Елена Александровна Роговая
Большой бонжур от Цецилии

Цецилия Моисеевна полюбила пить чай сразу же после смерти ее мужа Бени. До этого скорбного случая она позволяла себе не более одной кружки в день, да и то утром, потому как берегла цвет лица и белоснежную эмаль красивых зубов, доставшихся ей от отца, Михая Бурикани, потомка цыганского барона. Честно сказать, это не единственное, чем поделился Михай со своей дочерью. Что касается прошлого, так история любви ее родителей была не столь романтичной, как ее рассказывала для прессы Циля.

Черноволосый красавец Михай влюбил в себя Лизоньку, дочь купца, а позже уже товарища Крамера, женился на ней, несмотря на активные протесты со стороны родителей, и на рассвете уехал с молодой в неизвестном направлении, прихватив «на всякий случай» из отчего дома жены солидную сумму денег и столовое серебро. Как и бывает, первые дни медового месяца молодые пребывали в безграничном счастье. Лизель нисколечко не жалела о содеянном и купалась в любви и даже шампанском, приобретенном в коммерческом магазине на украденные у ее папеньки деньги.

На втором месяце супружеской жизни, поняв, что цыганская кровь не способствует тихому и мирному бытию, а взгляды супруга далеки от патриотично настроенной комсомольской молодежи, она немного загрустила и написала обо всем родителям.

Разгневанный и оскорбленный папаша строго-настрого запретил матери жалеть непутевую дочь и отвечать на ее слезливые письма. Не получив из дома ни одного ответа, Лиза задумалась. В ее хорошенькую головку стали закрадываться мысли о совершенной глупости. С каждым днем она открывала в муже что-то неприятно новое и вскоре поняла, что до глубокой благородной старости им вместе не дожить. Молодой муж был от природы патологически скуп и жутко вспыльчив. При малейшем непослушании он истошно кричал и поднимал руку на супругу. Даже наступившая беременность не изменила его крутой нрав и расположение к мучившейся от жуткого токсикоза жене. Напротив, весь романтизм отношений улетучился, как дым от сигареты, которую Михай не выпускал из красивых и не замаранных работой рук.

Считая себя добропорядочным христианином, рожденную девочку отец назвал в честь святой Цецилии и на этом сложил с себя родительские полномочия, искренне веря, что самое лучшее он уже вложил и оно обязательно проявится в назначенный день и час. Надежды на светлое будущее дочери цыганского рода Бурикани тут же подтвердила его мамаша, разложив пару раз для надежности затертую колоду гадальных карт.

– Михай, – произнесла седовласая Дея, попыхивая курительной трубкой, – у тебя родилась замечательная дочь! Можешь за нее не переживать. Будешь ты жить со своей Лизкой или нет, это никак не отразится на Цилечке. Она и без тебя найдет дорогу в жизни. Глянь, какая чудная карта легла! Слава и успех будут сопровождать ее повсюду. Если не любишь жену, уйди от нее спокойно и не мешай женщине воспитывать ребенка.

Вздорный сын запомнил все до единого слова и в кои веки согласился с мамашей. Через несколько дней он уехал на заработки в Румынию, где и остался жить. Лизонька погоревала какое-то время в одиночестве, собрала нехитрый скарб и поехала к родителям каяться за содеянное.

За время отсутствия дочери обида и гнев отца улетучились, и непутевая, но прощенная Лизонька бросилась на шею папаше. Первый раз за полтора года она почувствовала себя счастливой. Спокойствие и былой восторг вновь поселились в ее душе, тем более что процветающий НЭП в корне изменил мораль и отношение советских граждан к брачным узам. Партия и правительство продемонстрировали нетерпимость к буржуазным пережиткам и отменили раз и навсегда позорное отношение к «брошенкам». Любой рожденный ребеночек независимо от происхождения и половой принадлежности был желанным и считался полноценным членом молодого советского государства.

