Подъем
Палата Мелани была на шестом этаже, а дирекция больницы, считая, что 24 декабря будет мало посетителей, решила поставить лифты на техобслуживание. Я много минут прождал перед закрытыми дверями: то решал подняться по лестнице, то отказывался, то снова собирался идти по ней. «В ожидании Годо»: «Что мы здесь делаем, вот о чем мы должны себя спросить. Нам повезло, что мы это знаем».
– Вам на какой этаж? – спросил меня санитар.
– На шестой.
– Да, вам не повезло.
– Я спрашиваю себя, придет ли лифт.
– Не хочу вас разочаровывать, но, по-моему, не придет. Завтра вы все еще будете ждать его здесь.
– Тогда я пойду по лестнице.
– А вы поезжайте со мной на служебном лифте, сегодня вечером работает только он.
– Вы очень любезны.
– Сегодня Рождество.
– А двадцать шестого числа вы бы не предложили мне поехать на этом лифте?
– Вот именно. Вы все отлично поняли. Но не думайте о будущем. Сейчас двадцать четвертое число, и вы поедете со мной.
Санитар повернул ключ в замочной скважине рядом со служебным лифтом. Словно по волшебству открылась дверь, и за ней обнаружилась очень большая кабина – такого размера, чтобы в ней умещались постели пациентов. Санитар пропустил меня вперед и вошел туда вслед за мной с чем-то похожим на магазинную тележку для продуктов, только огромную.
– Вы возите в этой тележке хомяков?
– Если хомяков, то больших. Это коляска для детей. Их сажают внутрь, и они не могут вылезти. Это для операционной. Я бы не хотел ходить за покупками с такой тележкой. Ею нелегко управлять, и колеса останавливаются каждые пять минут.
На четвертом этаже дверь открылась. Санитар начал толкать свое приспособление; оно неподвижно замерло на пороге.
– Я же вам говорил: эта вещь совершенно непрактичная.
Он применил силу и вытолкал тележку наружу.
– Не хотите, чтобы я вам помог?
– Спасибо, я справлюсь. Хороших вам праздников!
– Спасибо. И вам тоже.
И дверь закрылась. Я заметил, что санитар потерял свою связку ключей. Приехав на шестой этаж, я увидел родителей Мелани, напрасно ждавших лифта. Если бы их не терзала тревога из-за болезни дочери, они пошли бы по служебной лестнице. Они прекрасно знали эти места: мать Мелани рожала в Анри-Мондор. Я подошел к ним медленно: боялся, что она предложит мне снова посмотреть в палате видео о рождении Мелани.
– Скорей заходите сюда и поезжайте со мной. Все остальные лифты на техобслуживании. Я отвезу вас вниз.
– Спасибо, Алекс. Мы уже давно…
– Ждете?
– Давно не виделись.
– Это верно. Мы каждый день встречаемся, но не видим друг друга.
– Спасибо, что не оставляешь Мелани.
Они говорили в один голос, словно сорок лет совместной жизни наложили отпечаток на их мозги. Сиамские близнецы с общей корой головного мозга.
– Это нормально.
– Спасибо. Ты останешься с Мелани сегодня вечером?
– Да.
– Она безнравственная: уверяет нас, что хочет остаться одна. Она сказала нам, что в этом году не имеет желания ничего праздновать.
– Она не будет ужинать в Рождество одна. И я принес ей немного фуа-гра и шампанское.
– Спасибо, Алекс; мы тебя очень любим, ты это знаешь.
Я не представлял себе, как бы я ответил им: «Я вас тоже», поэтому просто глупо улыбнулся, чтобы не быть равнодушным к этим прекрасным словам.
– Мне было приятно встретить вас.
– Ты всегда будешь желанным гостем в нашем доме.
– Я буду иногда к вам заходить.
Мы дошли до той стадии, на которой наши реплики стали совершенно неинтересными. Все разговоры постепенно угасают; нужно уметь уйти до того, как станет слишком поздно.
