Бесконечный чудесный переезд
Родовой дом семьи Прилепиных, располагающийся в селе Каликино Липецкой области, был каменный, выложенный из могучего красного булыжника, крепкий. Вросший в землю – но ещё, если мерить человеком, не по колено, а по щиколотку.
Но мы там, увы, больше не живём.
Покойный мой дед, Семён Захарович, 1914 года рождения, рассказывал, что после революции 1917-го в доме жило 18 человек.
И всем хватало места.
Комната там была одна.
Вдоль стен стояли лавки. На лавках – кто с жёнами, а кто не женат и юн по одному, – спали Прилепины: мои дядья и тетки.
Никто не считал такое положение катастрофичным или унизительным. Понемногу строились рядом – все вместе возводили жильё – и посемейно съезжали в свои новые избы.
Род расходился по соседним улочкам.
По сей день на ржавых почтовых ящиках села видна одна и та же фамилия: Прилепины, Прилепины, Прилепины… Я никого из них уже не знаю. С тех пор как они разъехались, скоро будет сто лет.
Но в том доме я был очень счастлив.
Родители мои переехали в деревню Ильинка Рязанской области. Отцу – как директору школы – дали ведомственную квартиру в двухэтажном доме.
В детстве этот дом казался мне огромным.
Дом будто плыл. Он был самым большим в деревне. Два этажа имела ещё только деревенская школа. Даже сельсовет был одноэтажным.
В нашем доме были три комнаты. Лестница на второй этаж была деревянной, с деревянными перилами.
Мне дом казался волшебным.
Когда я сейчас возвращаюсь туда, мне его ужасно жалко. Он постарел, осип, ослеп.
Но в том доме я был очень счастлив.
Из деревни Ильинка мы переехали в общежитие при ПТУ города Дзержинска тогда ещё Горьковской области, а оттуда – в хрущёвку у дзержинского вокзала.
Хрущёвка была двухкомнатной – два, так сказать, вагончика, с маленьким тамбуром. На стенах моей комнаты висели многочисленные фотографии исполнителей громкой музыки.
У меня была своя комната.
Я был очень счастлив в той хрущёвке.
Следом нам дали ещё одну квартиру – в новом панельном заводском доме.
Там впервые в моей жизни появилась лоджия. На лоджии можно было курить и хранить множество стеклянных банок.
В эту квартиру впервые приехала моя будущая жена.
Вы даже не представляете, как я был там счастлив.
Потом я переехал к жене, в сталинский дом на улице Бекетова города Нижний Новгород.
В сталинских домах лестницы пахнут иначе: сурово и уверенно.
И там были очень высокие потолки.
Мне всегда нужны высокие потолки, потому что у меня в каждом моём доме была библиотека. Когда потолки высокие – в одну стену помещаются тысячи книг.
Сталинская квартира всем своим видом давала понять, что её надо было заслужить.
Её не просто давали работягам. Её давали в награду – инженерам, врачам, артистам.
Бабушка моей жены была инженер.
В эту двухкомнатную сталинскую квартиру один за другим въехали из роддома наши четверо детей, а затем – собака породы сенбернар.
Сталинка была местом нашего огромного, однако ставшего слишком тесным к какому-то моменту счастья.
И мы стали обживать новый дом.
У моей жены был дедушка. Дедушка служил полковником КГБ.
Как нам всем давно уже рассказали, в советские времена тоже было неравенство, и однажды народ против этого неравенства восстал.
Неравный всему остальному народу дедушка моей жены имел дом в деревне.
Ну, как сказать дом – бывшую баню.
Баня стояла на берегу реки Керженец, в глубоком лесу, куда не ходил никакой общественный транспорт.
(И по сей день не ходит.)
Еще у деда был «Москвич».
Дачу он купил себе в такой глуши нарочно: чтоб его не обвинили в том, что он слишком хорошо живёт – как не могут жить настоящие коммунисты и работники незримого фронта.
Сначала мы все жили в этой бане, оставшейся в наследство от покойного полковника КГБ.
Нас было много: вдова полковника – бабушка моей жены, сестра моей жены, муж сестры и сын сестры, моя жена и наши многочисленные дети. И некоторое количество котов.
Кажется, я забыл сказать, что все мы были там очень счастливы.
Туалет стоял во дворе, деревянный, старый и кривой. Потом он вообще обрушился.
И мы начали строить вокруг бани новый, большой, каркасно-щитовой дом, взяв баню за основание.
Пока мы его строили, он казался нам огромным – ведь в нём было два этажа.
У нас всё время не было денег, поэтому в этом доме вместе с нами жили наши строители: отец семейства, который возводил наше жильё, его жена, которая была по совместительству няней наших детей, и два их сына, которым тоже надо было где-то жить.
Нам хватало места.
Пока мы там строились, деревня была пуста: дети стариков, живших здесь когда-то и умерших здесь же, сбежали в города, уверенные в том, что жизнь есть только там.
Они хотели центрального отопления, водопроводов, асфальтовых дорог, тёплых туалетов, продуктовых магазинов шаговой доступности, путёвок в Турцию. Казалось, что без этого жизни нет.
Мы очень удивились, когда один молодой сосед – ну, как молодой, наш ровесник, под сорок, – вернулся в отчий дом и стал обустраивать свою избушку, приделывая к ней то крыльцо, то балкон, то чердак.
Мы думали, что мы одни такие оригиналы, но вот нас оказалось чуть больше.
Затем в течение десяти лет вернулась почти вся деревня.
Люди приезжали сначала – три дня на Новый год и неделю летом. Потом – неделю на Новый год и месяц летом…
Теперь они приезжают каждые выходные, летом стараются не уезжать вообще, перевезли туда тёщ, собак, детей, внуков, развели огороды и явно намереваются в ближайшее время выйти на пенсию и жить в этой глуши.
Даже если в одной комнате придётся ютиться сразу всей семьёй.
Жизнь неизбежно берёт своё, выбирая самые простые и надёжные варианты.
Мы съезжаемся, слипаемся, соединяемся вместе: чтоб видеть друг друга, ходить по земле, дышать воздухом, растить морковку и хрустеть ею по утрам.
За минувшие десять лет наши с женою дети стали крупными, угловатыми, ногастыми, с локтями.
Они перестали помещаться в нашем теремке и затребовали себе отдельные комнаты.
Я купил вокруг нашего дома три пустых участка и сказал: как только закончите школу – начинайте строиться. Только оставьте меня в покое.
Жизнь пошла на новый круг. Когда я спускаюсь к реке, в каждом своём движении я узнаю́ своего деда.
Я не нарочно: он пророс во мне сам.
