Глава 22. Смысл жизни
Трудно сказать, когда «бессмертные» впервые полезли в горы. Так или иначе, если вы бродите пешком в окрестностях Аспена, штат Колорадо, взбираетесь на горные склоны на велосипеде или спускаетесь с них зимой на лыжах, у вас есть шанс рано или поздно услышать сзади нарастающий гул. В первую секунду вам покажется, что прямо на вас летит сверхзвуковой истребитель, но, оглянувшись, вы увидите нечто маленькое, затянутое в полиуретановый спортивный костюм – одного из этих железных дедушек, решивших на старости лет заняться фитнесом. Для них тренировка – вопрос жизни и смерти, своего рода беспощадный джихад.
Наш старичок несколько усох и съежился, разменяв восьмой десяток. Теперь в нем всего четыре фута десять дюймов роста и 95 фунтов веса. Это клубок хрящей и сухожилий, туго обтянутый полиуретановой оболочкой. Он пролетает мимо вас на дикой скорости, но вы успеваете заметить отягощения на его запястьях и лодыжках и рассмотреть выражение непреоборимого упорства на сморщенном личике. Вы, пыхтя и задыхаясь, продолжаете карабкаться в гору, а этот дубленый старикашка уже просвистел далеко вперед, словно брошенный умелой рукой маленький железный орешек.
Такие старички в молодости умели добиваться всего, к чему стремились, а теперь они решили сказать смерти: «Да пошла бы ты…» Когда-то они были амбициозными юнцами, которые в шесть лет разносили письма, в двадцать два сколотили свой первый миллион, а затем женились на красавицах, так что в результате возник странный генетический феномен: их бабушки выглядели как Гертруда Стайн, но внучки выглядят как Ума Турман.
В погоне за вечной молодостью они нанимают персональных тренеров, не вылезают из спортивных лагерей или, сидя в своих курортных резиденциях, размышляют о том, какой энергетический напиток и какую овощную диету попробовать на этот раз и не пора ли подумать о будущем – сдать на криозаморозку стволовые клетки и образец костного мозга. В семьдесят лет они начинают заниматься виндсерфингом, в 75 участвуют в восхождении на гималайский восьмитысячник, а в девяносто глотают сиалис словно мятные пастилки. И при этом тренируются так, что пытающиеся угнаться за ними тренеры падают с инфарктом.
У них есть время, средства и желание делать все это, потому что они вступили в пору второй юности, которую сделало возможной их богатство. Когда честолюбивые и очень богатые люди отходят наконец от дел и отправляются на покой на какой-нибудь элитарный курорт, для них начинается «юность плутократа»: у них имеются деньги, время и умонастроение для того, чтобы снова заняться теми мальчишескими глупостями, каковым они предавались в 18 лет. Из этого они делают себе новую профессию. Силы у них, конечно, уже не те, но либидо поддерживается платиновыми кредитными картами.
В уютных сверхдорогих курортных уголках они обретаются в обществе таких знаменитостей, как актеры Джордж Гамильтон и Кевин Костнер или певец Джимми Баффет. Они безуспешно флиртуют с молоденькими официантками, а потом возвращаются домой к своим женам, которых они 50 лет назад взяли с боем, словно военные трофеи. Сегодня эти статусные дамы превратились в профессиональных устроительниц благотворительных базаров и современных американских кентавров: поскольку пластические хирурги, похоже, справляются с работой тем успешнее, чем ниже расположена часть тела, подлежащая улучшению, то ноги у этих кентавресс – не хуже, чем у Серены Уильямс, зато щеки явно не выдерживают схватки с законом всемирного тяготения (не говоря уже о раздутых инъекциями губах).
Сейчас модно посвящать время образованию, поэтому у многих из этих ребят есть не только три дома, шесть автомобилей и четыре любовницы, но еще и пять бесплатных школ. Эти люди любят общаться с себе подобными. В любом курортном местечке – от Бриджхэмптона до Аспена или Малибу – вы в конце дня заметите группки этих подтянутых старичков, направляющихся в какой-нибудь тапас-бар.
Ни одному из них на самом деле не хочется тащиться в тапас-бар, где подают еду, в которой они ровным счетом ничего не смыслят, но они, как и полагается современным модным космополитам, просто обречены на бесконечное поглощение испанских закусок. Им придется провести полтора часа, сражаясь с жареными финиками, кальмарами под соусом айоли, кусочками каракатицы с шафрановым рисом и перцами на гриле (все это только что доставлено самолетом с Канарских островов). У них нет ни малейшего желания все это есть, и эти закуски не вызывают у них ничего, кроме отвращения, но приходится терпеть их, как и многие другие загадки и тайны современной цивилизации.
Пока они бредут навстречу своей кальмаро-шафранно-перечной судьбе по серому асфальту тротуара, в них вселяется дух мужского легкомыслия и происходит странная трансформация. Согласно незыблемым законам человеческой натуры, чем больше особей мужского пола вы собьете в компанию, тем больше каждая из этих особей начнет напоминать Дональда Трампа. В них тут же проснется способность, так сказать, к мужскому фотосинтезу – умению преобразовать каждую каплю солнечного света в самообожание. Согласно закону корпоративной самовлюбленности при каждой встрече они тут же запускают самозаводящийся водоворот довольства собой, который тут же выносит на поверхность не лучшие черты их натуры.
