Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
От Второй мировой войны до банковского кризиса: недооценивать риск – все равно что пить красное вино
Леопольд Треппер был советским разведчиком. В начале Второй мировой войны его поселили в Брюсселе под видом канадского фабриканта. Прикрытием Трепперу служила экспортная фирма под названием Foreign Excellent Raincoat Company (букв. Компания иностранных первоклассных дождевиков), имевшая филиалы по всей Европе. Своих работодателей он тем не менее обеспечивал не только непромокаемой одеждой. Он передавал сверхсекретные данные, которые могли изменить ход истории и переломить течение одной из самых кровавых битв человечества. К несчастью, информация Треппера была очень тревожной, настолько страшной, что ее игнорировали, принимая за дезинформацию. Весьма вероятно, что такое отношение к результатам работы этого разведчика и стоило Советскому Союзу бесчисленных военных потерь и жертв среди гражданского населения.
Псевдоним Треппера – Лейба Домб, но даже имя, данное ему при рождении, не раскрывало его истинного происхождения. Он носил вполне немецкую фамилию и такое же имя, как император Священной Римской империи Леопольд I, король Венгрии с 1655 года. Однако с христианским императором у него не было ничего общего. Треппер был евреем, родился в бедном городке Новы-Тарг в Австро-Венгерской империи, ребенком вместе с семьей переехал в Вену. С годами стало ясно, что он не из тех людей, кто сидит тихо, когда мир вокруг сотрясают катаклизмы: его тянуло в политику. Сначала Треппер присоединился к большевикам, членам Коммунистической партии, и в девятнадцать лет попал в польскую тюрьму за организацию забастовки. Освободившись из тюрьмы, он отправился в Палестину, где вступил в «Ха-шомер ха-цаир», сионистское социалистическое движение, боровшееся против британских мандатных властей, а после высылки из Палестины поехал во Францию. Оттуда снова пришлось бежать, когда французская разведка раскрыла политическую организацию, в которую он вступил…
На этом этапе своей жизни Треппер и оказался в Москве. Он быстро стал агентом Генерального штаба РККА и получил задание создать и руководить советской разведывательной сетью в оккупированных нацистами государствах Европы. Сейчас эта сеть известна как «Красная капелла».
Пока Треппер налаживал в Европе процветающий бизнес, немцы готовились к самому крупному наступлению в военной истории человечества – вторжению в Советский Союз. Гитлер заявлял о намерении оккупировать СССР еще в 1925 году в книге «Моя борьба» (Mein Kampf) и пятнадцать лет спустя был готов претворить в жизнь свои мечты о разгроме этой страны. В декабре фюрер получил и одобрил Директиву № 21 – план операции «Барбаросса».
Треппер сразу предупредил русских об объектах наступления Гитлера:
1 февраля я отправил подробное донесение с точным количеством дивизий, которые выводят из Франции и Бельгии для отправки на восток. В мае через советского военного атташе в Виши, генерала Суслопарова, я передал предварительный план наступления и указал первоначальную дату начала операции – 15 мая, затем – уточненную дату и окончательную.
Окончательной датой нападения на СССР стало 22 июня 1941 года. В Советский Союз вторглось 4,5 миллиона солдат, что не оставляло никаких сомнений в отношении намерений нацистского лидера. Однако в феврале Сталин верил, что немцы на восток не пойдут. Две страны имели довольно крепкие дипломатические и экономические связи, а также официально подписанное соглашение. В 1939 году Советский Союз и Германия заключили договор о ненападении, известный как пакт Молотова – Риббентропа. В дополнительном соглашении к документу тайно оговаривалось разделение между ними пограничных государств. Сталин, по всей вероятности, не воспринимал немцев как самых надежных союзников, но и вообразить, что они нанесут вероломный удар, он тоже был не в состоянии: донесения Треппера привели советского лидера в такое бешенство, что он приказал наказать разведчика за ложную информацию.
