Проследим путь человека от колыбели до могилы.

Вот человек родился в мир, его окрестили во Христа.

Кто может знать душевную жизнь ребенка, которая, быть может, гораздо сложнее, чем это принято думать?

После знаменитого старца последнего времени, основателя общежительного Троицкого Киевского монастыря отца Ионы, остались замечательнейшие келейные записки, в которых он описал разные события из своей жизни.

Между прочим, он рассказывает там, как, будучи еще младенцем, не умея ходить, он был восхищен душой в небесные обители и ему был предсказан будущий его духовный путь.

Несомненно, что в жизни духа есть много тайн и что религиозное сознание в человеке может развиваться совершенно независимо от его внешнего сознания.

Из рассказов многих людей, уже умиравших и опять возвращенных к жизни, ясно то чрезвычайно интересное обстоятельство, что дух человека совершенно спокойно, планомерно и непринужденно действует в такие минуты, когда человек уже потерял внешнее сознание. Опытные духовники рассказывают, что «глухая исповедь» умирающего, уже лишившегося даже речи, представляет собой беседу духа священника с духом умирающего, все сознающим, оплакивающим былые грехи, рвущимся и вопиющим к Богу.

Точно так же и в детях дух их может иметь свое особенное развитие, намного опережающее их умственное и физическое развитие.

Счастлив, кто проводит тихое безмятежное детство, кто видит вокруг себя согласную семью и в родителях своих встречает высокие примеры христианства.

Но очень немногим детям выпадает на долю такое счастье и такое детство в наши дни. Многие люди, которые могли бы быть драгоценнейшим материалом для христианства, стоят далеко от спасительного учения, потому что никто их не подвел в детстве ко Христу, никто их Христу не покорил.

Детству, отрочеству и юности свойственна известная восторженность: так хочется найти предмет, достойный поклонения, и благоговеть перед ним… И где, казалось бы, ближе найти такие предметы поклонения, как не в своей семье, среди ближайших родных?

А между тем очень часто, когда в детях пробуждается сознание, они видят, насколько родители далеко отстоят от того идеала, который себе дети рисуют, и не только что дети не могут в чем-нибудь нравственно от родителей позаимствоваться, но еще должны призвать на помощь чувство великодушия, чтобы, применив всю свою находчивость, найти им оправдание.

И все же какое тяжкое страдание, которым и поделиться не с кем, ибо чем глубже привязанность, тем труднее для человека привязанного доверять кому-нибудь свое разочарование в любимом человеке!

И когда разбиты столь дорогие иллюзии, одни обращаются на всю жизнь в пессимистов и сами становятся такими же циниками, другие же бросаются к Богу.

Со свойственным ему мастерством, Тургенев, создавая в своем «Дворянском гнезде» образ Лизы, подметил и вскользь осветил в Лизе одну черту, остающуюся обыкновенно незамеченной.

Решаясь идти в монастырь, она между прочими доводами говорит, что знает, как ее отец нажил состояние… Значит, совсем еще молодую Лизу этот вопрос волновал глубоко, хотя и скрытно; она чувствовала вину отца, чувствовала, что эту вину надо загладить и замолить…

И этот долг памяти отца есть одна из причин, приведших Лизу в монастырь на отреченную жизнь.

Подобно этому многие дети из-за каких-нибудь недочетов в личной жизни, из-за отсутствия ласки родителей — из-за неимения человека, которому бы они могли вполне довериться, начинают искать у Бога той поддержки и отклика, которых не нашли среди людей.

Наиболее одаренные в религиозном отношении дети и без каких-нибудь житейских испытаний сами приходят к Богу.

Вот пора, в которую обозначается иногда направление человека на всю его дальнейшую жизнь, пора, в которой вырабатываются привычки благочестия, пора, в которой особенно легко религиозно влиять на молодую душу.

В молодости обыкновенно — главным образом в среде школьных товарищей — завязываются дружеские связи, оказывающие на человека значительное влияние.

Большая радость в жизни иметь единственного человека, испытанного, верного, доказавшего вам свою привязанность, и чем дольше длится дружеская связь, тем она становится крепче через столько вместе пережитых событий, проволновавших чувств, продуманных мыслей.