Эти люди в обычных условиях остаются обычными дедушками, обожающими говорить о своих внуках, которые только что закончили Стэнфорд, а теперь находятся на годичной стажировке в Камбодже. Но когда этих превосходных патриархов засасывает силовое поле кучки других состоятельных буржуа, шлепающих по асфальту в сандалиях на босу ногу, они превращаются в инфантильные копии самих себя. Они становятся невыносимо громогласными. Они пыхтят. Они неестественно громко хохочут. Они изображают из себя каких-то геронтологических гангстеров, их хвастовство и бахвальство постепенно доходят до грани настоящей мужской истерики. В этот момент их словно поражает особая форма болезни Альцгеймера – они забывают обо всем, кроме своей эрекции.
Созерцательная жизнь
После выхода на пенсию Эрика и Гарольд купили еще один дом, в Аспене, и проводили там лето и несколько недель до и после Рождества. Они наблюдали суетливо прожигающих жизнь «бессмертных», когда выходили в город, но их собственная жизнь текла по совершенно иному руслу. Они тоже добились успеха в жизни, но это был совсем иной успех: не задумываясь об этом, они создали собственную культуру, которая противостояла общепринятой. Нельзя сказать, что они осознанно отвергали стиль жизни, типичный для людей их круга. Нет, они просто его игнорировали. Они жили и мыслили по-другому, и жизнь их была другой и более глубокой. Они лучше многих понимали, какие источники питают человеческую душу, и, познакомившись с этой парой, вы не смогли бы не оценить основательность и глубину обоих.
Летними днями они сиживали в деревянных шезлонгах на крылечке, любовались рекой Роринг-Форк и время от времени приветливо махали смельчакам, сплавлявшимся по бурной речке на плотах. Гарольд погружался в серьезную историческую книгу, а Эрика читала роман или дремала. Когда она засыпала, Гарольд подолгу смотрел на нее. С возрастом в лице Эрики более отчетливо проступили китайские черты, а сама она стала суше и меньше ростом.
Гарольд вспомнил историю, вычитанную когда-то у Марка Зальцмана. Речь там шла о китайце, который учил английский язык. Однажды учитель попросил ученика рассказать о самом счастливом дне в его жизни. Китаец надолго задумался, потом смущенно улыбнулся и рассказал, как его жена однажды съездила в Пекин и отведала там настоящую утку по-пекински. Она часто вспоминала, какая вкусная это была утка. История заканчивалась так: «С тех пор он всегда говорил, что самым счастливым эпизодом его жизни была поездка жены в Пекин и ее воспоминания о пекинской утке».
Гарольд попытался примерить на себя историю Зальцмана. Он вспомнил синюю блузку, которой Эрику наградили, когда она была включена в список лучших учеников школы. Она так гордилась этой историей, что даже рассказывала ее стажерам, которых нанимала на работу в свою фирму. Она рассказывала ее и в своих выступлениях в компаниях или в колледжах, куда ее приглашали выступить по случаю начала учебного года. За годы совместной жизни Гарольд слышал эту историю сотни раз. А впервые он услышал ее, когда они только познакомились, за их первым обедом. Эрика рассказывала ее на собеседованиях и на торжествах в свою честь; она иногда рассказывала ее и теперь, когда состарилась, а лицо ее покрылось сеточкой морщин. Он подумал, что это, пожалуй, недалеко от истины: считать, что самый счастливый момент в его жизни – это когда Эрику внесли в список отличников задолго до того, как они познакомились.
В такие дни они подолгу болтали о всякой всячине, часто за бокалом вина (честно говоря, Гарольд обычно выпивал два-три бокала). С приближением вечера Эрика вставала и приносила Гарольду свитер, а сама уходила на кухню, приготовить что-нибудь на ужин. Гарольд продолжал сидеть в кресле, глядя на заходившее солнце и сгущавшиеся тени.
Туристической компанией они занимались около восьми лет, но потом оставили это дело, так как у Гарольда начали сильно болеть колени. Потом боль перекинулась на тазобедренные суставы, потом – на лодыжки. Ничего удивительного: у него вечно были проблемы с сухожилиями. Передвигался он теперь с большим трудом, опираясь на два костыля. Никогда больше не будет он играть ни в теннис, ни в гольф. Никогда больше не сможет даже просто встать со стула и беззаботно пройтись по комнате.
Тело его дряхлело. Последние несколько лет он раз в год обязательно попадал в больницу – то по одной причине, то по другой. Некоторые люди с годами высыхают, становятся тощими и хрупкими, но Гарольд от неподвижности отяжелел и растолстел. Достигнув преклонного возраста, Гарольд вдруг обнаружил, что стал нуждаться в помощи, чтобы совершить действия, на которые он раньше просто не обращал внимания, настолько они были для него естественными и само собой разумеющимися. Например, встать с постели или подняться со стула. Теперь Эрика обычно брала его за руки и затем, откинувшись назад, словно матрос, тянущий канат, поднимала Гарольда с места.
