V
Хозяин отеля сразу узнал Равика.
– Дама у себя в номере, – сказал он.
– Вы не предупредите ее по телефону, что я пришел?
– В комнате нет телефона. Можете спокойно подняться наверх.
– Какой номер?
– Двадцать седьмой.
– Я запамятовал ее имя… Как ее зовут?
Хозяин не выказал и тени удивления.
– Маду… Жоан Маду, – уточнил он. – Не думаю, что это ее настоящее имя. Вероятно, артистический псевдоним.
– Почему артистический?
– Когда въехала, записалась актрисой. И имя вроде такое, звучит по-актерски. Не правда ли?
– Не уверен. Я знал одного актера, который выступал под именем Густав Шмидт. А на самом деле его звали граф Александр Мария фон Цамбона. Густав Шмидт – его псевдоним и, как видите, звучит совсем не по-актерски, не правда ли?
Хозяин не сдавался.
– В наши дни много чего случается, – заявил он.
– Не так уж много. Обратитесь к истории, и вы увидите, что мы живем в относительно спокойное время.
– Благодарю, с меня хватает.
– С меня тоже. Но нужно искать себе утешение в чем только можно… Двадцать седьмой, вы сказали?
– Да, мсье.
Равик постучал в дверь. Никто не откликнулся. Он постучал снова и услышал невнятный ответ. Он открыл дверь и увидел на кровати у стены женщину. Она медленно подняла на него глаза. На ней был синий английский костюм, тот же, что и в первый раз. Она казалась бы менее одинокой, если бы лежала на постели непричесанная и в халате. Но она оделась неведомо для кого и для чего, просто по привычке, потерявшей уже всякий смысл, и у Равика защемило сердце. Это было ему знакомо – он видел сотни людей, эмигрантов, заброшенных на чужбину, – они сидели так же. Крохотные островки призрачного существования, они сидели, не зная, что делать, и только сила привычки поддерживала в них жизнь.
Он прикрыл за собой дверь.
– Надеюсь, не помешал, – сказал он и тут же почувствовал всю бессмысленность своих слов. Что, собственно, могло помешать этой женщине? Ей уже ничего не могло помешать.
Он положил шляпу на стул.
– Вам все удалось уладить? – спросил он.
– Да. Хлопот было немного.
– Обошлось без трудностей?
– Да.
Равик сел в единственное кресло, стоявшее в комнате. Пружины заскрипели, и он почувствовал, что одна из них сломана.
– Вы собирались куда-нибудь уходить? – спросил он.
– Да. Не сейчас… попозже… В общем, никуда… Просто так. Что мне еще делать?
– Ничего. На первых порах так и надо. У вас нет знакомых в Париже?
– Нет.
– Никого?
Женщина устало подняла голову.
– Никого… кроме вас, хозяина отеля, кельнера и горничной. – Она невесело улыбнулась. – Не так уж много, правда?
– Да, немного. А мсье… – Равик силился вспомнить фамилию покойного. Он забыл ее.
– Нет, – сказала она. – У Рачинского в Париже не было знакомых, а может быть, я просто ничего о них не знала. Он заболел сразу после нашего приезда.
Равик не собирался засиживаться у нее. Теперь, увидев ее состояние, он изменил свое намерение.
– Вы ужинали?
– Нет. Я не голодна.
– Вы сегодня вообще что-нибудь ели?
– Да. Днем. Днем это проще. А вот вечером…
Равик осмотрелся. От маленькой пустой комнаты веяло безнадежностью, тоской и ноябрем.
– Вам пора выбираться отсюда, – сказал он. – Пойдемте. Поужинаем вместе.
Он ожидал возражений. Женщина выглядела совершенно равнодушной ко всему. Казалось, ничто не способно ее расшевелить. Но она сразу встала и взяла свой плащ.
– Этого недостаточно, – сказал он. – Плащ слишком тонок. Нет ли чего-нибудь поплотнее? На улице холодно.
– Днем шел дождь…
– Он и сейчас идет. Но все равно холодно. Наденьте что-нибудь под плащ
– легкое пальто или хотя бы свитер.
– Свитер у меня есть.
