Полифония
«Я полагаю, вы были вчера на манифестации. Я видел, что там произошла драка. И подумал о вас. Впрочем, я отправил вам сообщение вечером. Поскольку не получил от вас никакого ответа, мне стало страшно».
Но я легко отделался: удары приняли другие. Мне не совсем наплевать на вашу заботу. Я считаю ее трогательной. Если быть честным, я полагаю, что вы единственный человек, который подумал обо мне.
Мой мобильник за все это время не покинул карман. То же было и с письмом, которое я должен был передать Мелани. Она не могла сердиться на меня за забывчивость, так как не знала, что я ношу письмо с собой. Безвредное забвение.
Сообщение от Яна я получил, но не хотел говорить с ним по пути с манифестации. Как канатоходец над пустотой, я должен постоянно быть сосредоточенным. Никогда не верить, что умение держать равновесие – подарок или приобретение, которым ты можешь пользоваться как тебе угодно. И если бы Ян попытался слишком демонстративно качнуть нить, на которой я тогда стоял, он непременно получил бы от меня мощный удар ногой. Канат не трогают!
– Роман «Над пропастью во ржи» не вызывает депрессию! В нем есть струя ветра, которая несет на себе текст от начала до конца. Сегодня я не расскажу вам, чем он кончается, но я бы хотел прочитать вместе с вами несколько его страниц.
«Вы хотите, чтобы я его прочитал?»
Ян улыбнулся остатками своего рта. Получилось что-то вроде полуулыбки. Как на автопортрете Фрэнсиса Бэкона. Эта картина создана, чтобы пугать детей в школьных классах.
«Я пишу вам это, потому что вы никогда не спрашивали меня, могу ли я произносить звуки. Когда мне случается встречаться с людьми, что происходит не каждый день, они всегда задают мне этот вопрос. Они спрашивают себя: как это возможно, что человек не может говорить? Потому что они-то говорят! Они пытаются как можно четче произносить звуки, медленно шевелят для этого губами. „Это же просто шум; постарайся“. Я представил себе, как бы они сделали такое же замечание слепому: „Да перестань ты преувеличивать, я уверен, что ты видишь эту штуку, прикрепленную к потолку…“»
– Мне это было неинтересно, вот почему я никогда об этом не спрашивал.
«Я хочу, чтобы вы послушали мой голос. Выберите отрывок из книги».
– Как пожелаете.
Я с трудом открыл роман на двенадцатой главе, которую хотел прочитать Яну. Мои руки дрожали, поскольку предстоящее совсем не привлекало. Представьте себе, что вас пригласили в ресторан, который специализируется на морепродуктах, а вы терпеть не можете моллюсков, но вас позвала туда ваша невеста. Представьте себе, что официант ставит перед вами блюдо, наполненное всеми осьминогами, морскими ежами и ракушками, какие есть в море. Вы хотите уйти, но хорошее воспитание не позволяет вам этого сделать. Вы представляете себе самые худшие варианты – сделать вид, что вам плохо, придумать срочный звонок. Но нет, вы не должны омрачить свой образ. Поэтому вы остаетесь сидеть. А эти зверьки еще шевелятся в вашей тарелке. Устав библиотерапевтов требовал, чтобы я выслушал Яна. Я несколько раз видел во сне, будто слушаю его, а он говорит металлическим голосом – впрочем, не знаю, почему голос был металлическим. Ян не первый пациент, который тревожил мой сон. Часто они напрашивались переночевать у меня. Я оставлял для них дверь открытой. Я заново проигрывал сеанс, изменял свои фразы, улучшал их. Казалось, что все будет хорошо. Тексты оказывали благотворное действие. Размышления читателей шли своим путем. До пробуждения.
«Вы боитесь, чтобы я читал?»
– Нет, нет! Просто вчерашний день немного выбил меня из колеи. Вот ваш отрывок. Страница сто два.
Ян начал мысленно читать текст. Его глаза быстро пробежали по строкам, потом замерли неподвижно. Он был готов.
И тогда в комнате подростка раздались странные звуки. Ни одного слова – только звуки. Как будто Ян проглотил килограмм камней и теперь выплевывал их по одному из глубины горла. Значит, голос у него не металлический, а всего лишь каменный. От этих звуков мне было не по себе: я знал, что молодой человек произносит их редко и с огромным трудом.
Когда я был ребенком, мать часто читала мне сказку Шарля Перро «Феи». И я боялся, что однажды со мной будет то же, что с героиней сказки, когда ту наказала мнимая принцесса: «Вот что я даю тебе в дар: как только ты скажешь слово, из твоего рта выпадет камень».