– У нас еще лежат несколько твоих мелочей.
При слове «мелочи» я представил себе одну или две пары кальсон и старую лохматую зубную щетку.
– Можете выбросить зубную щетку: она старая, и я с тех пор купил себе другую.
– Хорошо, что купил, но я имела в виду не ее, – ответила моя бывшая теща. – Мелани сохранила все письма, которые ты ей посылал. Их целая сотня. Ты хочешь их забрать?
– Не знаю.
– Скажи мне в другой раз, забираешь или нет. Знаешь, эти письма напомнили мне хорошее время, когда Мелани была здорова.
– Ей станет лучше, и скоро. Я в этом уверен.
Лифт закончил спускаться. Родители Мелани ушли в холл первого этажа. Я поднялся на четвертый, чтобы попытаться найти санитара. Пустые коридоры и тишина. Найти его невозможно. Вероятность, что я случайно встречу его, ничтожно мала. Я решил, что оставлю его ключи на сестринском посту шестого этажа.
– Ты любишь меня так, что готов провести 24 декабря в больнице?! Алекс, это невероятная жертва!
– Нет, не жертва. По пути сюда я встретился в коридоре с твоими родителями. Я знаю: ты им сказала, что предпочитаешь остаться одна. Я не верю ни одному слову из этого. Ты хочешь их защитить. Это нормально.
– Раны и болезни не исчезают на время праздников. А жаль. Мои родители старые люди, им нужен отдых. Они будут мне нужны еще долго.
– Я тоже мог бы тебе помогать.
– Не знаю.
– Мне бы этого хотелось.
– Ты любил здоровую спортивную девушку. Сейчас ты говоришь с машиной, годной только на свалку.
– Не смотри на происходящее так мрачно. И не забывай: ты обещала, что начнешь учить меня бегу. Это может быть полезно, если за нами опять кто-нибудь погонится.
– Бег не спас меня от жестоких побоев. Я научу тебя не быстроте, а выносливости.
– Выносливость – это уже хорошо. Нужно только немного потерпеть.
– Тебе это тоже нужно.
– Я буду терпеть.
Молчание.
– Мадам Фарбер не продлевает наш договор. Через два месяца я окажусь на улице.
– Какая дура! Она объяснила тебе почему?
– Да, но не совсем. Она хочет сдать квартиру девушке, которая будет, можно так сказать, преданно помогать ей. Ты понимаешь, что я хочу сказать?
– Нет.
– Девушке, которая бы занималась ею и ее матерью. Короче говоря, была бы их домработницей.
– Ты ищешь новую квартиру?
– Займусь этим всерьез после праздников. У меня нет выбора.
– Трехкомнатную?
– Мне одному три комнаты не нужны. Достаточно будет двухкомнатной.
– А книги?
– Часть положу в бокс, другую часть у своей матери. Оставлю при себе только те, без которых не могу обойтись.
– Это какие? Скажи мне заголовки книжек, без которых не можешь существовать.
– Ну, я еще не размышлял над этим. Но я могу тебе назвать… «Жизнь не здесь», «Человек без свойств», «Самопознание Дзено», «Поиск», «Мечта», «Люди доброй воли», «Месье Тест», «Замок», «Бувар и Пекюше», «Западня», «Человек ли это?», стихи Рембо, Верлена, Дикинсон, Валери, Сен-Жона Перса, Сюпервьеля, Бодлера, пьесы Мюссе, Мольера… Гюго – «Собор Парижской Богоматери», Вольтер – его сказки, Дидро, Шодерло де Лакло… Жюль Ренар – его дневник… Поль Ост…
– Алекс, тебе будет нужно сто квадратных метров только для твоих книг. Откажись от кабинета.
– Ты знаешь поговорку: выбирать – значит отказываться.
– А ты мог бы отказаться?
– Это трудно.
– Куда же я пристрою свои вещи?
– Так ты хочешь снова жить со мной?
– Если найдется немного места между двумя книжными полками.
– У тебя будет столько места, сколько тебе нужно.
