Древние и современные

Коридоры больницы. Они недавно покрашены заново, и от этого почти хочется здесь пожить. Как будто цвет много значит в нашей жизни.

В регистратуре сидит все та же молодая женщина. Она смотрит на меня, не отводя глаз. Уже месяц, как я прихожу сюда два раза в неделю. А она до сих пор смотрит на меня с удивлением: «Что он здесь делает? Он не врач…»

Антуан, начальник отделения, тоже хотел бы знать ответ на этот вопрос, но не смел спросить. Он долго учился, и его родители объяснили ему, что нельзя задавать некоторые вопросы, потому что они беспокоят людей. Прекрасное образование. Он умирал от желания узнать, что я делаю с его пациентами и своими книгами.

– Здравствуйте, Алекс. Надеюсь, что скоро опять встречусь с вами. Не стесняйтесь зайти сюда, когда у вас будет свободная минута.

– Рассчитывайте на меня, Антуан.

Я не знаю, вернусь ли когда-нибудь сюда. Я прихожу, если меня зовут.

– Кстати, вы получили мое сообщение по поводу Жака Бюри? Вы не ответили мне.

– Да, я его прочитал. В последнее время у меня было много работы, но я рассчитывал ответить вам. Спасибо за информацию.

– Пожалуйста. Со своей стороны я должен поблагодарить вас за то, что вы посоветовали мне прочитать Буццати. Я был в восторге от «Охотников за стариками».

Антуан выбрал гериатрию потому, что хотел полной власти над своими пациентами. Желал могущества. Прожив восемьдесят лет, люди реже повышают голос, реже бунтуют, не подвергают сомнению проводимое врачом лечение из-за того, что прочитали статью в Интернете. Они молчат. Они устали. Этот врач был счастлив такой специальности: она давала ему время читать, выходить на люди, просто жить. И очаровывать. Быть всемогущим врачом. Он был очень мил, этот Антуан. И уверен в себе. Но одно он не рассчитал – возраст посетителей. Разумеется, он прекрасно знал, что у него никогда не будет приключений с его больными. Ох, это был бы ужас! Нельзя смешивать чувства и профессию – кушетки, вставные челюсти, слуховые аппараты. Никакого риска. Порядочность профессионала. Но ведь к пациентам приходит много посетителей – и посетительниц. Он, несомненно, сможет обмениваться фразами, улыбаться, очаровывать. Сможет жить. Однако кто приходит навестить стариков? Их дети. Дочь старика в лучшем случае пожилая женщина, в худшем уже умерла. Внуки – более доступные мишени, но они приходят редко. У них так много дел в других местах. Поэтому Антуан набрасывался на всех, кто не пользовался ходунками, мужчин или женщин, на всех, кто слышал более или менее хорошо, на всех, кто видел, не щуря глаза. К примеру, на меня: спортивная походка (на самом деле она – приманка, как у служащих на собачьих бегах, которые этой походкой взбадривают борзых), работающие уши, которые без ущерба для себя пережили бесчисленные отиты в годы моего детства, и глаза, которым никогда не были нужны очки. Несмотря на свою безмерную любовь к чтению, я единственный в нашей семье не носил их. На фотографиях семейных встреч видно только это – моя голова без очков среди множества голов в громоздких и более или менее уродливых оправах. К несчастью, очки не всегда были модным аксессуаром.

Что касается моих ушей, в первые годы моей жизни они были главной причиной беспокойства родителей. Как такая маленькая барабанная перепонка смогла выдержать столько атак? Даже наш старый семейный врач от изумления забывал все, что написано в справочнике лекарств «Видаль» (хотя я сомневаюсь, что он, с его особой специальностью, знал о существовании этого справочника).

