентября)
«… Не спите, когда другие бодрствуют и бодрствуйте, когда прочие спят.»
За окном едва-едва светлело, но Колин уже на ногах и наскоро собирался. Любое промедление грозило обернуться повторением вчерашнего рандеву. При других обстоятельствах, почему бы не встретиться, но у него опять просто-напросто отнимут драгоценное… драгоценнейшее время. Было такое нехорошее предчувствие.
— Доброго вам утра эсм, — ворчал Колин рисованной гранде, шустро застегивая пуговицы пурпуэна. Загадка пока не особо поддавалась. Вернее не подавалась вовсе. Но сейчас не до нее. Сейчас ему требовалось срочно исчезнуть из дворца и заняться осуществлением одной занимательной идеи, обещавшей стать продуктивной. И все благодаря вечерней прогулке на свежем воздухе по ночному тихому городу.
От быстрых сборов отвлекло непонятное оживление. Бегали не только слуги. А если уж засуетились скары, жди чего угодно.
— Саин Колин! Саин Колин! — без зазрения совести загрохотали в дверь.
Унгриец посмотрел на окно, воспользоваться не совсем законным способом бегства. Препятствий нет. Но отчего шумно для такого раннего часа?
«Если переворот, пусть эту гниду прикончат,» — пожелал Колин слуге злой судьбы.
— Саин Колин! — в голосе зовущего выделились визжащие звуки.
— Горим что ли?
— Саин! Саин! — истерил слуга. Вопроса он не расслышал. — Саин Колин! Всех собирают в Зале Арок! Просят немедленно прийти!
— Случилось чего? — не спешил открывать Колин, желая узнать истинную причину суматохи.
— Беда! Беда! Прямо и не знаю, как сказать…
«Вряд ли во дворце подняли столько шума из-за Агесса. Чего скрывать не любили покойничка.»
— Внятно говори! — открыл Колин слуге. Унгрийцу вкралось подозрение, все подстроено заманить в комнату с розовой обивкой, усадить за стол и упоить чаем до разрыва мочевого пузыря.
Дворцовый бедлам объяснялся прискорбным фактом, Дрэго аф Гарай — мертв. Как бывает мертв всякий получивший девять ранений в грудь и живот, и в довершении ограбленный и обобранный до исподнего. Впрочем, исподнее сняли тоже.
— Нашли на Свином Ухе, неподалеку от Веселой Совы, — пояснял виффер мрачному, что туча Латгарду.
— А сюда зачем притащили? — возмущен канцлер. Рассматривать покойников приятного мало. Сердце, нервы, разлив желчи — весь букет оправданий.
— А куда? — виффер не ожидал незаслуженной выволочки.
«На кухню,» — не меньше канцлера раздражен Колин. Из-за мертвеца отрывают от дел. Стоил ли новик того? Стоил ли чьих-то украденных минут сладостного сна? Или его личного времени.
Что такое Дрэго аф Гарай? Три-четыре фразы до и три-четыре после общей трапезы. С гонором, но терпимо. Упрям, но не безнадежно. Немного позер. Занудства в меру. Собственно все. Даже не тянет на пословицу про только хорошее. Не наскрести хорошего.
— Бейлифа уведомили?
— Саин Атли еще не знает, но коронер Мэтлз обнадежил, отрядить лучших людей и найти убийц. Работа Канальщиков или Псарей. И уж точно не поединок…
«Хорош поединок… Истыкали как котлету вилкой, — рассматривал Колин вымазанное в грязь и кровь тело новика. К дворцу Дрэго доставили на повозке зеленщика, а внесли на куске крепкой рогожи.
Латгарду не до сантиментов.
— Тащите на конюшню, — таково последнее прощай покойному.
„Итог искателя милостей трона. Собирать мух, кормить червей и приманивать крыс,“ — хмыкнул унгриец. — „А обещали дорогу из роз.“
— У вас крепкий желудок, молодой человек, — бросил канцлер, удаляясь.
Колин не придал словам значения.
Раны на теле Драго аф Гарая шести типов. Сквозная мечом, скорее, всего, приткнули к стене. Две от широкого обоюдоострого клинка, две от однолезвийного, неглубокий неуместный порез, пара трехгранных проколов и скромная стилетная ранка в область сердца.
— Поверните, — попросил Колин.
Скары тряхнули рогожу и приподняли один край. Покойник перекатился на живот.
Меч прошел горизонтально и насквозь в правую сторону грудины. Противник у провинциала отличался силой и поставленным, выверенным ударом. Мастер, одним словом. Зачем же остальные? Баловство? Станет ли маститый убийца этим заниматься?
„Лучше бы ты жил, — разглядывал и размышлял унгриец над погибшим. — К живому меньше вопросов, чем к мертвому. Впрочем, какая разница, зачем он получил оставшиеся, если фактически окочурился от первого.“
— И каково мнение? — отвлекли Колина от осмотра.
„А вот и домогатель гранд,“ — признал унгрийец Гусмара-младшего.
— Мое мнение ему слабо поможет.
— Зачем же тогда смотрел? — приблизился на полшага белобрысый. Он не боялся. Он брезговал, как брезгую испачкать новую обувь о дерьмо.
— Любопытно.
— Чужая смерть?
— Чужая ловкость.
— Поверх клинка, — поделился Гусмар собственным наблюдением. Выгнул руку и продемонстрировал укол. — Очень эффектно. Чувствуется школа. Но это не мэтр Жюдо.
С короткого расстояния альбинос неприятен. Гранде не позавидуешь. Круглолиц. Красноватые веки и глаза. Белесая поросль на голове. Усики будто макнутые в сметану. Бородка ей-ей выкрашена молоком. Невзрачен, что одуванчик у забора, но старается произвести впечатление. На кого?
