Книга: Природа зла. Сырье и государство
Назад: Глава 5. Переплетения волокон
Дальше: Часть 2. Интеллектуальная история

Глава 6.
Череда металлов

Металлы интересно увидеть в их противоположности волокнам. Металлы имеют неорганическую природу, волокна – органическую. Металлы добывают под землей, волокна на земле. Металлы перерабатывают химическим путем, изменяющим их внутреннее качество; волокна – физическим путем, который соединяет их вместе. Переработка металлических руд требует особых, трудно достижимых условий, например высокой температуры. Вы можете расплести ткань до составляющих ее нитей; вы не можете разъединить элементы, из которых состоит сплав. При этом цены на волокна и металлы – основные виды промышленного сырья – вели себя сходным образом. Медленно поднимаясь на протяжении столетий, с XVIII века они отстали от цен на продовольствие и энергию, которые претерпели взрывной рост.
В отличие от волокон, которыми обычно занимались женщины, добыча руд и выплавка металлов были преимущественно мужским делом. В истории металлов было много прозрений и заблуждений. Больше всего в ней было случайных находок, переданных теми, кто сумел выжить несмотря на свои смертельно опасные занятия. Вся эта история была естественным отбором странных идей, рожденных если не самыми приспособленными, то очень удачливыми людьми – дарвиновским процессом длиной в восемь тысяч лет.
Бронза
До массового применения металлов люди жили на заливаемых землях, где зерно росло при минимальных усилиях человека; обжигая глину на торфе, эти люди достигли многого – создали керамику, кирпичные дома, письменность и счет. Достигнув пределов численности, люди расселялись за пределы своей экологической зоны, и тут им снова повезло. В лесах и горах они нашли металлы, которые были нужны для рубки лесов и возделывания долин. В отличие от зерна и глины, металлы – точечный ресурс; возможности их добычи определялись местонахождением руд и транспортными путями.
Бронзовому веку предшествовал долгий период человеческой истории, когда металл, в котором ценились его блеск и редкость, был объектом поклонения. Медные топоры не были особенно эффективны: они валили дерево быстрее, чем каменные, но были трудоемки в изготовлении. Самородки отбивали камнем; так делали ритуальные украшения. В Библии это древнее состояние человечества описано как культ золотого тельца: когда народ впал в отчаяние, Аарон создал идола из сережек, которые носили в ушах мужчины и женщины Израиля. Переплавив тысячи украшений в коллективного идола, Аарон создал нацию. Потом с горы сошел Моисей, иноземный реформатор; он разбил тельца и научил евреев поклоняться только себе самим, своему труду и завету с невидимым Богом. Ту древнюю религию продолжает поклонение золоту, всеобщему эквиваленту денег, изобилия и самого труда. В этом культе есть парадоксальный смысл. Металлические руды распределены случайно, непостижимо и неблагоприятно для человека. Подстилая землю на недоступной глубине, они выходят близко к поверхности в складках земной коры. Обычно это горы – места с неплодородной землей и редким населением, далекие от морских путей и торговых городов, трудные для транспорта. Источники богатства – золотые прииски, серебряные шахты, а потом месторождения медной или железной руды – оказывались в самых бедных и далеких местах. Или наоборот, эти месторождения потому оказывались источниками огромных богатств, что были редки и далеки, давая расти монопольным ценам.
Поучительно сравнить историю металлов с историей самого распространенного природного ресурса – глины. Материал для кирпича и керамики, глина была величайшим благом для человечества; обжиг глины принес людям больше благ, чем любая другая технология. Но глина никогда не становилась предметом культа; равномерно распространенный ресурс дает благополучие, не создавая неравенства, и, значит, не приносит богатства. Гончары опережали кузнецов в своих технологиях; многие способы обработки металлов заимствовали свои приемы и орудия у обработки глины. Но только металлы, с их чудесными превращениями, разнообразным применением и монопольными источниками снабжения, создали общество, основанное на знании, неравенстве и росте. Время капитала совпало со временем металла.
Неравномерность руд была уникальной. Зерно росло почти везде, где жил человек, и почти везде были глина и дерево. Продовольствие и строительные материалы еще долго не подлежали перевозке, их надо было растить и добывать на месте. Удаленность руд заставила перемещать сырье и товары на большие расстояния. Металлы находили и перерабатывали в далеких горах, но люди долин могли менять на них свои меха и кожу, шерсть, шелк и лен. В обмене волокон на металлы развивались мореплавание и навигация, торговля и счет. Новыми центрами массового заселения стали островные гавани и портовые города. То были скорее транспортные узлы, чем плодородные зоны или шахтерские центры. Они совмещали древние и новые функции: тут были склады для хранения зерна, центры обработки волокон и рынки торговли металлами. Металлы заставили человека опознать земное пространство как источник неравенства, среду для торговли и обогащения, место для открытий.
Добыча и обработка металлов развивались от одного удивительного открытия к другому. Если в печь добавлять редкий черный песок, то сплав получался прочнее обычной меди. То была бронза, сплав меди и олова; из нее стали делать орудия и оружие. В болотах Месопотамии и дельты Нила редкостью был даже камень; медные руды, доступные разработке вручную, – еще более редкая находка, чем осыпи, на которых находили кремний или обсидиан. На Ближнем Востоке бронзовый век начался около третьего тысячелетия до нашей эры, в Италии тысячелетием позже. Зарождавшимся цивилизациям Ближнего Востока металлы доставляли кочевники Севера, менявшие их на продукты южных ремесел – ткани, обувь, керамику. Но в поисках дерева и металлов обитатели этих плодоносных низин сами мигрировали все дальше на север – в Ливан и Средиземноморье. Египтяне добывали медь в шахтах Синая и завоевали золотые копи Нубии; оружие, сделанное из металла, позволяло контролировать крестьян, копавших землю деревянными орудиями. Металлы принадлежали государству; власть, которая в древние времена была тождественна контролю над зерновыми складами, теперь была озабочена контролем над шахтами, печами и путями доставки.
Вооруженная мечом, плугом и колесом, цивилизация перемещалась на север. Кочевники всегда были лучшими кузнецами и торговцами, чем оседлые крестьяне. Но и в крестьянских деревнях появлялись мельницы и кузницы. Их владельцы жили меновой торговлей, а не крестьянским трудом и долго воспринимались как чужаки и маги; вероятно, многие из них действительно были иммигрантами. Основанный на природной неравномерности, бронзовый век был временем социального неравенства. Владельцы шахт и копей стали богатыми людьми; но и они зависели от тех, кто контролировал зерновые склады столичных городов и пути доставки – гавани, реки и дороги. Нужды металлургии требовали соединить в одном месте разные виды сырья – например, медь, олово и древесину, – которые добывали очень далеко друг от друга. Медная руда была доступна во множестве европейских месторождений; более редкое олово всегда возили издалека. Олова было нужно меньше, чем меди; в бронзовых сплавах оно обычно составляет меньше пятой части веса. Но именно олово ограничивало возможности экономики бронзового века. Другим вариантом изготовления бронзы был сплав меди с более доступным, но токсичным мышьяком. Кузнецы, работавшие с бронзой, жили недолго. Греческий бог кузнечного промысла, Гефест, изображался могучим в плечах, но хромым на обе ноги; зато он ковал изделия, любимые богами, и был женат на прекрасной Гебе.
Примерно тогда же, когда люди научились соединять олово и медь, они сумели отделить от них серебро. Делалось это в очаге, в котором дрова разогревали руду до предельных температур, доступных древесному горению; в таком очаге олово плавилось и стекало как из купели, а серебро оставалось в ней. Этот чудесный процесс до сих пор называют купелированием: подобно божеству, серебро рождалось в купели. В середине второго тысячелетия до нашей эры серебро стало средством платежа по всей Месопотамии.
Добыча серебра в Лаврийских рудниках определяла подъем Афин. Рудники принадлежали государству, хотя часто сдавались на откуп частным лицам; работали здесь безымянные рабы. Примерно с V века до нашей эры прибыли от серебра и олова, которые добывались в этих рудниках, финансировали строительство флота и содержание наемников. На это серебро Афины основывали зерновые колонии Северной Африки и Средиземноморья; так они сумели избавить себя и своих рабов от черной работы по добыванию хлеба насущного. Чуть позже фракийские рудники в северной Греции стали давать еще больше серебра; согласно преданию, одно время ими управлял Фукидид. Эти рудники были источником власти македонской династии, давшей миру Александра, покорителя Азии. Еще более богатые рудники были разработаны финикийцами в Испании. Считалось, что ими финансировал свои походы Ганнибал; действительно, за каждым античным полководцем стоял серебряный или медный рудник. Потом этими шахтами близ Кадиса владел Секст Марий, тот самый, которого казнил император Тиберий.
Римская империя расширялась подобно амебе, пуская отростки то в одну, то в другую сторону. По мнению знаменитого антрополога Джека Гуди, главным мотивом этих движений был поиск металлов. Целью колонизации Южной Италии была медь, Англии – олово, Испании – серебро. К привычному списку металлов римляне прибавили мягкий, легкоплавкий свинец, который был им нужен для строительства водопроводов и бань. Соли свинца растворимы в воде и в этом виде ядовиты. Считается, что римляне об этом не знали; они использовали свинец даже для консервации вин. Ацетат свинца слаще сахара, но его употребление вызывает отказ органов, а малые дозы влекут умственную отсталость у детей. Согласно одному исследованию, две трети римских императоров умерли в результате свинцовой интоксикации.
Плавильные печи, выкопанные в земле и обложенные кирпичом, появились в разных местах мира – в Западной Европе, Юго-Восточной Азии, Северном Китае. Для древних кузнецов, как и для средневековых алхимиков, температура плавления, а также цвет, твердость и ковкость определяли различия между металлами. Можно только удивляться их способности копать шахты, добывать руду и выплавлять металл, не зная геологии и химии, которые определяют эти умения современного человека. Технический прогресс определялся прорывами в другой сфере, которая была развита еще в Месопотамии: то была термическая обработка глины. Тяга в печи зависит от высоты трубы, которую можно было сложить только из кирпича. Плавильные печи с четырехметровыми трубами были верхом инженерного искусства бронзового века. В таких печах уже можно было плавить железо.
Бронзовый век был временем редких металлов и культурного расслоения. Хотя железные руды легче найти, чем медные, кузнецы предпочитали бронзу. Она не ржавела, была упругой и держала удар. Но у бронзы есть пределы прочности; из нее можно сделать короткий меч, но нельзя сделать длинную саблю. Бронзовые щиты и доспехи плохо защищали от грубого, но тяжелого оружия варваров. Бронза была слишком дорогой и нестойкой к износу, чтобы делать из нее плуг. В отличие от бронзы, которая от времени подвергается благородной патине, железо ржавеет, а потом разрушается. В Античности железо оставалось презренным металлом; кованое железо использовали для производства плугов, подков, гвоздей и дешевого оружия, которое давали пехотинцам. Но для бронзы нужно редкое олово; со временем нашествие «людей моря» – варварских племен с востока Европы, которые знали железо, – нарушило древние пути снабжения оловом.
Железо
Медь всегда была дорогой; олово оставалось экзотическим веществом, которое везли из дальних стран. Известны были самородки чистого железа, которые находили в метеоритах; они были реже и дороже золота. Эксперименты антропологов показали, что бронзовым топором можно срубить дерево втрое быстрее, чем каменным, а железным топором – в восемь раз быстрее. В горах, доступных людям Древнего мира, – в Анатолии, Италии, позднее на Балканах и Карпатах – были выходы железных руд. Их добывали в каменоломнях, ямах и колодцах. Но выходы железной руды на поверхность – такое же редкое явление, как долетевший до нее метеорит. Большую часть железа, которое добывалось в Древнем мире, находили в болотах и озерах. Такую руду сейчас называют лимонитовой, или просто болотной. Как и другие продукты болот, такая руда остается недооцененной историками.
Болотная руда – это невзрачные, шершавые камни-самородки, выделяющиеся цветом – от бурого до желтого. Они состоят из окиси железа и разных примесей; для современной металлургии они негодны, но у них есть свои достоинства. Прогресс в этом ремесле определялся использованием все большей температуры горения, потому что у разных металлов разная температура плавления; у железа она в полтора раза выше, чем у меди. Поддувая топку мехами, люди научились выплавлять из болотной руды комки пористого железа. Многократная ковка на горне удаляла из металла кислород и химические загрязнения. Этот процесс более трудоемок, чем выплавка бронзы, но железо из болотной руды плавится при удивительно низкой температуре, начиная с 400 градусов. Такой температуры можно достичь сжиганием торфа из того же болота; сжигая древесный уголь, из болотной руды получали вполне качественное железо. Кремний, которого много в болотной руде, делает изделия нержавеющими: эффект, которого столетиями не могли достичь кузнецы, ковавшие горное железо.
