…Для отъезда в Москву Шульгин приготовил специальный поезд. Не такой угрожающе-роскошный, как знаменитые эшелоны Троцкого, но вполне подходящий, чтобы проехать из Севастополя в центр Советской республики через одну официальную и много стихийных границ по территориям Махно, батьки Ангела, атаманши Маруси, бело-зеленых и красно-зеленых…

Контрольная площадка, загруженная мешками с песком на случай невзначай подложенной мины, еще одна, с рельсами, шпалами, костылями и прочим инвентарем для ремонтно-восстановительных работ, бронепаровоз мощнейшей тогда серии «Эр», пассажирский вагон, в котором разместилось отделение басмановских рейнджеров с оружием, боеприпасами и месячным (чтобы не зависеть от совдеповских пайков) запасом продовольствия, и бронированный салон-вагон Шульгина. Сашка вез в двух теплушках «Роллс-Ройс» «Серебряный призрак» в подарок Левашову, а для себя как полномочного представителя республики Югороссия – элегантнейшую «Испано-Суизу» с начинкой от джипа «Лендровер».

Салон-вагон, куда они вошли с Ларисой, был невелик, поскольку оборудован на базе стандартного «нормального пассажирского вагона 1911 года», но вполне удобен и по-старинному уютен.

Два одноместных купе, столовая-гостиная, маленькая, как камбуз на подводной лодке, кухня и рабочий кабинет. Без вычурной ампирной роскоши, шелков и бархатов, как в вагоне у Троцкого, все строго, просто, рационально, но и с неуловимым шармом. Когда-то этот вагон принадлежал великому князю Михаилу Александровичу, формально – последнему русскому царю.

От севастопольского вокзала поезд отошел поздно вечером, без провожающих и даже без гудка. До Харькова дорога считалась почти безопасной, поезда ходили практически регулярно, но расслабляться не стоило. Шульгин, перед тем как приступить к непременному застолью, без которого русский человек железнодорожное движение считает просто невозможным, решил обойти боевые посты.

Двенадцать офицеров, истомившихся нудной гарнизонной службой, почти невыносимой после ставшей образом жизни многолетней войны, были довольны неожиданно выпавшим развлечением. Что может быть лучше неторопливой поездки через половину России в вагоне первого класса для людей, которые уже и забыли, что такие бывают на свете, привыкнув считать удачей, если попадалась теплушка без щелей и дырок в стенах да еще имелось в достатке дров для буржуйки и охапка соломы, брошенная на нары.

Из раскрытых дверей купе густо валил папиросный дым, звучали виртуозные переборы гитары, хорошо поставленный баритон (можно бы и в опере выступать) чувствительно выводил: «Ямщик, не гони лошадей…»

Увидев Шульгина, офицеры изобразили намерение вскочить с диванов, как требует устав, но он остановил их порыв.

– Вольно, господа, отдыхайте. Прошу вас, капитан, на минуточку, – пригласил он в коридор командира отделения.

Сашка не собирался устанавливать для своих телохранителей драконовские порядки, тем более что ничего предосудительного у них в вагоне не заметил. Не только бутылок на столах не было, но даже и запаха не чувствовалось.

– У вас как дежурства спланированы? – спросил он капитана, с которым виделся последний раз во время боев на Каховском плацдарме. Только он тогда, кажется, был поручиком. После победы Берестин щедро раздавал чины отличившимся офицерам.

– Два человека на тендере с пулеметом и прибором ночного видения. Еще два на тормозной площадке последнего вагона. Считаю достаточным. Смена караулов через каждый час.

– Не лучше ли через два? Погода нормальная, тепло, обстановка спокойная. Ничего особенного – два часа на площадке отсидеть. Зато потом целых четыре часа отдыхать можно…

– Как прикажете, я из устава исходил. Правда, пехотного. А если приравнять поезд к кораблю, можно под флотский устав подравняться. У них вахты четыре часа через восемь.

– Смотрите сами, как вам удобнее. Вы отвечаете и за людей, и за безопасность эшелона. Учить вас не собираюсь. После смены с поста винную порцию разрешаю, но тоже строго в пределах устава.

– Прошу прощения, Александр Иванович, какого?