Время шло, старость и болезни брали свое, и наступил день, когда Гарольд стал нуждаться в постоянном уходе. Теперь он был все время прикован к своему креслу. Трижды за короткое время он погружался в глубокую депрессию, осознав, что навсегда выброшен из жизни и остается лишь дряхлым и бессильным сторонним наблюдателем. Несколько месяцев он по ночам лежал в постели без сна в состоянии какого-то помешательства, воочию представляя себе, как какой-то хирург безжалостно вскрывает ему грудную клетку, а он, захлебываясь кровью, недвижимый и онемевший, чувствует, как лишается рук, ног, зрения и слуха.
Теперь он не принимал участия в вечеринках и деловых встречах, где обсуждались вопросы жизни их курортного городка. Он просто сидел в своем кресле на крылечке. С другой стороны, его жена и сиделки заботились о нем с такой любовью и преданностью, каких он никогда не ожидал. Их заботы были ему тем дороже, чем острее он сознавал, что никогда не сможет отплатить близким тем же. Гарольду пришлось забыть о мужской гордости, эгоизме, самостоятельности и стать полностью зависимым от их помощи и заботы. Поначалу ему было трудно отдаться такой любви. Сначала их внимание обижало и даже злило его. Но в конце концов терпение и преданность окружающих умиротворили Гарольда. Постепенно его физическое состояние стабилизировалось, а настроение улучшилось.
Теперь он часами сидел на крыльце и смотрел на чудеса природы: небо, горы, деревья, воду и солнце. Некоторые ученые обнаружили – и в этом нет ничего удивительного, – что солнечный свет и картины природы оказывают сильнейшее влияние на наше сознание и настроение. Люди, живущие в северных широтах, где солнце не такое яркое, чаще страдают депрессией, чем южане. То же самое касается людей, живущих на западной границе часового пояса, где солнце встает заметно позже. Женщины, всю жизнь работавшие в ночную смену, чаще заболевают раком молочной железы. Исследования показали, что пациенты больниц, лежащие в палатах, из окон которых открывается вид на природу, выздоравливают немного быстрее, чем больные, которые видят в окно унылый городской пейзаж. В одном исследовании, проведенном в Милане, было показано, что больные с биполярной депрессией, находившиеся в палатах окнами на восток, выписывались в среднем на три с половиной дня раньше, чем больные из палат окнами на запад.
Гарольд придумал игры, в которые мог играть сам с собой. Например, сидя на крыльце, он принимался пристально рассматривать растущий поблизости цветок. Сосредоточив все свое внимание, он пристально рассматривал лепестки, созерцая их хрупкую красоту. Потом, подняв глаза, начинал всматриваться в заснеженные вершины далеких гор. В этот момент чувства его переживали неясную метаморфозу: он испытывал благоговение, преклонение перед красотой творения, смирение перед его величием. Не сходя с места, он мог созерцать и величественную красоту, и хрупкую прелесть.
Он всегда любил величественные виды. Они возвышали его дух, делали его причастным священному и всеохватывающему порядку, делали частью огромного целого. Люди, часто бывающие на природе, лучше справляются с тестами на кратковременную память и внимание, чем люди, которые проводят все время в городе. У людей, живущих на природе, как правило, лучше и настроение. Философ Чарльз Тейлор пишет:
Природа привлекает нас потому, что она каким-то образом гармонирует с нашими чувствами, так что может отражать и усиливать те чувства, которые мы уже ощущаем, и пробуждать чувства дремлющие. Природа – это клавиатура, на которой мы можем разыграть наши самые возвышенные чувства. Мы обращаемся к природе так же, как мы обращаемся к музыке, – для пробуждения и укрепления наших самых лучших и высоких чувств.
Вид гор и деревьев успокаивал и вдохновлял Гарольда. Но на самом деле этого ему было уже недостаточно. Недаром говорят, что природа – это первая ступень на пути к религии, но еще не сама религия.
Бóльшую часть времени Гарольд сильно страдал физически. В эти ужасные часы невыносимая боль полностью поглощала его разум, как газ заполняет сосуд, из которого откачан воздух. Гарольд почти забыл, каково это – жить, не испытывая боли. Но когда боль проходила, он не мог вспомнить саму боль. Оставалась лишь холодная интеллектуальная концепция боли.
Гарольд все больше размышлял о людях. Перед его внутренним взором мелькали, казалось бы, давно забытые сцены. Вот он снова видит маленькую девочку, свою подружку по детским играм, как она сидит на снегу рядом со своей игрушечной машинкой. Вот он едет с родителями смотреть новый дом. Вот сотрудник, получивший нагоняй от босса, ополаскивает багровое от злости лицо под краном в туалете. Но были в его памяти и загадочные провалы. Он, например, ни разу не смог вспомнить, как сидел с родителями за обеденным столом, хотя они всегда обедали все вместе.
