Девять
Кассандра Таннер – второй день моего возвращения

В первую ночь дома я проспала только четыре часа двадцать минут. Проснулась от тревожного кошмара, почувствовала себя неуютно, и после этого мозг уже не смог расслабиться и отдохнуть. Это меня взбесило, потому как я понимала, с чем мне придется столкнуться на следующий день.

Во сне Билл стоял на причале и в вытянутой руке держал над водой ребенка Эммы. Девочка плакала, ее голос будто ножом полосовал мое сердце. Потом он ее отпустил, и малышка скрылась в черной, холодной воде. Эта очаровательная, маленькая, горячо любимая девчушка с белокурыми кудряшками и большими голубыми глазами. Невинное дитя. Плач прекратился, на смену страху пришел ужас, парализовавший ее беззащитное тельце. В момент соприкосновения с водой девочка замерла – от глаз до ног – и все ее члены окоченели. Она даже не могла протянуть руку Биллу, когда он повернулся и стал уходить, обрекая ее на верную смерть.

Когда я проснулась, во мне бушевала такая ярость, что я испугалась, как бы она не взорвалась в груди и не испепелила нас всех. Не сожгла дом дотла вместе с его обитателями. Мной. Миссис Мартин. Мистером Мартином.

Я схватила подушку, как можно глубже зарылась в нее лицом и стала выкрикивать страшные слова, не предназначенные для чужих ушей. Слова ненависти и жестокости. И в тот момент поняла, что даже если ФБР откажется от поисков, я буду и дальше искать Билла и Люси Праттов, пока не найду их и не заставлю за все заплатить.

Потом я замерла и прижала к груди подушку, вспомнив, что когда-то меня так же обнимала Эмма. Попыталась услышать ее голос: Станем делать что хотим и больше не впустим ее в свою жизнь. Плюнем на все, и на том конец. Я почувствовала, что стала успокаиваться, хотя и знала, что так уже не будет никогда. Из этого дома у меня получится уйти, только когда найдут Эмму.

В восемь часов миссис Мартин постучала в дверь моей комнаты. Я сказала, что уже встала, что сейчас приму душ и спущусь. Она ответила, что нашла кое-какую одежду, которая должна быть мне впору, и пообещала оставить ее в ванной. Не забыв сообщить, что это ее собственные вещи, купленные несколько лет назад, когда от стресса, вызванного потерей дочерей, она немного поправилась. Заодно мама принесла кеды Хантера, по виду как раз на меня. Его ступни были меньше моих, поэтому эти кеды мне придется таскать до тех пор, пока она не повезет меня по магазинам.

В девять мы поехали к врачу. Звали его доктор Николс, он наблюдал меня как педиатр всю жизнь, вплоть до момента моего исчезновения. Мама решила, что с ним мне будет спокойно и хорошо, но не учла, что я уже стала женщиной и не позволю ему осматривать меня ниже пояса или прикасаться к груди. Поскольку с нами поехал агент, настаивавший на проведении всестороннего медицинского обследования, я сдала кровь. А также пообещала найти гинеколога, чтобы он меня осмотрел, хотя на тот момент еще не была к этому готова. Я рассказала доктору о том, что месячные у меня регулярные, дабы заверить, что со мной все в порядке; он выразил удовлетворение и сказал, что проблем со здоровьем у меня нет, хотя чтобы убедиться в этом окончательно, нужно дождаться результатов анализа крови. Агент остался недоволен, но я уже была взрослой и они не могли заставить меня что-либо делать против моей воли.

От врача мы поехали сразу к миссис Мартин. Отец уже ждал там. А вместе с ним доктор Уинтер, агент Страусс и женщина-художник, приехавшая нарисовать с моих слов портреты Билла, Люси и шкипера.

