Чего только не пишут об этом человеке! Робеспьер – неподкупный герой. Робеспьер – кровавый злодей, который отправил на гильотину тысячи людей, включая своих друзей.

Он прожил всего 36 лет. Сделал за это время очень много. И был убежден, что поступает хорошо. Он говорил: «Террор есть не что иное, как быстрая, строгая и непреклонная справедливость; тем самым он является проявлением добродетели». Подумать только: он не просто не сожалел о злодействах – он объявлял их добродетелью!

В 1836 году в статье, посвященной Радищеву, А. С. Пушкин назвал Робеспьера «сентиментальным тигром». Эта оценка удивительно точна и глубока.

Максимилиан Робеспьер родился в 1758 году в небольшом, ничем не выдающемся французском провинциальном городке Аррасе. Происходил из судейского сословия. Вырос в благополучной патрицианской – так ее называли – семье, жившей торговлей и пользовавшейся уважением в городе. В семье было четверо детей, старший из которых – Мари Исидор Максимилиан. Мать была простого происхождения – дочь пивовара. А вот дед и прадед по отцовской линии подписывались иногда для солидности «де Робеспьер». Граница между дворянским и недворянским статусом во Франции на рубеже Нового времени стала уже размытой. Дворянство можно было купить. Но все-таки «де» по-прежнему звучало красиво. Пока не заработала гильотина.

До семи лет детство Робеспьера было безоблачным. Но потом умерла его мать, а отец – Франсуа Робеспьер – по невыясненным причинам покинул Францию, поселился в Германии, где и умер. Детей своих он больше не видел. Так при живом отце Максимилиан сделался круглым сиротой.

Он, старший, оказался, как и остальные трое детей, на попечении деда. И в ранней юности был одинок и беден. Что ему оставалось? Пробиваться самому. И он пробивался. В колледже Арраса он учился отлично. В 1769 году деду удалось отправить его, добившись для него стипендии, в Париж, в колледж Людовика Великого. Там готовили юношей для поступления на юридический факультет Сорбонны. Это означало хорошую карьеру. В предгрозовых тучах приближавшейся французской революции юристы очень ценились. Многие из них, хорошо разбиравшиеся в том, что такое справедливость и несправедливость, пополнили ряды революционеров. Максимилиан всегда был отличником.

Юношеские увлечения Робеспьера – юриспруденция и литература. Он зачитывался трудами французских просветителей. Их читали все мыслящие люди эпохи. Но Робеспьер не просто читал – из Жан Жака Руссо, этого теоретика золотого века человечества, он сотворил себе кумира. Кстати, престарелый уже Руссо виделся с Робеспьером и был поражен его личностью.

Читал Робеспьер и кое-что из античной литературы и сам писал стихи, следуя, по словам историка А. З. Манфреда, «условной манерности сентиментализма».

Завершив обучение, Робеспьер вернулся к себе в провинцию и занялся адвокатской практикой. Защищал кого-то из обездоленных – вполне в духе Руссо. Одевался скромно, но со вкусом. Посвящал стихи дамам Арраса.

В 1789 году за литературные успехи, ум и эрудицию он был избран руководителем Академии Арраса. Это, конечно, не Академия наук в современном понимании, скорее интеллектуальный кружок.

Казалось бы, в этой обычной, скромной жизни не предвиделось никаких изменений. Но случилось неотвратимое – нечто вроде тайфуна, то, что называется революцией.

Во Франции она была неизбежна. Более 40 лет на троне оставался Людовик XV, чье правление было угнетающим, развратным и обернулось множеством неудач во внутренней и внешней политике. Попытки реформировать налоговую систему завершились крахом. Возник чудовищный контраст между бесновавшимся от богатства версальским двором и все углублявшейся нищетой основной массы населения. А между ними крепло, богатело сословие буржуазии, лишенное тех привилегий, которые почему-то достались бездельникам-аристократам.