Если бы Треппер являлся единственным источником неприятных новостей, то нежелание Сталина принимать их во внимание еще как-то можно было бы понять: что значат слова одного разведчика в сравнении с договором, подписанным двумя державами? Однако Треппер не был единственным. Вскоре после того, как он первым предупредил Москву о запланированном нападении, другой советский разведчик, Рихард Зорге, также известный как Рамзай, информировал правительство о сосредоточении на границе 150 немецких дивизий. Некоторое время спустя Зорге сообщил Сталину и точную дату наступления фашистов, но ему тоже не поверили. Не поверили и президенту Рузвельту, который передал русскому послу данные о готовящемся вторжении в СССР, собранные американскими разведчиками. Сталин отмахивался от жестокой реальности. «Тот, кто закрывает глаза, ничего не видит даже при свете дня. Так поступал Сталин и его окружение», – писал Треппер. Конечно, Сталин и его штаб во многом отличались от прочих людей (будем надеяться, что на столь страшные поступки и мысли мало кто способен). Но в этом случае они рассуждали абсолютно предсказуемым, совершенно обычным для человека образом.
Вот небольшой список событий. Попробуйте оценить вероятность столкнуться с ними в собственной жизни (если вы уже пережили какую-то ситуацию из списка, взвесьте возможность испытать это еще раз). Насколько вероятно, что вы:
1) получите онкологический диагноз?
2) разведетесь?
3) потеряете работу?
Давайте рассмотрим первый вопрос. Как вы оценили вероятность этого события лично для себя? В Соединенных Штатах разные виды рака становятся причиной примерно четверти всех смертей. Шанс заболеть раком у каждого отдельного человека, конечно, выше – около 33 %. Ваша оценка была выше или ниже?
Точно так же как русские недооценили вероятность немецкого вторжения, большинство людей склонны недооценивать возможность неблагоприятных событий в их собственной жизни. По первому вопросу (онкология) большинство обычно оценивает ее ниже 33 %, по второму пункту (развод) – ниже 50 % (при этом в западном обществе примерно половина браков как раз и заканчивается разводом).
В серии экспериментов Нил Вайнштейн (автор термина склонность к оптимизму) продемонстрировал, что люди оценивают собственные шансы на неблагоприятные события (вероятность быть уволенными, заболеть раком легких, спиться) гораздо ниже среднестатистических значений. Но простой математический расчет показывает: если большинство людей считают, что их шансы столкнуться с нежелательными жизненными обстоятельствами ниже средних, то эти люди явно ошибаются. Ведь все никак не могут жить лучше среднего человека.
Все, конечно, не могут, но в глубине души каждый думает, что конкретно у него все сложится хорошо. Мы свято верим, что наши дети вырастут здоровыми и счастливыми. Стоя перед алтарем или в ЗАГСе, мы надеемся радостно прожить рука об руку до конца своих дней, но половину пар все равно ждет развод: он стал настолько обычным делом, что, как писал Оскар Уайльд, «мир смотрит с подозрением на все, что кажется счастливой семейной жизнью».
Наверное, кому-то из вас этот конкретный факт не покажется удивительным. Из личного опыта мы знаем: любовь не оставляет места ни статистике, ни вообще каким бы то ни было рациональным рассуждениям. Даже переживание разрыва или развода совсем не обязательно радикально омрачает наше радостное восприятие жизни – по крайней мере, не настолько, чтобы помешать совершить новую попытку. Большое количество повторных браков говорит о том, что, обжигаясь раз, два или три, мы по-прежнему верим, что следующая попытка будет успешнее. Новый брак, как сформулировал Сэмюэл Джонсон , это «победа надежды над опытом».