На самом деле все происходило совсем не так банально, как я здесь описала. К утру о моем возвращении знал уже весь мир, и машины представителей СМИ растянулись на полмили от съезда на нашу подъездную дорожку. Шумиха была такая же, какую они устроили, когда нашли Элизабет Смарт или тех трех женщин, которых десять лет держали в сексуальном рабстве в Кливленде. Репортеры сняли автомобиль мистера Мартина, когда он повез нас к врачу, некоторые из них поехали за нами и запечатлели меня выходящей из него и направляющейся в кабинет доктора Николса. Внутри все бросились меня обнимать, некоторые медсестры расплакались, причем даже новенькие, видевшие меня впервые. Сам эскулап крепко прижал меня к себе. Потом покачал головой, будто не веря, что я стою перед ним, и прошептал что-то насчет чуда. Я не имела ничего против. Всем улыбалась, не широкой и счастливой, но благодарной и вежливой улыбкой. Зато настоящей. Счастливой ее нельзя было назвать, потому что рядом не было Эммы, а еще потому, что мне хотелось быть не здесь, а где-нибудь в другом месте. Но я действительно была благодарна. Съехавшаяся отовсюду журналистская братия будет держать поиски Эммы в перекрестье прицела. Если благодаря им в обществе к этой истории будет сохраняться интерес, я оденусь как Ширли Тэмпл, а потом что-нибудь спою им и спляшу.

Все без устали развивали теории о том, что произошло между Биллом, Эммой и мной, всем было интересно, сделал ли он нас своими секс-рабынями и выступала ли Люси в его игрищах наблюдателем. Это единственное, что мне запомнилось из истории Элизабет Смарт. Я никого из них не винила, да и вообще мне было наплевать. Не считая себя плохим человеком, я не стала никого судить, кто бы что ни думал.

К тому же было множество разговоров и бесконечных историй о событиях, произошедших в жизни моих близких после нашего исчезновения. Папа в основном рассказывал об Уитте, который женился на милой женщине по имени Эйми. Он теперь жил в Уэстчестере и недавно начал работать юристом, пойдя по стопам матери. Отец поведал, как нас с Эммой им не хватало, как всем было плохо и с каким нетерпением они хотели бы меня увидеть, когда я буду к этому готова. Ну конечно, со мной желали встретиться и Уитт, и тети, и дяди, и бабушка с дедушкой. То же самое я услышала и от миссис Мартин, она тоже без умолку тараторила о тех, кто сейчас, когда новость о моем возвращении стала достоянием гласности, жаждал со мной повидаться. И постоянно то щебетала о своей благотворительной деятельности, то сплетничала о моих друзьях по средней школе, об их мамах, о делах, о разводах и финансовых затруднениях. Но больше всего досталось Хантеру и его подружке, которую мама невзлюбила за то, что эта девчонка запрещала ему приезжать к ним и что ее заботили исключительно деньги, которые он зарабатывал как инвестиционный банкир.

Все эти сведения лились с их уст, наэлектризованных нервной энергией, порожденной моим возвращением. И когда они, наконец, дошли до моего сознания и ворвались в мозг, я испытала настоящий шок. Даже не знаю как еще это можно описать. Мне хотелось зажать уши и больше ничего не слышать. Я понимала – они хотели запереть меня в своем мире и волшебным образом превратить в дочь, которой я стала бы, если бы не исчезла, в молодую женщину, вписывающуюся в их семейные традиции и переживающую вместе с ними все рядовые моменты жизни. Проблема лишь в том, что у меня так не получалось. Я чувствовала себя чужаком, незнакомцем, подслушивающим разговор попутчиков в купе поезда. У меня не было никакого желания быть с ними в настоящем – без Эммы, без свершившегося правосудия. И пока я этого не добьюсь, они не собьют меня с пути истинного своими историями из нормальной жизни.

С моей помощью женщина-художник составила портреты Праттов и шкипера. Сотрудники ФБР также спросили меня о водителе грузовика, поэтому я описала и его. Агент Страусс сказал, что полученные с моей помощью рисунки, помимо прочего, передадут в средства массовой информации. Я разнервничалась, понимая, что каждое слово, сказанное мной художнику, теперь превратится в образы в головах конкретных людей, которые будут выискивать их, идя по улице, стоя в очереди в супермаркете, вглядываясь в лица соседей и друзей. А что, если из-за меня они где-то допустят ошибку?

Утро выдалось долгим. Сначала врач, потом портреты, затем новый рассказ об острове. Какое-то время доктор Уинтер провела со мной наедине. Следователи так и поступают, когда хотят завоевать твое доверие и посмотреть, как ты себя ведешь в окружении новых лиц, а не тех, к кому привыкла.

Я рассказала всем, какое понесла наказание за первую попытку побега, когда гребную лодку прибило обратно к острову и шкипер бросил меня у скал. После этого времени на психологические тесты, запланированные на тот день доктором Уинтер, уже не осталось, хотя миссис Мартин самым настоятельным образом требовала их провести. Я устала и нуждалась в отдыхе. После обеда к нам приехал Хантер.

