Оценки роли Дантона в истории чрезвычайно противоречивы. Революция, в которой он прославился и проявил себя, была названа Лениным «Великой». Но французы ее великой не считают. Слишком очевидно, что главные преобразования во французском обществе достались слишком дорогой ценой. Французская революция конца XVIII века – прежде всего великая трагедия, так будет точнее. И в ней на первых ролях – Жорж Жак Дантон. Причем он был выдающимся, блестящим актером.

О нем и при жизни ходили противоречивые толки. Его называли благородным трибуном, циничным манипулятором, революционером и тайным монархистом, а также сторонником реформ и правосудия. Слово «правосудие», правда, с обратным знаком, рефреном звучит в его жизни. Он один из основателей революционных трибуналов, один из организаторов террора… А это, безусловно – полная противоположность правосудию. Остается и множество безответных вопросов, некоторые из которых и сами по себе очень красноречивы, например, крал он революционные деньги или не крал? Брал взятки у всех подряд, начиная с короля, или не брал? Такой человек – этот Жорж Дантон – неординарный, броский. Одной краской его не окрасишь.

В великой драме, называемой Французская революция, роль Дантона вызывает такие же противоречивые чувства, как и оценка его личности. Он, сам великий мастер изречений, на пороге смерти совершенно правильно оценил себя, сказав палачу: «Покажи мою голову народу, после того, как она упадет с плеч, ибо она этого заслуживает». Он знал, что останется в истории, и не ошибся. Хотя начало его жизни этого не предвещало.

Родился он 26 октября 1759 года в маленьком, ничем не примечательном французском городке Арси-сюр-Об, в Шампани. С годами он все больше любил это местечко, тихую речку Об, чудные, девственные леса, безмятежный покой. В последние годы своей жизни Дантон не ведал покоя, но в мечтах стремился к этой тихой родине. Его отец – судейский чиновник, род отца – крестьянский, из Шампани, многие поколения его предков были людьми с мозолистыми, узловатыми руками, тружениками. Чтобы получать здесь хорошие урожаи, нужно было трудиться в поте лица.

Отец очень рано умер, и у Жоржа Дантона появился отчим, мелкий буржуа, на полступеньки выше его отца по социальной лестнице. Мать, Мадлен Камюс, тоже из мелкобуржуазной семьи. Ее он нежно любил всю свою жизнь. Жорж Жак был четвертым ребенком в семье, и детство его не было ничем особым примечательно. Единственно, пожалуй, чем он отличался от всей деревенской ребятни, это большой физической силой и задиристым нравом. Жорж вырос богатырем, способным сразиться с быком и вепрем. Все лицо его было в шрамах и в следах от оспы, которой переболел в детстве. Он был на редкость некрасивым. Все его портреты и гравюры, созданные позже, приукрашивают его облик, но есть первоисточник – рисунок с натуры, сделанный великим Давидом. На этом рисунке мы видим лицо отталкивающе уродливого человека. И, естественно, политические враги, называя Дантона чудовищем, имели в виду не только его нравственные качества. Прозвище «чудовище» к нему очень подходило – он был кряжистым, жилистым, с громовым голосом и изуродованным лицом.

Школу он еле закончил, учиться было неинтересно. Самообразованием он займется потом и преуспеет, а тогда, в 1771 году, его отдали в духовную семинарию города Труа. И это понятно. Для того, чтобы сделать карьеру, четвертому сыну мелкого буржуа в королевстве Франция нужно было или пойти в армию, или встать на путь служения Богу. Выбор небольшой. Ему очень не нравилось в духовной семинарии. Не то чтобы он был как-то особенно антиклерикален, но «попы всяческие меня раздражают, что протестантские, что католические», – говорил он впоследствии. Не нравился ему и культ некоего высшего существа, который насаждали деятели французской революции, он был против всяческих культов и ритуалов. И через год ему удалось вырваться из семинарии, добившись перевода в колледж более светский. Там он занялся античным красноречием и изучением жизни таких мыслителей, как Тит Ливий и Плутарх. Потом ему очень пригодились эти знания, особенно приемы великой античной риторики.

Во время революции сложился культ ораторского искусства. Речи Дантона обращали на себя внимание, тем более что был он одним из самых видных людей революции. А они все тогда старались превзойти друг друга. Вообще внешне революция выглядела как непрерывное состязание ораторов. Если бы не горы погибших, все было бы так безобидно! А главари революции оставались ораторами до последнего шага своей жизни. Уже ступив на плаху, они произносили яркие речи и сорили афоризмами!