Может, мы просто не знаем об огромном количестве разводов? Или думаем, что в нашей семье все будет, скажем… по-другому? В 1993 году психологи Линн Бейкер из Университета штата Техас и Роберт Эмери из Виргинского университета решили обстоятельно изучить этот вопрос. Они нашли людей, которые собирались вступить в брак, и попросили их оценить уровень разводов в Соединенных Штатах. Как оказалось, большинство участников эксперимента практически не ошиблись в оценке средней вероятности развода. Затем ученые спросили, что думает каждая пара о перспективах собственного брака. Почти все идеализировали продолжительность своего брачного союза, недооценивая не только вероятность развода, но и размах негативных последствий, с которыми можно столкнуться в случае, если брак развалится. А что, если значительно повысить осведомленность людей о проблемах развода? Тогда люди снимут розовые очки? Линн Бейкер и Роберт Эмери утверждают: нет. Они выяснили, что даже после курса по семейному праву нереалистичный оптимизм студентов по поводу своего супружества ничуть не ослабел.
Точно так же как Сталин закрыл глаза на предупреждения Треппера, студенты-юристы не считали, что общие негативные последствия развода могут иметь какое-либо отношение к их собственному будущему. Другими словами, люди, даже когда им предоставляют подробную надежную информацию (например, среднюю вероятность развода или точную дату немецкого вторжения), зачастую не обращают на это никакого внимания, изо всех сил надеясь на лучшее.
Не только Сталин отворачивался от реальности во время Второй мировой войны. По другую сторону границы немецкий главнокомандующий тоже терял чувство реальности, игнорируя предупреждения своих экспертов. Гитлер рассчитывал на скорую победу в борьбе с Советским Союзом. Он не предусматривал долгой кровопролитной битвы, которая ждала впереди, и поэтому не приготовился к тому, что война будет идти и зимой, в мороз. Отсутствие адекватного планирования привело к тому, что, когда лето и осень прошли, а война продолжилась, войска Гитлера оказались плохо экипированными. У них не было необходимой теплой одежды и снаряжения, способного переносить суровые условия. Гитлер неверно оценил не только продолжительность операции, но и финансовые последствия. Хотя фюрера заранее предупреждали об огромных экономических затратах, которые может повлечь за собой операция «Барбаросса», он заявил, что «впредь не намерен больше слушать речей подобного рода и с этого момента затыкает уши, чтобы сохранять спокойствие духа». Долго сохранять спокойствие духа Гитлеру было не суждено.
В отличие от советского и немецкого главнокомандующих большинство из нас не распоряжаются судьбами государств. Нам не нужно строить прогнозы, которые определят, вступать стране в войну или не вступать, готовиться к вторжению или не готовиться. Однако, как показали Вайнштейн и другие ученые, когда речь идет о наших любовных отношениях, нашем здоровье и нашей карьере, мы тоже недооцениваем возможные подводные камни. Высокие ожидания определяют выбор и изменяют ход жизни человека. Например, если мы надеемся на долгий, счастливый брак, то можем не подписать брачный договор – и впоследствии оказаться втянутыми в пренеприятный бракоразводный процесс. С другой стороны, не будь у людей позитивных ожиданий по поводу долговечности отношений, то никто, наверное, никогда бы не сделал решительного шага.
По данным, собранным психологом из Йельского университета Дэвидом Армором, около 80 % населения разделяют оптимистичные взгляды на жизнь. Но, как бы ни была распространена склонность к оптимизму, сам феномен просто сбивает с толку. Весьма озадачивает тот факт, что мы занимаемся ежедневными делами, переживая негативные и позитивные события, читаем газеты, знаем, что мировая экономика испытывает трудности, что благополучное состояние природы под угрозой, понимаем, что существует много рисков для здоровья, к примеру рак и СПИД… и все равно недооцениваем свои шансы застрять в пробке, испытать головную боль и попасть под удар воинственного главнокомандующего.
Согласно известным теориям научения, человек (как любое другое животное) должен извлекать уроки из негативного (и позитивного) опыта и корректировать свои ожидания. Почему же мы этого не делаем?