Колин не обернулся поглядеть. Глаз уловил размытое отражение в надраенной бляхе виффера. Марика аф Натан? Лиадин аф Рий? Людвика…? Кто из них? Если конечно именно они цель гривуальных помыслов белобрысого. А как же гранда? Или же она ему нужна, как и он ей? Взаимное неприятие под давлением необходимости союза?
— Эта от меча, а остальное? — не отстает Гусмар.
— Широкая скорее всего от даги.
— Я бы назвал гольбейн, — предложил альтернативу альбинос.
— Сойдет и он, — не стал спорить Колин. — Эти две от дирка.
— Возможно.
— Проколы от шабера. Били на скорость и точность. Расположены рядом.
— Кто-то проверял сноровку.
— Разрез пустяшный. Скорее всего что-то не осторожно срезали с одежды.
— Уверен?
— Абсолютно бессмысленная рана. Но не исключу что у убийцы возобладали эмоции.
— Или убийца женщина.
— Про стилет и говорить нечего. Выше всяких похвал.
— Ты так оцениваешь удар?
— Именно. А общее впечатление, демонстрация приобретенных навыков.
Колин, действительно, так воспринимал увиденное. Иначе не объяснить бессмысленного тыканья. А уж спонтанное рождение эпатажной мысли вывернуть ситуацию с убийством Гарая в свою пользу, не объяснить вовсе. Утро не так безнадежно, как полагал унгриец.
Смотрины закончились и скары спеленали покойника. Приподняв, не волочить по полу и земле, унесли. Зал Арок, погудев какое-то время растревоженным ульем, опустел.
Унгриец вышел на воздух. Достаточно светло и морозно. Приятно глазу. Первый снежок бел и тонок. По снегу, уходила и возвращалась, тропинка от детских ног.
„В такую рань?“ — подумал Колин, сшагивая с первой ступеньки лестницы. Его ждал город и прорва разных дел.
— Саин Поллак, вас просят, — прокашлял за спиной слуга.
Приятного в миру не осталось.
— Кто? — вырвался у Колина не то полу-стон, не то полу-хрип.
— Гранда Сатеник приглашает трапезовать в компании благородных эсм и саинов.
„Это начинает входить в дежурную и обременительную обязанность,“ — Колину вспомнился скучающий Эсташ. Теперь он лучше понимал не проходящий сплин виласа.
Когда нет выбора, незачем его придумывать. Идти придется.
— Скажи-ка, а что у вас там, — Колин показал по направлению следов.
— Парк, саин.
— Понятно не рынок. Еще что?
— Посадки груш. Конюх расстарался.
— Лошадей кормить?
— Жеребят.
„Янамари?“ — гадал Колин, глядя на маленькие отпечатки. — „Побаловать любимого мула?“
Не походила девочка на заядлую лошадницу. Тем более горбушка с солью предпочтительней фрукта.
„Груши? В такую пору?“ — усомнился Колин.
Вскоре унгриец опять присутствовал в комнате с розовым бархатом на стенах. Никаких изменений. Разве что прибавилась фрей Арлем. У монашки розовели щеки и нос. Она успела прогуляться по морозцу.
„Расширенный состав трибунала,“ — мысленно поприветствовал Колин изысканное собрание любителей чая. — А белобрысого-то опять не пригласили. Или он игнорирует приглашения. Или не вхож? Не допущен?»
— Надеюсь, трагические обстоятельства не повлияли на ваш аппетит? — спросил Гаус, полируя ногти специальной подушечкой.
— Я бы сказал наоборот, — проворчал Колин. Почему-то сегодня казаться милым особенно тяжко.
— Не знакомый город. Надо быть осмотрительным, — предостерег Лоу, сам не ведая кого и зачем.
— Для некоторых запоздалое предупреждение, — не желала Аннет слушать пространности. — Вы уже отыскали вашу воровку?
— Об этом рано говорить, но кое-какие соображения у меня имеются.
— И чем они помогут, эти ваши соображения?
— Кое-какие…
— Новоявленный Жюз Сеньи да и только! — посмеялся Лоу.
Колин запомнил и это имя. Коллекция помалу собиралась.
— Некудышние воровки грязны, потасканы и пахнут отбросами, — свободно рассуждал унгриец. — Обычные прилагают усилия не выделяться из основной массы народа. Запросто примешь за швею, прачку или шлюху. Необычные умышленно подчеркнуть какую-либо деталь. В одежде — рваный воротник, заплаты по подолу, расползшийся рукав, цвет юбок. В речи часто присутствует картавость, гнусавость, заикание. В движениях — хромота, вихляние, суетливость. Все это направлено привлечь внимание, сосредоточить жертву на изъяне. Избавившись от характерных недостатков, они, прежде всего, избавляются от примет, по которым их ищут. Есть еще и очень необычные. Благоухают нероли, — кстати, припомнилось Колину название дорогих духов из парфюмерной лавки. Навязывали — не отбиться! Купил бы — разорился до шосс!
— Она не бедна! — покачал головой Лоу, находя приведенный аргумент достаточно весомым.
— Вот именно. Сколько торговцев продают нероли? На Блохах один. А в городе с десяток.
— Очень возможно вы чего-то и добьетесь, — согласился заинтригованный Гаус. Он отоспался, отъелся и не выглядел замученным кроликом. Запах цветков горького померанца ему нравился. И нравились изгибы и складочки на теле любовницы, куда их щедро наносили.
— Я обещал эсм Сатеник.
«Обещал?» — удивилась его словам гранда, оторвавшись от обычного созерцания пространства за спиной унгрийца.