Воспоминания являлись Гарольду полосами. Он вдруг отчетливо вспомнил, как поймал мяч во время игры в вышибалы в четвертом классе. Он попытался вспомнить, что за учительница у них была в тот год. Но здесь Гарольда постигла неудача. Он никак не мог вспомнить ее лица, зато отчетливо помнил, что у нее были длинные темные волосы. Она была высокой – или казалась высокой? Ведь сам-то он тогда был маленьким мальчиком. Он не помнил ее лица, но в памяти осталась неосязаемая аура ее красоты и доброты. Помнил он также, и как любил ее.
Гарольд попросил Эрику принести коробки со всяким старым хламом – фотографиями, письмами, документами, – который они, не разбирая, хранили безо всякого порядка уже несколько десятков лет. Гарольд принялся рыться в этих коробках. Смолоду он сохранял свидетельства лишь счастливых моментов, поэтому памяти о бедах и несчастьях в коробках не было.
У Гарольда немного кружилась голова, когда он перебирал старые вещи. Или он был просто пьян? В последнее время он снова стал выпивать каждый день. Его переполняли чувства и эмоции. Оказывается, он до сих помнил наизусть стихотворения, которые учил в школе. Он помнил подробности Олимпийских игр времен своей молодости, президентских выборов, других событий национального масштаба. Он смог отчетливо воссоздать в голове атмосферу событий, происходивших много десятилетий тому назад, – какие прически тогда носили, каким шуткам смеялись.
Он сидел на крыльце, упоенно играя со временем. У психологов есть специальный термин, обозначающий неспособность стариков подавлять ненужные мысли, из-за чего они не могут сосредоточиться на одной теме разговора, – «отвлекаемость внимания». Гарольд страдал этим расстройством, хотя у него оно проявлялось лишь в мыслях, а не в разговоре. Например, он вдруг отчетливо вспоминал, как в детстве купался в речке, но тут же непроизвольно начинал думать о поездке в город на прошлой неделе.
Есть старая притча о монахе, который, гуляя однажды в лесу, остановился на минутку послушать пение птиц. Вернувшись в монастырь, он не увидел там ни одного знакомого лица. Оказалось, что он отсутствовал 50 лет. Иногда Гарольду казалось, что и его личное ощущение времени тоже отказывается ему служить.
Воспоминания заставляли Гарольда чувствовать себя моложе. В 1979 году психолог Эллен Лангер провела эксперимент, в ходе которого обставила помещения старого монастыря в Питерборо, штат Нью-Гемпшир, старой мебелью и различными артефактами 1950-х годов. После этого в монастырь пригласили людей в возрасте 70-80 лет и предложили им неделю пожить в этой обстановке. Старики смотрели шоу Эда Салливана, слушали по радио песни Ната Кинга Коула и обсуждали финальный матч 1959 года, в котором играли «Балтимор Колтс» и «Нью-Йорк Джайнтс». К концу недели старики прибавили в весе в среднем по три фунта и выглядели несколько моложе своих лет. У них улучшились слух и память. Суставы стали более гибкими, улучшились и результаты интеллектуальных тестов.
Конечно, подобные эксперименты скорее нащупывают новые направления исследований, чем дают строго научные результаты, но Гарольд действительно чувствовал себя лучше, когда мысленно переносился в прошлое. Это успокаивало боль и поднимало настроение.
Поиски смысла
Гарольд проводил много времени в воспоминаниях о юности, о времени, когда ему было около шестнадцати лет. Этот период жизни ученые связывают со «всплеском воспоминаний», ибо воспоминания о юности и молодости – самые живые, верные и яркие. Но Гарольду, помимо всего прочего, было интересно, насколько точны его воспоминания.
Когда профессор Гарвардской медицинской школы Джордж Вайян, проводивший долговременное психологическое исследование, отправил одному из престарелых участников эксперимента его биографию, чтобы тот ее проверил и подтвердил, разгневанный старец прислал письмо обратно с пометкой «Отправлено по неверному адресу». Он и в самом деле не смог припомнить ни одного события из упомянутых в письме. Один из участников другого долгосрочного исследования, страдавший в детстве и юности от жестокого обращения родителей (это было документально засвидетельствовано), в 70-летнем возрасте вспоминал отца как «образцового семьянина», а мать как «добрейшую женщину».
Помимо всего прочего, Гарольд испытывал, так сказать, «удовольствие от противного». Он всю жизнь к чему-то готовился, чего-то добивался, а теперь наконец освободился от гнета будущего. Уильям Джеймс однажды воскликнул:
Как приятен тот день, когда мы оставляем, наконец, попытки остаться молодыми – или хотя бы похудеть!
Но даже на пороге смерти пораженного старческими недугами Гарольда мучила интеллектуальная неудовлетворенность. Никогда не задумываясь об этом всерьез, он, как и большинство из нас, интуитивно воспринимал жизнь не просто как последовательную цепь переживаемых событий, а как вопрос, ждущий ответа. Зачем все это? Зачем мы живем? Сидя на крыльце с костылями, прислоненными к его креслу, на закате своей жизни Гарольд только начинал понимать смысл своего существования, прикасаться к сути бытия.
