Глава 9
– Вставай!
Тошку трясли за плечи, а она никак не хотела выныривать из своего сна. Ей снилось что-то нехорошее… Какая-то странная мутная река, в которой кто-то то ли тонул, то ли уплывал от нее. Но что бы ни происходило во сне, явь была еще хуже. В этом Тошка убедилась, стоило ей открыть глаза.
– Вставай, тебе говорят!
Над ней склонился Синий, и Тошка отпрянула в испуге – рожа у него была перекошена, словно он собирался придушить ее.
– Показывай! Ну?!
– Что показывать? – едва выговорила она. Шею ломило, все тело затекло…
– Хорош дурой притворяться! Показывай, где расшифровка! Ты чего полдня делала? Дрыхла, что ли?
Тошка не заметила, как уснула, и уж тем более не знала, сколько прошло времени. «Полдня… Сколько же я здесь уже сижу?»
– Тебе чем сказано было заниматься?! а?!
Он орал, наклонившись к ней, и Тошка вдруг пришла в ярость:
– А ну не кричи на меня! Понял? Не смей кричать! Она вскочила, сбросив остатки сна, выставила перед собой крепко сжатые кулачки, понимая, что выглядит смешно и глупо. Но Синий даже не улыбнулся.
– Не понял… – недоуменно протянул он, отступая. – Это чего, а? Типа, ты мне так угрожаешь?
– Нет, это ты мне угрожаешь! Я твоему боссу пожалуюсь, что ты меня пугаешь, и я из-за тебя ни слова в записке расшифровать не могу.
Синий нехорошо прищурился:
– Боссу пожалуешься? Не много на себя берешь, а?
Он шагнул к ней, и Тошка увидела по его глазам, что охранник не в себе. Глаза у него стали дурные, мутные, как та река, что ей снилась. «В самом деле придушит», – мелькнуло у нее в голове, а в следующую секунду, не задумываясь, она выставила перед собой вместо кулачков правую ладонь. Пальцы левой руки спрятались за спиной, сложились в сложную фигуру, которую Тошка умела делать с детства: все пальцы перекрещены друг с другом – знак защиты.
Синий усмехнулся этой выставленной ладошке, и тут дверь распахнулась и вошел Гарик-Черный.
Увидев второго охранника, Тошка едва не бросилась ему на шею, но вовремя удержалась. Еще неизвестно, зачем он явился…
– Ты чего тут… – начал вошедший и не договорил – Синий перебил его:
– Она еще с шифром не разобралась! – враждебно бросил он в сторону Тошки, но все-таки отошел от нее. – Сечешь?
– Мне нужно время! – упрямо сказала Тошка. – Я все сделаю, только дайте время.
– Нету у тебя времени! – повысил голос Синий. – Вышло твое время, ясно?!
Девушка перевела взгляд на Черного и по его лицу поняла, что он пришел за тем же, за чем и первый охранник – за результатом. Им нужна готовая записка, и нужна немедленно. Синий сказал правду: ее время действительно вышло. Что бы ни подгоняло этих людей и того, кто отдавал им приказы, но тянуть с расшифровкой она больше не могла.
Тошка знала, что написано в записке Максима Арефьева – знала через пять минут после того, как увидела ее. Конечно, можно было сказать правду и надеяться на то, что ее оставят в живых… Но она знала, что правду не скажет им никогда. Они все равно убьют ее, так пускай ничего не получат в итоге! Но кое-что все же можно было попробовать сделать…
– «В подвале соседнего дома, справа», – торопливо проговорила Тошка. – Вот что там написано!
Оба охранника вытаращились на нее:
– Чё, правда?!
– Почему раньше молчала?!
– Правда! Я не была уверена, что правильно расшифровала…
Наступило молчание.
– Ну, это… – сказал наконец Черный, доставая телефон. – Надо тогда звонить, ехать…
– Тихо, – остановил его Синий. – Не торопись.
Он подозрительно глядел на Тошку, и на лице у него отображалась напряженная работа мысли. «Может быть, он и дурак, но он мне не поверил, – обреченно поняла девушка. – Что-то не так…»
– Не может такого быть, чтобы в подвале соседнего дома, – выговорил наконец охранник. – Нету там домов ни справа, ни слева. Соврала, стерва!
Он в бешенстве ударил кулаком по столу. Хлипкий стол треснул, проломился, и в трещину с шелестом съехали все тетрадки, в которых без конца писала Тошка, имитируя работу по расшифровке. Она вскрикнула и попятилась, представив, что этот кулак обрушится ей на голову.
– Я тебя сейчас…
Что он сделает с Тошкой, Синий не успел договорить – в комнатке внезапно громко запел гнусавый голос, от которого все трое вздрогнули. «Господи, это же его телефон…»
Охранник вытащил черную трубку и прижал к уху:
– Алё. Я. Да нет, блин, все мозги компостирует! – Он метнул ненавидящий взгляд на Тошку. – Нет. Нет. Чего-о-о?! Да ты чё, спятил, что ли? Я? Да ты меня под статью подвести хочешь!
В разговоре наступила пауза, во время которой девушка напряженно прислушивалась, пытаясь уловить хоть слово. Но слышала лишь равномерное бормотание. «Под статью подвести хочешь» – значит, ему приказали меня убить. А он не хочет. Вовсе не потому, что ему меня жалко…»
– Раз ты такой умный, сам это и сделай, – сказал наконец охранник, медленно выговаривая слова. – А я на это дело не подписывался… А, даже так, значит? Ясно. Сами тогда разгребайтесь!
Он сунул телефон в карман, потоптался на месте, ни на кого не глядя, развернулся и вышел. Шаги протопали в коридоре и стихли.
Второй охранник некоторое время стоял, озадаченный, явно ожидая, что приятель вернется, но, не дождавшись, выскочил за ним следом. Торопливо провернулся ключ в скважине, и Тошка снова осталась в одиночестве.
– Что происходит? – тревожно спросила она, обращаясь в никуда.
Побег Синего испугал ее едва ли не больше, чем его ярость. Девушка провела рукой по сломанному столу и вскрикнула, отдернув ладонь, – в палец вонзилась заноза. «Господи, да что ж такое-то!» – Она с трудом удержала слезы. Приступ внезапной храбрости прошел, и на нее вновь навалились тоскливый, сосущий под ложечкой страх и усталость. «Скорее бы уже все закончилось».
Будто в ответ на ее пожелание вновь проскрипел ключ – вернулся Черный. Показалось ли ей, или лицо у него и впрямь было растерянное, но это выражение быстро исчезло, сменившись сосредоточенностью.
– Вот что, – распорядился он. – Тебе дали еще пятнадцать минут.
– Кто мне их дал? – тихо спросила Тошка.
– Не твое дело. Садись и разбирай этот чертов шифр! Тошка покорно села за сломанный стол, подняла упавший на пол учебник.
– А где тот, второй? – осторожно спросила она.
– Ушел. Скоро придет. Не задавай глупых вопросов, делай, что тебе сказано.
Тошка машинально выводила на листе закорючки, размышляя над тем, откуда же взялась в ней уверенность, что Синий больше не придет… Его стремительный уход не обещал ей ничего хорошего, она чувствовала это, но не могла объяснить, почему.
Время шло, и Тошка видела, что охранник нервничает все сильнее. Сидя на корточках возле двери, он похлопывал себя ладонью по колену. Похлопывания становились все чаще, хотя сам он, по-видимому, не замечал этого. В другой руке у Черного был зажат телефон, на который он бросал взгляд каждые полминуты.
Тошка физически чувствовала утекающее время. Оно сочилось, но не как песок, а подобно воде, и вновь ей вспомнился недавний сон. Что же в нем такое было?.. А впрочем, какая разница! Девушка покрепче перехватила карандаш и заметила, что пальцы мелко дрожат.
– Ты закончила? – спросил Гарик, вставая.
Она покачала головой. Нет, не закончила и никогда не закончит – даже если они дадут ей еще пятнадцать лет, а не пятнадцать минут.
В тишине прозвучал телефонный звонок. Тошка вскинула перепуганный взгляд на охранника, мигом забыв про свое намерение геройствовать до последнего, не выдавая им тайн Макса. Если бы существовал хотя бы призрачный шанс, что это ее спасет! Но Тошка знала, что такого шанса нет. Пока серебристая коробочка в руке Черного надрывалась, они смотрели друг на друга. Прошло не меньше тридцати секунд, и наконец мужчина отвел глаза и поднес трубку куху.
– Алло, это я. Нет. Нет, кажется. Ты разобрала шифр? – обратился он к Тошке, и та медленно покачала головой. – Нет, не разобрала. Сеня? А он ушел.
И на этот раз Тошка не слышала ни слова, но шестым чувством уловила, что тот, на другом конце провода, не поверил.
– Он ушел, – тупо повторил Гарик. – Вот так, взял и ушел. Нет. Не знаю. Не знаю. Сейчас, подожди.
Наступило молчание. Видимо, охранника инструктировали, потому что он внимательно слушал, кивая. Но затем ему сказали что-то такое, отчего он побледнел. Взгляд его остановился на Тошке, скользнул в сторону, и ей стало по-настоящему страшно. Почему он отводит глаза?!
Словно против воли, Гарик приблизился к ней и остановился. Теперь Тошке стал слышен голос в трубке, и она слышала, что говорит человек отрывисто, – вот только слов по-прежнему не разбирала.
– Не, подожди, – сдавленно сказал Гарик. – Слушай, так нельзя…
Собеседник, видимо, убеждал его, что можно.
– Ты чё… – забормотал охранник в трубку и попятился от Тошки. – Я не смогу, ты чё!
В трубке заговорили тихо и вкрадчиво, но Черный только мотал головой, не глядя на Тошку:
– Не, ты это зря придумал. Плохо придумал, говорю… Кому выдаст?
Тошка сжалась в комочек. Вот и все. Тот, кто командует Гариком, убедит его, и никакие мольбы не помогут.
Но охранник повторял одно и то же, словно автомат, и в Тошке начала просыпаться надежда.
– Не, я не смогу, – твердил Гарик. – Ты плохо придумал. Да она не выдаст! Точно не смогу…
И вдруг замолчал. Тошка с силой сжала пальцы в кулак, стараясь унять дрожь. Мысли метались в голове. «Господи, надо закричать. Надо сопротивляться. Вдруг кто-нибудь услышит! У меня есть шанс. Я закричу и укушу его, а потом ударю стулом».