Свобода сексуальных отношений захлестнула полуграмотную молодежь, управляемую комсомольскими ячейками и более зрелыми, правильно понимающими стратегию партии коммунистами, которых после революционных передряг прямо-таки воротило от жен-соратниц. Взглянув на них, они дружно вздрогнули, поняли, что в таком окружении им долго не протянуть, и объявили сексуальную революцию, нивелирующую «мелкие» семейные интересы.

Уже в первый месяц в загсах уменьшилось количество записей о гражданском состоянии. От страха быть уволенными за ненужностью у работников государственного учреждения испортилось настроение и пошатнулась уверенность в светлом будущем, грозящем их семьям безработицей и полуголодным существованием. Они тихо проклинали политинформации с лозунгами, призывающими не опускаться до эгоизма «ячейки общества», а стремиться к простым, ничем не отягощенным отношениям. Идеология рабочего класса с легкостью раздвинула границы любви, а вместе с ней и брачных уз, сдерживающих многовековой моралью порывы чувств у особо темпераментных граждан.

При таком раскладе Лизонька как нельзя лучше подходила под статус «строителя коммунизма». Родители, конечно же, горевали, глядя на внучку-безотцовщину, но находили успокоение в том, что при нынешней гражданской позиции никто не посмеет упрекнуть их дочь в непрогрессивных взглядах и отсутствии стремления к лучшей жизни в молодом государстве.

Цилечка росла в любви и заботе, радуя бабку с дедом миловидной внешностью и сообразительностью. На пятом году ее жизни все, как один, сделали вывод об одаренности малышки и дружно отправились в центральную музыкальную школу развивать унаследованный от цыганских родственников дар. Там подтвердили подозрение на детскую гениальность, и с этого момента судьба девчушки была устроена наилучшим образом.

Как и нагадала бабка Дея, внучке сопутствовали успех и слава, обрамленные красивой (и не очень) любовью с ухаживаниями и бесчисленным количеством легких, ничего не значащих для нее увлечений. Цилю обожали, ненавидели, давали лучшие роли и тут же их отнимали по приказу какого-нибудь обиженного и обделенного вниманием примы партийного руководителя. Ей дарили дорогие подарки, добиваясь благосклонности, желали здоровья и даже преждевременной смерти со всеми вытекающими из этого последствиями в виде красивой траурной церемонии и долгой о ней памяти. Как и большинству актрис, красавице приходилось принимать гнусные и не всегда умелые ухаживания влиятельных членов партии. От этого ее трепетная и тонкая натура еще больше тяготела к обычным, но весьма состоятельным мужчинам с легкой сединой на висках. Нагулявшись вдоволь, она поняла, что дошла до рубежа, после которого ей будет трудно устроить личную жизнь, и вышла замуж за обожавшего ее профессора Бенедикта Ароновича Шнайдера, мама которого видела невестку насквозь и даже немножко глубже.

– Беня, она тебе не пара, – пыталась вразумить мать сына, увидев ее на сцене оперного театра. – С ней ты забудешь, как спокойно спать! Она красавица! Для семейной жизни это нехорошо. Посмотри, даже во время спектакля за ней кто-нибудь да волочится. Ты хочешь бередить свою душу ее туманным прошлым? Поверь маме, оно у нее есть. Ты будешь подозревать всю жизнь. Скажи, мине надо такое напряжение нервов? Единственный плюс в твоем выборе – она из «наших».

Редкая мама не знает, что нужно ее сыну. Нелли Львовна ошиблась только в одном – в полной национальной принадлежности Цили к многострадальному еврейскому народу. В отличие от Бениной мамы, папа Арон обожал красавицу невестку. Благодаря спокойному и покладистому характеру свекра, стремящегося погасить малейший конфликт еще до того, как он разрастется, она почти не чувствовала негативного отношения к себе со стороны женской половины семьи Шнайдеров.

После долгих споров с вескими аргументами Беня все-таки женился и стал прекрасным дополнением к Цилиной жизни. После свадьбы требовательный и даже в чем-то придирчивый профессор превратился в подкаблучника. Его волевые качества улетучивались сразу же, как только он переступал порог дома. Беня стирал, Беня готовил, гладил белье и почти каждый вечер встречал жену после спектакля. Мягкий и любящий, он был уютен во всех отношениях. Супруг позволял собой командовать и с радостью выполнял прихоти жены. «Объект обожания» доминировала во всем без зазрения совести, не считаясь с чувствами и желаниями супруга. В целом, семейная и трудовая жизнь протекали в пределах допустимых социализмом норм.