В своей знаменитой книге «Человек в поисках смысла» Виктор Франкл пишет: «Поиск смысла жизни – это основная мотивация человеческой жизни». Дальше Франкл цитирует Ницше: «Тот, кто знает, зачем жить, может вынести почти любое как». Но Франкл делает очень важное дополнение:
Невозможно определить смысл жизни «вообще»… Жизнь не является чем-то абстрактным и неопределенным, это нечто очень реальное и конкретное, и, точно так же, ее задачи реальны и конкретны. Они составляют судьбу человека, которая различна и уникальна у каждого.
Находясь в концентрационном лагере, Франкл писал:
Что было действительно необходимо – это коренное изменение нашего отношения к жизни. Мы должны были научиться и, более того, учить отчаявшихся людей, что на самом деле имеет значение не то, что мы ждем от жизни, а то, что жизнь ожидает от нас. Нам нужно было перестать спрашивать о смысле жизни, а вместо этого понять, что жизнь задает вопросы нам, ставит задачи – ежедневно и ежечасно. Наш ответ должен состоять не в разговорах и размышлениях, а в правильных поступках и правильном поведении.
Гарольд вспоминал всю свою жизнь, себя в роли сына, мужа, бизнес-консультанта, историка и думал: какие же вопросы жизнь задавала ему? Он всегда искал того, что можно было бы определить словами «призвание» или «миссия». Он думал, что найти призвание будет легко, но чем больше он искал ключ к своей жизни, тем тяжелее оказывалось его найти. Если быть честным с собой, то надо признать, что его жизнь состояла из череды не слишком связанных между собой событий. Иногда он работал и жил ради того, чтобы заработать как можно больше денег, но были моменты, когда деньги его не интересовали. Иногда он проявлял честолюбие, иногда – нет. Какое-то время он носил маску ученого, но был момент, когда он жил в маске бизнесмена. Какая же личность в действительности скрывалась под этими масками? В своей знаменитой книге «Представление себя другим в повседневной жизни» социолог Эрвинг Гоффман утверждает, что под масками человека скрываются другие маски, и так до бесконечности.
Ученые и писатели приложили немало усилий, чтобы составить определенную схему для описания того, как развивается жизнь. Абрахам Маслоу определил иерархию потребностей – от физиологических до безопасности, любви, уважения и самоактуализации. Результаты недавних исследований заставляют усомниться в том, что человеческую жизнь можно втиснуть в подобные удобные схемы. На самом деле жизнь – не просто развертывание событий и потребностей, как думал Маслоу. В иные дни Гарольд был готов сложить оружие и признать, что жизнь непознаваема.
Возьмем для примера такую простую вещь, как покупка нового автомобиля. Как он выбирал свою последнюю машину? По внешнему виду, по рецензиям в автомобильных журналах и отзывам других водителей? Исходил ли он из имиджа бренда, из впечатлений от тест-драйва? А может быть, все решила скидка, которую предложил дилер? Должно быть, сыграли свою роль все эти факторы, но в какой степени каждый из них? Есть серая сумеречная зона между суммой факторов, повлиявших на его выбор, и самим моментом принятия решения в автосалоне.
«Мы никогда, даже при самом строгом и тщательном исследовании, не сможем полностью увидеть тайные пружины какого-либо поступка», – написал когда-то Иммануил Кант. И если это верно в отношении покупки автомобиля, то насколько же еще более верно в отношении великих целей.
Если бы Гарольд по-настоящему понимал самого себя, то он смог бы предсказать, чего захочет от жизни через год. Но в действительности он понятия не имел, чего ему захочется хотя бы через месяц. Если бы Гарольд по-настоящему понимал себя, то он смог бы точно описать качества собственной личности, но Гарольд сомневался, что сумеет это сделать. Как правило, люди переоценивают и преувеличивают свои способности. Результаты многочисленных исследований говорят об очень слабой корреляции вашей самооценки и вашей оценки окружающими.
Гарольд сидел в кресле на крылечке, пытаясь думать о себе, но вдруг начинал думать о людях, которых знал раньше, или вспоминал о пережитом. На память ему приходили проекты, которыми он занимался на работе, конфликты с тем или иным сотрудником. Он чувственно ощущал свою неразрывную связь с этими событиями. Но когда он попытался поразмышлять о себе как отдельной, изолированной личности – о том, кто он таков и ради чего он жил, – он быстро понял, что никакой концепции его собственной души у него нет. Создавалось впечатление, что он, Гарольд, – какая-то иллюзия, оптический обман, видимый боковым зрением, но исчезающий, как только его пытаются рассмотреть внимательно.
У некоторых приятелей Гарольда были стандартные нарративы собственных жизней. Один вышел из бедной семьи, но сумел сколотить большое состояние. Другой был великим грешником, которого однажды спас сам Господь. Третий сумел полностью измениться духовно: всю первую половину жизни он плутал в лесу ошибок и заблуждений, но потом сумел выйти на свет истины.