Но чем ярче представляла она, что нужно сделать, тем большая слабость охватывала ее. Как будто все силы, что оставались у Тошки, ушли на поддержание ее фантазий. А тело отказывалось повиноваться. Захоти Тошка встать на ноги, она не смогла бы сделать этого.
– О, вот это дело! – обрадованно сказал охранник. – Ну, сразу бы так. А то… Ладно. Через сколько будешь? Угу. Нет, я с ней, тут без вариантов.
Он убрал телефон и облегченно выдохнул:
– Короче, расслабься – сейчас тебе помогут твой шифр разобрать. Приедет один человек, вы с ним вдвоем справитесь. Можешь не волноваться.
Гарик прошелся по комнатушке, явно довольный собой. Тошка ошеломленно глядела на него, не веря себе. Неужели этот человек настолько глуп и слеп?! Он что, ничего не понимает?!
Она заставила себя встать, хотя ноги подкашивались, вцепилась в край стола.
– Слушай, – голос ее звучал умоляюще, – отпусти меня, а?
– Это… ты чего?! – остолбенел охранник. – Куда я тебя отпущу?
– Туда! – Тошка махнула рукой в сторону двери. – Как ты не понимаешь, он меня убьет! Гарик, пожалуйста! Он меня убьет, а тебя сделает соучастником убийства!
– Да он нормальный мужик, Синеглазка, чё ты…
– Прошу тебя! Гарик, он едет сюда, чтобы закончить все со мной, клянусь! Поверь мне!
– Это… Сядь на стул!
– Пожалуйста! Умоляю!
– Сядь, я тебе сказал!
Тошка открыла рот, но по лицу охранника поняла: любые слова будут напрасны. Ей не убедить его, не вымолить пощады, потому что он создал свою картину происходящего и будет цепляться за нее до конца. А она, Тошка, пытается ее разрушить.
– Сиди и не вякай больше! – зло приказал Черный. – Вот так обращаешься с вами как с людьми, а вы…
Девушка бессильно опустила голову на руки и замолчала. Гарик удовлетворенно хмыкнул, прислонился спиной к двери и стал ждать человека, который должен все решить.
* * *
Под ногами у Максима хлюпала вода. Весь берег был затоплен, а оборачиваться он запретил себе уже давно, догадываясь, что ничего хорошего за спиной не увидит. Когда он в последний раз взглянул на то, что называл прежде лесом, там сновали стремительные серебристые силуэты. И Максим знал, что это не птицы.
Нырять становилось все труднее, потому что вода загустела, как хорошо уварившийся сок. Но Максим упорно продолжал и каждый раз, выныривая, со страхом отводил глаза от нависающего совсем низко неба, которое уже не было небом, – так же, как и лес теперь не был лесом. После очередной неудачи Арефьеву пришло в голову, что можно уже наконец бросить эту затею – все равно монету он не достанет со дна, это ясно. Но так же ясно было и то, что без монеты в этом странном месте ему быстро придет конец.
Один раз, едва лишь вынырнув, он снова увидел обрыв, а на нем – девушку Пашу, бегущую навстречу дюжине верховых. Когда верховые приблизились, Арефьев рассмотрел, что лица их мрачны.
– Ой, беда, родненькие! – заголосила девушка, не успели они окружить ее. – Ольга Павловна! Она! Ох… Сказать не могу!
Девушка опустилась на колени, перекрестилась.
Где она?! – рявкнул спешившийся первым мужик в широкой красной рубахе. – Ну?! Где?!
Маркиз ее сбросил! Испужался на краю, вскинулся, она и вылетела из седла! И вниз покатилась, бедная… В воду упала – и понесло ее, а потом и вовсе водой накрыло!
Остальные всадники тоже слезли с лошадей, двое подошли ближе к обрыву, осматривая землю.
– Михай, глянь, – хмуро позвал один. – Тут следы. Вот здеся конек на дыбы встал – а туда, значится, она, гадина, и полетела…
Он указал рукой вниз, где черная река кружила ветки. Остальные подошли, приглядываясь, осторожно вытягивая шеи.
– Утопла, выходит… – протянул один.
– Небось, шею свернула, – отозвался другой.
– Туда ей, гадине, и дорога.
– А цацки-то, цацки – неужто с собой под воду утащила? Слышь, девка! – говорящий обернулся к плачущей Паше. – Ты смотри, как бы мы тебя следом за хозяйкой не скинули. А ну, говори живо, где все ее золото?!
– Ох, я скажу, скажу! – всполошилась Паша, вытирая слезы. – Дядечки, добренькие, только за что же меня в реку-то, а? Я ж девушка подневольная – что мне скажут, то и делаю! Сказала Ольга Павловна за ней скакать – я и поскакала…
– А лошадь твоя где? – перебил ее хмурый мужик.
– В лес убежала за Маркизом. Он, подлый, как Ольгу Павловну сбросил, так сразу и ускакал. Я спешилась, а повод-то бросила со страху, вот Лунка и подалась за ним следом.
Хмурый обернулся и приказал:
– Ваня, Семен! Лошадей найти: они нам не лишние будут. А ты говори живо, где золото.
– Так дома осталось, в тайнике! Я покажу!
– Смотри, если врешь!
Мужик занес над Пашей плеть для удара, и та подняла руку, защищаясь:
– Не вру, побожиться могу! Да что ж вы, родненькие, делаете-то?! За что не верите?!
Она снова заплакала.
– Верим, верим, – успокоительно проговорил другой. – А ну, садись ко мне, поехали обратно.
– А как же Ольга Павловна? – всхлипывая, спросила Паша, и вокруг засмеялись.
– Вот же ты дура, девка, – почти ласково разъяснил кто-то. – Ольгу Павловну твою раки объедят. А ты забудь про нее. Поехали, мужики!
Над рекой разнесся свист, и усталые лошади поскакали назад, к усадьбе.
* * *
Борис Осипович сидел в реанимационной палате, куда на этот раз его пропустили только по разрешению хирурга, и ласково поглаживал по руке спящего Максима. Когда ему сказали, что операция прошла успешно, он лишь сдержанно кивнул в ответ – конечно, иначе и быть не могло. Танюшин сын не мог умереть.
Голова у Макса была замотана бинтами, и Борис Осипович осторожно убрал белую ниточку, которая щекотала Максиму лоб. Он не знал, что бы еще ему сделать полезного… Прошли уже сутки после операции, а Макс все никак не приходил в себя.
В палату заглянули два врача, один из которых был тот самый хирург, удалявший гематому, а за ними прибежала медсестра, и все трое окружили койку Максима, озабоченно переговариваясь. Борис Осипович нарочно отошел в сторону и не стал прислушиваться – он не хотел избыточных знаний. Мальчик вот-вот проснется, и он не должен в этом сомневаться.
Но кое-что до его слуха все же донеслось.
– …совершенно никаких изменений, – вполголоса проговорила женщина.
– Игорь Васильевич, с чем, ты думаешь, связано…
Борис Осипович торопливо покинул палату и не услышал окончание вопроса и ответ нейрохирурга. Он дождался, пока врачи выйдут, выслушал несколько дежурно-утешительных фраз, сказанных медсестрой, и вернулся к Максиму. Лицо у того было бледное, брови страдальчески сведены.
«Просыпайся уже, а, Максимыч», – мысленно попросил Борис Осипович. Он не мог говорить вслух со спящим, но и молча сидеть не мог тоже. С сыном происходило что-то неладное, и, как ни старался он отгонять нехорошие мысли, они настойчиво лезли в голову. «Совершенно никаких изменений. – С чем, ты думаешь, связано?.. – Еще немного подождем…»
«Но операция-то прошла успешно, – сам себе сказал Борис Осипович. – Почему же он не просыпается?»
Ему снова остро захотелось курить. Он расстегнул карман, достал монету и стал вертеть в пальцах, не отрывая от нее взгляда. Правая кисть Максима свисала с койки, и Борис Осипович, заметив это, поправил ее – уложил на простыню, снова погладив шершавые обветренные пальцы. И, не отдавая отчета в своих действиях, вложил монету в полураскрытую ладонь.
* * *
В следующую секунду Максим вынырнул из реки, сжимая в кулаке золотой кругляш. Откашливаясь, он увидел, как на противоположном берегу женская фигурка, только что выбравшаяся из воды, падает, встает и снова падает на песок. Наконец она поднялась и нетвердыми шагами побрела в глубь берега.
Тогда небо над Максимом стало стремительно подниматься, светлея на глазах и затвердевая, пока не превратилось в белый потолок. Макс на секунду прикрыл глаза, а когда открыл, над ним склонилось родное лицо.
– Максим, – позвал Борис Осипович, не веря себе. – Максимыч! Проснулся!
Лицо отца исчезло, кто-то совсем рядом протопал так громко, что шаги отдались у Арефьева в голове, и над ним склонился другой человек, незнакомый.
– Ну-ка, давай посмотрим на тебя, уголовник, – весело сказал человек. – Ага, трубочку можно вынуть – слышишь, Маш?
Женский голос сзади подтвердил, что слышит.
– Голова кружится? – спросил назвавший Макса уголовником. – Моргни два раза, если да, не говори ничего. А если нет, то один раз. Эх, любо-дорого посмотреть – вот что значит крепкий организм!
Вокруг Максима забегали, неожиданно запахло творогом – совершенно деревенским, полузабытым запахом свежего творога, прикрытого марлей в миске, – затем с головы ему что-то сняли и умыли лицо теплой губкой.
– Телефон… – прохрипел Арефьев, как только почувствовал, что может говорить. – Дайте телефон!
– Зачем? – нахмурился врач. – Голубчик мой, тебе сейчас волноваться нельзя, да и говорить нежелательно.
– Телефон! – Макс сделал попытку приподняться, и ему это удалось. – Мне нужно позвонить, срочно!
– Эй, эй! Тихо!
– Да ты что, голубчик?!
Вокруг заговорили сразу все, оглушив Максима на время, и среди насмешливо-возмущенных возгласов он разобрал голос отца:
– Кому тебе нужно позвонить, Максимыч?
– Тошке…
– Максим, сейчас нет смысла звонить Наташе… – тщательно подбирая слова, начал Борис Осипович, но сын перебил его:
– Что с ней? Она жива?
– Жива, но…
– Но что?!
– Но найти ее пока не могут.
Максим откинулся на койку, ощущая странное гудение в голове, словно через нее протянули высоковольтные провода.
– Я знаю, где ее искать, – выговорил он, с трудом ворочая языком. – Пожалуйста, дайте телефон. Мне нужно позвонить в милицию.
* * *
– В конце концов, – мрачно сказал Бабкин, – это может быть вообще не то, что мы думаем.