Вспомните исследование, которое я проводила в Вейцмановском институте в Израиле (оно описано в Прологе). Студенты Института Вейцмана примерно на 20 % переоценили собственные шансы на то, что в следующем месяце с ними произойдут приятные повседневные события (например, новое интересное знакомство с представителем противоположного пола или отличная вечеринка). Несмотря на то что за плечами студентов были годы жизни и они могли бы точнее спрогнозировать вероятность обычных эпизодов в следующем месяце, студенты все равно демонстрировали неоправданный оптимизм.
Все, что требуется людям для относительно точного предвидения, – оглянуться назад и сказать себе: «В прошлом месяце я опоздал почти на все вечеринки, мне не понравилась половина кинофильмов, что я посмотрел, и я ни разу не дождался подарка от своей девушки. Следовательно, и в этом месяце я, скорее всего, не приду вовремя на большинство встреч, останусь доволен не более чем половиной кинокартин, на которые схожу, и вряд ли получу подарок». В целом правильная обработка информации имеет ключевое значение для оптимального поведения. Возникает вопрос: каким же образом сохраняются нереалистичные надежды на будущее при наличии обширной информации, которая противоречит таким ожиданиям? Мы с моим студентом Кристофом Корном приступили к поискам ответа.
Вот как мы рассуждали: если люди не отказываются от нереалистичного видения предстоящих событий, даже имея точные данные, – значит, мозг избирательно обрабатывает информацию относительно будущего. Смещение научения, если хотите. Смещение, которое позволяет включать в нашу картину будущего желательную информацию, а нежелательную не включать, приводит к оптимизму. Так работает мозг? А если так, то почему?
В начале этой главы я просила вас оценить вероятность того, что вам придется пережить ряд негативных событий (онкологическое заболевание, развод, потерю работы). Примерно такое же упражнение я провела и с группой добровольцев. Пока они оценивали свои шансы столкнуться с разными неблагоприятными жизненными событиями (например, сломать конечность, опоздать на самолет, попасть в автомобильную аварию – всего было 80 вариантов), аппарат МРТ фиксировал активность в их мозгу.
Когда добровольцы закончили обдумывание всех представленных вариантов, но еще находились под наблюдением МРТ, я ознакомила их с данными по средней вероятности таких событий для людей нашего развитого мира, как рассказывала вам выше в этой главе. Извлекут ли участники эксперимента пользу из полученной обратной связи? Скорректируют ли свои оценки? Вот какими были ключевые вопросы. Мы хотели выяснить, что люди будут делать с новой информацией. Неужели мозг по-разному воспринимает желательные и нежелательные факты? Может ли это (по крайней мере, частично) объяснять склонность к оптимизму?
После того как участники ознакомились со статистикой вероятности разных негативных событий, их попросили снова оценить собственные шансы столкнуться с ними в жизни. В целом добровольцы учли представленную информацию. Однако – и это ключевое открытие! – наблюдалось разное влияние желательных и нежелательных фактов на ожидания в будущем. Если Джейн оценивала свои шансы получить язву желудка в 25 %, а затем узнала, что средняя вероятность составляет только 13 %, она, скорее всего, скорректирует предположение при второй попытке (возможно, определит свои шансы в 15 %). Но если она изначально решила, что ее вероятность встретиться с болезнью – всего 5 %, а потом выяснилось, что средний показатель гораздо хуже и составляет 13 %, она поправит свою оценку совсем незначительно, если вообще это сделает.
