Глава 6

– Со следами побоев… – повторил Сергей и потер лоб. – Так-с. Замечательно. Просто прекрасно, черт возьми! Куликова похищена, Арефьева убили! Стоит предупредить третьего, Баренцева, чтобы был осторожен.

– Кто сказал, что убили? – вскинул брови Илюшин.

– Ты же и сказал. Только что. «Тело выловили из реки» – твои слова.

– Я имел в виду, что выловили живое тело, – выкрутился Макар. – Во всяком случае, пока живое.

Сергей угрожающе запыхтел, и Илюшин выставил вперед руки:

– Спокойно! Сейчас все расскажу. Арефьева нашел на берегу местный рыбак, парень был без сознания. Его отвезли в ближайший военный госпиталь, но поскольку документов при нем не было, долго не могли установить, кто он такой. Местный следователь решил, что Арефьев – один из компании туристов, которые останавливались в палатках пятью километрами выше по реке. Предположил, что у них случилась пьяная драка, одного из подравшихся забыли, тот полез купаться, и его унесло вниз по течению. Пока искали тех туристов, пока установили, что да как, прошло время. Его отчим уже поехал туда, он звонил мне с дороги.

– В каком состоянии Арефьев?

– Борис Осипович сказал только одно: к нему сейчас никого не пускают. Что это означает, не знаю. Предполагаю, что парень по-прежнему без сознания.

– М-да… Ты думаешь, это совпадение?

Макар покачал головой:

– Не знаю. Максим искал клад…

– Само собой напрашивается предположение, что он его нашел, а затем нашли уже его.

– Полагаешь, хотели убить, но не убили? Сомнительно. Если кто-то, знающий о цели его поисков, задался целью убить, то зачем было избивать? Ты лучше меня знаешь, что есть много способов убить человека. Например, приложить камнем по затылку.

– Да хотя бы утопить в реке, – бросил Сергей. – Но мы не знаем, как обстояло дело. Может быть, он действительно подрался с местной подвыпившей компанией? Это объяснение кажется куда более вероятным, чем версия с кладом. Ну что, мне отправляться в Шаболино?

– А смысл? Если похищение Куликовой и избиение Арефьева связаны, то концы все равно приведут сюда. Я надеюсь, что парень все-таки придет в себя и сможет что-нибудь рассказать. Все новости нам будет сообщать отчим, так что необходимости в твоем присутствии нет.

– Хорошо. Тогда чем мы занимаемся здесь? Отправляемся беседовать с ее коллегами? То есть дублируем работу следственной группы?

– Можем и продублировать, вреда от этого не будет. Разве что упущенное время, которое можно потратить с большей пользой… – пробормотал Макар, поворачивая к себе ноутбук и снова утыкаясь в монитор.

Бабкин почувствовал, что начинает сердиться:

– Макар, послушай! Давай хотя бы для приличия отработаем все варианты! Нам еще нужно опрашивать клиентов, для которых девочка мебель разрисовывала… Ты хотя бы знаешь, сколько их набирается за последние полгода?

– Это должен быть достаточно простой шифр, чтобы Куликова успела быстро перевести послание, – вслух подумал Илюшин, уставившись в окно. – Впрочем, не факт. Если мы все правильно рассчитали, у нее было время. Неужели она использовала тот же самый принцип, который лежит в основе манускрипта Войнича?

Сергей понял, что ничего не добьется. Если Илюшин вбивал что-то себе в голову, выбить это оттуда было невозможно. Сейчас он видел единственную зацепку – лист с шифром, оставленный девушкой среди копий страниц манускрипта, – и упорно тянул за эту ниточку.

Бабкин вздохнул, осознав, что от шифра ему никуда не уйти. «А все начиналось относительно пристойно, – подумал он. – Опрос свидетелей, изучение связей… Эх!»

– Ты по-прежнему уверен, что Куликова расшифровала рукопись? – спросил он, наклоняясь к Макару.

– Не знаю… – живо отозвался тот. – Несуществующий цветок – это отсылка к манускрипту, здесь не может быть сомнений. С другой стороны, возможно, он служил ей для отвлечения внимания?

Сергей посмотрел на Макара, сосредоточенно уставившегося на страницу с шифром, как будто тот надеялся силой взгляда заставить буквы встать в правильном порядке.

– Давай обратимся к дешифровщикам, – предложил Бабкин. – Кто постоянно твердил мне, что каждым делом должны заниматься профессионалы? Ты – дилетант. Нет, ты хуже, потому что у тебя нет даже простейшего опыта по части кодов и шифров. Вспомни – что мы знаем об этих ребятах, Куликовой и Арефьеве? Их увлечению по меньшей мере восемь лет. У них восемь лет форы! А ты таращишься на шифр Куликовой, как Кашпировский из экрана…

Илюшин помолчал, затем нехотя сказал:

– Ты прав. Мы не справимся с этой записью. То есть справимся, но на это уйдет слишком много времени. А его у нас нет.

– Как будто когда-то было иначе… – пожал плечами Сергей, открывая свой компьютер и вводя в поисковик запрос. – Давай-ка сперва попробуем программы… Возможно, все окажется проще, чем мы думаем.

Спустя два часа оба вынуждены были признать, что проще не оказалось. Программы выдавали белиберду. В конце концов Бабкин позвонил оперативнику Вадиму и рассказал об их умозаключениях.

– Мы предполагаем, что этот лист в квартире Куликовой не просто так висел на видном месте, – закончил Сергей. – Если у вас есть возможность найти нормального дешифровщика, было бы здорово.

Он выслушал ответ и нахмурился.

– Что? – спросил Илюшин, как только Бабкин положил трубку.

– Похоже, он не очень проникся нашей идеей. Сказал, конечно, что принял все к сведению, но пока они идут по другому направлению, и у него хватает своей работы, кроме поиска редкого специалиста.

– Чем они занимаются? Какие-то результаты есть?

– Занимаются все тем же – отрабатывают связи, технические мероприятия проводят. А про результаты – думаешь, он будет мне докладывать?

– Второй вопрос был риторическим, – признал Макар. – А что с техническими мероприятиями? Надо же было такое громоздкое словосочетание придумать…

– Зато точное. Вадим сидит на звонках – вычисляет, звонили ли из квартиры Куликовой в то время, когда она находилась там вместе с похитителями. Если найдет телефонный номер, будет зацепка. Даже не зацепка, а прочный крючок.

Илюшин непонимающе взглянул на напарника:

– Подожди… А что там вычислять? Берешь распечатку телефонных звонков, смотришь…

Он осекся, увидев ухмылку на лице Сергея.

– Что? Разве не так?

Ухмылка Бабкина стала еще шире, и Макар поднял руки, сдаваясь:

– Ладно, согласен! Я – дилетант. Не разбираюсь в шифрах и не понимаю, на что тратит уйму времени твой новый знакомый.

– Приступ самобичевания? – обрадовался Сергей. – У тебя? Дождался! Надо где-нибудь в календаре записать про этот знаменательный день!

– Ладно, теперь давай серьезно.

– Хорошо, – покладисто согласился Бабкин. – Если серьезно, то речь идет об установке звонков с сотовых телефонов. Понимаешь? Не с домашнего, а с мобильных.

– И как это делается? – не на шутку заинтересовался Илюшин.

– В каждом районе есть своя телефонная вышка. Она охватывает… ну, скажем, квартал. Оперативник имеет возможность просмотреть все телефонные номера, с которых были сделаны звонки в любом промежутке времени.

Макар быстро обдумал сказанное:

– Но это сотни номеров! Если не тысячи…

– Если бы ты отсматривал номера в радиусе всего действия вышки, то да. Но дело в том, что можно значительно сузить поиск, задав направление.

– Что-то вроде луча?

– Верно. Луч от вышки, проведенный через две точки: сама вышка и искомая квартира. Я, конечно, очень упрощенно объясняю… На этом отрезке оказываются, скажем, двести звонков, сделанных с самых разных телефонов за те два часа, что Куликову держали в ее квартире. Люди звонят из подъездов, с улицы, из своих квартир… Возможно, сейчас что-то изменилось, но во времена моей работы нельзя было ограничить расстояние поиска даже сотней метров. Приходилось отсматривать все соединения, попавшие на радиус действия вышки по нужному направлению.

