Глава 2

Утром было зябко и, хотя он расположился на ночлег в отдалении от речки, все-таки близость воды давала о себе знать и свежий влажноватый воздух не оставлял никакого желания лежать и мерзнуть, кутаясь в одни только воспоминания о теплом одеяле. Поэтому, долго не раскачиваясь, стал приводить в жизнь итоги своих вчерашних размышлений. С этого дня на все последующее время его день подчинялся довольно жесткому графику.

Первым делом — бег километров на пять и разминка с упражнениями на растяжку. Пока тело молодое и гибкое, послушное и не закостенело с возрастом следовало это не только поддерживать, а даже развить такие качества по максимуму. Затем завтрак, когда он обычно подъедал приготовленное вчера, потом поход за едой, совмещенный с поисками подходящего жилья, обед и недолгий послеобеденный отдых и после отдыха уже полноценная тренировка с силовыми упражнениями, бросками и ударами. Правда из-за отсутствия спарринг-партнера броски приходилось имитировать, тренируя в основном различные стойки, подходы и захваты. Но зато пригодилось копье, которое, после снятия с него наконечника из ножа, превратилось в короткий шест. Упражнения с шестом он помнил хорошо. Еще в той жизни, благодаря соседям-корейцам, которые были фанатиками какого-то своего семейного вида борьбы и в который помимо руко- и ногомашества входили и тренировки с различными палками, он с детства приобщился к восточным единоборствам, хотя конечно для него это было скорее игрой, чем серьезным изучением этого искусства. Соседи посмеивались над неуклюжими движениями друга своего младшего сына, но не мешали. Большим мастером он так и не стал, так как интересы его не ограничивались только одним видом борьбы, и он не столько учился драться, сколько ему было интересно узнавать что-то новое, но тяга ко всему восточному у него осталась, из-за чего, когда перед ним встал вопрос о выборе спорта он и пошел в секцию дзюдо, а не самбо. Но в память его на всю жизнь остались те давние упражнения и движения. У него вообще была хорошая память.

Он не интересовался, как было в других школах, но в их классе одна половина одноклассников занималась в спортивных секциях, а другая ходила в различные художественно-музыкальные школы. Некоторые, особенно продвинутые, даже умудрялись заниматься и тем и другим. Никуда не ходили только откровенные пофигисты и аутсайдеры, где-то даже туповатые и не способные ни на что полезное. Этакий балласт, на который просто не обращают внимания и который всегда есть в любом обществе. Неизвестно, не стал бы и он такой серой мышкой, если бы отец в его восьмилетие не подозвал к себе, и поставив перед собой, скептически пощупал хрупкие детские плечики, тонкие ручки, поцокал языком и волевым родительским решением указал ему, чтобы завтра же он поступил в какую-нибудь спортивную секцию. Отца он уважал и побаивался. Выбор для восьмилетнего мальчика был не очень богат, он просто не знал о настоящем спорте ничего, кроме того, что отец был фанатом футбола. Боксерская секция в школе, которую вел школьный физрук, почему-то не вызывала в нем энтузиазма, впрочем, как и игровые виды спорта типа баскетбола и волейбола. Но ему повезло, что видно не у него одного бродила в голове идея заняться каким-нибудь видом именно единоборства и на общем собрании мальчишек их дворового сообщества, после долгих и жарких споров, не приведших их к общему решению, решили идти во дворец спорта и там уже определиться со столь важным вопросом. Дружной толпой рванули на трамвае с окраины города, где они жили, в центр, к областному дворцу спорта. Там-то каждый и определился с тем, кому, что пришлось по нраву. Кто-то пошел тягать железо, кого-то увлекла гимнастика, а он пошел на только что открытую секцию дзюдо, которое тогда еще было новинкой, и никто толком не знал, что это такое. Но ему, спасибо друзьям-корейцам, было известно немного больше, чем другим и выбор его был очевиден. Правда, как потом выяснилось, дзюдо мало чем отличалось от спортивного самбо, но большее разнообразие приемов, включая удушающие, и самое главное сама атмосфера восточной экзотики, все эти поклоны, экзотичные термины: «ипон», «хаджиме», «вазари» и прочее, делали его избранным и причастным к чему-то таинственному. Для восьмилетнего мальчишки оказалась очень важна вся эта восточная атрибутика и помогла выдержать самый трудный первый год, когда обычно отсеивается большинство новичков. Это уже потом, когда оказалось, что у него способности, он втянулся в тренировки и у него уже был коричневый пояс, когда до него стал доходить глубинный смысл восточных единоборств. Но в первое время это было экзотикой.

А потом, благодаря появившимся видеомагнитофонам и привезенным тайно через границу полуподпольным фильмам с участием Брюса Ли и прочих восточных мастеров, по стране прокатился бум восточных единоборств и правительство, ничтоже сумняшеся, еще и подогрело интерес, запретив в стране карате, подогнав под это понятие и ушу, и даже йогу. Ведь если запретили, значит что-то в этом есть? И большая часть мужского населения с десяти до тридцати лет бросилась искать запретные знания. Находили какие-то перепечатанные под копирку тексты с невнятными рисунками, покупали полуподпольные брошюрки с громкими заголовками типа «Пять звериных стоек Шаолиня» или «Неотразимый удар мастера с Окинавы» и с фанатизмом в глазах, в довесок к занятиям в секции, изучали всю эту макулатуру под руководством очередного сэнсэя в каком-нибудь подвале, оборудованным под собственные мальчишеские нужды. Они путали ушу с кун-фу, карате с тайским боксом, а Брюс Ли, которого многие даже не видели в лицо, был идолом для подражания и заместителем всевышнего на земле.

И маленького Витю, как он себя позиционировал в мальчишеском обществе, не афишируя свое настоящее имя, не минула чаша сия. Не сразу пришло настоящее понимание того, чем они занимались, но со временем осыпалась вся шелуха таинственности и всемогущества, делись куда-то «гуру» и «сэнсэями», а его самого стали больше интересовать настоящие победы на татами. Больших высот он не достиг, но не потому, что не мог, а потому, что его не интересовали спортивные вершины. Ему был интересен сам процесс, хотя конечно все эти грамоты и доставляли некое удовлетворение, как зримое доказательство его успехов. Самое большое, чего он достиг, это второе место на областных соревнованиях. Но он не печалился, как-то в одночасье его вдруг перестали интересовать даже эти кубки и призы. И как тренер не ругался, как не обрисовывал будущие перспективы чемпионства, его уже тянуло совсем в другие дали.