Дэн Макадамс в своей книге «Самоискупающая личность» пишет, что американцы особенно склонны рассказывать свою жизнь как историю искупления. Когда-то, в ранней молодости, человек брел по злосчастному пути порока, но потом встретил мудрого наставника (или хорошую жену), пошел работать в благотворительный фонд (или сделал другое доброе дело), искупил тем самым свои грехи и начал новую жизнь – безгрешную и праведную. Он свернул с торного пути греха и пошел по тропе добродетели. И с этого момента в его жизни появился смысл.
Оценивая собственную жизнь, Гарольд так и не смог понять, как уложить ее в этот нарративный шаблон. Чем дольше Гарольд анализировал свой жизненный путь, тем более глубокая грусть его охватывала. Его терзало чувство, что он так и не исполнил своего предназначения, что жизнь его прошла зря. Некоторые психологи предлагают пациенту поудобнее устроиться в кресло и попытаться заглянуть внутрь себя. Но многие данные психологической науки позволяют утверждать, что подобное самокопание может нанести человеку большой вред. Если человек находится в подавленном состоянии, то он будет выискивать в своей жизни неприятные эпизоды и вспоминать связанные с ними отрицательные эмоции и, заострив на них свое внимание, еще больше укрепит эти контуры отрицательных обратных связей в своем мозге. В книге «Чужие самим себе» профессор Виргинского университета Тимоти Уилсон подводит итоги нескольких экспериментов, в результате которых подобное самоуглубление привело к ухудшению состояния больных, страдавших депрессией, в то время как отвлечение от неприятных воспоминаний облегчало их состояние и улучшало самочувствие. Люди, чрезмерно склонные к размышлениям о себе, чаще впадают в самоуничижение, приобретают привычку к негативному образу мыслей, теряют способность продуктивно решать возникающие перед ними проблемы и с гораздо бóльшим пессимизмом смотрят в будущее.
Временами эти упражнения в самопознании казались Гарольду абсолютно бессмысленным занятием. «Как скудны мои познания о себе в сравнении, например, со знанием собственной комнаты, – заметил однажды Франц Кафка. – Не существует такой вещи, как наблюдение внутреннего мира. Наблюдать можно только внешний мир».
Последний день
Однажды на исходе дня в конце лета Гарольд, как обычно, сидел в кресле на крыльце и смотрел, как течет река. Было слышно, как Эрика в доме стучит по клавишам компьютера. На коленях у Гарольда стояла потертая коробка, из которой Гарольд одну за другой извлекал старые фотографии и газеты и разглядывал их.
В руках у него оказался старый снимок, на котором был запечатлен он сам в возрасте около шести лет. На мальчике была матроска, он стоял на вершине металлической детской горки и сосредоточенно смотрел на желоб, по которому сейчас съедет вниз.
– Что общего у меня с этим мальчиком? – спросил себя Гарольд. Ровным счетом ничего, если не считать, что это он сам и есть. Знания, обстоятельства жизни, опыт и внешность – все было совершенно иным, но что-то от этого мальчика жило и теперь в телесной оболочке старика, беспомощно сидевшего в инвалидном кресле. Была какая-то сущность, которая, конечно, изменилась с возрастом, но в своей основе осталась прежней, и эту сущность Гарольд назвал душой.
Он полагал, что эта сущность проявляется вовне посредством нейронов и синапсов. Он родился на свет с определенными врожденными нейронными связями, а поскольку мозг является хранилищем эмоций, в нем постепенно копились все новые и новые связи. Гарольд не мог не восхищаться тем, как вдохновляюще все это устроено. Связи в нем образуются благодаря чувствам. Мозг – это материальная сущность, но из миллиардов электрических разрядов каким-то образом рождаются дух и душа. Должна существовать какая-то высшая животворящая энергия, думал он, которая способна материально воплотить любовь в разряды между нейронами, а потом взять миллиарды синапсов и снова породить из них чувство любви. Божья десница неизбежно ощущалась во всем этом.
Гарольд смотрел на руки мальчика, вцепившиеся в железные перила, вглядывался в выражение его лица. Гарольду не потребовалось напрягать воображение, чтобы живо представить себе радость и испуг мальчика, потому что каким-то непостижимым образом он продолжал и сейчас непосредственно ощущать его эмоции. Гарольду не надо было трудиться, воссоздавая мир таким, каким его видел мальчик, потому что где-то в глубине сознания Гарольд по-прежнему воспринимал мир так же.
Маленький мальчик на фотографии боялся высоты. У этого мальчика всегда кружилась голова от вида крови. Этого мальчика любили, но он все равно часто чувствовал себя одиноким. У этого мальчика было собственное царство души, сокрытое от посторонних, собственные черты характера и реакции, которые будут расти вместе с ним, созревать, утверждаться, а в некоторые моменты жизни отступать и словно съеживаться. Это скрытое царство и было его личностью – и тогда, и теперь.