Словесный портрет Дантона оставил известный французский историк Мишле: «Страшное лицо циклопа, жестоко изрытое оспой, напоминало лица из деревенских глухих углов, напоминало лукавых земляков добряка Ла Фонтена».

Скажу, кстати, что читать сегодня книги советского времени, посвященные Дантону, и французской революции в целом, трудно без слез, настолько они далеки от реальных событий и их героев. Кроме А. П. Левандовского и А. З. Манфреда, которых читать можно и нужно, все остальные авторы произносят заклинания, восхваляют якобинцев, обязательно стараются «пнуть» Дантона за то, что хотел остановить революцию! Именно за то, за что стоило бы его воспеть…

Итак, колледж кое-как закончен. Как все одаренные провинциальные люди из третьего сословия, Дантон отправился завоевывать Париж. И скоро, скоро зазвучит клич «аристократов – на фонарь!». Но тогда Дантон еще не был революционером, он просто хотел сделать буржуазную карьеру.

В Париже в Королевской прокуратуре ему предложили должность переписчика бумаг, но он сразу проявил свой характер, страшно возмутившись: «Что?! Я появился в Париже не для того, чтобы переписывать бумаги». Интересно, что нанимателю его заявление понравилось. «Люблю наглецов!» – сказал он и взял Дантона к себе на службу чуть более почетную, чем переписывание бумаг.

Очень скоро Жорж понимает, что надо серьезно заняться самообразованием, потому что он – неуч, невежда, и здесь, в Париже, это особенно заметно. Все свободное время он отдает чтению. Его любимыми авторами становятся Монтескье, Руссо и особенно Дидро. Он штудирует знаменитую «Энциклопедию», увлекается блестящими французскими литераторами своей эпохи Корнелем и Мольером, зачитывается Шекспиром. То есть ваяет себя, создает, строит. Но… без университетского диплома настоящую карьеру не сделаешь. Он уезжает в Реймс, откуда подозрительно быстро возвращается уже с вожделенной бумагой. Удивительно, как, в сущности, мало меняется мир! Сегодня «свои университеты» можно пройти даже легче, чем тогда, не надо ездить в Реймс.

После возвращения он ощущает себя уже в ином качестве и решает изменить свою фамилию, теперь он – д’Антон. Приставка «д», которая пишется через апостроф, означает «я – из дворян». Хотя понятно, что никаких оснований для такого заявления у Дантона не было. Если бы он знал, какую роль ему предстоит играть в революции, наверное, он этого бы не сделал. Но революция еще не грянула.

Итак, Жорж Дантон возвращается в Париж и ведет себя очень буржуазно, ничто не предвещает его скорой мимикрии. Даже представить себе невозможно, что этот человек станет одним из вождей грядущей революции. Он очень осмотрительно, выгодно женится. Его жена Изабель – дочь состоятельного владельца ресторана, совсем небедного человека. При этом – брак по любви, она ему нравится, очень мила, хороша собой. И отличное приданое! К тому же у тестя можно занять большие деньги. Для чего? Чтобы приобрести хорошую должность. Должности продавались легально, это была нормальная практика. Так он стал адвокатом при королевских советах. Чем не буржуа?

Что такое королевские советы? Какую стезю он избрал буквально накануне штурма Бастилии? Он помогает консультациями, готовит документы по имущественным вопросам. К нему обращаются буржуа, которые желают закрепить свою собственность, аристократы – чтобы подтвердить свои наследственные права или выиграть что-то в судебном деле. То есть, избрав эту должность, он оказался на страже режима. Принимая на себя новые обязательства, Дантон произнес традиционную адвокатскую речь, тему он сформулировал так: «О политическом и моральном положении страны в отношении к правосудию». Речь завершалась такими словами: «Горе тем, кто провоцирует революцию. Горе тем, кто ее делает». Тогда даже в страшном сне ему не могло присниться, что это о себе говорил он в своей речи.

Ему 28 лет. Молодой, энергичный, полный планов и вполне счастливый, удовлетворенный жизнью. Все сломалось 14 июля 1789 года, в день штурма Бастилии.

Будучи подростком, он мечтал посмотреть на коронацию Людовика XVI, юного короля, на которого вся Франция сначала возлагала большие надежды. «Вот придет к власти молодой Людовик на смену старому и дряхлому, и все будет хорошо» – так думали многие. Он отправился в Реймс со своими приятелями, чтобы увидеть хоть краем глаза это чудесное действие, которое превращало человека вполне обычного в короля, существо божественное. И вдруг – штурм Бастилии. Народ в ярости крушит символ королевского абсолютизма.