Она подошла к большому чемодану, – Равик заметил, что она почти ничего не вынула из него, – достала оттуда черный свитер и, сняв жакет, натянула на себя. У нее были прямые красивые плечи. Потом взяла берет, надела жакет и плащ.
– Так лучше?
– Намного.
Они спустились по лестнице. Хозяина внизу не было. Перед доской с ключами сидел портье и сортировал письма. От него разило чесноком. Рядом неподвижно сидела пятнистая кошка и глядела на него.
– Еще не захотели есть? – спросил Равик на улице.
– Не знаю. Разве что чуть-чуть…
Равик подозвал такси.
– Хорошо. Тогда поедем в «Бель орор». Там можно быстро поужинать.
В этот поздний час ресторан «Бель орор» был почти пуст. Они выбрали столик на втором этаже, в узком зале с низким потолком. Кроме них, за столиком у окна сидели мужчина и женщина и ели сыр, а неподалеку от них тощий мужчина уплетал целую гору устриц. Подошел кельнер, критически оглядел клетчатую скатерть и, поразмыслив, решил заменить ее свежей.
– Две рюмки водки, – сказал Равик. – Похолоднее. – И, обратившись к своей спутнице: – Мы немного выпьем и приналяжем на закуски. Думаю, для вас это будет лучше всего. «Бель орор» славится своими Hors d'oeuvres. Да тут вряд ли и есть что-либо еще. Во всяком случае, начав с закусок, ничего другого уже не захочешь. Их здесь уйма – горячие и холодные, и все очень хороши. Давайте попробуем.
Кельнер принес водку и достал блокнот.
– Графин Vin rose, – сказал Равик. – Есть у вас «анжу»?
– «Анжу» разливное розовое, Слушаюсь, мсье.
– Большой графин на льду. И закуски.
Кельнер ушел. В дверях его едва не сбила с ног быстро взбежавшая по лестнице женщина в красной шляпке с пером. Она оттолкнула его и подошла к тощему мужчине, истреблявшему устриц.
– Альбер, – сказала она. – Ты подлец…
– Тсс… – прошипел Альбер, оглядываясь.
– Никаких тсс!
Женщина положила мокрый зонтик поперек стола и с решительным видом уселась. На Альбера это не произвело особого впечатления.
– Cherie… – начал он и перешел на шепот.
Равик улыбнулся и поднял рюмку.
– Давайте выпьем до дна. Салют!
– Салют! – сказала Жоан Маду и выпила. Появился кельнер с закусками – они доставлялись к столикам на маленьких тележках.
– Что будете есть? – Равик посмотрел на Жоан. – Самое простое – взять всего понемногу. Он наполнил ее тарелку.
– Не беда, если не понравится. Прикатят Другие тележки. Это только начало.
Равик набрал и себе различных закусок и, не обращая на нее внимания, принялся за еду. Вдруг он почувствовал, что она тоже ест. Он очистил небольшого омара и подал ей.
– Попробуйте. Это вкуснее, чем лангусты… А теперь Pate Maison. С корочкой белого хлеба… Вот видите, как хорошо… Еще немного вина. Легкого, терпкого и холодного.
– Я доставляю вам слишком много беспокойства, – сказала Жоан.
– Да, стараюсь, как обер-кельнер, – рассмеялся Равик.
– Нет, но все-таки вы слишком беспокоитесь.
– Не люблю есть один. Вот и все. Так же, как и вы.
– Я плохой партнер.
– Нет, хороший, – сказал Равик. – За столом вы партнер первоклассный. Не выношу болтливых людей. И тех, кто слишком громко разговаривает.
Он посмотрел в сторону Альбера. Красная шляпка с пером, ритмично постукивая зонтиком по столу, во всеуслышание растолковывала ему, почему именно он подлец. Альбер слушал ее терпеливо и довольно равнодушно.
Жоан едва заметно улыбнулась.
– Этого я не умею.
– А вот и еще одна тележка с провиантом. Продолжим программу или вы сперва покурите?
– Сперва покурю.
– Вот, пожалуйста. Сегодня у меня другие. Не с черным табаком.
Он дал ей огня. Жоан откинулась на спинку стула и глубоко затянулась. Потом открытым, прямым взглядом посмотрела на Равика.