Железный век начинался неожиданными рывками, похожими на фальстарты. Смена сырьевой парадигмы случилась около XII века до нашей эры, когда таинственные «народы моря», пришедшие из-за Балкан, стали громить и грабить древние центры цивилизации. Пришельцы были вооружены железным оружием, и с этим же металлом были связаны их успехи в мореплавании. В Анатолии неизвестные до того хетты основали могущественное государство, основанное на железе; оно конкурировало с Египтом, главной державой бронзового века. Хетты ковали из железа мечи и топоры; из него же они делали детали своих колесниц. Более того, они делали что-то вроде доспехов; бронзовые копья ломались, столкнувшись с этим железом. Применение железа было массовым; от хеттов осталось много железных ножей и топоров, слитков и заготовок. После столетнего конфликта в Сирии империи египтян и хеттов столкнулись в грандиозной битве при Кадеше; тогда обе стороны объявили себя победителями. Но кризис нарастал, и «народы моря» вытеснили египтян из Леванта и Ханаана. Потом рухнуло и государство хеттов, не выдержав натиска фригийских всадников, совершавших набеги с севера. В это время появилось и железное оружие защиты – кольчуги, шлемы, нательные пластины и потом доспехи. То было время, когда массовая пехота, вооруженная железными мечами, одерживала победы над колесницами, с которых знатные воины пускали стрелы и махали копьями: период глобального разрушения старых жреческих элит, предшествовавший осевому времени. Археологи называют этот кризис «катастрофой бронзового века». Главным примером здесь остается Троянская война, как о ней рассказал Гомер на заре новой цивилизации: то была победа железной пехоты ахейцев над бронзовыми колесницами троянцев. И позднее лучшими мастерами по железу оставались варварские народы, у которых учились римляне, – этруски, финикийцы, кельты.
Изобретение железного плуга, заместившего деревянные мотыги и бороны, было главным фактором продуктивного земледелия. В древнем Израиле племя Яхве расчищало землю железными топорами, мотыгами и плугами. В Первом Храме царя Соломона, строительство которого было начато в 950 году до нашей эры, использовали медь и железо. Колеса, которые стали использоваться в тачках, повозках и боевых колесницах, требовали железных деталей. Потом плуг тоже поставили на колеса; сочетая дерево с железом, эти конструкции сделали возможным массовое использование тягловых животных. Плуг имела только историческая Евразия; до прихода переселенцев земли Америки, Африки или Океании не знали плуга.
Горн, плуг и колесо навсегда изменили гендерную динамику крестьянских хозяйств: освободив женщин от тяжкой работы на поле, железные инструменты усилили экономическую власть мужчин. Они же дали возможность женщинам заняться своими промыслами, в основном связанными с обработкой волокон. Поиск руд, работа в шахтах, ковка металла стали преимущественно мужским делом. Но это не всегда и не везде было так. Недооцененная история болотного железа позволяет думать, что в течение долгих веков руда добывалась не силой и расчетом, а местным знанием, и мужчины не имели в этом преимуществ. Увеличив площадь полей за счет лесов и болот, обострив конкуренцию за землю, железо и товары из него – плуг и оружие – усилили социальную стратификацию и государственную централизацию: права собственности на землю стали определять жизнь и богатство, а защитить их могло только государство.
Археолог В. Гордон Чайлд, прославившийся своим описанием железного века, считал его временем демократии и монотеизма. Доступность железных руд способствовала свержению прежних элит; обмен металлов на продукты крестьянского труда улучшал жизнь масс. Кузнечное дело стало массовой профессией; мастера долго совмещали свои особенные умения с обычными крестьянскими занятиями. В англоязычном мире самой распространенной фамилией является Смит, соответствующая русским, тоже очень частым, фамилиям Ковалев и Кузнецов. Много было в этом крестьянском мире и мельников; Миллер или Мельников тоже очень распространенные фамилии. Но кузницы и мельницы стояли в каждой деревне, а шахты располагались в далеких, загадочных местах. Неудивительно, что эти языки не знают распространенных фамилий, соответствующих профессии шахтера. Ужас подземелий и их удаленность от центров расселения затрудняли формирование профессиональной идентичности.
Смена опорного сырья и сопутствующая ей социальная катастрофа были определены техническим прогрессом, создавшим более дешевую и массовую альтернативу. По всему населенному миру, от Индии до Испании, переход от бронзы к железу сопровождался разрушением городов, ростом насилия и падением письменной культуры. Исчезли великолепные дворцы и торговые города Ближнего Востока. В Греции наступило «темное время», занявшее четыре столетия. Археологи видят признаки катастрофы в ухудшении качества керамики и в массовой миграции с морских побережий на вершины гор, где скотоводы могли защищать себя от пиратов. Поучительный урок этой первой, катастрофической смены сырьевой парадигмы в том, что она запустила цепной процесс разрушения старых элит. Прошли столетия смутного времени, прежде чем народы Греции и Израиля смогли найти новые пути культурного развития. Так началось осевое время – становление демократической политики, массовой религии и писаного закона.
Ранние методы обработки железа до сих пор не ясны. Главным его применением было оружие; постепенно железное оружие становилось дешевым и массовым, а бронзовое оставалось принадлежностью элиты. Военный успех хеттов и «народов моря» показывает, что им удалось создать железное оружие, не уступавшее бронзовому; нет согласия в том, как им это удалось. Температура плавления железа с тех пор не изменилась, и этой температуры невозможно достичь в печи, работающей на дровах. Согласно одному предположению, хетты не умели отливать железо, но ковали оружие, используя руды с высоким содержанием никеля и получая что-то вроде легированной стали; в Анатолии известны месторождения таких руд. Согласно другой гипотезе, хетты научились сочетать длительное «науглероживание» металла с моментальным «закаливанием». Пережигая измельченную железную руду с большим количеством древесного угля, они быстро остужали сплав в холодной воде. В этих условиях сплав кристаллизуется в особый материал, по свойствам сходный со сталью, но отличный по кристаллической структуре. Этот материал был открыт в конце XIX века немецким инженером Адольфом Мартенсом. Используя микроскоп, Мартенс доказал, что у этого материала высокая прочность и упругость; кристаллизация этого материала – принципиально иной физический процесс, чем закаливание стали. В 1902 году этот материал назвали мартенситом. Позже историки предположили, что мартенсит был открыт хеттами: это и было их загадочное железо, в боевом применении превосходившее бронзу. Возможно, наконец, что «народы севера» использовали болотное железо, которое привозили из скифских степей и еще более северных болот.
Загадочные хетты не передали секрет своего успеха потомкам. Выплавка металлов – удивительное дело; превращение тусклой руды в украшение или клинок – подлинная метаморфоза. Искусство оружейников состояло в замысловатых комбинациях из кованого железа и закаленной стали; такое оружие было легче и острее бронзовых мечей, но его изготовление было очень трудоемким. Металлургия – искусство, в котором больше неожиданностей и чудес, чем в других искусствах, тоже связанных с огнем и нагревом, например в приготовлении пищи или обжиге глины. Физические изменения более просты и предсказуемы, чем химические реакции, происходящие при нагревании и соединении разных веществ, – окислении, науглевоживании, купелировании. Эмпирическое знание, полученное тысячелетним процессом проб и ошибок, было тайным. Каждое поколение шахтеров, кузнецов и металлургов проходило через институт ученичества: в подмастерья отдавали с детства, ученик находился в полной власти своего учителя и, работая вместе с ним, проходил все ступени профессионального посвящения. Редкая и выгодная профессия могла передаваться от отца к сыну, но бездетные кузнецы (а их, судя по вредности их занятий, наверняка было много) легко находили себе подмастерий.
В мирной жизни Рим больше зависел от кирпича и дерева, чем от металла. Но каждый римский легион использовал тонны железа для защитного и наступательного вооружения. Чем длиннее тянулись границы империи, тем больше ей нужно было войск и крепостей и, следовательно, металла. В римских шахтах трудились в основном рабы; многие из них, однако, получали деньги за свою работу, а некоторые становились мастерами или управляющими. Плавильные печи размещались рядом с шахтами; они сводили леса и простаивали из-за недостатка топлива. Дешевизна рабского труда означала, что у хозяев шахт и печей было мало желания изменять их работу, которая и так приносила сверхприбыль; со времен этрусков технологии добычи и выплавки мало изменились. Но освоив железные топоры и плуги, римские колонии в Европе переживали расцвет аграрного производства. Освоение этих орудий во Франции и Британии продолжалось все раннее Средневековье; благодаря им регулярное земледелие продвигалось на север. Германские варвары, сражавшиеся с римскими легионами, уже были вооружены длинными железными мечами. Железные рудники в австрийских Альпах давали руду с высоким содержанием марганца; из нее плавили что-то вроде стали, хотя температура была недостаточной для литья. Но варвары – вестготы и викинги – ковали отличное оружие, сочетая болотное железо с магическими практиками, восходившими к культу мертвых. По всей Скандинавии археологи раскапывают кузницы, в которых находят кости человека и крупных животных, например лося. Веря в их магическую силу, кузнецы ковали болотное железо вместе с раздробленными костями, делая прочные мечи. Эксперименты показали, что костная мука в условиях низкого доступа кислорода науглероживает железо, создавая покрытие из прочной нержавеющей стали.
В отличие от римских армий, в которых железное вооружение было массовым, владевшие им средневековые рыцари принадлежали к узкой элите. На деле уход римских легионов из Западной Европы означал новую сырьевую катастрофу – закрытие шахт и кузниц от Испании до Британии и Трансильвании. Новые шахты в Саксонии, Тироле и Богемии были открыты, когда после падения Рима прошло около тысячи лет.
В Китае ханьского периода, наоборот, шахтерский и кузнечный промыслы развивались с феноменальной скоростью. Около Х века нашей эры китайские кузнецы делали оружие, монеты и изощренные украшения из бронзы и железа, которые обращались по Китаю и Южной Азии, а по Великому шелковому пути попадали и в Европу. Кузницы, стоявшие на плотинах, оборудовались водяными колесами; от них работали меха и молоты, которые требовали от человека не грубой силы, а высокого искусства. Освоение новых сортов риса привело к росту населения, строительству дамб и расцвету ирригации, что создало спрос на металлы и сделало возможным кузницы, работавшие на водной энергии. Чтобы защититься от фальшивомонетчиков и прочих конкурентов, властители Китая не раз объявляли монополию на горное дело. Медь, железо и соль были собственностью государства; иногда под запрет свободного хождения попадал даже металлолом. Но что-то постоянно шло не так, и эти указы приходилось издавать заново.
Производство железа в Китае в это время не имело прецедентов в домодерной истории. Железо использовалось для чеканки монет, для ковки мечей, щитов и пик, для создания судов, выделки плугов, строительства мостов и шлюзов. В расплавленный металл добавляли кровь жертвенных животных – овцы или буйвола. Изобилие орудий способствовало расцвету крестьянских хозяйств; осваивая интенсивное земледелие, они распахивали новые земли и проводили оросительные каналы. До Промышленной революции нигде в мире не было такого расцвета индустрии. Из железа делали статуи Будды и крыши пагод. Добыча и выплавка были сосредоточены в нескольких центрах Северного Китая: доставлять готовый продукт потребителю было легче, чем руду и топливо. В одном таком центре работали тысячи рабочих; вокруг шахт росли города с населением около миллиона человек в каждом. Дерева не хватало, но в Северном Китае рано стали использовать каменный уголь, который позволял достичь невиданной температуры горения. Здесь уголь соседствовал с рудами, и доставка шла по воде. Историки оценивают производство железа в Северном Китае в 100 000 тонн в год; для раннего Средневековья это умопомрачительная цифра. В середине Х века китайские шахты и кузницы добывали и выплавляли больше железа, чем в начале ХХ.
Конец этой ранней индустриализации был драматичным. Х век стал переломным: железное дело Северного Китая не просто обрушилось, а исчезло. На конец Суньской династии пришлось разочарование в горном деле; государство, основанное на конфуцианской этике, признало социальные проблемы, к которым вело моноресурсное развитие. Владельцы железных рудников и соляных копей стали богаче принцев. Сохранились документы начала XI века: ревизия обнаружила, что шахты создавали неравенство и порчу нравов. Вероятно, это было первое столкновение технической цивилизации с ресурсным проклятием; и «порча нравов» – понятие, которым оперировали суньские чиновники, – очень близка к современной «коррупции». Получая огромные доходы, владельцы шахт инвестировали их в роскошную жизнь, а не в улучшение шахт. Люди страдали от травм, шахты приходили в негодность. Хуже того, шахты вели к порче самого государства; сначала предприниматели платили взятки чиновникам, потом чиновники пытались забрать у них шахты. В 1078 году императорский указ запретил добычу металлов, обвинив шахты во всех бедах империи. Указ не соблюдался, но Суньское государство было обречено.
С монгольским нашествием в этих землях начались голод, наводнения и эпидемии; плотины и дороги были разрушены, торговля прекратилась, выжившие вернулись к натуральному хозяйству. Монголы ввели в обращение бумажные деньги, но им все равно были нужны сабли и копья; однако массовое потребление железных орудий прекратилось. Шахты так и не были восстановлены. Монголы ввели вотчинное владение и принудительный труд; предпринимателей больше не было. В этих условиях шахты и печи разрушались так же быстро, как дамбы и каналы. За три века население этих земель упало вдесятеро. С XI века до начала Второй мировой войны шахты Северного Китая не производили железа. Основанная на железе как моноресурсе, промышленная революция Северного Китая закончилась деиндустриализацией, ведшей к дикости.
Шелковый путь соединял Китай с Европой в течение всех этих столетий. Но секреты китайской металлургии не передались в Европу. Технологии использования каменного угля будут вновь изобретены только в Англии XVIII века. Интересно задаться вопросом, почему восточные секреты волоконных технологий передались в Европу посредством того, что в XVIII веке назвали «имитацией», а секреты металлургии не передались. Железо тяжелее шелка; на этих расстояниях соотношение цены и веса определяло возможности торговли, а значит, и подражания.