Любовь к успеху и себе была намного сильнее любви к мужу, поэтому не стоит удивляться, почему в доме никогда не звучал детский смех. Поначалу Бенедикт надеялся и верил, что сердце жены растает при виде розовощеких карапузов. Гуляя с супругой, он выбирал путь рядом с детскими садами, игровыми площадками, заходил с ней в кафе-мороженое и садился за столик поближе к молодым парам с детьми. Видя, как отпрыски шумят и капризничают, Циля недовольно морщила носик и вздыхала.

– Беня, мы зашли сюда спокойно посидеть, а они кричат и постоянно чего-то требуют от и без того измученных жизнью родителей.

– Цилечка, это же дети. Посмотри, какие они забавные!

– Тебе действительно нравится такая жизнь? Ни минуты покоя. А этот визг!

– Душа моя, это всего лишь веселый детский смех. Обрати внимание, родители совсем не против и даже счастливы.

– Вот ужас! – глубоко вздохнула Циля, и с этой минуты Беня перестал себя тешить мыслью о продолжении рода Шнайдеров.

Поработав на лучших театральных сценах необъятной Родины, Цецилия ушла на пенсию с медалью ветерана труда и полагающимися при этом почестями в виде набора хрустальных рюмок и путевки в крымскую здравницу.

Уже на первой неделе заслуженного отдыха она поняла, что, кроме любящего мужа, в ней никто не нуждается. Без внимания и греющих душу аплодисментов Циля не на шутку загрустила. Какое-то время она еще приходила в театр, но свято место долго не бывает пустым и резервируется еще до ухода ветерана на заслуженную пенсию. Вполне логично, что интерес к бывшей приме заметно поубавился и даже сошел на нет.

От природы Циля была мудрой женщиной, поэтому спокойно приняла холодные «здрасьте» и «до свиданья» от коллег по цеху и с гордостью покинула храм Мельпомены, чтобы переступать его только по особо торжественным случаям и с обязательным персональным приглашением.

Итак, после краткого экскурса в прошлое вернемся к настоящим страданиям бывшей оперной дивы по безвременно ушедшему из ее жизни мужа Бени. Устроив супругу пышные похороны за счет его бывшего места работы, Циля предалась унынию. На первом этапе ей было до боли жаль несчастного. Чувство жалости взращивалось в ней ровно до той поры, пока в голову не пришла мысль, что из-за его неожиданной кончины она осталась одна-одинешенька на всем белом свете.

– Чудовищный эгоизм! Так со мной поступить! Хоть бы предупредил заранее, чтобы я хоть как-то подготовилась морально. Материальная сторона – тоже ведь немаловажная часть скорбного процесса. Хорошо, что бывшие сослуживцы взяли на себя все нерадостные хлопоты. Ужас, на что он меня обрек, умерев внезапно и раньше, чем я думала!

Совершенно уверенная в том, что он обязательно увидит ее с небес и пожалеет о содеянном, Циля устроила усопшему мужу сцену скорби и глубоких душевных переживаний. Поставив пластинку Моцарта «Lacrimosa», она легла на диван с мокрым полотенцем на лбу и заплакала. Крупные слезы отчаяния скатывались одна за другой из все еще красивых, но до боли грустных глаз. Брови при каждом судорожном вдохе сходились у переносицы, а подкрашенные по случаю траура бледно-розовой помадой губы собирались в слегка увядшую, но все еще нежную розочку. Проиграв всевозможные сцены сокрушений и тоски, когда-либо исполняемые ею в театре, она взглянула на себя в зеркало и пришла к выводу, что траур ей совсем не к лицу.