– Хорошо сидеть вот так, – сказала Жоан, и ему вдруг показалось, что она вот-вот разрыдается.
Кофе они пили в «Колизее». Большой зал, выходящий окнами на Елисейские Поля, был переполнен, но они нашли столик внизу, в баре; верхняя половина стен была облицована стеклянными панелями, за которыми сидели попугаи и порхали пестрые тропические птички.
– Вы уже подумали, что вам делать дальше? – спросил Равик.
– Нет, еще не подумала.
– Вы приехали сюда с определенной целью?
Она помедлила с ответом.
– Нет, без особых намерений.
– Я спрашиваю не из любопытства.
– Знаю. Вы считаете, что я должна чем-то заняться. И я не хочу того же. Твержу себе об этом каждый день. Но вот…
– Хозяин отеля сказал мне, что вы актриса. Я его не спрашивал. Сам сказал, когда я справился о вашей фамилии.
– А разве вы уже забыли?
Равик взглянул на нее. Она спокойно смотрела на него.
– Забыл, – сказал он. – Записку оставил в отеле, а без нее никак не мог вспомнить.
– А теперь помните?
– Да. Жоан Маду.
– Я не бог весть какая актриса, – сказала она. – Раньше играла только небольшие роли. А в последнее время вообще не играла. К тому же я недостаточно хорошо говорю по-французски.
– А какой язык ваш родной?
– Итальянский. Я выросла в Италии. Говорю еще немного по-английски и по-румынски. Отец румын. Он умер. Мать англичанка. Она сейчас в Италии, не знаю только где.
Ее слова почти не доходили до Равика. Ему было скучно, и он не знал толком, о чем еще говорить с ней.
– А, кроме этого, вы чем-нибудь занимались? – спросил он, чтобы о чем-то спросить. – Не считая маленьких ролей, о которых вы говорили?
– Да, пустяками в том же роде. Немного пела, немного танцевала.
Он с сомнением посмотрел на нее. Пела? Танцевала? Глядя на нее, этого не скажешь. Было в ней что-то блеклое, стертое, отнюдь не привлекательное. И на актрису она ничуть не походила, хотя это слово можно толковать очень широко.
– Петь и танцевать вы могли бы попробовать и здесь, – сказал он. – Для этого не нужно в совершенстве владеть французским.
– Да, но сперва надо найти какое-то место. А когда никого не знаешь…
Морозов! – внезапно осенило Равика. «Шехерезада». Ну конечно! Морозов должен быть в курсе таких дел. При этой мысли Равик оживился. Ведь именно Морозову он обязан сегодняшним унылым вечером. Вот он и сплавит ему эту женщину, пусть Борис покажет, на что он способен.
– Вы говорите по-русски? – спросил он.
– Немного. Знаю несколько песен. Цыганских. Они похожи на румынские. А что?
– Я знаком с человеком, который кое-что смыслит во всем этом. Может быть, он сумеет вам помочь. Я дам его адрес.
– Боюсь, ничего из этого не получится. Антрепренеры все на один манер. Тут рекомендации мало помогают.
Как видно, Жоан угадала его желание отделаться от нее под благовидным предлогом. И так как это была правда, он запротестовал.
– Человек, о котором я говорю, не антрепренер. Он швейцар в «Шехерезаде». Это русский ночной клуб на Монмартре.
– Швейцар? – Жоан подняла голову. – Это другое дело. Швейцары знают больше антрепренеров. Может быть, тут что-нибудь и получится. Вы его хорошо знаете?
– Да.
Равик был удивлен: она вдруг заговорила деловым тоном! Быстро это у нее получается, подумал он.
– Мы с ним друзья. Его зовут Борис Морозов, – сказал он. – Уже целых десять лет служит в «Шехерезаде». У них там всегда большая программа. Номера часто меняются. Морозов на дружеской ноге с распорядителем. Если не выйдет с «Шехерезадой», он наверняка еще что-нибудь придумает. Хотите попробовать?
– Да. Когда?
– Лучше всего зайти часов в девять вечера. В эту пору ему еще нечего делать, и он сможет вами заняться. Я его предупрежу.