При каждой консультации он пытался все глубже заглянуть в мой слуховой проход, чтобы лучше видеть – но безуспешно. Я садился на смотровой стол, врач становился на него коленями, чтобы оказаться немного выше, и приближался к больному уху. Он наклонял мою голову, и путешествие по извилинам моего уха начиналось (удивительно, но в правом ухе словно было какое-то противоядие от отитов). Что он мог увидеть? Что он искал? Зверька? Микроб, который вырос таким большим, что врач мог бы поздороваться с ним, глядя ему в глаза? Старый врач никогда ничего не находил. И мы, я и мои родители, уходили от него все с тем же рецептом – с антибиотиком, который излечивал все, что доктора были неспособны увидеть.

Итак, Антуан, Антоний, был, как Цезарь, потенциальным мужем всех женщин и женой всех мужчин, которые попадали в коридоры его отделения.

– Доброе утро, Жак; как вы чувствуете себя сегодня?

– Очень хорошо, Алекс; так, что лучше не может быть. Через час я ухожу отсюда. Видите, какой я элегантный.

Я в первый раз видел Жака стоящим на ногах и не в больничной одежде. Он снова становился гражданским человеком, который может гулять по улицам Парижа без капельницы. Свободным от химии, которую уже много лет вливали в его тощее тело. Однажды он объяснил мне, что болен очень давно. Его проблемы со здоровьем начались в его сороковой день рождения. Он упал в обморок перед праздничным пирогом, купленным у лучшего кондитера в квартале. Может быть, это синдром Стендаля. Упал без чувств перед великой красотой пирога, как писатель перед «Рождением Венеры».

Потом он стал набирать недуги один за другим, как добавляют одну за другой подвески в ожерелье. Его история болезни была длинной, как «Человеческая комедия». Воплощенный словарь болезней. К счастью, все это скоро закончится.

– Вы великолепны. Чтобы отпраздновать ваш уход, я принес вам маленький подарок – «Мемуары шулера» Гитри. Это забавно. А поскольку вы любите грибы, не будете разочарованы. Юмор и еда – все, что вам нравится! «Нас было двенадцать за столом. В один день из-за блюда грибов я остался один во всем мире». Больше я вам ничего не скажу.

– Спасибо, Алекс. Я очень хотел поблагодарить вас за все, что вы сделали. Но у меня есть для этого только слова. Подарка нет! Надо сказать, что в этих стенах есть мало того, что можно подарить. И к тому же слова – это ваше дело! Поэтому я надеюсь, что их будет достаточно.

– Разумеется, их достаточно! Большое спасибо. А теперь я должен бежать на другую встречу. До свидания, Жак.

– До свидания, Алекс. Мне очень повезло, что я встретил вас.

Жак улыбался. Ему оставалось жить несколько месяцев. «Теперь старик – он. И его очередь пришла». Эта фраза Буццати непрерывно звучала в моей голове.

Смысл сообщения, которое врач Антуан прислал на мой электронный почтовый ящик, был ясен: «Жак Бюри покидает наше отделение. Мы с ним пришли к соглашению на этот счет. Его болезнь достигла стадии, на которой мы уже ничего не можем для него сделать. Ему восемьдесят два года. Он должен с пользой прожить то малое время, которое ему осталось».

Врачебная тайна была для Антуана святыней, и поэтому я не должен был бы знать эту новость. Жак Бюри скоро умрет. Я об этом догадывался; впрочем, об этом, должно быть, знали даже больничные уборщицы. Я был счастлив, что принес ему несколько минут покоя. Мы читали вместе, чтобы улыбаться, чтобы смеяться, иногда забывая, что находились в отделении гериатрии. Это были путешествия посредством слов. Саша Гитри и его истории о смертоносных грибах обещали Жаку еще несколько прекрасных минут.