Многое в этом царстве выросло из его отношений с родителями. Они были не самыми глубокими людьми. Они слишком много времени уделяли миру бизнеса, внешних атрибутов и тщеславия. Они никогда не могли удовлетворить глубинные потребности Гарольда, но они были хорошими людьми и очень любили его. Наверное, кто-то из родителей и пришел с ним на детскую площадку. Кто-то из них держал фотоаппарат, делая снимок, а потом положил фотографию в папку, чтобы Гарольд мог сейчас ее увидеть. Фотографируя своего сына, этот человек испытывал сильное теплое чувство, и то же чувство охватило Гарольда, который рассматривал фотографию и думал о том, как мама или папа наводили на него объектив и нажимали затвор. Эта связь была живой, она пульсировала и согревала. Пронизав прошедшие десятилетия, она передала любовь от поколения к поколению.
Душа вырастает из этой любви, из этих связей. Хрупкие и эфемерные на первый взгляд, на самом деле эти связи прочны и нерасторжимы. Даже сегодня в глубинах души Гарольда дремали посеянные давным-давно привязанности и страхи. Они могут спать десятилетиями, а потом внезапно пробудиться, когда вдруг сложатся нужные обстоятельства – тогда и пробьет их час.
Как родители радовались его маленьким достижениям! Чудесные воспоминания об этой радости согревали и мотивировали его всю оставшуюся жизнь. А с другой стороны, в глубине его души укоренилось и чувство, которое передали ему бабушки и дедушки, простые люди, которые никогда по-настоящему не ощущали своей принадлежности к среднему классу. Они лишь иногда появлялись на периферии сознания Гарольда, но сумели передать ему чувство неуверенности в себе, которое сопровождало Гарольда с самого детства.
Потом он стал вспоминать, как друзья обнимали его за плечи, сидя рядом с ним в университетской столовой. Это чувство товарищества навсегда вселило в него силы, не иссякшие и до сих пор.
Гарольд старательно, но тщетно пытался распутать клубок подсознательных связей, под которым, он чувствовал, пряталось нечто огромное, свирепое и косматое. К той бездонной глубине, где обитало это неведомое существо, можно было относиться лишь с изумлением, почтением, благоговением и смирением. Некоторые люди уверены, что сами распоряжаются своей жизнью. Они думают, что их «я» – это неуклюжая деревянная посудина, которой они управляют с капитанского мостика своего разума. Но Гарольд пришел к убеждению, что его осознающее «я» – знакомый голос, звучащий в его голове, – это скорее слуга, чем хозяин. Это «я» вынырнуло из скрытого царства и существовало для того, чтобы питать, корректировать, очищать и углублять подсознательную душу.
Гарольду всегда было интересно, как повернется его жизнь в будущем. Но теперь ее история подошла к концу. Он знал, что будет дальше, понимал, что его ждет. Груз грядущего упал с плеч. Холодный страх смерти шевелился в его душе, но таким же отчетливым было и понимание того, что он прожил замечательную, в полном смысле счастливую жизнь.
Он попытался взглянуть на себя со стороны, задать себе несколько вопросов, еще раз оценить прожитое. Каждый вопрос мгновенно порождал эмоциональный ответ, и ему даже не приходилось облекать эти ответы в слова. Удалось ли ему стать глубоким человеком? В господствующей культуре мимолетных связей, в которой так легко и комфортно быть поверхностным, уделял ли он время истинно важным вещам, развивал ли свои самые важные таланты? Это был хороший вопрос. Пусть он никогда не был ни пророком, ни мудрецом, но он все же читал серьезные книги, интересовался серьезными вопросами и пытался, насколько мог, создать у себя в душе царство света.
Внес ли он свою лепту в реку знаний человечества, оставил ли что-то в наследство будущим поколениям? Этот вопрос заставил его поежиться. Да, он пытался открыть что-то новое. Он писал статьи и читал лекции. Но все же в большей степени он был наблюдатель, а не деятель. Слишком много лет он плыл по течению, проявляя интерес то к одному предмету, то к другому. В иные моменты он отступал, не осмелившись взять на себя риск, и сильно страдал от ударов, которые наносила ему жизнь. Он не сделал всего, что было в его силах, чтобы передать свои дары тем, кто будет жить после него.
Удалось ли ему стать выше земной суеты? Нет. Он всегда чувствовал, что есть нечто по ту сторону жизни, какой ее описывает наука. Он, пожалуй, верил в Бога, существующего где-то по ту сторону времени и пространства. Но он так и не стал религиозным человеком. Он всегда жил мирской жизнью и, к несчастью, ни разу не ощутил присутствия божества.
Любил ли он? Да. Единственное, что было постоянного в его взрослой жизни, – это любовь к хорошей женщине, его жене, и восхищение ею. Он знал и понимал, что Эрика не могла ответить ему любовью той же силы и самоотверженности. Он понимал, что она всегда затмевала его, и он шел по жизни по пути, который проложила она. Он знал, что порой она теряла к нему интерес, и тогда для него начинались годы одиночества, как это было в среднюю пору их брака. Но теперь это не имело никакого значения. В конце жизни он понял, что его способность всегда оставаться с ней и жертвовать собой ради нее была еще одним его даром. Теперь же, когда он был болен и беспомощен, она сторицей вернула ему свой долг любви и привязанности. Если бы они были женаты только один последний месяц и она с такой же самоотверженностью ухаживала бы за ним, как делает это сейчас, то он бы и тогда считал, что жизнь прожита не напрасно. Его любовь к Эрике становилась все больше по мере того, как все меньше и меньше часов оставалось ему до неизбежного конца.