По прошествии сорока дней визиты и телефонные звонки с соболезнованиями закончились. На смену им пришло одиночество и осознание ненужности. Хандра подтачивала и без того измученный организм и проявляла себя в головокружении, болях в спине и учащенном сердцебиении. Не на шутку испугавшись за свое здоровье, вдова решила отправиться в районную поликлинику.

Заполучив вожделенный талончик, Циля заняла очередь к специалисту. Разношерстная полубольная публика абсолютно не радовала глаз, как и поучительные плакаты о том, что может произойти, если не соблюдать гигиену, игнорировать прививки, спорт и флюорографию.

– Не верю я этим врачам, – прошептала сухонькая старушка с большой холщовой сумкой на коленях.

– Есть для этого основания? – нехотя поинтересовалась Циля.

– Да сколько угодно! Все только про них и говорят. Вот вы с чем пришли?

– Неважно себя чувствую после смерти мужа.

– Вон как! Мои вам соболезнования. И давно помер?

– Почти два месяца прошло.

– По ночам, что ли, является?

От этих слов Циля в ужасе содрогнулась, но быстро взяла себя в руки и для большей убедительности решила согласиться с умудренной соседкой.

– Иногда.

– Тогда врач не поможет.

– Это еще почему?

– Свежая утрата. Душа болит, а оттого тело реагирует самым сильным образом. Люди, они что… пока вместе живут, срастаются друг с другом, как пара березок. Сруби один ствол, другая соком изойдется, иссушит себя слезами. Так и у нас. Подика-сь плачете день и ночь?

– Конечно, – с напускной грустью произнесла Циля.

– Это вы зря. Много жидкости из организма выпускать вредно. Обезвоживание – страшная штука! Вот, думаете, почему горе делает женщин старее?

– Совершенно очевидно: негативные эмоции влияют.

– Как бы не так! Во всем жидкость виновата! От ее утери кожа высушивается и скукоживается. Я бы вам клизмы посоветовала. Верное средство от всех проблем!

– Это же надо такую глупость сказать! – возмутилась дама в ярком цветастом платье. – Еще посоветуйте мочу три раза в день до еды пить. Удивляюсь я на вас, женщина! Сидите, раздаете рекомендации, не зная настоящей причины плохого самочувствия порядочного человека. Скорее всего, здесь без успокоительных лекарств не обойтись. Клизмы, да еще в поликлинике! Уважаемая, в медицинских учреждениях дефицит всего, включая гигиену! Нельзя быть такой доверчивой! Придешь на процедуру, а они просроченный вазелин возьмут или одним наконечником всем подряд воду по кишечникам разливать начнут. Чем меньше сюда ходишь, тем лучше, – предостерегла всех сидящих в очереди «разноцветная» мадам.

Будучи натурой впечатлительной, с ярким художественным воображением, Циля тут же представила себя обнаженной, лежащей на холодной, сомнительной чистоты кушетке. Дородная полуслепая тетка в очках с толстыми линзами, в белой нелепой шапочке с красным крестом, большом клеенчатом фартуке и резиновых перчатках до локтей решительно переходит из кабинки в кабинку, волоча за собой шланг с использованным уже много раз наконечником, который она то и дело смазывает просроченным вазелином. От такой картинки оперной диве сделалось весьма дурно. Она передумала идти к доктору и решила как можно скорее покинуть поликлинику.

– Все, заканчиваю хандрить и беру себя в руки. От негативных эмоций нужно срочно избавляться, – уверенно произнесла Цецилия, легонечко постукивая подушечками пальцев по образовавшимся под глазами темно-синим кругам. – Не помню, кто написал, но мысль абсолютно верная: уныние – грех! С этого дня прекращаю грешить! Мало того, что переживание может сильно испортить внешность, так того хуже – сократить дни жизни! Нужно постараться не думать о плохом и настроиться на позитивную волну. В конце концов, я еще не так стара, чтобы ставить на себе крест.

Придя домой, Циля достала из серванта любимую кобальтовую чашку, расписанную золотыми завитушками, заварила душистый чай и пошла на балкон наблюдать за бурлящей во дворе жизнью.