Шульгин рассмеялся. Стала понятна дипломатия капитана. Если по царским уставам на сухопутье винная порция полагалась в сто граммов, то на флоте – сто пятьдесят.

Они вышли в тамбур. Перед открытой переходной дверью покачивалась черная стенка тендера. Для привыкшего к совсем другим скоростям поездов Шульгина редкий перестук колес на стыках звучал странно. Казалось, что они все никак не отъедут от станции, а вот когда семафоры останутся позади, поезд прибавит ходу и в уши ворвется настоящий шум, лязг и грохот.

Узкая железная лестница вела наверх, на наблюдательную площадку, но Шульгин туда подниматься не стал. Все равно вокруг ничего не видно, глухая, беспросветная ночь поздней осени, только далеко позади и внизу еще виднелись редкие озябшие огни Севастополя и проблески маяка.

Шульгин велел капитану беспокоить себя только в самом крайнем случае. Как Черчилля, который, уезжая на уик-энд к себе на дачу, приказывал звонить, лишь если немцы форсируют Ла-Манш.

– А разве во время войны такая опасность вообще возникала? – наивно спросил офицер. – Что-то не помню…

– Это он в аллегорическом смысле выражался, – выкрутился из очередного анахронизма Шульгин. – Через Симферополь езжайте без остановки, а там посмотрим…

Когда он вернулся в свой вагон, Лариса уже переоделась и накрывала к ужину стол. Можно было подумать, что она собралась ехать до Владивостока, столь тщательно наводила уют в своем временном пристанище. По-другому расставила стулья и кресла, кокетливыми фестонами закрепила занавески на окнах, разыскала в шкафу пакет толстых восковых свечей и расставила их по многочисленным шандалам и жирандолям. Стало гораздо романтичней. Шульгин не ожидал от вроде бы равнодушной к бытовым удобствам Ларисы такого усердия. На Валгалле она вела себя совсем иначе, все время демонстрируя отстраненность от хозяйственных забот колонистов. Впрочем, что он вообще до сих пор знал о ней? За все время знакомства они ни разу не провели наедине и часа. А вот поговорили тет-а-тет сегодня утром, и что-то между ними начало меняться.

Пока Шульгин отсутствовал, Лариса успела сбросить стеснявший ее дорожный костюм, надела зеленовато-песочное платье фасона «сафари», под которым, похоже, не было больше ничего, судя по тому, как соблазнительно вздрагивали при каждом движении девушки упругие полушария груди.

«Интересная у нас жизнь, – думал Шульгин, следя за ее действиями. Ловко, как профессиональная официантка, Лариса расставляла тарелки с закусками на большом, покрытом жестяной твердости накрахмаленной скатертью столе. С кухни доносился запах какого-то жаркого, обильно уснащенного пряностями. – Странная смесь монастыря и борделя. Привыкшие к долгому присутствию одних и тех же мужиков, девушки их уже и не стесняются, что особенно невыносимо от демографического дисбаланса…» Так наукообразно он обозначал ситуацию, когда на пять мужчин приходилось всего три женщины. Сколько раз Сашка проклинал собственную непредусмотрительность. Что, например, мешало ему уговорить остаться на Валгалле свою аспирантку Верочку, которую он привозил туда на торжественное открытие Форта? Лариса тоже оказалась там почти случайно, но вот осталась же, покоренная мгновенно влюбившимся в нее Олегом. Или не покоренная, а сделавшая мгновенный безошибочный расчет. И Альбу зря отпустили в ее XXIII век, она была наверняка согласна, стоило Андрею намекнуть. Впрочем, тогда коллизия еще бы больше обострилась. Альбе нравился лишь Новиков, отнюдь не Сашка, Андрея же устраивала только Ирина, а к ней терзался неразделенной любовью Берестин. Тот еще расклад. Однако, если бы Шульгин начал ухаживать за обаятельной космонавткой настойчиво и агрессивно, устояла бы она или нет – большой вопрос.

Был и еще момент, когда ему показалось, что все наладилось – после лондонской истории у них с Сильвией случилось два месяца вполне нормальной личной жизни, но потом… К Алексею он претензий не имел, Шульгин знал, как аггрианка умеет охмурять мужиков, тем более измученных длительной абстиненцией. Но его личное самолюбие было серьезно уязвлено.