Границы европейского мира расширялись, следуя за поиском руд. В обмен включались все более далекие земли – богатая оловом Англия, медные месторождения Кавказа, серебро и медь Альп, леса и шахты Карпат. Торговлю металлами вели этнические общности сырьевых кураторов – сначала финикийские, армянские и еврейские, потом венецианские купцы. Европа обменивала свои металлы на «восточную роскошь» – сладости, специи и ткани, которые привозили португальские, испанские и, наконец, британские корабли. Первым центром этого обмена была Венеция; здесь оба вида сырья, металлы и волокна, подвергались глубокой переработке. Чтобы оснастить стотонные корабли, которые делали в Арсенале, нужны были древесина Балкан, металлы Альп, такелаж Балтики. Почти все деловое сырье, кроме продовольствия и кож, поступало в Венецию с севера. Работая на этот рынок, горное дело Центральной Европы развивалось новыми путями, которые не зависели от азиатской торговли и римской традиции. Новые промышленные центры создавались на границах немецкого и славянского миров – в Богемии, Саксонии, Штирии и Тироле. При многих германских дворах великим престижем пользовалась алхимия. Разочарованные в податях со своих крестьян, властители германских земель надеялись на глубину шахт и жар печей как на способ пополнения государственных доходов. От Мюнхена до Санкт-Петербурга кунсткамеры показывали местные минералы, кристаллы и руды вперемежку с экзотическими находками из колоний (китовый ус, шаманский бубен, кость единорога), трупиками новорожденных уродов, сахарными скульптурами.
Фуггер
Самым успешным предпринимателем горного Возрождения был Якоб Фуггер – как утверждает его недавний биограф, самый богатый человек из когда-либо живших на земле. Фуггер родился в 1459 году в Аугсбурге, текстильном центре Южной Германии. Через Аугсбург шла дорога из Данцига в Венецию, главный торговый путь средневековой Европы. Смешивая местный лен с египетским хлопком, семья Фуггеров размещала заказы прядильщицам и ткачам окрестных деревень, а потом сбывала фустиан на ярмарках Кельна и Франкфурта. Держали Фуггеры и контору в Венеции; там молодой Якоб, скромный подмастерье, получил свое деловое образование. Венеция была коммерческим центром тогдашнего мира. Шелк, перец и хлопок Востока менялись тут на французские вина, немецкую сталь, русские меха, италийскую пшеницу и венецианскую соль. Богатства текли через Венецию, как вода через ее каналы. Многие дворцы начинались как склады, нужные для дальней торговли, бартерного обмена и рыночной игры. Были здесь и первые банки; своими расписками, чеками и векселями они экономили серебро, которого всегда не хватало.
Закончив свое итальянское ученичество, 26-летний Фуггер решил сменить род занятий. Шахты в австрийских Альпах давали большие доходы, чем торговля полотном, но и риски были выше. Вложив семейные деньги, Фуггер купил шахту в Шваце, недалеко от Инсбрука. В 1409 году там начался серебряный бум. В XV веке цены на серебро в отношении к золоту были на историческом пике. Растущие рынки Европы требовали монет, новые богатые вкладывались в серебряную посуду, и серебра не хватало. В Швац переезжали шахтеры из Богемии, где серебро добывалось с римских времен, а к этому времени закончилось. Трактиры, гостиницы и церкви росли по мере того, как шахты уходили под землю; Швац стал вторым городом страны после Вены. В течение ста с лишним лет Швац производил четыре пятых всего серебра, циркулировавшего в Европе; до разработки мексиканских шахт то было самое большое месторождение в мире – сверхприбыльная монополия.
О состоянии горного дела тех времен известно по трудам Агриколы – саксонского врача и алхимика, ровесника Лютера. Рудные жилы он сравнивал с сосудами человеческого тела; как кровь собирается в артериях, так сила земли собирается в металлических жилах, проходящих сквозь каменные породы. В природе металлы находятся в смесях и сплавах; огонь очищает металлы, как вера очищает дух. В рецептах Агриколы, опубликованных на заре книгопечатания, руда много раз нагревается и охлаждается, дробится и промывается. Алхимики его круга открыли явление ликвации, один из основных процессов металлургии: при охлаждении сплава составляющие его металлы проходят кристаллизацию разными темпами и отделяются друг от друга. Они открыли и катализ: добавки некоторых металлов, например ртути, помогали отделению меди. В плавильных печах металлы вели себя как живые существа; вера в потусторонние силы была присуща этому ремеслу. Классик горного дела, Агрикола совсем не понимал химических механизмов того, что происходило в печах и кузницах. Он не знал кислорода и того, что горение является окислением; он не знал углерода и не понимал различий между чугуном и железом. Его язык оставался языком алхимии, который уподоблял процессы, происходящие с металлами, явлениям души и тела. Истощение шахты воспринималось как наказание за грехи, катастрофы были кознями дьявола. Агрикола знал, как устроить водяные колеса, как осушать шахты, как доставлять руду на поверхность. Он знал, до какого цвета надо довести раскаленный металл, чтобы ковать его, и сколько раз его надо плавить и ковать, чтобы выбить примеси. Книги Агриколы пространны и описательны, полны рисунков и цифр; его философией была неоплатоновская вера в чистые сущности, которые существуют в грязных смесях, но могут быть отделены друг от друга и, более того, только об этом и мечтают. На английский язык главный труд Агриколы, «De Re Metallica», перевели Герберт Гувер, будущий президент США, и его жена Лу. Горный инженер, Гувер писал в комментарии к труду Агриколы: «Стоит подумать о роли, которую металлы сыграли в цивилизации, чтобы поразиться тому, как мало знает об этом публика». Одна из причин состоит в том, что редко в какой области – может быть, разве еще в психологии – современный язык описания так сильно отличается от языка традиционной тысячелетней культуры, как в металлургии. В другой своей книге, «De Animantibus Subterraneis» (о созданиях, живущих под землей), Агрикола классифицировал демонов, живущих в шахтах: одни из них безвредны и даже бывают полезны, другие смертельно опасны. Гоблины несут зло, а гномы втихаря помогают шахтерам. Последний католический архиепископ Швеции Олаус Магнус, автор истории северных народов (1555), доказывал, что эти народы находятся в особом союзе с троллями. Медицина и металлургия, связанные с натуральной магией, распространялись с юга Европы на север; после Тридцатилетней войны, закончившейся взятием Праги шведскими войсками, новым центром магов и металлургов стал Стокгольм. Сам Декарт провел последние месяцы своей жизни под покровительством шведской королевы Кристины.
Финансистам удавалось то, что не получалось у алхимиков, – обратить вещества низшей природы в звонкую монету. Тироль принадлежал эрцгерцогу Зигмунду, из рода Габсбургов. Говорили, что у него было пятьдесят детей и серебра ему не хватало. Группа банкиров кредитовала его под письменные обязательства, исчислявшиеся в фунтах будущего серебра, продаваемого со скидкой. Со своим семейным капиталом Яков Фуггер присоединился к этой группе; многие из ее представителей тоже торговали волокнами, а теперь конвертировали капитал в металлы. В 1485 году Фуггер кредитовал Зигмунда: взамен он получал фунт серебра за восемь флоринов, а продавал его в Венеции за двенадцать. Потом Тироль проиграл войну с Венецией и должен был платить репарации; то была огромная сумма в 100 000 флоринов. Фуггер собрал ее для Зигмунда, потребовав полный контроль над шахтами Шваца. Скоро Фуггер решил сменить покровителя. Перестав субсидировать Зигмунда, он объявил его банкротом; Тироль перешел Максимилиану, императору Священной Римской империи, а шахты остались у Фуггера. Так текстильный капитал Аугсбурга превратился в шахтерские доходы Тироля, и суверены Европы начали учить первые уроки ресурсной политэкономии: судьба государств решалась не столько на поле боя, сколько в тихих кабинетах кредиторов. Более того, поскольку на поле боя воевали наемные армии, именно во время войны государи особенно зависели от своих кредиторов. А те, в свою очередь, зависели от шахт.
Сотрудничество между воинственным Максимилианом и расчетливым Фуггером продолжалось десятилетиями. В 1515 году Максимилиан поженил сразу двоих наследников, внука и внучку, на детях Владислава II, короля Венгрии и Богемии. Объединялись две великие династии, габсбургская и ягеллонская, – запад Европы вступал в династический брак с востоком. Для двойного брака была задумана небывало роскошная свадьба. Сам Дюрер изготовил для нее триумфальную арку; она была совсем как римская, но сделана из дерева, оклеенного бумажными обоями с напечатанным рисунком. Арка не была построена, и Дюреру не заплатили за трехлетнюю работу. У Максимилиана не было денег даже на свадьбу; он вновь брал в долг у Фуггера под залог шахт в Венгрии. Фуггер получил еще право чеканки монет: согласно контракту половина серебра с каждой монеты оставалась у Фуггера. Пока имперские войска воевали с турками, Фуггер занялся медными шахтами Карпат. Бронза, сплав меди с оловом, шла на пушки и мушкеты; из меди делали мелкую монету. Без венгерской меди Фуггера турки, наверно, заняли бы Венецию и Вену. Для отделения серебра от меди – этот процесс назывался ликвацией – требовался свинец. Его нашли рядом с Краковом; то была глобализация в действии – согласованная деятельность в разных концах мира для одного производственного процесса. Медь и серебро были единственными видами европейского сырья, на которые был спрос в Азии. Серебряные шахты Альп создали богатство Фуггера и славу Максимилиана, медные шахты Карпат умножили их.
После возвращения Колумба из Америки самые могущественные империи того времени, Испанская и Португальская, согласились разделить мир на две сферы влияния. Избегая войны, они провели вертикальную линию на почти пустой тогда карте Атлантики. Эта разграничительная линия шла вдоль Бразилии: все будущие открытия к западу от этой линии принадлежали Испании, к востоку – Португалии. То была «линия Тордессильяс», и ее утвердил римский папа. В 1498 году Васко де Гама обогнул Африку; на острове Ангедива, у западных берегов Индии, он встретил еврея, который пришел туда Шелковым путем из польской Познани. Этого человека, опытного в индийских делах, взяли в Лиссабон; там его крестили, дав ему имя Гаспар де Гама. Мануэль I, король Португалии, потом посылал Гаспара в коммерческие экспедиции, сделав его советником. Он участвовал в экспедиции, которая открыла Бразилию, и обсуждал устройство мира с Америго Веспуччи; может быть, во время этих разговоров пришло первое понимание того, что вновь открытые земли – не Индия. Став пионерами в торговле специями, португальцы меняли их на серебряные и медные слитки, возвращая прибыль монетами со всей Европы. В этом деле тоже участвовал Фуггер: в 1504 году он купил у короля Мануэля право на строительство перечной фабрики в Лиссабоне, поставляя за это Мануэлю тысячу тонн меди в год. Прибыль Фуггера на португальских купцах составляла почти 200 % годовых. Первое кругосветное путешествие Магеллана в 1519 году было организовано агентами Фуггера. Плывя под испанским флагом, португалец Магеллан достиг того, чего не смог Колумб: обойдя Америку с юга, он вышел в Тихий океан и нашел путь в Индию. Магеллан был убит бамбуковым копьем в схватке с туземцами на Филиппинах, но его команда обошла Африку и вернулась в Испанию. По дороге они нанесли на карту Молуккские острова – небольшой архипелаг между Австралией, Индонезией и Новой Гвинеей. Там росли самые дорогие специи восточной торговли – мускатный орех и гвоздика.
Все это время нюрнбергский мастер Мартин Бехайм делал глобусы для португальского короля, а португалец Диого Рибейро рисовал карты для испанского короля. Он еще сделал для Магеллана четыре астролябии, по дукату за штуку (доходы Фуггера уже исчислялись миллионами дукатов). Повертев глобус Бехайма, после возвращения экспедиции Магеллана «линию Тордессильяс» продлили на другую его сторону; то была новая «линия Сарагосы». Получалось, что Молуккский архипелаг оставался за Португалией. Но Диого Рибейро продолжал работать на испанского короля. На переговорах в Сарагосе он слегка изменил свою карту так, что Молукки достались Испании. Знания эксперта, работа которого едва оплачивалась, принесли неслыханные сокровища. И карту Рибейро, и глобус Бехайма можно рассмотреть на знаменитой картине Гольбейна «Послы»; вместе с турецким ковром, книгой лютеранских гимнов и бронзовой астролябией они составляют фон мирового конфликта. На переднем плане два посла новых сверхдержав – Франции и Англии – говорят об очередном разделе мира. На полу лежит памятный всем череп.
Лютер
Купив поместье на границе нынешних Австрии, Италии и Словении, Фуггер сделал его центром своих промыслов. В Арнольдштейне стояли плавильные печи, а руду подвозили с шахт со всех Карпат. В этих шахтах впервые применялось осушение водными колесами. В деле участвовал саксонский инженер Иоганн Турцо, знаток ликвации; породнившись с Фуггером, он управлял шахтами и печами. Но Фуггер нанимал и алхимиков, которые должны были превратить медь или свинец в золото. Одним из них был Парацельс, отец современной медицины; в отношении болезней и способов лечения он сделал примерно то же, что Агрикола сделал в отношении металлов и шахт.