Первые зарницы революции были заметны и в Аррасе. Собрались местные Штаты (со времен Средневековья – орган самоуправления), куда был избрал и Робеспьер. Это естественно. Он человек с парижским образованием, достойный, скромный, нормальный буржуа; в нем нет пока никаких признаков будущего пламенного революционера. Между прочим, он долго был противником смертной казни. Даже накануне решения Конвента о казни Людовика XVI Робеспьер колебался. Он не без оснований предполагал, что, когда слетит голова короля и рухнет сам институт монархии, новое сословие буржуазии станет еще страшнее. Ибо в духе учения Руссо он безоговорочно считал богатство подлостью. А достоинствами называл бедность и благородство. На этом черно-белом противопоставлении строилось все его мировидение.

Первые выступления Робеспьера в Штатах Арраса оказались совершенно неудачными. Голос у него был тихий, но неприятный. А ведь во Франции уже звучали раскаты мощного голоса Оноре Мирабо, этого революционера из аристократов. Уже оказывал магическое действие на публику обладавший поразительной внутренней энергией Жорж Дантон. И менее обаятельный Робеспьер впечатления своими первыми речами не произвел, хотя высказывался в пользу прогрессивных начинаний. Например, он поддерживал введение всеобщего избирательного права. Он знал великое наследие века Просвещения: труды Монтескье, Вольтера, Дидро, д’Аламбера, Руссо и других.

С такими идеями он прибыл в Париж как депутат Генеральных штатов от Арраса. Парламент был созван королем летом 1789 года в последней попытке остановить крах французской монархии. Институт Генеральных штатов существовал с 1302 года как опора, но и ограничитель королевской власти. Они не созывались на протяжении последних 175 лет. Теперь же они возродились как символ возможного парламентаризма.

С созывом Генеральных штатов связан замечательный эпизод, с которого началось их преображение в Конвент – высший орган управления революционной Франции. В традициях феодализма депутаты верхней палаты, аристократы, должны были входить во дворец через парадную дверь, а третье сословие – через черный ход. А ведь у некоторых из тех, кому надлежало пользоваться черным ходом, были в распоряжении огромные деньги. И эта последняя капля, кажущаяся мелочью, взорвала ситуацию. Депутаты от третьего сословия, пройдя через черный ход в отведенный им зал – зал для игры в мяч, объявили себя Национальным собранием.

Так началась Великая французская революция, и вместе с ней появился великий революционер Максимилиан Робеспьер. У него почти не было личной жизни. Зато была жизнь в революции и фанатичная вера в то, что прямо сейчас, прямо здесь, именно во Франции, свершится переход всего человечества к счастливому будущему. Он даже писал о том, что французы, благодаря революционным событиям, которые происходят в стране, идут впереди всего человечества.

14 июля 1789 года народ в очень пестром составе – от санкюлотов (городских бедняков) до представителей зажиточных слоев – штурмовал знаменитую королевскую тюрьму Бастилию, разнес ее и вышвырнул архивы, которые там находились, как символ крушения монархии.

Робеспьер во всем этом не участвовал. Он никогда не участвовал ни в одном конкретном революционном событии. Всегда о них только писал. Во время следующих народных выступлений он скрывался, опасаясь репрессий. Потом появлялись его записки и призывы двигаться дальше. И никто никогда его в этом не упрекнул. Баррикады – для тех, кто исполняет. А он мыслитель.

Очень скоро наступило время, когда его радикальные речи, даже произнесенные тихим голосом, стали привлекать внимание. Он вошел в состав Учредительного собрания, намеревавшегося учредить новую Францию. Здесь он оказался рядом с такими людьми, как Марат, Дантон, Сен-Жюст. Многие из них были гораздо ярче, чем он. Но и их недостатки, слабости, ошибки высвечивались ярче, чем у этого тихого, аскетичного, всегда последовательного Робеспьера.

Он придавал большое значение тому, что сегодня называют «имидж». Всегда один и тот же поношенный костюм подчеркивал его добродетельность. Эти черты внешнего аскетизма так узнаваемы в В. И. Ленине, который восхищался Робеспьером и во многом откровенно ему подражал.