Есть ли, например, связь между людьми более близкая, как между двумя боевыми товарищами?.. Люди, которые рядом стояли в бою, одинаково подвергались опасности, одинаково бывали ранены, вместе были на волосок от смерти и вместе по Божией воле остались жить, чтобы еще не раз, быть может, биться в одних рядах, — разве они не родные! И как такое товарищество разнится от другого, которому так несправедливо и не по праву дается великое имя дружбы и которое основано на совместных попойках и кутежах!

Тем светлее товарищество, чем выше идея, объединяющая людей, и высшее товарищество и дружба — это соратничество под знаменем Христа.

Каким высоким идеализмом должны быть проникнуты те мысли, какими обменивается молодежь в эту лучшую пору своей жизни, и как грустно, что редки у нас теперь те кружки молодежи, ярким примером которых был кружок молодого Станкевича, дух которого воспроизведен Тургеневым в описании студенческого кружка Покорского.

И там, где, отдаваясь высоким мыслям и чувствам, собрались говорить о всем благородном — об искусстве, делах государственных, музыке, науке, служении народу, — там невидимо за собравшимися стоит Христос, ибо Он всюду, где «высоким сердце бьется…»

Жаль, что русская молодежь, да и не одна русская, не всегда превращает идеальные свои стремления в соответствующие дела, в чем, впрочем, она не всегда сама виновата.

Как бы много, например, могла делать молодежь университетская — и даже старших классов гимназий с такой же учащейся женской молодежью, — если б они решились предпринять что-нибудь для облегчения быта ремесленных учеников, живущих в самых невозможных условиях, часто получающих незаслуженные побои, слышащих омерзительную брань — и ни одного доброго, ласкового слова, не говоря уже о том, что они стоят совершенно вне какого-нибудь религиозного воздействия.

Как было бы хорошо, если б молодежь с материальным участием старших устроила для них что-нибудь вроде прежних воскресных школ, которые теперь нам уже не нужны, так как во всех местах с крупным населением имеется достаточное число школ городских. Тут бы им читали что-нибудь для них интересное и доступное, учили бы их грамоте и счету. Эти несколько часов, проводимых ими под руководством людей, одушевленных пожеланием им добра, явились бы светлым лучом в их жизни.

Нельзя не остановиться на вопросе о взаимопомощи молодежи, к каким бы кругам общества она ни принадлежала.

Сила солому ломит. Как ни ограниченны средства молодежи средних учебных, например, заведений, все же и эту молодежь можно было бы уже с успехом приучить к делу разумной благотворительности.

Вот, например, такое соображение.

Гимназисты и гимназистки получают обыкновенно столько, что, например, две копейки ежедневного расхода на доброе дело едва ли бы кого обременили. Но во что превратятся эти две копейки с человека во всем многочисленном учебном заведении? А в столицах зачастую в гимназии бывает по пятисот и более человек — получится, таким образом, от десяти до пятнадцати рублей. А ведь на такую сумму одно из лучших петербургских благотворительных обществ — комиссия столовых «Детская помощь» — прокормит горячим обедом две сотни детей из самого бедного класса населения, где родители не в силах давать детям горячий обед и где дети питаются впроголодь и всухомятку.

Таким образом, если бы нашлись опытные и деятельные люди, они бы могла завести на средства учащихся такую столовую, которая бы так и назвалась: «Детская столовая такой-то гимназии».

Кроме весьма большой пользы для накормленных в этих столовых, а раньше голодавших малышей, было бы в высшей степени важно громадное воспитательное значение такой столовой для молодежи.

Во-первых, она бы приучилась перелагать благородные, но безформенные порывы самоотвержения и сочувствия людям в живое дело; во-вторых, она исподволь приучилась бы к мысли о том, что преступно жить, не делая ничего для других, и видела бы на живом примере, как при доброй воле, при крайне малых жертвах может устраиваться громадное и нужное дело.

А сколько есть случаев для молодежи поддерживать бедных товарищей…

Гимназистки 4-го класса одной из кавказских гимназий узнали о безвыходном положении подруги, у которой была только одна безпомощная мать.