– Хорошо, я понял. И что дальше?

– Дальше начинается кропотливая сверка выявленных соединений со всеми номерами ее знакомых. Поскольку в первую очередь отрабатывается версия, что девушку увел кто-то из тех, кого она знала. Смотри: оперативник видит, что в нужном ему отрезке и в требуемое время был звонок по телефону… допустим, семь четверок. Он сверяет эти семь четверок со списком номеров адресатов из записной книжки Куликовой и обнаруживает, что такой телефон принадлежит ее бывшему коллеге, которому Куликова перешла дорогу. Или жене ее любовника. Или самому любовнику. И так с каждым номером.

– Допустим, – прервал его Илюшин. – Но что делать, если совпадений не обнаруживается? Хороший пример с женой любовника – ведь ее номер вовсе не обязательно должен попасть в записную книжку девушки.

– Тогда все впустую, – развел руками Сергей. – Я и не говорил, что этот способ гарантированно выведет на тех, кто держал ее в квартире, а потом увез. Но телефон жены любовника все равно рано или поздно окажется в базе следователя, даже скорее рано, чем поздно. И тогда, если номер совпадет, у следствия появится доказательство ее причастности к похищению. Или, как минимум, вполне себе перспективная рабочая версия, то есть будет ясно, в каком направлении нужно рыть.

– И все это проделает прокуратура… – задумчиво протянул Илюшин. – Знаешь, что я подумал? Давай-ка искать настоящего дешифровщика, который сможет прочесть, что же написала Куликова. Не дожидаясь, пока этим займется следственная группа. Согласен?

Сергей развел руками:

– Как будто у меня есть выбор… Что ж, давай искать.

Максим шел к реке и все никак не мог дойти. Попадались по дороге то заброшенные деревни, то колодцы, в которые обязательно нужно было заглянуть, а один раз на пути встал дуб с огромным дуплом посредине, который он старательно обошел, чувствуя что-то нехорошее там, в глубине. Интуиция у него развилась за те годы, что он искал клады, и Макс всегда прислушивался к ней.

Сначала, еще подростком, он освоил методы поиска простых «поклаж», какие делали почти в любой семье. Старые деревенские дома под снос – вот что он выискивал по области, проникая внутрь всеми правдами и неправдами. Едва ли не каждый дом скрывал в себе клад, пусть даже маленькую стопку монет – Максиму и это служило достаточной наградой. Чаще всего люди прятали сбережения в печи, вынимая из кладки кирпичик и оставляя за ним углубление. Другим проверенным местом был подоконник – не раз Арефьев обнаруживал в сгнившем дереве остатки «поклажи», завернутой в тряпицу.

Постепенно он научился смотреть «правильным» взглядом, и ему хватало пяти-десяти минут, чтобы оценить: стоит тратить время на этот дом, или можно сразу уходить к другому. Лишь однажды чутье едва не подвело его: Максим обыскал с металлоискателем один многообещающий сад, но ничего не обнаружил. Заброшенный участок был на окраине деревни, от дома давным-давно осталось одно пепелище, вокруг которого росли старые яблони с искривленными стволами, а неподалеку едва виднелся из густой крапивы полузасыпанный колодец. Для очистки совести еще раз пройдя с прибором, он махнул рукой и собрался уезжать. Присел на пригорок, достал из рюкзака бутылку и жадно приник к горлышку, глотая теплую, но все равно вкусную воду.

Когда он поставил бутылку в траву, взгляд упал на колодец. Продолжая естественно возникшую мысль о ледяной воде, Максим вдруг представил, что в колодце не вода, а, скажем, квас. А еще лучше – пиво! Светлое, нефильтрованное!

«Или золото», – отчетливо сказал внутренний голос. Макс вскочил, опрокинув бутылку, и обругал себя идиотом. Конечно же, колодец! Он не раз читал о том, как в колодцы наспех сбрасывали имущество, если не успевали сделать полноценный схрон, но почему-то ему и в голову не пришло подумать об этом в начале поисков.

Он осторожно приблизился к колодцу, осмотрел подгнившие венцы. Вернулся к машине, достал все необходимое и приступил к работе.

Расчистка земли далась легче всего – земля оказалась сухая, и с крапивой Максим справился быстро. Затем выкопал яму вокруг колодезного сруба, проверяя, насколько глубоко тот сгнил. Рыхлых бревен оказалось всего два, и на них он потратил немного времени, откалывая целые пласты лопатой и отбрасывая в сторону, как будто копал землю.

Мотопомпа лежала в багажнике и до сих пор не пригодилась ни разу.

– Вот теперь-то тебя и проверим! – вдохновенно пообещал Максим, подтаскивая тяжеленный агрегат к колодцу.

Пока выкачивалась вода, он пообедал бутербродом, запил его сладким чаем из термоса, который мать всегда давала ему с собой, и размотал веревочную лестницу. Когда помпа стала сердито плеваться водой с песком, Арефьев отключил ее и подошел к срубу, на ходу крепя к веревке фонарь.

Фонарь осветил подушку из листьев на глубине пяти метров, и Максим долго возился, выбивая эту пробку. Наконец закончил и принялся аккуратно травить веревку, опуская раскачивающийся фонарь. Ниже, ниже, еще ниже… Он перегнулся, прищурившись и пытаясь разглядеть – что там за темная груда? Рельеф дна? Оборвавшееся ведро? Сверху не удалось этого определить – значит, предстояло спускаться.

Максим вспомнил все правила, которые слышал о таких спусках. Первое из них гласило: «Никогда не спускаться одному! Только со страховкой в лице напарников».

– Этим придется пренебречь, – пробормотал Арефьев. – А вот вторым – нет.

Второе правило напоминало о возможном скоплении удушающего газа в глубине колодца. Максим отправился к ближайшему жилому дому, попросил у хозяев свечку, заодно предупредив, чем будет заниматься, и вернулся обратно.

Аккуратно опущенная в колодец горящая свеча не погасла – крошечный ее огонек едва виднелся в черноте.

– Замечательно, газа нет, – поздравил себя Максим. Можно было приступать к спуску.

Он привязал к поясу саперную лопатку, прицепил на лоб фонарь, обмотался страховочной веревкой, привязанной к машине, и пожалел о том, что в багажнике нет каски.

– Ну кто ж знал, что буду альпинистом наоборот? – риторически спросил он и сбросил в колодец лестницу.

Стоило ему перекинуть ногу через сруб, как снизу повеяло холодом, словно колодец пытался сдуть наглого пришельца как муху.

– Ну уж нет! Терпи, старина.

Стенки сруба заросли темно-зеленым, почти черным мхом – пористым, похожим на губку. Спускаясь, Максим постоянно задевал его, и на руках оставались склизкие следы. Квадратик неба над его головой все уменьшался, и вскоре Арефьеву пришлось сделать фонарь ярче – его света уже не хватало. Мох на стенах колодца сменился илом, сильнее запахло водой с привкусом железа, и Максим, взглянув себе под ноги, увидел, что добрался почти до самого низа. Хвост веревочной лестницы сворачивался на дне, где уже набралась темная блестящая вода.

А посреди этой воды возвышалась куча грязи. Так Максу показалось вначале. Вися на покачивающейся лестнице, он ткнул саперной лопаткой в эту кучу, и в ответ послышался приглушенный стук. Перед ним был мешок, глубоко ушедший в собравшийся на дне ил.

Когда Максим, кряхтя, выбрался из колодца, щурясь от слепящего солнца, и сбросил на землю мешок, то сам свалился рядом с ним, тяжело дыша. Груз, с которым он карабкался наверх добрую четверть часа, не был особенно тяжелым, но лезть оказалось очень неудобно. Мешок тянул его вниз, лестница раскачивалась, Максим весь перепачкался в иле с грязью, и руки у него скользили.

«Надеюсь, там, внутри, не самовар… – подумал он. – Обидно было бы проделать все это ради очень большого чайника».