И вот тут ему повезло встретиться с одним человеком, который вроде бы просто крутил палки. Но как он их крутил! Этот человек и рассказал ему обстоятельно и подробно про боевой шест, про нунчаки и про эскриму. Многое при рассказе осталось за бортом и только слегка упоминалось про другие виды единоборств, как примеры разнообразия, но именно на эти три вида мастер делал упор и именно они запали в душу тогда уже довольно продвинутому в восточных единоборствах подростку, и он увлекся ими всерьез. Его привлекал к себе шест, как универсальное средство для разминки и развития скорости движения, и нунчаки, которые в то время, когда за любую найденную железку могли впаять срок за хранение и применение холодного оружия, оказались вполне универсальным средством защиты, вполне заменявшим собой нож или пику из арматуры. Причем, вполне легальным. Правда потом власти опомнились и нунчаки стали относить к оружию ударно-раздробляющего действия, оказывается было и такое, но к тому времени на носу уже были беспредельные девяностые годы и всем стало не до каких-то двух палочек, соединенных веревочкой или тонкой цепью.

Но особенной его любовью стала эскрима. В фехтовании палками он нашел именно то, что хотел. Он даже выучил английский язык, чтобы из первоисточника узнавать все о понравившемся виде единоборств, так как на русском языке в то время не то, что литературы, многие даже не знали о существовании такого экзотического вида борьбы. В эскриме ему нравилось все, а особенно то, что палки можно было с легкостью заменить холодным оружием или вообще обойтись без него. Особо сильным мастером не стал, но зато в теории был подкован так, что мог читать лекции о возникновении, разновидностях и применении этого вида единоборства. Так что мешает ему стать мастером эскримы здесь и сейчас?

Вот с учетом того, что он, судя по словам горбоносого, попал в средневековье, а не верить его словам пока повода не было, он и постарался выскрести из своей памяти все, что касалось этого вида единоборства. Конечно он давно не занимался и подрастерял навыки, да и тело новое, но теорию-то он помнил хорошо. Оставалось подтянуть тело. Его немного удручало, что у него совершенно отсутствовала мышечная память. Он четко представлял себе все движения, что и как делать в следующий момент, но тело плохо слушалось команд, а движения были совершенно разбалансированными. А откуда ей было взяться, мышечной памяти, если память и знания были от «старого мерзкого старикашки», как он себя иногда иронично называл, а тело от неизвестного мальчишки? Спасибо хоть мальчишка был вполне развитым для своего возраста и не уродом. Но рефлексы следовало нарабатывать.

Так что он начал с азов, из-за дня в день повторяя базовые движения. В первые дни он сильно выматывался и к концу дня чувствовал себя совершенно разбитым. Но результат был. Каждый день, из недели в неделю, от месяца к месяцу его мускулы превращались в твердые и гибкие стальные пружины, пока еще тонкие и не очень видные, но движения и удары становились все более резкими, сильными и отточенными. Будни его превратились в тяжелую добровольную каторгу и праздники не привиделись, но он занимался уперто до фанатизма, помня, что в той жизни бросил заниматься спортом, как только в его жизни все больше времени стали занимать девушки и все те мелочи, из которых и состояла, по его мнению, красивая и успешная жизнь. В этот раз он такой ошибки не допустит. Он четко знал к чему нужно стремиться и знал, что должно в конце получиться и уж в этот раз он не собирался упускать своего шанса, променяв будущее мастерство на мишуру и удовольствия. Он на собственном опыте убедился, как красивая жизнь мешает и входит в противоречие с тренировками и в прошлый раз после недолгих колебаний он сделал свой выбор и спорт был заброшен, а спортзал посещал только для поддержания формы. Да и то — это было лишь способом как можно дольше сохранить фигуру, показать себя в выгодном свете перед понравившейся женщиной и иногда поставить на место зарвавшегося хама. Но сейчас-то это стало в буквальном смысле вопросом жизни и смерти и одним из факторов выживания в этой жизни и в этом мире и на этот раз выбор был сделан без раздумий и понятно в какую сторону.

И в этом ему помогало то, что он многое знал и помнил и если что-то и не умел, то хотя бы ему был известен путь, по которому следует идти. Да, он не стал в том мире мастером, но ведь с интересом изучал и даже сих пор помнил чуть ли не наизусть застрявшую в памяти теорию, мечтая когда-нибудь преобразить все знания в практику. Ну вот кажется и настал тот момент. Дело было только за ним, и он твердо решил, что второго шанса он не упустит.

Как это не странно, но ему нравилась его нынешняя жизнь. Несмотря на всю тяжесть своего нынешнего бытия, когда приходилось есть не то что хочешь, а то, что удавалось добыть, на физические нагрузки, когда приходилось напрягать все свои силы, и не в меру, а на пределе своих совсем небольших возможностей, на неустройство элементарного быта, он отдыхал. Не телом, но душой. Отдыхал от суетности того, прежнего мира, от постоянной ответственности за чужие судьбы и в какой-то мере и жизни, от всего того, что составляло его собственную жизнь. Но хоть душа и блаженствовала с благодарностью впитывая все спокойствие и умиротворение нового мира, тело продолжало трудиться, тяжко и без отдыха.

Поначалу было тяжело без всего того, из чего собственно и состоит привычная ему цивилизация. Но если к отсутствию бытовых удобств, как например туалетная бумага или микроволновка, он быстро привык и принял это как данность, то без таких вещей как книги, интернет или компьютер он страдал искренне и неподдельно. Особенно ему недоставало интернета. Мозг, привыкший к постоянному потреблению свежепоступавшей информации, просто изнывал от безделья. Поэтому он занимал его размышлениями и воспоминаниями, откладывая в уме в сторону то, что могло ему впоследствии пригодиться. Оказалось, что за долгую жизнь он узнал и научился многому, что до поры, до времени как бы спало в его мозгу и теперь он был занят тем, что бережно вытаскивал наружу и раскладывал по полочкам все накопленное. Как крохобор перебирает все свои богатства, надолго останавливаясь над какой-нибудь вещью, вспоминая о том, с каким трудом она ему досталась, так и он кропотливо тянул из глубин своей памяти за хвостик какую-нибудь мысль или знание, на миг мелькнувшую в его мозгу. И эта работа не прекращалась ни на миг, чем бы не было занято в это время тело. Пока голова была занята такой полезной работой, руки тоже не скучали и между делом, он обработал уже хорошо подсохшую крапиву и наплел шнурков и веревочек. На это у него ушло два дня.

А примерно через месяц пребывания у речки он нашел себе убежище. Пока стояла летняя жара, он не думал о том, чтобы искать себе убежище, оставив это дело на потом. Забот хватало и так. Место стоянки, где он остановился в самом начале его полностью устраивало, а место, где он ночевал, даже обозвал своим спальным деревом. Но в тот день он решил поохотиться и испробовать в деле свежеизготовленные силки. Рыба и раки уже надоели до тошноты, хотелось мяса, пусть даже и птичьего, поэтому в этот раз пошел по уже известному маршруту, где недавно видел выводок рябчиков, хотя обычно каждый раз он уходил от места стоянки всегда в разных направлениях. Так он знакомился с местностью, куда угодил и намечал себе ориентиры на будущее. Но сегодня организм, измученный травяно-рыбной диетой возмущенно потребовал мяса, и он пошел у него на поводу. Да и даром он что ли все последнее время плел силки, выуживая из памяти все, что он помнил на эту тему. Теперь настало время испытаний.