«А разве нет?» — в недоумении и растерянности Колин.
— И когда? — следует прямой вопрос от Аннет. Камер-медхин подозрительны негласные диалоги окружения. Недопоймешь или пропустишь важное.
«Сколько попросить для спокойной жизни? Полгода не дадут,» — прикинул унгриец и заявил.
— Две недели, — спохватился и чуть сбавил. — Полторы. Полторы будет достаточно.
Лисэль единственная, кто благосклонно приняла обязательства новика. Возможно, потому что поимка воровки её безразлична. Для нее очевидно, мальчик старается прижиться при дворе. И находит всякие средства достойными. Вполне вероятно, лжет. Придумал какую-то воровку…
Сегодня камер-юнгфер выглядела просто превосходно. Аквамарины в серьгах и кольцах перемигивались лазоревым. Вся подколотая, подвязанная, затянутая, такая особенная, такая… тронь, и рассыплется тысячами булавок. Не дастся в руки, обернувшись колючим выбросом искр и блесток. А жемчужная ретикула? Звездные покровы на волосах. По сравнению с Лисэль, остальные эсм выглядели бумажными цветами. Не фальшивым, а неживым.
Кэйталин, без напоминаний и подсказок, потревожила колокольчик, подавать угощение на стол. Прогресс от прошлого раза. Небольшой, но очевидный. Об этом стоило беспокоиться. И о возвышении контесс из Боши и о тех, кто в нем заинтересован, поскольку собирались, так или иначе, сыграть на слабостях гранды.
— Что в смерти проку? — обрывком безызвестной строфы, задала Аннет тему предстоящего разговора. Гибель Гарая повлияла определить направленность застольной дискуссии.
Отвечать первому досталось не Колину.
— Несомненно, — изрек Гаус, оставив ногти в покое. — Могильщику уж точно. Ну и наглядный пример остальным.
Его не поняли. Циником надо быть, а не пыжиться и казаться. Впрочем, избыток денег испортит кого угодно. Дарования увядают, не встречая терний и препон, расти и развиваться.
— Во всяком трагическом событии, усматривается полезность. Могильщику, церкви, наследникам прямая. Деньги, отчуждения, вступление во владение, — расшифровал свое согласие с камер-медхин маршалк двора. — Существует и косвенная. Она гораздо важней. Задуматься о бренности мира и краткости жизни.
«Слышал бы Агесс, утешился,» — готовился Колин делиться соображениями о выгодах. В унгрийце, ничего с этим не поделать, незаметно выспевало раздражение, вынуждая ерзать на своем почетном месте бедного родственника. Впереди уйма дел, а он любезничает в кругу людей, которым нечем заняться в утренние часы, кроме пустого разговора, скоротать время до обеда.
Колина опять пропустили. Повезло Кэйталин. Рыцарь в юбке неожиданно бойка.
— Будь Гарай женщиной, я спросила бы, где находился её защитник, хранитель, страж? Но он мужчина и потому вопрос поставлю иначе. Почему он позволил себя убить?
«Наверное, забыли поинтересоваться и учесть его мнение?» — мог бы ответить ей Колин. Но рассуждение эсм воспринималось заверением, она бы не допустила подобной развязки. — «Неужто в Анхальт собралась, Кукушонок?» — унгрийцу занятно, угадал ли? И с Анхальтом и с прозвищем. Что-то подсказывало, угадал.
— Искусство фехтования подразумевает наличие сильного и слабого противника. С учетом численного перевеса нападавших, у Гарая отсутствовали возможности уцелеть, — вступился Лоу. Не из жалости к убитому, но оградить сильный пол в обозначившихся обвинениях в никчемности. Из-за одного достанется всем.
— О чем вы так усиленно размышляете? — добрались до Колина, быстрее, чем он надеялся.
— О не прямой выгоде…
— Косвенной, — поправил довольный Лоу.
— Косвенной.
— Пообщайтесь с мэтром Жюдо, — последовало пожелание от Гаус. — Он лучший столичный фехтмейстер. Держит школу на Слонах. Покажитесь ему способным, возьмет вас учить уму разуму.
О наличие средств оплатить уроки и обязательной протекции при обращении скромно умолчали. Вещи очевидные и не обсуждаемые. Неприлично.
— Приму к сведенью, — одобрил совет Колин и вовремя перехватил кислые переглядки камер-юнгфер с камер-медхин. Негоже разочаровывать родственницу гранды. — Лишь дополню список нотарием и цирюльником.
— Вам есть что завещать?
— Сапоги. Им не более года. И надежды на лучшую участь, их будущему владельцу.
— Вы не высокого мнения о Серебряном Дворе, — схватывая все налету, Лисэль расслышала в неуклюжей шутке замаскированный упрек.
Не укрылось от нее, может потому что плохо упрятано, новик торопится и тяготится присутствием в обществе. Тяготится ли самим обществом, она узнает в самое ближайшее время. В более располагающей к откровенностям обстановке.
— А цирюльник? — прозвучал неуверенный и чистый голос фрей.
«Прямо, вот, так?» — не ожидал Колин, а в соответствии с реакцией, никто за столом не ожидал, участия Арлем в непритязательном разговоре. В границах ли отпала надобность, время ли публично препарировать несовершенство пришло, занятно не только ему.
— Вам будет приятней читать надо мной молитвы.
— А причем тут молитва и выбритый подбородок? — сплоховала сообразить, неискушенная в пикировках, Арлем.
— Поцеловать. Нет ничего хуже не выбритых скул и подбородка! — насмехалась довольная Лисэль, наблюдая заалевшую исповедницу, по долгу и обязанностям, посвященную в недоступное остальным. «Натрут ляжки, что новое седло с непривычки к верховой езде» — сакральный секрет дворцовых затейниц.