Отдохнув, Максим расстелил возле машины брезент, перетащил на него мешок, достал нож и начал осторожно прорезать дыру. Мокрая плотная ткань резалась легко. Распоров мешок, Арефьев увидел внутри толстые прямоугольники из промасленной бумаги, которые сразу, не медля, стал разворачивать один за другим.

Когда он закончил, перед ним на брезенте лежали четыре почерневших подноса, на которых угадывалась вязь, и две иконы, покрытые слоем то ли жира, то ли воска, так что и рисунка под ним было не разобрать. Но оклад – Максим увидел сразу – был богатый, тяжелый, с выпуклыми камешками, усеивавшими широкую раму, словно зернышки.

Ему вспомнилась Тошка – как она крутит из веревочек крошечных кукол и приговаривает при этом свои смешные заклинания. Макс встал и сделал то, чего не делал никогда прежде – поклонился колодцу.

– За иконы не беспокойся, – обратился он неизвестно к кому. – В церковь их отнесу.

Шевеление справа привлекло его внимание, и Арефьев обернулся. Возле ограды стоял хозяин дома, к которому он заходил за свечой, и на лице его было написано все, что он думает о человеке, разговаривающем с колодцем и бьющем ему поклоны.

Тот поход запомнился ярче остальных, потому что клад нашелся благодаря чистейшей удаче – у Максима не было никаких свидетельств того, что в колодце что-то спрятано. Но теперь подобные вылазки остались в прошлом. Все последние его экспедиции начинались с библиотеки. Он выискивал упоминания о кладах, перерывал архивы, чтобы найти подтверждение или опровержение, внимательно изучал историю кладоискательства в выбранном месте – пару раз случалось так, что клад действительно существовал, но его находили до Максима.

Когда Арефьев наткнулся на переписку сестер, его словно что-то толкнуло. Он внимательно пересмотрел все письма, собранные в мемуарах одной из их наследниц, и пришел к выводу, что перед ним редкий, почти невероятный случай – сведения о настоящем кладе большой ценности, который толком-то никто и не искал. Погромщиков можно было не брать в расчет, а после разрушения поместья людям стало не до того, чтобы думать о чужом пропавшем ожерелье – выжить бы самим…

Топографические карты – вот что было совершенно необходимо, и Максим потратил много сил, пытаясь разыскать дореволюционную карту Шаболина и окрестностей. В конце концов он нашел требуемое и скрупулезно совместил три карты: дореволюционную, довоенную и современную. Не меньше двух недель ушло у него на то, чтобы точно восстановить – где находилось поместье купца, где была усадьба его любовницы, что осталось на месте распаханных деревушек… Когда начисто перерисованный план местности лежал перед ним, Арефьев ощутил законную гордость – теперь можно было приступать к следующему этапу.

Он называл его «разговорчики». В любом селе есть свои истории о том, как кто-то когда-то прятал в землю немыслимые ценности. Максим слушал рассказы о захоронениях атаманов, о старых ведьмах, закапывавших золото за банями и шептавших над ним заговоры, о тихих деревенских богатеях, делавших тайники в садах…

Девяносто процентов всех легенд были выдумкой. Но в случае с купцом Шаболиным Арефьев точно знал, что история правдива.

И, как назло, оказалось, что никого в деревне не интересует, что случилось с жившими здесь прежде людьми. Даже деревенские старушки, обычно оказывавшиеся кладезью информации – пусть и не всегда верной, – пожимали плечами в ответ на его расспросы. Удрученный Максим уже собирался приступать к поискам без всяких подсказок, как вдруг ему крупно повезло.

– Ты чего по нашим бабкам шастаешь? – грубовато спросил его один из жителей. – Тебе к Онищеву надо. Он такой же, как ты, до древности сильно любопытный.

– Что за Онищев? – насторожился Макс. – И как его найти?

Выяснилось, что Николай Онищев – местный энтузиаст-краевед, устроивший в своей избе что-то вроде филиала этнографического музея. Охваченный дурными предчувствиями, Максим отправился к энтузиасту, но все вышло куда лучше, чем он предполагал.

Николай Ефимович, бойкий старичок, похожий на поседевшего воробья, обрадовался Максу как родному, схватил его за руку и потащил в дом – показывать, что он нашел и сохранил. Тканый ковер с орнаментом, богато украшенное седло, флюгер в форме фигурки жнеца с косой, бисерный пояс – все эти сокровища были развешаны по стенам комнаты. На полках стояла посуда, красовались плетеные из бересты шкатулки и фигурки животных, на столе лежали стопкой книги в истертых обложках – взгляд Максима сразу выхватил «яти» в названиях. В углу стоял сундучок с резьбой, а на нем – подсвечники самых разных форм и размеров, от маленьких медных до больших канделябров. Тут же, за сундучком, пристроились четыре кочерги.

– Приумножаю, так сказать, славу нашего края, – гордо объяснил Онищев, пока его гость осматривал экспонаты.

Максим улыбнулся, подумав, что столетнее седло, пусть и отлично сохранившееся, вряд ли сильно приумножит славу Шаболина, да и остатки старой посуды тоже, но спорить не стал. Он любил таких увлеченных старичков. «Дед, конечно, малость сдвинутый, но зато занятный».

Его уважение к Онищеву возросло, когда старик пересказал историю любовницы Шаболина практически в том же виде, в каком она была известна Максиму – за исключением одной детали, которую Максим счел несущественной. Только Арефьев почерпнул свои сведения из бумажных источников, а Николай Ефимович имел дело с живыми свидетелями прошлого.

– Бабка у нас одна была, уже не в себе от старости, – сказал он. – Родилась в городке, от которого сейчас одно село осталось, да и то на ладан дышит, а потом вслед за мужем перебралась в нашу деревеньку. Тут и померла. Лет ей было, думаю, под сто, не меньше. Вот она, Груша, и рассказывала мне о том, как нянькой к ней взяли женщину, которая была горничной у погибшей Ольги Провординой, и та много с ней говорила о произошедшем. Груне тогда было, как я думаю, лет шесть, то есть что-то она уже понимала. Да и память у нее была хорошая: кто час назад в гости заходил, не помнила, а все, что рассказывали чуть не сто лет назад, в лицах могла повторить. Говорили еще, что Шаболин, узнав о смерти любовницы, пытался с горя руки на себя наложить, но уж об этом я ничего не знаю. Может, и врали.

Максим внимательно слушал. Пока то, что говорил Онищев, не расходилось с тем, что он знал.

– Я-то сам когда-то сильно интересовался этой Ольгой, – продолжал старик. – Даже больше, чем ее драгоценностями. В архивах рылся, все хотел узнать, кто же она такая. И выяснил кое-что очень интересное… Ожерелье-то с изумрудами было ее собственное, а вовсе не подарок Шаболина!

– Как – ее собственное? – недоверчиво спросил Арефьев.

– А вот так. У Ольги хранилось подробнейшее генеалогическое древо, из которого явствует, что род свой она вела от некоей Элизабет Кроуфорд. Если я имя правильно прочитал, конечно… Кроуфорды в шестнадцатом веке заполучили это ожерелье, уж не знаю, какими путями, и во всех их завещаниях говорится о том, что ожерелье передается потомкам с условием – не носить его, а лишь хранить.

– Зачем?

– Откуда ж я знаю? Должно быть, какое-нибудь родовое проклятие – у них в Англии с этим просто было…

– Как в Англии? – спросил окончательно запутавшийся Максим.

– А ты полагаешь, милый мой, Кроуфорд – русская фамилия? – поддел его Онищев. – Англичанами оказались Ольгины предки, причем не из бедных. Должно быть, потому изумруды и не продавали – нужды в этом не было. Дед Ольги, Питер Кроуфорд, вел торговлю с Россией и в конце концов осел у нас, в Санкт-Петербурге, там и умер. Сына его, Ольгиного отца, уже называли Павлом Петровичем Провординым. Чуешь?

– «Кроуфорд» сначала стало «Кроуфордин», а потом превратилось в «Провордин»…

– Соображаешь, – одобрительно кивнул краевед. – Жена у Павла Петровича была русская, умерла в родах, а сам он скончался, когда Ольге только исполнилось шестнадцать. Но она, как видишь, изумруды и тогда не продала, а подалась в актрисы, откуда ее Шаболин и забрал к себе. А уж куда они потом делись – одному Богу известно. Вот такая история.