Поспать им с Макаром этой ночью почти не удалось: Илюшин поставил перед собой задачу расшифровать записи Наташи Куликовой и бросил все силы на достижение этой цели. Время приближалось к обеду, голова у Сергея распухла от того количества шифров, которые Илюшин пытался применить к «квадрату с одуванчиком» – так Бабкин назвал эту картину.
– Тебе не приходило в голову, что девчонка просто рисовала? – зевая, спросил он. – Она художница! Изобразила свое видение манускрипта. Никакого смысла в рисунок не вкладывала. Макар, мы с тобой не тем занимаемся!
– Рисовала она на другой стене, – отозвался Илюшин, откладывая в сторону очередной лист со своими каракулями. – Да, этот шифр тоже не подходит. А этот здесь просто неприменим… Если только она не использовала латиницу, подмененную буквами из алфавита рукописи…
– Слушай, ну признайся уже, что тебе просто нравится играть в индейцев! – не выдержал Бабкин.
Макар заинтересованно посмотрел на него, и Сергей поправился:
– То есть в шпионов! Ничем иным не могу объяснить твою фанатичность. Если честно, первый раз вижу, чтобы ты так вел расследование.
– «Так» – это как? – задумчиво спросил Илюшин.
– Так – это неправильно. Ты впустую тратишь время.
– Как раз нет. Я трачу время на то, чтобы разобрать послание Куликовой, потому что она считала это важным – иначе не оставила бы его, – живо возразил Макар.
Сергей вполголоса выругался и мысленно назвал напарника непробиваемым ослом:
– Тебе три – три! – специалиста сказали, что шифр не раскодировать без решетки. Квартиру Куликовой мы перерыли – там нет ничего, что даже отдаленно напоминало бы эту решетку. Так зачем ты бьешься в закрытую дверь?!
– Это ты бьешься в дверь, – заметил Илюшин, – когда пытаешься меня отговорить. А я, мой скептически настроенный друг, с каждым шагом приближаюсь к цели.
– Неужели?!
– Именно так. Перестановки ничего не дали – значит, Куликова не пользовалась ими, когда зашифровывала свой текст. Переходим к следующему этапу. Так, постепенно, отбрасывая один неподходящий вариант за другим, мы приблизимся к тому единственному, который окажется правильным.
– Железобетонная логика… – пробормотал Бабкин. – Здравый смысл пасует перед ней. А ты случайно не прикидывал, сколько времени у тебя уйдет на это? Нет?
– Значительно меньше, чем кажется, если я не буду поддаваться твоим нигилистическим настроениям, – язвительно отозвался Макар. – А также отвлекаться на пессимистические прогнозы. Лучше скажи мне, почему мы не можем составить предложения из тех выделенных нами букв, которые не относятся к алфавиту манускрипта? Я уверен, что именно это был правильный путь! Но почему ничего не получается даже при помощи перестановок – вот в чем вопрос…
– Потому что их слишком мало, чтобы из них могли получиться слова, – буркнул Бабкин, не размышляя ни секунды, просто чтобы Илюшин отстал от него. Он сердился и не собирался этого скрывать.
– Допустим… – медленно протянул Макар. – Но где тогда недостающие?
Сергей задумался.
– Там же? – наугад предположил он.
– В смысле? Мы с тобой уже наизусть выучили эти значки – ни кириллица, ни латиница там больше не встречается.
– Ну и что? – Бабкин пожал плечами. – Сдались тебе кириллица с латиницей!
Илюшин озадаченно посмотрел на него и вдруг изменился в лице:
– Серега, ты гений! Ну конечно! А я идиот!
– О! Вот он, голос истины.
– Разумеется, Куликовой не имело смысла использовать лишь буквы, отличающиеся от алфавита манускрипта, – тогда шифр можно было слишком легко прочесть, а она, видимо, опасалась этого. Какие-то из тех, что есть в манускрипте, должны были подходить ей.
– Похоже на правду, – согласился Бабкин. – Осталось их найти.
Илюшин нахмурился и углубился в изучение «квадрата» Куликовой. Поколебавшись, Сергей последовал его примеру. Нескольких минут обоим хватило, чтобы прийти к одному и тому же выводу. Озвучил его Макар:
– Почти любой символ может быть использован в русском слове и вполне впишется в него, – констатировал он. – Кроме разве что последней закорючки во втором ряду и ей подобных. Допустим, она брала символы, стоящие рядом с теми, что мы нашли…
Он быстро выписал значки, прибавив к ним новые, и застыл над страницей.
– Получается? – с жадным любопытством спросил Сергей, против воли увлекшись задачей.
Илюшин отрицательно покачал головой:
– На первый взгляд – нет. Давай попробуем перестановку…
Но перестановка тоже ничего не дала. Значки не хотели складываться в слова, и ни в каком сочетании из них не получалось осмысленного текста.
– Снова абракадабра. – Бабкин почесал в затылке. – Ну сколько можно, а? Опять ошиблись.
– Нет, не ошиблись. Мы просто не знаем, какие символы нам подходят. Я же выбрал их практически наугад, а Куликова должна была чем-то руководствоваться…
– А давай зайдем с другой стороны, – предложил Сергей. – Что мы уставились в этот квадрат, как две совы? Не складываются у нас значки и закорючки, и черт бы с ними.
– Свежий взгляд на вещи, – признал Илюшин. – В какой-то мере это действительно значит «подойти с другой стороны».
– Да я не об этом! Как мы назвали все эти каляки-маляки? «Квадрат и одуванчик». Так? Тогда почему мы занимаемся исключительно квадратом, в то время как одуванчик растет себе, не охваченный нашим вниманием, подобно сорной траве? Ты предположил, что он нарисован для отвода глаз.
– Пожалуй, я ошибся, – признал Илюшин. – Сомнительное объяснение.
– Вот-вот. Нет, этот странный цветочек с кривыми листиками здесь зачем-то нужен! Весь вопрос – зачем? Кстати, с чего мы вообще взяли, что это одуванчик?
– Понятия не имею. Видимо, с того, что на розу он похож еще меньше.
– Тогда уж чертополох… Количество букв в названии цветка ничего нам не дает?
Макар разочарованно щелкнул пальцами:
– В том-то и дело, что нет! Это я уже пробовал.
– Ну хорошо… – Сергей ухватился за свою идею и не хотел сдаваться. – А зачем нужны цветы в самом манускрипте? Что они означают? Ты что-то говорил про рецепты, правильно?
– Да, есть версия, что все страницы с изображениями растений – это инструкции по приготовлению каких-нибудь аптекарских настоев. Но она не объясняет, почему растения такие необычные. Для травников важен точный рисунок, отображающий все вершки-корешки в том виде, в каком они существуют на самом деле.
– А если пофантазировать и предположить, что книга писалась колдунами и для колдунов? – вслух подумал Бабкин. – В смысле, знахарями.
– Что это меняет? Полагаю, им тоже нужна была точная рецептура. Разве что они выращивали для своих нужд дикие гибриды… Но что-то мне такая версия не кажется правдоподобной.
Бабкин был вынужден согласиться.
– А другие объяснения этим лютикам-цветочкам есть? Если идея с фармацевтическим справочником не подходит, то зачем еще они могут быть нужны?
– Есть. Это может быть учебник. Автор не ставил перед собой задачу достоверного изображения объектов, рисовал, как бог на душу положит. Ну не был он знаком с флорой своей местности!
– С хомо сапиенсами тоже, получается, не был знаком? – проворчал Сергей. – Иначе что он хотел показать всеми этими пузатыми тетеньками?
– Про тетенек разговора не было! – запротестовал Илюшин. – Давай сперва с цветочками разберемся.
– Ну хорошо… А еще? На учебник этот манускрипт ничуть не тянет, по-моему. И потом, зачем шифровать учебник?
– Чтобы ученики не поумнели раньше времени. Если ты хочешь еще вариантов, то вот, пожалуйста: растения – вовсе не растения, а закодированные в рисунке карты, показывающие дороги к скрытым в лесах молитвенным домам. Вот только не помню, какой религии…
– Молитвенным домам? – изумился Бабкин. – Одна версия хлеще другой… Что ж не к сокровищам Монте-сумы?
– Неплохое предположение. Такого, по-моему, еще не было. Если серьезно, самым здравым мне видится следующее объяснение: растения специально нарисованы так, чтобы с трудом можно было определить их название. Непосвященным оно и вовсе не открылось бы. А название фигурирует в тексте каждой страницы рядом с рисунком, то есть является своего рода ключом к шифру. Понял, какое растение – нашел подходящее слово (например, по количеству букв) – перевел его – получил ключ.
– Звучит убедительно, – признал Сергей. – Или название растения – это первое слово на странице.
– Вполне возможно.
– Чем мне нравится эта идея, – продолжал Бабкин, – так это тем, что в таком случае не текст является пояснением к рисунку, а в рисунке сидит ключ к тексту. Красиво придумано, скажи? А все ломают головы над… Эй, ты чего?
Илюшин изменился в лице:
– Что ты сейчас сказал? Не текст является пояснением к рисунку…
– А в рисунке сидит ключ к тексту. Это не я сказал, а ты. Только что, рассказывая о шифровке.
Ни слова не говоря, Илюшин вырвал у него лист с посланием Куликовой и уставился на него. С минуту Макар молча изучал рисунок и квадрат с буквами, перебегая взглядом с одного на другое. Бабкин сидел тихо, опасаясь пошевелиться. Наконец Илюшин оторвался от шифра и поднял глаза на друга. Вид у него был ошарашенный.
– Ключ к тексту… – повторил Макар. – Серега, до чего же просто! Как можно было сразу не догадаться?! Все было у нас на виду! Я должен был понять, в чем дело, еще тогда, когда ты говорил про избыточную детализацию рисунка! Ведь понятно, что не просто так Куликова тратила время на прорисовку всех этих листиков…
– Стоп, стоп! Ты что, понял, как его читать?!
– Думаю, что да. Вот, погляди: видишь, колючки у листьев одуванчика нарисованы неравномерно?
– Какие еще колючки?!
– Пусть не колючки, пусть шипы – назови как хочешь! Вот эти выступы, которых строго по десять штук на каждом листике. Причем на первом, нижнем, удлиненных шипов нет вообще, на втором один сверху и один снизу, на третьем они есть только на конце… Листов всего десять, по пять с каждой стороны стебля.
– Вижу… И что?
– Серега, это же решетка!