Мне прекрасно известно, что окружающие говорили обо мне после возвращения – что я казалась им пресной и напрочь лишенной эмоций. Все изумлялись моему поведению, а когда мы с доктором Уинтер остались одни, она объяснила причину повышенного ко мне интереса: очень немногим из них в жизни выпадали испытания, через которые пришлось пройти мне, поэтому они очень пристально наблюдали за тем, что со мной происходит. По ее словам, я в их глазах была чем-то вроде инопланетянина. А когда человек во что-то пристально всматривается, но не видит того, что ожидает или хочет увидеть, несоответствие в его представлении приобретает чуть ли не вселенский масштаб.

Не думаю, что я стала пресной или безучастной. Часто и подолгу плакала и была настолько расстроена, что доктор Николс даже выписал мне успокоительное. В отличие от Эммы, у меня никогда не получалось выплескивать на окружающих свои эмоции. Но это отнюдь не означает, что они во мне никогда не бурлят. Думаю, что к тому моменту, когда мне наконец удалось бежать, мои чувства затмили все, что когда-либо испытывала Эмма. И в то утро мне показалось правильным уткнуться в подушку, чтобы никто ничего не услышал. Я сдерживала их единственно из страха – боялась, что если они вырвутся наружу, случится что-то непоправимое. И делала все от меня зависящее, чтобы невозмутимо размышлять и спокойно подбирать слова. Рассказав историю о первой попытке побега, я была вынуждена выйти из комнаты. Солгала, сказав что хочу попить воды, но на самом деле хотела, чтобы гнев доделал свое дело внутри моего естества и ушел. Нечего им на это смотреть.

Хантер вошел в дом ближе к концу рабочего дня. Когда его машина остановилась на подъездной дорожке, я лежала в постели в комнате для гостей. Но не спала. Не могла, хотя и была измотана до предела. Представлять, как ты что-то делаешь, к примеру бежишь марафон или сто раз качаешь пресс, очень легко. Но только переходя к действию, начинаешь понимать, как это чертовски трудно. А то и невозможно.

Вот что я чувствовала на второй день, дожидаясь в комнате для гостей Хантера с его девушкой.

Отец хотел, чтобы я в тот вечер повидалась с Уиттом и его женой. Но мама уже договорилась с Хантером, и я согласилась. Я должна была его увидеть, хотя и дрожала от страха. Увидеть собственными глазами.

– Касс! – позвала меня мама, стоя у подножия лестницы. – Они уже здесь! Спускайся, маленькая моя!

Я лежала неподвижно, прислушиваясь к звуку ее притворно взволнованного голоса, поднимавшегося вверх по ступеням из гостиной. Слов было не разобрать, но чтобы понять смысл маминых речей, мне было достаточно ее тона – она переходила на него каждый раз, когда думала о чем-то плохом, но вслух говорила хорошее. Я подумала, что осуждаю ее, но это не принесло такого удовлетворения, как раньше, несколько лет назад, когда в моей душе еще не поселилось чувство вины, сделавшее меня лицемеркой. Я встала с постели, причесалась, прополоскала рот эликсиром для зубов и надела вещи миссис Мартин, оказавшиеся мне великоватыми. Потом спустилась вниз, обнялась с Хантером, пожала его девушке руку и выпила чаю. И все время улыбалась, тоже думая о плохом, но говоря только хорошее. Скверные мысли преследовали меня несколько лет, и надеяться на то, что они расстанутся со мной, единственно чтобы облегчить совесть, не приходилось.

Хантер выглядел совсем не таким, каким я его запомнила. Лицо стало более угловатым; нос, скулы и надбровные дуги обострились. На лбу обозначились едва заметные залысины. Он был мускулист и силен. Мама говорила, Хантер якобы ходит в спортивный клуб заниматься тяжелой атлетикой, хотя на самом деле просто дурачит свою подружку. Но по размеру его бицепсов я отчетливо видела, что это правда, по меньшей мере частично. Миссис Мартин убедила себя в этом по той простой причине, что его подружка была очень молода и красива. У нее были длинные, шелковистые белокурые волосы, точеные скулы, глубоко посаженные глаза и большие, пухлые губы. В ее присутствии миссис Мартин переставала быть самой прекрасной женщиной на всем белом свете. Поэтому ей не оставалось ничего другого, кроме как заявить, что Хантер ее обманывает и в действительности совсем не любит.