Ежедневные чайные церемонии на свежем воздухе бодрили и отвлекали от грустных мыслей. С высоты второго этажа она в одностороннем порядке познакомилась со всеми ранее недостойными ее внимания соседями, а также жителями десятиквартирного деревянного барака и прилегающей к нему парочкой домов из частного сектора. Вскоре она уже совершенно точно знала, кто с кем живет, чем занимается и какие средства тратятся для улучшения семейного благосостояния.

Наблюдение за чужой жизнью в течение длительного времени положительно отразилось на израненной психике актрисы. Каждый день она открывала в себе новые и новые черты характера. Как ни странно, но даже детские крики перестали ее раздражать. Напротив, ей было жутко интересно наблюдать за ребятней, ее проделками и – самое удивительное – драками. Потасовки вызывали в ней бурю эмоций. Она радовалась, если задире доставалось по заслугам, и очень расстраивалась при несправедливом исходе неформального мероприятия.

«Старею», – думала Циля, утирая кружевным платком скупые слезы от пережитых эмоций.

Когда накал страстей доходил до предела, она позволяла себе припугнуть обидчика грозным криком. Почти всех детей она знала по именам. Более того, у нее появились любимчики. Светка, шустрая жизнерадостная девчонка лет восьми-девяти с обостренным чувством справедливости. Маринка – ее ровесница, худенькая нескладная девочка с тоненькими косичками. Из семьи врачей. Каждый день за ее папой приезжает служебная машина с красным крестом. Три дня в неделю она бегает в музыкальную школу с тощей папкой для нот, подпрыгивая и напевая на ходу веселые мелодии. Аделька вызывала двоякое чувство. Симпатичная кареглазая пампушка с копной рыжих волнистых волос. Вредная, но очень доверчивая, жадная и вечно подкупающая детей конфетами для поддержания собственного авторитета. Смешная, одним словом. Она так же, как и Мариночка, ходит в музыкальную школу, но не с тонкой папкой, а с тяжелой виолончелью.

«На удивление неэстетичный выбор для девочки!» – всякий раз удивлялась Циля, глядя, как кто-нибудь из Аделькиных родителей взгромождает на спину ребенка футляр с инструментом.

Пашка в глазах Цили был абсолютно чудный ребенок. Добрый кареглазый мальчуган с ямочками на щеках, любит животных, да и вообще всех. Не зря вокруг него вечно вьются дворовые коты и собаки.

История, развернувшаяся на днях под балконом, буквально перевернула Цилино сознание и – что удивительно – отношение к детям.

В один из теплых летних вечеров она спокойно попивала индийский чай в любимом кресле и любовалась закатом, пока не услышала:

– Врешь ты все, врешь! Никакой он не герой!..

Циля приподнялась взглянуть, кому из детей принадлежало столь яркое проявление чувств, и увидела рыжего Вовку из соседнего подъезда. Напротив толстяка стоял ее любимчик.

– …и не летчик он! Я слышал, как моя мама с твоей разговаривала. Ничего такого не было. Бросил он вас!

– Мой папка герой! Не бросал он нас! – попытался оправдаться Пашка. – Просто он на долгом секретном задании, а когда приедет, ты его сразу увидишь, как миленький. Все увидят моего красивого и храброго папку!

– Чем докажешь, что приедет? – ехидно произнес Вовка, перебрасывая чупа-чупс с одной стороны щеки на другую.

– Вот, смотри!

В подтверждение своей правоты Пашка трясущимися от волнения руками начал быстро-быстро шарить по карманам. Наконец-то он нашел что хотел и гордо протянул обидчику золотистую пуговицу от офицерского кителя.

– Настоящая воинская, со звездочкой, – гордо произнес он, любуясь реликвией. – Папа забыл ее у нас под столом, а я нашел, когда вернулся от бабушки после выходных.

– Ну и что! Подумаешь, какая-то пуговица! Это еще ничего не значит. Я тебе их сколько угодно насобираю возле воинской части! – хмыкнул рыжий и ударил по руке так, что пуговочка перелетела песочницу и упала в густую траву.