А что, если разница в запоминании приятной и неприятной информации объясняет избирательную корректировку ожиданий? Может быть, Джейн помнит позитивную статистику, но забывает информацию, которая мешает оптимистически смотреть на будущее? Нет, дело было не в этом. Участники одинаково хорошо помнили представленные им проценты вероятности, независимо от того, насколько желательны они были. Как и в исследовании, проведенном Бейкер и Эмери, наши испытуемые без проблем воспроизводили точные средние показатели вероятности нежелательных событий. Ошибка наблюдалась не в восприятии информации, а в использовании. Когда данные были лучше, чем ожидалось, люди обращали на них внимание и учитывали в своих построениях о будущем («Вероятность смерти в возрасте до 60 лет – всего 10 %… я, наверное, проживу дольше, чем думала раньше»). А когда средние данные оказывались хуже, чем думали люди, их отбрасывали («Ммм… вероятность заработать инсульт – 23 %, но это не имеет отношения лично ко мне – у меня прекрасное здоровье»). Одна и та же информация воспринималась как важная или несущественная, в зависимости от того, была она лучше или хуже ожидаемой.
Активность мозга участников нашего эксперимента показала, что конкретно происходило с людьми. Обычно, когда у нас есть те или иные ожидания, мозг прослеживает различия между прогнозом и исходом дела. Скажем, вы пришли на ужин в новый ресторан и официант рассказывает вам о блюде дня – равиоли с омаром. Цена блюда в меню не значится, поэтому, пока официант ведет свой рассказ, вы быстренько прикидываете возможную стоимость деликатеса. 27 долларов, думаете вы. Официант заканчивает повествование описанием сливочного соуса и объявляет цену: 35 долларов. Вы несколько ошарашены, и несоответствие между вашим предположением и реальностью отражается в усилении активности мозга. Чем больше разница, тем сильнее мозговой импульс. Такой «сигнал о несовпадении» имеет ключевое значение. Мозг использует его, чтобы извлечь урок – скорректировать ожидания. В следующий раз, когда вы окажетесь в этом ресторане, у вас в голове будет не только точная цена сочного омара, но и база для сравнения. Когда предложат новое блюдо – скажем, фетучини с устрицами, – вы уже, скорее всего, точнее прикинете его стоимость.
Аналогичным образом, ознакомив участников эксперимента со статистикой уровней распространенности негативных событий, мы наблюдали активность в лобных долях, которые прослеживали разницу между оценками людей и представленными данными. Поэтому когда Говард, один из наших добровольцев, оценил свои шансы на получение бородавок в 20 %, а потом узнал, что средняя вероятность их появления ниже (около 12 %), в структурах его лобных долей наблюдалась повышенная активность. Если бы разница была больше (скажем, он изначально оценил бы вероятность в 30 %), сигнал был бы еще мощнее.
Мы уже знали, что мозг отслеживает ошибки в прогнозах, и это никого не удивляло. Неожиданным стало то, что мозг адекватно реагировал на несовпадения только тогда, когда новая информация была позитивной (как в предыдущем примере). Когда же новость оказывалась нежелательной (если человек оценил свои шансы пострадать от остроконечных бородавок в 1 %, а узнал, что средняя вероятность составляет около 12 %), мозг не слишком тщательно отслеживал ошибку. Поскольку лобные доли фиксировали желательные ошибки и пропускали нежелательные, люди больше учились на хороших новостях, а не на плохих. В результате участники эксперимента вышли из нашей лаборатории даже более оптимистичными, чем входили туда!
Хорошо ли это? Недооценивая риски для своего здоровья, мы понижаем шансы на то, что будем заниматься профилактикой и проходить осмотр у врачей, и повышаем вероятность рискованного поведения. Сколько раз вы ленились нанести солнцезащитный крем в жаркий день и говорили себе, что вряд ли рак кожи возникнет за один-единственный раз? А что вы думаете по поводу пропуска планового медосмотра, когда у вас ничего не болит? А как насчет незащищенного секса? Недооценка риска может привести к бесконечному количеству проблем со здоровьем, которые вполне можно было бы предотвратить и не тратить на них миллионы государственных долларов.
Почему мозг человека настроен таким образом, что корректирует процесс познания окружающего нас мира? Зачем мы сформировали систему, которая заставляет неточно прогнозировать будущее? Может, неоправданный оптимизм имеет значение для выживания нашего вида?