И пусть теперь все вроде бы образовалось, его ждет в Севастополе Анна. Но сейчас-то что делать? Нет сил уже спокойно смотреть на эту ведьму Лариску. И ехать им в замкнутом пространстве вагона целых два дня, если не больше. Или ты этого не знал? Да все ты знал, не надо лицемерить… А она сама? Что делает и думает сейчас Лариса?

Расчетливо соблазняет, сама соскучившись по мужской ласке, или просто провоцирует, чтобы потом устроить безобразную сцену и нажаловаться Олегу? С нее станется – рассорить друзей и далее владеть Левашовым безраздельно…

Все это он успел продумать, пока мыл руки в вагонном туалете с умывальником и душем, встроенном между двумя купе. В круглом зеркале с кое-где облупившейся амальгамой внимательно изучил свое отражение. Поправил и так безупречный гвардейский пробор, маникюрными ножничками подровнял усы, расчесал их специальной щеточкой, пшикнул несколько раз на волосы и за воротник кителя одеколоном «Черный принц».

Вдруг ему показалось, что точно такая ситуация уже была с ним в прошлой жизни. Или нет, на «дежа вю» это не похоже, он, как психиатр, в таких вещах разбирался, скорее напоминает мгновенный пробой в будущее, картинка ближайших тридцати-сорока минут.

И старорежимный мундир в это близкое будущее не вписывался, оно было какое-то совсем другое, скорее в стиле романтических шестидесятых.

Сашка бросил на вагонную полку чемодан, порылся в нем, извлек белые фланелевые брюки, рубашку-апаш, повязал на шею шелковый платок. Нет, ерунда какая! Словно он действительно на свидание с собственной девушкой собрался! Ему даже стало на секунду стыдно. Он ведь просто хочет приятно провести время в непринужденной обстановке, и не более. Скомкал платок и бросил его обратно. Надел плетеные бежевые мокасины, подмигнул собственному отражению.

Перед тем как сесть к столу, по сложившейся уже привычке предпринимать возможные меры даже против гипотетических опасностей, Шульгин проверил, заперты ли двери тамбуров, боковые и переходные, а также опустил, перебросив тумблер на распределительном щите, внешние броневые заслонки на окнах. В вагоне сразу стало по-особенному тихо, темно и уютно от сознания, что никто теперь не потревожит их уединения.

Спешить было некуда, они неторопливо закусывали под шампанское, Шульгин пил брют, а Лариса – полусладкое, разговаривали мирно и спокойно. Как-то так пошла беседа (и свою роль в этом сыграли их наряды), что от сегодняшних проблем они сразу уклонились, начали вспоминать навсегда исчезнувшую московскую жизнь. Лариса была на девять лет младше, и опыт от этого у них был разный, да и учились они в слишком разных институтах. Но многое все же совпадало, так что вечер начинал удаваться. Лариса мельком высказала удивление, отчего раньше Шульгин испытывал к ней неприязнь?

– С чего ты взяла? – приподнял бровь Сашка. – Вроде все нормально было. Ни словами, ни помыслами…

– Ладно-ладно, чего уж теперь… Вы все меня недолюбливали. Не нравилось вам, что Олег так мной увлекся. И Ирина на меня, как царь на еврея, всегда смотрела.

Шульгину ее откровения были странны. Он считал, что, наоборот, Лариса сама все время поддерживала незримый барьер между собой и остальной компанией. Только с Натальей отводила душу. Как психоаналитик, он предполагал, что дело здесь не только в характере девушки, но и в тайных подробностях ее биографии. Вплоть до связей с преступным миром. Случайно ли она так решительно порвала с прошлой жизнью, бросила все и кинулась в водоворот абсурдных для нормального человека космических приключений? Причем в компании абсолютно незнакомых ей, впервые, кроме Натальи, увиденных людей. И даже если допустить беззаветную любовь с первого взгляда, не маловато ли двух дней знакомства, чтобы навсегда забыть о родителях, доме, работе? О том, что это навсегда, она тогда не подозревала.