Девочка не могла ни покупать книги, ни одеваться, ни иметь завтрака. Освобожденная от платы за ученье, она жила со своей безпомощной матерью и теткой в ужаснейшей обстановке, в двух комнатках с глиняным полом, среди кучи грязных и крикливых детей.

Узнав о таком ужасном положении подруги, товарки решили, что ей надо помочь, и не как-нибудь временно, а дать ей возможность окончить курс. И всякий месяц они складывались для того, чтобы дать ей денег на необходимое платье, обувь, белье, покупали сообща книги и учебные пособия, по очереди приносили ей завтрак, и так довели они ее до последнего класса.

В настоящее время эта девушка состоит в большом кавказском городе городской учительницей и имеет утешение поддерживать своим трудом старую мать.

Русская молодежь терпит часто крайнюю нужду, но не решается, по примеру молодежи американской, браться за так называемый «черный» труд, хотя цена на труд интеллигентный до крайности сбита.

В Америке взгляд на труд очень высок — и, можно сказать, христианский. Там недостаточная молодежь, проходящая высшие учебные заведения, не стыдится заниматься по утрам чисткой сапог или уборкой комнат в качестве приходящих слуг, чистит трубы и так далее. И перед окончанием своего рабочего утра вы можете видеть молодого человека, быстро направляющегося в занимаемую им комнату, где он переодевается, обращаясь из чернорабочего в джентльмена. Ни одна хорошая девушка не изменит там своего отношения к студенту, если увидит его в рабочем обряде в минуту его черного труда.

При недостаточности русской учащейся молодежи и при наличии в университетах людей весьма состоятельных, проживающих в месяц сотни и тысячи рублей, можно было бы ожидать, что эти богатые будут приходить на помощь нуждающимся товарищам — и деньгами, и разными другими способами.

Что бы стоило, например, составить такой кружок, в который сдавали бы свое старое платье оканчивающие курс студенты или студенты-франты, забрасывающие платье, которое покажется еще нарядным студенту бедному, и где бы эта форменная одежда распределялась среди нуждающихся.

При страшной дороговизне жилищ не только в Москве, Петербурге, Варшаве, но и в таких меньших городах, как Киев, Харьков или Казань, было бы в высшей степени полезно, если бы богатые студенты, проживающие на себя в месяц триста — четыреста рублей, какую-нибудь четверть бюджета уделяли на то, чтобы нанимать скромную квартиру, в которой могли бы помещаться от восьми-десяти беднейших студентов. Только бы желать делать добро, а возможности этого добра — широчайшее поле! И едва ли человек, не сумевший никого пожалеть в самую отзывчивую пору человеческой жизни, — едва ли он будет человеколюбивей в последующей жизни.

У русской молодежи, при всех ее высоких качествах: быстрой воспламеняемости, негодовании перед всяким насилием, готовности идти на жертву за то дело, которое она считает нужным для человечества, — есть один недостаток, который можно назвать какой-то халатностью чувств.

На крепость привязанности иностранцев вы можете часто положиться больше, чем на крепость привязанности русского человека.

Мне известны случаи, когда молодые немцы, бывшие раньше в дружеских отношениях, больше в жизни так и не встретились, расставшись навсегда: один — профессор какого-нибудь университета в Германии, другой — пастор в Америке. Но эти люди, проведшие вместе только гимназические годы, разошедшиеся по разным университетам, потом вступившие врозь в жизнь, женившиеся, имевшие детей и дождавшиеся внучат, знают все друг о друге и не нарушают духовного единения: они ведут оживленную переписку.

В России вы редко встретите такое явление. Сплошь и рядом спросишь какого-нибудь молодого человека о его студенческом товарище, с которым он жил в одной комнате, делил в течение нескольких лет горе и радость, делил скудный кусок хлеба. По окончании университета, года через два, друг о друге они не знают, жив ли товарищ и где он находится. И это не по равнодушию, так как ведь при случайной встрече они бросятся друг к другу в объятия и будут друг другу сочувствовать. Это именно какая-то небрежность и лень, которая мешает человеку вовремя написать письмо, которая вообще глубоко изъела русскую жизнь и так мешает проявлениям русской несомненной и высокой сердечности.