С утра пораньше, сразу после утренней разминки, пошел на знакомое место. Огляделся, птиц еще не было. Расставил силки и лег неподалеку под кустом. Можно было и уйти, но очень уж не хотелось ждать и, судя по поведению птиц, семейка была очень беспокойной и скорее рано, чем поздно, должна была явиться на свое пастбище. Так что решил потерпеть и надеялся, что ожидание не продлится долго. Так и оказалось. Не прошло и полчаса, как шум крыльев возвестил, что будущий обед прибыл на место. Сначала семь довольно крупных пташек расселись на ветках дерева, провели небольшое совещание и наконец опустились на землю. Что привлекательного они там нашли, мальчишку не интересовало. Главное, что они, совсем как земные курицы, поклевывая и что-то бормоча на своем птичьем языке, постепенно приближались к ловушке, что в конце концов и привело их к ожидаемому результату и две птицы попали и запутались в петлях из крапивных волокон. Одна из птиц сразу стала кувыркаться и метаться и вследствие этого запуталась хорошо и плотно, но вторая попала в петлю только одной лапкой и теперь раз за разом старалась взлететь, натягивая тонкую бечевку. Остальные птицы, напуганные случившимся, шумно хлопая крыльями сразу поднялись в воздух и беспорядочной стаей ринулись куда-то в чащу. Мальчишка, испугавшись, что добыча может ускользнуть, одним прыжком выскочил из кустов и метнул палку в ту, что зацепилась только одной лапкой и вот-вот могла вырваться из коварной ловушки. Попал в крыло и судя по всему перебил его, но заодно своим ударом высвободил птицу, которая от удара отлетела и все-таки порвала тонкий шнурок. В панике, не в силах взлететь, рябчик шмыгнул в кусты и сразу туда же за ним кинулся и мальчишка. Птице бы затаиться, но для этого надо было скрыться из глаз преследователя, но охотник не давал и шанса и преследовал буквально по пятам. Так они и метались по кустам, постепенно отдаляясь от места первоначальной засады. Бедный рябчик в борьбе за свою жизнь увел юного пожирателя мяса метров на сто и там наконец сдался, получив палкой прямо в голову.

Мальчишка устало уселся рядом с добычей, огляделся и тут-то и увидел чудо природы, усовершенствованное человеческими руками. И как он раньше не замечал этого жилища, проходя буквально в нескольких десятках шагах? Наверно потому, что неведомый строитель воспользовался самой природой и почти ничего не стал менять в том, что устроила она сама по какой-то неведомой прихоти. Гигантский дуб, рухнувший от своей тяжести под воздействием возраста не упал до конца, а наклонившись, оперся на таких же великанов и в таком виде и застыл памятником самому себе. Могучие узловатые корни, вырванные из земли с одной стороны, словно гигантской лапой взрыли почву, и образовали не просто яму, а небольшую пещеру, которую какое-то разумное существо смогло улучшить и приспособить под свое место обитания. Сама природа постаралась и создала основу для укрытия, а неведомый строитель только доложил из дерна стены в нужных местах, оставив узкий лаз, в который даже ему пришлось забираться согнувшись. Основную работу прежний обитатель этой землянки провел внутри, углубив и расширив изнутри саму яму. Со временем природа сама зарастила все раны, расцветив прижившийся дерн лесными цветочками, и скрыла от любопытных глаз дверцу, сколоченную из жердей и покрытую шкурой какого-то зверя, стеной из какого-то кустарника. Чтобы найти эту нору, надо было как мальчишке уткнуться в нее носом и то не было уверенности, что ее так просто увидят.

Кто был этот неведомый житель найденной землянки, пока было неясно, но несомненно он был разумен и скорее всего был человекообразным, так как в небольшой уютной пещерке у дальней от входа стены были поставлены нары из полусгнившей древесины и вполне нормальный столик, в отличии от нар почему-то хорошо сохранившийся, собранный из дубовых обрубков и увенчанный сверху большой плоской каменной пластиной. Вся мебель была сколочена грубо, но крепко, причем без единого железного гвоздя. Все соединения были искусно сделаны на пазах и деревянных колышках. Это лишний раз убедило мальчишку в какой-никакой цивилизованности местных жителей, кто бы они не были. Он надеялся, что горбоносый божок не обманул его и тут действительно хозяйничали люди, а то черт его знает… Мог и подшутить над неопытным попаданцем и вдруг из кустов вылезет какой-нибудь гоблин или орк. Но дальнейший обыск дал кое-какую надежду, что все не так уж и плохо. Больше всего мальчишка обрадовался и убедился в своем мнении, что здесь жили люди, когда в дальнем углу нашел тряпку, которая в разложенном виде весьма напоминала рубаху. Материя, вся в дырах и прорехах, скорее всего была сделана из какого-то растительного волокна, наподобие льна. Размеры были вполне сопоставимы с габаритами взрослого человека. «Ну хоть не каменный век» — хмыкнул мальчишка. Кострище в одном из углов, обложенное камнями, говорило о том, что с огнем тут уже знакомы. Впрочем, было бы странным, если бы аборигены могли делать ткань и не знали, что такое огонь. Просто мальчишке было приятно находить все больше и больше свидетельств цивилизации. А уж когда он нашел рядом с очагом глубокую, грубо сделанную из глины, миску, то радости его не было предела. Чего уж говорить, когда он наткнулся на сучок, на котором висели кожаные штаны и такой же кожушок, задубевшие от времени. Раньше их прикрывала открытая дверь и когда он ее закрыл, чтобы определиться с щелями, то его ждал приятный сюрприз. В его положение это тянуло как минимум на клад. Давно уже следовало подумать о сменной одежде. Ему ужасно хотелось сберечь свой парадно-выходной костюм до встречи с аборигенами. Есть тут цивилизация, есть. А это означало, что у него лично могут быть тут какие-то, пусть пока и туманные, перспективы.

Он еще некоторое время пошуршал по углам этого жилища, но потом бросил это в буквальном смысле грязное дело. Столько слежавшейся от времени пыли нельзя было найти наверно ни в одном другом месте, как под крышей этой землянки. Годами она копилась здесь, не тревожимая ни ветром, ни дождями, ни вообще никакими атмосферными явлениями. Земляная крыша и дверь, сколоченная из тонких стволов и оббитая шкурой, оказались для них удивительно хорошей преградой. Так что быстро покончив с поисками, тем более, что в таком маленьком пространстве и так все было на виду, мальчишка уселся на жалобно заскрипевшие даже под его весом, покрытые толстым слоем пыли, нары.