Шахтеры были вооружены молотами, ручными бурами и долотами, и еще масляными лампами; работа на глубине была смертельно опасна. Шахты и печи требовали дров и воды; леса вокруг плавильных печей вырубались на многие мили вокруг, а реки запруживались и по каналам отводились к шахтам, чтобы двигать их колеса. То было масштабное изменение природы – наряду с осушением болот, первое преобразование такого рода. Укрепленные деревянными конструкциями, вертикальные шахты и горизонтальные шурфы прорезали месторождение на сотни метров. Шурфы были узкими и низкими; шахтеры рубили породу, ползая на животе, а потом оттаскивали мешки с рудой. В шахтах происходили обрушения, затопления, взрывы, выходы ядовитых газов; оказать помощь жертвам было невозможно. Даже солдат на поле боя мог рассчитывать на большее участие со стороны тех, кто его туда послал. Зато годы работы в шахте воспитывали рациональность, осторожность и солидарность. Труд в шахте был сезонным почти как на поле, потому что зависел от полноты рек, приводящих в движение шахтные механизмы; но в отличие от крестьянской, работа была каждодневной и интенсивной, требовала разделения труда, совместных действий и дисциплины. Считалось, что рядовой шахтер зарабатывал на треть больше крестьянина; его жена не работала в поле, а занималась детьми и домом. Гендерные различия жестко определяли трудовые роли. Шахтеры, ежедневно рисковавшие жизнью и всецело зависевшие друг от друга, первыми стали защищать свои групповые права. Их гильдии в Альпах обладали редкой силой; уже в конце XV века они вели переговоры с владельцами шахт, влияли на зарплаты, поддерживали вдов и определяли длительность праздников. Шахтерские гильдии не раз объявляли забастовки, а их лидеры подвергались аресту.
Успех в горном деле обещал продвижение по службе или даже самостоятельное дело. Отцом Мартина Лютера, творца Реформации, был шахтер из Саксонии, который стал бригадиром и, под конец жизни, владельцем медной шахты. Благодаря этим доходам его сын мог учиться в университете и заниматься правом, пока не стал монахом. Мартин рос в шахтерском городке Мансфелде, появившемся среди шахт и печей, вырубленных лесов и закопченных полей. С XIII века там добывали серебро, а во времена Лютера-старшего выплавляли медь – до четверти всей европейской продукции. Процесс требовал дорогих печей и кредитов; Мансфелдом занимались банкиры южных княжеств, интересовался им и Фуггер. В городе было около ста плавильных печей, и ими управляли мастера; это была почетная и доходная работа. Ганс Лютер распоряжался семью печами, на которых работало двести рабочих. В шахтах работало множество мигрантов и иностранцев; лучшими шахтерами считались выходцы из Богемии. Они умели отстаивать свои интересы, писали коллективные прошения и жалобы, сохранившиеся в архивах. В 1511 году местные шахтеры образовали профессиональное братство.
Медь давала сверхдоходы местным землевладельцам; во времена Лютера владетельные графы построили вокруг Мансфелда три замка. Между владельцами случались конфликты, между шахтерами драки; под землей права собственности было трудно разграничить. После работы шахтеры пили, алкоголь снимал напряжение. Трудовая миграция одиноких мужчин вела к порче нравов, в городе было много трактиров и борделей. Тяжкая работа одних вела к обогащению других. Среди шахтеров, работавших в диких условиях, появились тяжелые болезни; Парацельс написал целую книгу об особенных шахтерских болезнях легких, живота, кожи. Но Лютер на всю жизнь сохранил привязанность к Мансфелду и понимание его проблем. Фуггера он ненавидел; благословив инвесторов и даже ростовщиков на добрые дела, Лютер писал страстные обличения, направленные против монополиста, богатевшего на шахтерском труде. По мнению Лютера и его сторонников, шахты закрывались потому, что их обирал Фуггер. Потом ревизии показали, что прибыли Фуггера были семикратными. В среде шахтеров – местных почитателей Лютера – появилось что-то вроде протестной солидарности; занимая шахты, они бастовали. Теряя прибыли, владельцы ограничили рабочий день, шахтерам давали отпуска. Но Фуггер был жестким управленцем; считалось, что его люди убивали активистов. Он настаивал на аресте Лютера и предании его церковному суду. Деньги Фуггера стояли за имперским Конгрессом в Вормсе, который осудил Лютера; после этого события император Карл V передал Фуггеру контроль над всем книгопечатанием империи, сделав его верховным цензором. Карл правильно понял, какое значение имели типографские станки для распространения Реформации. Но он неверно решил, что справиться с этим новым и прибыльным делом сможет тот, чье дело было еще более прибыльным.
В конце жизни отец Мартина Лютера был в долгах и продал свое дело, перейдя на зарплату. Сыновья его унаследовали землю и дома, но шахта досталась кредиторам. Количество действовавших шахт и печей уменьшалось, доходы становились мизерными, из города уходили люди. На спаде сырьевого цикла начались конфликты между выгодополучателями. Зимой 1546 года Лютер отправился решать спор между пятью графами Мансфелда; недовольные падающими доходами, они сами занялись управлением шахтами и сразу вошли в имущественный конфликт. Лютер считал, что во всем виновны зависть и дьявол; он уговаривал графа Альбрехта, своего сторонника, помириться с братьями и передать управление специалисту. Этого не произошло, и Лютер решил сам взяться за дело. Приехав в соседний Эйслебен, он встречался с графами и выслушивал их жалобы; за этим занятием он и скончался. Лютер сумел потрясти мир глобальной Реформацией, но умер, посредничая в трудовом конфликте между работниками и владельцами местных шахт.
К 1560-м годам горный бизнес в Мансфелде вовсе прекратился. Его серебро и медь не могли конкурировать с металлами, которые привозили из Нового Света. Лютер и шахтеры могли и не знать этого; химические процессы, с которыми они имели дело, были им понятнее экономических. Сложная и трагичная, жизнь требовала нового осмысления. Религиозное учение, изменившее христианскую жизнь, возникло именно в этой среде. Лютер не верил в приметы и предрассудки. Но идея всемогущего Бога, волю которого нужно принять, но нельзя понять, владела его изощренным воображением так же, как и жизнями его земляков, ежедневно спускавшихся в шахты.
Имея монополию на серебро, Фуггер ставил своей целью и монополию на медь. Ради борьбы с немногими соперниками, владельцами карпатских поместий, он шел на демпинг. Перенасытив медью венецианский рынок, он сумел так снизить цены, что несколько соперников объявили себя банкротами и их шахты достались Фуггеру. Потом на его пути оказался Ганзейский союз – он перехватывал суда Фуггера, возившие медь через Любек. Но могущество Ганзы было уже подорвано. В 1494 году московский царь Иван III прекратил ее монополию на торговлю в Новгороде; столетие спустя Елизавета Английская последовала его примеру в Лондоне. Традиционный лов сельди в Бергене истощался. Лесные товары севера были нужны все больше, но тут Ганза конкурировала с вездесущими голландскими купцами. На Балтийском море их поддерживала Швеция, все более сильный соперник. Со своей стороны, Фуггер щедро платил Данцигу и Любеку, чтобы те перестали поддерживать монопольные права Ганзы. История и в этот раз была на его стороне: в XVI веке Ганза прекратила существование.
Ганза была крупнейшей торговой организацией Средних веков. Она вела торговлю древесиной, мехами, зерном, шерстью и коноплей на Балтийском и Северном морях, от Лондона до Новгорода. Союз располагал десятками баз и складов, сотнями вооруженных судов, тысячами квалицированных работников. У него был коммерческий опыт и политические связи по всей Европе. Стратегией Ганзы была диверсификация – сельдь в Бергене, мех в Новгороде, древесина в Риге, зерно в Данциге. Провал Ганзы означал победу монополии. Власть над миром дает одно-единственное сырье, если его контролировать всеми силами и средствами. Фуггер воплощал стратегию моноресурса, и она оказалась победоносной.
Монополия зависела от геополитики. После смерти Максимилиана, бывшего на содержании у Фуггера, императорский трон перешел к Карлу V, впервые соединившему две империи, Священную Римскую и Испанскую. Фуггер кредитовал и его; медные рудники в Тироле и Венгрии остались за ним, но от Карла он получил еще и ртутные шахты в Испании. Для Фуггера то было органичное расширение его стратегии. Теперь ртутью очищали серебро. Владея ртутью, Фуггер держал в руках далеких соперников по всему свету.
В 1514 году Фуггеру пришлось собирать деньги для взятки папе Льву X, сыну Лоренцо Медичи. Тогда в сотрудничестве с высшими иерархами католического мира родилась новая финансовая схема. Веря в небесную монополию на спасение, католическая церковь утверждала свое исключительное право решать земные дела. Для этого ей нужны были деньги; духовную монополию надо было перевести в экономическую. Церковь давно отпускала грехи взамен на пожертвования; новость состояла в кодификации этой процедуры. Бумаги, которые выпустил папский престол, заменяли покаяние определенной суммой флоринов. Теперь вместо молитв и добродетельной жизни человек приобретал спасение, покупая индульгенции. Поскольку бумажных денег не было, грешник платил серебром; в руках у него оставалась ценная бумага, номинированная в днях, которые душа грешника проведет в чистилище: чем дороже бумага, тем меньше будущих страданий. Будущее спасение представлялось чем-то вроде будущих доходов; его можно выгодно, с дисконтом выкупить уже сейчас подобно тому, как покупал не добытые еще металлы Фуггер. Рынок индульгенций появился в Европе раньше других рынков ценных бумаг, например акций, и раньше бумажных денег. Искусство финансиста состоит в манипуляции будущим, и, когда он вступил в союз с собственником этого будущего, куратором спасения, он знал, что делать. Соединившись с духовной монополией на спасение, ресурсная монополия на серебро претендовала на установление окончательного монотеизма. Торговля индульгенциями – обмен серебра на спасение – была лишь внешним выражением этого единства. Монополия удобна государству для взимания налогов, стабилизации цен, упрощения менеджмента и укрощения элиты; везде, где промыслом занимается государство, монополия становится сущностью сырьевой торговли.
Лев X объявил, что прибыли от индульгенций пойдут на строительство собора святого Петра в Риме. На деле эти деньги делились поровну между папой и Фуггером. Первые индульгенции были проданы в Аннаберге, шахтерском городе около чешской границы. Потом этот прибыльный бизнес распространился по германским землям и всей католической Европе. Как у всякой ценной бумаги, у индульгенции появились подделки, обещавшие то же самое по более низкой цене. Индульгенции вызвали яростную отповедь последователей Лютера; то был важнейший момент становления Реформации.
У Фуггера была своя социальная политика. В предместье Аугсбурга он построил Фуггерей, новаторский комплекс социального жилья; там было больше ста домов, построенных по типовой схеме и сдававшихся за символическую плату. Тут жили его рабочие, доверенные лица, ветераны труда. Эти кварталы до сих пор стоят, в них живут люди и туда водят экскурсии; в урбанистике то был гигантский скачок вперед, но выкупить им свои грехи Фуггер не мог. Протестанты ненавидели его, считая монополии воплощением зла; наравне с дьяволом имя Фуггера постоянно упоминали бунтовщики. В 1524 году восстания ткачей, шахтеров и крестьян объединились в революционное движение, которое вошло в историю под названием Крестьянской войны. Идейный лидер восстания, рыцарь и поэт Ульрих фон Гуттен, в своих «Диалогах» точно обвинял Фуггера в создании «меркантилистских монополий»: они грабили шахтеров, разоряли крестьян и поддерживали Рим. Самое большое восстание, какое знала Европа до Французской революции, принесло сотни тысяч жертв. Города обезлюдели, шахты закрылись, церкви были сожжены, хозяйства остались без кормильцев. Фуггер оплачивал наемные армии, воевавшие против народа, своим серебром, и вооружал их пушками, сделанными из своей меди. Восстание было разбито; шахтеры и ткачи не могли сражаться с артиллерией. Лидеров пытали и казнили, поля были залиты кровью. В памяти поколений ресурсная экономика в исполнении Фуггера – шахты, наемные войска, продажные чиновники и священники, социальное жилье для избранных и, наконец, чудовищные индульгенции – слилась с царством антихриста.
Америка
Европейский бизнес Фуггера и его наследников рухнул только после появления заокеанских конкурентов – мексиканского серебра, чилийской меди и перуанской ртути. Португальские и испанские путешественники пересекали океаны в поисках золота, но металлом Нового Света стало серебро. На Карибских островах, на которых высадился Колумб, золота было немного; за это великого мореплавателя отправили на родину в оковах. Заняв туземные города, испанцы все же нашли золото. Индейцы не плавили его, а ковали самородки; в туземных городах драгоценные изделия копились столетиями. Писарро заставил короля инков выкупить свою жизнь, наполнив залу золотом и серебром; но короля все равно убили. Новый континент был охвачен золотой лихорадкой. Где-то к югу от перешейка между Америками лежало сказочное Эльдорадо. Империя поддерживала внезапный энтузиазм колонистов – потоки вновь обретенного металла становились важнейшим источником ее доходов. Контрабанда металлов из Новой Испании росла так же, как коррупция колониальных властей. Индейцы, рабочая сила огромной колонии, быстро вымирали; вскоре испанцы стали завозить сюда черных пленников из Западной Африки.