В Париже, в районе, где живет Дантон, его замечают и избирают в народную гвардию, которая формируется в помощь революции. И вот он уже капитан отряда. Конечно, страшно видеть революцию – сломалась жизнь, рухнула эпоха, он отдает себе в этом отчет, но… он хочет быть там, где это происходит, хочет стать участником судьбоносных событий.

И очень скоро он заговорит на языке революции, а не на языке юриста, стоящего на страже закона. Нет, теперь все по-другому. Он вступает в якобинский клуб, избирается депутатом Коммуны. Надо сказать, что он с удовольствием обретает себя в ином качестве. Ему нравится активная позиция в жизни и собственная роль, которую он оценивает очень высоко, ибо считает себя способным решать судьбы людей и страны. Он искренне верит, что в этой революции родится другая Франция, которая ему, Дантону, умному, способному, умеющему в этой жизни продвигаться, подойдет больше, чем нынешняя. Он впал в это обольщение. И дальше вся его жизнь стала неотделима от основных этапов знаменитой и страшной драмы.

17 июля 1791 года произошло знаменательнейшее событие – массовое выступление народа на Марсовом поле. К революции примкнули поначалу и знатные люди, например граф Мирабо, генерал Лафайет, ставший командующим революционными войсками. И именно Лафайет отдает приказ расстрелять мирную манифестацию. Почему? В революции всем хочется всего и сразу. Почему мы не богатеем, а наоборот, наступает голод? Почему враги со всех сторон обступают революционную Францию? Хотим, чтобы все было, как сказано в гимне – «кто был ничем – тот станет всем». Вот настроения, требования народных масс. И Лафайет приказывает расстрелять мирное шествие.

Дантона в этом шествии не было. Есть версия, что он был в Англии и вел переговоры с теми, кто впоследствии будет пытаться приостановить революцию. Но, вернувшись, он снова включается в революционную деятельность. Его избирают заместителем прокурора Коммуны. В это время Людовик XVI «играет» с революцией в безнадежную игру, заявляет, например, что станет гарантом новой революционной конституции… Эти заявления смехотворны, однако Дантон все еще возлагает надежды на королевскую власть.

В сущности, он монархист. Интересно, что его соратники всегда подозревали, что это именно так, несмотря на всю его кипучую и страстную революционную демагогию. Хотя и заявлял он постоянно – «я имел счастье родиться не в среде привилегированных», его мечтой было оказаться как раз в этой среде, но раз уж не довелось, то лучше всего заявить, что «не больно-то хотелось». Высокого мнения о себе был этот человек. Вот что он писал: «Я сохранил всю свою природную силу, создал сам свое общественное положение, не переставая при этом доказывать, как в частной жизни, так и в избранной мною профессии, что я умело соединяю хладнокровие и разум с душевным жаром и твердостью характера». И это мнение он словно внушал окружающим. Из заместителя прокурора он становится министром юстиции революционного правительства. Трагический поворот судьбы, но он так этого и не понял.

Быть министром юстиции, заведовать правосудием в революционную пору, в эпоху беззакония – что может быть трагичнее и страшнее? Неудобства своего положения он скоро, однако, ощутит. Дело в том, что гаранта конституции из короля не получилось, дни Людовика были сочтены, близилась его казнь. Для Дантона это огромное испытание, он не хочет казни короля, внутренне не может ее допустить, но до обморока боится заявить об этом. Да и протестовать невозможно, иначе угодишь на гильотину. Он занимает очень неопределенную позицию, медлит, выжидает.

А пока он, министр юстиции, становится инициатором одного важнейшего и демократичнейшего закона – отмены имущественного ценза при выборах. Согласно новому постановлению, все мужское население страны, достигшее определенного возраста, имело возможность выражать свое мнение. До этого существовал строжайший имущественный ценз, принятый жирондистами на первом этапе французской революции. Это был разумный шаг, хотя и в революционном направлении.

Однако именно в это время пошла молва о том, что Дантон берет взятки. Он покупает в родном Арси замок и несколько домов. Откуда у него деньги? Когда Дантону были предъявлены официальные обвинения, а это случилось перед самым его падением, он ответил весьма художественно: «Я продавался не фактически. Я, люди моего покроя неоценимы, их нельзя купить».