Речи Робеспьера становились все более красочными, пестрели афористичными образами, не громогласными, но потрясающими по сути. Например: «Во Франции остались лишь две партии: народ и его враги». Здесь уже видна основа будущего террора. Потому что все, кто не с нами, те против нас, – говорит бывший противник смертной казни. В конце концов, Робеспьер высказался за казнь Людовика XVI, состоявшуюся 21 января 1793 года.

Идея диктатуры восходила к Античности, прежде всего Древней Спарте и Древнему Риму. Было в ней и романтическое начало. Утверждалось, что в минуты перелома в жизни народа, в минуты великой опасности надо вводить временную диктатуру. Так считали якобинцы – те, кто вошли в революцию как члены клуба сторонников конституции и в ходе развития революционных событий превратились в радикальную политическую партию. Они начинали свою общественную деятельность членами некоего Бретонского клуба, который после переезда Учредительного собрания в Париже обосновался в зале бывшей библиотеки доминиканцев, которых во Франции называли якобинцами (jacobins).

Якобинцы устранили фельянов – сторонников конституционной монархии, уничтожили умеренных революционеров жирондистов и установили свой политический режим. Якобинская диктатура несводима к террору. Она сделала немало полезного для Франции и всей Европы: отменила феодальные пережитки; вводя максимумы цен и пытаясь раздать, а когда не получилось – продать часть земли крестьянам, ограничила спекуляцию на том, что люди хотят есть. Якобинцы приняли замечательную, последовательно демократическую Конституцию 1793 года. В ней были закреплены свобода слова, печати, шествий и многие другие. Конституции предшествовала Декларация прав человека и гражданина, в которой утверждалось: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах. Общественные различия могут быть основаны только на общей пользе. Свобода состоит в праве делать все, что не вредит другому. Никто не должен быть тревожим за свои мнения, даже религиозные, лишь бы их проявление не нарушало общественного порядка, установленного законом».

Однако, приняв такую Конституцию, якобинцы поясняют: пока не время воплощать ее в жизнь. Феодальные монархи Европы хотят погасить французскую революцию, начинается интервенция. Действие рождает противодействие. Создано 14 революционных армий. Они героически отражают нашествие извне. Но происходит нечто страшное. Если генерал революционной армии терпит поражение, ему отрубают голову без суда.

В известном якобинском документе «Декрете Национального конвента о врагах народа» от 10 июня 1794 года говорилось: «Революционный трибунал учрежден для того, чтобы наказывать врагов народа». И это всего через пять лет после Декларации прав человека и гражданина! Робеспьер был одним из авторов этого документа. Он и другие якобинцы – Луи-Антуан Сен-Жюст, Жорж Кутон, Филипп Франсуа Леба – были настоящими революционерами, в которых обязательна смесь героизма со злодейством.

Диктатура не ставит перед собой задачи добиваться справедливости – справедливость откладывается на потом, она настанет в будущем золотом веке. Пока же надо покончить с врагами народа. Они перечислены, и это длинный список. Например, те, кто пытается «вызвать упадок духа народа», «развратить общественные нравы». Понятно, что обвинить в этом можно кого угодно. А «наказанием, установленным за все преступления, подлежащие ведению революционного трибунала, является смертная казнь».

В своих речах Робеспьер доказывал, что каждый гражданин обязан донести на врагов народа. У него есть такая фраза: «Основной добродетелью гражданина является недоверие». Он хотел загнать людей к счастью насильственно. Идея свободы мнений была отброшена. Революционная обстановка требовала революционного поведения. И Робеспьер стал символом этой суперреволюционности.

Он был политиком в полном смысле слова. Постепенно другие лидеры революции поддались ее соблазнам. Ведь она дала невиданные возможности: присвоить земли аристократов, продать их с колоссальной выгодой, нажиться на поставках оружия… В эти годы создавались состояния, которые прожили гораздо дольше, чем революция, и расцвели после нее.

А Робеспьера народ называл Неподкупным. В то время как, например, Дантон покупал поместья, властитель дум Робеспьер с августа 1791 года ютился в одной комнате деревянного флигеля при доме столяра Мориса Дюпле на улице Сент-Оноре. Весь Париж знал эту улицу, этого столяра, весь Париж знал, что Робеспьеру можно верить, именно он приведет к счастью.