Следуя примеру тирольских шахт Максимилиана, испанская корона установила монополию на серебро. Проводя весь его поток через Севилью, казна взимала от пятой до третьей части серебра. Остальное расходилось по Европе, питая складывавшуюся тогда денежную систему, а часть отправлялась в Китай или Батавию: чем дальше на Восток, тем больше золота давали за единицу серебра. От Мексики до Японии цена серебра росла из-за азиатского спроса, покрывавшего транспортные издержки. Все равно торговый баланс между Востоком и Западом складывался в пользу Востока: спрос на шелк, специи и многое другое в Европе рос, но потребителям Персии, Турции и Китая не были нужны европейские товары. Теперь торговый дефицит Европы стал покрываться американским серебром, который копила Азия.
Первое время испанцы только отнимали сокровища у дикарей; сами они умели мыть золотой песок, а обогащение руд им не давалось. В 1545 году один индеец залез на горный пик у ацтекской столицы Куско, чтобы разорить древнюю гробницу. Так было открыто серебряное месторождение Потоси; нигде в мире не было столько серебра, и нигде оно не было так близко от поверхности. Испанцы гнали туда индейцев толпами, и вскоре Потоси стал больше Севильи. Как в Альпах, шахты соседствовали здесь с плавильными печами и водными мельницами. Индейцы поднимали припасы – крепления, дрова, еду и свинец, потом ртуть – по ступеням, вырубленным в скалах. Снабжая мир серебром, Потоси был источником неслыханных сокровищ; но на Эльдорадо этот город совсем не был похож. Дым, грязь и отвалы, характерные для шахтерских городов, усугублялись дисциплиной военного лагеря. Зато Карл V, император Священной Римской империи, дал Потоси герб, на котором было начертано: «Сокровище мира, король всех гор и зависть всех королей».
У себя в Пиренеях испанцы занимались горным делом с римских времен, но в Андах они оказались плохими металлургами. В колонии приглашали немецких специалистов, но те оказались людьми капризными, непривычными к колониальным нравам. Однако гидротехнические работы имели успех: болота вокруг Потоси осушили, вырыли каналы и резервуары. На двух десятках плотин стояли больше ста водяных мельниц, моловших руду; одну из плотин прорвало в 1624 году, сотни людей погибли. В самих шахтах работали индейцы, но сюда завозили и черных рабов; дневной нормой было поднять полтонны руды на человека. Испанцев было так мало, что в итоге индейцы делали все – таскали грузы, спускались в шахты и разжигали печи. Так из рабов выросли эксперты и управляющие, овладевшие тайнами металла. Этническое разделение труда, характерное для сырьевых экономик, перешло в разделение прав собственности. Испанцы владели в Потоси шахтами, индейцы – плавильными печами. На деле алхимические методы металлургии XVI века, такие как купелирование и ликвация, легче всего понять как элементы народной культуры, воспринимавшей новые веяния. Подобно тому как альпийские знахари овладели переплавкой руд на основе народной магии – индейские металлурги научились этому искусству на основе шаманской традиции.
Индейцы прошли характерный процесс классового расслоения: владельцы печей и мастера переплавки богатели быстрее испанцев, а рабочие вымирали или бежали из Потоси. Очередному вице-королю и реформатору, Франсиско де Толедо, пришлось ввести систему мита – род барщины: все области Перу должны были посылать индейцев для принудительных работ на шахтах. Все равно по мере углубления шахт расходы росли, продуктивность падала, рабочих не хватало. Потом один немецкий химик, обучавшийся в Италии, изобрел новый метод, который позволял перерабатывать руды, сравнительно бедные серебром. Воплощая давние предсказания алхимиков о магической силе ртути, размельченная руда перемешивалась с ртутью в соляном растворе. Серебро переходило в амальгаму, ртуть удалялась выпариванием, и на дне сосуда оставался чистый металл. Лабораторные эксперименты в старых испанских промыслах Рио Тинто доказали, что этим методом удавалось извлечь серебро даже из отвалов. Создав своим открытием целое сокровище, этот немец не только не заработал богатства, но даже имя его осталось неизвестным: в историю он вошел только как Мастер Лоренцо. Благодаря ему к 1550 году производство серебра в испанской Америке сравнялось с производством в Европе и продолжало расти. Шахты в германских и австрийских землях начали закрываться. Гильдии были бессильны остановить этот процесс.
В Америке новый способ невинно называли методом патио. Индейцы поливали ртутью каменные ванны, заполненные рассолом и размельченной рудой, и перемешивали эту ядовитую смесь вручную; потом этой смертельной работой занимались мулы. В Америке ртути не было, и корабли доставляли ее из Испании; ртутными рудниками Альмадены как раз тогда завладел Фуггер. Потребность в ртути была огромной: на килограмм серебра уходило полтора килограмма ртути. Император Карл V объявил монополию на ртуть, деля с Фуггером новые прибыли. Позже ртутные месторождения все же нашли недалеко от Потоси; опять испанцы сделали это открытие благодаря индейцам, которые использовали ртутные красители для своих тканей. Истощенные шахты обрели второе дыхание.
В конце XVI века колонии испанской Америки снабжали серебром и золотом всю Европу. То был момент расцвета; торгуя драгоценным металлом, который добывали индейцы, Филипп II объединил испанские владения с португальскими, став самым могущественным монархом Европы. Он имел колонии на четырех континентах, в его честь были названы Филиппины, над его империей не заходило солнце. Пираты, такие как знаменитый Фрэнсис Дрейк, грабили отдельные корабли, но не смели подступиться к величественным конвоям, которые два раза в год доставляли американское серебро в Севилью. Но испанские подводные археологи, обследовавшие около семисот мест кораблекрушений в Атлантике, считают, что больше 90 % кораблей гибли от штормов, 1,4 % – в боях с английскими и французскими кораблями и меньше 1 % – от нападений пиратов. Человеку свойственно преуменьшать влияние природных явлений и преувеличивать значение врагов.
Металл, достигший Севильи, обкладывали пошлинами, которые произвольно назначались короной, а потом продавали в Англию, тратили на содержание испанской армии в голландских провинциях или, часто на португальских кораблях, отправляли на Восток в поиске новой прибыли. Испанская казна инвестировала серебро в строительство великой Армады, предназначенной для завоевания мира, и в создание табачной индустрии, которая должна была подстегнуть внутреннее потребление. Под влиянием импорта огромных масс серебра по всей Европе началась инфляция хлебных цен, а потом цен на шерсть и все остальное, включая труд: то был один из самых длительных периодов инфляции в истории. Поток серебра делал очевидным финансовую логику моноресурсной экономики: она все более упрощается, стремясь к чистому доминированию одного вида сырья, в данном случае серебра. Преобладая в товарно-денежных обменах, моносырье становится деньгами, и так происходило не только с серебром. Таких денег надо все больше, но труда на них можно купить все меньше.
Испанская диверсификация совсем не работала; сначала восстали семнадцать нидерландских провинций – самая благополучная часть империи; потом англичане разбили Великую армаду; и все это время покупательная способность серебра в Европе падала. В 1642 году имперский декрет отменил рабство. Освобождение рабов привело к катастрофическому увеличению расходов. Поддерживая владельцев шахт, казна в далекой Севилье шла на уступки, сокращая свою долю. Но шахты стали истощаться, добыча падала, рабочие вымирали от эпидемий. Испанские расточительность, высокомерие и инертность были известны всей Европе. Овладев горой серебра, империя шла к разорению. В царствование Филиппа II Испания пережила пять банкротств, хотя они были всего лишь поводами для ухудшения денег: в сплав, из которого чеканились монеты, попадало все меньше серебра.
За испанским кризисом последовал экономический спад по всей Европе. Вполовину уменьшилось производство в охваченных войной провинциях Голландии и Фландрии: на пике восстания голландцы открыли шлюзы, затопив собственную страну. Тридцатилетняя война опустошила германские княжества и Центральную Европу; ее потери – треть населения – были сравнимы с чумой, памятной со Средних веков. Войнам в центре Европы сопутствовал торговый кризис: горы текстиля лежали в портах непроданными, тысячи деревенских домохозяйств оставались без оплаты своего труда. Изменился даже климат, по голландским каналам катались на коньках, а в английских деревнях из-за недорода начались хлебные бунты. Испанскую корону устраивали сырьевые доходы от серебра, шерсти и рыбы, которые распределялись среди аристократической элиты, а низшие сословия должны были жить своим натуральным хозяйством. Страна развивалась за счет столиц, где жила элита, и портов, которые вели торговлю; все остальное было обречено на застой. Испанский кризис XVII века стал глобальным. Не получая доходов, суверены повышали пошлины, ухудшали качество денег, продавали посты судей и сборщиков налогов. Не справляясь со своими функциями, которые определялись как забота о безопасности и общем благе, абсолютистские государства становились паразитическими. Одни историки объясняют кризис Малым ледниковым периодом, который привел к столетним неурожаям и голоду. Другие считают главными монетарные причины – сначала избыток, а потом недостаток серебра в мексиканских шахтах. Третьи видят главную причину в религиозных войнах, мешавших торговле и разорявших государства. Четвертые говорят о том, что движению вперед мешали застывшие рамки сословных законов: как ни обогащался купец, он не мог инвестировать в землю или в строительство фабрик.
В конце XVII века положение стало улучшаться. Транзакциям помогло золото из Бразилии и новые банковские инструменты – векселя и платежные поручения. В это время появляются первые экономические учения – попытки разобраться в загадочных движениях сырья, денег и товаров – и с ними проекты центральных банков в Шотландии, Англии и Франции. Центр морской торговли смещался с юга на север – из Средиземного в Северное и Балтийское моря. Экономика Голландской республики и зависевшей от нее Швеции была драйвером роста Северной Европы. В 1627 году голландский предприниматель Луи де Геер, беженец из разоренного испанцами Льежа, переехал в Швецию, получив концессию от короля Густава Адольфа. Сначала он занялся бронзой, но скоро перешел к чугуну, железу и пушкам. Под руководством голландцев шведские шахты превратились в поставщиков металла для всей Европы, включая и Англию; в течение столетия выплавка железа здесь увеличилась в пять раз. Наоборот, старые центры сырьевой торговли – Венеция и Севилья – пребывали в депрессии, от которой они уже не оправятся. Объяснения, современные этим событиям, сводились к гомеостатической модели. Николо Контарини писал в 1623 году, что благосостояние Венеции вело к роскоши и лени, а те подрывали само благосостояние. В том же году испанское правительство рекомендовало новому королю, Филиппу IV, радикальные меры – налог на ранние браки, ограничение на число слуг, запрет на импорт предметов роскоши и закрытие борделей. Отдельным предложением был запрет преподавать латынь везде, кроме столиц. Реформаторы надеялись предотвратить бегство крестьян из деревень и горожан из малых городов.
Экономисты рассчитывают движения цен и игнорируют решения политических деятелей; климатологи объясняют кризис циклическим изменением состояния атмосферы; историки сосредотачиваются на политической воле, предпочитая не видеть природной основы роста или бедности ранних сырьевых экономик. Но глобальный кризис – целостное явление, и разные его объяснения связаны между собой. Малый ледниковый период (1500–1850), произошедший в Европе и по всему Северному полушарию, был противоположностью нынешнего потепления. Сегодня историки видят причину этого похолодания в уничтожении туземного населения обеих Америк. Эпидемии и войны, принесенные белыми пришельцами, привели к гибели 56 миллионов человек. Их традиционное земледелие и охота, основанные на поджогах леса, прекратились. Когда содержание углекислого газа в атмосфере упало, во всем Северном полушарии наступило похолодание. Недород внес свой вклад в европейский кризис; войны, восстания и погромы прокатились по всему континенту от Англии до Украины. Субъективным мотивом, двигавшим вековой геноцид, была жажда золота или хотя бы серебра. Изменение климата не было циклическим явлением: оно было вызвано человеческими действиями. Испанская империя создала огромные количества серебра и погубила множество людей; люди и серебро создали эту гигантскую империю и истощили ее. За каждым видом сырья стояли добывавшие его люди и регулировавшие его промысел законы, но все начиналось с природы – с рудоносных пластов далеких Анд, рыбных банок Северной Атлантики или бедных, протяженных пастбищ Кастилии; и часто все кончалось природными последствиями человеческих дел. На ресурсную экономику надо смотреть «с точки зрения государства»; ее сознательно, хотя и во вред себе, создавало множество людей в рутинном взаимодействии с массами сырья. Эту политику надо видеть и с точки зрения руды, овец, рыбы и погоды – полновесных участников истории.
Алхимия
Парацельс подробно писал о духах, общение с которыми составляет суть натуральной магии. Их жизнь похожа на человеческую: духи едят, пьют, сношаются между собой и даже женятся, но не имеют души. Зато духи гор, к примеру, могут проходить через их толщу, как человек проходит сквозь воздух. Иногда они заключают союз с человеком, соблазняют его или берут его на службу. Кобольды безвредны; их именем даже стали называть металл кобальт. Гномы полезны, хотя хитры и коварны; тролли опасны. В германских Альпах гномов представляли как маленьких бородатых старичков, наделенных хвостами. В Швеции духов гор чаще описывали как соблазнительных женщин. Один из шведских специалистов, врач и алхимик Урбан Хиарне, участвовал в суде над ведьмами в 1676 году. Хиарне был именитым ученым с международными связями; член лондонского Королевского общества и один из руководителей шведского Управления шахтами, он несколько лет стажировался в Париже. Но Хиарне голосовал за то, чтобы двух женщин, вступивших в половую связь с дьяволом, сожгли на костре. То был один из последних таких костров в Европе.
