Хорошо там, где меня мало
Хорошо в Индии… в городе, название которого содержит букв пятнадцать, – когда смотрел на билет, подумал, что это опечатка, и по ошибке мне три раза подряд набили один и тот же пункт прибытия. Но потом обнаружил это длинное, как гусеница, название на табло вылета.
Только очень неторопливые люди могут называть так города.
В Индии ласково. Там море, там такие волны кудрявые, и там местные жители – молодые индийцы – вообще не плавают. Они – прямо в джинсах и рубахах – заходят в воду и стоят возле берега, совсем по-детски толкаясь и плеща друг на друга водой. Я спросил: может, они плавать не умеют? А мне говорят: да, многие не умеют. Представляете, жить у моря – и не уметь плавать? Удивительные люди.
Зато они – по крайней мере, на том пляже, где мы были, – не косятся на белых девушек. В лучшем случае, если девушка загорает одна, они могут как бы невзначай рядом с ней оставить тапки или там кепку, хотя кепки они не носят и солнечного удара не боятся, ну, что угодно оставить – чтоб можно было так же невзначай вернуться. Но всё равно не пристают, не заговаривают – очень тактичные, улыбаются. Выдержка их безупречна.
Нравы там до сих пор крайне серьёзные, девушки, мягко говоря, не очень доступны для своих сверстников – и уж тем более они не носят таких легкомысленных одежд, как наши спутницы, – и тем не менее индийцы изо всех сил стараются удержать взгляд и не смотреть, не смотреть, не смотреть, какое там сливочное, молочное, теплокровное, манящее чудо загорает в каком-то немыслимом купальнике, который если взвесить – он грамм на тридцать потянет максимум.
Они очень радушны, эти индийцы, – когда обслуживают в кафе. Они очень приветливы – когда встречаются на улице. Я – наверное, нужно уточнить, – говорю всё-таки о специальных, так сказать, туристических местах – потому что в Центральной Индии публика, конечно, другая и, прямо говоря, на редкость порой приставучая. Но мы в этот раз были не в Центральной Индии, а на самом её юге.
За индийцами очень забавно наблюдать. Они, наверное, тоже над нами смеются, но мы этого не замечаем.
Помню, сидим в кафе, на втором этаже, – кафе над обрывом, много ниже море, – а на дорожке возле кафе двое или трое парней лет двадцати пяти перекидываются мячом. Маленьким таким мячиком. Их настолько забавляла эта бесхитростная игра! Я уже лет тридцать так весело ни во что не играл.
Потом кто-то из них сделал неловкий бросок – и мячик улетел с обрыва.
Двое игравших индийцев подошли к обрыву и долго, до-о-олго смотрели вниз. Вид их был безутешен. Надежда их таяла очень медленно. У меня так трёхлетняя дочь смотрит вниз с мостика, если бросает монетку: ей кажется, что монетка ещё может выплыть, блеснуть серебряным бочком. И эти парни… Они минуты три печалились. Всё ждали: а вдруг мячик прискачет назад.
Впрочем, минут через пятнадцать они нашли новый мячик и продолжили игру с ним. Но вновь кто-то из них сделал неудачный бросок, и мячик, залетев прямо в кафе, угодил моей жене в плечо. Я схватил этот мяч и перегнулся через перила, чтоб кому-нибудь из игравших метко попасть в лоб, но – вы только подумайте! – они, эти взрослые, выше и здоровей меня парни, мгновенно исчезли; то ли убежали, то ли спрятались. Я их ждал минут пять, они так и не появились. Ну, дети!
Вечерами я несколько раз включал телевизор и всякий раз попадал на индийские фильмы. Индийцы там так страшно дерутся. Дыщ, тыдыщ, дыщщщ – лупят друг друга с чудовищной силой и громко рушат аккуратно расставленные кирпичные кладки. Потом встают как ни в чём не бывало, вытирают бисерный пот. На груди – лёгкая царапка. И опять – дыщ, тыдыщ, дыщщщ. Оп, один полетел, оп – трое.