— Оставим мертвых острым и ржавым ножам, — пресекла Сатеник кощунственного (как она заблуждалась!) веселье. Непонимание его и есть причина вмешательства.
«Наша гранда, способна удивит,» — похвалил унгриец еретический перл обычно неразговорчивой и неприветливой хозяйки застолья.
Переждали возню слуг. Колину налили золотистого вспененного отвара. Выставили сладости. Тянуться за эклерами далеко. Не накалывать же их на припрятанную альбацету. Тем паче, носить оружие при дворе ему строжайше запрещено.
Делая маленькие глоточки, новик поражался, тепленькая жижечка оставляла легкое послевкусие еще более мерзкое, чем слабенький аромат листвы. То еще удовольствие! Давиться настоем пареной соломы? Одно хорошо, пока пьют, не побеспокоят. Передышка ему нужна, достаточно поглядеть на Сатеник. Гранда в дурном расположении. Он ли тому единственная причина? Если да, можно, лишь сожалеть об избранности бесить хозяйку Серебряного Двора. Если нет, то почему бы этим не воспользоваться, выставив громоотводом кого-то другого.
Колин отвлекся от мыслей не пропустить обсуждение поэтической новинки будоражившей столицу.
В её объятьях век земной
Похож на зимний день,
Где жизни нет, где свет дневной
Сокрыла ночи тень…
После пафосной декламации стиха, он стоически перенес последовавшее препарирование строф на бусины слов. Странный способ выискивать истоки вдохновения, обращаясь не к образу как первопричине написания, а к ладной рифме, подобно гермафродиту саму себя порождающей.
— Прошлый раз Поллак, вы забавили нас историей. Чем удивите сегодня? — интриговала Лисэль. В этом вся камер-юнгфер, пресная куртуазность ей не годится.
— Мне ли мудрствовать? — готов Колин и дальше цедить мерзопакостный взвар, но избежать лавров рассказчика.
— Тем не менее, придется, — не приняла его отговорки Сатеник.
Сегодня она произнесла гораздо больше слов, чем в прошлый «круглый стол». Занести этот факт в положительное сальдо их непростых взаимоотношений? Или опустить в копилку претензий к нему?
«Следи за языком», — такова молчаливое требование Гауса. Маршалк двора не смотря на кажущуюся толстокожесть, не любил выступать мишенью для насмешек.
«Не забывайся» — предостережение от Лоу, без намека на дружественность.
Колин с радостью бы учесть пожелания, но Лисэль…
— Однажды гранда…
— А у вас есть истории с участием иных особо? — не понравилось Сатеник вступление, уже сожалевшей об опрометчивой настойчивости. У унгрийца своеобразное понимание развлечений.
— Что поделаешь? Все наиболее примечательные истории случаются именно с ними.
— Это предначертанность? — опять внезапный вопрос от Арлем. Её нынешняя активность не ускользает от Лисэль. Но камер-юнгфер не ревнует. Что сможет эта девочка? И может ли? Сделать из мужчины монаха, только и всего.
«Клеймо. И мне её жаль,» — должен означать брошенный на исповедницу взгляд Колина.
Фрей подозрительна легкость заверения, она ищет доказательств, не находит и сомневается. Терзаться сомнениями худший удел уверовавших в каноничность идеалов. Зарекавшийся лгать — не солжет, поклявшийся любить — не разлюбит. Так ли оно?
— Бремя…, — снизошел Колин смягчить ответ, за что тут же получил.
— Льстец, — полушепоток-полушутка, полупощечина-полупохвала от Лисэль.
— …Однажды гранда, прогуливаясь по лесу, заблудилась. После безуспешных попыток найти дорогу и долгих скитаний в дремучей чащи, она наткнулась на прекрасный замок. Ей пришла здравая мысль — иногда, такие приходят любому из нас — попросить защиты и помощи. Она проголодалась, замерзла и испачкала платье и обувь. Её сразу окружили заботой и делали все, чего не попросит. Кроме одного. Не представляли владетелю. Пролетел первый день, незаметно минул второй, пятый, неделя, месяц…. Гранда извелась от любопытства, кто же он великодушный и хлебосольный хозяин? Она даже задумывалась, чем отблагодарит за неподдельное участие и заботу. Проявив настойчивость, гранды порой этим излишне грешат, и подкрепив упорство заверениям в искренних чувствах, такие они время от времени дают, гостья добилась свидания с таинственным благодетелем. Лик его был ужасен…
Ехидненькая ухмылочка Лисэль — не про себя рассказываешь?
— Настоящее чудовище…
«Надо понимать, что нет?»
— …Не с кем даже сравнить. Бедняжка растерялась. Она согласна отдать руку и сердце замечательному и доброму незнакомцу, но стоило ей вспомнить о мерзкой роже, благие намерения таяли без следа. А чудовище все ждало и ждало, когда любовь всей его жизни исполнит данные ему обеты и обещания.
— Мы такие непостоянные, — вздохнула Лисэль, в глазах которой уже плясали смешинки. — «Что на этот раз случится с глупышки?»
— Все бы ничего, но хозяин замка привык полагаться на данное слово. Не суть, им оно дано или ему. А гранду устраивало, так как сложилось. Пожелания выполнялись, прихотям потакали. Она перестала бояться, но заставить себя полюбить чудовище не желала и не пыталась…
«Ей бы очень помогли Ангеловы трубы,» — опустил некоторую часть рассказа Колин. — «Но отсутствовала смелость достать уанде и совсем за гранью характера попользоваться. Девица очень бы удивилась обитателям собственных мозгов. Куда там какому-то лесовику!»