Вообще, с ранних лет надо постоянно подтягиваться, делать не то, что хочется, а то, что должно, наметить себе линию поведения на всю жизнь, составить себе незыблемые принципы и по ним действовать.

Человек с сильной волей действует всегда по раннее обдуманному плану, а не по внезапным порывам. Одна французская пословица говорит, что сильный человек «делает не то, что хочет, а то, что хотел». Наши поступки должны быть обдуманы в спокойном состоянии, неспеша, строго взвешены, и все вместе слагаться в одну стройную и светлую систему жизни.

Особенное попечение надо иметь в молодости к тому, чтобы выработать в себе высокие правила чести.

Честь — это какое-то неизъяснимое благоухание благородного человека, проявление высших сторон духа, нечто возвышающееся над самой добродетелью.

Никого не обижать — это одно, а вступаться с опасностью для жизни или с готовностью нести за это крупные жертвы — это поступок чести.

Держать себя в толпе, никого не безпокоя, не проталкиваясь вперед между женщин и детей — это одно; а взять в той же толпе под свое покровительство слабое существо, оберечь в толкотне женщину или ребенка — это поступок чести.

Ни над кем не издеваться, быть со всеми вежливым — это одно. А обличить и высмеять человека, смеющегося над другими, протянуть руку тому, на кого, без всякой с его стороны вины, смотрят презрительно, — это поступок чести.

Не отказать человеку, который к нам пришел со своей нуждой и просил помочь ему, — это одно. Подметить человеческую нужду, скрывающуюся, пугливо сторонящуюся людской помощи, и придумать такой способ выручить человека, который был бы для него не оскорбителен, — это поступок чести.

Есть такие избранные люди и друзья Божии, которые каким-то внутренним внушением постигают, где они нужны, где требуется их защита, денежная помощь, нравственная поддержка, ободрение, и которые спешат туда.

Лучше всего помогать по первому движению сердца. И, бросаясь на это, люди воплотят в себе завет поэта:

. . .

В пору молодости должна выработаться в человеке та идея, которой он посвятит впоследствии свою жизнь и без которой жизнь так безцветна, пуста и ничтожна.

Помимо личной своей жизни, помимо тех привязанностей, которыми человек живет и которые питают его душу, у человека должно быть какое-нибудь любимое дело, какая-нибудь цель в жизни, чтобы эта жизнь была не безплодной, чтобы оставить по себе какой-нибудь след.

Даже ничтожные, невысокие цели все же скрашивают жизнь.

Один не старый еще, богатый человек, страстно любивший изящные вещи и собиравший старинный драгоценный фарфор, красивую бронзу и портреты, говорил: «Вот если я останусь одиноким и умрут все мои близкие — все же мои собрания будут поддерживать во мне интерес к жизни».

Как же высок должен быть этот интерес в тех людях, которые наметили себе цель высокую, благую, прекрасную и к этой цели идут, несмотря ни на какие препятствия, десятилетиями пробираясь к этой цели, причем всякое препятствие только удваивает их энергию.

Вот, например, человек задался целью оставить после себя воздвигнутый на свои трудовые деньги храм. Всякое утро, просыпаясь, он вспоминает с радостью о тех новых деньгах, которые, благодаря его изворотливости и экономии, его самоотверженности, прибавились за вчерашний день к ранее скопленному капиталу, и прикидывает в голове, чем можно пополнить этот капитал сегодня. Та напряженная, улучшенная работа, которую он для этой цели исполняет, не утомляет и не ослабляет его, а дает ему много отрады, и во всякую минуту своего труда он с теплым чувством думает одно: «Для Тебя, Господи».

Что переживет он, когда достигнет своей цели, когда будет заложен наконец святой храм, станут вырастать из земли стены нового святилища, вознося каждым кирпичом своим к Творцу миров всякую каплю трудового пота, всякую минуту жизненного труда этого Божьего работника!..