Надо было обдумать и оценить новые вводные, появившиеся в связи с находкой. Время, проведенное возле речки, давно уже развернуло его мысли о походе к далеким горам в другую сторону. От добра добро не ищут — эта старая житейская мудрость оказалась в данный момент права и сильна, как никогда. И если раньше эта мысль только мелькала в его мозгу, как одна из его нынешних проблем, которую как-то надо решить, то находка жилища сразу отодвинула все это в сторону. Дались ему эти горы. Его первейшая задача — это скорее акклиматизироваться, стать этому миру своим, привести в порядок тело, как он это понимал и для всего этого нужно было время и место. Времени у него было валом, никто не торопил спасать мир или хотя бы спасаться ему самому и чем дольше продлится вокруг него такое спокойствие, тем для него лучше и не надо никого провоцировать на большее. Какой поход? Какие горы? Тем более, что теперь появилось и своя жилплощадь и по нынешним временам надо сказать довольно неплохая. А ее и подмести хотя бы не мешало. И вот как бросать такое счастье? Вода рядом, дичи немеряно, места для тренировок хватает и зачем еще куда-то идти. А горы… Горы никуда от него не денутся. В будущем, а пока лучше подумать о настоящем и насущном.

И конечно на повестке дня первым делом был вопрос переселения. Спать на дереве, честно говоря, надоело и если бы не вопрос о безопасности, то он давно устроил бы себе лежанку где-нибудь в кустах. И даже так он и сделал один раз, когда он после неудачной охоты, он от усталости просто на все плюнул и нарубив веток устроил лежбище в густых трудно проходимых кустах. К утру он проклял все на свете. Нет, на него не польстился какой-нибудь местный хищник, и холод не так уж донимал в теплую летнюю ночь. Ему не дали спать местные мыши-полевки. Наглые и совершенно ничего не боявшиеся, они бегали по нему, как по какому-то местному аттракциону. Как тут заснешь, когда по роже то и дело пробегают маленькие юркие лапки, а одна совершенно безбашенная мышка забралась в штанину и когда он проснулся, она добралась уже до самых… короче до тех самых частей тела, которые так дороги всем мужчинам, если они конечно настоящие мужчины. Испуг, что эта лесная тварюшка может укусить его за одну, пока еще бездействующую, но очень нужную в будущем часть тела, заставил мальчишку вскочить с воплями и проклятиями и скакать по своей лежанке, взбрыкивая и тряся ногами, словно молодой бычок. А что еще делать, если инстинкт самосохранения, или вернее размножения, несмотря на охватившую его панику, не дал его рукам волю, когда хотелось со всего размаху заехать себе между ног, где, тоже в панике, прятался нарушитель спокойствия. Неизвестно сколько времени продолжались эти пляски, но в один из взбрыков мышка удачно попала в одну из штанин и как из пушки вылетела куда-то в кусты. Самое обидное, что в темноте ночи с ними ничего нельзя было сделать и стоило ему замереть в полусне хотя бы на полчаса, как мышиная возня и писк возобновлялись. Так и пришлось ему всю ночь через каждые двадцать-тридцать минут материться и хлопать в ладошки. Повезло, что никто из лесных обитателей не обратил внимания на странные звуки. А может никто просто не хотел связываться с маленьким, но несомненно злым, существом. Конец лета, еды хватает. Но с тех пор мальчишка зарекся спать в лесу, если нет глухого комбинезона с капюшоном и сапог. Короче, ночь тогда получилась незабываемая.

Вторым был вопрос гигиены. В начале спальня, потом едальня. Это был принцип, которому он следовал всю свою прошлую жизнь и не важно, что он строил, а строить в жизни ему пришлось немало, от шалаша до завода, всегда первым делом определял место для уборной. Так было и здесь. Хотя стесняться было некого, но усеивать окрестностями «минами» было не верно в корне. Ведь сам и ходил на охоту каждый раз в разные стороны и вполне мог сам же и подорваться, не запомнишь же каждую кучку, если времени пройдет с неделю или больше. Поэтому с эстетической точки зрения было бы приятнее и для маскировки места обитания полезнее, не разбрасывать «мины» по всему обжитому участку, а выбрать какое-то одно место. И оно у него было, но оказалось довольно далеко от найденного убежища. Пока добежишь… А штаны у него были только одни.

Поэтому ниже по течению речки он нашел еще одно место, там она наиболее близко подходила к месту, где он решил обосноваться. Поток воды здесь по неизвестной лесной прихоти делал неожиданную петлю, входя в глубокое, но узкое, метра полтора шириной, русло и проходя его с шумом и скоростью опять вырывался на ровное место. В этом узкое место он притащил и бросил поперек русла два, найденных в чаще, сухих ствола, намертво скрепив их тем же лыком. Сидеть на бревнах было удобно, а все отходы жизнедеятельности падали прямо в воду и уносились течением. Какой-никакой туалет был готов. Вопрос, чем подтираться, был решен просто. Как говорится на безрыбье и лопух сгодится. Только каждый раз придется рвать свежий, потому что опытным путем уже установил, что подсохший лист никуда не годится. Но пока еще лето — это не проблема, а вот ближе к зиме придется подумать, но до нее еще надо дожить. Мха что ли набрать? А то, что без стен, так даже лучше, стесняться здесь некого, зато никто не подберется незамеченным. Пока лето — этот вопрос был не актуален, а к холодам какие-никакие стены сколотит. Правда с одной стороны все равно далековато от жилища, но не критично, а с другой стороны, тем и лучше, чем меньше следов он оставляет вокруг своего жилища, тем ему спокойнее, а теплый домашний туалет с унитазом и проточной водой у него еще будет в настоящем доме, когда этот самый дом появится.

Так в постоянных тренировках и благоустройстве своего жилища, изредка прерываемых походами за едой, прошло около двух месяцев. С телом он уже вполне освоился, и оно стало для него родным и близким. Благодаря ежедневным тренировкам, оно стало не просто послушным, но ловким и сильным не по возрасту. Как и положено при таежной жизни, оно загрубело и в нужных местах появились мозоли, а постоянные купания и солнечные ванны, принимаемые на галечном пляже, придали ему должную закалку и загар. Еще из вещей, достойных упоминания, он построил, иначе не скажешь, новые нары для спанья. Просто вбил в земляной пол четыре крепких столбика с развилками на конце, положил на них две слеги, а затем уже на них набросал поперек нарезанные по размерам толстые ветви. Все сооружение накрепко связал веревками из крапивы и застелил небольшим слоем камыша. Получилось неказисто, но крепко, что он и испытал в первую же ночь. Еще бы застелить какой-нибудь шкурой, но об этом пока оставалось только мечтать.