У Лисэль другая рекомендация для гостьи таинственного лесного замка. Отличающаяся женской практичностью от непрактичной мужской.
«В темноте все кошки серы, а под одеялом… Каждый из них более или менее чудовище. И поверь, более в данном случае, предпочтительней.»
Но унгриец озвучил иной финал пребывания гранды в гостях.
— …Измученное безответными чувствами и обманутое пустыми ожиданиями, чудовище перебило всех жителей замка и сожрало обманщицу.
Взгляд камер-юнгфер прижег новика.
«Сдурел!»
Остальные слушатели в растерянности и недоумении, и ждут от рассказчика хоть какого-то пояснения не тривиальной развязке повествования. Колин пояснения дал.
— Надо вовремя кормить своих чудовищ.
Первая нашлась, что сказать, исповедница.
— Или не знаться с ними, — предложила фрей свое виденье лесной драмы.
«С грандами? Это не так легко,» — вывернул унгриец ситуацию в свою пользу.
Все ожидали владетельницу Серебряного Двора. Спустит дерзость или выкажет неудовольствие?
Сатеник колебалась. В каком виде не вырази свое отношение к вздорному рассказу, пустую байку, обязательно, отнесут на её счет. И ведь так и будет.
«А почему бы и нет?» — готова Сатеник уступить себе и прибегнуть к решительным мерам. Иначе, получается, выдворить унгрийца уже даже не простое желание, а сокровенная мечта, исполнение которой, непонятно почему откладывается раз за разом.
Разрядила нервозную обстановку Аннет.
— Хорошо, у тебя нет историй про камер-медхин, — оторвалась она от чашки с чаем. — Волновалось бы, хочешь бес спроса запрыгнуть ко мне в постель.
Эсм Гё не походила на простушку или человека сотрясающего воздух красивыми колкостями. Она все время выдавала реплики дозировано, напомнить, я рядом. И не просто место занимать, а одергивать зарвавшихся юнцов. В её «волновалась бы» четко выражено указание держаться сторонке. Не лезть, куда не просят, не встревать, куда не следует и не путаться под ногами. Не доводить до волнений. Как теперь.
Все обошлось миром.
— У меня разболелась голова, — объявила Сатеник и, покинула кружок любителей утренних чаепитий.
«Раньше нельзя было?» — удрал Колин с затянувшихся посиделок.
Унгриец вынырнул из анфилады комнат, широко прошагал коридор, скоком через две ступени спустился по лестнице. Сейчас он сам себе напоминал бедняка, добравшегося до заначки черного дня. Сколько там? Хватит ли? Но счет велся не на деньги. Хватит ли тех крупиц знаний, слухов, сплетен, обрывков фраз, полунамеков, полуправды, коротких встреч, потраченного времени? На что?.. На вдохновение добиваться и добиться своего.
Колин заскочил в комнату захватить плащ. Погода не собиралась улучшаться и баловать теплом. На выходе из дворца, нос к носу, столкнулся с виффером. Ллей выглядел вулканом сконцентрированного недружелюбия.
— Знаешь, про Агесса? — заступили дорогу спешащему Колину.
— А что с ним? — выказал унгриец неподдельное недоумение.
— Отдал богу душу, — признал из-за плеча Ллея один из скаров. Арьергард виффера неуклюж и неохватен.
— И Всевышний принял грешника?
— Отвечай!
Колин пожал плечами.
— Не удивлен. Но мне, что с того?
— В Мечах и Свиристелке Агесс с тобой цапался, — ожидал Ллей подробностей разлада. Виновным в гибели товарища он подозревал Колина и это были больше, чем подозрения.
— И только на основании словесной перепалки, ты решил, его прикончил я? Дабы впоследствии выслушивать вопросы и придумывать правдоподобные ответы. Даже не забавно, но я признателен за высокую оценку моих способностей владеть шнепфером.
Унгриец оставался спокойным и невозмутимым. Достаточно ли пошатнуть убежденность виффера. Нет, конечно!
— Все равно дознаюсь, — пригрозил Ллей. — А дознавшись…
— Охотно выслушаю твои соображения. Надеюсь, они будут логичными или хотя бы внятными. И извинения. А сейчас, я спешу.
Самой короткой дорогой на Блохи. Не желательно примелькаться, но больно удобно — все под рукой. Первой Колин разыскал лавку переписчика книг.
— Чего желает саин? — встретили его с распростертыми объятиями. Лысоватый, подслеповатый хозяин согбен, почти горбат. — Есть молитвенники, Святое писание, Жития. Скажите, какую хотите обложку. Кожу, сафьян, бархат, с позолотой или в серебре, и через два-пять дней получите отличную книгу. Не стыдно преподнести в дар. Особенно служителю церкви. Они любят такое. Могу предложить труд Агриколы о Горном деле. Анналы Южных Царств. Четыре книги историй Рихера Реймского. Центурии Матфея Флация. Для приятного времяпрепровождения — Роман о Розе. — И доверительно-приватно предложил. — Утренние диалоги Шарьяра. Очень, знаете ли, востребованы.
— Мне нужна бумага. Самая тонкая, какая найдется, — попросил Колин.
— Бумага? У нас есть отличные гроссы для письма. Уже линованные.
— Только бумага. Несшитая.
— Тонкая?
— Именно так.
— Самая тонкая?
— Был бы очень признателен. Но если у вас затруднения…
— Никаких затруднений. Я сейчас покажу, — испугался переписчик ухода клиента. Уйти уйдет, но унесет с денежки, которые просто обязаны остаться здесь, сейчас и, ни минутой позже.
Колин очень скоро рассматривал предоставленные ему образцы. Грубоватая и прочная из Орийака. С тонкими линиями писать ровно из Патрии. Очень тонкая из Дьера.