Остальная часть сообщения состояла из многочисленных и разнообразных попыток встретиться со мной за пределами больницы. Я должен был ему ответить: борзой, который без остановки гнался за приманкой, начинал уставать. Но я не хотел прекращать свой бег. Антуан ведь кончит тем, что найдет в больничных коридорах другой объект с интересными характеристиками. Я бы, конечно, написал ему, что Мелани ушла, потому что я и сам могу слишком много сказать об этом человеке, которого почти не знаю. У меня нет никаких оригинальных высказываний о моих сердечных горестях, только жалкое нытье. Человек часто бывает жалким, когда жалуется. Я вспомнил моего университетского друга Максима. Тот непрерывно заливался слезами и часто дышал, потому что его покинула, холодно простившись, любимая девушка – студентка, изучавшая психологию животных (в университетах есть курсы на любую тему). В таких случаях первые минуты после шока имеют важнейшее значение. И разумеется, вокруг «раненого» собралась группа друзей (около десяти человек). Я был в их числе. Вот только чем больше дней проходило, тем больше мы осознавали, что Максиму приятно горевать и что горе, которое сначала трогало наши души, теперь начинает нас раздражать, причем всерьез. Сочувственно предлагаемые носовые платки, дружеские хлопки по спине, фразы «все будет хорошо» и «она в конце концов вернется» становились все реже. Мы были уверены, что специалистка по животным не вернется. И она была совершенно права. Из десяти помощников осталось восемь, потом шесть. Кончилось тем, что однажды вечером Максим остался один. И тогда он перестал скулить.

Поэтому, хорошо подумав, я решил, что напишу Антуану, но не буду жаловаться. Просто посоветую ему участвовать в приеме на службу санитаров. Среди кандидатов, несомненно, есть очень красивые юноши и девушки, которых привлечет престиж униформы и его собственный престиж. Он сможет обольщать их – мужчин и женщин, Никомеда или Клеопатру, как Цезарь со своего трона.

Возвращаясь из больницы, я получил по электронной почте странное сообщение: меня просили дать номер моего телефона в целях возможного сотрудничества. Те сюрпризы, которые действительно достойны этого названия, происходят, когда ничто не позволяет их предсказать. Кто в Рождество посчитает сюрпризом подарок? Но я был потрясен уровнем правописания автора:

«Не магли бы вы аставить мне номер мобильника штоп я вам пирезванил? Спасибо. Вы будете мне нужны».

Не ребенок ли это? Слова, которые мы выбираем, всегда позволяют определить наше положение в обществе. В этом случае я подумал о человеке, который очень рано прекратил учиться в школе.

Разумеется, я «аставил» ему свой номер. В конце концов, разве библиотерапия и незнание орфографии несовместимы? Разве величайшие писатели не проходят испытание корректированием? Корректор перечитывает, изменяет, преобразует целые абзацы их произведений – разумеется, всегда сохраняя верность произведению. Мне было любопытно встретиться с этим человеком. Мое ночное электронное сообщение было прочитано за минуту, потому что почти сразу мой телефон зазвонил. Номер, с которого звонят, скрыт. Я инстинктивно нажал «Ответить», рискуя попасть в сети центра обработки вызовов, который проводит опрос по поводу применения тройных стекол в континентальном климате.

– Добрый вечер. Библиотерапевт – это вы?

Этот голос вызвал у меня смутные воспоминания. Он не был мне совсем незнаком. Может быть, это шутка. По порядку слов понятно, что я для собеседника – единственный библиотерапевт в мире. Библиотерапия – это я один.

– Да, добрый вечер. Называйте меня Алекс.

Магическое пересечение текстов, о котором мой собеседник ничего не знал: я только что процитировал Германа Мелвилла, его «Называйте меня Измаил». Мой талант явно не имеет себе равных… Стоя на капитанском мостике, готовясь загарпунить кита, я ждал, что будет дальше.

– Хорошо, Алекс. Ну а я – Энтони. Это вам подходит?

– Не важно, какое у вас имя. Вам нужен терапевт?

– Да; во всяком случае, я думаю, что да. Это сложная история.

Все пациенты считают свою ситуацию сложной. Иначе почему бы они приходили ко мне? Я не мог представить себе, чтобы один из них связался со мной с целью сказать, что его жизнь удалась, что он и его жена – идеальная любящая пара и что он преуспевает на работе. Когда у человека все хорошо, он идет к книжному шкафу или в библиотеку, а не к библиотерапевту.

– Вы хотите поговорить со мной сейчас? Или предпочитаете, чтобы мы встретились позже?

– Я вам мешаю?

