В годы давние, довоенные, гимназистка Оленька Зотова учила древнегреческий. Тяжелый язык, вязкий, словно клейстер, да еще и мертвый. Кому он вообще нужен, если на физику и математику времени не хватает? Отец объяснил: в сложности и дело. Сможешь выучить, прогрызешь зубами, значит, любую иную мудрость станешь семечкам щелкать. Так что не сдавайся, Ольга Вячеславовна, грызи!

Делать нечего, грызла, первой в классе была.

В учебнике Соболевского, где вся мудрость древнегреческая собрана, встречались маленькие, на два абзаца рассказики, само собой, про Грецию. Некоторые она до сих пор вспоминала. Вот, скажем, зачем спартанские воины перед боем обязательно марафет наводили, прически делали?

Ольга, взяв со стола зеркало, погляделась без всякого удовольствия. А затем, товарищ заместитель командира эскадрона, что красивые еще краше становились, а остальным полагалось супостатов пугать. Вопросы есть?

У отражения вопросов не имелось, одна лишь готовность устрашить врага. А у нее же самой таковые были. Самый простой: чего надеть? Не в том даже дело, что в «Красной нови» соберутся писатели с поэтами и прочая интеллигентская публика. Ее туда и без бриллиантов пустят, но лишнего внимания привлекать все-таки не стоит. На службе синей гимнастеркой никого не удивишь, и галифе многие носят. А вот среди чистой публики в костюмчиках и платьицах ее наряд сразу вызовет лишние взгляды. Хорошо еще, в запасе юбка с блузкой имеются. Простенькие, на колене сшитые, но хоть казармой не отдают. И сумочка – пистолет спрятать.

Переоделась, вновь в зеркало взглянула. Р-разбегайсь, враги!

Ничего особенного Ольга не планировала, идти решила исключительно наобум, словно в ночную разведку. За единственную ниточку подержаться хотелось – ту, что к пропавшему сослуживцу ведет. Товарищ Касимов предупреждал не зря, значит, ни у начальства правды не потребуешь, ни в милицию не заявишь. Остается Лариса Михайловна, Красная Валькирия. Аноним, письмо приславший, мог соврать или перепутать, но вдруг?

Пистолет заряжен, удостоверение на месте… Подумав, Ольга положила в сумочку недавно купленный блокнот вместе с карандашом. Авось пригодится!

Лариса Михайловна читала стихи. Выходило это у нее излишне торжественно, даже с подвыванием, но публике определенно нравилось. Хлопали, ладоней не жалея, требовали еще. А поэтессе иного ничего и надо, стихов у нее целый мешок, на десять встреч хватит.

Народу в небольшом зале редакции собралось с излишком, даже в проходах стояли. Если бы не Миша Огнев, Ольга бы точно потерялась. Репортер оказался на высоте – встретил, места поближе к сцене отыскал, давал пояснения по ходу действа, о собравшихся не забывая. Здоровяк в первом ряду, в черный костюм облаченный, оказался Маяковским, худая тетка на два кресла дальше – упаднической поэтессой Ахматовой, вдовой контрика Гумилева. Товарища Радека, дежурного спутника жизни Валькирии, Зотова узнала сама. Примелькался!

Он-то и подбил Ларису Михайловну на поэзию. Народ про Афганистан спрашивал, про революционную Азию, но Радек вмешался, предложив почитать стихи. Видать, не слишком хороши дела в Афганистане, неспроста Валькирия ноги оттуда сделала, бросив мужа-моряка.

Ольга вспомнила чью-то шутку. Карл Радек, если коротко – К. Радек. «Крадек» – по-польски «вор». Родом же товарищ Крадек аккурат из Польши.

Слушать такую нудятину было тяжко. Впрочем, Ольга почти и не слушала – смотрела, а еще больше думала. Не сходилось что-то. Саженная плечистая тетка при амбициях и бриллиантах с Гебами и Фебами в голове – и скромный, тихий Виктор Вырыпаев. Конечно, бывший батальонный – парень что надо, за такого всякая правильная девушка двумя руками схватится. Но эта? В светлых холодных глазах чуть ли не божественность плещется, подбородок, словно нос линкора, мировой простор рассекает, белы ручки вовек за холодное не брались, с двадцати шагов видать. Не барыня даже – боярыня. Такая на инвалида в старой гимнастерке и смотреть не станет, побрезгует.

Может, они родственники дальние? Или знакомый имелся общий, с фронта, к нему на могилу и ходили?

Гадать не имело смысла, можно было лишь подивиться. Интересно, что такая цаца на войне делала, кроме как очередному мужу бока согревала? Или бриллианты – всего лишь видимость, а под блеском и мишурой кто-то иной прячется, куда более опасный?

Стихи, к счастью, кончились, пошли вопросы. Тут уж Ольга откровенно заскучала, ибо речь шла то об имажинистах, то вообще о Филиппе Маринетти и его «Красном сахаре». Миша Огнев, тихо просидевший всю встречу, тоже отличился – полез спорить о каком-то дадаизме. Были вопросы и поинтереснее, про тот же Афганистан, но Лариса Михайловна таковые игнорировала, пояснив с улыбкой, что скоро напишет книгу, в ней-то все и будет.

Спросили о Берлине, куда Валькирия была намерена вскоре отъехать. Вопрос вдохновил, Лариса Михайловна, воздев руки к потолку, громовым шепотом помянула Мировую революцию, но, взглянув на невозмутимого Крадека, предпочла сменить тон. В Германию, как выяснилось, ее зовут давние литературные знакомые, желающие издавать журнал, посвященный современной поэзии. А если и в самом деле случится Мировая, читатели получат еще одну книгу.

Стало ясно – тетку заносит. Не привыкла барыня-боярыня за речью следить и мысли прятать. Ну если так…

Ольга украдкой взглянула на соседа, но Миша был весь на сцене, только из штанов не выскакивал. Девушка, открыв сумочку, достала блокнот. Вот и карандаш пригодился!

«Где Виктор Вырыпаев?»

Написав, прикинула, не стоит ли помянуть Ваганьково, но воздержалась. Вырвала листок, сложила, передала вперед. Валькирия между тем сцепилась с Маяковским. Тот, встав без спросу, принялся громить старое искусство вообще и поэзию в частности. Припомнив читанное сегодня стихотворение «Эрмитаж», поэт пожелал музею гореть фабрикой макаронной, стихи же призвал писать понятные пролетариату, потому как улица корчится безъязыкая.

Валькирия взвилась, блеснув ледяными очами, и ринулась в бой.

Ольга терпеливо ждала. С Маяковским была полная ясность. От фронта прятался, предпочитая писать агитки, отличался редким умением искать и находить выгодные кормушки, из партии же вылетел за участие в грабежах вместе с бандой анархистов. Недавно ЦК в очередной раз отклонил его заявление о восстановлении в РКП(б). Как выразился один знающий товарищ, Маяковскому следует платить, но целоваться с такими, как он, не принято.

Поэта, наконец, удалось усадить, и Лариса Михайловна вновь принялась отвечать на записки. Зотова между тем прикидывала, не могла ли тетка каким-то образом пересечься с Виктором по делам служебным. В аппарате ЦК Валькирия не числилась, в Главной Крепости если и бывала, то редко. Через товарища Радека? Но Крадек тоже не имел никакого отношения к Техгруппе, его удел – в Коминтерне.

Оставалось списать все на случайность. Вдруг они пришли на кладбище порознь и только там познакомились? Помог, скажем, Виктор этой белоручке ведро с песком принести. Но в письме сказано «вместе». «Вместе пришли, уехали вместе».

Ага!

Свою записку Ольга узнала сразу – на видном месте пристроилась, поверх всех прочих. Валькирия, однако, выбрала не ее, а соседнюю, и принялась отвечать. Ольге почудилось, будто она играет в карты, в окопную «железку». Какая масть выпадет? Не подведи, фронтовая удача!

Наконец-то! Взяла, развернула, скользнула равнодушным взглядом:

«Где Виктор Выры…»

Обрезало. Холеные пальцы скомкали ни в чем не повинный листок, сжались в кулак…

– Кто?! Кто это написал?

Даже не крикнула – проорала, словно мертвеца пред собой увидев. Взвившись над столом, махнула рукой, выронила смятую бумажку, вцепилась ногтями в пуговицу на горле.

– Кто?!

Подскочил Радек, схватил за плечо, принялся успокаивать. Затем повернулся к залу, пытаясь унять взметнувшийся к самым люстрам шум. Валькирия, впрочем, уже пришла в себя. Шагнула вперед, вскинула голову, дернула яркими губами.

– Все в порядке, товарищи! Фамилия показалась знакомой, был у нас на Волге, на славном боевом корабле «Ваня-коммунист» такой товарищ. Погиб у Пьяного Бора, ушел на дно вместе с кораблем. Вспомнила я его, и зашлось сердце, словно заново все увидела, через душу пропустила… Но – обозналась, чуть другая фамилия у товарища была – Воропаев…

Много еще говорила: про героев-балтийцев, про десант у Казани, про то, как сам товарищ Троцкий их в бой провожал. Потом, стихи подходящие вспомнив, прочла под аплодисменты.

Ольга уже не слушала. Главное сказано, всего два слова, зато правдивые. «Зашлось сердце». С чего бы твоему сердечку заходиться, Лариса свет Михайловна? Хотелось встать да в лоб спросить – при всех, чтобы свидетелей было побольше. А еще лучше вниз спуститься, к подъезду, где авто боярыню поджидает, разъяснить шоферу, пассажирку подождать…

Понимала – нельзя. Ничего нельзя: ни у товарища Кима спрашивать, ни с этой придумщицей откровенничать. Даже смотреть на нее не стоит, чтобы глазами лишний раз не встречаться. Вдруг почует?

Вдохновленный встречей, Миша Огнев долго не мог успокоиться, повторяя, что это все следует немедленно записать для истории, ибо о таких людях будут вспоминать и через век, и через два. Затем призвал восхититься скромностью Валькирии, никогда не хвастающей собственными подвигами. А зря! Он сам был свидетелем, как летом 1918-го около Свияжска Лариса Михайлова лично участвовала в спасении фронта от развала. 2-й Петроградский полк, бросив позиции, побежал, за что и был подвергнут «децимации». Расстрельщики, такие же рабочие, поначалу отказались убивать, но Лариса Михайловна лично выступила перед ними, убедив выполнить свой тяжкий, но необходимый долг. Потом вся армия повторяла ее слова о том, что новому мира не требуется лживая формальная справедливость, его удел – справедливость высшая, истинно пролетарская…

Воздав хвалу Красной Валькирии, репортер бросил внимательный взгляд на свою спутницу и внезапно предложил пойти в ресторан, дабы отметить столь интересно начавшийся вечер, присовокупив, что только сегодня получил неплохой гонорар за статью о «Запорожце».

Ольга отказалась.