Сейчас эта сказка становилась былью.
– Та… б… стар… и во… яло… буд… кто… фрави…
Дальше Ян читать не стал. Он выпил глоток воды и написал:
«Алекс, вам не по себе? Вы сейчас слышали мой голос. Каждое утро я заставляю себя тратить несколько минут на вокализы… вообще-то их можно называть вокализами… чтобы подтвердить себе, что я еще человек. Есть ли в литературе персонаж с таким же ужасным голосом, как у меня? Может быть, сирены…»
Если бы боли соответствовал какой-то определенный звук, голос Яна был бы для него образцом.
– Нет, я не вижу тут точных литературных связей. И я не чувствую неловкости. Я знаю, что вы напрягаетесь, чтобы дать мне услышать ваши слова. Это меня очень трогает, являясь знаком вашего доверия ко мне. И, говорю вам искренне, ваш голос отлично слышен.
«Мне еще далеко до того, чтобы стать певцом. Знаете, моя мать не желает слышать, как я „говорю“. Сначала она плакала, слушая меня, а потом сказала, что не хочет слышать тот шум, который выходит из моего рта».
– Я не собираюсь судить вашу мать. Вы меня поймете. Было бы легко осудить ее, но это была бы ошибка. Будем работать вместе, Ян. Я прочитаю вам этот отрывок из Сэлинджера.
«Да, он будет звучать более гладко, если читать будете вы».
«Такси было старое и воняло так, будто кто-то стравил тут свой ужин. Вечно мне попадаются такие тошнотворные такси, когда я езжу ночью. А тут еще вокруг было так тихо, так пусто, что становилось еще тоскливей. На улице ни души, хоть была суббота. Иногда пройдет какая-нибудь пара обнявшись или хулиганистая компания с девицами, гогочут, как гиены, хоть, наверно, ничего смешного нет…»
Я долго читал без остановки. Ян внимательно слушал меня. Вдруг я почувствовал, что он напрягся.
– Мне продолжать?
«Да, пожалуйста, Алекс».
«Наконец рождественская пантомима окончилась, и запустили этот треклятый фильм. Он был до того гнусный, что я глаз не мог отвести. Про одного англичанина, Алека, не помню, как дальше. Он был на войне и в госпитале потерял память. Выходит из госпиталя с палочкой, хромает по всему городу, по Лондону, и не знает, где он… Потом встречается с такой некрасивой, простой, честной девушкой, когда она лезет в автобус… Они вдвоем забираются на верхотуру и начинают разговор про Чарльза Диккенса. Оказывается, это их любимый писатель. Он даже носит с собой «Оливера Твиста», и она тоже».
Ян положил на роман свой листок, чтобы прервать чтение.
Затем он написал:
«Эта книга – ваша библия! В ней есть все – любовь и литература. Я заметил, что вы кладете романы себе в карманы. Вы влюблены?»
– Я чувствую огромное уважение к Сэлинджеру. К его жизни. К его творчеству. А романы в моих карманах – это давняя привычка. Что касается любви, я сомневаюсь, что эта тема очень интересна. Я думаю, люди любят всегда, всю свою жизнь. Конечно, разные люди – с разной силой. Любовь записана в самой сердцевине наших душ. Когда человек полагает, что больше не любит, он ошибается: любовь только спит. Расскажите мне, Ян, о своей любви.
«Мне очень нравится ваша теория. Скажем так: моя любовь спит уже давно. Возможно, она проснется, если выплеснуть на нее ведро ледяной воды. Я любил два раза – до аварии и после нее. До – была Эмелина, в школе. История, невероятная для меня, обыкновенная для всех других. Я избавлю вас от подробностей. Эмелина считала меня красавчиком. Я обнимал ее. После аварии была Валентина. Я любил ее в тысячу раз сильней, чем Эмелину, – потому, конечно, что она меня не замечала. Она никогда не сказала мне ни одного слова. Я ходил на занятия, чтобы увидеть ее. А она не смотрела на меня».
– Вы признались ей в своих чувствах?
«Нет. Попробуйте говорить со стеной, даже если на ней написана великолепная фреска. Стена вам никогда не ответит».
– Вы жалеете об этом? Может быть, вы могли бы возобновить знакомство с этой девушкой? Вспомните Холдена и его решительность. Он никогда не сдается, даже если кажется, что все пропало.
«Я, пожалуй, не сожалею, что у меня не хватило мужества. Теперь мне, конечно, было бы интересно сказать ей два или три слова».
– Я бы мог помочь вам ей написать.