– Как вы думаете, ожерелье уже кто-нибудь нашел? – спросил Макс.

Онищев пожевал губами:

– Сомневаюсь я что-то. Много шума тогда поднялось бы. Хотя, конечно, могли и втихую выкопать, если Ольга успела свое украшение закопать… Но тут ведь вот какое дело: хочешь не хочешь, а драгоценности надо продать, так? Это только такой старый пень, как я, мог бы их на стенку повесить и любоваться. – Он усмехнулся. – А продать их, думаю, не так-то просто, потому что заинтересуются: откуда такие камушки странные, где ты их взял, мил-человек? А мил-человек что ответит? Под кустом бузины выкопал?

Максим кивнул – рассуждения старика совпадали с его собственными.

– А вы сами-то пытались искать клад, Николай Ефимович?

– Было время, увлекся как-то этим… Но забросил быстро. Неинтересно мне это стало.

– Неинтересно? – недоверчиво переспросил Арефьев. – Как же так?

– А вот так. Я, думаешь, все это, – Онищев обвел рукой комнату, – откуда взял? По людям ходил, разговаривал, объяснял, что хочу для истории сохранить. Ну, кое-что само нашлось – то седло, например, в одном заброшенном доме на единственной уцелевшей стене висело – видать, для красоты: лошадей-то не было. Сохранилось оно прекрасно, я на него не нарадуюсь. Или вон сундучок – я его из полуразрушенного погреба вытащил, меня самого там чуть не засыпало. Открываю – а внутри мыши гнездо свили, все кишит ими. Но одному искать мне не в удовольствие! Вот Елену Федоровну из пятого дома убедить, чтобы пожертвовала в наш музей сумку охотничью, с которой еще ее прапрадед по лесам ходил, – это дело! Так ведь она ж не убеждается! Я к ней и с одной стороны, и с другой, и так, и эдак, и уговорами, и комплиментами – а она ни в какую. Веришь – едва не женился на упрямой козе! А ведь ей восьмой десяток пошел.

Максим рассмеялся.

– Так что клады искать – это к молодежи, – закончил старик. – Вроде тебя. Только ведь нету у нас здесь молодежи, откуда ей взяться? Так и живем…

«Так и живем… – повторял про себя Арефьев, бродя с металлоискателем по окрестным полям, – так и живем. Хорошо, а как же раньше здесь жили?»

Время от времени прибор отзывался писком в ушах, но Максим не останавливался – мелкие монетки, затерявшиеся в земле, его не интересовали. А других сигналов верная машинка не подавала. Под равномерное гудение Арефьев пытался представить, как это было: молодая темноволосая женщина сгребает свои украшения в сумку, бежит в конюшню, вскакивает на коня и мчится, пришпоривая его, охваченная страхом. Конь несется быстро, слишком быстро, вылетает на обрыв – и она катится вниз, падает в воду.

Как ни крути, выходило, что сумка выпала во время неудавшегося побега.

«Но тогда ее бы нашли!» – возразил самому себе Максим.

«А если она она провалилась куда-нибудь под корни дерева? В яму? В барсучью нору? Завалялась в таких зарослях, куда сроду никто не забирался?»

«Лес не такой уж большой, – спорил Максим, – и ради драгоценностей его перерыли от края до края. Все барсучьи норы наверняка изучили, заросли рассмотрели по кустику, ямы исследовали».

«Но других-то версий нет!»

С этим Максим спорить не мог. У него имелась еще одна версия: ожерелье Ольги все-таки было найдено и незаметно увезено из Шаболино, – но рассматривать ее всерьез ему не хотелось.

– Но что же она сделала с сумкой? Что?!

Он наведался на то место, где стояла усадьба, и нашел остатки поместья самого Шаболина. Если бы не карта, Макс никогда не догадался бы, что груда кирпичей – это все, что сохранилось от огромного дома.

От усадьбы же и вовсе ничего не осталось. Стоя на поляне, золотившейся под солнцем головками одуванчиков, Макс подумал, что выражение «разобрали по бревнышку» не такое уж фигуральное.

– Нету здесь ничего, – сказал он себе. – Не там ищу. Следующие дни прошли в прочесывании полей и леса.

Неторопливо, методично Арефьев обходил окрестности по одному ему известному плану. По вечерам он навещал старика Онищева, и они долго говорили, строя предположения и восстанавливая историю побега Ольги. Но разговоры оставались лишь разговорами.

До тех пор, пока однажды вечером, уже собираясь прощаться с Николаем Ефимовичем, Максим не заметил на полке бусы из бисера – простенькие, синие с красным. Он протянул руку, и бусы скользнули в ладонь.

– Между прочим, ценная вещица, – похвастался старик, увидев, что заинтересовало его гостя. – Не в том смысле, что дорогая… Но эти ниточки, говорят, носила сама Ольга.

– Бисер-то? – усомнился Максим. – После изумрудов?

– А почему бы и нет? Штуковина незамысловатая, но милая. Не все же по лесу в драгоценных камнях шастать.

Арефьев поиграл бусами – они были легкие, почти невесомые – и положил на место. Но, выйдя из дома Онищева, вдруг проникся уверенностью, что знает, куда скакала Ольга.

«Не в город она бежала. Догонять Шаболина».

Куда бы ни отправился купец со своей семьей, Ольге было известно, где его искать. Значит, ей предстояла длинная дорога верхом, одной, хоронясь от каждого встречного…

Арефьев пытался представить, что он бы сделал на ее месте, но у него не получалось. «Я бы спрятал ожерелье и все украшения в конюшне. Но их там не было. Она увезла их с собой…»

На следующий вечер, едва только он зашел к Онищеву, ноги сами понесли его к полке с бусами, и Максим бережно выудил из кучи других те самые, красно-синие, из мелких бусинок. Он ни о чем не думал – просто стоял и рассматривал простенькое украшение, сожалея, что нет рядом Тошки. Вот у кого был дар общаться с предметами! Арефьев не придавал никакого значения своим мыслям, но откуда-то взялось у него в голове четкое понимание, что бусы сплела для хозяйки горничная – та самая, которая одна уцелела из всех слуг.

Еще несколько дней он исхаживал окрестности Шаболина вдоль и поперек, восстановил путь, которым скакала девушка, но и поиски вдоль этой тропы ничего не дали. Максим почему-то даже не огорчился – ему казалось, что он все делает правильно. «Переход количества в качество?» – посмеивался он сам над собой, но продолжал искать – упорно, не обращая внимания на неудачи.

По вечерам он выходил от Онищева с таким чувством, будто разгадка совсем близко – осталось только протянуть за ней руку. Но затем старик уехал, и в единственный вечер его отсутствия Максим измаялся. Он сидел в своей комнате над картой. На стульях и подоконнике лежал слой пыли, видимый даже в свете неяркой лампы, и первый раз за все время поисков Арефьев преисполнился раздраженной уверенности, что вся его затея была напрасна. И бедная Ольга, погибшая так глупо, и купец Шаболин, бросивший ее одну, и горничная с красно-синими бусами в руках – все они так и останутся призраками, лишь чуть-чуть оживленными его воображением. Больше он ничего не добьется.

– А воображения у тебя, Арефьев, ни на грош, – сообщил Макс, копируя Тошкины интонации.

И вдруг понял, где Ольга спрятала ожерелье.

От изумления он выронил карту. Ответ был так прост, так очевиден, что оставалось лишь удивляться, почему он не подумал об этом раньше.

– Вот же елки-палки! – обескураженно проговорил Максим, пытаясь выразить обуревавшие его чувства. Он встал, снова сел, опять встал и пробежался по комнате, уворачиваясь от углов стола. Если бы он мог, то пробежался бы и по стенам, и по потолку. – Нет, ну честное слово, так нельзя! Кто же так делает?!

Он бросился было к двери, но на полпути остановился. Нет, Онищев уехал, идти к нему бессмысленно!

«Ладно, подожду до завтра».

Но ждать в бездействии он не мог, и молчать – тоже. Схватив телефон, Макс набрал сначала Тошку, но та не отвечала, и тогда он позвонил по другому номеру.