— Пожалуй, эта.
— Как желаете получить? Листом, разрезанную в размер или сброшюрованную?
— Беру три листа целыми. А это что у вас?
— Бестиарий. Очень редкая книга. Много иллюстраций.
— Можно посмотреть?
— Конечно. Но прошу извинить, не продается. Заказ епархии.
— Мне любопытно.
— Понравится, сделаю в лучшем виде. Но скоро не обещаю, — вдохновлялся переписчик надеждой урвать выгодную работу.
Под видом диковинных многоруких, многоногих, многоглазых и многозубых тварей представлены человеческие пороки. Во избежание ошибок толкования крупно подписаны.
Алчность…
— Совсем как мой кредитор, — пошутил Колин.
Переписчик мелко захихикал. Поддержать мнение клиента. Он пришел куда нужно и обратился к кому следует.
Чревоугодие… Похоть…
Не впечатлило. На витражах Святого Хара образы ярче, злее, и как не странно узнаваемей, доходчивей.
«Родней,» — оценил унгриец шестигрудый, многопиз… Женский образ притягательно порочен. Подмышечные впадины удачная находка иллюстратора.
— Приобщите еще один лист Орийака, — попросил Колин, после коротких сомнений над Бестиарием. Он уплатил выставленную к оплате сумму и сверху добавил грош. За обязательность. — Завтра я заберу у вас их.
— Как пожелаете.
Следующий визит к столяру. Приятно пахнет струганной сосной. На полу, на верстаке, по углам разметены калечки и завитушки стружек. У стены образцы пород. Красно-коричневая джарра, редкая в столь дальних краях. Фиолетово-красный амарант, занебесной стоимости. Бордовая вишня, хмельная и притягательная. Белая липа, возвышенная и умиротворяющая. Темно-коричневый полисандр, благородный и скучный.
Мрачного вида мужик оценил Колина взглядом единственного глаза. Второй закрыт кожаным кружком на ремешке.
— Готов услужить вам, саин.
Лишних вопросов не задал. Не надоедал, подсовывая свои поделки. Заказ получил. Ничего сложного.
За столяром — изготовитель лампад и свеч.
— Пифийское лучшее из масел. Когда оно горит запах просто чудесный. Умиротворяющий. А вот это специальные льняные очесы. Их ссучивают и бросают в плошки и они горит гораздо дольше. И свет ярок и быстро не выгорают…
Колин терпеливо выслушал целую лекцию о свойствах и качестве привозных и местных масел, и попутно о материалах идущих в производство лампадок и свеч. Купил всего помаленьку.
В Замостье, надо же, как сошлось, наткнулся на неприметную церковку Святых Шхины и Парусия. Занятное названьице. Знания древнего эгле тут не выручит, Святое Писание толкового не подскажет. Но разве только в посвящении дело? Колин поколебавшись, решился зайти.
Снаружи белый, без единого пятнышка, мрамор. Весь камень одного холодного оттенка — снежно-голубого. Почерневшего серебра крыша и переплеты окон. На паперти никаких нищих и торговли. Светло и бело. Внутреннее пространство бытие, закованное в стены. Фрески… Фрески… Фрески… Мир до Сотворения, Сотворение Мира. Человек, пришедший в Мир Создателя.
На потолочных сводах тысячи водных бликов. В центре зала Медное Море. Огромная чаша покоилась на горбах изогнутого тела змея. Подняться в купель — хищно разинутая пасть и длинный раздвоенный язык. В середине чаши, эдаким островом — алтарь, мерцающая глыбина хрусталя.
«И тем, кто несет свет — темно,» — соблюдая правила Колин зажег свечу. Малый огонек трепетно ловил сквозняк и дыхание, обильно тек воском, капая на пальцы.
— О ком молитва, саин?
— О гранде Сатеник, — не обернулся Колин на неожиданный вопрос служителя. — И фрей Арлем.
— Во здравие ли? — потребовали от унгрийца ясности.
— Во здравие, во здравие, — заверил тот, найдя уточнение потешным.
— Добрые мысли, саин, — похвалили его.
Колин уверен, похвала бы последовала, предложи он молиться за упокой. Место такое.
На иконостасе всего три — одна над двумя — иконы. Древние и темные, с растрескавшимися потускневшими красками. Долго изучал ту что справа. По кипарисовой доске сверху вниз протянулась трещина, поранив изображенный лик. Дефект нисколько не портил изображение. Скорее дополнял.
— Шахат… Шахат…
Колин невольно вздрогнул от горячего шепота.
— … к милости твоей взываю! — опустился на колени горожанин. В руках скомканная лента с детского платьишка. — Прошу… Прошу… Шахат… оставь её… Оставь… Взыщи с меня… Прошу…
Горожанин пытался справиться с нахлынувшими чувствами, сдержать надрыв и горе, но слез только больше. Горькие. Горше степной полыни.
— Не того молишь, — голос унгрийца скрипуч, что ржавый ворот колодца.
Немой вопрос застыл в глазах рыдающего. Давно ли Колин сталкивался с подобным? Взглядом полным отчаяния и последних надежд.
— Его, — качнул головой унгриец на верхнюю икону и поспешил выйти.
На мосту Колин оказался в момент, когда на Агафии отбили межень. Незадачливого воришку признал сразу. О таких говорят уменьшительно и покровительственно — миленькая. Неброская красота лица, сдержанность жестов и движений, скромность одежд.
— Голубой котарди тебе очень идет, — похвалил унгриец наряд и подставил локоть. — Рад встретиться. Честно рад.
— Я обещала, — девушка поблекла и стушевалась. Быть храброй не получалось.