Или кто-нибудь замыслит основать какое-нибудь благотворительное учреждение, по тому роду помощи, который его больше всего привлекает. Кто основывает больницы для какого-нибудь специального недуга, от которого умер близкий ему человек. Кто, вспоминая свое бедное детство, став обезпеченным, мечтает о приюте для бедных детей. Кто устраивает общежитие для бедных воспитанников того учебного заведения, которое сам проходил. Кто копит для стипендии, чтобы увековечить имя близкого человека. Все это одинаково высокие и благие дела, льющие тихий свет в душу такого работника, дающие высокий смысл его жизни.

Одна идея — имеем мы или нет возможность, силы или характер стремиться к какому-нибудь определенному большому делу, — одна идея должна вдохновлять нас, определять самые наши поступки и вести нас к Богу.

Это идея служения людям, ежечасного, постоянного, неослабного. Во всяком человеке, с которым мы встречаемся на жизненном пути, — сильном и слабом, мудром и глупом, — должны мы видеть того Христа, Который, указывая нам на этого человека, говорит: «Вот твой брат! И Я жду от тебя по отношению к нему братских поступков».

И этой идее братской любви мы должны быть верны до конца, до готовности за нее умереть.

Юность имеет в себе какое-то невыразимое обаяние…

Что за великолепная пора! Голова полна обширными планами, сердце — радужными надеждами. Всем хочется верить и всех хочется обнять, всем услужить. Жизнь не принесла еще разочарования в собственных силах; жизнь успела нарушить лишь небольшое число иллюзий.

Счастлив тот человек, который прожил молодость по-молодому, который волновался высокими чувствами, отзывался на все прекрасное, поклонялся лишь достойному и смело убивал в себе движения тех позорных страстей, которые так часто омрачают светлый, прекрасный лик юности.

Но как жалко смотреть на людей, часто недурных, которые могли бы жить иначе, а вместо того представляют собой гнездилище страстей, и в этих страстях так изживают все свои душевные силы, что становятся молодыми стариками. Не правда ли, как отвратительно это явление — люди, утратившие святой пыл, ум которых ничем не волнуется, уста которых сквозь зубы цедят пустые и пошлые слова и насмешливые замечания, люди, которые в расслабленном рано теле носят ограниченную душу.

И наоборот, как отрадно видеть человека, который в старости юн, который не только сохранил, но сильнее разжег в себе этот огонь, каким пылает юность.

Сопоставьте какого-нибудь большого подвижника, который горит перед Богом ярким светочем, в котором теплится все шире и шире огонь любви к людям, которому жизнь тесна для всего добра, исходящего от души его, и света, разливаемого вокруг себя, эти его молодые глаза на изможденном лице — и поставьте рядом изжившего душу, рассеявшего на ветер телесные силы, ничем не интересующегося, все изведавшего и всем пресытившегося, не имеющего за душой ни одной светлой мысли, ни одного благородного порыва молодого франта, — и ответьте, где юный и где старик.

Мне пришлось видеть, за несколько месяцев до его кончины, великого Оптинского старца Амвросия. Он изнемогал. Слова еле срывались с уст. Чувствовалось, что жив он каким-то непостижимым чудом. И этот восьмидесятилетний отходящий старик, ослабевший до последнего предела сил человеческих, терпевший свою жесточайшую неисцелимую болезнь, от которой он то дрожал холодом, то его палило огнем, так что часто приходилось с него по нескольку раз в час снимать белье, — этот отходящий подвижник сиял такой духовной торжествующей юностью…

Мы плачем, скорбим и жалуемся, когда видим дорогих нам людей, которые светили нам своей лучезарной юностью и потом — так что мы этого не замечали — опускались, старились и дошли до немощи и ослабления, физического и внутреннего.

Но пусть в этой скорби поддержит нас одна великая надежда: в Вечном Царстве мы увидим людей в лучшей их поре, мы увидим их в том расцвете, который затоптала, смяла и исказила земля.

И вот молодость отпировала свой шумный пир и наступили зрелые годы.

Для большинства людей незаметен этот переход от юности к молодости, от молодости к годам зрелым и от них — к началу старости.

Часто человек чувствует и мыслит себя еще студентом. Большинство знакомых зовут его уменьшительным именем, а в его волосах проглядывает предательская седина.