И вот теперь шел к реке – уже бог знает сколько времени. Его немного огорчало, что он ничего не взял с собой – ни маски, ни ласт, – а предстояло нырять. Но когда он наконец вышел на берег, то забыл и про маску, и про ласты.

Река была похожа на мертвый асфальт – ровная недвижимая серая поверхность. Максу даже показалось, что если он прыгнет в нее, то сломает шею. Но когда он опустил пальцы в реку, то ощутил прохладу, и край рукава сразу намок. Он осмотрелся, нашел удобное местечко и разделся, ежась от холода. Разбежался – и нырнул.

Вода оказалась обманкой – густой, жирной, как не успевший застыть холодец, и пахла лекарствами. Максим задержал дыхание, но запах все равно бил ему в нос, отвлекая от поисков. Он развернулся в одну сторону, в другую, и наконец заметил внизу то, что искал.

На дне поблескивала золотая монета с профилем Николая Второго. Максим рванулся к ней, но сил оставалось все меньше и меньше. Почти доплыв, он протянул руку к монете, но пальцы захватили лишь песок, подняв муть со дна реки, а в следующий миг его вытолкнуло наверх. На короткое время Арефьева накрыла чернота, а когда она исчезла, он снова оказался на берегу реки. На дне которой лежала его монета.

Ее предстояло достать во что бы то ни стало, потому что иначе Максу было отсюда не выбраться.

Борис Осипович, сидевший рядом с кроватью сына, увидел, что пальцы правой руки у Максима подергиваются, сжимаясь и разжимаясь.

– Что с ним? – испуганно спросил он медсестру, менявшую раствор в капельнице. – Конвульсия?

Та скосила глаза, посмотрела:

– Да что вы, какая конвульсия! Все нормально, не беспокойтесь. Завтра утром доктор придет, скажите ему об этом. Раньше-то он так дергался?

– Раньше – нет. Но Максим совсем недолго здесь лежит… – растерянно сказал Борис Осипович.

– Ну и ничего страшного.

Она внимательнее взглянула на немолодого человека возле постели больного и добавила, проникнувшись к нему внезапным сочувствием:

– Да вы бы сами поспали! Вам тоже отдых нужен. Жена-то есть у вас?

Борис Осипович кивнул.

– А чего же она не пришла? – удивилась женщина.

– Она летит из Америки. Перелет очень долгий.

– А-а-а… Значит, как прилетит, сменит вас, да? Это правильно. Одному здесь сидеть – чокнуться можно, честное слово… Да говорю вам, поспите! Хотите – идите вон на кушетке прилягте.

– Спасибо большое. Я лучше здесь посижу.

Борис Осипович погладил сына по руке и закрыл глаза.

Ему уже не раз сказали, что Максиму очень повезло – его доставили не в районную больницу, а в военный госпиталь, где имелся томограф. Но сделать снимки они не могли: врач, работавший на томографе, уехал на выходные в другой город.

– В принципе, вы можете попробовать перевезти сына в Москву, – сказал Борису Осиповичу нейрохирург. – Но я бы на вашем месте не стал этого делать. Пациента посмотрели на рентгене, у него переломы четырех ребер, сломаны пальцы – да вы сами видели, правда?

Борис Осипович кивнул. Сил говорить у него не было. Сын лежал с трубкой во рту («Искусственная вентиляция легких», – объяснила медсестра в ответ на его вопросительный взгляд), над ним возвышалась одноногая капельница, от которой к его руке тянулась другая трубка, тонкая и прозрачная. «Мальчик наш. Бедный мальчик. Господи, только бы обошлось! Как Танюша-то там…»

– К счастью, перелома черепа нет, – продолжал нейрохирург. – Позвоночник в порядке. Инфузионная терапия проводится. Вернется врач, мы сможем сделать снимок, который подтвердит или опровергнет наши предположения.

– А какие у вас предположения? – встрепенулся Борис Осипович.

– Похоже на субдуральную гематому. Кровь из-за удара скопилась между оболочек, окружающих головной мозг.

– Эта гематома может быть причиной того, что он не приходит в себя?

– Да запросто! – Нейрохирург был так бодр и уверен в себе, что Борис Осипович почти возненавидел его – за здоровье, за громкий голос, за то, что сын его Танюши лежит в реанимационной палате, а этот тип хладнокровно советует подождать какого-то врача, который посмел уехать на два дня. – Вполне реальная вырисовывается картина. Вот сделаем компьютерную томограмму, и – больше чем уверен – нужно будет оперировать.

– Как – оперировать? – испугался Борис Осипович.

– Операция по удалению субдуральной гематомы, – с прежним оптимизмом поведал нейрохирург. – А как вы иначе собираетесь от нее избавиться? Сама она не рассосется. Так что ждем томограммы, а там посмотрим…

Десять дней спустя после того утра, когда Молли поведала мне о Якобе, мы с ней очутились на западной окраине Праги. Здесь город казался совсем иным – в нем осталось куда как немного городского. Вокруг домов цвели деревья, и даже встреченные горожане были одеты иначе – они больше походили на сельских жителей Ланкастера, откуда я когда-то бежал в страшной спешке.

Мне потребовалось больших трудов уговорить служанку, чтобы она познакомила меня с господином Якобом. Молли боялась, лопотала что-то невнятное о колдовстве и проклятиях, твердила о золоте, и тем самым лишь окончательно утвердила меня в мысли, что я непременно должен встретиться с ним. То лаской, то лестью, то угрозами, но в конце концов я убедил ее поговорить с бывшим моряком. Правда, мой первоначальный план выдать себя за алхимика, желающего постичь тайны великого ученого, Молли отвергла, решительно сказав, что уж она-то знает господина Якоба получше, чем я, и никаких алхимиков он к себе в дом не пустит. Что ж, мне оставалось лишь довериться ей.

В конце концов она сообщила, что господин Якоб наконец-то согласился на ее уговоры и решил залатать крышу. «Поэтому придется вам недолгое время побыть кровельщиком», – сказала Молли. Я фыркнул, подумав, что интерес кровельщика к опытам с золотом будет весьма странен, но затем решил, что главное для меня – быть представленным господину Якобу, а там уж видно будет. Моего хорошо подвешенного языка, надеюсь, хватит для того, чтобы заболтать этого сумасшедшего.

Вот так и случилось, что мы оказались там, где жил старый отшельник. Я нарочно выбрал долгие обходные пути, дабы не встретить знакомых – чувствовал, что мне сейчас ни к чему лишние вопросы. Возле дома, к которому подвела меня Молли, я остановился в замешательстве, ибо передо мной в глубине сада, густо заросшего хмелем, возвышались руины. Так я решил с первого взгляда. Обозрение всей постройки показало, что я ошибался, но начальное впечатление было именно таково.

Каменный дом в один ярус высотой будто бы прятался от людских глаз, стесняясь своего облика. Кровля его в нескольких местах проломилась, стены казались полуразрушенными, а все окна, кроме одного, были заколочены. Каменный подклет неплохо сохранился, но и в нем я заметил выбитые камни, и мне даже показалось, что сквозь дыры можно заглянуть внутрь. Я не поверил бы, что в таком месте может быть обиталище ученого, если бы не слышал рассказ Молли. Но предстояло убедиться в этом своими глазами.

Тяжелая дверь, которую служанка отперла своим ключом, пропустила нас внутрь, и моим глазам предстала просторная комната, заваленная разнообразным хламом вроде древних сундуков, вытершихся гобеленов и битой посуды. Возле того единственного окна, в которое падал свет, было расчищено место для небольшого столика и кресла. Но книги, к своему разочарованию, я не обнаружил.

Пройдя по комнатам, я везде нашел то же запустение, в котором пребывала гостиная. Казалось, что человеку, обитавшему здесь, безразлично, какая обстановка окружает его. В сравнительном порядке содержалась лишь та часть дома, где готовила Молли – здесь она прибралась и расставила все по своему усмотрению, придав кухне вид обжитого помещения.

Когда мы вошли, служанка куда-то исчезла, но теперь снова появилась рядом со мной. Вид у нее был растерянный – как видно, она полагала, что господин Якоб проявит хотя бы мало-мальский интерес к своим гостям. Но в этом она ошиблась – хозяин дома не появлялся.