Хантер пересек комнату и подошел ко мне. Слегка склонив голову и скривившись, будто собирался заплакать. Такие выражения бывают у людей, когда их дети провалят в школе экзамен по правописанию, упадут с лошади или обдерут о тротуар коленки.

– Боже мой! Касс! – воскликнул он.

Я не сдвинулась с места. Сделала глубокий вдох и задержала дыхание на все время, пока он обнимал меня своими новыми ручищами, несколько раз покачнув взад-вперед.

Его девушка тут же ринулась к нам, и я в мгновение ока поняла, почему мама так ее ненавидит.

– Брэнда, – представилась она, когда Хантер еще прижимал меня к себе.

После этого он тут же выпустил меня из объятий.

Я отстранилась, чтобы поздороваться с ней, но вдруг засомневалась. Он не хотел меня отпускать, что показалось мне странным. И никогда раньше так меня не обнимал.

– То, что с вами произошло, Касс, просто ужасно. И Эмма до сих пор на том острове. Даже подумать и то страшно.

Когда мы устроились в гостиной и стали пить чай, я повторила ключевые моменты своей истории. Понимала, что миссис Мартин рассказала мистеру Мартину, а тот передал Хантеру большую часть того, что они услышали, когда меня допрашивали агенты. Тот все качал головой, будто не веря в случившееся и считая это событие самым жутким, о котором ему когда-либо доводилось слышать.

Перед этим я не раз представляла, какой будет моя встреча с Хантером, как представляла встречу с мамой, с отцом и всеми остальными. У меня было достаточно времени об этом поразмышлять. Ни одна из них не прошла так, как я ожидала. Полагаю, это вполне нормально. Первые поцелуи. Окончание школы и диплом. Свадьба. Победы на спортивном поприще. Близкие испытывают совсем не те чувства, которые мы им приписываем, и никогда не идут по пути, какого мы им желаем. В то же время реакция Хантера шокировала меня в той же степени, в какой потрясло поведение миссис Мартин, когда она не узнала меня на пороге своего дома.

С самого начала Эмма для Хантера стала навязчивой идеей. Но поскольку наши семьи породнились, подобная связь приобрела запретный характер, и ему стало хоть волком вой.

Не одна я заметила в его глазах этот отблеск. Его увидел и Уитт, хотя мы с ним данный вопрос никогда не обсуждали. Просто я видела, как в присутствии Хантера его спина становилась прямее, а легкий нрав куда-то исчезал вместе с чувством юмора. Встречаться им приходилось нечасто. Иногда отец присылал Уитта за нами к маме, чтобы забрать на выходные, и тот порой заставал у нас дома Хантера. В другие разы, особенно в теплое время года, уже Хантер приезжал за нами к отцу и виделся с Уиттом.

В то лето, когда Эмма занялась сексом с тем парнем, Джо, которого Хантер привез с собой из школы, – мне тогда было тринадцать, Эмме пятнадцать, Хантеру семнадцать, а Уитт учился на первом курсе колледжа, – в последние две недели августа мы все оказались дома. Хантер устроился в нашем гольф-клубе подносить клюшки и мячи, Уитт на добровольных началах принимал участие в избирательной кампании местного сенатора и жил у отца, а мы с Эммой только-только вернулись из летнего лагеря в Европе и готовились к школе. Сестра стала проявлять знаки внимания к одному мальчику из нашего загородного клуба, и Хантер без устали поднимал его на смех. Мне кажется, случай с Джо минувшей весной ему на пользу не пошел. Ревность Хантера набирала обороты с той же скоростью, с какой всходили семена в саду миссис Мартин.

