Ранней весной, незадолго до переезда, я пришел на кладбище. Сгребавший снег лохматый студент в косухе охотно объяснил, как найти могилу Тани Мартыновой.

– Эх, чудо была девчонка, – вздохнул он. – Гадов бы этих своими руками…

– Ты ее знал? – удивился я.

– Ну как знал… – Опершись на лопату, парень сунул в рот сигаретку, щелкнул зажигалкой. – Меня пару лет назад кошмары замордовали, б-р-р… В штаны дул конкретно. Перезубрил. Ты ж поступаешь, да? Считай, предупрежден. Думал я академку взять и прилечь в больничку. А хозяйка, у которой я квартиру снимал, говорит: сходи к Мартыновым. Пошел. Таня мне сразу понравилась, хотя куклы эти ее, конечно… Глаза у нее такие были, знаешь, не пустые, как у дебилки, а, наоборот, будто она шарит там, где мы ни бум-бум. Она сказала: «Ничего не бойся, мальчик». Мальчик! И вот как-то сразу я понял, что ничего не должен бояться на свете. А она меня обняла, крепко-крепко. И знаешь, как отрезало. Дрянь всякая больше не снится.

Я молчал, пряча руки в карманы джинсов, чтобы он не заметил, как они дрожат.

– Брательник у нее странный какой-то, – добавил студент. Сизый дымок его сигареты вился в холодном воздухе. – Я за посетителями приглядываю, так, знаешь, от нефиг делать. Он сюда постоянно ходит. А только улыбочка у него, когда на могилку смотрит, ой нехорошая. Не иначе те гады ему здорово удружили.

– А ты не думал, что это его рук дело? – выпалил я. – Что те насиловали, а он убивал?

Студент посмотрел на меня круглыми глазами:

– Так его бы по отпечаткам!..

– А они были. Он же гвозди этим молотком заколачивал.

– А тот, третий пацан, который его слова подтвердил?

– Третий пацан струсил, – сказал я. – Побоялся за себя и свою семью. Многие хотели… своими руками.

– Твою же… Ты тот третий, да?

– Он самый.

Он смотрел на меня, как на говно.

– Как же ты можешь с этим жить?

– А кто сказал, что я живу? – ответил я и зашагал вдоль могил.

Серые лица усопших равнодушно провожали меня взглядами с гранитных надгробий. Глядя на них, я вдруг с пронзительной ясностью вспомнил день, когда впервые узнал, что однажды умру. Было мне четыре года. Со мной случилась настоящая истерика, мама еле смогла меня успокоить. Впрочем, детям смерть все равно кажется чем-то пугающим, но сказочным. Детство кончается, когда принимаешь ее как факт.

Могила не была огорожена: просто земляной холмик с грубо отесанным крестом в окружении увядших цветов. В ветвях надрывалась ворона, но некому было откликнуться на ее тоскливый зов.

Мне хотелось завыть. Упасть на стылую землю, где тлели Стрижкины косточки. Запустить в нее пальцы. Врасти в нее.

Не будет больше муравьишек. Не будет досадных приключений, объятий и дурацких танцев под музыку. Остался только этот клочок земли да трухлявый крест. И под убогим этим крестом, вместе с юродивой девчонкой, погребено было наше прошлое, наши радости и чаяния, наша детская вера в окружающий мир.

– Прости меня, Таня, – прошептал я. – Обещаю, что никогда больше не буду трусом.