– Где же он? – Я нетерпеливо тронул Молли за плечо.

Не ответив, она толкнула ближнюю дверь. За ней обнаружилась лестница – очевидно, та самая, что вела в его лабораторию. На стенах висели подсвечники, их которых торчали лишь жалкие огарки. Но света из дыр в крыше здесь хватало, чтобы разглядеть сколотые края ступеней, полукругом уходящих вниз.

– Должно быть, он ждет там, – взволнованно сказала служанка. – Прошу вас, постойте здесь!

Она торопливо сбежала вниз, шурша подолом, и вскоре поднялась обратно, делая мне знак идти за ней. Я спустился по ступеням, держась рукой за сырую стену. Не хватало еще переломать здесь кости! Хоть они и защищены у меня толстым слоем мяса и жира, мне не хотелось бы проверять их прочность.

В конце лестницы оказалась еще одна дверь, из-за которой в щели просачивался слабый свет.

– Господин Якоб! – позвала Молли, повысив голос-Господин Якоб, я привела с собой кровельщика, как обещала! Можно нам войти?

Изнутри раздалось невнятное бурчание, которое я решил истолковать как разрешение. Молли толкнула дверь, и мы шагнули внутрь.

Как ни удивительно, здесь было едва ли не светлее, чем наверху. Каким-то образом солнце проникало в подземелье, ложась длинными полосами на пол и стены. Посреди одной из таких полос, на голом каменном полу, и сидел, поджав под себя ноги, господин Якоб.

Это был старик, весь заросший косматой бородой, почти скрывшей его лицо. Седую голову его разрезала пополам широкая черная повязка, закрывавшая левый глаз. Здоровое же око было сомкнуто, словно Якоб дремал. Рукава длинной белой рубахи совершенно скрывали кисти его рук, сложенных на коленях. Господин Якоб и впрямь походит на отшельника, подумал я, или на странствующего нищего индийского монаха – о них мне рассказывал Джон.

Но стоило старику открыть глаз, как эта мысль немедленно сменилась другой. «Он помешанный!»

Не могу передать, что отразилось в его взгляде, когда тот остановился на мне. Служанку Якоб словно бы и не заметил. Он смотрел на меня, и мне потребовалось призвать на помощь все мое хладнокровие, чтобы выдержать этот пламенный взор. В нем горело безумие, и на миг почудилось, что старик вот-вот вскочит и бросится на меня, желая сомкнуть костлявые руки на моем горле… Но тут он чуть наклонил голову, сощурился, и я увидел: то, что я принял за яростный лихорадочный блеск, оказалось лишь игрой проникшего в подземелье солнечного луча.

Теперь же взгляд Якоба был сонным, чуть недоуменным, как будто старик не понимал, зачем его разбудили. Его слова лишь подтвердили мое предположение.

– Молли, кто это? – спросил он высоким, неприятно скрипучим голосом.

Это кровельщик, господин Якоб, – заторопилась служанка. – Помните, я говорила вам о нем?

– А-а-а… – протянул он. – Да-да, помню.

И вновь зажмурился, собираясь задремать.

Воспользовавшись этим, я решил оглядеть обстановку подвала, но странный звук сзади заставил меня оглянуться.

Молли стояла, открыв рот, и озиралась. Я мог понять ее изумление, ибо вокруг меня не было ничего, хотя бы отдаленно напоминающего мою лабораторию. Три широких стола, совершенно пустых, стояли вдоль стен. Слой пыли лежал на них, и любой человек с первого взгляда сказал бы, что к ним давно не прикасалась ничья рука. Приоткрытая печь в углу была завалена камнями и мусором.

– Я своими глазами видела здесь колбы, а еще чаны и большие банки с разноцветными порошками, – ошеломленно прошептала Молли. – Не сошла же я с ума!

Я подошел поближе и пригляделся к столам. Даже под толстым слоем пыли мне стало видно, что поверхность каждого изъедена, а в некоторых местах и прожжена, как если бы на них проливали химические вещества. Проведя рукой по крайнему, я обнаружил, что на ладони осталась не пыль, а нечто вроде мельчайшего песка серого цвета. Подумалось, что, приди я сюда накануне, и угли в очаге были бы еще теплыми.

Я бросил задумчивый взгляд на старика, сидящего на каменном полу. Пожалуй, Якоб был не таким уж и помешанным, как мне сперва показалось.

Что-то в этом подземелье, да и во всем доме, казалось странным, но я не мог уловить, что именно.

– Куда… куда… – продолжала заикаться Молли, – куда все исчезло?!

Я покачал головой и приложил палец к губам, указывая взглядом на прикрытую покрывалом груду за спиной хозяина. Она была в половину человеческого роста высотой.

Молли, кажется, слегка приободрилась. Я видел, что она боится старика, и потому сам обошел его по дуге, – он даже не открыл глаз, – и потянул за край покрывала. Оно съехало вниз, подняв в воздух тучу пыли, и открыло нашим взглядам груду белых камней.

Я обернулся и посмотрел на Молли.

На лице служанки отразилось такое изумление, что я расхохотался бы, если бы обстановка чуть более располагала к веселью. Она смотрела на булыжники, не дыша, и глаза у нее стали такими большими, словно Молли Сайрус увидела призрака.

– Но ведь здесь было золото, – прошептала она. – Не может быть!

Она перевела взгляд на меня, и в нем было столько отчаяния, что я поверил ей. Она и впрямь видела на месте груды камней золотые слитки – или то, что принимала за них.

Только я собирался сказать ей об этом, как она кинулась к старику и рухнула рядом с ним, протягивая к нему руки:

– Господин Якоб! Господин Якоб!

Старик вздохнул и приоткрыл черепаший глаз:

– Что ты кричишь, девочка? – поморщился он. – Ты мешаешь мне спать!

– Умоляю, скажите, что я не лгу! Ведь вы показывали мне золото!

Я грязно выругался про себя: теперь-то Якоб точно выгонит нас из дома! Наша выдумка о кровельщике окажется бесполезной!

Но старик лишь равнодушно покачал головой.

– Какая разница? – проскрипел он. – Лжешь ли ты, дитя мое, или говоришь правду – наша действительность от этого не изменится.

Чертов философ! Мне захотелось как следует оттаскать его за бороду, но я заставил себя быть сдержанным.

– С вашего позволения, господин Якоб, я осмотрю крышу! – громко сказал я, подошел к Молли и потянул ее за руку, заставив подняться. Пора уводить дурочку, пока она окончательно все не испортила.

Служанка бормотала: «Но ведь я видела… Как же так? Ведь я не лгунья, клянусь!» Встряхнув женщину за плечи, я заставил ее замолчать. И вдруг старик, покряхтев, встал в полный рост – очень неожиданно для нас.

– Я поднимусь первым, – сказал он. – Что-то устал сидеть здесь… Пора.

Теперь, когда я рассмотрел его ближе, мне стало ясно, что он не такой древний пень, каким показался вначале. Его старила борода, но кожа его не была морщинистой, и сложения он был не иссушенного, как старцы, а всего лишь худого. Даже из голоса его понемногу исчезла скрипучесть, словно легкие наполнялись воздухом, подобно мехам, по мере того как Якоб распрямлял спину.

Шаркая ногами, он прошел мимо нас, отворил дверь и скрылся. Шаги его послышались на лестнице и вскоре затихли.

– Я не понимаю! – Молли умоляюще посмотрела на меня, едва не плача. – Как же так могло случиться?..

– Тихо! Заткнись!

Я вновь прошелся по комнате, внимательно разглядывая все, что попадалось мне на глаза. Столы, печь… Это еще ничего не доказывает! Разозлившись, я пнул попавший под ногу камень, и тут у сапога моего что-то сверкнуло.

Сперва я решил, что вновь стал жертвой игры солнечного света. Но блеск был слишком ярок… Присев на корточки, я поворошил рукой в пыли и мелких обломках, что усеивали весь пол. Сверкнуло снова, и, отодвинув в сторону самый крупный обломок, я увидел мелкую поблескивающую желтую крупинку. Подцепив ее пальцем, поднес к глазам и рассмотрел, чувствуя, что меня охватывает неизъяснимый трепет, какого я не испытывал и при виде драгоценных камней.