«Не знаю. Всегда читать, всегда писать – я устал от этого. Вы нужны мне, Алекс».
– Не волнуйтесь.
«Я сейчас попытаюсь написать это письмо. Если я сумею это сделать, вы отнесете его Валентине?»
– Ян, это не входит в мои обязанности библиотерапевта. Вы мой пациент, а я не почтальон.
«Мне нравится ваш юмор! Я знаю, что прошу у вас слишком много. Я не стану умолять вас, Алекс: это не в моем духе. Моя мать всегда следует за мной, куда бы я ни пошел. Она придет за мной к дому Валентины. И прощай, тайна».
– Нет ли у вас друга, который мог бы оказать вам эту услугу?
«Ни одного. Я никому не доверяю, кроме вас».
Я знал, что терапевт должен оставаться на своем месте. Я знал, что мне нельзя вмешиваться в личную жизнь своих пациентов, а им в мою. Я знал, что библиотерапия – не почтовая служба. Я знал, что на экзамене в университете за ответ «да» на просьбу Яна мне бы поставили ноль с точкой. Но я больше не учился в университете. Мой диплом торжественно висел в моем кабинете, и каждый вечер я смотрел на него с безмерной гордостью. А Ян затронул чувствительную струну в моей душе. Это была не жалость из-за того, что он не смел сам принести свою записку Валентине. Нет, он попал в цель, когда заговорил о своем отношении к матери. Ян боялся материнского надзора над его желанием написать Валентине. У меня у самого уже много лет сложные отношения с матерью. И я бы очень хотел, чтобы кто-нибудь пришел мне на помощь, когда я был подростком.
Квартира, в которой жила Валентина, находилась очень близко к квартире Яна. Как только я вошел во двор, мне преградила путь консьержка. На первый взгляд в ее обязанности не входит поддержание порядка на общедомовой площади. Консьержка – что-то вроде овчарки, которая наблюдает за тем, как люди входят в дом и выходят из него. Всю жизнь она проводит, наблюдая за другими за крошечную зарплату и в январе – жалкие денежные подарки к Новому году. Нужно потерпеть еще несколько недель, и появятся конверты с подарочными чеками и маленькими открытками, на которых написано: «Счастливого Нового года!» На открытки ей будет наплевать, она сразу станет разворачивать чеки, чтобы увидеть, какая сумма в них написана. И ей бросится в глаза мелочность некоторых жильцов: «Всего десять евро!!! Эти пусть больше ни о чем меня не просят!»
А пока она загородила мне дорогу своей метлой. После манифестации люди явно приобретают привычку мешать пройти, куда мне надо. Я не был обязан ничего говорить консьержке. Я не видел у нее полицейской карточки. И оранжевой повязки на рукаве тоже не было. Только слово «КОНСЬЕРЖ», написанное большими черными буквами.
– Добрый вечер! Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросила она меня в конце концов.
– Я ищу квартиру Валентины Д.
– Вам повезло: она только что вернулась. Живет на втором этаже.
– Спасибо и хорошего вечера.
– Пожалуйста, месье!
Последнюю фразу она произнесла слащавым голосом консьержки, которая готова донести на вас из-за малейшего проступка – брошенной на лестнице бумажки или, что серьезней, немного шумного вечера.
Скоро я оказался лицом к лицу с великолепной девушкой, которая была очень удивлена, но внимательно слушала мои слова. Я представился ей и объяснил причину моего прихода. Она слушала, не прерывая меня, и согласилась взять у меня письмо Яна. Но это оказалось письмо для Мелани: я сунул руку не в тот карман. Я исправил ошибку – взял свое письмо, отдал нужное. У меня нет никаких шансов быть принятым в корпус почтальонов. Я вернул на место письмо для Мелани. Плохое начало.
Оно было еще хуже оттого, что я использовал письмо, адресованное Мелани, как закладку. Я терпеть не могу загибать углы у страниц. Мне кажется, что, делая это, я пытаю книгу. Книги моей матери в конечном счете лишались многих абзацев: у нее была неприятная привычка загибать край страницы так, чтобы верхней становилась строка, до которой она дочитала. Если она прекращала чтение в начале страницы, все было хорошо. Но если заканчивала его в конце страницы, то сгибала ее почти всю. (Кстати, я задавал себе вопрос: почему она прекращала читать на таком месте. Ее, должно быть, останавливало какое-то исключительное обстоятельство, например, срочный звонок подруги, специалистки по употреблению знака «седиль» в Средние века.)