Как описано в главе 3, оптимизм может стать самоисполняющимся пророчеством. Возьмем, к примеру, исследование, в котором наблюдались 238 пациентов, страдающих онкологическими заболеваниями. Поразительно, но было установлено, что вероятность смерти в течение полугода у пессимистично настроенных людей старше 60 лет была больше, чем у оптимистичных пациентов того же возраста и в таком же состоянии. Оптимисты быстрее пессимистов восстанавливаются после операций коронарного шунтирования и реже нуждаются в повторной госпитализации. Наверное, именно в этом кроется причина того, что мозг плохо запоминает нежелательную информацию относительно будущего. Недооценка вероятности плохих событий в будущем понижает уровень стресса и тревожности, что очень полезно для здоровья.
Оптимизм дает и другие преимущества, которых многие из нас даже не предполагают. Посмотрите на список и попробуйте догадаться, какие пункты говорят об уровне оптимизма человека.
1. Количество рабочих часов в день.
2. Наличие сберегательного счета.
3. Пристрастие к мороженому.
4. Семейное положение.
5. Ожидаемый возраст ухода на пенсию.
6. Курение.
7. Неразрывная связь со своим ноутбуком.
По каждому из пунктов, которые, с вашей точки зрения, имеют связь с уровнем оптимизма, попробуйте спрогнозировать направление связи. Среди оптимистов больше курящих или некурящих? Они позже уходят на пенсию или раньше? Оптимисты любят мороженое или не любят?
Экономисты Манью Пури и Дэвид Робинсон из Университета Дьюка решили исследовать связь между оптимизмом и выбором, который мы делаем в жизни. Свое исследование они построили на основе данных доклада Совета Федеральной резервной системы США о финансовом положении потребителей. Доклад включает в себя ответы на многочисленные вопросы о рабочем графике людей, тратах и сбережениях, поведении в отношении здоровья и ожиданиях на будущее. Уровень оптимизма Пури и Робинсон определяли по ответам на вопрос «Как долго вы рассчитываете прожить?». Обычно люди переоценивают продолжительность своей жизни на несколько лет. Сопоставляя собственные ожидания людей со средними показателями их возрастной группы, которые приводятся в специальных таблицах продолжительности жизни, ученые получали прекрасный индикатор оптимизма каждого респондента. Они знали, что ошибочное суждение о продолжительности своей жизни – хорошее средство измерения уровня оптимизма, поскольку уже доказано его соответствие стандартным психологическим тестам на оптимизм.
Пури и Робинсон разделили респондентов на сверхоптимистов, умеренных оптимистов и пессимистов. Людей, которые переоценили вероятную продолжительность своей жизни примерно на 20 лет (они составили около 5 % от всех), они отнесли к сверхоптимистам. Умеренные оптимисты составили подавляющее большинство и превысили средние показатели всего на несколько лет. А те, кто недооценил свои возможности долгой жизни, вошли в группу пессимистов: их оказалось меньшинство.
Давайте вернемся к нашему списку. Было обнаружено, что оптимизм связан с пунктами 1, 2, 5 и 6: количеством рабочих часов в день, наличием сберегательного счета, ожидаемым возрастом ухода на пенсию и курением. Умеренные оптимисты больше времени проводили на рабочем месте, намеревались позже уходить на пенсию, больше сберегали денег (с более долгим горизонтом планирования) и курили реже, чем все остальные. Сверхоптимисты работали меньшее количество часов в день, меньше сберегали и больше курили.
Оказалось, что оптимизм играет решающую роль в принципиальных вопросах, от выбора инвестиционных решений до продуктивности человека. Умеренный оптимизм имел положительную связь со здравыми решениями, а вот сверхоптимизм – с авантюрными. Как чаще всего бывает в жизни, умеренность, похоже, обеспечивала гармонию.