Пару секунд Пашка стоял в растерянности, но потом вспомнил, что он сын героя, и отважно набросился на обидчика. Маленькими кулачками он молотил толстяка с такой силой, что леденец на палочке выскользнул из-за щеки и упал на землю. Такой потери рыжий не смог перенести. За нанесенный ущерб он со всей силой врезал Пашке кулаком по лицу. Из носа брызнула тоненькая струйка алой крови. Увидев разбитый нос, Вовка от страха выпучил и без того лупатые глаза и бросился наутек, забыв про потерянную конфету, которую можно было запросто обмыть от песка и с удовольствием дососать в укромном месте. Вслед за обидчиком в одно мгновенье исчезла группа поддержки, с любопытством наблюдавшая за происходящей сценой. Светка погрозила им вслед кулаком и поспешила к другу.

– Не плачь, – произнесла она, гладя малыша по голове. – Потерпи секундочку, я помогу тебе.

Она принялась усердно рыться в маленькой детской сумочке. Отыскав носовой платок, подруга присела на корточки и принялась довольно ловко вытирать кровь с лица пострадавшего.

– Знаешь что, – сказала она, – ты Вовке не верь. Твой папа герой. Я сама слышала, как моя бабушка на кухне говорила: «А Танькин-то герой! Ну, герой!» Просто он секретный-секретный. Ему сейчас никак нельзя появиться у вас дома. Знаешь, почему? Потому что задание выполняет опасное. Когда все закончится, он приедет к вам на военной машине с подарками и большим цветным орденом на груди, а может, даже наградной звездой. Обнимет тебя крепко, поцелует и поднимет на руках высоко-высоко. Ты отдашь ему потерянную пуговицу. Мама пришьет ее на нужное место, и будет она лучше прежнего блестеть. Пойдем поищем, куда она завалилась.

Через несколько минут тщательного прочесывания травы найденная реликвия вновь перекочевала в Пашкин кармашек. Облегченно вздохнув, ребятишки сели на скамейку.

– Паш, я тебе сейчас что-то скажу, только ты не обижайся. Идет?

– Идет.

– Если бы не мы – женщины, то твой папка не был бы героем. Это из-за нас мужчины совершают подвиги, а мы им в этом сильно помогаем. Вон, Галькина мама, тоже долго на задании была. Знаешь, как Галочка ей рада была, когда та вернулась! Правда, наград у нее никаких не было, но она слышала, как отец матери говорил: «Вернулась, Звезда?» Раз вернулась, значит скоро получит. Во, как бывает! И ты верь. Не слушай разных дурачков.

Светланка погладила Пашку по голове и обняла.

– Погляди на небо. Видишь вон там са-а-амую яркую точку?

– Ага.

– Думаешь, что это такое?

– Звезда.

– Вот еще чего! Это только так кажется. Внимательнее смотри и не закрывай глаза. Ровно светится или моргает?

Пашка склонил голову набок и для надежности прищурился, чтобы получше разглядеть загадочный объект.

– Моргает. Точно моргает!

– То-то же! Ракета это, а не звезда. Скоростная космическая. Может, на такой же твой папка улетел на задание.

– Думаешь?

– Да что там думать! Он же у тебя военный летчик?

– Ну да.

– Значит, на всем умеет летать. Прикажут на ракете лететь, и на ней полетит. Это же армия! Ничего тут не поделаешь, – тяжело вздохнула Светка.

Слушая разговор, Циля тоже посмотрела вверх. На бескрайнем темно-синем небосводе ярко горела единственная звезда.

«Может, и впрямь быстрая космическая ракета, – улыбнулась Циля. – Наверное на такой же и мой „папаша-герой“ улетел совершать подвиги. Невероятно, сколько в детях мудрости! Оказывается, они все понимают и совершенно точно не глупее взрослых! А как она его успокоила! Прэлесть девочка! Сколько слов добрых нашла для малыша. Не каждая мать сможет так утешить, а у нее получилось. Никогда бы не подумала, что дети могут меня так взволновать. Прям не узнаю себя. Светка бесспорно умница, а Пашка у меня теперь точно в фаворитах».