Сергей посмотрел на Илюшина так, что тот засмеялся:
– Спокойно! Я пока не сошел с ума. Но мой идиотизм заслуживает памятника. Никакого адресного шифра не существовало – девочка оставила текст с готовым ключом, нужно было только понять, как он работает. Есть десять строчек, для которых мы должны найти решетку, так?
– Так…
– А что есть решетка Кардано, как не вырезанные в определенных местах дырки? Ты сам сказал – перфокарта!
– Подожди… – Бабкин внезапно прозрел. – Получается, что шипы на листьях – это указание, в каких местах прорезать дырки на строке из десяти букв?!
– Разумеется! О чем я тебе и твержу уже пять минут! Дай-ка чистый лист…
– Нет уж, я сам нарисую эту чертову решетку! – Сергей вырвал лист и торопливо расчертил его на квадраты, стараясь, чтобы размер совпал с шифром Наташи Куликовой. – Готово: десять на десять. Только я не понимаю, как отсчитывать листики на рисунке – снизу вверх или сверху вниз?
Макар, поразмыслив, сказал:
– Считается, что манускрипт написан слева направо, так что давай пока будем идти в том же направлении. И снизу вверх. Поехали: первая строчка сплошная. Во второй вырезаем третью букву и седьмую. В третьей – пятую. В четвертой – первую, вторую и четвертую. В пятой…
Закончив, Сергей выписал буквы в ряд. Их оказалось совсем немного. И они складывались в недвусмысленное указание:
– «Меня везут в интернат», – прочитал Илюшин. – Серега, мы ее нашли.
– Вот, значит, где ее держат… – недобро протянул Бабкин, прищурившись. – Макар, я звоню следователю! Собирайся! Будем надеяться, что девочка не ошиблась…
«Будем надеяться, что девочка еще жива», – про себя поправил его Илюшин.
Застегивая куртку, он слышал обрывки разговора Бабкина со следователем. «Сам позвонил?.. А кто другие двое?.. Ясно, спасибо!»
– Все сходится, – сказал Сергей, вернувшись. – Максим Арефьев пришел в себя и связался с прокуратурой, рассказал о том, кто на него напал. Кстати, он сейчас едет сюда.
– Кто? – не понял Макар.
– Максим Арефьев.
– Как?! Его отчим вчера утром сказал, что парню сделали трепанацию черепа!
– И тем не менее. Только не спрашивай меня, как ему это удалось, – я не знаю. Все, пойдем, живее!
Сергей набросил свободную куртку, закрывающую кобуру, и оба быстро вышли из квартиры.
* * *
Сон мой был долог, но тревожен. Во сне я приходил к Рудольфу, но вместо него меня встречал Якоб, и я в страхе бежал из дворца, но неизменно оказывался в подземелье. Там хлопотала Молли, украшая окровавленный пол цветами, и я кричал на нее, взбешенный тупоумием служанки, но вдруг замечал, что это цветы болиголова – те, которыми она засыпала могилу старика. Куда бы я ни шел, везде под ногами у меня оказывались эти цветы, и запах их преследовал меня даже во сне.
Только книга не появлялась в моих видениях. Но когда я пробудился, рука моя так же лежала на ней – уголок одной страницы смялся оттого, что я слишком сильно сжал ее.
За окном уже садилось солнце. Я торопливо привел себя в порядок, поел, не испытывая голода, лишь затем, чтобы после не отвлекаться на ужин, и, принеся тетрадь и чернильницу, уселся над манускриптом, внимательно изучая записи и рисунки.
Откровенно говоря, в душе я лелеял надежду, что старик обманул меня, нарочно усложнив сложность предстоящей задачи. В таком случае я мог бы сам расшифровать, что написано в манускрипте, чтобы явиться к Рудольфу с готовым рецептом. Но, рассмотрев книгу, я стал подозревать, что был далек от истины.
Никогда прежде не видел я ни подобного языка, ни таких странных изображений. Как я ни бился, переставляя буквы в словах, всматриваясь в страницы и пытаясь разглядеть знакомые образы, все мои старания были бесплодны. Я исписал добрую кипу листов возможными вариантами толкований, но ни один из них никуда не годился. Один раз показалось, что я нащупал верный путь – когда в первой строке четвертого листа вдруг отчетливо сложилось, хоть и с ошибками: «да возьми две меры серебра»… Но примененный мною способ перестановки более ничего не дал – ни на одной странице не смог я получить осмысленного текста. В конце концов пришлось признать, что лишь случайность заставила буквы встать в таком порядке.
Одни слова были, казалось, написаны по-латыни, пусть и с некоторыми отклонениями от общепринятого написания; другие же вились арабской вязью. Я долго всматривался в зодиакальные круги, надеясь набрести на отгадку в знакомой сфере, но снова ничего не добился.
Чем дальше изучал я манускрипт, тем большее удивление охватывало меня: кто же создал его? Прежде я не задумывался над этим, поглощенный одним желанием: стать его владельцем. Но теперь меня снедало любопытство. Эти рисунки, начертанные неумелой рукой, – с какой натуры списаны они? Я спустился в библиотеку, принес справочник растений – ценное издание, подаренное мне Джоном, – и пересмотрел его от начала до конца, сверяя изображения с теми, что были в манускрипте.
Пожалуй, кое-какое сходство я все же обнаружил… Масличный подсолнечник был узнаваем, и еще пара цветов, за исключением некоторых частностей. Но остальных растений не знал ни я, ни справочник Джона, составленный монахами.
Возможно, озарение пришло бы ко мне, посиди я еще пару дней или месяцев над книгой… Но ждать я не хотел. Покойный Якоб говорил о том, что у него ушло десять лет на расшифровку книги. Но при дворе Рудольфа есть одаренные шифровальщики, которым не составит труда разобрать загадочный код во много раз быстрее! Даже если на то, чтобы понять его, уйдет не меньше года – что ж, разве это срок?
С этой мыслью я встал, готовясь отправиться в королевский замок. Я должен был одеться подобающим образом, чтобы никто не посмел упрекнуть Эдварда Келли ни в небрежности, ни в чрезмерном внимании к своему облику. Как-никак, мне предстояло войти в летописи, и я хотел выглядеть так, чтобы потомки проникались благоговением, читая обо мне.
Я как следует продумал, что расскажу Рудольфу, и решил, что буду избегать лжи. История приобретения рукописи сложилась сама: я встретил отшельника, который показал мне, как извлекать золото из камня, и я убедил его продать мне манускрипт, рассчитывая преподнести его королю. Заключив сделку, отшельник немедленно покинул Прагу, и где он находится сейчас, я не знаю.
Проговорив свою речь вслух, я вдруг замер посреди комнаты и вскрикнул, точно укушенный. Мешок! Деньги, мое состояние, вырученное от продажи всего, чем я владел, – он остался в подземелье! Поразительно, но я и не вспомнил о нем, поглощенный рукописью. Я поспешно выбежал из дома и устремился в «Хромое Копыто», молясь про себя, чтобы Молли хватило смекалки спрятать мешок в доме, а не оставлять его на виду.
Забавно устроен человек… Еще день назад я готов был отдать все, что скопил за свою жизнь, в обмен на рукопись – и считал бы, что совершил удачную сделку. Но теперь, уже владея манускриптом, я начинал сыпать проклятиями при мысли о том, что мои деньги могут достаться кому-то другому – вору или грабителю… Мне вовсе не хотелось расставаться с ними! Я забыл об осторожности, о том, что нельзя больше появляться возле дома Якоба, и думал лишь об одном: о мешке, что лежал на столе в подземелье.
Но, к счастью, мне не удалось осуществить свое рискованное намерение – проникнуть в дом старика и разыскать там свои деньги. На полпути меня окликнул женский голос, и я увидел Молли, спешащую ко мне изо всех сил.
– Полдороги бегу за вами, господин Эдвард, – пожаловалась она. – А вы так несетесь, словно за вами черти гонятся. Не иначе… – тут она посмотрела по сторонам и понизила голос, – в дом покойника?
– Деньги… – начал я, но служанка замахала руками, не дав мне договорить.
– Ох, об этом и не печальтесь! Я все сделала в лучшем виде!
– Где они?!
– Я погрузила ваш мешок в ту же тачку… ну, вы знаете, о чем я… и увезла к себе. Конечно, оно тяжеловато мне далось – тащить такую тяжесть по лестнице из подземелья, но подумалось: вот оставлю я мешок здесь, а ну как кто-нибудь объявится раньше времени у господина Якоба? И наткнется на монеты? Вот от греха подальше и прибрала его, чтобы сберечь ваше добро.
Если бы не гудящий вокруг человеческий улей, я бы расцеловал Молли в обе щеки. Ее преданность растрогала меня, и я во второй раз подумал, что становлюсь сентиментальным. Встреться мне Молли раньше, и мы могли бы горы своротить! Послушная женщина, хорошенькая, неглупая, да еще и не теряющая присутствия духа ни при каких обстоятельствах – разве мужчине нужно что-то большее?
– Ты моя голубка! Без тебя мне бы пропасть, крошка, – ласково сказал я, и она расцвела, довольная похвалой.
Вглядевшись в ее лицо, я заметил, что она выглядит усталой и изможденной. Немудрено, если вспомнить, что ей пришлось проделать прошлой ночью. Не всякий мужчина способен на такое!
Я мысленно поклялся вознаградить служанку по заслугам, а пока направился к ее дому – Молли жила неподалеку, снимала комнатку у одной ворчливой вдовы.
– Послушай, – сказал я ей, развязав мешок, – мне хотелось бы вознаградить тебя за твою преданность. Вот, возьми. – С этими словами я протянул Молли изумрудное ожерелье, доставшееся мне от Джейн Ди.
Увидев, что я ей предлагаю, служанка изменилась в лице.
– Бери, бери! – Я почти насильно вручил ей драгоценность. – Оно твое. Поступай с ним как хочешь.
Молли спрятала мешок в огромный кованый сундук, стоявший возле окна и служивший ей скамьей. Я попробовал поднять его и не преуспел. Подумалось, что нет никакого смысла волочить на виду у всей Праги мое золото, если здесь оно пребывает в сохранности. Молли верна мне и честна, на нее можно положиться, а никому из воров не придет в голову, какие ценности могут храниться в сундуке у простой служанки. Так что, поразмыслив, я сообщил малышке, что пока оставлю мешок у нее, но вскорости заберу.
Она едва кивнула, ошеломленная моим щедрым подарком, и я видел, что девчонка глаз не может отвести от зеленых камней. Усмехнувшись, я распрощался с ней и отправился назад в свою башню, не привлекая ничьего внимания.
Определенно, ангелы благоволили мне в этом деле.