Они с Эммой почти каждый день ссорились, но потом вместе выпивали и смотрели какой-нибудь фильм в только что отделанном цокольном этаже. Иногда усаживались совсем рядом, и Эмма клала ему на колени голову. Как-то раз мистер Мартин тихонько спустился в подвал. Я сидела на полу на подушках. Эмма с Хантером устроились на диване, она опять положила голову ему на колени, он перебирал ее волосы. Мы смотрели «Сияние», виденное уже много раз, но по-прежнему привлекавшее наше внимание. Мистер Мартин долго стоял и глядел на нас. Они его не заметили, но вот я увидела и замерла, чтобы посмотреть, как он отреагирует, и понять, достаточно ли аморально их поведение для того, чтобы мистер Мартин его пресек. Но он так ничего и не сделал. Просто постоял, посмотрел и незаметно ушел. Помню, в тот момент в голову пришла мысль, что из всех нас я одна сошла с ума. Может в том, что они делали, не было ничего плохого. Хуже того – может, я просто позавидовала, что Хантер любит Эмму больше, чем меня. Может, повторялась ситуация с нашей мамой. Ведь он мне даже не нравился. И вполне возможно, я просто была глупой младшей сестренкой, которой хотелось иметь то же, что было у старшей. Я побежала наверх, взяла у Эммы сигарету, выкурила, выдыхая дым в окно, и возненавидела себя. Потом легла в постель, немного поплакала, воспылала к себе еще большей ненавистью и наконец уснула.

Неделю спустя миссис Мартин и отец устроили жуткий скандал. Мамочка, чей ребенок учился в нашей школе, позвонила им обоим и рассказала о фотографиях Эммы, выложенных в Интернете. Хотя этим ресурсом пользовались все ребята, сайт был новый и не принадлежал крупной компании из числа тех, которые никогда не допускали публикации обнаженных тел и ругательств. Школьники пользовались им, чтобы поливать грязью сверстников и учителей. В школе нам запретили на него заходить, но ни ноутбуки, ни телефоны проверять не стали. На снимках Эмма позировала в черном платье. На каждом из них изображала из себя сексапильную красотку, делая вид, что снимает с плеча лямку.

На одном снимке верхняя половина платья была откинута, а сама она демонстрировала обнаженную грудь. И выглядела на этом фото так, будто смеялась. Когда отец спросил Эмму, кто ее снимал, она ответила, что подруга и что они просто дурачились. Поскольку сестра на тот момент была несовершеннолетней, папа смог привлечь к этому делу полицию и получить у владельцев интернет-ресурса все необходимые сведения. Они проследили IP-адрес и выяснили, что снимки были загружены с компьютера в доме миссис Мартин незадолго до того, как Хантер уехал в свою школу.

Мы все знали: это сделал Хантер. Знали почему. Отец был вне себя от гнева и заявил, что инициирует пересмотр дела об опеке. На что мама ответила ему: Удачи тебе, козел! Но потом все же позвонила своему адвокату, просто так, на всякий случай. Пока это продолжалось, родители перезванивались почти каждый день, ругались, кричали и перекладывали друг на друга вину.

Но лишь напрасно сотрясали воздух.

Новый парень перестал встречаться с Эммой. Сказал, что на этом настояла его мать. Сестра три дня плакала и напрочь отказывалась общаться с Хантером. Говорила, что никогда ему не простит, что возненавидела его до конца жизни и все такое прочее. Эти сотрясания воздуха присоединились к тем, которые издавали родители.

Здравый смысл сохранил только Уитт. Как-то раз он дождался Хантера на парковке гольф-клуба и врезал кулаком по физиономии. Разбил и поставил под глазами два фингала. Но больше всего досталось самолюбию Хантера. Мистер Мартин приехал к моему отцу. Меня там не было, но я слышала две разные версии одной и той же истории. В одной, рассказанной мамой, мистер Мартин схватил папу за шею, прижал к двери и сказал что если Уитт еще раз прикоснется к его сыну, он его убьет. В другой, на которой настаивал папа, мистер Мартин приехал и стал угрожать, но был послан к черту.

Но на этом дело не закончилось. Как-то вечером Хантер подъехал к папиному дому и проткнул Уитту шины. Тот вызвал полицейских, которые впоследствии явились к нам в дом и устроили Хантеру допрос.

Миссис Мартин солгала, сказав, что пасынок всю ночь был дома. Умолчав о том, что в момент, когда это случилось, они с мужем уехали ужинать. Как бы там ни было, полиция не горела желанием враждовать с нашей семьей, поэтому дело закрыли, по сути даже не начав.

Отец опять был вне себя от гнева, но о мести на этот раз не помышлял. Что касается Уитта, то он просто купил себе новые шины. То, что Хантер не понес наказания, не имело никакого значения. Даже когда его нос зажил, а кожа вернула привычный оттенок, его эго получило удар, от которого ему уже было не оправиться. Моему брату этого оказалось достаточно. Я имею в виду настоящему брату.