А вообще-то в будущем он собирался сделать настоящую кровать, раму с натянутыми полосами шкуры. Только шкуры пока не было, как и оружия с которым эти самые шкуры можно было добыть. Но он не унывал, какие его годы. Вот обживется немного и все у него будет. И, хотя потолок в землянке был высотой всего метра полтора, но для нынешнего его оказался вполне достаточно и место для спанья получилось очень даже уютным. Он остался вполне доволен своим новым жилищем. Сделал на вход более надежную дверь из молоденьких стволов, связанных меж собой все теми же крапивными веревками и оббил ее с двух сторон старой шкурой, которая хоть и заскорузла от времени, но после того, как он размял ее с помощью воды и дубинки, оказалась вполне годной. Убрал кострище в центре землянки и вместо него возле входа, у стенки, соорудил из камней, скрепленных глиной, очаг, на который даже можно было ставить котел или кастрюлю. Правда самого котла не было, но он надеялся что-нибудь придумать. Человек такое существо, что ему не дай, все равно будет мало, вот и ему надоело уже есть всухомятку. Хотелось какого-нибудь супчика или ухи. Дымоход сделал из тех же камней с глиной и проведя его по полу вдоль стены, вывел в специально выдолбленное в дальнем углу отверстие, где дым выходил прямо вдоль ствола упавшего дерева и уходил в крону. Дуб хоть и упал, скорее всего от возраста и под тяжестью своей кроны, но больше половины корней остались в земле и дуб был живехонек и умирать не собирался.

Приходилось думать о том, как он будет обогреваться зимой, а один очаг, даже на такую маленькую землянку, проблемы не решал. Вот дымоход, проведенный внутри жилища, как раз эту задачу и выполнял. Хорошо бы было вообще дымоход провести через весь пол и сделать его теплым, как он видел у тех же корейцев, но трезво оценив свои силы, пришлось признать, что на такое он еще не способен. Не хватало ни знаний, ни материалов. Хорошо еще, что хоть это вдоль стены выстроил, лишний источник тепла не помешает. Неизвестно, какие здесь зимы, но подстраховаться лишним не будет. Лучше пускай потом окажется лишним, чем сидеть в холоде и сожалеть об упущенных возможностях.

Судя по погоде, лето кончалось. На деревьях еще пока незаметно начали желтеть листья, и погода стояла тихая, теплая и какая-то умиротворенная и только летали в воздухе невесомые паутинки. Бабье лето, а значит и оглянуться не успеешь, как накатит сезон дождей, а вслед придет зима. Во всяком случае на Земле было так. Поэтому все свободное от тренировок и добычи пищи время он посвящал своему так удачно найденному жилищу. Два раза протапливал новую печь с дымоходом и замазал все щели, откуда тонкими струйками просачивался дым, не хватало еще угореть как-нибудь ночью. Проверил и стены, но здесь все оказалось в порядке, они плотно и надежно прикрывали его маленький, но такой надежный домик. Уже через два месяца его стараний убранство внутри приобрело довольно обжитый и уютный вид.

Еще он сделал кастрюлю для варки жидкого или скорее — горшок. Кастрюлей эту пародию на изделие гончарного искусства он громко и с большой долей самоиронии назвал сам, хотя меньше всего оно было похоже именно на эту кухонную утварь. Гончарного круга у него не было, изобретать и делать его ради одной посудины было долго и лень, и он посчитал это ненужным. Поэтому, найдя как-то на берегу подходящую глину, замесил ее с песком, наделал из этой смеси колбасок и слепил их по кругу, накладывая одну на другую, тщательно замазывая все щели. Но все оказалось не так просто. Пять раз он укладывал и соединял по кругу колбаски, буквально строя свою кастрюлю, а потом со злостью смотрел, как она оседает под свое тяжестью или просто разваливается при сушке, не дойдя даже до обжига. Но терпение и труд все перетрут. Эту банальную истину он постиг, когда наконец через неделю он, испробовав самые различные пропорции и виды исходных материалов, и лепил уже чисто из упрямства, у него что-то получилось и его изделие не развалилось при построении и не лопнуло при обжиге. А его терпение и трудовой энтузиазм были вознаграждены то ли ведерком, то ли небольшим корытцем уродливого вида. Было оно толстым и тяжелым, так что как он поставил эту «кастрюлю» на печь, так больше и не трогал. Впрочем, свою задачу этот образец его терпения и трудолюбия выполняло на все сто. Вмещало в себя около трех литров жидкости и хорошо держало воду и огонь, а большего ему и не надо было.

Еще одним из полезных достижений за это время он считал создание лука. Конечно только полный дилетант мог бы назвать этим словом то недоразумение, что у него получилось, но оно стреляло и это было, пожалуй, единственным его достоинством. Хотя наверно и это качество с точки зрения какого-нибудь знатока луков было сомнительным. Стреляло оно недалеко и не сильно. Хорошо хоть точности, благодаря упорным тренировкам, удалось добиться более-менее приемлемой.

Из истории создания лука можно было создать эпическую поэму с героическим уклоном. Ну или юмористический рассказ о людском тупоумии. Самым легким оказалось найти и срезать молодой ясень. А затем начались трудности. В целую эпопею вылилось надевание тетивы. Упорное деревце никак не хотело сгибаться. Он уже в который раз проклял свое детское тельце, которому просто элементарно не хватало сил и банального веса, чтобы согнуть упрямую древесину. Намучавшись до дрожи в руках, он уселся под деревом. Мозг привычно стал обсасывать очередную, с первого взгляда примитивную проблему, но решая ее стал громоздить в уме разные варианты ее решения с помощью различных противовесов, рычагов и прочей механизации, все усложняя и усложняя себе задачу. Но посидев с пол часика и поостыв, он рассмеялся. Ну и зачем ему сдался такой здоровенный лук? Он ведь его, когда сделает, даже натянуть не сможет. А ведь он не воевать собрался и не охотиться на крупного зверя. Ему бы птичек посшибать, а на большее он и не замахивался. Подвела его привычка доводить дело до конца, да и все еще забывал иногда, что он на нынешний момент всего лишь малец, маленький слабый пацан лет десяти.

После этого он отложил несостоявшийся лук про запас, еще пригодится, и срубил себе другое деревце, потоньше, благо выбор был богатым. На этот раз лук у него получился за каких-то три часа. Конечно, лук из сырой древесины — это профанация и унижение благородного искусства изготовления лука, но цели у него были довольно приземленные и на них хватало и этой пародии на лук. Как раз для его роста и сил. Конечно назвать это изделие боевым оружием у него язык не повернулся бы, но он гордился тем, что у него получилось хоть что-то стреляющее. Правда стреляло оно недалеко, максимум метров на тридцать, но он надеялся, что этого хватит, чтобы посшибать местных пернатых. Непуганые они тут. Стрелы сделал простые, из тонких прямых стеблей какого-то кустарника, и с тяжелыми наконечниками из какой-то крепкой древесины. Так что теперь к ежедневным тренировкам прибавились и упражнения по стрельбе из лука. И как достойной наградой этому стал первый подбитый им фазан, который сам выскочил из-под ног шагавшего по бездорожью мальчишки и попал под стрелу нерастерявшегося охотника. А на будущее он сделал еще пару заготовок для лука на вырост и подвесил под потолок на просушку.

