Книга: Генерал-марш
Назад: Глава 3 Сайхот
Дальше: 2

1

– …Продолжаю, господин Кречетов… В крае, то есть теперь в республике Сайхот, предусматривается созыв сейма во главе с председателем, именуемым чулган-даргой. Помянутый является лицом, объединяющим все хошуны, сиречь племенные и родовые территориальные единицы. Соответственно сейм представляет собой собрание руководителей вышеизложенных хошунов, именуемых нойонами. Он собирается ежегодно для обсуждения насущных проблем края, а также для избрания чулган-дарги. При упомянутом организовано управление с двумя помощниками, переводчиком и штатом чиновников…
Мерный негромкий голос походил на рокот дальнего барабана. Хотелось вскочить в седло и мчать, закрыв глаза, в любую сторону света, хоть в Монголию к товарищу Сухэ-Батору, хоть в Джунгарию к китайским милитаристам – только бы подальше, подальше…
Иван Кузьмич Кречетов подошел к открытому окну, полюбовался белыми вершинами, заступившими горизонт, вдохнул прохладный утренний воздух… И вправду, бежать бы, не оглядываясь, от всех этих бумажек. Нельзя, нельзя!.. Хоть и не война, а все равно, самое настоящее дезертирство выйдет.
Дезертиров бывший унтер-офицер Кречетов возненавидел еще в революционном 1917-м. Не воспринимал кавалер двух «егориев» подобную форму борьбы за народное дело. Если по безлюдью и брал «вышеизложенных» в отряд, то с немалым скрипом. На командные должности не ставил никогда.
– Внешняя атрибутика власти чулган-дарги согласно имеющимся инструкциям выражается в четырехугольной медной с позолотой печати с надписью на русском и монгольском языках: «Управляющий девятью хошунами Сайхота чулган-дарга». К ней прилагается шарик темно-коричневого цвета… В связи с последними событиями можно заменить монгольский язык на местное наречие, однако же во всем прочем я бы не стал нарушать традицию.
Голос-барабан загустел. Его бывшее высокородие статский советник Вильгельм Карлович Рингель традиции чтил свято, за что и был дважды ставлен к стенке. В последний раз – в 1919-м, когда «заячьи шапки» партизанского генерала Щетинкина, прорвавшись по инскому тракту в Сайхот, разнесли в кровавую капель отряд колчаковского есаула Бологова. Вильгельм Карлович, оружия в руки отроду не бравший, умудрился попасть в плен со всеми вытекающими последствиями. «Заячьи шапки», будучи злы, как черти, после неудачных боев на севере, не собирались церемониться с врагами, что в военной форме, что в вицмундире. Советник верховного комиссар Сайхотского края так и просился для показательного расстрела: очки золотые, голова бритая, усы тараканьи, вид надменный. Да еще в придачу «помянутый» вицмундир с орденами и прочими старорежимными висюльками.
От стенки Вильгельма Карловича отдирал лично Кречетов, сумевший объяснить суровым «шапкам», что и статские советники полезны для пролетарской диктатуры бывают. Особенно в тех случаях, когда на тысячу верст вокруг нет ни пролетариата, ни диктатуры, зато полно гаминов-китайцев, монголов, недобитых колчаковцев и просто разбойного люда. Русских же, считая с остзейским немцем Рингелем, кучка невеликая. А Россия далеко, за Усинским перевалом, за таежным морем.
– …Однако самостоятельность сейма и чулган-дарги должна быть ограничена. Оная ограниченность проистекает из самой природы протектората. Избрание чулган-дарги обязано сопровождаться утверждением результатов выборов в соответствующем ведомстве Российского государства. Прежде это было Министерство внутренних дел в Санкт-Петербурге, а с 1919 года – в Омске, теперь же, насколько я понимаю, сие стало компетенцией Народного комиссариата внутренних дел.