– Нет, нисколько. Я оставляю выбор за вами.

Произнося глагол «оставить», я мысленно увидел перед собой «аставить» из его сообщения. Нужно изгнать эту «вещь» из моего ума. Изыди! Иначе как я продолжу разговор, не объяснив Энтони, что в письменной речи у фонетики есть границы?

– Это мило.

– Пожалуйста, не надо: это естественно. Так скажите мне, сейчас или позже?

– Пожалуйста, сейчас.

– Очень хорошо.

– Я живу в суровой мужской среде. Это мне нравится. Но я, скажем так, иногда чувствую себя не таким, как другие.

– В каких случаа… ях… извините. Этой ночью я плохо спал, так всегда бывает со мной в полнолуние.

Я не смог подавить зевок. Мне редко случалось работать до такого позднего времени. И рано работать тоже. Я работаю днем, у меня график как в учреждениях. Я чиновник в терапии. Но необычные ситуации и приключения привлекают меня. Просто моему телу нужно приспособиться к такому положению. По крайней мере, я немедленно отдавал телу приказ это сделать. А о полной луне я сказал лишь для того, чтобы найти правдоподобный предлог. Оставалось только надеяться, что мой собеседник не астроном.

– Я футболист. Понимаете, в футболе много двигаются, задевают один другого, толкаются. Футболисты не очень-то ласковы друг с другом. И нужно давать отпор, иначе потеряешь репутацию.

– А кроме футбола, какая у вас профессия? Простите меня за любопытство, но мне нужны подробности, чтобы хорошо понять ситуацию.

– В вашем вопросе нет ничего плохого. Я профессиональный футболист. Футбол – моя профессия.

Когда я был ребенком, у моей матери была жуткая привычка в те дни рождения, которые мы с моими друзьями отмечали у нас дома, делиться с нами своими большими познаниями в литературе. Кажется, у нее были хорошие намерения; она желала заинтересовать и развлечь нас, чтобы мы не устроили разгром в моей комнате. Если бы она была парикмахершей, то говорила бы о том, какие длина и объем волос сейчас в моде; если бы она была врачом, то давала бы нам уроки того, как надо мыть руки, чтобы не позволить микробам размножаться. Но она преподавала литературу в университете.

В день, когда мне исполнилось десять лет, она говорила нам о синонимическом повторе – средневековом литературном приеме, когда одну и ту же мысль повторяют в разных формах. Чтобы настоять на своем. В этом телефонном разговоре Энтони желал убедиться, что я верно понял значение слова «профессионал». Поэтому он, как моя мать, применил повтор, чтобы я правильно понял его мысль.

– Да, я понял: вы зарабатываете на жизнь футболом.

Третий повтор. В конце концов, я тоже имею право изобретать слова. Если хорошо подумать, было очень жестоко говорить на дне рождения о риторике.

– Да, это так.

– А что вас беспокоит?

– Я плохо принимаю свою непохожесть.

– В чем вы чувствуете себя непохожим?

Несмотря на усилия моей хорошо тренированной воли, мое тело не желало подчиняться моему желанию. Мышцы моего лица и моей диафрагмы снова сократились. Мое тело отключалось. Человек не всегда хозяин себе самому. Я часто терял лицо из-за этого несовершенного организма, но когда-нибудь он заплатит мне за это. Обязательно заплатит. Например, когда я куплю абонемент в спортивный зал.

– Я оставлю вас отсыпаться. И позвоню вам завтра, возвращаясь с тренировки. Около одиннадцати часов; это время вам подходит?

Я уступил настойчивости моего собеседника и принял его предложение. Футбол – среда, зараженная допингом, не лечением книгами. Допинг так изменяет физические способности человека, что это может сравниться с мутацией. Человек больше не устает. Я никогда не принимал допинг, разве что допингом признали бы парацетамол и внесли бы его в список запрещенных препаратов.