Когда я был подростком, читать роман из семейной библиотеки для меня было все равно что заниматься оригами. По этой причине я, став взрослым, пообещал себе не повторять эти варварские приемы. И опроверг этим теории, согласно которым семейные модели поведения неизбежно передаются от родителей детям. Ребенок, брошенный родителями, потом покинет своих детей. Сыновья, чьи родители развелись, неизбежно разводятся. Убийца зачинает сына-убийцу…
Так что закладка стала моей верной союзницей при формировании личности. Однако по мере того, как шло время и книги все глубже проникали в мое существование, закладку стали заменять все подходящие для этой цели предметы. Конверт, карточка из плотной бумаги для записей, билет на поезд, билет на метро (который назывался талоном, пока эстетки не отнесли это выражение к низкому стилю), фотография… Когда я заканчивал чтение, в книге не оставалось моих следов.
– Ян очень милый юноша. Мы учились с ним в одном классе. Но я мало общалась с ним.
– Он хотел вам кое-что сказать. Вы знаете, что у него сложная жизнь.
– Я прочитаю письмо. Так вы библиотерапевт? Или вы почтальон?
– Только библиотерапевт; эта профессия не слишком известна во Франции. Работа почтальона для меня слишком быстрая.
– Я недавно читала статью про библиотерапию. Она показалась мне очень интересной. Очень мягкой. Я решила посвятить себя психологии, это близкая область. В будущем году пойду в университет ее изучать.
– Очень хорошо. Желаю вам успеха на этом пути. Могу оставить вам свои контакты на случай, если потом вы пожелаете стажироваться в моем кабинете.
– Почему бы и…
Из глубины квартиры раздался голос:
– Что там такое?
Валентина забеспокоилась и очень быстро ответила:
– Ничего, папа. Это ошибка.
Голос зазвучал снова:
– Эта консьержка совершенно ничего не делает!
Я не возмутился тем, что для этой девушки я был «ничего, ошибка», хотя эти слова, честно говоря, не украшали меня. Она сказала так, чтобы успокоить своего отца, – по крайней мере, я на это надеялся.
– Спасибо, что принесли мне это письмо. Передайте от меня привет Яну.
– Спасибо, что выслушали меня. Обязательно передам привет. Оставить вам мои контакты?
– Хорошо, но в другой раз.
– Как скажете.
Консьержка ждала меня во дворе. Делала вид, будто поправляет контейнер для цветов. Услышав рядом с собой мои шаги, она сразу прекратила работать и повернулась ко мне лицом.
– Валентина красивая девушка, и к тому же очень умная. И вежливая. Она здоровается со мной каждый раз, когда проходит мимо. И могу вам сказать, что так делают не все. Некоторые меня как будто не видят. Словно я подставка для зонтов, которую поставили посреди квартиры. Они меня разве что не толкают. Вообще-то наше общество этого и хочет.
– Люди ужасны. Но вы правы: Валентина очаровательна.
Хотя Валентина и назвала меня «ошибкой», я не мог не признать, что в ней есть большая доля очарования. Мне нравятся женщины, которые меня слушают (а Валентина слушала, пока не раздался громоподобный голос отца), которые широко раскрывают глаза, чтобы понять мои слова. Как будто глаза могут слышать. Если бы передо мной была маленькая Валентина, которую я мог бы очаровать – и в мире, где я был бы на двадцать пять лет моложе! Мы бы с Яном дрались насмерть, чтобы завоевать ее. Но нет, я снова обманываю себя. Ян не стал бы бороться, и я тоже. Валентина увлеклась бы самым красивым мальчиком в классе. Тем, кто всегда улыбался и мог бы во время вечеринок сыграть три аккорда на гитаре. Она бы и не взглянула на хилого парня с книгой в руке и на парня с изуродованным лицом, предпочла бы неумелых музыкантов. Девочки их обожают – к счастью, не все.
Я послал Яну сообщение: «ПИСЬМО ОТДАНО».
Его ответ пришел раньше, чем я успел положить телефон в карман: «Спасибо, Алекс». Должно быть, Ян прирос к своему мобильнику, дожидаясь моего ответа. Есть мину ты, когда этот предмет занимает все пространство вокруг тебя. Такой маленький предмет. Такой необходимый. И все так боятся его потерять. Те, с кем это происходит, без колебаний посылают по электронной почте тревожное сообщение всему миру – что-то вроде: «Я потерял мобильник, я как в аду». Посылают вам, даже если вы встречались с этим человеком всего один раз в жизни. Потеря мобильника стала всемирным бедствием, современной чумой. Я представил себе, как лаборатории повсюду в мире стараются уничтожить эту болезнь. Скоро появится вакцина против потери мобильника – ВППМ.