– Между Флобером и Мопассаном?
– Столько, сколько тебе нужно, Мелани.
В больнице обед подают, когда у здоровых людей бывает поздний полдник. В восемнадцать часов по коридорам начинают ездить тележки. Шум колес, стук тарелок, звон стаканов и столовых приборов долетают до ушей тех, кто лежит, скрытый за пронумерованными дверями. Несмотря на необычное время, это важное событие в жизни больных. Сегодня, 24 декабря, мне, в виде исключения, было разрешено обедать вместе с Мелани. Можно было немного нарушить правила.
Мелани чувствовала себя хорошо и была счастлива, что наконец видит меня, пока я ждал в ее обществе свой поднос с едой (еще одно нарушение).
– Я принес шампанское и фуа-гра.
– Этим будет приятно заесть суп, который здесь подают.
Мы терпеливо ждали, прежде чем выпили по стакану. Больничные няни внесли подносы. У нас был впереди час покоя.
Повар, несомненно, потратил несколько лишних сантимов на этот праздничный обед. Из накрытого пленкой лотка на меня глядела креветка; она пыталась дать мне понять, что ее и ее сестер лучше не есть.
«Если бы ты знал, какой долгой была моя дорога сюда. Громадный бассейн в Азии, фабрика, красители, кастрюля, огромная, как вселенная, самолет, снова какие-то продукты, холодные ладони, которые нас хватали, и, наконец, этот жалкий лоток, где вынуждены жить я и мои коллеги».
Я предпочел оставить креветок в покое. Мелани поступила так же: эта оранжевая еда вызывала у нее отвращение. Тогда я достал фуа-гра. Эту закуску я купил на деньги, полученные по чеку Анны. Столько часов работы ради маленькой порции утиной печени.
Я открыл упаковку, которая имела форму шкатулки. Утка, от которой мало что осталось, хотела что-то мне сказать, но я не стал ее слушать. Иногда нужно закрывать глаза на несправедливости. Я уже выслушал креветок.
Мы выпили шампанского из потертых помутневших маленьких стаканов, которые минимум двадцать лет содержали в себе только воду. Сколько умерших пили из этих стаканов? Несомненно, сотни. Может быть, и Трене? Лучше этого не знать. Пузырьки ничего не хотели мне сказать, они хотели только быть проглоченными.
Мы посмеялись, поели и допили шампанское.
– А что, если мы немного прогуляемся? – спросила меня Мелани.
– Ты же не можешь ходить.
– Найди кресло. Здесь это, должно быть, нетрудно. Во всяком случае, легче, чем найти бутылку шампанского.
Мелани была права: кресло ждало меня в нескольких метрах от палаты. Я с трудом усадил в него Мелани. Я не хотел усиливать ее страдания своей неловкостью. В коридоре мы слышали довольно веселые разговоры медсестер, обедавших в своем кабинете. Мы, как в плохом шпионском фильме, старались быть незаметными, чтобы нас не обнаружили. Мы добрались до лифта. У меня еще был волшебный ключ санитара.
– Куда ты хочешь поехать? – спросил я у Мелани.
– Здесь пятнадцать этажей над землей и два под землей. Я не знаю.
– Поедем в кафетерий? Я знаю, это не очень оригинально, но…
– Хорошо.
Но все было закрыто – и кафетерий, и киоск. Кому хотелось пить безвкусный кофе или есть сухую выпечку на Рождество?
– Мы можем выйти на крыльцо. Я давно не дышала свежим воздухом.
– Я не хочу, чтобы ты простудилась.
– Снаружи холодно?
– Пока ты находишься в больнице, погода изменилась. Наступила зима.
– Ты говоришь как журналист в программе о погоде.
– Я слишком много слушаю радио. У меня есть мысль лучше, чем о крыльце. Поднимаемся обратно вверх! Следуй за мной.
– Следуй за мной? Как я люблю твой юмор!