Равик уже предвкушал, какое лицо сделает Морозов. Он вдруг испытал облегчение. Слабое чувство ответственности, которое он все еще испытывал, исчезло. Он сделал все, что мог, и теперь пусть она действует сама.
– Вы устали? – спросил он.
Жоан Маду посмотрела ему прямо в глаза.
– Я не устала. Но я знаю: сидеть со мной – не большое удовольствие. Вы приняли во мне участие, и я вам благодарна. Вы вытащили меня из отеля, развлекли разговором. Это для меня много, ведь все эти дни я ни с кем слова толком не сказала. Теперь я пойду. Вы сделали для меня более чем достаточно. И все еще делаете. Не знаю, что сталось бы со мной без вас!
Господи, подумал Равик, начинается! Раздосадованный, он отвел взгляд и уставился прямо перед собой в стеклянную перегородку. Голубка пыталась изнасиловать какаду. Того одолевала такая скука, что он даже не сопротивлялся, а продолжал клевать корм, не обращая на голубку никакого внимания.
– Разве это участие? – сказал Равик.
– А что же еще?
Голубка утихомирилась. Она соскочила с широкой спины какаду и принялась охорашиваться. Какаду равнодушно задрал хвост и опорожнился.
– Выпьем доброго старого «арманьяка», – сказал Равик. – Вот вам лучший ответ. Поверьте, не так уж я человеколюбив. Немало вечеров я провожу где попало, совсем один. По-вашему, это очень интересно?
– Нет, но я плохой партнер. Это еще хуже.
– Я разучился искать себе партнеров. Вот ваш «арманьяк». Салют!
– Салют!
Равик поставил рюмку.
– Так, а теперь прочь из этого зверинца. Вам, наверно, не хочется в отель?
Жоан отрицательно покачала головой.
– Ладно. Тогда в путь. Поедем в «Шехерезаду». Там выпьем. Это, видимо, необходимо нам обоим, а вы заодно посмотрите, что там делается.
Было около трех часов ночи. Они стояли перед отелем «Милан».
– Вы достаточно выпили? – спросил Равик.
Жоан ответила не сразу.
– Там, в «Шехерезаде», мне казалось, что достаточно. Но теперь, когда я вижу эту дверь… недостаточно.
– Дело поправимое. Может быть, тут в отеле еще найдется что-нибудь. А то зайдем в кабачок и купим бутылку. Пойдемте.
она посмотрела на него. Потом на дверь.
– Хорошо, – сказала она, решившись, но не сдвинулась с места. – Подняться одной наверх… в пустую комнату…
– Я провожу вас, и мы захватим с собой бутылку.
Портье проснулся.
– У вас еще можно что-нибудь выпить? – спросил Равик.
– Коктейль с шампанским угодно? – тут же деловито осведомился он, хотя его все еще одолевала дремота.
– Благодарю покорно. Нам бы чего-нибудь покрепче. Коньяку, например. Бутылку.
– «Курвуазье», «мартель», «эннесси», «бискюи дюбушэ»?
– «Курвуазье».
– Слушаюсь, мсье. Откупорю и принесу в номер.
Они поднялись по лестнице.
– Ключ у вас есть? – спросил Равик.
– Комната не заперта.
– Если будете оставлять открытой, могут украсть деньги и документы.
– Украсть можно и при запертой двери..
– Тоже верно… с такими замками. И все-таки тогда это не так просто.
– Может быть. Но я не люблю возвращаться одна, доставать ключ и отпирать пустую комнату… точно гроб открываешь. Достаточно и того, что входишь туда… где тебя не ждет ничего, кроме нескольких чемоданов.
– Нигде ничто не ждет человека, – сказал Равик. – Всегда надо самому приносить с собой все.
– Возможно. Но и тогда это только жалкая иллюзия. А здесь и ее нет…
Жоан бросила пальто и берет на кровать и посмотрела на Равика. Ее светлые большие глаза словно в гневном отчаянии застыли на бледном лице. С минуту она оставалась неподвижной. Потом, заложив руки в карманы жакета, принялась ходить небольшими шагами из угла в угол маленькой комнаты, упруго и резко поворачиваясь на носках. Равик внимательно глядел на нее: в ней вдруг появилась сила и какая-то стремительная грациозность. Казалось, комната для нее мала.