Кстати, насчет наконечников для стрел. В поисках заготовки для лука он наткнулся на одно дерево, при виде которого, как не тужился, так и не смог вспомнить ни внешнего вида, ни тем более названия. Не было в его памяти знаний о небольшом, с прямым ровным стволом, деревце. Оно не росло рощами, как другие деревья и стояло одно-одиношенько среди дубов, затерявшись среди более могучих стволов. Вначале мальчишка не обратил на него внимания и проходя мимо, просто полоснул по верхушке своим ножом. Дерево было невысоким, толщиной с детскую руку и казалось хрупким и беззащитным. Ствол был гладким и только на самом верху увенчан небольшой купой торчащих в разные стороны веток с длинными резными листьями. Вот эту верхушку он и хотел смахнуть, уж слишком заманчиво и вызывающе она торчала. К его удивлению ствол не срезался, как ожидал мальчишка по своему опыту на других растениях, а спружинил, не поддавшись острой стали, а нож остался вибрировать в тонком стволе, вывернувшись из руки. Мальчишка никак не ожидал такого сопротивления, поэтому и держал свое оружие, как душа на руку положит. В результате нож оказался в дереве, издевательски покачиваясь вместе с верхушкой, а сам мальчишка в удивлении смотрел на пустую руку. Свойства дерева его заинтересовали, и он решил его срубить и утащить в свое логово, чтобы там спокойно и не торопясь обследовать. Но вначале ему пришлось помучиться, вытаскивая лезвие из древесины, которая зажала его как в тисках. Нож он с матом и пыхтением все-таки вытащил, но до него еще не дошло все коварство этого деревца. Окончательно понял, с чем он связался, когда стал рубить неподатливый ствол. Нож был тяжелый и острый, но и он спасовал перед неподатливым материалом. Древесина оказалась мелковолокнистой, вязкой и в то же время упругой. Этакий очень жесткий вариант резины. Она никак не желала расходиться на щепки и под ударами всего лишь отколупывалась мелким крупинками. Мальчишка пробовал и резать, что дало эффект еще ниже рубки, и ковырять, что показало, что нож у него хорош, но это никак не пила. Да и будь у него ножовка, он уже был уверен, что у нее быстрей затупятся зубья, чем удастся перепилить это чертово дерево. Короче, после двух часов мучений деревце все также торжествующе возвышалось с легка покоцанным возле комля стволом, а он, поняв всю бесполезность своих усилий сидел рядом и отдыхал. В конце концов он, чисто из принципа, выкопал это упрямое деревце целиком, что обошлось ему в три часа землекопных работ. Так и тащил это дерево, усталый, но гордый своей победой, по лесу до самого жилища. Вот из веток этого дерева, которое он в сердцах обозвал «чертовым деревом», и получились отличные наконечники для стрел. Правда из-за тяжести обработки приходилось их делать по одному в день и то, если выдавалась свободная минута, но дело того стоило, тем более, что и сама древесина оказалась потяжелее, чем, например, тот же дуб. В другое дерево они конечно не втыкались, но живую плоть и защиту из перьев рвали очень даже исправно, а большего ему пока и не надо было. Сам же ствол, кое-как пообломав и посрезав с него ветки, до лучших времен закинул на крышу своей землянки. Со временем придумает как его обработать или появится подходящий инструмент. Раскидываться таким полезным материалом в его положении он посчитал нецелесообразным.

А еще, для полного комплекта, он стал тренироваться в метании ножей, грубую имитацию которых вырезал из той же тяжелой древесины, выбрав ветки потолще. Для этой цели пришлось сплести грубую циновку из травы. Эту хлипкую преграду его подобия ножей протыкали насквозь, но хотя бы не улетали далеко. Так что теперь в свои походы за едой он выходил вооруженным до зубов, хотя и понимал, что все его вооружение не выдерживает никакой критики, ну разве что кроме ножа. Но так было приятно думать, что он может дать хоть какой-нибудь отпор потенциальному агрессору, хотя и не обольщался на этот счет, и даже посмеивался над собой, представляя, как он будет метать в какого-нибудь местного хищника свои деревянные ножи и тупые стрелы. Зверюга точно умрет, от смеха.

В один из выходов за хлебом насущным ему сказочно повезло. Он нашел соль. Причем не какие-нибудь солончаки, а вполне себе нормальное месторождение столь полезного минерала, причем довольно богатое. В тот день он отдалился от места своего жилья очень далеко, даже пришлось одну ночь провести в лесу, что, впрочем, для него было уже делом привычным. Сюда он пришел по следу косульей тропы, когда искал удобное место для установки ловчих петель. Видно косули и другие копытные приходили в этот распадок полизать соль, где она местами выступала на поверхность. Распадок представлял собой небольшую округлую долину, окруженную со всех сторон сопками, покрытых вековечной тайгой. Судя по всему, в незапамятные времена здесь находилось соленое озеро. Потом оно высохло, засыпалось тонким слоем земли, которой хватило только на то, чтобы вырастить на своей поверхности чахлую траву с редким низкорослым кустарником, но скрывшие по собой тонны высокосортной соли.

В тот день он так и не поставил петли, а расчистив место с краю долины, где соль выступала прямо на поверхность, накопал себе килограмм пять. Копал и радовался, ведь теперь можно было не скрипеть попавшей на зубы золой, которую он использовал как суррогатный заменитель соли, а также коптить и вялить рыбу и делать ее запасы, да и многое что еще, не говоря уже о том, что человеческому организму соль просто необходима.

Окружающий мир потихоньку становился другом, а не фактором постоянно ожидаемой опасности. К нему вернулись все, когда-то утерянные в далеком детстве, навыки лесного бытия. Он сам не заметил, как сжился с этой тайгой, стал ее маленькой частью и на подсознательном уровне даже стал считать окружающую его тайгу своими владениями. Какая цивилизация, какие еще люди? Он и думать про них забыл. К черту всех этих людишек с их дрязгами, сплетнями, хамством богатеев и униженной злобностью бедных, с их хапугами-правителями и народом, ищущим на ком сорвать свою безысходность от нищенской жизни. Только сейчас он стал понимать, как же он устал от той жизни, от ее безыдейности и бескультурья и главное, это от того, что выхода из этого бесконечного торжества простой бытовой агрессии, к которой скатился весь смысл жизни, не было и не предвиделось. Нет, он не осуждал своих близких и не очень людей и тем более весь народ. Он и сам таким был, что скрывать. Он просто устал от бессмысленности такой жизни, ведь даже если ты хапнешь весь мир, то с собой на тот свет не утащишь, и это тупое бесконечное рвачество неизвестно для чего и мучила его больше всего. И сейчас, избавившись от своего мира, а вместе с ним и от проблем, с ним связанными, он отдыхал. Он просто отдыхал душой.