Как раз в этот момент Эрика вышла на крыльцо и спросила, не вынести ли ему обед на крыльцо.
– О, уже время обедать? – удивился Гарольд.
– Да, – ответила Эрика и пошла обратно на кухню, чтобы принести ему холодной курицы с жареной картошкой. Она исчезла в доме, оставив Гарольда наедине с его грезами. Перед его внутренним взором замелькали картины уходящей жизни, а все вопросы, которые он задавал жизни, как и все ее ответы, растворились и остались только чистые ощущения. Он словно оказался на концерте или в кино. Осознание своей личности полностью испарилось. Это было как в детстве, когда он часами катал по полу игрушечный грузовик, увлеченный игрой до полного самозабвения.
Эрика вышла на крыльцо и уронила принесенный для Гарольда поднос. Громко вскрикнув, она бросилась к мужу и схватила его за руку. Тело его обмякло, он был совершенно неподвижен и не подавал признаков жизни. Голова его упала на грудь, из угла рта стекала струйка слюны. Эрика заглянула ему в глаза, в глаза, в которые она смотрела много десятилетий, но он не ответил ей, как обычно, теплым, любящим взглядом. Однако он еще дышал. Эрика хотела броситься к телефону, но Гарольд вдруг крепко ухватил ее за руку. Не отрывая взгляда от его лица, Эрика села рядом и расплакалась.
Гарольд был без сознания, но еще жив. В мозгу его один за другим мелькали образы, подобные тем, что мы видим, засыпая. Они сменялись совершенно хаотически. Теперь он воспринимал образы не так, как раньше, он ощущал их без слов и помимо слов. Он как бы видел всю картину сразу, а не каждый образ в отдельности. Мы бы сказали, что в этот момент он видел, как импрессионист, а не как аналитик. Он чувствовал присутствие чего-то чрезвычайно важного.
Если бы мне пришлось описывать образы, мелькавшие в затухающем сознании Гарольда, я расположил бы их на бумаге в определенной последовательности, но Гарольд видел их совсем не так. Он видел тропинку, по которой он в детстве катался на велосипеде, и одновременно – горы, видневшиеся вдали. Вот он с мамой делает уроки – и одновременно играет в футбол на школьной спортплощадке. Он снова произносил все речи, которые произнес, выслушивал все комплименты, занимался сексом, читал книги и заново переживал моменты озарений.
Казалось, еще несколько секунд, и сознание снова вспыхнет в его мозгу. Он слышал, что Эрика плачет, и на него накатила волна сострадания. Водовороты, кипевшие всю жизнь в душе каждого из них, сейчас слились в один. Ее горе, ее переживания переливались из ее сознания в его подсознательный мир. Весь осознанный порядок, все категории исчезли, испарились без следа. Их затопила волна безбрежной нежности. Гарольд лишился способности концентрировать внимание, но зато неизмеримо возросла его способность к проникновению в души других. Его отношение к Эрике стало совсем непосредственным, ему больше не нужны были слова. Не было ни раздумий, ни осторожности, ни притязаний, ни надежд на будущее, ни былых упреков. Остались лишь Я и Ты. Это было единство чистого бытия. Высшая ступень познания. Слияние душ. В этот миг он не задавал себе вопроса о смысле жизни – он получил на него окончательный ответ.
Гарольд полностью погрузился в свое тайное царство и навсегда утратил сознание. В последний момент мир перед его взором стал терять границы и очертания. Он не мог теперь воспользоваться силой сознания, но избавился от его оков. Он был благословлен сознанием, которое помогало ему направлять свою внешнюю жизнь и питать внутренние устремления, но плата за сознание была высока – знание, что смерть неизбежна. Но теперь ему не нужно было это знание. Теперь он не знал ничего, вступив в мир невыразимого.
Как хочется узнать, нашел ли он Царствие небесное, увидел ли Бога? Но этого он Эрике не сказал. Сердце его продолжало биться еще несколько минут, легкие ритмично наполнялись воздухом, а электрические импульсы продолжали плясать в его мозгу. Он сделал несколько резких движений, которые врачи назвали бы непроизвольными, но они были исполнены более глубокого смысла, чем любой осознанный жест. В один из этих моментов он сильно сжал руку Эрики, и она поняла, что это его последнее «прости».
Что было в начале, то будет и в конце – переплетение чувств, ощущений, влечений и потребностей, которые мы, выхолащивая суть жизни, называем бессознательными. Но это переплетение не было примитивной, низшей частью Гарольда. Оно не было и чем-то второстепенным, одним из препятствий, которые мы должны преодолеть в жизни. Это была его сущность – почти невидимая, недоступная пониманию. Высшая сущность.
Гарольду удалось сделать в своей жизни главное. Он сумел понять смысл жизни. Иные смотрят на жизнь как на шахматную партию, которую разыгрывают мыслящие машины. Но для Гарольда жизнь стала непреходящим слиянием любящих душ.