Раздался стук в дверь. Портье принес коньяк.
– Не желают ли господа закусить? Курица, сэндвичи…
– Это было бы излишней тратой времени, дорогой мой. – Равик расплатился и выпроводил его. Затем налил две рюмки. – Вот! Конечно, это по-варварски примитивно… но в затруднительных ситуациях именно примитив самое лучшее. Утонченность хороша лишь в спокойные времена. Вылейте.
– А потом?
– А потом еще одну рюмку.
– Пробовала. Не помогает. Хмель не приносит облегчения, когда ты одна.
– Надо только достаточно опьянеть. Тогда дело пойдет на лад.
Равик присел на узкий шаткий шезлонг, стоявший у стены под прямым углом к кровати. Раньше он его не замечал.
– Здесь был шезлонг, когда вы въезжали? – спросил он.
Она отрицательно покачала головой.
– Его поставили специально для меня. Я не хотела спать на кровати. Мне это казалось бессмысленным: кровать, раздеваться и все такое. Зачем? Утром и днем я еще кое-как держалась. А вот ночью…
– Вам необходимо чем-то заняться. – Равик закурил сигарету. – Жаль, что мы не застали Морозова. Не знал, что сегодня он свободен. Сходите к нему завтра вечером. К девяти. Он что-нибудь для вас подыщет. В крайнем случае, работу на кухне. Тогда будете заняты по ночам. Ведь вы этого хотите?
– Да.
Жоан остановилась. Она выпила рюмку и села на кровать.
– Каждую ночь я ходила по улицам. Пока ходишь, все вроде бы легче. Но когда сидишь и потолок падает тебе на голову…
– С вами ничего не случилось во время этих прогулок? Вас ни разу не обокрали?
– Нет. Вероятно, по мне видно, что много у меня не украдешь. – Она протянула Равику пустую рюмку. – Ну, а остальное? Довольно часто мне очень хотелось, чтобы кто-то хотя бы заговорил со мной! Лишь бы не чувствовать себя пустым местом, шагающим автоматом! Лишь бы на тебя взглянули чьи-то глаза – глаза, а не камни! Лишь бы не метаться по городу, как отверженная, словно ты попала на чужую планету! – Она отбросила назад волосы и взяла у Равика полную рюмку. – Не знаю, почему я говорю об этом. Мне этого вовсе не хочется. Может быть, оттого, что последние дни я была немой. Может быть, оттого, что сегодня в первый раз… – Она запнулась. – Не слушайте меня…
– Я пью, – ответил Равик. – Говорите все, что хотите. Сейчас ночь. Никто вас не слышит. Я слушаю самого себя. Утром все позабудется.
Он откинулся на спинку шезлонга. Где-то шумел водопровод. Изредка пощелкивало в батарее отопления. В окно мягкими пальцами стучался дождь.
– Когда возвращаешься и гасишь свет… и темнота оглушает тебя, словно маска с хлороформом… Тогда снова включаешь свет и смотришь, смотришь в одну точку…
Я уже, конечно, пьян, подумал Равик. Сегодня почему-то раньше обычного. В чем дело? Полумрак? Или и то и другое? Но это уже не прежняя женщина – невзрачная и поблекшая. Она какая-то другая. Вдруг появились глаза. И лицо. Что-то на меня глядит… Должно быть, тени… Их озаряют сполохи нежного пламени в моей голове… Первые отблески хмеля.
Равик не слушал, что говорила Жоан Маду. Он все это знал и не хотел больше знать. Одиночество – извечный рефрен жизни. Оно не хуже и не лучше, чем многое другое. О нем лишь чересчур много говорят. Человек одинок всегда и никогда. Вдруг где-то в мглистой дымке зазвучала скрипка. Загородный ресторан на зеленых холмах Будапешта. Удушливый аромат каштанов. Вечер. И, – как юные совы, примостившиеся на плечах, – мечты с глазами, светлеющими в сумерках. Ночь, которая никак не может стать ночью. Час, когда все женщины красивы. Вечер, как огромная бабочка, распластал широкие коричневые крылья…
Он поднял глаза.
