Возвращение боли: этимология
После остановки сердца мозг живет еще несколько минут. Этот установленный учеными факт объясняет, почему те, кто был на волосок от смерти, утверждают, что видели, как перед ними с огромной скоростью проносится их жизнь. Искаженные образы, неслышные слова – потому что надо спешить: после этого уже не будет ничего, и наш мозг это знает.
Какие образы возникнут в моем мозгу? Конечно, книги и Мелани. Она ушла еще и потому, что я никогда не ставил ее на первое место. Начнем сначала. «Все будет хорошо» – ее любимая фраза. Она непрерывно повторяла ее; она говорила это даже в тех случаях, когда на улицах Парижа тысячи демонстрантов кричали о своей ненависти. Мне нравилось думать, что присутствие рядом мужчины – мое присутствие – успокаивает ее. На самом деле я совершенно не был в этом уверен. Я был, если можно так сказать, частью ее набора демонстрантки, как подходящая пара обуви или одежда от K-way.
Мелани боролась за все и за всех. За однополые браки, за прием мигрантов, за выдачу законных документов тем, у кого их нет. Это изматывало меня. Не потому, что я не поддерживал идеи, за которые она выступала, наоборот, поддерживал; я уставал просто потому, что заботиться обо всех в конечном счете означает не заботиться ни о ком. И ее демонстрации часто заканчивались бегством, потому что она выбирала только те случаи, когда два лагеря противостояли один другому. Это придавало остроту нашей жизни: по вечерам в кругу друзей мы могли рассказывать, как спаслись от группы скинхедов, спрятавшись в мусорном контейнере азиатского ресторана. Этот случай навсегда поссорил меня с вьетнамскими блинчиками «нэм» и другими блюдами из карамелизованной свинины.
Мелани напоминала мне тех маляров-любителей, которые однажды решают изменить цвета своей квартиры. Здесь положим синюю краску, там красную, эту плоскость покрасим зеленым, здесь будет серый цвет, не слишком темный, чтобы не уменьшить комнату (но как можно уменьшить комнату, не поставив перегородку?), здесь лиловый, здесь коричнево-серый. Через три часа в доме все накрыто чем-нибудь для защиты, но никто уже не чувствует себя в силах покрасить хоть что-то: работы слишком много. Нужно уметь ставить себе достижимые цели, даже если до начала работы они кажутся жалкими. Я однажды предложил Мелани стать крестной матерью маленькой козочки с плоскогорья Ларзак. Это казалось мне осуществимым и мужественным. Никто не интересуется этими маленькими животными. К тому же нам обещали присылать фотографии нашей крестницы, чтобы мы видели, как она растет. Но Мелани ответила резким отказом. Козий сыр, лежавший в холодильнике, на много недель попал под запрет: Мелани считала его провокацией. Лично я видел в нем сладостное воспоминание.
«Все будет хорошо». Значит – Мелани. Наша история на огромной скорости и без конца.
И книги. Слова других, не мои собственные. Все слова Альбера Коэна. Любовь, высокомерие, жалость, красота. Весь Коэн? Нет, надо выбрать. У мозга будет мало времени. Солаль. Пруст тоже, но он такой длинный. Как выбрать? Тогда лучше пусть будет поэт. Сюпервьель. Скачка на коне по пампе. Океан. Тишина. И пустота.
«Я не всегда ухожу в глубь себя один, я увожу с собой много живых существ…»
Я не пошел на назначенную встречу с Яном. Я отложил ее на два дня, чтобы мальчик понял, что я не его слуга. Мне трудно было принять своим сознанием наш последний сеанс. И я – не просто чтец, я желал общаться с другими людьми, делиться мыслями о книгах, которые им советовал.
Я мог дать Яну время на размышление еще и потому, что ко мне обратился мужчина лет пятидесяти, желавший начать сотрудничество. «Сотрудничество» – совместный труд; вот это – верное слово. Новая встреча и немного денег, если все пройдет хорошо. Я даже мог бы заплатить мадам Фарбер, которая только что прислала мне заказное письмо с уведомлением о вручении, сообщая, какую сумму я ей должен. Но я знал эту сумму, 1800 евро. Два месяца просрочки. Гора, которую нужно перейти. Моя квартирная хозяйка заплатила 5 евро за это агрессивное письмо, хотя могла бы бесплатно подсунуть записку под дверь. Заплатила за удовольствие, чтобы письмо вручили официально.