Алхимики совмещали свою работу с геологией, медициной и астрономией; это были широкие специалисты по натуральной магии. Парацельс учил, что мир состоит из трех универсальных «принципов» – принцип соли, принцип серы и принцип ртути. Одна из стихий, огонь, назначена Богом для того, чтобы разграничить эти принципы. Вооруженный такой теорией, алхимик создавал золото, эликсир бессмертия и философский камень в одних и тех же тиглях, сопровождая переплавку заклинаниями. В союзе с природой человек научился создавать порох из отбросов и металл из руды; в союзе с богом он намеревался творить богатство и победить смерть. В 1661 году алхимик и один из директоров английской Компании Восточной Индии, Роберт Бойль, опубликовал свой трактат «Скептический химик», направленный против Парацельса. Мир состоит не из трех принципов и четырех стихий, а из несчетного множества атомов, которые сталкиваются случайным образом, подчиняясь безличным законам. Химические элементы являются первичными сущностями, которые не могут быть разложены на составляющие. Сплавы отличаются от смесей тем, что атомы разных металлов входят в них в тесные и постоянные отношения, подобные браку. Это оставляло элементам шанс на трансмутацию; в мире Бойля не стало эфира, но свинец все еще мог стать золотом.
От Швеции до Перу шахтеры жили своей работой, глубоко отличной от той, которой жили окружавшие их крестьяне. Крестьяне жили на плоскости; они пахали свою землю и землю своего господина, а если им не хватало еды, они расширяли свое поле. Шахты уходили далеко вглубь, печи далеко вверх, и так же несоразмерно было богатство, которое они давали. Крестьяне жили традицией и расчетом; они знали, что будут делать зимой и что летом, какое поле будут пахать в следующем году, а какое оставят под паром. Шахтеры и кузнецы жили тайным знанием и случайным везением. Везде, где были шахты, местные легенды рассказывали о том, как случайно был найден здесь металл: в ленивом тирольском Шваце крестьянка, бредшая по полю со своей коровой, споткнулась о серебряный самородок. В саксонском Халле блестящая руда обнажилась на обочине дороги, по которой возили соль. То были неслыханные сокровища; но сначала руду пробовали на вкус и запах, растворяли в моче, толкли в порошок и нагревали в тиглях люди, которые не говорили на местном языке. Алхимики верили в то, что металлы растут в земле подобно растениям; они искали магические слова, которые позволили бы переплавить свинец в золото. Их мистический язык помогал различать металлы, очищать руды, планировать шахты, укреплять и осушать их. Эти люди часто принадлежали к медицинской профессии; недра земли виделись им живым организмом, испытывавшим рост, конвульсии, пучение и выход газов. Соки земли, подобные ртути, и металлы, подобные серебру, вступали в сексуальные отношения – тогда эти аптекари говорили о мужском и женском началах, или в отношения мистические, и тогда они говорили о душе и теле, их разделении или слиянии. Не имевшие представления о химических элементах, эти люди выработали язык, помогавший им контролировать сложнейшие процессы переплавки и литья, ковки и закалки. Монотеизм заканчивался у входа в шахту и у топки плавильной печи; там царили «предрассудки», там хозяйничали ведьмы и тролли.
Алхимия была профессией беженцев, фальшивомонетчиков, шпионов. Жуткие и смешные, они внесли не меньший вклад в становление Нового времени, чем титаны итальянского Возрождения. То был альтернативный Ренессанс, горное Возрождение; лидерами его были не художники и гуманисты, а предприниматели и алхимики. Закономерно, что в этой среде зародилась Реформация. Возрождение продолжалось, смещаясь к востоку и северу Европы; его последний очаг – Прага императора Рудольфа II – вызвал невиданный взлет наук и искусств. В алхимических печах не создали ни золота, ни бессмертия, но в них отливалось Новое время. Многие предприятия алхимиков были направлены на подражание Востоку: они не столько искали новые материалы, сколько пытались воссоздать известные, но очень дорогие. В 1708 году Август Саксонский арестовал прусского беженца Иоганна Беттгера; сидя в тюрьме, этот алхимик нашел способ смешивать, прокаливать и быстро охлаждать каолин и алебастр, добиваясь витрификации – образования стеклообразной массы, подобной китайскому фарфору. На основе этого процесса была основана фабрика в Мейсене.
Большой удачей алхимиков в их трудном деле стало овладение порохом. Его ключевым элементом была селитра, продукт жизнедеятельности гнилостных бактерий. В Китае селитру собирали прямо на почве, в некоторых местах она выступала там белым налетом. В Европе появились свои методы ее изготовления. Вытянутые в длину бурты наполняли навозом, соломой и золой и, накрыв, оставляли на год, для верности поливая мочой и иногда перемешивая. Потом бурты промывали водой, смешивали этот раствор с золой и выпаривали; так из навоза и мусора получался порох. Его открытие было результатом народного искусства Востока, за которым последовало сосредоточенное подражание Запада. Порох применялся в военном и горном деле; массовое изготовление пушек и мушкетов еще увеличило спрос на металлы, и новые шахты использовали взрывы там, где раньше употреблялись долото и топор.
Как и другие трудоемкие ремесла, изготовление селитры процветало в балтийских странах. Голландские купцы завозили ее в Амстердам и потом в Англию десятками кораблей в год. Обе воинственные империи были зависимы от этого вещества, которое крестьяне делали из отбросов. В 1579 году в Англии была образована Эстляндская компания, торговавшая селитрой, коноплей и другими балтийскими продуктами. Потом алхимик Лазарус Эрккер, начальник богемских шахт императора Рудольфа II, рассказал о секретах изготовления селитры, пользуясь новыми мерами веса, точными пропорциями и схемами. На основе этих рецептов британская корона стала обязывать лордов и фермеров заготовлять селитру. В XVI веке появилась профессия селитрщиков (salpetremen), которые ходили по частным владениям, собирая готовую селитру. Потом в далеком Марокко нашли залежи минеральной селитры; такие же сокровища нашли в Индии, и делом занялись новые монополии. Столетие спустя алхимический трактат Эрккера послужил основой впечатляющей дискуссии в Королевском обществе; в философском обсуждении селитры принимали участие светила новой науки. Знаменитое изобретение Роберта Бойля, воздушный насос, было сделано в ходе его работы над изучением селитры.
Заложив основы экспериментальной науки, Бойль оставался алхимиком; всю жизнь он искал красный эликсир, который превратит свинец в золото и будет привлекать ангелов. Воздушный насос, его главное изобретение, демонстрировал новейшее открытие науки: откачивая воздух из прозрачной колбы, Бойль помещал в нее птицу, и она погибала в вакууме. На деле воздушный насос был более простым изобретением, чем многие механизмы, например меха, которые металлурги рутинно использовали в своих печах. Медь, из которой состояло тело насоса, делалась в Швеции. Поднятая из шахты руда размельчалась молотами, работавшими от водного колеса, и поджаривалась на открытом огне в течение недель. Потом она переплавлялась в печи; сплав вынимали из топки, разрушив ее, и снова измельчали. Топку отстраивали и снова переплавляли руду. Весь процесс занимал до трех месяцев, но это было не все. Сплав отправляли на обогатительную фабрику; там его дробили и переплавляли в четвертый раз, используя высокие печи с поддувом гидромехами. Все это происходило без теоретических дебатов – исключительно на основе векового опыта проб и ошибок народных мастеров, контролируемых государственной бюрократией, состоявшей из аристократов и алхимиков.
XVIII век был временем разочарования; оно отразилось на алхимии раньше, чем на других отраслях натуральной магии и естественной истории. Проиграв Северную войну, шведский король Карл XII закрыл свою Химическую лабораторию, обязав ее сотрудников заниматься физическими и инженерными проектами. В 1705 году Карл взял в плен командующего саксонской кавалерией Отто Арнолда фон Пайкулля, ключевого союзника русских войск; шведский дворянин по рождению, он был предан суду как изменник. Между тем Пайкулль был еще и опытным алхимиком. В ходе суда он заявил, что владеет секретом создания золота, и обещал поделиться своим искусством в обмен на помилование. Управление шахт, во главе которого стояли любители алхимии, ручалось за то, что Пайкулль может озолотить Швецию. Но Карл распорядился казнить кавалериста-алхимика. Чуть позднее среди шведских картезианцев появилась новая звезда: то был сын профессора теологии и наследник богатой семьи владельцев шахт, Эмануэль Сведенборг. Проведя четыре года в Лондоне, он посещал Королевское общество в Лондоне и купил там воздушный насос. Потом его поддержал сам Карл XII, ценивший английский стиль; он сделал Сведенборга асессором Управления шахт. Сведенборг отрицал трансмутацию металлов и в сравнении с алхимиками старшего поколения выглядел эмпириком. Его специальностью стала механика – использование металлов в целях, полезных человеку, и он долго занимался полезными изобретениями, предназначенными для каналов, мостов и шахт. В 1734 году он написал большую, но вторичную книгу о свойствах железа, «De ferro», в которой описаны многие применения этого металла, от оружия до красителей и магнетизма. Потом Сведенборга стали посещать видения и странные сны. Ему явился Христос и велел ему преобразовать мир; теперь он мог разговаривать с душами мертвых, которые навещали его в виде ангелов. Он печатал один анонимный труд за другим, пока не объявил о своем авторстве в 1760 году, став самым знаменитым мистиком XVIII века. Важным для него делом, требовавшим объяснения, стала передача мыслей на расстоянии. Он объяснял ее механически: мысль есть вибрация, подобно звуку и свету, а в мозгу есть мембраны, которые реагируют на нее своими колебаниями. Так он объяснял и явления духов. Критик алхимии стал духовидцем; для этого ему, однако, пришлось уйти из Управления шахт, где он работал больше тридцати лет.
В отношении шахт и металлов новая систематическая наука выработала символ веры, который был противоположен алхимии. Существует семь металлов – золото, серебро, медь, железо, свинец, олово и ртуть. Они являются первичными элементами, которые не поддаются превращениям и, в отличие от сплавов, не могут быть расщеплены на составляющие. Кроме металлов, есть еще сплавы, например бронза, и полуметаллы; ими считались мышьяк, марганец, цинк. Мироздание похоже на машину, и химические элементы являются ее деталями. Одновременно они являются товарами, которые подлежат торговле на рынке. Единственным способом превращения сырья в золото является его переработка в товар, доставка на рынок и продажа.
Камерализм
К середине XVIII века тяжелые задачи управления землями и шахтами породили новое направление прикладной науки – раннее и оригинальное направление политологии, нечто вроде политической алхимии. Это движение мысли стало известно как камерализм, что можно перевести на русский как «конторская наука». То был континентальный вариант меркантилизма; на деле камеральные теории были больше похожи на учение физиократов, только они придавали главное значение шахтам и металлам, а не полям и зерну. Почти все земли Священной Римской империи имели свою Камеру; так назывался орган экономического и политического управления, работавший при правителе земли – князе, бароне или епископе. В Камере сидели чиновники и писцы, которые собирали доходы, вели отчеты, принимали решения и отвечали на жалобы; теперь это должна была регулировать новая наука.
Задачи камеральной науки были противоречивы. С одной стороны, властители Северной Европы, в которой редко прекращались войны, пытались реорганизовать государственное управление на военный лад. Гражданские чиновники все чаще носили униформу, имели иерархические звания, подчинялись особого рода дисциплине и, подобно военным, проходили специальное обучение; многие из них и были отставными офицерами. С другой стороны, властители понимали, что задачи гражданских чиновников противоположны офицерским: чиновники должны приносить деньги государству, офицеры умели их только тратить. Между тем почти все классики политической науки, которых читали камералисты, – Макиавелли, Гоббс, Пуффендорф – рассуждали только о том, как тратить деньги. Пополнение казны оставалось интуитивным делом правителя. Теперь саксонские камералисты обещали правителям создать новую науку о доходах.
С точки зрения государства деньги можно было найти только в двух местах: либо отнимать их у подданных, трудившихся на земле или на промыслах, либо зарабатывать их на предприятиях, которые принадлежали короне. Одни камералисты сосредоточились на налогах, другие – на прямых доходах. Пределом мечтаний правителей десятков государств, входивших в Священную Римскую империю, были серебряные и медные шахты; но они были только в Саксонии, Ганновере, Австрии и Венгрии, и далеко не все давали доходы. Были еще леса, а также соль, лен, пшеница, шерсть. Беда с распределенными ресурсами в том, что добывать их трудно, а продавать некому: в соседних княжествах тоже были лен, пшеница и шерсть. Поэтому дело сводилось к металлическим и соляным шахтам и еще к древесине, если только ее можно было вывезти по морю, как это удавалось Пруссии и Ливонии. Большинство населения этих земель по-прежнему жило натуральным хозяйством и городскими рынками, никак не участвуя в дальней торговле. И все же казна почти всех княжеств, кроме беднейших, больше зависела от сырьевых промыслов, чем от налогов с подданных.
Соотношение налогов и прямых доходов было важнейшей частью камеральных теорий. Но на практике, какой она складывалась со времен Лютера и Фуггера, жизнь германских земель была так же связана с подземным миром шахт, как жизнь английских островов была связана с заокеанскими колониями. Именно в этих делах чиновникам нужна была помощь камералистов. Так ресурсно-зависимая экономика стала центральным предметом германской камеральной науки, делая ее уникальной версией политэкономии: во французских, английских и шотландских текстах того времени речь обычно идет о труде граждан, торговле и налогах. И по той же самой причине выдающиеся умы германских земель занимались управлением шахтами: Лейбниц служил по горному делу в горах Гарца, Гете в Илменау, Новалис и Гумбольдт во Фрайбурге.