– Гражданин Рингель, – как можно мягче перебил разошедшегося советника Кречетов. – Мы же новое государство строим, можно сказать, народное, страну трудящихся сайхотов и примкнувших к ним товарищей-русских. А вы нам колчаковский проект предлагаете…
– Милостивый государь!..
Тараканьи усы дрогнули, грозным огнем сверкнули спрятанные за толстыми стеклами светлые тевтонские глаза.
– Я был направлен в Сайхот двадцать лет назад для защиты интересов России, чем в меру своих скромных сил и занимаюсь до сегодняшнего дня. Нашей с вами Родины, господин Кречетов, пусть она сейчас стала именоваться какой-то, прости господи, «Эсэсэсэрью»! А интерес России состоит в том, чтобы крепкой ногой стать в здешнем крае, отнюдь не допуская сюда ни китайцев, ни монголов, ни японцев. Сие возможно только при наличии доброго согласия с вождями инородцев, чьи интересы мы просто обязаны учитывать. Впрочем, если ваша «Эсэсэсэрь» пришлет сюда казачью дивизию с горной артиллерией, я согласен выслушать ваши доводы.
Иван Кузьмич вновь подошел к окну, поглядел на недоступные горы, представил, как здорово сейчас пройтись по тайге, хотя бы рядом с его Атамановкой… Дивизию сюда не пришлют – и полк не пришлют. Стоял в Сайхоте конный отряд Кости Рокоссовского в неполных двести сабель, так и тот отозвали. Воюй, как можешь, георгиевский кавалер Кречетов! Хочешь, сопливых мальчишек в бой веди, хочешь, сайхотам, отроду в армии не служившим, раздавай трофейные «арисаки». Мало «арисак», три сотни всего? А это уже ваши трудности, товарищ командующий, вы же сами предложили независимую республику утвердить…
Товарищ Кречетов коснулся лбом оконной рамы, прикрыл веки, чтобы горы не смущали.
Эх!..
Что вы головы повесили, соколики?
Что-то ход теперь ваш стал уж не быстрехонек?
Аль почуяли вы сразу мое горюшко?
Аль хотите разделить со мною долюшку? —

не пропел – продышал, еле губами шевельнув. Но гражданин Рингель почуял.
– Я бы тоже мог что-нибудь исполнить, – донеслось из-за спины. – Хотя бы арию Каварадосси, которую сей герой перед расстрелом петь изволит. Господин Кречетов, положение очень серьезное. Вы все по тайге за хунгузами гоняетесь, ровно шериф из Северо-Американских Штатов за ирокезами. Дело, конечно, увлекательное…
Иван Кузьмич неспешно обернулся, поймав острый блеск стеклышек-очков. Хунгузов в этих местах отродясь не было. Гражданин Рингель, начинавший свою служебную карьеру в Харбине, изволил вспомнить молодость.
– А между тем руководство вашей «Эсэсэсэрьи» явно склоняется к передаче Сайхота правительству Внешней Монголии, потому как при власти там, видите ли, стоят боль-ше-ви-ки. Монголы-большевики, помилуй Бог! Посему, если мы в ближайшее время не примем Основной Закон, равно как принципы взаимоотношений с метрополией, не утвердим их согласно всем инструкциям и правилам в Столице, Россия рискует потерять эту землю. Может, это и в интересах Мировой революции, но отнюдь не в моих. И мне отчего-то кажется, что не в ваших тоже!..
* * *
Сайхот хотел отдать монголам товарищ Шумяцкий, вождь большевиков Сибири. У него был свой интерес – поближе сойтись с новым руководством Урги, которое регулярно клялось в своей горячей любви к «улан-орос», требуя за это не только золото и оружие, но и соседние территории. Дело не ограничивалось словами, монгольские конные сотни то и дело нарушали границу на юге и западе. Монголы – невеликие бойцы, но несколько тысяч приличного войска у них найдется. Для Сайхота, уже много веков не имевшего своей армии, более чем хватит.