Помню, в советском моём детстве мы с восторгом смотрели индийские фильмы – ради этих сногсшибательных (чудовищных на самом деле) драк. Индийцы казались нам самым сильным и смелым народом в мире. В советском кино таких сцен не было. С послевоенного времени за несколько десятков лет всего-то и появились одни «Пираты XX века».
Только теперь, годы спустя, видя на пляже добрейших индийцев – особенно их мужчин, которые очень часто идут, держась, не поверите, за руки, и беззлобно улыбаясь всему белому свету, – я вдруг понял, что этому народу подсознательно нужны подтверждения своей маскулинности – оттого и кино такое у них. В то время как русскому человеку, только что прошедшему через самую страшную войну в истории человечества, – это было не нужно вовсе, совсем, категорически. Если что-то подобное русскому человеку понадобилось бы – он бы во двор вышел посмотреть, как там пацаны общаются, и всё.
В Индии в этом смысле порой всё куда умиротворённее. Ни днём, ни ночью никто здесь не смотрит на тебя волком, не пытается помериться с тобой силой, не несёт через толпу свои первичные и вторичные половые признаки, как будто он дикий вепрь, который готовится к охоте.
Девушки у них, правда, не столь радуют взгляд, как у нас. Они, конечно, тоже добрые и крайне скромные, но уж слишком непритязательны на вид. Самые красивые женщины у них живут в телевизоре, а по улицам не ходят. Видимо, их выращивают в особых пробирках, чтоб потом эти – лунатические, с миндалевидными, космической глубины глазами, с невозможными, статными формами – создания прямо из лопнувшей пробирки немедленно шли вести программу новостей или что-нибудь подобное. В миру им не место.
С другой стороны, это обстоятельство тоже в целом положительно сказывается на отдыхе: никто не отвлекает тебя от моря, от ветра, от нежданного вечернего, такого южного, такого бурного, такого нечернозёмного грома и вдруг нахлынувшего, тоже слишком торопливого и огромного дождя.
…мои дети купались в бассейне под дождём…
…я сидел на балконе и растворялся в горячем воздухе, с которым даже дождь не мог справиться…
Давно уже разучился путешествовать – мне ничего не хочется, только бы сидеть на балконе, или у воды, или под деревом. Хорошо не там, где нас нет, а там, где тебя самого будто бы и нет.
Тебя нет там, где тебя почти ничего не отвлекает. Тогда ты тихо исчезаешь. Море в этом смысле – почти идеальный вариант. Оно настолько всегда, что его как бы уже и нет. Его настолько много, что это уже не имеет значения. Главное, чтоб море было тёплое, одинаковое, предсказуемое.
В Индии меня почти и не было – только дети вокруг, только смешные беззлобные мужчины, только незаметные женщины, ну, мусор на дорогах – но разве нас мусором удивишь, – а дальше всё такое мелкое: даже собаки мелкие, одинаковые, и ещё это птичье разноголосье утреннее – которое тоже не имеет значения, я всё равно ни одной местной птицы по голосу не узнаю. И меня здесь никто не узнаёт: ни дерево, ни птица, – только полюбившийся нам приветливый официант, всегда радующийся нашему приходу и приносящий ром завёрнутым в газету: сухой закон, нельзя же. Ага, понимающе киваю я, нельзя. Ещё сто, милый. Во славу закона.
Всё равно нам скоро домой – к суровым мужчинам, к заметным или слишком заметным женщинам, к недобрым подросткам, к почти вечной зиме и строптивому ветру. Домой, где все эти сквозняки, все эти мужские недобрые взгляды и женские оценивающие, все мои знакомые птицы и дворовые собаки, все эти дожди и неожиданные снегопады – вновь слепят, соберут меня в то, что я есть и чего мне не избежать. А я ведь почти исчез. Почти уже дотлел на солнце, почти залип в янтаре.
…Вылезайте из своего янтаря, любезный. Встать в строй.