Семилетняя война началась с того, что Фридрих Великий оккупировал нейтральную Саксонию, центр горного дела. Тогда всем было ясно, что борьба между Гогенцоллернами и Габсбургами шла прежде всего за шахты Силезии и Саксонии. Если мелкие княжества относились к шахтам как к источнику пополнения казны, то суверены Пруссии и Австрии понимали их значение для своих армий, которые были призваны владеть Европой. Шахты принадлежали князю, то было одно из известных прав суверена, Bergregal. Даже если землей, на которой было найдено месторождение, владел помещик, который сеял на ней зерно или использовал для охоты, нахождение металлов в этой земле означало ее конфискацию. На деле князья и вассалы стремились в таком случае к заключению компромисса, который бы обещал доходы всем сторонам. Но доходы всегда были в будущем; шахты требовали больших начальных вложений. Поэтому Камеры искали инвесторов, чаще всего иностранных (обычно ими были голландцы), или закладывали будущие доходы в обмен на прямые инвестиции (такие сделки предлагал Фуггер и другие банкиры Южной Германии). Найдя деньги, Камера приглашала управляющих, которые имели редкий опыт в шахтном деле, а те нанимали шахтеров, часто иноземцев. Денег всегда не хватало, поэтому Камеры изобретали внеэкономические способы поощрения: например, шахтеры получали от суверена судебную привилегию, их не могли судить местные суды по гражданским законам. Позднее в шахтерских княжествах появились Горные Академии – в Саксонии в 1765 году, в Берлине в 1770-м. При создании нового учебного центра камералистов в Ингольштадте в 1784 году его президент ставил задачей разработку и преподавание «ресурсной науки» (Quellen Wissenschaften).
Самым известным среди этих ученых стал саксонец Иоганн фон Юсти, начавший карьеру как начальник полиции Геттингена, а потом ставший профессором камеральной науки в этом университете. Когда началась Семилетняя война, Юсти переехал в Берлин: Фридрих Великий назначил его Главноуправляющим прусскими шахтами. «Железное королевство» Фридриха было небогато рудами; статьями его экспорта были древесина и зерно, а железо приходилось покупать в Саксонии, Швеции и России. Семилетняя война разрушила Саксонию и прекратила уральские поставки; цены на английское и шведское железо еще больше выросли. Прусская артиллерия отставала от соперников. После войны, окончившейся чудесным спасением Фридриха, научиться выплавлять свое железо стало условием выживания. Король знал месторождения железной руды, которые находились к востоку от Одера. Но железо получалось низкого качества, и король надеялся на науку. Фридриха особенно интересовал процесс цементирования стали, изобретенный англичанами: железные заготовки неделями поджаривали в смеси, состоявшей из древесного угля, золы и минеральных солей. При удаче железо впитывало углерод и становилось необычно прочным; но процесс зависел от свойств местной руды, и воспроизвести его удавалось только шведам.
К этому времени Юсти был автором многих книг по теории и педагогике камерализма; писал он и о металлах, добыча которых в его представлении была неразрывно связана с государственными доходами. Его фискальная теория считается достижением, но металлургические представления мало отличались от алхимических: он верил в вездесущность флогистона и в то, что в руде нет металла. Металл получается тогда, когда плавильная печь своим горением соединяет инертную материю с флогистоном. Юсти много писал о лесном хозяйстве, о коллегиальном управлении, бережливости и ответственности.
Назначение Юсти привело к катастрофе. Одна построенная им печь дала железо, которое годилось только для подков; другая вообще не дала металла. Хуже того, для своих печей он свел леса в двух королевских парках, войдя в конфликт с личным лесником Фридриха. Его новейший способ выплавки меди тоже не работал; оказалось, что он не мог отличить медную руду от пустой породы. В 1768 году взбешенный король посадил Юсти в тюрьму; там он ослеп и вскоре умер. Историки спорят о степени его вины; ранние биографы полагали, что Юсти был ответственен только за свое невежество, однако недавно найденные документы говорят о подлоге и хищениях. Так это или нет, с ним произошла та же трагедия, которая тысячелетиями происходила с его коллегами, хозяевами шахт и скважин от Секста Мария до Михаила Ходорковского: одни были виновны, другие нет, но природа зла глубже, чем личная страсть к наживе. Сырьевой бизнес выгоден для владельцев, непрозрачен для контроля, разорителен для общества. Географическое распределение сырья никогда не поддается рациональному объяснению. Даже Фридрих Великий, опытный и расчетливый властитель, соблазнился утопическими фантазиями Юсти. Природа создает условия для зла, но творцом его остаются люди; они же его и наказывают, еще больше умножая.
Демидовы
На русских землях болотное железо собирали со времен викингов. Россыпи болотной руды рассеяны под слоем торфа или на илистом дне озера. Эти самородки широко распространены, но их находят только в северных странах; с осушением болот и созданием шахт они оказались прочно забыты. Между тем это необычное явление природной биотехнологии, в котором неорганическое сырье создается анаэробными бактериями (Leptothrix) из железистой воды без доступа воздуха. Такое железо является возобновляемым ресурсом: спустя десятки лет на том же месте можно найти новые самородки, если болото за это время не осушили. Эти камни обычно скрыты в дерне, воде или торфе. Их поиск сходен с поиском грибов: он требует много труда и местного знания и совсем не требует капитала. Переваривая растворенное железо, бактерии выделяют маслянистую жидкость, которая пятнами плавает на воде; были и другие приметы, по которым в болотах искали железо. Переплавка собранных самородков в небольших одноразовых печах и перековка такого железа тоже были доступны множеству примитивных хозяйств, распределенных в северных регионах. Все железо викингов имело такое происхождение, и они разнесли свое искусство по свету. В противоположность горной руде, которая благоприятствовала концентрации производств вокруг немногих шахт, болотная руда не располагала к накоплению богатств. Это диффузное сырье, как древесина, торф, зерно. Даже во времена Возрождения, когда шахты снабжали железом массовые армии Западной Европы, на востоке континента железо добывалось из болот. Такое железо столетиями собирали и обрабатывали под Новгородом. Но его не хватало, и городская республика покупала железо в обмен на меха у ганзейских купцов. Железо истощалось вместе с рубкой лесов и осушением болот; искатели шли на север и восток. Главным районом металлических руд стал едва населенный Олонецкий край, нынешняя Карелия. Кузнечное искусство совершенствовалось, и в XIX веке в северной России из болотной руды ковали железо, по качеству близкое к стали. Известно оно было и в Северной Америке; из такого железа (bog iron) делали рельсы и плуги.
В середине XVII века голландский купец Андрей Виниус торговал в Архангельске, вывозя на своих судах рыбу, мачтовый лес и зерно. Там он узнал и о русских болотных рудах. В 1639 году он основал оружейные заводы под Тулой, где горные руды выходили на поверхность. Дело шло, и Москва дала голландскому гостю, перешедшему в русское подданство, сотни крепостных. Но если судить по тому, что сам Виниус скоро занялся дегтем и шерстью, тульские руды были небогаты. Одним из местных кузнецов был Никита Демидов. Он родился в Туле, но отец его, тоже кузнец, пришел издалека; ходили слухи, что он был из калмыков. Более вероятно, что он был старообрядцем и скрывал свое происхождение. Так случилось, что рудные места России – Олонец, Урал, Алтай – были главными старообрядческими центрами. В 1684 году на острове среди маленького Сарозера под Олонцом была основана главная обитель старообрядцев-поморов, куда переселились беглые монахи Соловецкого монастыря, и среди них главный учитель раскола Андрей Денисов. Его близким учеником был Гавриил Семенов; потом он открыл алтайские руды и основал Колыванские заводы.
Спасаясь от гонений, в 1694 году поморским монахам пришлось переселиться дальше на север Олонецкого края, на реку Выг. Основав там монастырь, они среди прочего занимались выплавкой меди, а в 1702 году все были приписаны к «Олонецким горным заводам» (горными они назывались только на бюрократическом языке; гор там не было, металлы добывали в болотах и мелких штольнях по берегам озер). В 1701 году Петр I пригласил на Олонец мастеров из Саксонии; с фрайбургским металлургом Иваном Блюэром тогда приехало восемь саксонцев, потом он рекрутировал еще одну группу специалистов. Этот «мастер пробирных дел» был добрым гением русской металлургии: он обследовал руды по всей петровской империи, от Олонца до Астрахани, и много сделал для открытия уральских руд. В 1716 году его послали на Кавказ, но там он руд не нашел. Петр велел вторично отправить его в Черкесскую землю, приставив к нему человека, «который бы всегда с ним был и над ним смотрел, чтоб он не гулял». Потом Блюэр работал с Татищевым, создавая Берг-коллегию.
Саксонские мастера поставили на олонецких заводах новые печи, сделав переработку болотного и озерного железа двухэтапной: сначала из руды плавили чугун в доменных печах, потом из чугуна плавили железо в пудлинговых печах. Это были трудоемкие процессы, требовавшие высокой дисциплины и точности во времени, а также бесконечного количества древесного угля, на который сводили березовые леса. Берез на Севере хватало, с людьми было сложнее. Согласно одной из раскольничьих легенд, когда Петр посетил Олонец, ему доложили, что там живут старообрядцы. Пусть живут, сказал Петр и махнул рукой. Болотная руда была проклятием: история этой идиллической земли заполнилась бурными событиями, как будто дело происходило в южных морях. Одни ставили монастыри, другие их разоряли. Преследуемые солдатами, сотни раскольников кончали с собой самосожжением. Тысячи других были приписаны в качестве крепостных крестьян к «горным заводам».
Многие олонецкие мастера бежали на Урал. Гавриил Семенов погиб в 1723 году в Елунской гари под Томском, одном из самых больших самосожжений в истории раскола: не желая сдаваться солдатам, посланным царем-антихристом, тогда покончили с собой около 500 человек. Тысячи нашли убежище, работу и благополучие на заводах Демидова. В 1735 году Татищев распорядился переписать старообрядцев на фабриках сына Никиты, Акинфия; там выявили около 2000 раскольников. В следующей переписи их число увеличилось вдвое.
В судебных спорах и доносах, которые сопровождали его жизнь, Никиту Демидова постоянно обвиняли в ереси. Харизматичный и загадочный, он был самым продуктивным из русских предпринимателей – подлинным и единоличным творцом русской Промышленной революции. Его успех зависел от земель, людей и привилегий, данных ему государством, но еще больше это государство зависело от его успеха. Нет единственного источника, который документировал бы его принадлежность к старообрядчеству, но по совокупности фактов эту связь можно считать доказанной. Укрывая на своих заводах тысячи раскольников и сотни беглых крепостных, Демидовы нарушали закон, но получали дешевую и преданную рабочую силу. Тайные, но убежденные старообрядцы, Демидовы были прагматиками; Никита еще носил бороду, Акинфий уже брил ее.
Рудным делом и металлургией часто занимались религиозные меньшинства. Сам Лютер рос в среде шахтеров и металлургов; гугеноты, бежавшие от преследований во Франции, привезли навыки металлургии в Англию и потом в Пруссию; Абрахам Дарби, который в начале XVIII века изобрел метод коксования угля и выплавки чугуна на коксе, был квакером. Мало удивительного, что производство металлов в России было в руках старообрядцев. Это была передовая индустрия того времени, вся основанная на знании, расчете и риске; доминирование в ней раскольников опровергает домыслы об их консерватизме. Беженцы поморского согласия подготовили Промышленную революцию в России так же, как беженцы-кальвинисты подготовили ее в Англии.
Успех Демидова начался со знакомства с Петром I во время Северной войны. Получив срочные заказы военного времени, Демидов попросил царя отдать ему Верхотурские заводы в обмен на поставки чугуна и пушек. Заводы Демидова были частными; недалеко Василий Татищев поставил казенный завод. Они стали прямыми конкурентами, а Петр издалека наблюдал за итогами этого частно-государственного соревнования. Ветеран Полтавской битвы, в которой Петр I нанес знаменитое поражение Карлу XII, и основатель уральских шахт и заводов, Василий Татищев учился горному делу в побежденной Швеции. Петровские Двенадцать коллегий, первый опыт министерского правления в России, были созданы по шведскому образцу. В 1719 году была создана Берг-коллегия с правами министерства. Ее первым президентом был шотландец Яков Брюс, артиллерист и алхимик, а главным экспертом – саксонец Иван Блюэр, который получил свою профессиональный опыт на Олонце. В это время непрестанных войн бюрократический опыт передавался от врага к врагу. Построенное по образцу сходных институтов Саксонии, с которой Швеция вела свои ранние войны, шведское Управление шахт стало образцом, которому подражала петровская Россия.
Оба они, Демидов и Татищев, в разные времена оказывались под следствием, иногда в результате взаимных доносов. Эту гонку выиграл Демидов; он один знал высокие технологии водяных мельниц, которые давали энергию кузнечным мехам, молотам и сверлам, делавшим пушечные дула. Для этого надо было ставить плотины, строить каналы, делать шлюзы; уральские реки давали для этого отличные возможности. Демидовские заводы полностью зависели от речной энергии. Хотя происхождение слова «завод» спорно, эти заводы были таковыми в полном смысле слова: они стояли в заводях и двигались водой. Символично, что первую паровую машину, которая не зависела от водного колеса, в 1764 году создал инженер Колыванских заводов Иван Ползунов; тобольский крестьянин, который учился на казенных заводах в Екатеринбурге, он работал на Колывани с момента национализации этих заводов. Именно машина Ползунова начала второй этап Промышленной революции – ее отрыв от речных заводов, переход с энергии воды на энергию пара.