– Спасибо, – сказала Жоан.
– За что?
– За то, что вы дали выговориться, не слушая меня. Это было хорошо. Я в этом нуждалась.
Равик кивнул, он заметил, что ее рюмка снова пуста.
– Хорошо, – сказал он. – Я оставлю вам бутылку.
Он встал. Комната. Женщина. Больше ничего. Бледное лицо, в котором уже ничто не светилось.
– Вы хотите идти? – спросила Жоан. Она оглянулась, точно в комнате кто-то прятался.
– Вот адрес Морозова. И его имя, чтобы вы не забыли. Завтра вечером, в девять. – Равик записал все на бланке для рецепта, вырвал листок из блокнота и положил на чемодан.
Жоан встала и взяла плащ и берет. Равик посмотрел на нее.
– Можете меня не провожать.
– Я не собираюсь. Только не хочу оставаться здесь. Не сейчас. Поброжу еще немного.
– Все равно придется вернуться. И опять будет то же самое. Не лучше ли остаться? Ведь самое трудное осталось позади.
– Скоро утро. Когда я вернусь, уже будет утро, и жить станет проще.
Равик подошел к окну. Дождь лил не переставая. В желтом свете фонарей его мокрые серые нити извивались на ветру.
– Вот что, – сказал он. – Выпьем еще по рюмке, и ложитесь спать. Погода не для прогулок.
Он взял бутылку. Неожиданно Жоан вплотную придвинулась к нему.
– Не оставляй меня здесь, – быстро и горячо заговорила она, и он почувствовал ее дыхание. – Не оставляй меня здесь одну… Только не сегодня. Я не знаю, что со мной такое, но только не сегодня! Завтра наберусь мужества, но сегодня не могу… Я измучена, надломлена, разбита и теряю последние силы… Не надо было уводить меня отсюда сегодня, именно сегодня… Теперь я не вынесу одиночества…
Равик осторожно поставил бутылку на стол и высвободил свою руку.
– Дитя, – сказал он. – Рано или поздно все мы должны привыкнуть к этому. – Он посмотрел на шезлонг. – Могу прилечь и здесь. Нет смысла идти куда-то еще. Для сна осталось несколько часов. В девять утра у меня операция. Тут можно спать не хуже, чем дома. Мне не впервые нести ночную вахту. Понимаете меня?
Она кивнула, но не отодвинулась от него.
– В половине восьмого мне надо уйти. Чертовски рано. Еще разбужу вас.
– Не важно. Я встану и приготовлю вам завтрак…
– Ничего вы не будете для меня готовить. Позавтракаю в ближайшем кафе. Как простой скромный рабочий. Кофе с ромом и булочка. Остальное – по приходе в клинику. Хорошо бы попросить Эжени приготовить ванну… Ладно, останемся здесь. Две души, затерявшиеся в ноябре. Спите на кровати. Если хотите, я побуду у старика портье, пока вы уляжетесь.
– Не надо, – сказала Жоан.
– Я не сбегу. К тому же нам нужно еще кое-что – подушки, одеяло и прочее.
– Я могу позвонить.
– И я могу. – Равик потянулся к звонку. – Лучше, если это сделает мужчина.
Портье не заставил себя долго ждать. В руке у него была бутылка коньяку.
– Вы переоцениваете наши возможности, – сказал Равик. – Премного благодарен. Но мы – люди послевоенного поколения. Принесите одеяло, подушку и пару простынь. Я вынужден заночевать здесь. На улице слишком холодно, и дождю конца не видно. А я только позавчера встал с постели после крупозного воспаления легких. Можете все это сделать?
– Разумеется, мсье. Я и сам хотел это предложить.
– Хорошо. – Равик закурил сигарету. – Я выйду в коридор. Произведу смотр обуви перед дверями. Мой любимый вид спорта. Не сбегу, – сказал он, уловив взгляд Жоан. – Я не Иосиф Прекрасный. Не брошу свое пальто на произвол судьбы.
Портье появился в коридоре с постельным бельем. Увидев Равика, он остановился. Его лицо просияло.
– Такое не часто встретишь, – сказал он.