На этот раз Анна, открывая дверь, улыбнулась мне. Сверкающие зубы свидетельствовали о ее огромной любви к уходу за ними. Чтобы добиться такого блеска, ей, несомненно, нужно в течение года три раза чистить их от камня и два раза отбеливать. Это был удар по моему страху перед дантистами. Я-то медлил у телефона несколько недель перед тем, как записаться к зубному врачу. Самый легкий предлог (забастовка парижских транспорт ников, плохое предзнаменование, поломка обогревателя…) становился основанием, чтобы надолго отсрочить такую встречу. Когда представится случай, я расспрошу Анну, как ей это удается.

Анна заговорила об удивительно мягкой погоде. Радио создает шаблоны и сглаживает разницу между беседами. Все говорят об одном и том же. Погода – тема, которую от безнадежности выбирают тщеславные люди. Потом она провела меня в комнату Яна. Дверь была приоткрыта, Анна постучала в нее и пригласила меня войти. А сама осталась на пороге и закрыла дверь, как только я оказался внутри.

Ян сидел; я видел только его спину. По его позе я понял, что он что-то пишет. Наконец он повернулся. Я никого не оставляю равнодушным, Ян тоже. На его лице оставила свои метки авария. Это было лицо воскового манекена: ничего подросткового, все застыло. Никаких изменений в будущем. Только глаза были в состоянии выразить чувство. Сейчас это было удивление.

Он протянул мне свой планшет. Там было написано:

«Я буду должен все писать. Я вам не лгал. Вы уже увидели, как я устроен, – неудачная скульптура».

– Вы написали эти слова заранее. Вы ожидали, что я буду удивлен, но я замечаю, что вы сами тоже удивлены, что видите меня. Значит, у нас есть одна общая черта: мы никого не оставляем равнодушным.

«В тот раз вы произвели на мою мать яркое впечатление. Она задавала себе множество вопросов о вас. Она представляла вас другим – с более солидной походкой, в костюме. Она заметила в вас что-то женственное… Но она слишком застенчива, она не осмелилась заговорить с вами об этом. Родители научили ее никогда не беспокоить других и плакать в своем углу. Она ледяная, верно?

А я совершенно перестал быть щепетильным с тех пор, как выражаю свои мысли только с помощью клочков бумаги или планшета. Я пишу то, что думаю. Вы, должно быть, полагаете, что это ничего не значит: преимущество быть инвалидом – то, что мне все прощают».

– Я могу понять удивление вашей матери. Я не часто одеваюсь так, как положено человеку моей профессии. Что касается некоторой моей женственности, я полностью с этим согласен. Говорят, что женственность – качество, которое есть у любого человека. Но это не важно. Однако остерегайтесь своего привилегированного положения. Не всем выпадает удача быть инвалидом. Вернемся к вашей матери. Я считаю ее очаровательной.

Не знаю, поверил ли Ян моим словам о своей матери. Возможно, в первый раз кто-то назвал ее очаровательной. На самом деле в ней не было ни капли очарования, но мне трудно было сказать это ее отпрыску.

«Вы действительно думаете, что можете мне помочь? Я видел немало господ с прекрасными дипломами, которым мой случай оказался не по зубам».

– Я никогда ни в чем не бываю уверен, когда начинаю вести пациента. Сомнение – часть моей системы. Я не врач. Врач никогда не должен сомневаться. Я хотел бы прочесть вам для начала один текст:

«Война началась в величайшем беспорядке. Этот беспорядок не прекращался до самого ее конца, и вот почему. Короткая война могла бы стать лучше и, так сказать, упасть с дерева, но война, продлеваемая из-за чьих-то странных интересов, насильно прикрепленная к ветке, все время предлагала улучшения, которые были первыми опытами и уроками.

Правительство только что покинуло Париж, или, как наивно сказал один из его членов, переехало в Бордо, чтобы организовать победу на Марне…»

Я прочел Яну пятнадцать первых страниц романа Кокто «Самозванец Тома». Он слушал не прерывая. Когда ему хотелось что-то сказать, он нервно писал это на листках бумаги, потому что разрядился планшет. Шуршание бумаги меня раздражало. Первый текст – самый важный. Он позволяет увидеть, насколько глубоко мои слова могут проникнуть внутрь слушателя. Насколько он проницаем для литературы. Вначале слушатель или губка, или камень. Если надо преобразовать камень, работа библиотерапевта бывает сложной. Но какое удовольствие, когда ты добиваешься успеха!