— Прогуляемся? Ты… Ах да, мы не представлены, — не намерения, но требование.
— Эйш.
— Так вот Эйш, хочу поручить тебе работу. Не столь тяжелую, не выполнить и, несомненно, безопасней попыток срезать кошели на рынках. Само собой всякий труд обязателен к вознаграждению. Твой не исключение. Расходы на мне.
— И что делать?
— Отправишься на рынок, лучше большой и людный, на тот же Утиный Сход. Купишь хлеба или муки, сколько унесешь. Очень важно, должно быть тяжело нести. Покупая, жалуйся. Поговаривают, подвоза зерна скоро не ждут. Вьенн залило дождями, а что не сгнило, сожрали хрущак и клещ. И так пока не кончаться деньги. Прятаться незачем. Фразу не обязательно повторять слово в слово, но смысл должен быть понятен любому кто тебя услышит.
— А это правда?
— Про подвоз? Правда. Баржи ожидали еще вчера.
— Но зерна полно у Трийа Брисса и Иагу Глинна. Иначе бы уже задрали цену. Как в прошлый раз.
— Не все ли тебе равно? С купленным поступай на свое усмотрение. Можешь голубям скормить. Держи деньги, — Колин вручил девушке серебро. — Треть твоя. За труды. Встретимся через два дня. Здесь же.
Расставшись с Эйш, Колин бродил по улицам. Изучал проулки, запоминал нахождение шинков, борделей, церквей, лавок. Отдельно отметил златокузнеца. Интересовался мануфактурами, мастерскими и ремесленными. Обходил площади, курсировал вдоль набережной, совался в подворотни и тупики, впитывал городской воздух. В нем все! Корица и жженый сахар кондитеров. Моча и щелок дубилен. Рыбная вонь с пристаней. Кровяной пар скотобоен. Сладость розария монастыря кармелитов. Затхлость кладбищ. Сырость прачечных и мылен. Он раскланивался со степенными эсм в чопорных чепцах-калях, строил глазки строгим девицам, щурился на скандалистов и огрызался закоперщикам уличных ссор. Поприсутствовал на выступлении бродячих циркачей, стал свидетелем собачьих боев, поскучал над ораторством проповедника. Задирался к босякам, любезничал и угощал шлюх. Обстоятельно поболтал с двумя нищими. Беседа с ними, пожалуй, стоила всех его сегодняшних мытарств по городу. За требуемое имя он сунул побирушкам по крупной монете.
На церкви ударили три. В серое небо взметнулись потревоженные пронзительным звоном голуби.
— Пора прояснить, удастся ли пятью хлебами накормить страждущих? И достаточно ли у них денег на хлеба? — озвучил планы Колин.
Отыскать жилище Иагу Глинна не сложная задача. Купца в городе знали хорошо. Отзывались, правда, плохо. Но и то и другое устраивало как нельзя лучше. Ближе к пяти, унгриец стоял у нужного крыльца. Час потратил на дорогу, второй на выяснения кое-каких деталей домоустроения. Идти к человеку не зная о нем практически ничего — потерпеть не удачу. Тратиться на неудачи — расточительствовать часы и дни.
— Что привело саина под мой кров? — вопрос воспитанности, Иагу совсем не интересна причина. Он и пригласил-то гостя войти, потому как тот из благородных. Ровню заставил бы топтаться и ожидать в передней. Занят. Не то чтобы увяз в делах, но поддерживать имидж вечно занятого человека необходимо.
Комната светла, а остальное… Это даже не деловой стиль, и не показатель прижимистости. Скорее желание сделать ни как у всех. Не индивидуальность, но потуги на нее. Стол. Шкаф. Полки для бумаг. Несколько кресел. Не понятно для чего сундук. Из дорогого ошского каштана.
«Совсем как у меня,» — сравнил Колин свое жилище Глинна. Похоже, польстил.
Купец не впечатлял — мелок в кости, но физиономией обладал примечательной. Голодный хорек. Так и читалось — съел, съем и еще немного отгрызу. Внешность обманчива, но не в этом случае. Отгрызет. Но как это часто происходит, не завуалированные пороки скрадывают достоинства индивидуума. А они у Глинна, несомненно, были. У человека, нажившегося на страдании ближних, их не могло не быть, пусть и из категории сомнительных.
— Сделать вам предложение к сотрудничеству, — объявил Колин.
— Гм… — выглядел слегка озадаченным Глинн. Обычно благородные несли всякую ахинею, и под нее пробовали одолжить денег. Он не стеснялся отказывать. Для тех, кто обладал высокой властью, он слишком ничтожен — не обращались. Кто таковой не располагал, ничтожны сами. Чего таких бояться?
— А что вас удивляет?
— Разве приличествует благородному саину заниматься торговлей?
Глинн решил сразу ограничить круг вопросов. Ни строительством, ни залогами, ни благотворительностью, ни еще чем-то подобным, заниматься категорически не намерен. Торговля и все!
— Лучше признайтесь, вас более смущает мой возраст.
— И это тоже.
— Удручающе временное состояние.
— К сожалению да.
— И, тем не менее, я (пауза-вдох) к вам (пауза-выдох) с предложением.
— Внимательно слушаю.
Врет. Но уверенно. Не смущаясь.
— Надеюсь на то. Но прежде скажите, какова цена вашего зерна?
— Вы не похожи на оптового покупателя.
— Я им и не являюсь. Так сколько?
— По три штивера за мешок, а если точнее по тридцать семь грошей.
— Не сказать чтобы много.
— Зерно прошлого года. Когда начнется подвоз, будет стоить еще меньше. От силы пятнадцать.
— Но ведь было время когда шло дорого?