– И со мною это не часто случается. Только в дни рождения и на Рождество. Давайте вещи. Отнесу их сам. А это что?
– Грелка. Ведь у вас было воспаление легких.
– Чудесно. Но я согреваю свои легкие коньяком. – Равик достал из кармана несколько кредиток.
– Мсье, у вас, конечно, нет пижамы. Могу одолжить.
– Спасибо, дорогой. – Равик посмотрел на старика. – Только она наверняка будет мне мала.
– Что вы, как раз впору придется. Совершенно новая. Скажу по секрету – получил в подарок от одного американца. А он – от одной дамы. Я таких вещей не ношу. Только ночные рубашки. А пижама совершенно новая, мсье.
– Ладно. Тащите. Посмотрим.
Равик ждал в коридоре. Перед дверями стояли три пары обуви. Пара закрытых ботинок с растяжным резиновым верхом. Из-за двери доносился могучий храп. У другой двери были выставлены коричневые мужские туфли и дамские лакированные полусапожки на высоких каблуках и с пуговками.
Они казались странно одинокими и покинутыми, хоть и стояли рядом.
Портье принес пижаму. Это была не пижама, а мечта. Синий искусственный шелк в золотых звездах. С минуту Равик, совершенно онемев, смотрел на нее. Он хорошо понимал американца.
– Роскошная вещь, правда? – с гордостью спросил портье.
Пижама в самом деле была новой и даже упакована в фирменную картонку «Магазэн дю Лувр», где ее купили.
– Жаль, – сказал Равик. – Хотелось бы мне увидеть даму, которая выбрала ее.
– На одну ночь пижама ваша, мсье. Вам вовсе не обязательно ее покупать.
– Сколько за прокат?
– Сколько дадите.
Равик сунул руку в карман.
– Ну что вы, мсье, слишком много, – сказал портье.
– Вы не француз?
– Француз. Из Сан-Назера.
– Значит, общение с американцами испортило вас. А кроме того, за такую пижаму сколько ни дай – все мало.
– Рад, что она вам понравилась; Спокойной ночи, мсье. Завтра спрошу ее у дамы.
– Сам верну завтра утром. Разбудите меня в половине восьмого. Только стучите тихо. Я услышу… Спокойной ночи.
– Видите, – обратился Равик к Жоан, показывая пижаму. – Костюм для Деда-Мороза. Ваш портье волшебник. Сейчас облачусь в эту штуку. Не надо бояться быть смешным. Впрочем, для этого требуется не только мужество, но и известная непринужденность.
Он постелил себе на шезлонге. Ему было безразлично, где спать – в своем отеле или здесь. В коридоре он обнаружил сносную ванную, а портье дал ему новую зубную щетку. Все остальное было не важно. Жоан была для него чем-то вроде пациентки.
Он налил полный стакан коньяку и вместе с рюмкой поставил у кровати.
– Надеюсь, вам этого хватит, – сказал он. – Так проще. Мне не придется вставать и наливать вам снова и снова. Бутылку и другую рюмку забираю себе.
– Рюмка мне не нужна. Могу пить из стакана.
– Тем лучше.
Равик улегся на шезлонге. Ему понравилось, что женщина перестала опекать его. Она добилась своего и теперь, слава Богу, не обременяла его чрезмерными проявлениями гостеприимства.
Он налил себе полную рюмку и поставил бутылку на пол.
– Салют!
– Салют! Благодарю вас.
– Все в порядке. Меня и так не очень-то тянуло под дождь.
– Он еще не кончился?
– Нет.
Сквозь тишину с улицы доносился тихий стук, словно в комнату пыталось пробраться нечто серое, безутешное, бесформенное, нечто более печальное, чем сама печаль… Какое-то далекое, безликое воспоминание, бесконечная волна, которая, прихлынув, хочет отнять и похоронить то, что когда-то выплеснула па маленький остров и забыла на нем, – крупицу человека, света, мысли.
– В такую ночь хорошо пить.
– Да. И плохо быть одному.
Равик немного помолчал.