Некоторая недооценка стоящих перед нами препятствий прибавляет сил, чтобы взять барьер. Однако если мы совершенно игнорируем опасности и риски, полагая, что они не имеют к нам отношения, то не будем готовы преодолеть помеху, когда она действительно появится перед нашим носом. Как выразительно сформулировали свой вывод Пури и Робинсон, «оптимизм похож на красное вино: бокал в день полезен для здоровья, но бутылка ежедневно – уже опасность». Излишний оптимизм, подобно неумеренному пьянству, может быть опасным не только для нашего здоровья, но и для кошелька.
Обсудим строительство Сиднейского оперного театра. 13 сентября 1955 года премьер австралийского штата Новый Южный Уэльс Джозеф Кэхилл объявил конкурс на лучший проект театрального здания. Место для него определили на Беннелонг-Пойнт, в сиднейской гавани. Свои проекты представили более 230 архитекторов со всего мира. Победила работа датского архитектора Йорна Утзона и его команды. Датчане были награждены возможностью возвести здание, которое впоследствии назовут современным шедевром, символом нашего времени, и немедленно приступили к работе. Стоимость проекта они оценили в 7 миллионов австралийских долларов, а дату завершения строительства назначили на 26 января 1963 года, то есть отвели себе на работу примерно 6 лет. На тот момент такой срок казался достаточным для возведения здания. Однако довольно скоро обнаружились непредусмотренные сложности.
Прежде всего, команда архитекторов столкнулась с непредвиденной штормовой погодой, и отведение воды со строительной площадки потребовало больших усилий. Кроме того, пришлось приступать к строительству до окончательного завершения проектной документации. Это привело к многочисленным проблемам. В частности, колонны открытой галереи оказались слабыми и не могли поддерживать крышу, в результате их пришлось возводить заново. К 1966 году на проект уже израсходовали на 16 миллионов долларов больше запланированного, а команда отставала от графика более чем на 3 года. Напряженность между архитекторами и государственными чиновниками росла день ото дня. Каждая сторона возлагала на другую всю вину за сложившуюся ситуацию. В итоге Йорн Утзон отказался продолжать работу, и окончание строительства снова было отложено.
Сиднейскую оперу открыли в 1973 году, через 10 лет после назначенного срока. Общие затраты составили 102 миллиона долларов, то есть изначальный бюджет был превышен в 14 раз! Нет сомнений, что результат производит сильное впечатление, но нельзя ли было лучше продумать план, предусмотреть и принять в расчет вероятные сложности? Почему не был предложен более обоснованный бюджет и реалистичные сроки?
Случай с Сиднейским оперным театром – не единичный. Идет ли речь о строительных работах, кинофильме, театральной постановке, званом обеде, ремонте дома, войне или мирном урегулировании, перерасход средств и просрочка исполнения уже практически стали нормой. Британское правительство, например, решило обратить серьезное внимание на эту проблему. В «Зеленой книге» (Green Book) Казначейства Ее Величества, где излагается общая методология экономической экспертизы и оценки, были опубликованы специальные рекомендации, как вносить поправки на чрезмерную оптимистичность при определении стоимости проектов. Особое прямое указание по этому поводу гласит: «Существует выраженная систематическая тенденция оценщиков проявлять излишний оптимизм. Чтобы сгладить эту тенденцию, экспертам следует вносить аргументированные, основанные на эмпирических данных поправки в оценку затрат, экономического эффекта и длительности работ по проекту». С тех пор поправки на неоправданный оптимизм были внесены в бюджет многих государственных программ, включая Олимпийские игры 2012 года в Лондоне.