Она была золотой. Золотой! Я словно воочию увидел картину: согнувшись под тяжестью своей ноши, старик тащит к двери мешок с золотом. Мешок?! Я вновь принялся рыться в пыли и мусоре, и вскоре нашел то, что надеялся найти: вторую крупинку, а за ней и третью, и четвертую! Сомнений не оставалось: кто-то нес золотой песок и просыпал его.

Уподобившись охотничьей собаке, пошел я по сверкающему следу, и он привел меня к той самой лестнице, по которой мы спустились сюда. Значит, предположение мое оказалось верным: Якоб вынес из подвала все, что там лежало, и где-то спрятал.

«Неудивительно, – подумалось мне. – Сам я поступил бы так же. Должно быть, после ухода Молли он спохватился, что зря наговорил лишнего, а ожидать от служанки молчания не приходится… И потому решил скрыть все, что могло уличить его в успехе проведенного опыта!»

Я почувствовал, что у меня захватывает дух. Нет, само золото меня не волновало! Но все вокруг свидетельствовало о том, что рассказ Молли был правдой.

Служанка, о которой я, увлекшись поисками, совсем забыл, всхлипнула в углу.

– Успокойся, – вполголоса посоветовал я, поднимаясь, и не в силах скрыть торжествующую улыбку. Молли посмотрела на меня, и слезы на ее лице тут же просохли. – Якоб оказался не таким простаком, как ты думала. Он уничтожил все следы своей работы в подвале и постарался скрыть то, что было невозможно спрятать. Взгляни! – Я подвел ее к одному из столов и показал на «пыль», рассыпанную ровным слоем.

Сперва на лице Молли отразилось недоумение, но вскоре оно сменилось пониманием.

– Это… это песок с заднего двора! Там есть яма, полная такого мелкого песка – когда его много, он кажется почти черным. Неужели господин Якоб выходил туда? Он же никогда не покидает дома!

– О, старик куда более деятелен, чем ты предполагаешь! Столы стояли посередине?

– Да. Два посередине, а третий – у стены.

– Значит, он в одиночку передвинул их, а это не так-то просто!

Я лег животом на край стола, надавил на него, и стол с отвратительным звуком поехал по каменному полу.

– Смотри – даже мне тяжело. А он справился с этой работой один! Все убрал, а потом присыпал песком, за которым выбрался во двор. Но это хороший знак!

– Почему?

– Потому что все это означает, что ему есть что скрывать. Так что, Молли, детка, я верю тебе. Только пообещай мне больше не бросаться к господину Якобу с криками «Где же слитки?!»

Она залилась краской, и я решил, что урок усвоен. Что ж, в этом подвале нам больше нечего делать. Якоб бродил где-то наверху – человек, знающий тайну извлечения золота, и я еле сдерживался, чтобы не устремитья за ним и не начать выпытывать у него сокровенное знание.

Но я сказал себе: «Терпение, Эдвард, терпение! С этого мига я должен быть подобен плясуну на канате и балансировать, как он; один неверный шаг – и я свалюсь вниз, навсегда упустив эту невероятную, немыслимую возможность. Моя удача похожа на бабочку, а я – на ловца с сачком: она сидит в двух шагах от меня и трепещет крылышками, готовясь взлететь… Будь бесшумным, Эдвард! Будь осторожным, Эдвард! Но не теряй ни секунды».

Молли я отправил хлопотать на кухню – для нашей беседы она была бы помехой, – а сам, крадучись, пошел обходить дом. Мне не потребовалось долго искать: старик сидел на своем месте возле окна, облокотившись на стол, и единственный глаз его был устремлен в сад.

А на столе перед ним лежала книга.

Сердце мое забилось учащенно, когда я увидел ее. Но, вздохнув несколько раз глубоко, как пловец перед нырком на глубину, я отвел от книги взгляд и почтительно обратился к старику.

Меня съедало опасение, что он не пожелает слушать и одного слова, но, вопреки ожиданиям, Якоб сразу оборотился ко мне и заговорил сам.

– Ты – Йозеф, – утвердительно сказал он. – Я тебя сразу узнал! Сра-азу! А ты что подумал?.. А? Что старый Якоб тебя не разглядит в этом обличье, верно? – В голосе его появилась хитреца. – Но ты не смотри, что у меня один глаз! Я им вижу дай бог каждому! Смотрю – ты пришел; ну, думаю, значит, так надо. А что Вацлава с тобой нет, так ведь я помню, что его повесили! Хотя мог бы и прийти, проведать меня…

Сперва он говорил отчетливо, затем сбился на невнятное бормотание, перечисляя заслуги Вацлава, а может быть, и Йозефа – мне было не разобрать. Я стоял перед стариком молча. Какое темное прошлое мешалось в его голове с нынешним днем? Ответа я не знал. Но случай был подходящий, чтобы обратить дело в свою пользу.

– Господин Якоб, – смиренно сказал я, воспользовавшись паузой в его речи. – Как хорошо, что вы меня помните! Не могу ли я вам чем-нибудь помочь? Мне хотелось бы отблагодарить вас за все добро, что вы сделали мне.

– Помочь? – он задумался, постукивая ладонью по обложке книги. Она снова и снова притягивала мой взгляд, и мне стоило большого труда отвести глаза. – Что ж, ты явился как раз вовремя. Скажи, мальчик мой, – ты ведь плотник?

– Я кровельщик, господин Якоб. Но могу и плотничать.

– Не можешь ли ты изготовить мне деревянный сундук? Но только чтобы он был легким! Эти мошенники надули меня, чтоб им болтаться на веревке рядом с Вацлавом! Их сундук никуда не годится…

– Вы хотите сами нести его, господин Якоб?

– Ну конечно, сам! Подумай своей головой: кто же будет мне помогать? Уж не ты ли?

– Почему бы и нет… – осторожно сказал я, нащупывая почву под ногами. Как видно, старик собирается уехать. Но это совсем не входило в мои намерения! – Если бы я мог сопроводить вас, господин Якоб, такая поездка была бы для меня лишь в радость. И вы могли бы быть спокойны за сохранность вашего… ваших вещей.

Бог мой, на правильном ли я пути? Верно ли я угадываю направление его мысли? Но о чем еще может говорить желание приобрести сундук, да к тому же легкий, как не об отъезде?

Старик недоверчиво покосился на меня, поразмыслил.

– И какую награду ты хочешь получить за свой труд, мой маленький Йозеф? Говори, не стесняйся! Ты никогда не был таким бескорыстным, каким хотел казаться, уж я-то знаю!

Что ж, он попал в точку с этим замечанием! Я глубоко вздохнул и решил, что раз уж события развиваются с такой скоростью, что меня вот-вот наймут в плотники, а заодно и сторожа, то не стоит насильно придерживать бегущих коней.

– Достаточной наградой для меня будет вот это! – негромко сказал я, указав на книгу.

И замер, в страхе гадая, как отнесется к этому Якоб.

Владелец книги откинулся на стуле назад, уставившись на меня. Его единственный глаз расширился в изумлении:

– Что?! Ты хочешь… хочешь – ЭТО?!

Крепко зажав книгу в обеих руках, он потряс ею передо мной.

– Да, господин Якоб, – подтвердил я.

– Но, святые угодники, – зачем?! Ведь ты даже не знаешь, что в ней написано! Я уж не говорю о том, что ты не знаешь грамоту!

– Ошибаетесь, господин Якоб, – прибавив в голос обиды, возразил я. – Конечно, мне, простому плотнику, не тягаться с вами в разумении всяких там наук, но читать-то я обучен! Можете проверить меня: я прочту вам любую главу из этой книги.

– Как ты сказал? Любую главу?

Старик некоторое время смотрел на меня, а затем откинул голову и расхохотался. От его смеха мне стало не по себе. Так мог бы смеяться дьявол, сыгравший с человеком злую шутку! а он все хохотал и хохотал, и стены подхватили звук его голоса и разбросали эхо по всем комнатам этого загадочного дома. На миг мне почудилось, что в каждой комнате сидит по Якобу, скалящему зубы, и каждый из них насмехается надо мной.