Есть люди, глубоко скорбящие об этой самой изменчивости, люди, которые бы хотели никогда не изменяться, застыть в возрасте от пятнадцати до восемнадцати лет, и чтобы вся жизнь была вокруг них неизменяема, чтобы остались живыми и нестареющими окружающие их люди, и те же в городах неизменяемы были дома, и те же их отношения к людям.

Не будем желать того, что невозможно, и смиренно подчинимся Божию распорядку, по которому жизнь вечно обновляется, на древе жизни занимается завязь будущих плодов, из завязи развиваются цветы, с цветов опадают лепестки, и доразвивается плод, а плод созрелый упадает на землю.

То же и с нашей жизнью.

Пройдем покорно весь путь; проживем тихое детство с его неясными мечтаниями, высокую, священную своими обещаниями юность, творческую пору зрелых лет, крепкую и бодрую старость, умудренную житейским опытом, и после вечера жизненного дня, спокойно, по призыву Божию, перейдем к новому высшему идеалу бытия.

Детство, юность были приготовлениями к жизни. В зрелые годы разворачивается во всю ширь деятельность человека. Эти годы дают немало неожиданностей.

Бывает, что на человека с детства возлагают громадные упования, но, дав кое-что незначительное, он тихо увядает и оказывается пустоцветом. Бывает и наоборот. Люди, от которых никто не ждал ничего особенного, в зрелые годы дают яркую, сильную деятельность, являются незаменимыми для своего дела. Конечно, это все неожиданности только для тех, кто ранее не сумел предугадать ту громадную подготовительную работу, которую планомерно вели эти люди в юные годы.

Русские характеры с их порывистостью и броскостью, с их стремлением устроить себе из жизни сплошной праздник, — редко сдерживают те обещания, какие возлагаются на них в раннюю пору.

Мне пришлось слышать недавно признание от серьезного человека, приближающегося к тридцати годам и состоящего при важном государственном деле, которое требует от своих работников большой честности и большого внимания. Ему приходится бороться с недобросовестностью людей, которые желают набить свои карманы, хотя такая деятельность их клонится к государственному ущербу и подготовляет в будущем великую государственную катастрофу. Ему предлагали значительные выгоды, чтобы на многое смотреть сквозь пальцы и не мешать этим хищникам. Он отклонил это. Ему предлагали на тройной против того, что он получает, оклад перейти в другое учреждение. Он сказал, что дело это его интересует, а про себя подумал, что другой не станет так, как он, отстаивать интересы родины, и остался.

Вот характер, каким должен быть характер всякого мужчины. Вот тот взгляд на дело, которому служишь, являющийся единственно верным взглядом.

Если же этот человек является надежным человеком, то потому, что он с ранних лет следил за собой и напрягал к добру свои усилия там, где другие вели себя кое-как.

Пока другие «учились понемногу чему-нибудь и как-нибудь», он кроме классных занятий окончил курс классической гимназии несменяемым первым учеником с золотой медалью — много читал книг и широко образовал себя, помимо своей специальности, в общем значении этого слова. Он не знает до сих пор, что значит капля водки или вина, всегда ведет размеренный образ жизни, вовремя ложась и рано вставая, много двигаясь и не давая себе излишней пищи. Он выработал из себя прекрасный инструмент для труда, несмотря на свои годы и на окружающие его нравы, доселе сохранил ту же чистую жизнь, каким был в десять лет.

А вокруг его товарищи какие? Товарищи, которые засиживаются за ужином до позднего часа и являются к своему труду с отяжелевшей головой и, проведя предыдущий вечер в бездельи, как-то инстинктивно тянутся к тому же безделью и на следующий день.

Легкие разговоры. Легкие мысли, низменные интересы, чтение каких-нибудь юмористических журналов или бульварных романов с пакостной начинкой. Вместо серьезной высокой любви — мимолетные отношения с доступными женщинами или тягучая и унизительная связь с увлеченными их относительной свежестью, гораздо более старшими их женщинами.

Вот два различных типа, и который из двух родов людей оставит по себе более глубокий и видный след в жизни?