Между тем Демидов сказочно богател на военных поставках. Его железо считалось не хуже шведского, а пушки были вдвое дешевле. Во время войны он стал монопольным поставщиком пушек, якорей и гвоздей для военного флота; потом получил права на экспорт своего железа. Распространяя свое хозяйство в Сибирь, он рыл все новые шахты, строил плотины и ставил мельницы. Под конец жизни Никита Демидов производил две трети всего российского железа. Он умер в Туле в том же 1725 году, что и его покровитель, Петр. У Никиты были три сына; после смерти отца они стали дворянами. Согласно завещанию Никиты Демидова, старший сын, Акинфий, унаследовал все заводы и имения. Младший, Никита, служил в Берг-коллегии и строил казенные заводы. Средний, Григорий, был убит своим сыном Иваном, за что последний был казнен.
Достойный наследник отца, Акинфий Демидов продолжил экспансию на восток; у него были фабрики на Алтае, за тысячи километров от Урала. Там разрабатывались медь и редкие металлы. Там было и серебро, которое люди Демидова добывали из первой в России настоящей шахты на Змеиной горе. Руководил этим делом давний агент Демидовых, саксонец Иван Христиани. Ходили слухи, что на предприятиях Демидова втайне от казны чеканили монеты. Отличный менеджмент и умение хранить тайны были редкими особенностями обоих Демидовых. Отец и сын умели управлять десятками фабрик, расположенных так далеко, что письма из них шли годами. Для этого им надо было создать огромную сеть людей, которым они безусловно доверяли; основой для этого стала раскольничья община. Поставленные Акинфием в 1743 году кузнечные меха, работавшие от водного колеса, позволяли ставить доменные печи, которые были в полтора раза выше тульских и в пять раз продуктивнее. Со своих уральских печей Демидов вывозил железные слитки через Петербург в Англию, а для этого ему пришлось самому обустраивать дороги. Петровское государство понимало свою зависимость от частной инициативы таких людей, как Демидов. В 1723 году рабочие горных заводов были освобождены от солдатской службы, и заводы получили право покупать и продавать крепостных людей. Но после смерти Акинфия Демидова началось расследование серебряных дел Змеиной горы. В 1747 году Колывано-Воскресенские заводы были переведены в ведение императорского кабинета; доходы с них поступали не в казну, но в личную собственность монарха. Но преступлений тогда не нашли или предпочли не увидеть, и саксонец Христиани остался горным начальником заводов. Причина, по которой Христиани не разделил мрачную судьбу своего соотечественника и коллеги Юсти, была простой: на Змеиной горе действительно было серебро и умения Христиани оказались незаменимыми.
У Акинфия тоже было три сына, но хозяйство он оставил младшему, Никите. Старший сын, Прокофий, оспорил завещание, обвинив Никиту в ереси староверия. Императрица Елизавета лично поддержала Прокофия, и сыновья получили равные доли. Прокофий занимался ботаникой, помогал бедным, основал ссудный банк, но больше был известен разными чудачествами; в 1778 году он устроил в Петербурге народный праздник, на котором от выпитого вина умерли сотни людей. Другие сыновья стали много путешествовать за границу. Младший сын и любимец отца Никита состоял в переписке с Вольтером, но шахтами не занимался. Его сын Николай предпочитал Тоскану, где стал известным филантропом. Он скупал собственность по всей стране, а в центре Флоренции есть площадь его имени. Его сын Анатолий женился на племяннице Наполеона. Так – от тайных староверов до высшей знати – шла дегенерация рода.
Золотой стандарт
В силу геологической редкости и химической устойчивости золото и серебро с начала человеческой истории использовались для сохранения капитала. Золото было стимулом и ограничением для развития банковской системы в ренессансной Европе. Серебро было первым глобальным товаром в том смысле, что цены на него во всем мире, от Мексики до Китая, колебались едиными волнами. Цены золота и серебра связаны так называемым биметаллическим отношением; они менялись исторически и географически. Чем дальше на восток, тем больше золота давали за единицу серебра; нигде серебро не было так дорого, как в Китае. Идея золотого стандарта – согласно которой любая финансовая транзакция потенциально обеспечивается условленным количеством золота, – принадлежит Англии. Технически для этого нужно было чеканить огромные количества монет, что стало возможным только с использованием паровых прессов. На монетных дворах Англии паровые машины появились в 1816 году, а в Европе только в 1870-х. Но в случае кризиса золото и серебро не являются более надежными активами, чем их бумажные конкуренты – акции, долговые обязательства или права на недвижимость. Сама материальность золота, которая кажется столь привлекательной, оказывается фактором уязвимости. В отличие от зерна, нефти или бумаг, золото не гниет и не горит; но оно беззащитно перед кражей, расхищением, коррупцией, и уязвимо перед лицом зла и пороков, с которыми судьба золота переплеталась тысячелетиями. Но золото имеет уникальную способность к тому, что экономисты называют шкалированием: мельчайший его кусок сохраняет ценность, увеличение массы ее пропорционально увеличивает. Золото надо хранить и пересчитывать, перевозить ящиками и эшелонами, взвешивать тоннами с точностью до граммов – и охранять, охранять, охранять.
Секреты российской экономики XXI века известны ее критикам: зависимость от экспорта сырья, непомерные военные расходы, деградация человеческого капитала. Менее понятной ее чертой является стремление вкладывать государственные доходы в золото. Золотой запас Российской Федерации несоразмерен ее экономике. По официальным данным, Россия располагает 2000 тонн золота. Его стоимость – 77 миллиардов долларов – примерно в десять раз меньше того капитала, который за постсоветские десятилетия был вывезен из страны и вложен в активы за границей. И все же федерального золота хватило бы на то, чтобы удваивать российские расходы на образование в течение восьми лет или покрывать дефицит Пенсионного фонда в течение пяти лет. Но доля расходов на образование в бюджете падает, пенсионный дефицит растет, а вес золота в российских запасах увеличивается небывалыми темпами. По данным Якова Миркина, в денежном выражении запасы российского золота за десять лет увеличились втрое, хотя экономика за это время выросла всего на четверть. В 2009 году доля золота в российских резервах была 5,2 %, в 2018-м – 16,9 %. Это очень необычно в глобальной перспективе; и действительно, в 2010-х годах Россия – самый крупный покупатель золота на мировых рынках. У Великобритании в семь раз меньше золота, хотя ее экономика больше российской и намного больше зависит от финансового сектора, что повышает нужду в золоте. Индия известна непомерной любовью своих народов к драгоценным металлам; исторически, именно там оседал поток золота и серебра, который западные империи добывали в своих колониях, меняя их на восточные предметы роскоши. У населения Индии сегодня огромные запасы золота, возможно, большие, чем в любой другой стране; но у индийского государства в три раза меньше золота, чем у России. И даже у Китая, чья экономика во много раз больше российской, золота меньше, чем у России.
Российская империя тоже накопила большие золотые резервы, но они ей не помогли. В 1913 году золотой запас Российского государственного банка – 1300 тонн – был самым большим в мире и на бумаге оставался таковым до октября 1917 года, но государственный долг тоже был крупнейшим в мире. Историк Олег Будницкий проследил приключения российского золота после большевистской революции. В 1915 году золотой запас из Петрограда, Москвы и других отделений Госбанка эвакуировали далеко в тыл – в Казань. К лету 1918 года в казанских подвалах оказалось больше половины российского золотого запаса. По этой и другим причинам Поволжье оказалось в эпицентре Гражданской войны. Большевики попытались вывезти золотой запас, однако им удалось отправить из Казани лишь 100 ящиков; все остальное захватили чехословацкие формирования и союзные части белой армии. В октябре 1918 года золото было доставлено в Омское отделение Госбанка. В распоряжение адмирала Александра Колчака, Верховного правителя России, оказалось 490 тонн золота. Потом две трети золота были возвращены в Казань, одна треть осталась у белых. По отчетам 1923 года, золотой запас Советского государства был в десять раз меньше предвоенных резервов Российской империи. Его пришлось добывать новыми способами – трудом заключенных северных лагерей и системой Торгсина, менявшей голодному населению продовольствие на золото. Потом к этим экспериментам добавились первые советские капиталисты: тоже взращенные ГУЛАГом, они добывали золото на хозрасчете.
В условиях глобального роста в конце XIX века золотой стандарт поддерживался разработками золота в южноафриканских шахтах. Находя корни тоталитарных режимов ХХ века в расистских империях XIX века, Ханна Арендт занялась переплетенными друг с другом историями апартеида и золота. Золото не имеет функций в производстве или потреблении; именно поэтому золото, этот самый избыточный из ресурсов, приобрело особенную роль при обмене. Сдерживая потребление, меркантилистские империи нашли золотой ключ к проблемам избыточности, всегда связанным с моноресурсами – перенаселению и перепроизводству. Золото стало «запасом» – превращенной формой труда и ресурсов, в которой великие державы исчисляли свои накопления. Потом золото стало стандартом, действовавшим повсюду в цивилизованном мире. Поланьи писал, что золотой стандарт был редким делом, в котором рай примирялся с адом, а Маркс с Рикардо. Арендт иронизировала: «Как раз накануне того как расстаться со всеми своими традиционными ценностями, общество стало искать абсолютную ценность в мире экономики, где ее нет и быть не может… Бредовое отношение к абсолюту делало добычу золота занятием авантюристов и преступников… Нефункциональное место золота в экономике отрывало его от рациональности производства». В «Истоках тоталитаризма» Арендт рассказывала о золотой лихорадке в Южной Африке, «превращавшей народы в расы». Лишнее для человека золото стало занятием лишних для экономики людей. Предназначенное быть оплотом стабильности, золото придало финансовой сфере «оттенок нереальности, призрачности и бессмысленности».
Деградация человеческого капитала непременно ведет к коррупции финансового капитала, и золото здесь вряд ли сыграет роль спасательного круга. Любовь к золоту в эпоху роста всех видов символического капитала и неслыханной легкости его циркуляции – знак системного сопротивления современности, явление демодернизации. Неприятие современности является личным и в этом смысле случайным качеством отдельных лидеров. Но за их успехом стоит что-то большее. Демодернизация в разных ее проявлениях – интеллектуальная, технологическая, финансовая – является ответом на катастрофические изменения природы, которые вызывают паралич или даже суицид культуры. Переполненная бременем вины, цивилизация – как это обычно для самоубийц – отказывается принимать ответственность. И происходит это как раз в тот момент, когда усилия человека по спасению его мира необходимы как никогда.
Обмен нефти на золото играет важную роль в российской экономике; вероятно, продажа нефти и покупка золота идут по рыночным ценам, которые определяются глобальным спросом и предложением. Но превращение природного богатства, добытого усилиями многих поколений, в золотые запасы является не экономическим, а политическим явлением. Для стран, живущих экспортом природных ресурсов, характерно стремление копить запасы, изолируя сверхдоходы от внутренней экономики, где эти деньги вызвали бы инфляцию. В 2018 году президент Венесуэлы, переживавшей гиперинфляцию, все еще обещал накопить второй по величине золотой запас в мире, что у него не получилось. Другие петрогосударства, к примеру Иран, тратят нефтяные доходы на физическое выживание плюс военные расходы. Немногие правительства, которые располагают излишками нефтедолларов, вкладывают их в ценные бумаги, которые растут быстрее, чем инфляция. В мире петрогосударств и суверенных фондов стратегия российских властей по превращению нефтяных доходов в золото является их особенным изобретением.
Российская политэкономия воспроизводит, осознанно или, скорее, нет, меркантилистскую политику сырьевых империй. Меркантилисты считали главной целью государственной политики положительное сальдо торгового баланса – превосходство экспорта над импортом, которое вело к накоплению золота в казне. Такое государство с его институтами, армиями и пошлинами существовало не для славы государя и не для счастья подданных; оно существовало ради золота в казне. С критики этого режима начиналась сама экономическая мысль, поэтому меркантилизм сегодня воспринимается как нечто известное, очень старое и не совсем понятное. Меркантилистская система делила мир на своих и чужих, и отношения между ними считала похожими на игру с нулевой суммой или перетягивание каната: то, что достается одним, всегда отнято у других. Меркантилисты не были социалистами; земля, фабрики и торговля оставались частным делом. Но государство обкладывало купцов и предпринимателей все новыми налогами и пошлинами. И очень важной частью меркантилистской системы было сдерживание народного потребления. В своих натуральных хозяйствах люди могли потреблять что хотели, но импорт продовольствия или роскоши прямо замещал покупку золота, и этому надо было препятствовать. Меркантилистское государство было несовместимо с государством всеобщего благосостояния. Уже Бентам своими утилитарными уравнениями доказывал его родство со злом. Меркантилизм Британской империи был реакцией на колониальные авантюры и военные неудачи, а более всего стремлением избежать государственного долга. Неизбежный при поражении, долг появился и после победы; страна закончила наполеоновские баталии военной победой и экономическим кризисом. Чрезмерное внимание к золотому запасу – всегда предчувствие катастрофы.
Назад: Глава 5. Переплетения волокон
Дальше: Часть 2. Интеллектуальная история