Но старик угомонился, и эхо затихло.

– Ох! Любую главу! – повторил он, всхлипывая от смеха. – Кто бы мог подумать! Любую главу! Ну что ж, иди сюда, маленький самонадеянный Йозеф… И, прошу тебя, прочти мне любую главу.

Не веря своему успеху, я приблизился к старику. Он положил книгу на стол и указал повелительным жестом:

– Приступай!

С величайшей осторожностью я открыл ее и перелистнул первую, чистую страницу. На второй был изображен странный рисунок, и, зачарованно заглядевшись на него, я не сразу услышал, что Якоб монотонно повторяет:

– Читай, читай, читай, читай, читай… Да читай же!

Склонившись над текстом, я собирался прочесть его, и тут осознал, что слова написаны на незнакомом мне языке! Отчего-то я совсем не ожидал этого и растерялся. Одна страница, вторая, третья… Везде непонятные буквы и удивительные изображения. Однако у меня не было времени присматриваться к ним.

– Простите, господин Якоб! Но я не знаю этого языка. Что за народ говорит на нем?

– Языка… – пробормотал он. – Если бы все было так просто, мой глупый Йозеф! Если бы она была написана на незнакомом тебе языке! Разве в этом случае потратил бы я десять лет своей жизни, пытаясь разобрать, о чем в ней говорится? О, нет! Но тебе-то откуда это знать? Разве ты можешь угадать, что таит в себе эта рукопись…

– И что же? – охрипшим от волнения голосом спросил я.

Но Якоб не ответил. Он раскачивался в кресле из стороны в сторону, будто совершая заклинания, и впрямь пугающе похожий на колдуна.

– Десять лет… – твердил старик, забыв обо мне. – Те двадцать страниц, что я переписал тогда, когда в первый раз увидел ее – я бился над ними все это время, но не приблизился к разгадке ни на шаг! А она была сокрыта от меня. Если бы не шторм… но потом я уговорил их идти к побережью. Случайность? Нет! Само провидение вело меня! Я уже догадывался, где нужно искать ответ – на той странице! Не зря она ярче всех запала мне в память, когда я листал манускрипт… Когда началось сражение, я был не готов. Вмешательство! Кто мог предотвратить его?! Двое утонули, еще один бежал, и я остался один… Но он был еще жив, когда я забрал у него книгу. Помню его дыхание… взгляд… До смерти не забудутся мне эти глаза! Но я был уже готов, да, готов! Я был уверен – нет, я знал, где искать! День за днем, ночь за ночью, ощущая себя слепцом, что вдруг прозревает по воле божьей… Это ли не чудо?! И когда оно исполнилось, на мою душу снизошел покой. Богатство? Все истлеет и станет пылью! Но постичь тайну, ощутить себя первым, кто прочел все от начала до конца и понял смысл… Давно ли Анна спрашивала меня, куда мы поедем? А между тем она теперь далеко, а я иду за ней следом, подбирая лепестки давно опавших цветов.

Затаив дыхание, я слушал бред Якоба, пытаясь вычленить из него зерна смысла. Тщетно! Кое о чем я мог догадаться, но домыслы не подводили меня ни на шаг ближе к цели.

– Язык книги сложен и странен, и, не зная ключа, невозможно разгадать его. Но если она так уж нужна тебе, Йозеф, ты можешь забирать ее, – закончил старик, пробуждаясь от своих воспоминаний.

– Что?!

– Она ни к чему мне больше. Мне нет надобности держать у себя перед глазами то, что уместилось в моей голове.

Остолбенев, я смотрел на человека, отдающего мне величайшее сокровище. Нет, это невозможно! Он глумится надо мной!

– Вы в самом деле готовы отдать ее мне? – чужим, осиплым голосом выговорил я.

– Почему бы и нет, если ты готов заплатить?

– Заплатить?!

– Чш-ш! Не кричи! Вспугнешь летучих мышей, мой шумный Йозеф, а они когтисты и глупы, как тот матрос, что пытался сбежать… Кости его я потом нашел и… а впрочем, неважно.

Злая ухмылка появилась на лице старика. Я смотрел на него во все глаза, ощущая себя выбитым из седла. Так он готов продать мне рукопись? Пусть меня прокрутит на вертеле дьявол в аду! – но к чему же деньги тому, кто уподобился Мидасу?!

Я не успел задать и одного вопроса: Якоб поднялся из кресла, прижимая книгу к груди, и взглянул на меня сверху вниз.

– Лишь то, что дорого дается, ценится нами, – строго сказал он. – Подумай, что ты готов отдать мне взамен за манускрипт? Я пожертвовал многим, но лишь сейчас понял, в чем было значение моей жертвы. Достанься манускрипт мне даром, и нас ждали бы чудовищные потрясения. Я не допущу этого, передавая его в следующие руки!

Он отвернулся, готовясь уходить, но я вскочил и преградил ему путь.

– Назови свою цену! – дрожащим голосом потребовал я. – Назови же! Я готов отдать тебе все, что у меня есть! Даже…

– Господин Якоб, вы здесь? – послышался тонкий голосок, и Молли вбежала в комнату, вся красная от жара кухонной печи. – Господин Якоб, я лишь хотела…

Она увидела меня и осеклась. Видно, что-то было в моем облике такое, что выражение ее лица с удивленного сменилось на испуганное. Попятившись, она хотела выйти, но старик остановил ее.

– Что? – совсем другим голосом, не тем, что разговаривал со мною, а старым и скрипучим, спросил он. – Что ты хотела, девочка? А тебе что здесь надо?!

В первый миг я не понял, к кому он обращается. И лишь когда крепкий палец больно ткнул меня в грудь, я перевел взгляд со служанки на Якоба.

Он свирепо смотрел на меня, прищурив глаз.

– Кто позволил тебе находиться здесь? Убирайся!

– Но вы только что говорили, что…

– Вон! Тебя наняли, чтобы залатать крышу в сарае, а ты вынюхиваешь по всему дому?! Может быть, ты соглядатай?

– Клянусь вам, нет!

Старик, раздув ноздри, шагнул на меня, но тут вмешалась Молли:

– Это я привела его! – воскликнула она. – Он честный человек, вы можете мне верить, господин Якоб!

– Этот жирный носатый малый – честный человек? Видно, к старости я стал мало понимать в честных людях…

Хозяин недовольно выдохнул и, фыркнув что-то себе под нос, вышел из комнаты. Я смотрел ему вслед, не веря самому себе. Я мог бы предположить, что странная сцена была разыграна им преднамеренно, для Молли, вошедшей так не вовремя… Но зачем? Нет, причина заключалась в другом. Его изменившийся голос, и выражение лица… Клянусь, он казался другим человеком! Догадка, забрезжившая в моем уме, объясняла тайну столь резкой перемены, но она пришлась мне совсем, совсем не по душе.

– А ведь я лишь хотела спросить его, что делать с гусем… – начала сзади Молли.

Меня охватила ярость.

– Ты! – выдохнул я. – Ты сама как безмозглая гусыня! Кой черт угораздил тебя прийти сюда именно сейчас?! Неужто ты не могла дождаться, пока я закончу наш разговор?! Чтоб тебя разнесло, как пивную бочку, глупая корова! Чтоб твои руки отсохли, а глаза выпали и сгнили!

Осыпая ее бранью, я направился к служанке с намерением задать ей хорошую трепку и сорвать бушевавший во мне гнев, но вовремя вспомнил, где нахожусь. Пожалуй, бить дуреху было опасно: старик скрылся в одной из комнат, но мог в любой миг появиться – и кто знает, какую шутку снова сыграл бы его болезненный рассудок! Я остановился в замешательстве, разрываясь между желанием поколотить служанку и снова найти Якоба. Воспользовавшись моей заминкой, Молли, пискнув, удрала на кухню и, кажется, приперла чем-то дверь. Взяв себя в руки, я обошел дом, но наткнулся лишь на запертые двери. За какой из них скрылся Якоб, сказать было невозможно, и мне не оставалось ничего иного, как, покинув дом отшельника, возвратиться к себе.