В лифте я попросил Мелани закрыть глаза. И помог ей надеть мою спортивную рубашку. Обычно она считала эту рубашку уродливой, потерявшей форму от стирок. На этот раз ей понравилось прикосновение этой одежды к телу. Все зависит от обстоятельств.
– Ты ничего не видишь?
– Совсем ничего.
Лифт включился. Поездка заняла немало времени. Наконец двери открылись.
– Не открывай глаза. Мы скоро будем на месте.
– Мы уже на месте?
– Да, это здесь. Открой глаза.
Мы были на крыше больницы, на площадке. Куда садятся вертолеты. Очаровательное место. Если однажды библиотерапия не будет обеспечивать мне приличную жизнь, я мог бы открыть сеть гостиниц «кровать и завтрак»… на крышах. Таких еще нет. И Кретей стал бы туристическим городом. Сюрреалистическая идея, из которой Трене смог бы сделать песню.
– Ты совсем сошел с ума… А если кто-нибудь нас обнаружит?
– Не думай про это. Пользуйся моментом!
Вокруг нас горели огни города. Усталые вывески лишились некоторых букв и были похожи на книги с вырванными страницами. М_БЕЛЬ, Р_СТОРАН… Появления почтовых открыток с видами ночного Кретея придется немного подождать.
– Я не думала, что Кретей может быть красивым.
– Я тоже так не думал. Если хочешь, когда ты выздоровеешь, мы поедем в Канаду, на крыши. Там виды необыкновенные. Скажем себе, что сегодняшний вечер – это предвкушение.
Чтобы быть в согласии с моей мыслью, я был бы должен сказать «пред-предвкушение», такой огромной казалась пропасть, отделявшая этот пригород от канадских городов. Разлом Сан-Андреас у ворот Парижа. Предвкушение экономкласса.
– Я очень хочу поехать с тобой в Канаду. На крыши.
– Будем пользоваться этим моментом, Мелани. Мы единственные, кто может видеть это зрелище. Подумай обо всех этих скучающих людях за столами.
– Спасибо, Алекс. Спасибо, что остался. Я не уверена, что все они скучают.
– Тебе не холодно?
– Немного холодно, но я в порядке. Ты помнишь, как твоя мать сказала мне, что у тебя каменные глаза?
– Да, помню, и очень хорошо. Даже мать Рембо показалась бы симпатичной рядом с моей. Я никогда не научусь понимать ее сомнительные аналогии. Но почему ты снова говоришь со мной об этом сейчас?
– Потому что она ошибалась. Твои глаза не из камня, а из чернил. Если бы ты заплакал, из них потекла бы черная или синяя жидкость. Твои глаза наполнены словами. И хотя они не твои, они тебе отлично идут.
Я встал лицом к Мелани. Трудно поцеловать человека, сидящего в кресле. Врачи этому не учат.
– Можно мне тебя поцеловать?
– Да, если хочешь. И если можешь.
Тогда я встал на колени, чтобы приблизить свои губы к ее губам. И закрыл глаза. Сейчас Ян, должно быть, ужинает со своей матерью. И ругает ее за холодную индейку или плохо очищенное от жил фуа-гра. Полстра загорает. Чэпмен мирно спит далеко от «Обломова». Мадам Фарбер ждет свою будущую квартирантку, а старая мать угощает ее картошкой. Мне было наплевать на них. И на литературу тоже. Забыты каменные глаза: из моих глаз текли слезы. Забыта Венера Арлезианская. Я целовал губы Мелани, наслаждался их вкусом; они были ледяными от ветра, который дул над почти красивым городом. В тот момент для меня существовали только они. Наша любовь не устарела: она перепрограммирована! Песни не стареют, они улетают в небо.
В моем уме звучал, спускаясь в обратном направлении, с неба, голос Трене:
Мое сердце улетает к тебе,
И я, одинокий, с нежностью вспоминаю
Такое короткое время,
Которое ты последний раз провела у меня.
Тогда мы оба жили нашей любовью.
Когда-нибудь ты вернешься…