– А хочешь, я тебе правду скажу? – Лариса наклонилась через стол, и ее слегка уже хмельная улыбка выглядела вызывающе-загадочной. – Дело в том, что ты первый в меня влюбился, в тот же вечер, а сказать боялся или Олегу не хотел мешать, вот и изображал пренебрежение… Спорить будешь? Все равно не поверю…

Шульгин отодвинул бокал, взял толстую турецкую папиросу. После снятия блокады их каждый день везли из Стамбула и Трапезунда фелюгами и парусными шхунами нищие турецкие контрабандисты. Лариса тоже протянула руку к коробке через столик, наклонилась, мелькнуло на секунду в вырезе платья аккуратное смуглое полушарие с ярко-розовой вишенкой соска. Наверняка нарочно две лишние кнопки расстегнула, зараза…

Некоторый резон в словах Ларисы был. Только зря она преувеличивала силу своих чар. В тех условиях любая более-менее симпатичная девушка не могла не вызвать соответствующих эмоций. А Лариса… Конечно, до Ирины ей далеко, но в глаза она бросалась. И по-кошачьи гибкая фигура, и неуловимый флер тайной порочности…

Но почему бы сейчас не польстить девушке? Он вздохнул и развел руками: мол, что уж теперь.

– Вот видишь, от меня не спрячешься. Я вас всех насквозь видела. И почти возненавидела в первый же вечер. Такие все богатые, благополучные, утонченные и рафинированные якобы. Огромная дача, напитки самые заграничные, закуски – из подсобок Елисеевского, японская аппаратура, даже и книги как напоказ – Джойс, Аврелий, Набоков… Стихи – не Асадов с Евтушенко, а Гумилев, Ходасевич, Гиппиус. И женщины ваши штучные… Если бы не Наталья, часа в вашей компании не осталась бы…

– За что уж так? Будто сама не из таких. Аспирантка, а джинсы «Левис» на тебе были, ценой в три твоих стипендии, кроссовки «Адидас» в ту же цену и подружка Наталья тоже из разряда штучных, отнюдь не продавщица овощного магазина…

– В том-то и дело, Саша, в том и дело. Хорошо, что Левашов сразу показался мне другим, простым и честным. Благородным, я бы даже сказала. А про вас подумала… – Она вздрагивающей рукой поднесла папиросу к свече, прикурила. – Подумала, что тоже какие-нибудь «шестерки» партийные, на фарцовщиков и цеховиков вы не походили, а у кого еще тогда такие дачи бывали?

– Ну а чем тебе партийные так уж насолили?

– Да потому, что я была девочкой по вызовам аж в самом горкоме. И брата вашего научилась оценивать профессионально. Объяснять нужно?

– Чего уж тут объяснять…

Видимо, что-то в голосе Шульгина Ларисе не понравилось.

– Не надо так со мной разговаривать! – перешла она почти на крик. – Подумаешь, чистоплюи! Знаю, что ты сказать хочешь: «А кто тебя заставлял?» Хорошо со стороны рассуждать! Я ведь очень приличной девушкой была. Как все до поры до времени. Даже в комитет комсомола института меня выбрали. На четвертом курсе. Как-то послали нас, меня и еще троих таких же, на районной партконференции помогать. Регистрация там и все такое… Приглянулась я кому-то из руководства. После конференции пригласили на «шестой вопрос» – так у них пьянка по случаю избрания на новый срок называлась, – под Москву, на спецдачу. Похожую, кстати, на вашу валгалльскую. Сначала все было как положено – ужин, тосты, речи. А мы с девчонками в качестве гейш и одновременно официанток. А потом… – Лариса махнула рукой, жадно затянулась. – Драться постеснялась, а на слова мои и слезы внимания никто не обращал…

Утром уже, когда нас домой развозили, заворг сказал, что, если болтать станем, и из института вылетим, и родителям неприятностей хватит. А правильно все поймем – не пожалеем. У меня поначалу настроение было повеситься или таблеток наглотаться. Я ведь считай что девочкой была… Пробовала, конечно, пару раз, но так… почти теоретически. А тут сразу… Но ничего, вовремя одумалась. А дальше пошло… Правда, не обманули. – Она криво улыбнулась. – Отметки всегда были в порядке, каждый месяц в «сотую секцию» ГУМа пускали, все бесплатно, в турпоездки заграничные по «Спутнику» тоже бесплатно ездила… Распределили сразу в аспирантуру… – Она снова махнула рукой. – Да зачем я тебе все рассказываю? Дело прошлое, и ничего в нем особенного нет. Не на Казанском вокзале за пятерку… Считай, что выполняла свой партийный долг.

– Ты и в партии состояла? – непонятно зачем спросил Шульгин.

– А как же! После третьего спецобслуживания приняли. Михаил Николаевич сказал, что не имеет морального права трахать беспартийную…

– А это кто такой? – Разговор казался Сашке глупым и никчемным, но странное любопытство не позволяло его прервать. Да и девушке лучше дать выговориться. Слишком долго она это в себе держала. Может быть, и Наталье не рассказывала.

– Секретарь горкома по торговле и еще по чему-то… Не вникала. Я ему приглянулась и постоянной у него стала. Ночь с субботы на воскресенье – его. Но зато больше никто не посягал… Он меня даже инструкторшей в свой отдел взять решил, но тут уж я на дыбы. Мне наукой заниматься хотелось. Что ты опять усмехаешься? Думаешь, если блядь партийная, так еще и дура? У меня, к твоему сведению, диссертация почти готова. Еще неизвестно, что хуже – с секретарем горкома четыре раза в месяц на дачку съездить или за каким-нибудь придурком замужем тем же самым каждый день заниматься, тошноту подавляя. Вон как Наталья – назло Воронцову замуж выскочила, а потом не знала, куда деваться… Нет, он вообще-то мужик ничего был, даже симпатичный, если бы не такой толстый, только как напьется, подавай ему всякие изощренности… Какую-нибудь «Эммануэль» на видик поставит и требует, чтобы я то же самое изображала…

Лариса раздавила папиросу в пепельнице, с отвращением посмотрела на бутылку, из которой Шульгин хотел налить ей еще шампанского.

– Да убери ты это! У меня уже под горлом плещется. Лучше коньяку рюмку…

– Не развезет?

– Ну и слава богу, если развезет. Зато высплюсь как следует. И все забудем, договорились? – Могла бы и не спрашивать…

Лариса залпом выпила серебряную царскую чарку грамм на сто, подышала открытым ртом, не закусив.

– Все. Хватит. Засиделись. Пойду к себе. А ты прибери здесь. Терпеть не могу, когда до утра на столе объедки остаются.

Она встала из-за стола, и ее заметно качнуло. Впрочем, возможно, просто вагон дернулся на закруглении.

– Закончишь, загляни ко мне, – сказала Лариса уже на пороге своего купе. – Я тебе еще кое-что скажу…

Что интересно, закончив уборку и поворачивая бронзовую ручку двери ее купе, Шульгин еще ни о чем таком не думал. Возбуждение прошло. Ему скорее казалось, если что и произойдет между ними, то уж не сегодня. Сейчас ночь исповедей, а не любви…

И все же у него частило сердце и пересыхало во рту. Услышанная от Ларисы история (а не придуманная ли для пущей интриги?) подействовала так, как надо. Он замечал за собой подобное и раньше – его влекли женщины с сомнительной репутацией. Оттого он и поддался в свое время чарам будущей жены, что наслушался ходивших по театрам баек о ее бесчисленных, подчеркнуто скандальных романах. И в принципе не слишком жалел о своей женитьбе. Стерва она была первостатейная, но в постели с ней скучать не приходилось.

Задув почти догоревшие свечи в столовой, Шульгин отодвинул дверь Ларисиного купе. Она лежала поверх одеяла, высоко подоткнув под голову подушку, опять курила.

Свет ночника за изголовьем делал ее лицо похожим на резную ритуальную маску.

– Что ты хотела мне еще сказать? – спросил он, проглотив комок в горле.

– Садись, – показала Лариса на кресло напротив. Купе в этом вагоне были в полтора раза больше обычных, и по другую сторону откидного столика располагалось глубокое бархатное кресло с дубовыми подлокотниками. – Послезавтра мы уже будем в Москве. Я наконец приму предложение Олега, стану его законной женой. И не знаю, как там дальше сложится. Но в политических интригах я буду твоей верной союзницей. Обожаю всякие авантюры. Согласен, чтобы мы стали настоящими друзьями?

– Какие вопросы! Да мы ведь и так просто обречены ими быть, если хотим что-то значить в этом мире… – Сашка отвел глаза, чтобы не видеть откинутую полу платья и белый треугольник плавок между загорелых бедер. Она нарочно рассчитала позу так, чтобы как раз из кресла он это увидел.

– Не обязательно, совсем не обязательно. История знает столько примеров… Так что, союз и дружба? – И она резко села на диване, протянула Шульгину руку. Платье совсем распахнулось, грудь упруго выскользнула наружу. Она ее не стала заправлять обратно, похоже, даже чуть заметно подмигнула. Или то по щеке метнулась тень?

Что оставалось делать? Он тоже подал руку. Такие тонкие пальцы, а рукопожатие мужское. Сашка вспомнил, она когда-то говорила, будто занималась фехтованием и горными лыжами.

– Только ведь знаешь, Саша, – улыбнулась она по-русалочьи, – мужчина и женщина не могут быть друзьями, если сначала не были любовниками…

– Почему это вдруг? – глупо спросил Сашка.

– Потому что иначе они волей-неволей все равно будут думать прежде всего о том, что у кого в штанах и под юбкой. Закон природы. А вот когда здесь нет вопросов и тайн, можно и более серьезными вещами заниматься. Разве нет?

– Возможно…

– Осталось доказать это экспериментом. Иди ко мне… – Она вскочила, одним рывком стянула через голову платье, бросила его на пол. И стыдливо потупила глаза, делая вид, что ужасно вдруг застеснялась, ожидая, чтобы он сам избавил ее от последней, почти символической детальки туалета.

Будто чего-то испугавшись, Шульгин выключил ночник и только после этого нашел на ощупь напрягшуюся тонкую талию, скользнул по ней ладонями, оттягивая вниз тугую резинку.

Тело у нее было горячее, кожа нежная и гладкая, пахнущая незнакомыми горьковатыми духами. Диванчик для двоих был явно узковат, и, чтобы не свалиться на пол, Сашка крепко обнимал Ларису. Она прижалась к нему животом и грудью, он чувствовал гулкие удары ее сердца. Несмотря на охватившую обоих нетерпеливую страсть, они согласно не спешили, словно привыкая друг к другу. Или Шульгин невероятным усилием воли все-таки надеялся удержаться от последнего шага, сулящего очередные нравственные проблемы и страдания.

Сдерживая неровное дыхание, Лариса легко касалась губами его лица и шеи, он медленно поглаживал ее спину, крутой изгиб поясницы, напрягшееся сильное бедро.

«Нет, точно горнолыжница», – подумал Сашка. Оба молчали, и никто первым не решался перейти к решительным действиям. Только обменивались осторожными, какими-то пугливыми ласками и легкими поцелуями.

Лариса не выдержала первой.

– Смелее, генерал, со мною можно смелее, я ведь не Аня, – хрипло прошептала она.

Эти слова почему-то разозлили Сашку и отпустили тормоза, что до сих пор его сдерживали.

Лариса и в постели вела себя так же раскованно, с полным пренебрежением к предрассудкам, как и в обычной жизни. Вдобавок она относилась к тому редкому типу женщин, которым процесс доставляет не меньшее наслаждение, чем всем остальным – только самый бурный финал.

Сколько это длилось, Шульгин потом не вспомнил. Он будто вдруг очнулся после глубокого обморока. Горели исцелованные губы, стальное пружинистое тело содрогалось в его объятиях, словно он пытался удержать выброшенную на палубу только что пойманную акулу, а стук колес перекрывался низкими прерывистыми стонами и всхлипами.

Лариса выгнулась последний раз, что-то бессвязно бормоча и вскрикивая, вонзила ногти в спину партнера и только после этого обмякла. Отодвинулась к стенке, долго лежала молча, приводя в порядок дыхание.