Причем только души это и касалось, потому что физически ему давно уже не приходилось так напрягаться. Основное время конечно же занимали тренировки, которыми он занимался исступленно и даже с некоторым фанатизмом. Он всерьез вознамерился достигнуть всего того, чего из-за своей лени, непонимания ситуации и разгульной жизни упустил в той жизни. Если бы не заботы об обустройстве собственного жилища, о пище и просто необходимой разведке окрестностей, он бы занимался круглые сутки. Идея превратить свое тело в боевую машину захватила его целиком. Здесь сказалось его целеустремленность и если в той жизни она была направлена на заботу о собственном бизнесе, испорчена отношениями с людьми, с которыми сама жизнь заставляла поддерживать контакт и разбрасывалась на необходимость улучшения своих бытовых условий, иначе другие люди, а в особенности конкуренты, не поймут и примут его нежелание заниматься этим за слабость, то сейчас ему ничего не мешало полностью отдаться своей страсти. Если бы еще не перерывы на сон и еду и понимание того, что нельзя сразу так напрягать свое хоть и послушное, но все-таки детское тело.

Но повседневные заботы никуда не делись и как-то утром, после традиционной уже тренировки, он выбрался обежать округу насчет поисков подходящего места для коптильни. А что, соли у него было валом, сырье вон бегает и летает тоже в немалом количестве, а к зиме, как не крути, а готовиться надо. А хорошо прокопченное мясо — это все-таки не сырое, и готовить не надо. Да и, чего греха таить, любил он копченное да с травками… Вон с утра уже и туман легкий был, предвестник долгой дождливой осени. А какая в дождь охота? Тем более без ружья, без собаки, с одним дрянным луком. Нет уж, пока стоит погода, надо плотно заняться продуктовыми заготовками, чтобы потом зимой спокойно сидеть в своей землянке, в тепле и уюте, а не наворачивать по лесу круги, отмораживая себе нос и уши. Кстати надо и об одежде подумать. Рубаха и штаны — не вечные, и так за лето поистрепались. Конечно найденные штаны и жилетка в какой-то мере спасали положение, но именно в какой-то мере. Он их, как и шкуру на двери, отбил колотушкой, размял, но еще надо было их как-то ушить. Все-таки они были рассчитаны на взрослого человека, а он просто не дорос еще до таких размеров. Кроме них еще требовалась рубашка и какая-нибудь верхняя одежда, шуба или полушубок, ведь и зимой он не собирался сидеть безвылазно в землянке. Так что охота — это наше все, причем не на зайцев с белками, а на кого-нибудь покрупнее и желательно травоядного. А то хищники навряд ли согласятся отдать свою выращенную непосильным трудом шубу добровольно. А воевать с ними мальчишка еще не рисковал. И да, придется пару вечеров посидеть и повспоминать все, что он знает о выделке шкур и мехов. Вон и звери уже стали переодеваться и менять свой мех на зимний.

Но это все попозже. Вначале надо построить коптильню, а то придет с добычей, а складывать ее некуда. С этой задачей он и направился после завтрака на небольшую прогулку оглядеться и найти подходящую яму. Повезло ему, что в связи с наступлением осени листва стала желтеть, краснеть и частично опадать, что частично оголило окружающий его пейзаж. Это и позволило ему заметить какое-то небольшое строение. Сначала он подумал, что очередная землянка, но малые размеры убедили его в ошибочности этой мысли. Навряд ли человек, даже такой маленький как он, стал жить в срубе размером метр на два, да еще и вкопанный в землю так, что над землей торчало с полметра. Неудивительно, что раньше он не попадался ему на глаза. Если бы не осень, то может и вообще не заметил бы. Строение представляло из себя прямоугольный деревянный колодец, углубленный в землю метра на два. Сверху он закрывался тяжелой крышкой, сколоченной из тяжелых дубовых стволов без единого гвоздя. Бревна соединялись между собой искусно сделанными пазами и выступами, если бы сам не увидел, то ни что не поверил бы, что такое возможно.

Но самое главное ждало его, когда он с помощью рычага с трудом приподнял крышку и то только на столько, чтобы можно было протиснуть вовнутрь. Внутри лежал хозяин всего того богатства, обладателем которого невольно стал мальчишка. Вернее, не хозяин, а только его труп или даже еще вернее — его мумифицированный скелет, плотно обтянутый пергаментом сухой кожи. В сухом воздухе плотно закрытого пространства этой невольной гробницы он хорошо сохранился, во всяком случае падальщики не растащили кости по всем окрестным кустам. По останкам мальчишка определил, что скелет принадлежал уже довольно старому мужчине. Как он умер, зачем залез в это строение и вообще кто он был по жизни? Единственное, что было ясно без всяких догадок, что человек залез в этот сруб, закрылся крышкой, видно выбив бревно из-под нее, и умер. Может был ранен, может заболел чем-то неизлечимым, а может просто срок подошел, сейчас, глядя на оскаленный в последней ухмылке череп, уже ничего не узнать. Судя по останкам смерть произошла по всему года два-три назад. На уж на это следопытских знаний мальчишки не хватило.

Впрочем, все эти вопросы мальчишку совершенно не волновали. Ну умер человек, пусть земля ему будет пухом. Самое главное, что больше всего интересовало мальчишку — это чисто меркантильные вопросы. И на этот счет покойник оказался щедрым. Кто-то может презрительно фыркнуть при виде таких скудных результатов мародерства, но для бедного одинокого мальчишки, закинутого невесть куда и неизвестно — когда, имущество, оставшееся в наследство, а он уже считал себя наследником покойного, тем более, что во владение недвижимости он невольно уже вошел, оказалось на уровне сокровищ Али Бабы. Излишней брезгливостью он не страдал, поэтому искренне обрадовался хорошей рубахе из полотна, кожаным штанам и такой же куртке с мехом наружу. Одежда кое-где местами уже сопрела, мех на куртке вообще слазил клочьями, но главное она была почти целой и, по сравнению с его расползающейся на глазах рубахой, выглядела шикарно. Но главное богатство ждало его, когда он перевернул легкие высохшие останки для удобства освобождения того от одежд. Все равно трупу уже они были не нужны. Под ним он нашел топор, из плохого железа, уже тронутого ржавчиной, но еще очень даже ничего, ножны с какой-то железкой, похожей то ли на длинный нож, то ли на короткую саблю с легкой кривизной лезвия и односторонней заточкой и кожаный мешочек-кошелек с чем-то тяжелым внутри, который он не стал пока открывать. Будет еще время разобраться с находками в спокойной обстановку, с чувством и толком. А пока следовало прибрать все, что плохо лежит. Еще нашелся лук, но он от времени весь рассохся и пришел в полную негодность. Пришлось его выкинуть, но тетиву мальчишка все же забрал. Свитая из тонких полосок и хорошо смазанная чем-то наподобие жира, она была еще очень даже годной. Кожаная, вполне еще крепкая, сгодится и ему, когда он сподобится на то, чтобы сделать себе более-менее настоящий лук. Сапоги, короткие, без каблуков, похожие на чувяки, были великоваты, но их тоже прибрал. Сгодятся, как пример того, как надо шить местную обувь, да и неизвестно, что в будущем может пригодится. Проснувшееся хомячество не давало просто так взять и выкинуть вполне годную вещь. В углу сруба нашелся короткий меховой тулуп или скорее полушубок. Мех правда весь почти облез, но основа была еще хоть куда. Тоже в хозяйстве пригодится. На шее у покойника висел какой-то амулет, вырезанный из кости, но его он трогать не стал. В хозяйстве он ничем ему помочь не мог, а забирать у умершего личную вещь, которая была чем-то ему так дорога, что он повесил ее на шею, мальчишка посчитал лишним. Короче из сруба он выбирался, нагруженный как ломовая лошадь. Хорошо еще до жилища было не так далеко, хотя все равно пришлось делать два захода. А потом пришлось еще раз наведаться к месту упокоения неизвестного благодетеля и прямо там в срубе выкопать могилу и похоронить того уже капитально. Хорошо еще, что от него мало что осталось и копать слишком глубоко не пришлось. Зачем покойнику понадобился этот сруб осталось тайной, сокрытой временем. Может это была ловушкой для дикого зверя, может склад, а может он специально построил для себя место последнего успокоения. Кто теперь скажет?