Шумяцкий настаивал, убеждая Столицу, что укрепление братской Монголии наверняка послужит делу подъема революции в странах Азии. Примеры уже были. Турецкий диктатор Кемаль, топивший своих коммунистов в кожаных мешках, тем не менее получил в подарок Карс, как залог верности общему делу борьбы с мировым империализмом. Но про Карс, отвоеванный когда-то русской кровью, хотя бы написано в учебниках. А много ли знают о Сайхоте? Не на каждой даже карте сыщешь, не в каждом гимназическом пособии найдешь.
Родители Ивана Кузьмича в гимназиях не учились, не по чину было. Обычные воронежские землепашцы, позавчера – помещичьи, вчера – временнообязанные, а ныне хоть вольные, но малоземельные, курицу некуда выгнать. И надеяться не на что. Был к ним, простым крестьянам, добр Царь-Освободитель, только убили его помещики, поляки да скубенты за то, что свободу людям дал. Велик мир Божий, но податься некуда, разве что в антихристову страну Америку, где улицы золотом мостят, или в православное Беловодье в земле восточной, дальней.
Про Беловодье говорили разное. В книжках, что господами в городах напечатаны, сказывалось, что такой земли нет и не было никогда. Но книги правильные, потаенные иное гласили. Есть Беловодье! На полдень от земли Сибирский, на север от земли Монгольской, в котловине между горами, что вечным снегом покрыты. Ведет в эту страну одна лишь дорога, такая узкая, что и коня не повернуть. А зовется та дорога Усинский тракт…
На Усинском тракте Иван Кузьмич и родился, то ли еще в России, то ли уже в Беловодье, на землях, управляемых китайским губернатором-дуцзюнем. Кречетовы были не первые и даже не тысячные на этом долгом пути. Сайхот русские начали заселять еще при Петре Великом, сперва раскольники-староверы, после – крестьянская голытьба. Земли было много, и китайские власти не слишком возражали. Потом в Сайхот начали заглядывать сибирские купцы и промышленники, а следом за ними и деловые люди из русских губерний. Неподалеку от древнего дацана Хим-Белдыр, где обитал Пандито-Хамбо-Лама, духовный глава местных буддистов, начал расти русский город Беловодск.
В последние годы XIX века далеким краем заинтересовался державный Петербург. При дуцзюне появился русский консул, через горы потянулись телеграфные провода, Беловодск же после рождения наследника престола торжественно переименовали в Цесаревич.
Китайские власти не обращали внимания на суету северных варваров, сайхоты же, особенно из числа немногочисленной знати, начали поглядывать на русских с немалым интересом. Российский Орел был им более по душе, чем жестокий ханьский Дракон.
А в 1911-м от Рождества Христова, по-здешнему – в год Белого Кабана, в Сайхот из далекой китайской земли пришла Синхайская Революция.
Ветры перемен почти не касались станицы Атамановки (по-сайхотски – Суг-Бажы), где поселилась Кречетовы. Земли и леса было вдоволь, переселенцы жили дружно, ненавистное «начальство» осталось далеко за горами. Поистине Беловодье! Оружие никогда не прятали, но не видели в том беды, даже стали поговаривать о вступлении всей станицей в казачье войско. Сперва в Сибирское, куда уже посылали гонцов, а после, глядишь, и в свое, Сайхотское.
Но ветры были настойчивы, добираясь до самых глухих углов. В 1914-м грянула Германская война. Сперва забрали двух старших братьев, в начале 1916-го настал черед Ивана. Так Кречетов-младший впервые попал в Россию.
Из всех троих домой вернулся он один, старшие пропали без вести во время великого отступления 1915-го. Унтер-офицер Иван Кречетов приехал в Атамановку в марте 1918-го, поклонился отцовой могиле на станичном погосте, а затем собрал сход таких же, как он, фронтовиков.
Через месяц на чрезвычайном съезде Русской общины Сайхота, созванном в Цесаревиче, была провозглашена советская власть.
* * *
– Оно, пожалуй, еще хуже выходит, гражданин Рингель. И не в бумагах сила…
Иван Кузьмич кивнул на заваленный папками стол.