Кредиторы, судя по всему, осознают наличие склонности к оптимизму в людях (но совсем не обязательно – в самих себе). Разве они не стараются использовать и даже усилить эту склонность при маркетинге кредитных продуктов? Нереалистично низкая оценка вероятности негативных событий в своей жизни (таких как болезнь и потеря работы) и одновременно завышение шансов на позитивные перемены (например, прибавку к зарплате) подталкивают заемщиков брать больше, чем они бы взяли, адекватно учитывая все обстоятельства. Тем не менее, как было совершенно очевидно в сентябре 2008 года, ценные бумаги так же упрямо падают в цене, как и растут. Экономисты считают, что основной причиной финансового кризиса 2008 года явился именно чрезмерный оптимизм. Склонность к оптимизму притупляла предусмотрительность не только частного сектора (людей, которые считали, что стоимость их домов и уровень зарплаты будут расти, а процентные ставки останутся на прежнем уровне), но и государственных должностных лиц, рейтинговых агентств и финансовых аналитиков, которые все время ожидали неправдоподобно высоких прибылей.
Можно подумать, что в свете кредитного сжатия 2008 года и пессимистического в целом мировосприятия, которое воспроизводили средства массовой информации того времени, у людей поблекнут ожидания по поводу финансового будущего их бизнеса. Этого не происходило. Согласно данным исследования, проведенного в июле 2008 года, 76 % из 776 опрошенных британских предпринимателей по-прежнему сохраняли оптимизм относительно положения дел в последующие несколько лет (от года до пяти). Несмотря на то что респонденты прекрасно осознавали суровость экономического климата на тот момент, они не видели вероятности обнищания и банкротства для самих себя. Почему?
Когда люди воображают неприятные ситуации, они представляют, как выбираются из затруднения. Хотя опрошенные деловые люди, возможно, в прошлом уже несли убытки, в своем воображении, закрывая глаза, они представляли варианты, как возродить бизнес и в конце концов получить прибыль. Вот что ответила участница одного из моих экспериментов на вопрос, что она почувствует, если потеряет ключи от квартиры: «Терять ключи, конечно, очень досадно, но я всегда отдаю запасной ключ кому-нибудь (соседке по комнате, например) или оставляю где-то. У меня, правда, еще не было своей квартиры, но, думаю, у хозяина тоже есть ключи, поэтому я пойду вниз и попрошу дать мне запасной».
Я теряла ключи столько раз, что уже и не помню, сколько именно. Попасть в квартиру всегда было совсем не так просто, как представляла себе эта девушка. Однажды мой дорогой брат был вынужден просидеть за рулем полтора часа, чтобы доставить мне запасной ключ. В другой раз я захлопнула дверь квартиры в центре Лондона, когда выносила мусор. Мне пришлось стучать в дверь соседей (а я их никогда не видела, потому что въехала в этот дом всего за несколько недель до этого) и просить у них разрешить мне позвонить по их телефону. К счастью, моей соседкой оказалась очень любезная дама. Специалист по замкам прибыл через час. Я вернулась в свое жилище, увы, обеднев на пару сотен фунтов.
Конечно, воображение плохого оборота событий (например, потери ключей) может настроить на выбор действий, которые помогут избегать нежелательных ситуаций (скажем, оставить запасной ключ у соседа); оно также способствует эмоциональной подготовке к досаде и мучениям. Однако само обдумывание неприятностей мешает повседневной жизни, потому что вызывает отрицательные эмоции – тревожность и уныние.
«Что до меня, то я оптимист: не вижу пользы быть кем-то другим», – сказал Уинстон Черчилль на банкете у лорд-мэра Лондона в 1954 году. Пессимист, по словам Черчилля, увидит трудности в любой возможности и вряд ли даже попробует что-то предпринять, а оптимист разглядит возможность в самой трудности.
Да, бюджет лондонской Олимпиады 2012 года пришлось корректировать с учетом чрезмерно оптимистичных прогнозов. Но если бы человеческий дух не был оптимистичным, кто бы стал участвовать в Играх? Думаю, что количество атлетов, которые надеются завоевать олимпийские медали, значительно превышает число тех, кто их получит. Большинство спортсменов годами подвергают себя интенсивным тренировкам, потому что могут ясно представить себе конечную цель – и она великолепна.
Войти с помощью соц. сетей: