Потайный клуб открывал свои двери по пятницам, но только в последнюю пятницу месяца во всех его помещениях, начиная от парадной лестницы и заканчивая курительными комнатами, царила особая атмосфера праздника и вместе с тем было нечто, от чего одни гости таинственно переглядывались и перешептывались, другие, напротив, полностью уходили в себя, третьи травили байки и сами же над ними хихикали, а четвертые так вообще прятались неизвестно где, чтобы появиться в самый последний момент – аккурат к ударам большого гонга и поднятию занавеса.

Да, это был день игры. Скрикс вместе со своим сопровождающим явился в Клуб заранее и сразу же попросил лакея принести им плащи и маски.

– Извините, господин Скрикс, но плащи с масками выдаются только игрокам и их секундантам… – лакей вежливо поклонился.

– Я игрок, а это мой секундант.

– В таком случае пройдемте за мной.

Лакей отвел их в особую комнату, куда через пять минут прибежал толстенький губастый человечек в изумрудном костюме, представившийся распорядителем игры.

– Вы ведь фотограф, господин Скрикс.

– Совершенно верно.

– И вы собираетесь играть?

– Собираюсь.

– Тогда позвольте напомнить вам правила…

– Простите, господин Рисницкий, но правила мне хорошо известны.

– Просто фотографы так редко участвуют в игре, что я подумал…

– Ничего-ничего, – Скрикс взял лежащую на диване маску и примерил ее перед зеркалом.

– То есть вы знаете, что вам как фотографу запрещено иметь в колоде карты, сделанные вами самолично?

– Известно.

– Минимальная ставка сегодня равняется пятистам калигулам. Не сочтите за дерзость, господин Скрикс, но правила требуют, чтобы я удостоверился в наличии у вас такой суммы.

Секундант фотографа, уже успевший натянуть на себя как плащ, так и маску, раскрыл перед администратором кожаный саквояж, содержимое которого было настолько финансово убедительным, что толстый человечек сразу же поднял руки в жесте, означающем: «Извините, господа, вопросы исчерпаны! Удачной игры!»

На внутренних разворотах плаща находились карманы, около сорока, куда игроки помещали карты, сортируя их по своему усмотрению. У Скрикса была золотая маска, у его секунданта – серебряная. Плащи были черными, одинаковыми, разве что у секундантского отсутствовали внутренние карманы.

– Подождем начала игры здесь, – сказал Скрикс. – Игрокам после переодевания запрещено расхаживать среди гостей.

– А когда все начнется?

– Через полтора часа прозвучит гонг, и мы сойдем вниз.

– Что мне все-таки нужно будет делать?

– Ничего, просто стоять за моей спиной.

Оставшееся до игры время они сидели молча и смотрели, как танцует в камине огонь. Из-за опущенных барочных портьер доносился шум улицы, а за высокими дверьми вовсю веселились гости и хлопали бутылки шампанского.

Но вот наконец прозвучали первые удары гонга. Под аккорды до минорной пассакалии Баха в банкетном зале медленно поднялся занавес, открывающий темный проход с уходящими вниз ступенями. Все сразу же смолкли и один за другим, тоненькой струйкой потекли в эту щель. Особенно тяжело приходилось дамам – пышные с кринолином платья и туфли на каблуках мало подходили для прогулок по узким и темным лестницам, но, к счастью, у любой дамы на этом празднике поблизости обнаруживался кавалер, готовый прийти на помощь: взять под руку, ну или, на худой конец, – помочь подняться.

Спустившись, гости размещались между колонн просторного подземного зала круглой формы со стенами из ракушечника и внушительных размеров бронзовой люстрой под кессонированным потолком. Центральную часть занимал большой игровой стол. Он был овальной формы и, согласно правилам, расчерчен на сектора. Двадцать игроков в плащах и масках стояли вокруг стола на равных расстояниях друг от друга, каждому из них соответствовал свой сектор. За их спинами находились секунданты, держащие в руках ларцы с игровыми фишками. Одна фишка равнялась пятистам калигулам.

Интересно было рассматривать замерших за колоннами гостей. Лица большинства из них были либо удивительно, до какого-то жуткого неправдоподобного совершенства красивы, либо напротив – омерзительно уродливы. Казалось, что середины просто не существует. Казалось, надев фраки и платья, сюда одновременно спустились как боги Олимпа, так и приспешники самого Гадеса. Пахло дорогим парфюмом, дамы – о, эти чарующие волшебные цветы! – шуршали платьями, кто-то чихал, цокот шагов по мраморному полу поглощался пористой фактурой стен, звук становился глухим, и казалось, что все это происходит в полусне; гости чаще предпочитали общаться жестами и мимикой, чем словами, натужно скрипели кресла в ложах для особо важных персон, хотя большинство мест в игровом зале все-таки были стоячими.

И вот появился Крупье – человек огромного роста, облаченный в красную мантию; на нем была маска и, по-видимому, очень тяжелая, поскольку представляла собой целиковую бычью голову, к тому же еще покрытую сусальным золотом (а может, она и была отлита из золота? Кто знает!), и только рога этой твари были черными.

Крупье поднялся на подиум и, опустившись в массивное кресло, объявил о начале игры. Быстро провели жеребьевку, дающую право первого вызова. Маски на игроках были для того, чтобы никто из них не знал, против кого играет. Раунды проходили достаточно живо и по-деловому. Игрок, являющийся хозяином раунда, делал вызов, выкладывая на стол некоторое количество фишек. Вызов доставался тому, кто предложит ставку наибольшего размера. После этого противники рубашками вверх раскладывали на столе карты, а потом открывали их одну за другой. У каждого была своя тактика – кто-то уповал на силу своих карт, кто-то выстраивал комбинации, а кто-то просто надеялся на Бога или на черта, но ни тот ни другой обычно не помогал. Победитель не только забирал себе выигрыш, но и колоду противника. Проигравший снимал маску и уходил в зал.

Несмотря на то что все игроки были в масках, Скрикс сразу же узнал мессира Гольденбрунера. К счастью, других фотографов смерти в зале не было, и никто, кроме Скрикса, не видел, как над одним из игроков внезапно возникло и прямо на глазах стало разбухать большое черное пятно.

Когда выпал его черед быть хозяином раунда, человек этот выложил на стол сразу двадцать игровых фишек. И только пятеро посмели ему ответить, выложив двадцать пять. Недолго думая, Скрикс предложил свою ставку – тридцать. Хозяин раунда внезапно захотел утроить сумму. Фотограф благоразумно отказался, и, поскольку желающих перебить ставку не было, человек со знаком смерти над головой вынужден был играть против Скрикса.

Открывать карты можно было в любом порядке. С каждой стороны в поединке участвовало сорок карт. Двадцать из карт его противника, как предполагал Скрикс, должны были составлять комбинацию кадров из жизни Елизаветы Комаровой.

Раунд получался достаточно упорным (колода фотографа оказалась на удивление сильной, и даже пара карт работы Виртюка пришлась к месту), но чем дальше – тем больше Лизиных фотографий ложилось рубашками вниз, обнажая комбинацию, против которой уже ничего нельзя было поделать. Вот окаменевшая Лиза получает известие о смерти сестры, вот она сливается в любовном экстазе с тем, кто уже через месяц бросит ее и назовет сопливой дохлячкой, вот капля ее крови повисла и замерла на самом кончике травинки – там, у лесного озера, а вот и Эрмитаж… Франсиско Гойя… портрет Антонии Сарате… Что бы она ни делала в этой жизни, рядом всегда оказывался фотограф.

И вот наконец открылась та самая карта – смерть на асфальте, шестьсот десять баллов, первая категория. По залу словно пронесся ветер, публика – вернее, та ее часть, которая знала толк в игре, – была покорена красотой комбинации. Если бы не запрет, наверняка послышались бы аплодисменты и крики «браво».

«Сейчас или никогда, сейчас или никогда…» Скрикс провел рукой по игровому столу – фишки рассыпались, карты смешались. Обычно это означало, что игрок признает поражение. Фотограф снял с себя маску и передал ее своему секунданту. Краем глаза он заметил, что противник его, мессир Гольденбрунер, испуганно вздрогнул, видимо ожидая увидеть под маской кого угодно, но только не Скрикса.

– Раунд завершен, – громовым голосом протрубил Крупье. – Проигравший, выйдите из-за стола.

Но тут Скрикс поднял руку и произнес:

– Я подаю протест. Я обвиняю своего противника в жульничестве. Карта смерти является подделкой, и я могу это доказать!

По залу снова пронесся ветер, на этот раз холодный.

– Подайте мне эту карту, – невозмутимо произнес Крупье.

Секундант мессира Гольденбрунера (по-видимому, это был Хорс, кто же еще?) взял со стола фотографию и, поднявшись на подиум, передал ее в руки человека с бычьей головой.

Тот взглянул на нее, медленно обвел взглядом молчащий зал и объявил:

– Карта подлинная!

– Нет! – закричал фотограф, хотя, по сравнению с голосом Крупье, крик его казался еле слышным повизгиванием. – Карта фальшивая! Смотрите!

Под дружный вздох всего зала Скрикс сорвал маску со своего секунданта, и все увидели, что это девушка.

– Вот она, живая Елизавета Комарова! – надрывался Скрикс, чувствуя, что еще чуть-чуть – и его голосовые связки лопнут, словно струны скрипки, по которым вместо смычка внезапно провели железной кочергой. – Она жива! Она не умирала! У нее не может быть карты смерти! Этот игрок обманщик!

Дальнейшее произошло очень быстро. Люстра под потолком моргнула и погасла, зато зажглась другая, кроваво-красного свечения, находящаяся за спиной Крупье.

– Согласно Кодексу, тот, кто умышленно нарушил правила игры, никогда не выйдет из этих стен, – возгласил Крупье, поднимаясь с кресла, и его гигантская рогатая тень упала на игровой стол.

Мессир Гольденбрунер скинул маску и, рвя на себе волосы, начал что-то кричать и доказывать. Но тщетно! Крупье махнул рукой, и в то же мгновение с потолка ударила молния. Все, что осталось от мессира, – так это горстка черного пепла…

– На сегодня игра закончена! – Крупье трижды ударил в гонг и покинул зал.

Следом начали расходиться и все остальные. Некоторые из игроков снимали маски с досадой и раздражением, поскольку вступить в игру им так и не удалось. Кое-кто из гостей, лично знавших Скрикса, подходил к фотографу и поздравлял его с такой неожиданной счастливой концовкой. Карты и фишки покойного были переданы ему как победителю.