В данном случае Ян наслаждался словами Кокто и этой изумительной историей о лжеце. Он вернулся в детство, когда его мать, чья душа еще не сжалась в комок, рассказывала ему истории перед сном. Чтобы подобраться к своим пациентам, я должен окунать их в ванну с доверием. Преграды падают легче, когда пациент лежит в тепле под одеялом и слушает своего самого любимого человека. Я люблю тебя, мама. Побудь со мной еще немножко. Ян, конечно, ни о чем не догадывался. Как другим, ему было нужно затеряться. Забыть материальные обстоятельства, чтобы полностью открыть себя литературе.

Я выбрал Кокто потому, что он идеально соответствовал положению, в котором находился Ян. Светский писатель с… как бы это сказать… надменным голосом. Да, именно надменным. Читать Кокто в красивом буржуазном доме? Мне не хватало перчаток, носового платка в нагрудном кармане и костюма, сшитого точно по фигуре. Кокто – Прекрасный Голос. Погружение в архивы ИНА, в пыль.

Когда я закончил читать, Ян протянул мне свой блокнот.

«Вы не могли бы продолжить чтение?»

– С удовольствием.

И я продолжил. Сорок минут чтения вслух. Удовольствие от текста. Приключения Тома. Романтизм, война, любовь. Надежда, что не умрешь. Я отрывался от земли, поднятый словами Кокто, которые всегда в конце концов увлекали за собой вверх и его. Я отрывался от земли, играя комедию (плохо играя), произнося каждый восклицательный знак, каждый вопросительный знак, как преподаватель, который желает произвести впечатление на слушателей-подростков, но, обеспокоенный внезапными движениями голов и все более многочисленными вздохами, в конце концов понимает, что половина класса мирно спит.

Внезапно Ян прервал меня, написав:

«Я устал, остановимся на этом. У меня очень болит голова».

– Хорошо. Я счастлив, что этот роман вам нравится. Оставляю его вам. В следующий раз мы поговорим о нем.

В Яне не было ничего от идеального клиента. Если бы он не был так изуродован, я бы его возненавидел. Как он посмел прервать меня в разгар чтения? Может быть, он почувствовал, что я немного переигрываю?

Но в одном он был прав: людей, чья жизнь – мучение, охотнее прощают. У меня в уме все было ясно. Я надеялся снова увидеться с ним, чтобы попытаться пробить стену, которую он построил между собой и другими. И мне были нужны деньги. Мелани ушла, и я должен один платить за квартиру, а владелица дома женщина раздражительная и живет на одной лестничной площадке со мной. Она не чувствует литературу, ее невозможно растрогать, она наблюдает, как я прихожу и ухожу и при этом серьезна, как немецкая овчарка. Я чувствовал за дверью неприятное дуновение: это она дышала. Я не люблю домашних животных. Я боюсь их с детства. С того дня, когда я, приглашенный на день рождения к другу, оказался нос к носу с большой семьей далматинов, а мои руки были заняты подарками. Далматины были такие же, как в мультфильме, но с клыками. Отец моего друга стал профессиональным заводчиком этих собак после того, как в одно дождливое грустное воскресенье сводил своего сына в кино. Там показывали классику Диснея. В тот день рождения собаки воспользовались приходом маленького товарища, который, в отличие от меня, принес только один хрупкий пакет с подарком, и решили лично встретить меня. Мне нужно было убежать, не потеряв мои дары. Это было нелегко. Даже невозможно. И наконец я пожертвовал пакетами ради спасения своих икр. Я вернулся домой весь в поту, волосы у меня на руках стояли дыбом. Моя мать была погружена в чтение и не заметила моего присутствия, несмотря на сопровождавший меня сильный запах пота. Я решил уничтожить видеокассету VHS со «Сто одним далматинцем».