* * *
Говорить ли о том, как воспринял король мой рассказ? Видя по настойчивости, с которой я добивался срочной аудиенции, что дело мое и впрямь серьезно, он ожидал чего-то необычного… Но и его воображения не хватило на то, чтобы представить, с чем я пришел.
Сперва он отнесся к моим словам недоверчиво и даже выразил досаду тем, что я посмел требовать монаршего внимания по столь вздорному поводу. Но чем дальше я рассказывал, тем внимательнее слушал Рудольф. Когда я упомянул о золоте, спрятанном в тайнике, глаза его сверкнули, но он промолчал. Когда я признался, сколько потребовал от меня владелец манускрипта (здесь я не стал хитрить), Рудольф изменился в лице, но промолчал. Но когда я поведал о том, как с неимоверными трудностями уговорил старика продать мне манускрипт, король не выдержал:
– Где он? Говори же – он у тебя?! С поклоном я подал ему рукопись:
– Вот эта книга, ваше величество. Я счастлив преподнести ее вам!
И я почти не лукавил, произнося эти слова.
Рудольф так и впился глазами в первую страницу, забыв то, что я говорил о шифре. На лице его отразилось удивление, а затем он начал медленно переворачивать одну страницу за другой, полностью углубившись в изучение манускрипта и позабыв о моем присутствии. Я безропотно ждал. Дойдя до конца, король закрыл книгу и замер, погрузившись в раздумья. Когда же он поднял на меня глаза, я увидел в них ликование.
– Это невероятно… – проговорил Рудольф. – Скажи мне, точно ли ты видел золото, сделанное по рецепту из этой книги?
– Ваше величество, я видел тайник в стене, заполненный золотом от пола до потолка. Что же касается самого превращения, то мне, увы, не довелось быть его свидетелем.
– Если бы кто-то другой пришел ко мне с подобной историей, я приказал бы бить его палками как наглого лжеца… Но тебе я не могу не верить.
Я вновь склонился в глубоком поклоне.
– Ваше величество, я признателен…
Но он не дал мне договорить:
– Я прикажу начать расшифровку этой книги сегодня же! Надеюсь, с Божьей помощью нам удастся понять, что в ней написано.
Рудольф выпрямился и устремил взгляд вдаль, словно прозревая будущее.
– Любой из монархов отдал бы многое за обладание знанием, сокрытым в этой рукописи. Но она в моих руках, и это не случайность! Я знал, что такой день настанет!
«Бог мой, сколько патетики», – подумал я, изображая на лице подобающее случаю выражение. В этот миг Рудольф был похож на одного из великих королей древности, какими рисуют их легенды и сказания. Сохраняя на лице восхищение, я не забывал размышлять и о том, когда же он перейдет к более приземленным вещам. И король не заставил меня долго ждать:
– Ты будешь вознагражден за свою преданность. Подойди ко мне, Эдвард, и знай: отныне нет при дворе человека, которого я ценил бы так же высоко, как тебя.
О, какой музыкой прозвучали королевские слова для моего слуха! «Нет при дворе человека, которого я ценил бы так же высоко…» Перед тем как припасть к королевской длани с изъявлениями благодарности, я успел подумать о том, что все же обскакал старого Джона Ди вместе с его орденом алхимиков!
* * *
Я вознесся так высоко, как и мечтать не мог десять лет назад, входя в дом знаменитого алхимика Англии с намерением изобразить глуповатого юнца, со всех сторон осаждаемого ангелами. Я осыпан милостями короля, и богатство мое успело стать притчей во языцех. Мне принадлежат земли, ежегодно приносящие две тысячи фунтов дохода, замок, золотой рудник в Богемии – подарок Рудольфа, намекающий на то, что и я могу извлекать золото в неограниченных количествах. Почти неограниченных.
Но самое главное – то, что больше всего греет мне сердце, – отныне я именуюсь не Эдвардом Келли, а сэром Эдвардом Келли де Иманьи, бароном богемским! Ибо я возведен в рыцарское достоинство императором Рудольфом Вторым. Когда возник вопрос о моей родословной (ведь и королю нужно основание для пожалования мне титула), я припомнил, что предки мои проживали в Ирландии, где владели землями испокон веков – им принадлежало графство Коннаут. Одних слов оказалось достаточно – подтверждения этому факту никто не потребовал, поскольку в моей честности не было сомнений. А я в который раз убедился, как выгодно считаться честным человеком. Так что все разрешилось ко всеобщему удовлетворению, и возмущены могли быть разве что завистники (коих при дворе всегда хватало) да мои покойные предки, ворочающиеся в своих могилах в сырой земле Корнуолла.
Джон Ди, похоже, не слишком обрадовался моему возвышению. Король так увлекся манускриптом, что про его проекты и думать забыл! Старикашка Джон сидел в Праге, проводя время между аудиенциями либо у меня в лаборатории, либо закрывшись в своем доме.
– Ты хитрец, Эдвард, – как-то сказал он мне, выпив слишком много местного пива. – Ты утаил от меня, что за книгу хочешь купить у того пропойцы… как его… Ян? Или Адам?
Якоб не был пропойцей, но я не стал говорить об этом Джону. Мне не хотелось вспоминать о старике.
– Как же его… Ну же, Эдвард! Как его звали, твоего продавца? Не могу поверить, что он продал тебе книгу… Делай со мной что хочешь, но не верю! Зачем же ему было продавать ее? А?
Я насторожился. Мне пришлось не по душе, что разговор принял такое направление, но Джона было уже не остановить. Потягивая пиво и морщась при каждом глотке, как будто кто-то заставлял его пить отраву, он рассуждал вслух, и я мрачнел с каждой минутой.
– Что ты молчишь, Эдвард? Мне сдается, что дело здесь нечисто… Если он извлекает золото из камней, то зачем ему деньги? Если он пользуется книгой, для чего ему продавать ее? А если все и впрямь было так, как ты рассказываешь, отчего же он так быстро исчез из города, будто сбежал в страхе? Ох, Эдвард-Эдвард, что-то здесь не так!
Пока Джон разглагольствовал, сидя в кресле, меня терзало смутное ощущение его сходства с кем-то, хорошо мне знакомым. Но как я ни приглядывался, не мог понять, кого он напоминает. Но вдруг он вполушутку-вполусерьез обличительно ткнул в меня пальцем, и я увидел! На Якоба – вот на кого был похож Джон! Сходство это показалось до того чудовищным, что у меня пересохло во рту; как если бы оживший труп, облагородив свой облик, пришел ко мне в гостиную и расселся в кресле, притворяясь моим наставником. Эта длинная белая борода, седина, сухопарость… Я понимал, что причина гнусной иллюзии – отсветы от огня, играющие на лице и одежде Джона. Но даже после того, как он ушел, я еще сидел некоторое время неподвижно, пытаясь избавиться от наваждения: Якоб, беседующий со мной в моей собственной гостиной о своей смерти.
Да и сам разговор с Джоном взволновал меня. Однако, подумав, я успокоился. Никто не может выдать Эдварда Келли: тело Якоба гниет в земле, Молли преданна мне и будет молчать. А Джон наутро не вспомнит ни слова из того, что говорил. Кажется, так оно и случилось, потому что больше он не упоминал о старом алхимике.
Счастье мое было бы полным, если бы наконец свершилось то, чего я долго ждал – манускрипт выдал бы свои тайны. Однако шифровальщики короля бились над ним день за днем, применяя новые, неизвестные мне способы изучения засекреченных текстов, – и не могли прочесть его. Король неохотно говорил со мной об этом, однако я видел недовольство в его взгляде, и мне становилось не по себе. Конечно, рано или поздно ученые доберутся до разгадки, но если это затянется, то на кого будет злиться Рудольф все это время? Уж конечно, не на тех, кто не может справиться с его поручением… Нет, он будет злиться на меня, такова уж человеческая природа, в том числе и королевская.
Дни шли за днями, не принося с собой никаких изменений, и я решил наслаждаться своей новой жизнью, выкинув из головы и короля, и Якоба, и Джона с его глупостями. Но чтобы лишний раз не попадаться на глаза раздосадованному очередной неудачей Рудольфу, я на время покинул Прагу и отправился осматривать свои рудники.
В разъездах прошли четыре месяца, и в конце лета, наладив все дела, я стал подумывать о том, чтобы возвратиться в свой город – ибо Прагу я считал своей. Именно в ней свершались самые важные события в моей жизни. Но сперва из осторожности я написал письмо одному из осведомленных людей, в котором будто мимоходом интересовался, что слышно об опытах короля и не добился ли он успеха с манускриптом.
Ответ на второй вопрос я знал и сам: если бы Рудольф расшифровал рукопись, об этом стало бы известно повсюду. Цель моих расспросов была иная: выяснить, не затаил ли король на меня обиду за то, что я принес ему в дар слишком крепкий орех? Пускай я руководствовался лучшими намерениями – примет ли он это во внимание? Впрочем, четыре месяца – не слишком долгое время, и я надеялся на благоразумие короля.
Ответное письмо подтвердило мои мысли. «Хоть его величество и не добился успеха, – говорилось в нем, – но он терпеливо продолжает изучать рукопись, полагая, что расшифровка – лишь вопрос времени. Что касается вас, то император не раз высказывал сожаление о том, что лишен вашего общества».
Что ж, самое главное я выяснил – Рудольф не будет рассержен, увидев меня. И потому с легким сердцем отправился обратно в Прагу.
Ей-богу, за время недолгих странствий я и забыл о том, что это город сквозняков! Меня продуло насквозь сразу, едва только я въехал в ворота, а ведь стоял конец апреля! Природе стоило бы быть более благосклонной к своим чадам.
Путешествие мое проходило в сопровождении штата слуг. Разбогатев, я окружил себя теми, кто готов был исполнять каждое мое желание по одному знаку хозяина. Мне доставляло ни с чем не сравнимое наслаждение видеть, как кто-то выполняет за меня те простые действия, которые я всю жизнь совершал сам.
Разумеется, меня сопровождали и женщины. Последнее время в моду вошло держать домашних собак, которых владельцы используют не только на охоте, но и в качестве живой игрушки. Однако я никогда не понимал, к чему заводить собак, когда есть женщины? У хорошего хозяина, уж поверьте мне, они ничем не отличаются.
Мне вспомнилась Молли, которую я не видел со дня отъезда. Бедняжка так плакала, узнав о том, что я уезжаю, что я растрогался и добавил к ее вознаграждению еще десять фунтов. После чего она тут же успокоилась, немало развеселив меня.