После того случая я стала отчетливее понимать, насколько глубокие чувства испытывал Хантер к Эмме. Как их ни назови – любовью ли, одержимостью ли, он скорее бы ее убил, чем стал терпеть присутствие рядом с ней кого-то другого. Поэтому сидя в гостиной миссис Мартин по возвращении с острова, слушая вопросы Хантера об Эмме, о том, что с ней, как она выжила, каким образом мы намерены отыскать ее и спасти, слушая и видя, что его участие показное, что он больше не испытывает к моей сестре никаких чувств и ему на нее наплевать, я испытала настоящее потрясение.

Потом перевела взгляд на его девушку, неизменную Брэнду. Посмотрела, как она двигалась, говорила и недовольно надувала губки. И до меня стало постепенно доходить. Она была новым воплощением Эммы. Ухватить картину общим планом, как это умел делать Уитт, мне было трудно. Я хотела все это остановить и заорать: Значит так, да? Значит, все было напрасно? Нам пришлось через все это пройти, в то время как прямо за углом обнаружилась новая Эмма? Не знаю, могла ли я сдержаться. Я сделала приличный глоток воздуха и позволила ему опуститься как можно ниже в легкие – пока они не заболели, пока у меня не закружилась голова.

Когда самая болезненная часть моей истории была исчерпана, Хантер откинулся на спинку дивана, сцепил руки и заложил их за голову. «Стало быть, ты так и не знаешь, кто отец ребенка? Если это случилось в июне, бьюсь об заклад, что это какой-нибудь козел, которого она повстречала в Париже. Мы должны подать в суд на лагерь. Вот что надо сделать. Заставить их выплатить страховку».

Хантер кивнул, соглашаясь с самим собой. Потом продолжил: «Святой Иисус, Касс. Не могу поверить, что это случилось с тобой. Я так обо всем жалею. Мне часто в голову приходила мысль, что я мог бы помешать событиям, приведшим к вашему исчезновению. Но теперь полагаю, что это ошибка».

Я пожала плечами. «Ты ничего не мог сделать».

«Я знаю. Теперь знаю».

В разговор вступил мистер Мартин – впервые с того момента, как мы сели пить чай. «В этой ситуации мы оказались бессильны. Эмма всегда была твердолобая. Делала что хотела, и ни одна живая душа не могла ее остановить. И мы ее все за это любили, хотя из-за своего характера она не раз попадала в переделки».

В тот момент мне захотелось швырнуть ему в лицо чайную чашку. Он ничего не знал о моей сестре, разве что те жалкие сведения, которые почерпнул, шпионя за ней и его дегенератом-сыном, который теперь, с фантастической работой и смазливой подружкой, выдавал себя за совершенство. Мне очень захотелось, чтобы рядом с нами оказалась доктор Уинтер. Она бы точно увидела их насквозь!

Я не разбила ему физиономию, бросив в нее чашку. Вместо этого нашла слова… как нас учили в нашей замечательной школе. «Почему бы каждому из нас не приложить максимум усилий, чтобы ее найти? Тогда мы сможем получить ответы на все наши вопросы. И узнаем, что можно было сделать, чтобы ее спасти».

Миссис Мартин взглянула на мистера Мартина. Как мне показалось, немного нервно. Она открыла глаза – так часто делают, когда хотят адресовать кому-нибудь молчаливый посыл и сказать, что кое-кто в комнате выходит за рамки дозволенного. Я подумала, что это обо мне, и от этого почувствовала себя лучше. Мне очень хотелось выходить за рамки дозволенного. А еще хотелось, чтобы они задумались, на что я способна, и хоть раз испугались, потому как теперь им было не под силу меня контролировать.

Я извинилась, поднялась наверх и легла. Как только я вышла, она стали говорить обо мне. Шепотом, но я все равно его слышала.

Когда в голове прояснилось и гнев улегся, я подумала о Хантере, о том, как он обнял меня, а потом не желал отпускать. Поразмыслила, насколько велика вероятность того, что он обо мне скучал. И относился ко мне лучше, чем мне казалось. Но потом меня озарил проблеск истины, и я, узрев его, улыбнулась. Мне стало лучше, потому как теперь я знала правду.

Хантер думал, что его прошлое исчезло вместе со сводными сестрами в ту ночь три года назад. И вот теперь одна из нас вернулась. Он задержал меня в своих объятиях не потому, что обрадовался моему возвращению домой. Он сделал это по той простой причине, что в самых затаенных уголках своего злого разума надеялся избавиться от меня опять.