Есть разнообразные версии, откуда у него взялись деньги. Самое простое объяснение – он брал взятки от английского правительства и от французских роялистов. Есть более сложное – якобы при расходовании средств революционного государства кое-что уходило через министерство юстиции на секретные нужды революции. А за этим могло скрываться все что угодно. Но есть и еще одна версия, на мой взгляд, самая подходящая и здравая. Дантон брал деньги у тех, кто хотел подкупить его, привлечь на свою сторону в качестве союзника. Деньги-то он брал, но не выполнял до конца то, что обещал, не становился послушным орудием тех, кто давал взятку. Короче говоря, оставался при этом Дантоном. Он мог сказать о себе: «Я беру деньги, но это не значит, что я куплен». Более определенных ответов на вопрос, откуда у него эти колоссальные суммы, не существует.

Он совершал покупки совершенно открыто, переписывая приобретаемое имущество на имя какого-то родственника, сестры например. Известные по любым временам приемы! Чтобы доказать, что это ложь, подлог, нужны были специальные комиссии, тщательные расследования. В то время, конечно, было не до разбирательств. И те сторонники Дантона, которые указывали на отсутствие документов, подтверждающих его взяточничество, были абсолютно правы. Таких документов не было. Но правда и то, что деньги у него, человека совсем небогатого, появились огромные.

Сделаем еще один шаг в сторону и посмотрим на Жоржа Дантона в обыденной жизни. У него умирает любимая жена, Изабель, мать его троих детей. А Дантон в это время ездит по Франции, помогает в наборе армии. Опоздав дня на четыре на похороны, он приказал эксгумировать тело супруги, порыдал над ним, а через три неполных месяца женился на новой красавице. Вот и вся любовь!

Девушка была необычайно хороша собой, и Дантон потерял голову. Причем сложность была в том, что его возлюбленная ненавидела революцию. Более того – она не любила Дантона. Но отказать всемогущему министру юстиции, который без всяких затруднений может послать на плаху всю ее семью, было невозможно. И она поставила ему, казалось бы, невыполнимое условие – исповедаться перед не присягнувшим революции священником. Таких священников не было, их всех казнили, поэтому она была совершенно уверена – она не станет его женой, к счастью для себя, никогда.

Увы, она недооценила Дантона. Он с помощью тайной полиции находит такого священника, приглашает его к себе в дом, исповедуется ему и получает благословение – он, неверующий! – на брак с Лиз. Любовь! Крепкий человек Жорж Дантон! Достаточно было одного доноса Робеспьеру, и голова Дантона слетела бы с плеч. Он это знал, но был отчаянно смел.

Смелость его не ограничивалась делами личными. И в своей общественной, революционной деятельности он, человек порывистый, эмоциональный, проявлял недюжинную смелость и изворотливость, пытаясь примирить правосудие и революцию. Это было очень опасно. 1792 год, он министр юстиции. Идет борьба между умеренным крылом революции и крайними. В данный момент крайние – это оголтелые якобинцы. Но несмотря ни на что Дантон обращается к народу: «Вы сделали то, что нужно, теперь остановитесь! Остановитесь! Восстание кончилось, начался Закон. И я – ваш защитник, я являюсь его олицетворением. Вас никто не тронет. Я, министр юстиции, отвечаю за все».

Конечно, эту страшную, ожесточенную схватку, с каждым днем только усиливающуюся, остановить было невозможно, и взывать к народу было наивно. Верил ли он в свои призывы? Он хотел верить и хотел остановить эту машину смерти – это главное.

В 1792 году Париж оказался в кольце врагов. Прусская армия наступает, она уже рядом. Англия и антифранцузская Испания ее поддерживают. Родина в опасности. Что предлагает Дантон? Что предпринимает? Две совершенно противоположных меры. Он произносит речь, которая осталась в истории и обессмертила его имя. «Смелость, смелость и еще раз смелость, – говорит он, – и Франция будет спасена. Всем встать стеной вокруг Парижа и защитить его». Это лозунг человека страстного, неравнодушного, отчаянно любящего родину и боящегося ее потерять. Но тут же как министр юстиции, он обещает смертную казнь всем, кто уклонится от участия в обороне. Всем и сразу. И вот тут начинаются массовые казни без всякого суда. Говорят, было казнено до полутора тысяч человек. И это означало, что в стране напрочь отсутствовал закон, вообще не было никакой юстиции, правосудия. А министр юстиции стал главой революционной толпы, трибуном, глашатаем. Только сейчас Дантон понял, что оказывается, совсем не желая того, он выбрал сторону баррикад. Раньше он еще надеялся, что «чаша сия» его минует, он не был внутренне готов встать на сторону толпы, он никогда не был ее частью и ей не принадлежал. И действия его были вынужденными, они руководили Дантоном, а не он ими. Таковы законы игры, коль скоро ты взялся играть.