Темнота в вагоне была абсолютная, как в подводной лодке, но за его пределами продолжалась своя железнодорожная жизнь. Лязгали сцепки, неподалеку загудел паровоз, ему ответил другой, звякнул вокзальный колокол, донеслись неразборчивые голоса. Колеса под полом купе постукивали все так же мерно и неторопливо. Похоже, проезжали очередную станцию.

Лариса привстала, перегнулась через Сашку, долго искала на столике на ощупь бутылку с нарзаном, сделала несколько звучных глотков. Холодные капли упали Шульгину на грудь и щеку.

Потом она села, обхватив колени руками.

– Вот, значит, как… – сказала наконец Лариса. – Ор-ригинально… А теперь что?

Шульгин молчал.

– Эй, ты не заснул, часом? Во мужики!.. Сделал дело – сразу спать…

Сашка не спал. Он медленно приходил в себя после редкостного эксцесса и думал о том же, о чем и Лариса.

Сильвия тоже умела вести себя в постели, но сейчас Шульгин испытал нечто совсем другое. Неужели и с Олегом она всегда такая? И что будет с ними дальше? Сможет он теперь держаться с ней как ни в чем не бывало, вспоминая это?..

Где-то уже под утро, пока Лариса плескалась в душе, он лежал на спине, смотрел в потолок, на который падал луч света из приоткрытой двери, и думал, что получилось что-то не то, не легкое и приятное дорожное приключение, на которое он рассчитывал. Девушка давно влекла его своими формами и непонятным характером. Судя по ее манере поведения и время от времени мелькающей в глазах чертовщинке, в постели она могла оказаться интересной. Но случившегося он не ожидал. Тут какое-то совершенно новое качество. Удастся ли выйти из положения без серьезных проблем? Если она имеет некие связанные с ним планы?.. Да, наконец, если просто вздумает добиваться собственных целей, шантажируя этой ночью, используя и кнут, и пряник? Кнута он боится не слишком, а вот найдутся ли силы долго уклоняться от пряника или даже морковки перед носом? Дверь душевой открылась, Лариса вошла в купе, промокая влажное тело полотенцем. Присела на край полки, сделала глоток остывшего кофе. Сказала, покачивая головой:

– Нет, это круто. Даже не ожидала. Может, мне не за Олега, а за тебя замуж выйти? Здорово мы, выходит, изголодались. Четыре раза за ночь – такого у меня еще не было. Или пять? – Вздохнула, глядя на свою исцелованную грудь. – Совсем у тебя мозгов нет? – спросила она, впрочем, беззлобно. – Как я теперь Олегу покажусь? Ладно, что-нибудь придумаю…

Лариса убрала с лица рассыпавшиеся волосы. Улыбнулась неожиданно открыто, даже растерянно. Потом завернулась в простыню, как римлянин в тогу, поджала ноги. Совершенно другая женщина сидела сейчас перед Сашкой. Он даже и не представлял, что всегда мрачная, сосредоточенная на каких-то тайных мыслях Лариса может вдруг оказаться вот такой – спокойной, расслабленной, умиротворенной. Способной нежно улыбаться. Прав был, выходит, старик Фрейд. Всего одна ночь, и девушка избавилась от годами угнетавших ее комплексов. И все его осторожно-опасливые мысли – полная ерунда.

– Мне с тобой хорошо было. Потому и отвязалась по полной… Но на сегодня хватит. Сил больше нет. Иди к себе. До Москвы далеко. Увидимся еще. Но уж там – все. Считай, что мы почти что и незнакомы… В этом смысле… Я собираюсь стать верной и строгой женой…

Шульгин встал, соображая, сразу идти ли ему к себе в купе или все-таки поцеловать девушку на прощание, как вдруг вагон резко дернулся, под полом завизжали тормозные колодки и колесные бандажи по рельсам. Короткими отчаянными гудками закричал паровоз. Почти тут же гулко загремел пулемет с тендера. Залепил первую, наверняка неприцельную очередь на пол-ленты, потом перешел на короткие, по три-пять патронов.

Через секунду-другую со всех сторон посыпалась беспорядочная сухая дробь винтовочных выстрелов, то вразнобой, то нестройными залпами.