Сперва я хотел поселиться, как и прежде, в своей башне… Но тогда всех слуг пришлось бы размещать по соседству, а это меня не устраивало. Челядь должна быть на виду у хозяина. Поэтому я приобрел просторный дом, в который въехал с большой помпой, словно наследный принц. Толпа зевак собралась посмотреть, как знаменитый Эдвард Келли под приветственные крики войдет в двери, украшенные цветами. На окна поставили клетки с певчими птицами, и они услаждали слух собравшихся нежным пением. Правда, крики заглушали его, поэтому райской музыки, как я задумывал, не получилось.
Зато потом, когда я выглянул из окна, толпа затихла в ожидании. Они думали, что я сообщу им что-нибудь – например, когда наступит конец света… Но вместо слов я простер вперед руку, в которой была зажата чаша, а второй прикоснулся к ее поверхности. Тотчас же ярко вспыхнул сине-зеленый огонь, и толпа дружно ахнула.
Я мысленно рассмеялся. Детский фокус, который способен показать любой химик-самоучка – но он неизменно вызывает восторг у плебеев! Не стану лукавить: мне так нравится почесывать свое самолюбие об этих мелких людишек, что я готов делать это снова и снова.
Новость о том, что Эдвард Келли вернулся в Прагу, быстро разнеслась по городу. Любопытные часами стояли у ограды, высматривая, не мелькнет ли моя фигура за окнами. Но я ждал не их. Ко мне вот-вот должны были нагрянуть толпы придворных, желающие приветствовать любимца короля. Но сколько я ни ждал, никто не приехал. Лишь Джон прислал записку, в которой говорилось, что он рад моему возвращению, но из-за болезни не может встретить меня. Я пожал плечами и подумал, что старик совсем расклеился. Чуть позже в голову пришло, что, возможно, Джону невмоготу видеть бывшего помощника вернувшимся счастливым и полным жизни, да еще и куда богаче его самого. Я тотчас решил, что непременно нужно наведаться к нему во всем блеске моего нынешнего великолепия. Пусть завидует, несостоявшийся глава несуществующего ордена алхимиков!
Я полагал, что ученые собратья тоже навестят меня. Но прошло два дня, а никто из них не переступил порог моего нового дома.
На третий день я собирался прийти к Джону, однако посланный мною вперед слуга вернулся обратно с известием, что болезнь сэра Ди, как видно, заразна, и потому к нему никого не пускают.
– Да что у него, проказа или чума? – взвился я, услыхав об этом.
Слуга вновь повторил то, что ему было сказано, и я раздраженно махнул рукой – его объяснение я уже слышал. На миг меня охватило желание явиться лично к Джону и потребовать, чтобы меня впустили. Но я быстро опомнился. Ведь могло случиться так, что двери его дома не открылись бы и передо мной. Не хватало еще выставить себя на потеху сброду!
Поразмыслив, я распорядился выпустить меня через черный вход – чтобы не преследовали те, кто отирался у ограды, – и отправился бродить по городу. Неподалеку от площади, где я жил, располагался небольшой трактирчик, и я спустился в подвал, чтобы выпить пива и поужинать.
Хозяин, сам прокопченный, подобно висевшим под потолком окорокам, узнал меня и рассыпался в льстивых приветствиях. Трех посетителей тут же выставили вон, и для Эдварда Келли освободили лучшее место. Трактирщик взялся сам обслужить меня, шуганув мальчишку, что разносил тарелки с едой. Я откинулся на спинку стула и вознамерился предаться чревоугодию.
Но внезапно меня охватила тревога. Я и сам не понял, отчего настроение изменилось, но мне захотелось бежать прочь из этого трактира, подальше от смуглого хозяина, и от косоглазого мальчишки, испуганно косящегося на меня, и от прочих людей, что сидели в подвале.
Я помедлил, желая понять, что стало причиной моего беспокойства. На первый взгляд, никакой опасности вокруг не было. Внимательно рассмотрев каждого посетителя и не найдя в них никакой угрозы, я выдохнул и поднес к губам кружку пенящегося напитка. Тотчас же хлопнула дверь, и четыре человека, громыхая сапогами, спустились вниз по лестнице.
Королевский патруль! В другое время я подумал бы, что капитан захотел отведать местного пива, но сейчас отчего-то мне было ясно, что это не так. В желудке болезненно сжалось, и я отвернулся в сторону, будто не замечая вошедших.
Сапоги прогремели по полу и остановились возле моего стола. Волей-неволей пришлось повернуть голову. Капитан, коренастый рыжий человек со светло-голубыми глазами, мутноватыми, как у пьяницы, смотрел на меня с плохо скрытым презрением.
– Эдвард Келли?
И не успел я ответить, как он прибавил:
– Вы арестованы по приказу его императорского величества!
* * *
Когда дверь темницы закрылась за мной, я рухнул на деревянную скамью, мучаясь в догадках: что стало причиной ареста? Где обещанная благосклонность Рудольфа? В чем я провинился, если меня как преступника ведут под конвоем на глазах всего города и бросают в тюрьму к душегубам и ворам? Смешанные чувства обуревали меня – и негодование, и страх, и надежда на то, что вскоре все станет ясно.
Так оно и случилось. Не успел я мысленно перебрать перечень своих прегрешений и придумать оправдание на каждое из них, как дверь снова отворилась, и грубый окрик известил меня о том, что я должен выйти наружу.
Мрачными темными коридорами шел я, сопровождаемый двумя охранниками, и вслед мне доносились крики из застенков. Мы поднимались по ступеням, края которых стерлись от сотен топтавших их подошв, проходили мимо дверей, из-за которых раздавались нечеловеческие крики, миновали один пост за другим. Темница охранялась на славу – не зря говорили, что сбежать отсюда невозможно. Когда она осталась за моей спиной, я вздохнул свободнее: даст Бог, мне не придется больше оказаться там. Нет сомнения, что произошла ошибка, и сейчас все разъяснится.
Когда я предстал перед императором, то всем своим видом изобразил готовность посмеяться над тем, какая нелепая ошибка произошла со мною.
– Ваше величество… – начал я, сделав шаг вперед, но взгляд короля заставил меня замолчать, а скрещенные пики стражи – остановиться.
– Мне приятно видеть тебя, – без всякого вступления сказал король. Я промолчал – даже поклон был бы сейчас крайне неуместен. – Давно хотел посмотреть в глаза человеку, попытавшемуся обмануть меня.
– Ваше вели…
Чувствительный удар сзади подсказал мне, что лучше сохранять молчание.
– Дни и ночи, – очень спокойным голосом продолжил Рудольф, – двенадцать ученых пробовали прочесть рукопись, принесенную тобой, но ничего не добились. Ни рисунки, ни текст не поддаются расшифровке. В чем же причина? Я полагаю, что ты, подобно многим до тебя, решил нажиться на моем стремлении обрести философский камень. С этой целью ты изготовил поддельную рукопись и придумал историю, которая должна была заинтриговать меня. Я признаю, что ты добился своей цели. Много месяцев я пытался извлечь рецепт из манускрипта, но теперь твердо знаю: это невозможно. Ты совсем потерял осторожность, раз осмелился вернуться в Прагу. Правда, не стану скрывать, что я втайне от тебя поспособствовал этому… Мне было бы неприятно думать, что ты ушел от возмездия.
– Но, ваше императорское величество! – взмолился я. – Разве само возвращение не служит доказательством моей невиновности?! Как мог бы я предстать перед вами, если бы и впрямь был мошенником? Забота о себе заставила бы меня бежать как можно дальше, я же не сделал этого!
– Что в равной степени может говорить как о твоей невиновности, так и о твоей наглости, – отрезал король. – Или же об алчности – выбери, что тебе больше по нраву. Ты опрометчиво решил, что сможешь еще раз воспользоваться моей казной.
– Ваше величество, это не так! – воскликнул я в ужасе. – Клянусь вам, мой манускрипт – не подделка!
Император наклонился ко мне, и в серых глазах его был лед.
– Тогда отчего же мы не можем расшифровать его? Расскажи мне, куда отправился человек, продавший его тебе и владеющий тайной трансформации! Направив людей по его следу, мы разыщем его и расспросим обо всем. Возможно, ты виновен меньше, чем мне кажется… Твое спасение – в твоих руках.
Он замолчал, ожидая моего ответа.
Только теперь передо мной открылась глубина пропасти, на краю которой я стоял. Я не мог открыть Рудольфу обстоятельств, при которых дьявольский манускрипт оказался у меня, ибо признание обрекло бы меня на смерть: убийцы по нынешним законам караются сурово. Но я не мог и смолчать, поскольку знал, что поиски Якоба ничего не дадут. Я мог выиграть лишь время, но зачем лишнее время тому, кто проводит его в тюрьме?
Император смотрел на меня и ждал. Обманывать его снова смертельно опасно – не найдя и следов Якоба, он разъярится настолько, что прикажет повесить меня без всякого разбирательства! И я решился.
– Мне горько говорить об этом, ваше величество, но мой рассказ и в самом деле был не совсем правдив. Все, что касается манускрипта, – истинная правда. Но судьба человека, продавшего его мне…
Я без утайки поведал обо всем, что случилось в доме Якоба, лишь немного изменив события. В моем изложении история выглядела так: сумасшедший старик решил оставить себе и книгу, и деньги, что я принес, а потому напал на меня, желая убить. Защищаясь, я нанес ему смертельную рану и, устрашившись наказания, закопал труп в лесу.
Король слушал, не перебивая. Когда я закончил, то взглянул на него, но лицо Рудольфа было непроницаемо.
– Кто может подтвердить твой рассказ? – спросил он.
– Молли Сайрус, моя бывшая прислуга, – не задумываясь, ответил я. – Она присутствовала при всем, что происходило в ту ночь.
Конечно, не слишком хорошо с моей стороны было впутывать в это дело малышку Молли. Но выбор прост: либо я, либо она. Надеюсь, за пособничество в убийстве ей не грозит виселица.
Недовольный тем, что я призываю в свидетели столь ничтожную особу, король нахмурился, и я торопливо добавил:
– Еще сэр Джон Ди, известный вам, ваше величество. Я разговаривал с ним незадолго до того, как отправиться к Якобу, и рассказывал о сложностях, с которыми мне пришлось столкнуться. Мой наставник дал мне несколько советов, которыми я собирался воспользоваться… Но, увы, не смог.
Рудольф в раздумье смотрел на меня, и его взгляд не сулил мне ничего хорошего.
– Помнишь ли ты место, где зарыл тело? – спросил он наконец.
– Я не забыл бы его, даже если бы захотел, ваше величество.