– Это при Николае Кровавом выше МВД власти не было. Сейчас такие дела Центральный Комитет решает, а наркомат лишь печать прикладывает. Сколько мы им обращений и прошений за эти два года послали? А воз и ныне там. Не признавали Сайхотскую Аратскую Республику и признавать не хотят. Понять их, конечно, можно. В масштабе всепланетной революции наш Сайхот уж больно неприметен, вроде как гриб среди леса. Опять же товарищ Шумяцкий умную политику ведет, шелковыми халатами цекистов одаривает. Может, и нам чего послать? Верблюда, скажем, или даже двух?
Бывший статский советник, вздернув редкие брови, кисло усмехнулся – оценил. Захлопнул папку, отложил в сторону.
– Еще лучше, господин Кречетов, отправить им осла… А я еще жаловался на некомпетентность правительства Его Императорского Величества! Сайхот – уникальная стратегическая позиция в самом сердце Азии. Только слепой от рождения и российский бюрократ не могут этого увидеть. Сейчас к сим господам прибавился третий – комиссар… Не целесообразнее ли вам, милостивый государь, самому поехать в Столицу? Ослов там, поверьте мне, и так хватает.
– Это верно. И верблюдов – тоже, – согласился Иван Кузьмич. – Может, и придется. При монголах все равно нам не жить. Помните, как в 1919-м русских резать начали? И кто? Его светлость князь Максаржав, который сейчас «товарищ» и первый боец Мировой революции. Ох, не достал я его тогда, хунгуза недобитого…
В 1919-м и вправду было плохо, хуже не придумать. Юг заняли китайцы-гамины, Цесаревич, к тому времени вновь ставший Беловодском, захватил колчаковский есаул Бологов, а на севере зверствовали монголы. Пытаясь выжить, русские станицы и села создали Оборону – военный союз, в который вошли и «красные», и «белые». Бывший унтер Кречетов был избран командующим сперва в родной Атамановке, а следом и во всей округе. Именно ему довелось прогнать обнаглевшего князя Максаржава, которого уже успели окрестить Мамай-жабой. С Бологовым пришлось повозиться, но тут пришла подмога – через Усинский перевал прорвались «заячьи шапки» товарища Щетинкина.
В начале 1921-го русские и сайхоты на совместном съезде-хурале провозгласили независимую Сайхотскую Аратскую Республику.
– Вот как мы сделаем, – рассудил Кречетов. – Вы, Вильгельм Карлович, бумаги оформите по-быстрому, только, пожалуйста, без шариков и печатей с позолотою. Все-таки народную республику строим, соответствовать надо. А я с местными товарищами поговорю, прикину, кого в Столицу лучше взять. Они же, чудики, обращение во ВЦИК в стихах написали. Жаль, переводчика толкового нет, чтобы на русский переложил.
Ответом вновь была кислая усмешка.
– Вы, батенька, с местными, извиняюсь, «товарищами» осторожней будьте. Надеюсь, помните, что они хотели в Конституции, в раздел «права и обязанности граждан» записать? Китайцев всех из Сайхота изгнать, корейцев же не изгонять, зато перерезать, невзирая на пол и возраст. Гражданская лирика здесь весьма специфична.
Спорить не приходилось. Иван Кузьмич присел к столу, без особой нужды придвинул к себе ближайшую папку, приударил ею о зеленое сукно столешницы.
– А все одно – не сдадимся. Когда Бакич-генерал к самой Атамановке подступил, еще хуже было. Ничего, сдюжили.
Гражданин Рингель, служивший при Бакиче советником, взглянул без лишней симпатии, хотел возразить. Не успел, стук в дверь помешал.
– Разрешите, товарищ командир?
– А не разрешаю, – откликнулся товарищ Кречетов, даже не оглянувшись.