Он дружил с сыном Мориса Дюпле Симоном, а дочь Дюпле, Элеонора – считалась невестой Робеспьера. Он прогуливался с этой прекрасной девушкой по улице Сент-Оноре, у всех на виду. Правда, брака он так и не заключил, несмотря на то что после революции оформление супружеских отношений было предельно упрощено. Наверное, он боялся обуржуазиться. Для него важно было вступить в брак после окончательной победы революции, уже в золотом царстве. Так он укреплял веру народа в счастливое будущее.

Робеспьер придумал поразительный способ сплотить нацию – учредить культ Верховного Существа. Еще раньше, когда некоторые его соратники предлагали атеистическую программу, у него хватило здравого смысла возражать: он понимал, что это оттолкнет народ. Теперь же он предложил культ нового Верховного Существа, которое якобы открыли французы и под эгидой которого они должны были повести за собой все народы мира. 8 июня 1793 года прошли пышные торжества. Оформлял их знаменитый художник Жак Луи Давид. Все было очень торжественно. Робеспьер – председатель Конвента – возглавлял процессию, в новом голубом фраке, с колосьями в руках. Прежде он вообще не носил фраков. Но в тот момент не боялся выглядеть смешным, веря, что объединит нацию, что все враги будут наконец отринуты и народ пойдет за ним.

Террор оставался, конечно, наиболее действенным способом борьбы с врагами. За полтора месяца 1793 года было вынесено 1285 смертных приговоров. У людей есть такое свойство: им всегда кажется, что репрессии касаются только тех, кто наверху, а простым гражданам ничего не грозит.

Тем не менее, когда террор разрастается, под гильотину идут все подряд.

В приговорах революционного трибунала стал применяться так называемый «принцип амальгамы». Амальгама, как известно, – сплав ртути с другими металлами. На совершенно формальных судебных заседаниях рассматривались дела целых групп людей. В группы объединялись те, кто, например, «пытался развращать нравы народа», и те, кому предъявлялось какое-либо уголовное обвинение. И вся группа получала приговор. А потом всех вместе казнили. Причем могли даже расстрелять из пушек.

Робеспьер шаг за шагом убирал конкурентов, демонстрируя умение маневрировать, потрясающую политическую гибкость. Жака Эбера и эбертистов – всех под нож. И сторонников Жоржа Дантона. Когда пламенного Дантона везли мимо дома Робеспьера на казнь, он прокричал: «Мы скоро встретимся, Максимилиан!» И был абсолютно прав.

Среди приговоренных оказался и Камилл Демулен – школьный друг Робеспьера, с которым они сидели за одной партой в колледже в Аррасе. Робеспьер был шафером на свадьбе Демулена. И вот Камилл в своей газете «Старый кордельер» высказал некоторые сомнения в необходимости террора. Для Робеспьера же террор сделался, видимо, чем-то вроде религии. И он отправил бывшего близкого друга на гильотину.

В последние недели жизни Робеспьер добился казни и тех, кто слева, и тех, кто справа. Оставшиеся сидели и дрожали, потому что он предлагал вновь усилить законы о применении террора. Так что заговор против Робеспьера – это воплощение ни с чем не сравнимого страха. После его казни враги сочинили злорадную эпитафию: «Прохожий, не печалься над моей судьбой. Ты был бы мертв, когда б я был живой». Потрясающе точно.

Все произошло 9–10 термидора 1794 года. Члены Конвента объединились перед лицом смерти. Они договорились не давать Робеспьеру высказаться. В шуме, суете его вместе с соратниками арестовали, как до этого случалось с его врагами. Он даже не понял, что такое может быть. Схваченные, якобинцы чуть не вырвались на свободу. Народ Парижа хотел их освободить. Любовь и уважение к Неподкупному все еще были велики. Но якобинцы не смогли этим воспользоваться. Они прекрасно умели говорить – но не действовать. А Робеспьер был лишен возможности произносить речи: случайная (или не вполне случайная) пуля раздробила ему челюсть.

Якобинцев казнили даже не по законам организованного ими террора, а просто без суда. Революция всегда развивается по логике гильотины.