А толпа, эта страшная толпа, на чьей стороне Дантон так неожиданно оказался, все толкала и толкала революцию вперед, не желая останавливаться. Народные массы требовали, диктовали условия. Хотя кое-что уже было сделано: введены ограничения цен на хлеб, отменен имущественный ценз при выборах, но машина была запущена, и остановить ее бешеное движение разумными мерами уже невозможно.

Дантон никогда не являлся вождем народных масс или вождем так называемых «бешеных». Наоборот, в 1793 году, на пороге якобинской диктатуры, он получает новое прозвище – «Снисходительный». Прозвище оскорбительное для того времени, более того – смертельно опасное. Потому что – к чему он снисходителен? Ах, он и его сторонники против казни жирондистов? Против того, чтобы гильотина стучала непрерывно? Они хотят пауз в этом изумительном звуке? Значит – контрреволюционеры, лютые враги, и путь их на гильотину.

На самом деле Дантону были близки жирондисты – Бриссо, Вернье, Кондорсе, люди умные, образованные и уравновешенные. Но они в заточении, их вот-вот казнят. А по сравнению с Робеспьером, Маратом, Сен-Жюстом, Дантон слишком буржуазен. И действительно, зачем Робеспьеру, этому провинциальному адвокату со склонностью к аскетизму, так поразительно похожему на Владимира Ленина, человека тоже на редкость скромного, всю жизнь проходившего в знаменитой жилетке, ну зачем ему дворцы? Людям такой породы нужно другое. Они получают высшее наслаждение от богатства иного свойства. Власть, неограниченная, абсолютная, возможность распоряжаться жизнями сотен, тысяч, а лучше миллионов людей – вот к чему они стремятся с великим упорством, отрешенностью и талантом, и ничто не может остановить их в грозном напоре. Такие добиваются своего всегда, и им неважно, какова цена победы. А Дантон в последние дни своей жизни говорил: «Мне больше нравится быть гильотинированным, чем гильотинировать других». С таким революцию не сделаешь, он слаб, он «Снисходительный».

Но в 1793 году у них еще альянс, у революции «три головы» – Дантон, Марат и Робеспьер. Марата убивает Шарлотта Корде, подосланная жирондистами. Дантон защищал в свое время Марата, не дал арестовать его в самом начале революции. Робеспьер при первых нападках на Дантона защитил его. Почему? Потому, что в ту минуту ему нужен был Дантон, его жар, чтобы бороться против Эбера и «бешеных», чтобы покончить с ними, срубить им головы. А друзья Дантона и он сам тогда не страшили Робеспьера, они были людьми умеренными, по его-то мнению просто слабыми, не годными для революции.

Однако время стремительно меняло черты на скорбном лике революции. Вот уже и Дантон Робеспьеру не нужен. Зачем? Делить власть? Но разделенная власть – власть не полная. Занавес вот-вот опустится. Друзья предлагают Дантону бежать, он отказывается. Он до самой последней минуты не верит, что Робеспьер осмелится его арестовать, что якобинцы решатся судить его. Робеспьер осмелился. Интересно, что на суде, который конечно, был не настоящим судом, а инсценировкой, как это бывает во времена беззакония, Дантон пытался представить себя решительным революционером, не знающим сомнений. Вот что он говорил перед самым падением занавеса: «Я заговорщик. Мое имя причастно ко всем актам революции – к восстанию, революционной армии, революционным комитетам, Комитету общественного спасения, наконец, к этому трибуналу. Я сам обрек себя на смерть и я – умеренный?!» Был ли он откровенен, искренен до конца или хотел спасти себя, убеждая своих мучителей в том, что было правдой лишь наполовину? Этого уже никогда не узнать.

Когда его вели на казнь, он пытался поднять толпу: ругался, кричал, предавал всех проклятиям. Этот человек проявил редкую силу духа и на плахе. Приговоренных было 15 человек. Его казнили последним, пятнадцатым, он слышал, как 14 раз падал нож гильотины, и видел, как отлетали головы всех его друзей. Дантон сохранял полное самообладание. Перед казнью он хотел поцеловать своего друга, Камилла Демулена, палач сказал: «Запрещено», на что Дантон ответил: «Смешной человек! Кто запретит нашим головам поцеловаться через несколько секунд в корзине?»

Когда его везли мимо дома Робеспьера, он крикнул: «Я жду тебя! Мы скоро встретимся!» Так оно и случилось. Они встретились очень скоро, меньше чем через четыре месяца, причем Робеспьер был казнен уже без всякого суда.