— И не вспоминайте, — радостно завздыхал Глинн. — Золотое времечко. Для торговых людей.
— А за сколько бы хотели продавать ваше зерно? Спрашиваю, потому как это важно.
— Но не по тридцать семь, точно.
— Нет, серьезно. Ваша справедливая цена на прошлогоднее зерно.
Торговец задумался над ответом. Не продешевить и не прослыть умалишенным.
— Вы же купец. Обойдитесь без утопических фантазий.
— Скажем три штивера девять грошей.
— То есть сорок пять за мешок объема три пуда? Или правильней сказать в три вога?
— Без разницы.
— Сорок пять вас бы устроили?
— Для прошлогоднего зерна, при обычных условиях — потолок. Разве что произойдет нечто не ординарное.
— Тогда мое предложение такое. Уплаченное вам сверх пятидесяти грошей…
— Даже так?!
— …отходит ко мне.
— Откуда вы взяли такую цену? Кто заставит её платить?
— Вам ли не знать, на цену товара влияет его востребованность. Кушать свежий хлеб хотят все. Наличие этого самого хлеба. И его доступность. То есть возможность купить за деньги, украсть или отобрать. Чем выше востребованность и меньше наличие, тем серьезней вложения в третье — доступность.
— Отчасти верно.
— И если вдруг на зерно резко возрастет спрос, разве это не повод чуть-чуть поднять его стоимость?
— Повод.
— А если спрос окажется таким, что вполне реально запросить и сверх того что подсказывает совесть.
— Совесть тоже чего-то стоит, — замялся Глинн. Ход мыслей посетителя он уловил. Осталось услышать, как он все провернет. Подымет в поход степняков? Или знает чего-то такое, чего не знает пока никто. — Не обижайтесь, но я не наблюдаю предпосылок к ситуации, когда спрос станет достаточным. Поставки нового урожая вот-вот начнутся. Баржи задержались, но это день-два.
— А если нет? Дожди. Хрущатик и клещ. Вот вам несколько факторов, которые лишат нас подвоза зерна в должном объеме.
— Вы серьезно! — подпрыгнул Иагу. — Откуда узнали? От кого?
— Откуда знаю, оттуда знаю. Но барж пока нет. На фоне событий во Вьенне и Фриуле весьма настораживающий фактор.
— Они и раньше бывало задерживались, — расстроился купец. Он-то уж возомнил бог весть что.
— Давайте разграничим обязанности. За мной повышенный спрос на ваше зерно, а вы с чистой совестью поднимите цену на дефицитный, но востребованный товар. Когда к вам пойдет народ…
— А если не пойдет?
— А что вы теряете? Нет, так нет. Я же не прошу у вас взаймы или аванса.
«Действительно. Делать-то ничего не нужно. Зерно при мне.»
Но Иагу не был бы торгашом, не представляй негатива спекуляций. Двухгодичной давности пример показателен. Так уж ли ничего не теряет? А репутация? После прошлого раза…
— Как не крути, обман.
— Вспомните об этом, когда к вам повалит покупатель.
— Посмотрим.
— Значит, согласны?
— Отчего же не согласится…
— Дам совет, предупреждайте клиентов, что зерно старое и немного порченое.
— А предупреждать зачем?
— Когда бум уляжется, многие почувствуют себя одураченными и попытаются предъявить к возврату негодный товар.
— Ого? Дойдет и до такого?
— Вероятность есть. А так, знали что брали. Хорошо бы оформить соответствующие бумаги для крупных скупщиков. Дескать, товар со сроком хранения, покупатель предупрежден, возврату не подлежит.
— Кто вас надоумил?
— Для вас излишние знания. Если я скажу, сам дошел до этого, поверите?
— Вы правы. И когда ждать роста спроса?
— Дня через три-четыре.
— Что же, я согласен. Составим договор?
— Разве мы не доверяем друг другу?
— А не боитесь что обману? Наверное, слышали обо мне. Разное…
— Представьте, не боюсь. И лучше вам не знать почему.
— А как же другие? С ними как? Делиться? Ведь не я один торгую зерном.
— Другие не будут знать, что счастье не вечно. Поэтому держите цену чуть ниже конкурентов. Вернете объемами. А когда сами начнете закупать, учтите, проданное. А то новый урожай сгниет.
— Сколько у меня будет времени?
— Две недели максимум. Но лучше ориентируйтесь на полторы. Кстати, чьи склады на Коротком Валу?
— Трийа Брисса.
— Серьезный торговец?
— Если вы про тех, кто торгует зерном, то да. Он и еще Кер Лагуш. Остальные помельче. И все-таки удовлетворите мое любопытство. Как?
— Вы знаете, сколько будет два плюс два?
— Четыре.
— Так вот, если убедить людей, то они вполне согласятся, в отдельных случаях — пять. Главное убедить. А истинный ответ второстепенен.
— А зачем спросили о других? Намекнули в случае моего не согласия пойдете к ним?
— Логично. Но нет. Не по этому. Король подыскивает нового поставщика провианта для армии.
Глинн аж клацнул зубами. Армия?! Такой кусок лаком во все дни и года.
— И чем его не устраивает Трий Брисс? — осторожно осведомился купец. Во рту сухо и дерет горло. От добрых предчувствий. — Неужто столичный судья осмелился выдвинуть против него обвинения в обмане короны.
— А он обманывал?
— Молодой человек! Я тридцать лет занимаюсь торговлей и поверьте, знаю кто на что способен и сколько с того имеет сверх причитающегося.
— Не скажу за судью, но причины есть. Назову на выбор. Или старый плох, или новый будет лучше.
Ответить у Глинна не получилось. Лишь согласно кивнуть.