– Правдивость твоего рассказа проверят. Если ты не солгал… Но об этом рано говорить.
Он подал знак, и стража, окружив, увела меня.
Началось следствие. Меня расспрашивали о том, что произошло в ту ночь, когда умер Якоб, и записывали каждое мое слово. Я повторял то, что сказал Рудольфу, ибо понимал – лишь в этом путь к спасению.
О, кто бы знал, какие проклятия я призывал на голову моего знакомца, который по приказу короля – теперь это было вполне ясно – написал мне ответное письмо, в котором упоминал о благосклонности Рудольфа. Хитрый шаг! Я поверил, и сам зашел в ловушку, приготовленную королем.
Но все еще можно изменить! Я смогу убедить монарха в том, что мною руководило лишь желание передать ему тайну, которой владел хозяин манускрипта. И тогда он простит меня.
* * *
Меня привели не в ту камеру, где я был, а в комнату для допросов. Я понял это, увидев в углу писца, перед которым возвышались исписанные кипы листов. Крики, доносившиеся до моих ушей через стены, мешали собраться с мыслями. К тому же здесь стоял тяжелый, гнилостный дух, от которого даже мне, привыкшему к разнообразным запахам, хотелось заткнуть нос.
Допрашивал меня высокий узкоскулый офицер, чем-то неуловимо похожий на капитана, что арестовывал меня. Присмотревшись, я понял, что роднило их презрение, которое они не давали труда как следует скрывать. Я еще не был осужден, но в глазах этого человека уже стал преступником.
Писец записал с моих слов все, что я рассказывал о Молли и Джоне, и офицер, взяв у него лист, ушел. Меня же отвели в ту самую камеру, в которую я надеялся больше не возвращаться. Первый раз я провел в ней не слишком много времени и не успел заметить, какая сырость там царит. По стенам сочились капли влаги, земляной пол под ногами неуловимо пружинил, как бывает на берегу болота или заросшего пруда. Прутья дверной решетки, что преграждала мне выход, изъела ржавчина, но они все равно оставались прочны.
Я пробыл там долго. Сперва я вздрагивал от каждого крика, доносившегося из соседних камер, но в конце концов, обессилев, заснул на скамье, укрывшись плащом. К счастью, меня не раздели, как сидевших здесь преступников, и это вселяло надежду.
Проспал я долго. Думаю, что прошла целая ночь. Точно сказать я не мог, поскольку дневной свет не проникал в это подземелье – оно освещалось лишь чадившими в коридоре свечами. Мне принесли еду, которой побрезговала бы и крыса, и я, еще вчера вкушавший яства, в конце концов поел немного – иначе одолевавший меня голод не дал бы покоя.
Офицер, допрашивавший меня накануне, вошел в камеру, когда я не ожидал его. Мне казалось, что для допроса меня снова направят в комнату с писцом, но на этот раз никто не стал водить меня по узилищу.
– Твои слова проверены, – сухо сказал офицер, в руках у которого было несколько листов, исписанных ровным, почти каллиграфическим почерком. – Дело твое является делом особой важности, поэтому все показания записаны. Первой была найдена и допрошена Молли Сайрус, кухарка. Она показала, что никогда не заходила с тобой в дом, называемый «Хромое Копыто», не знает алхимика по имени Якоб, не видела манускрипта, написанного на неизвестном языке, и никогда не принимала участия в сокрытии трупов. Тебе есть что сказать?
Остолбенев, я слушал его, а дослушав, разразился ругательствами. Мне стало ясно, что произошло. Молли струсила! Испугавшись наказания, она отказалась подтвердить мой рассказ – в противном случае ей грозил бы суд как сообщнице. Черт возьми, я надеялся, что у нее не хватит ума сообразить это! Но она сообразила.
И еще мои деньги! Мешок, который так и остался у нее в сундуке – я не забрал его, ибо Рудольф вознаградил меня достаточно, чтобы я мог забыть о нем. Не иначе, Молли Сайрус решила присвоить его.
– Я хочу видеть ее! – крикнул я офицеру, брезгливо смотревшему на меня. – Слышите, вы?! Она солгала, маленькая дрянь! Клянусь, она солгала! Поговорите с ней… Нет, лучше пытайте ее! Под пытками она покажет правду!
У меня запершило в горле, и я зашелся в жестоком кашле. Чертова сырость! Она сведет меня в могилу куда раньше, чем это сделает подлая служанка, предавшая своего покровителя.
Сотрясаясь в приступе, я вспомнил о Джоне. Вот кто станет моим спасителем! Пусть он не может предъявить ничего, кроме моих слов, но и это перевесит чашу весов в мою пользу! Я сказал об этом офицеру, когда кашель утих.
Он усмехнулся, и усмешка его не понравилась мне. Что такое? Уж Джону-то нечего бояться, и потому он мог позволить себе быть правдивым.
Офицер достал желтый лист бумаги, исписанный тем же каллиграфическим почерком, и начал читать. Я слушал его и не верил своим ушам.
«Джон Ди показывает, что в то самое время алхимик, называющий себя Эдвардом Келли, заговорил с ним о некоем манускрипте. Эдвард Келли собирался преподнести его королю. Но слова его были туманны, а намерения не ясны. Джон Ди показывает, что пытался отговорить Эдварда Келли. Однако Келли заявил, что не отступится. Джон Ди показывает, что требовал рассказать о манускрипте. Келли в ответ отказался сообщать что-либо и исчез. Джон Ди показывает, что с тех пор видел его один раз и не имел долгих разговоров. Джон Ди показывает, что ему неизвестно происхождение манускрипта и способ его прочтения».
– Старая сволочь… – бессильно выдохнул я, дослушав до конца. – Паршивый мул! Чтоб его оскопили! Чтоб его зубы…
– Тихо! – остановил меня офицер. – Подумай, что еще ты можешь добавить. Никто не подтверждает твоих слов. Отказываешься ли ты от них?
– Нет!
Подумать только, и я еще жалел мерзавца! Я испытывал к нему нежность – я, прежде лишь насмехавшийся над ним! Меня переполняли проклятия в адрес Джона, и самым мягким было пожелание, чтоб его заживо погребли в коровьем навозе. Но, подумав об этом, я вспомнил о самом главном, что заставило меня выкинуть из головы и завистливого ублюдка Джона, и трусливую дуру Молли:
– Тело! Я отлично помню, где мы зарыли его! И в доме Якоба найдутся доказательства, что он был алхимиком. «Хромое Копыто»! Нам нужно туда.
Офицер поразмыслил, едва заметно кивнул и распорядился, обернувшись:
– Двух солдат с нами. И пускай возьмут с собой лопаты.
* * *
Наша кибитка тряслась по изъезженной колее. Рук мне не связали, и, уцепившись за край окна, я мог в полной мере наслаждаться веселым и беззаботным днем уходящего лета. Но мне было не до любования пейзажами – в памяти одно за другим всплывали воспоминания: вот Молли помогает грузить тело Якоба в тачку, вот я забрасываю старика тряпьем, вот мы, изо всех сил напирая на тачку, катим ее по улицам, и пот течет по нашим лицам, высыхая на холодном ветру. По ночной дороге, которая сейчас ярко освещена солнцем, мы то шли, то бежали, не замечая ни полей вокруг, ни искривленных дубов, простирающих корявые ветви над обочиной.
Поворот, за которым мы с Молли свернули в Лосиную рощу, был все ближе, и вот наконец взгляду моему открылись две тропы, по одной из которых мы катили тачку с бездыханным телом алхимика. Выйдя из кибитки, я пошел вперед, указывая дорогу, а за мной шли солдаты с лопатами и спешившийся надменный офицер.
Вот и поляна, где закопан Якоб! За прошедшие месяцы трава и цветы густо разрослись на месте могилы.
Я указал, где копать, и приготовился увидеть разложившееся тело.
Заступы ударили в землю, и комья полетели в сторону. Мы ждали… Понемногу меня начало охватывать удивление: могила, вырытая нами с Молли, была совсем неглубока. Отчего же тело Якоба не показывается из земли?
– Что такое? – нетерпеливо спросил офицер, бросив на меня взгляд. – Ошибся местом?
Я отрицательно покачал головой.
– Не… Яма-то – вот она! – подал голос один из солдат. – Точнехонько в нее мы и попали.
– Верно, – поддержал его второй. – Забрасывали, видать, наспех, все так и осталось рыхлое.
– Только вот никаких покойничков здесь нет.
– Верно, нету! Земля как земля, червяки да корни…
Офицер снова посмотрел на меня. Я спрыгнул в яму, взял у одного из солдат лопату и принялся копать. Тот не сказал ни слова, лишь отошел в сторону. Удар, еще один, еще, еще… Я взмок насквозь, но солнце ли было тому причиной? Копать, копать, копать…
– Где же ты?.. – бормотал я себе под нос, плохо соображая, что говорю. – Ну же, Якоб, старый негодяй, – покажись! Вылези из землицы, помаши нам рукой! Где ты, а? Вылезай, тебе говорят!
Яма становилась все глубже, земля летела во все стороны, мне уже мешали глубоко залегающие корни деревьев, до которых – я помнил точно! – мы с Молли не дорыли. Ударившись об один из них, лопата так подскочила в моих руках, что древко стукнуло меня в подбородок.
– Это твои проделки, Якоб?! – хрипло спросил я, потирая челюсть. – Где ты прячешься, старый черт?! Признавайся! Не может быть, чтобы тебя всего съели черви… Где твои кости?! Высунь хоть одну! Покажись!
Я бешено заколотил лопатой в землю, оставляя зазубрины на корнях.
– Хватит! – заорал офицер, спрыгнув в яму и схватив меня за рукав. – Довольно! Или ты не видишь – здесь его нет!
Я бросил лопату, выбрался наверх и опустился на кучу свежевырытой земли:
– Ничего не понимаю… Он должен быть здесь!
– Ты не мог ошибиться? – с сомнением спросил офицер. – Другое место? Поляна большая, или же мы свернули не на ту тропу…
Я покачал головой. Место было то самое. Солдаты, сказавшие о рыхлой земле, подтверждали это. Но Якоба не оказалось в могиле.
«Черт раздери старика, мне нужно его тело! Молли и Джон не стали играть на моей стороне, мне одному предстоит доказывать свою правдивость императору… Но как сделать это, если нет ни одного подтверждения моим словам?»