– К этому всем нам пришлось привыкать, – сказал он затем. – То, что некогда связывало нас, теперь разрушено. Мы рассыпались, как стеклянные бусы с порвавшейся нитки. Ничто уже не прочно. – Он снова наполнил рюмку. – Мальчиком однажды ночью я спал на лугу. Было лето, на небе ни облачка. Перед тем как заснуть, я смотрел на Орион, он висел далеко на горизонте, над лесом. Потом среди ночи я проснулся и вдруг вижу – Орион прямо надо мной. Я запомнил это на всю жизнь. В школе я учил, что Земля – планета и вращается вокруг своей оси, но воспринял это отвлеченно, как-то по-книжному, никогда над этим не задумываясь. А тут я впервые ощутил, что это действительно так. Почувствовал, как Земля бесшумно летит в неимоверно огромном пространстве. Я почувствовал это с такой силой, что вцепился в траву, боялся – снесет. Видимо, это произошло потому, что, очнувшись от глубокого сна, на мгновение покинутый памятью и привычкой, я увидел перед собой громадное, сместившееся небо. Внезапно земля оказалась для меня недостаточно надежной… С тех пор она такой и осталась.
Он выпил свою рюмку.
– Это кое-что усложняет, но многое и облегчает. – Он посмотрел в сторону Жоан Маду. – Вы, вероятно, уже совсем спите. Если устали, не отвечайте.
– Еще не сплю. Но скоро засну. Какая-то часть во мне бодрствует. Она холодна и никак не заснет.
Равик поставил бутылку на пол. Тепло комнаты бурой усталостью просачивалось в него. Набегали тени. Взмахи крыльев. Чужая комната. Ночь… А на улице, как далекая барабанная дробь, монотонный стук дождя… слабо освещенная хижина на краю хаоса, крохотный огонек, бессмысленно мерцающий в пустыне, чье-то лицо, глядя в которое говоришь и говоришь…
– А вы это когда-нибудь чувствовали? – спросил он.
Она помолчала.
– Да. Только не так. По-другому. Когда я целыми днями ни с кем не разговаривала и бродила по ночам, и кругом были люди, и они чем-то занимались и куда-то шли, и у них был свой дом… Только у меня ничего… Тогда все постепенно становилось нереальным… будто я утонула и бреду под водой по чужому городу…
Кто-то поднялся по лестнице. Щелкнул замок, хлопнула дверь. Сразу же глухо загудел водопровод.
– Зачем оставаться в Париже, если у вас тут никого нет? – спросил Равик, почти засыпая.
– Не знаю. А куда мне деваться?
– Вам некуда вернуться?
– Нет. Возврата нет ни для кого. Никуда.
Порыв ветра швырнул тяжелые струи в стекло.
– Зачем же вы приехали в Париж? – спросил Равик.
Жоан ответила не сразу. Он решил, что она уже заснула.
– Рачинский приехал со мной в Париж, потому что мы хотели расстаться, – сказала она наконец.
Равик не удивился ответу. Есть часы, когда не удивляешься ничему. Человека, вернувшегося в номер напротив, начало рвать. Сквозь дверь доносились приглушенные стоны.
– С чего же было так отчаиваться? – спросил Равик.
– Потому что он умер! Умер! Был – и вдруг не стало! Не вернуть! Никогда! Умер! Уже никогда ничего не сделать!.. Неужели вы не понимаете? – Жоан приподнялась на локте, пристально всматриваясь в Равика.
Потому что он ушел прежде, чем ты смогла уйти от него, подумал Равик, потому что он оставил тебя одну прежде, чем ты была к этому подготовлена.
– Я… я должна была относиться к нему иначе… я была…
– Забудьте об этом. Раскаяние – самая бесполезная вещь на свете. Вернуть ничего нельзя. Ничего нельзя исправить. Иначе все мы были бы святыми. Жизнь не имела в виду сделать нас совершенными. Тому, кто совершенен, место в музее.
Жоан ничего не ответила. Равик увидел, что она отпила глоток и снова откинулась на подушку. Было что-то еще… но он слишком устал, чтобы думать. Впрочем, ему все было безразлично. Хотелось спать.
Утром предстояла операция. Остальное его не касалось. Он поставил пустую рюмку на пол, рядом с бутылкой. Странно, где только иной раз не приземлишься, подумал он.