В дверях – лопоухое недоразумение лет четырнадцати в огромных старых галифе и такой же, не по росту, гимнастерке, из которой торчит худая гусиная шея. На ремне пылает кавалерийская бляха, сбоку – фляжка в чехле, из-под краснозвездной фуражки светлые волосы выбиваются.
Аника-воин, и только.
– Так я же по делу! – В ярких голубых глазах – обида.
Иван Кузьмич не шелохнулся:
– Сгинь, Кибалка! Не до тебя.
Аника-воин не послушал, в комнату шагнул.
– Не Кибалка, а красноармеец Кибалкин. Это, во-первых. А во-вторых, дядя, сам же учил, что донесения выслушивать нужно. Вдруг белые уже в городе?
Товарищ Кречетов и гражданин Рингель переглянулись. Бывший статский советник ухмыльнулся не без яду:
– Многообещающе звучит, молодой человек. Вашими бы устами!..
Иван Кузьмич бросил укоризненный взгляд на разошедшегося «спеца», тяжело шагнул к порогу.
– Ты, Кибалка, так не шути и гражданина Рингеля не смущай. Вечно у тебя белые в городе. Я ведь, Вильгельм Карлович, этого орла чего из Атамановки вызвал? Он, паршивец, вздумал систему оповещения проверить. Четыре станицы переполошил, в ружье поставил!..
Орел, он же паршивец, и ухом не повел.
– Только две, дядя, остальные даже не проснулись. Вот тебе и боевая готовность… Белых в городе нет, однако чужак через все посты прошел, и через внешние, и через те, что возле площади. И не предупредил никто! Теперь у входа стоит, тебя спрашивает.
Товарищ Кречетов подошел к подоконнику, раскрыл пошире раму, выглянул.
Повернулся резко.
– Через все посты, говоришь? И как такое случиться могло? Ваши соображения, красноармеец Кибалкин?
Аника-воин подобрался, вздернул острый подбородок.
– Вы, товарищ командир, местных в караул ставите. А у них в башке не пойми что, то ли устав, то ли ихний будда. Вот и проворонили.
– В корень смотрите, юноша, – Вильгельм Карлович кивнул одобрительно. – Говорил я вам, господин Кречетов! С сайхотами ухо востро держать надо. Стихи-то они, конечно, писать горазды…
Иван Кузьмич на провокацию не поддался, лишь светлые брови к переносице свел. Бороду огладил, повел крепкими плечами.
– А ну-ка пойдем, племяш! Значит, меня требует? Ну-ну, поглядим…
* * *
Племянник, сын старшей сестры, товарищу Кречетову достался в качестве жернова на шею. Сестрин муж на Германской сгинул, вот и пришлось тезку, Ваню Кибалкина, на воспитание брать и разуму учить. А как воспитаешь, когда что ни день – война, если не поход, то перестрелка? Вот и вырос Аника-воин, такой, что оторви и выбрось. Матери – горе, всем прочим – забота великая. Правда, с некоторых пор Иван Кузьмич понял, что жернов хоть и тяжел, но полезен, хотя бы иногда. Год Кибалка честно прослужил адъютантом, а потом серьезно занялся связью. Между станицами – ни телефона, ни телеграфа, одна тайга. Как народ по тревоге поднять, чтобы быстро и не слишком заметно?
Кое-что придумал сам товарищ Кречетов, кое-что друзья-фронтовики подсказали. Кибалка же, собрав мальчишек, создал команду связных. Взрослый мужик на коне слишком приметен, да коню не везде сподручно, особенно через тайгу напрямки. Кибалкина команда старалась не зря. Именно она подняла соседние станицы, когда пришел Бакич. Под Атамановкой генерала встретили главные силы Обороны Сайхота.
После боя Иван Кузьмич выдержал еще один, с собственной сестрой, чуть не сошедшей с ума от страха за «робёнка». А потом и с самим Кибалкой, требовавшим зачисления всей его босоногой команды в Красную Армию.
Товарищ Кречетов понимал, что это – только начало. Даже не понимал, сердцем чуял.
Назад: Глава 3 Сайхот
Дальше: 2