– Куда он мог деться? – вслух подумал я. – Никто не знал, что мы закопали его здесь…
– Возможно, ты ошибаешься, – заметил офицер. Я обратил внимание, что в голосе его появилось подобие сочувствия, – похоже, мое поведение убедило его, что я не лжец. – За тобой кто-то мог скрытно следить от города, а затем, когда ты покинул поляну, выкопать тело.
– Но зачем? – спросил я, и тут же сам понял, где ответ на мой вопрос. – Кровь покойника! Зубы, пальцы и волосы!
– Верно, – кивнул офицер, довольный моей догадливостью. – Не был ли твой старик рыжим?
– Нет, он был седым… Но для многих и седина не стала бы помехой.
Я приободрился. Как же я не подумал о том, что в Праге достаточно безумцев, полагающих, что части тела умерших насильственной смертью излечат их от заболеваний! Конечно, больше всего ценились волосы и уши рыжеволосых, желательно – повешенных, но и на Якоба нашлись бы желающие. Отрубленные пальцы висельника, сваренные в крапивном настое, избавляют от бесплодия, а истолченный череп убитого излечивает бесовские припадки, известные также под названием падучей. Возможно, мы с Молли и впрямь не заметили прохожего, который проследил за нами. Или же простая случайность привела к тому, что кто-то наткнулся на зарытое тело и решил использовать его.
Как бы то ни было, одним доказательством у меня стало меньше. Однако оставалось самое главное – дом под названием «Хромое Копыто»… Теплилась надежда, что нам удастся разыскать в нем золото. Тогда уж я точно смогу убедить Рудольфа в чистоте своих помыслов!
Солнце стояло еще высоко, когда наша кибитка подъехала к жилищу Якоба. Я первым выпрыгнул из нее и быстрым шагом направился к двери, словно и не бьш арестантом. Офицер, бросив поводья своему подчиненному, поспешил за мной следом. Мне не терпелось войти внутрь! Дом, который когда-то пугал, теперь манил, звал к себе, обещая скорое завершение моих несчастий.
Перед крыльцом я замедлил свой бег, сообразив, что ключа у меня нет. Но обогнавший меня офицер, приглядевшись, толкнул дверь – и, к моему удивлению, она отворилась.
Мы вошли. За нами, сопя и топоча, проследовали солдаты и застыли возле входа запыленными стражами. Забыв о них, я пошел по коридору, направляясь к лестнице в подземелье.
Однако дошел я лишь до половины пути, поскольку движение мое все замедлялось, замедлялось и в конце концов прекратилось вовсе. Недоверчиво оглядывался я вокруг, лишь теперь заметив то, что не бросилось в глаза сразу, как только мы вошли.
Все окна были зашиты досками, но в щели падал солнечный свет. В его лучах виднелись нагромождения старой мебели, ворохи полусгнившего тряпья, невесть как оказавшиеся здесь груды камней и высохшей земли. Ничего этого не было прежде, когда я навещал Якоба – по крайней мере, в таком количестве.
Я зашел в комнату, где старик любил сидеть в кресле возле окна. Вместо кресла стоял стул со сломанной спинкой, из которой угрожающе торчали гвозди, а от столика, на котором обычно лежал манускрипт, осталась одна столешница, небрежно прислоненная к стене.
Но более всего поразило меня окно.
Оно было заколочено. Меж досок жирный паук сплел свою паутину.
Подобно сомнамбуле, приблизился я к отвратительному насекомому и провел пальцем по одной из досок. На пальце остался бурый след от пыли.
Развернувшись, я бросился к лестнице, что вела вниз, в подвал. Офицер по-прежнему молча следовал за мной, как тень. Распахнув дверь, я скатился по ступеням, влетел в лабораторию Якоба и едва не запнулся о балку, что лежала на полу. Я поднял голову и окаменел.
Крыша над моей головой была проломлена в нескольких местах, под ногами валялись обломки черепицы. Зеленые листья виднелись в просветах, а побеги хмеля заползали внутрь, обвивая сломанные балки, подобно змеям. Ни столов, ни печи, ни даже осколков разбитых реторт…
Дом был пуст. Дом был безлюден. Дом был заброшен, как только могло быть заброшено жилище, куда годами не ступала нога человека.
Никогда за всю свою жизнь не испытывал я такого потрясения. Медленно-медленно пошел я вдоль стены, ведя по ней рукой, а дойдя до того места, где когда-то была печь, обернулся.
– Как же так… – выговорил я. – Клянусь, здесь жил алхимик…
Но в глазах офицера, прежде сочувствовавшего мне, я увидел недоверие.
– Иди наверх, – приказал он.
Я стоял на месте, будто не слыша, что мне говорят. Странное оцепенение приключилось со мной: я понимал, что было произнесено, но ноги отказывались двигаться. В голове метались мысли вперемешку с воспоминаниями; я был близок к тому, чтобы сойти с ума – второй раз в жизни, и снова – на том же самом месте! Что за проклятие довлело надо мной?!
– Ты, старый колдун! – выговорил я, обводя взглядом подземелье. – Тебе меня не одолеть! Хочешь бросить мне вызов?! Что ты сделал со своим жилищем?!
– Наверх! – с угрозой повторил офицер, и на этот раз я подчинился.
Солдаты вышли первыми, я – за ними. Спустившись с крыльца на тропу, я остановился и огляделся вокруг, рассматривая все будто в первый раз. О, что за зрелище предстало моим глазам!
Одичавший сад извивался зелеными побегами, хмель оплетал стены, рухнувшая яблоня проломила крышу – это ее ветви я видел в подвале сквозь дыру в кровле. Любому с первого взгляда стало бы ясно, что никто не живет здесь уже много лет, и только прочность стен хранит дом от полного разрушения. Тропа заросла травой, и будь я внимательнее, заметил бы это сразу.
Один из солдат подтолкнул меня в спину по направлению к кибитке, стоявшей на дороге. Я машинально сделал несколько шагов, но тут новая мысль озарила меня.
– Соседи! Вам нужно поговорить с ними. Они не могут не знать о Якобе!
Офицер отрицательно покачал головой, но я настаивал. Конечно же, они должны были видеть и старика, и меня, ежедневно приходящего к отшельнику! Я припомнил, что пару-тройку раз замечал за оградой соседнего дома бабу, то развешивавшую белье, то хлопочущую в саду. Тогда мне казалось, что она смотрит на меня с любопытством, и я злился – ее внимание было мне некстати. Но как же я радовался сейчас!
Я применил все свое красноречие, уговаривая офицера, и наконец он согласился. Обогнув ограду, мы зашли во двор, и на стук из дома вышла та самая женщина. Выражение лица туповатое, щеки толстые, лоб по самые глаза закрыт платком, а не чепцом – с такими нужно сразу брать быка за рога.
– Помнишь ты меня? – спросил я строго.
Она испуганно взглянула на моего спутника и отрицательно покачала головой. Я чуть не выругался, но в последний миг сдержался. Бестолковая простолюдинка от страха могла и вовсе замолчать.
– Я приходил к твоему соседу, Якобу, – терпеливо сказал я. – Было это по весне. Ну же, вспоминай! И скажи этому господину, что ты меня видела.
Она снова замотала головой, уставившись себе под ноги.
– А ну посмотри на меня, корова! – рявкнул я, и баба подскочила на месте от моего окрика. – Я тебя видел, и ты меня видела. Никто не будет тебя ни за что наказывать, ясно? Только расскажи про Якоба и подтверди, что я частенько бывал у него.
– Что ж это такое вы говорите, – удивленно протянула она, вытаращив на меня глаза. – Какого такого Якоба?
– О, дьявол! Твоего соседа! Или ты забыла, как его зовут? Нелюдимого старика, что жил в «Хромом Копыте». – Я показал рукой в сторону дома алхимика.
Баба вытаращила глаза еще больше.
– Воля ваша, добрый господин, – пробормотала она. – Только никаких стариков в «Хромом Копыте» отродясь не было. Вот уже пару лет, как прежний его хозяин, Петр, умер, а жил-то он бобылем. Вот с тех самых пор дом стоит пустой. Да кому там жить-то? Только собаки бродячие туда заходят, а внутри воришки да нищие растащили все, там ничего и нету… И про Якоба вы напутали что-то. На нашей улице ни одного Якоба отродясь не рождалось.
Она покосилась на офицера, настороженно оглядела меня и добавила:
– И вас, господин, я вижу первый раз. Говорите что хотите, да только глаза у меня хорошие, и на память пока не жалуюсь. Если б я вас хоть один разочек углядела, так запомнила бы, уж поверьте! Да что запоминать, если возле Петрова дома никого не бывает. Разве что гуси Аннины забредут, так она их оттуда хворостиной! А кроме Анны, никто и не приходит туда…
Офицер махнул на нее, и баба притихла. Я тоже стоял молча, пытаясь понять, откуда этот странный звон в голове… «Вот уже пару лет, как прежний его хозяин, Петр, умер… На нашей улице ни одного Якоба отродясь не рождалось…»
– Сколько… лет… Сколько лет было Петру? – выдавил я.
– Петру? Да кто же его знает, Петра… Так-то вроде нестарый, может, четвертый десяток пошел. Он, понятное дело, и дольше бы жил, только под лошадь попал, и что-то у него в грудине повредилось. Копытом лошадиным, вот как. Он, бедный, так уж хрипел после этого, так хрипел! Четыре дня пролежал, а на пятый взял да помер. Ну, муж мой на это сказал: «Пожалел Господь, прибрал, чтоб не мучился». А и то правда. А то некоторые, бывало-ча, как свалятся, так и лежат месяц за месяцем. Хорошо, если дети есть, чтоб ухаживали, а если детей нету? Вот как у Петра. Ему ведь Бог не дал детишек! Да и откуда они возьмутся, раз не женился? Сколько раз, помню, предлагала я Петру хорошую девушку, работящую, а он все отказывался. Другой бы, может…
– Замолчи! – Я заткнул ладонями уши, чтобы не слышать про ненавистного Петра.
Баба отодвинулась, с тревогой глядя на меня.
– Друг-то ваш здоров ли? – обратилась она к офицеру. – Смотрит, как будто вот-вот бросится!
Тот тронул меня за плечо:
– Пойдем.
Не помню, как дошел до кибитки и сел в нее. В себя я пришел лишь тогда, когда дверь камеры захлопнулась за мной. У меня было ощущение, будто что-то изменилось за время моего отсутствия, но понял я это не сразу. Мне потребовалось сперва оглядеть помещение, в котором я находился, а затем, не обнаружив в нем ничего нового, себя самого.
И тогда я увидел. Меня переодели в одежду заключенного – длинную серую рубаху из дерюги, очень похожую на ту, что была у Якоба.
