Глава 16

Дорогу Ольтовы попутчики запомнили хорошо, что неудивительно для людей всю жизнь проведших в лесу. Ему даже не пришлось ничего корректировать и лезть с ненужными советами. Уже через сутки выехали на общий тракт и уже по нему направились напрямую в город, замаскировав свой след после выезда на дорогу. Едут себе крестьяне на базар в город и пусть едут, кому интересно. Единственное, что упрятали соль под слоем пустых мешков. Рисоваться с таким грузом никому не хотелось. Привычность и скукота окружающего пейзажа вынуждала делать хоть что-то, чтобы не заснуть на ходу. Но единственным развлечением, доступным в такой обстановке была беседа. Пользуясь этим, Ольт продолжил вчерашний разговор:

— Брано, а тебя почему все зовут по первому имени. У тебя что, второго нет? Не заслужил?

Тот смущенно хмыкнул, почесал затылок, а мальчишки заулыбались, хотя во всю старались это скрыть.

— Ну почему же, есть имя.

— И какое? Ну чего ты ломаешься, все равно узнаю, в деревне спрошу.

— Ну Хомяк. Еще по малолетству получил, когда все в дом тащил.

— О как. Мда, народ не обманешь. А чего стесняешься, хорошее имя. Только я бы добавил еще одно прозвище. — старик в душе мальчишки недовольно цыкнул, но детство уже во всю поперло из Ольта.

— Что добавил? И так все смеются, как услышат. Не говорят, но я-то вижу — про себя думают: жадина, все гребет и гребет. А я разве для себя? Сами же потом и получают. И благодарят.

— Не переживай. Это люди по-доброму. А то так и называли бы Хомяком, а не Брано. Не забывай только, когда нужно, раздавать нахапанное и народ к тебе потянется. И вообще, это надо смелость иметь, мужество и мозги, чтобы что-то загрести и при этом тебя еще и благодарят. Я бы тебя назвал не просто Хомяк, но Боевой Хомяк. Звучит?

Вопреки ожиданиям Ольта никто из путников не засмеялся. Навряд ли они слышали шутки про боевых хомячков, а мальчишка внутренне бил себя по щекам, ну куда он опять лезет со своими шутками, понятными только тем, кто родился на Земле? Опять из него лезет этот тупой детский юмор. Все, решил он, больше никаких топорных шуток, в конце концов ему уже больше восьмидесяти лет, не пора ли браться за ум?

— Хм, Боевой Хомяк говоришь… Боевой… Хомяк… А разве такие бывают?

— О, еще как бывают! Мне учитель рассказывал, что нет ничего страшнее хомяка, впавшего в ярость. У них там на его родине даже бои устраивают между хомячками. — надо было как-то выкручиваться из положения, да и не заслуживал Брано насмешки, которая подразумевалась под такой кличкой.

— Бои — говоришь. А что, мне нравится. Только говорить долго.

— А мы сократим и будем звать просто: Бойхом. Как тебе?

— Да, помазал ты мне душу маслицем. Да только…Кроме тебя так никто не узнает…

— Как это никто? — Возмутился Ольт. — Мужики, слышали? Как думаете, годится нашему уважаемому правой руке старосты имя «Боевой Хомяк»?

— Да чего уж там. Боевой он — это точно, это у него не отнимешь. Вообще ничего не отнимешь. Глотку любому перегрызет… за медяк… Как хомяк. — одобрительно проворчал Вьюн.

Малолетние «мужики» только истово закивали головами. Брано почесал затылок, любили крестьяне этот жест, не зная то ли обидеться, то ли возгордиться столь двусмысленным комплиментом.

— Все, Брано. Отныне ты Боевой Хомяк. Брано Бойхом! Звучит гордо. А мы, все кто здесь, перед всей деревней подтвердим и расскажем. — облегченно выдохнул Ольт.

Удивительно, но ему было стыдно — мальчишка с грязной рожей и шутки такие же. Местный народ был до того наивен и доверчив, что шутить над ними было даже не интересно. Шутки и насмешки его мира принимались за чистую монету и юмор положения просто не доходил до их девственно чистых мозгов. А тут еще он со своими примитивными детсадовскими приколами. Ольт в очередной, уже в который раз, раз зарекся шутить с местными и по приезду в деревню надо будет обязательно придумать и рассказать красочную историю про боевых хомяков, живущих в далекой стране за морем.