Время подгоняло его и торопило, пугая то проливными долгим дождями, то утренними заморозками, а однажды даже тонким прозрачным ледком в луже возле речки. Правда это случилось только один раз, но звоночек прозвенел, зима была на подходе. А так стояли теплые, даже жаркие дни, спокойные и медлительные в своем великолепии осеннего красно-золотого убранства разошедшейся осени. Коптильню он все-таки себе выкопал, только в противоположном от найденного сруба направлении. Ничего хитрого. Сколько он коптилен видел и сделал в той своей жизни. Небольшая яма, метр на метр и в метр глубиной, к ней узкий, длиной метров пять ход, заваленный сверху ветками и присыпанный землей и в начале хода обычная печка, слепленная на скорую руку из камней и глины. Оставалось набить яму дичью и запалить печку, накидав потом туда зеленых веток.

Три дня потратил на то, чтобы разобраться с добычей из сруба. Почистил от ржавчины и наточил на камне из речки найденные топор и непонятное оружие, то ли короткую саблю, то ли кривой меч. Отбил заскорузлые от времени кожаные одежды, где надо кое-как подшил, не на приемы ходить, и хорошенько почистил и смазал их животным жиром, который тщательно собирал от всех животных, которых ему удавалось добыть. Зимой этот жир пригодится еще для светильников.

А затем для него началась настоящая страда. Он ставил петли и ловушки, собирал ягоды и грибы, сушил некоторые известные ему травы, заготавливал бересту и дрова, коптил мясо и рыбу. Даже ел через раз, чтобы успеть до холодов сделать как можно больше. Единственное, что осталось неизменным, это тренировки. Их он наоборот даже ужесточил, применяя найденное настоящее оружие из сруба.

На речке у него стояло уже пять вершей, а на найденных звериных тропах были расставлены не только петли, но и даже выкопаны ямы-ловушки. При его росте и силе он не мог рассчитывать на что-то серьезное, но c появлением в его жизни топора увеличились и его возможности. Так из «чертова дерева» он смог с грехом пополам сделать что-то вроде лопаты, больше похожей на широкий кол. Но худо-бедно свои обязанности по взрыхлению земли она выполняла, действуя скорее, как лом. А грунт он потом вытаскивал корзиной, которых сплел с десяток. Вот с помощью этого полулома-недолопаты и двух истрепавшихся корзин он и умудрился выкопать две ямы метра в полтора глубиной. Конечно копал не где попало, а там, где и грунт помягче и корней поменьше, но все равно на них ушла чуть ли не неделя. Для серьезного зверя это была не ловушка, а так — спортивное упражнение по преодолению препятствий, но для кого-нибудь, типа молодого кабанчика или детеныша лесного оленя, вполне себе непреодолимая преграда. На большее он и сам не рассчитывал. И ведь в одну, хорошо замаскированную ловушку попался-таки молодой кабанчик. О том, что его старания не пропали даром, мальчишка узнал еще издали, когда в очередном походе проверял свои ловушки. Хрюканье и повизгивание семейства кабанов разносилось далеко за пределы поляны, где у него была вырыта яма. Вокруг самой поляны располагалась дубовая роща, сейчас усеянная осенним урожаем желудей. На них он и рассчитывал, копая здесь свою ловушку и оказался прав. Папа свинского семейства, здоровенный кабан-секач в окружении своего гарема свиней озадаченно похрюкивая вертелись вокруг ямы. Они никак не могли понять, зачем туда забрался их молодой сородич и теперь панически визжит, но сам не вылазит. А все было достаточно просто, на дне ямы торчал остро заточенный кол. Мальчишке пришлось срочно, пока на шум не сбежались другие хищники, разводить костер и горящими головнями прогонять свинскую банду прочь.

В другую ловушку тоже кто-то провалился, но кто это был, осталось тайной. На память о себе неизвестный посетитель оставил только развороченную, с осыпавшими краями яму и выдернутый и переломанный, со следами крови, кол. И еще на мягкой земле были следы когтей, при виде которых мальчишка поблагодарил судьбу, что он появился здесь после того, как убрался разозленный гость. Судя по отпечаткам, одного такого коготка хватило бы, чтобы навсегда перечеркнуть юную человеческую жизнь. То ли неизвестный зверь сам испробовал остроту кола, то ли воспользовался жертвой, приготовленную ему неизвестным благодетелем, мальчишка так и не узнал. Очень жить хотелось, а идти по следу неизвестного хищника — это отнюдь не средство ее продлить.

Так потихоньку, незаметно прошла золотая осень. Зелень лесов постепенно сменялась разноцветьем менявших свой окрас кустарников и деревьев. В прозрачном тихом воздухе ясно было видно, как различные оттенки зеленого сменялись на буйство красок, от различных оттенков желтого берез и осин до темно-коричневого колера дубов, перемежаемых сочными мазками ярко-красного клена.

Хотя кое-где еще встречались островки мрачноватого темно-зеленого цвета, но это были рощи кедра или пихты, которым было наплевать на смену времен года. Земля покрылась многоцветным ковров опавших листьев, которые с тихим шелестом шуршали под ногами. Хорошо еще, что, имея лук, можно было не подкрадываться к дичи вплотную. Впрочем, с охотой и так проблем не было. Зверье, озабоченное подготовкой к сезону дождей и последующей зиме, почти не обращало внимания на маленького хитрого хищника, коим стал Ольт. Ну убьет он пару-другую птичек, ну завалит раз в месяц косулю — от природы не убудет. Жить всем надо. А какой ущерб может нанести один мелкое, пусть даже кровожадное и хитроумное, но слабое существо, которые даже не имеют своей шкуры и вынуждены одеваться в чужие? При местном изобилии лесной живности это был даже не вопрос. Тайга щедро питала лесных обитателей от щедрот своих, не размениваясь на мелочи вроде подсчета, кто сколько съел. Правда приходилось учитывать, что, участвуя в местном круговороте жизни, он и сам в любой момент мог стать жертвой. Ну на то и тайга — закон, медведь — хозяин. И коли не уберегся от когтей и клыков, так кто тебе — судья?