Анна плохо восприняла новость о том, что я задержусь.
– Через два дня? Но Ян был так счастлив видеть вас. Алекс, скажите откровенно: вы ведь вернетесь, да? Я знаю, что последняя встреча прошла плохо, но уверяю вас: больше такого не случится. Не оставляйте нас.
Она боялась, что я откажусь выполнять ее поручение. Снова проводить весь день наедине с сыном в этом ледяном доме. В мире Кафки; в холодном ресторане. И не пробовать ничего из внешнего мира – больше не слышать его звуков, не чувствовать его запахов.
– Конечно, не оставлю, – ответил я. – Я никогда не покидаю человека в пути. Сейчас у меня возникло срочное дело, но не беспокойтесь: я вернусь.
Анна не знала, что я всегда охотно брал на себя роль покинутого. Она надевалась на меня, как идеально подогнанный костюм. Я даже мог бы сказать, что она прирастала к моей коже, становилась ее частью.
До Мелани у меня была Элоиза. Чудесное имя: весь Руссо в семи буквах – «Новая Элоиза». Я полюбил эту девушку еще до того, как увидел. Влюбился в нее, когда преподаватель в университете назвал ее по имени, чтобы передать ей проверенную письменную работу. Элоиза! «О-И» – великолепное сочетание звуков: два гласных как будто обнимают тебя. Имена литературных героинь (снова «о-и») всегда очаровывали меня. Таосер, Береника, Эсмеральда, Кунигунда. Правда, из романа-сказки Вольтера я прочитал только начало.
В тот день моей прекрасной Элоизы (я был уверен, что она красива) не оказалось в аудитории. Она не могла спуститься по ступеням амфитеатра и предстать перед моими глазами. И тогда я назвался ее другом, чтобы забрать сочинение и передать ей позже. Преподаватель согласился на это и, отдавая сочинение, сопроводил его фразой, которая была великолепна своей паузой: «Я доверяю вам, молодой… человек». Элоиза. Все это из-за имени. Через несколько дней после этого я отдал ей сочинение. Я попросил в аудитории: пусть ее предупредят, что незнакомец забрал ее сочинение и хочет вернуть его ей.
Я занял место в самых верхних рядах, чтобы увидеть, кто из девушек станет поворачиваться, ища незнакомца. А также из предосторожности: если бы студентка оказалась уж очень безобразной, я мог бы опустить глаза и сделать вид, что не имею никакого отношения к этой истории. Но Элоиза была прекрасной. Такой же прекрасной, как девушка с картины Вермеера. И наша история началась: я передал ей сочинение по «Пармской обители». А в этом романе есть Клелия.
Конец истории оказался до ужаса банальным. Мы собирались быть вместе до конца наших дней и все такое. Но будущего вместе не получилось. В общем, мы слишком хорошо ели, и оба поглощали кушанья с неудержимым аппетитом. Однажды утром мы заметили, что на столе пусто и в холодильнике тоже. Элоиза ушла за покупками и не вернулась. Невозможно купить любовь, когда ее больше нет. Я потом много лет хранил это сочинение под килограммами книг, среди которых, конечно, был и Руссо. Три балла из двадцати возможных, и красными чернилами – замечание старика-профессора, такого старого, что, казалось, он умрет после часа работы со студентами: «Недостаточно носить имя литературной героини, чтобы писать приятные и умные сочинения».
Надо бы никогда не позволять литературе решать, как нам жить, но для того, кто живет в литературе, это невозможно. Моя мать долго пыталась уберечь меня от этого подводного камня – и не смогла. Когда ребенок осознает, что его родители могут ошибаться, земля уходит у него из-под ног.
Мелани так хотела иметь ребенка. А я боялся той минуты, когда наш ребенок задаст своей матери этот вопрос. Я избегал этой темы. Нас ничто не заставляло торопиться. «Вся жизнь впереди». Настолько впереди, что ее невозможно схватить.