Все эти перепады своего настроения он скидывал на слияние своего взрослого, даже можно сказать, старческого мозга, со всеми принадлежащими ему мудростью и опытом, и детского тела с присущими ему гормонами и желаниями. Так сказать — переходной период наоборот, со всеми сопутствующими ему взбрыками и дикими желаниями. И он, несмотря на всю мудрость и сдержанность, выработанные долгими нелегкими годами жизни, чувствовал себя иногда миной со взведенным часовым механизмом — вот-вот рванет, но, когда — неизвестно. Детский организм оказался таким, мягко говоря непредсказуемым, что он и сам не знал, что от него ожидать в следующую секунду. И ничего он с этим не мог сделать. И как-то придется это пережить, одна надежда, что такое состояние само пройдет со временем, как свинка или корь. Он со с некоторым страхом ожидал, когда насупит пубертатный период. Вот тогда придется помучаться, если вспомнить себя в то далекое время, когда был в подростковом возрасте. Одна надежда, что организм к тому времени придет в полное согласие с самим собой и он сможет уже без всяких срывов командовать своим телом.

Так за разговорами, важными и не очень, они и провели весь путь до самого города. Знакомая площадка для стоянки крестьянских обозов с выбитой до состояния голой земли травой встретила их привычным гомоном крестьянских сборов с других деревень. Графство было большое и деревень, несмотря на усердие северян в войне в уничтожении эданцев, не очень сказалось на их количестве. Еще бы, война закончилась больше пятнадцати лет назад, и, хотя мужчин старшего возраста было маловато, но уже подросла молодая поросль. Хотя в общем, конечно, число населения сократилось, но, если в деревне оставалась хотя бы три семьи, деревня считалась живой. Поэтому и сборы были самые разные: от одной до трех-четырех телег от деревни. А если учесть, что частенько крестьяне объединялись в обозы, чтобы обезопасить себя от лихих людей, то такой сбор мог достигать и десяти-пятнадцати телег. Обычно это были крестьяне из одного баронства.

Сейчас на площадке сгрудились сразу три сбора. Один из богатого селения, состоящий из пяти повозок, которые приехали уже давно, успели сделать почти все свои дела и собирались послезавтра уезжать, и два сборных из разных деревень двух разных баронств, по восемь и десять телег соответственно.

Прибытие еще одной повозки не осталось незамеченным. Приветственные крики неслись со всех сторон. Оказалось, что их, уже Боевой, Хомяк личность довольно известная. Впрочем, и не удивительно — все-таки был старостой не самой маленькой деревни. Да и сами крестьяне куда-то ведь выдавали замуж своих невест и естественно и приводили к себе тоже. Так что все друг друга, хоть и по наслышке, но знали, а многие приходились и родственниками. Брано, оказавшись в знакомой и, судя по всему так нравящейся ему, среде весело отвечал, но от приглашений присоединиться отказывался и свой лагерь они устроили обособлено от других. Слишком специфический у них был товар и светить его никому не хотелось.

Пока Брано и мальчишки устраивали лагерь, Ольт с Вьюном решили навестить Бенкаса. Время до наступления ночи еще было. Заодно Ольт хотел посмотреть на площадку, где торговали людьми. Именно людьми, не хотелось ему, выросшему в другой реальности, увидеть сейчас настоящих рабов. Не то, чтобы он не признавал рабства, что греха таить — были в его жизни и такие сюжеты, когда он видел и не такое, но для него, выросшего в другом мире и в другое время, при совсем другом строе, слово «раб» означало что-то поникшее и безвольное, не годное ни на что, кроме тупого труда и угождения вышестоящим, причем принявшие такое положение дел добровольно. Встречались ему по жизни подобные людишки, чего он никак не мог не понять, не принять. А ему нужны были свободные, видящие и желающие свою выгоду, люди и естественно не смирившиеся со своим положением, а стремящиеся всеми силами к свободе. Впрочем, Ольт не собирался давать свободу просто так, свободу надо было еще заслужить. Вот такой он был меркантильный, да и сами местные его бы не поняли, вздумай он раздавать свободу направо и налево.

Но вначале пришлось пройти по торговым рядам. Надо было прицениться к кой-каким товарам, а главное — к соли. Прошлись, посмотрели, оценили. Теперь пришла пора проведать и менялу. Бенкас был в своей лавке и обслуживал какого-то крестьянина, который обменивал большую серебряную «корону», так называемый «дильт», который равнялся десяти обыкновенным серебрушкам или одной десятой золотого, сбереженную видно еще с времен последнего короля Мальта, на медную мелочь. По крестьянским меркам такая монета была очень крупной по номиналу. Крестьянин торговался за каждую медяшку, а меняла, видно со скуки, лениво с ним торговался. Завидев новых посетителей, он тут же выпроводил крестьянина, без споров, не торгуясь, насыпав тому полную ладонь запрошенных медяков. Его радостная улыбка говорила без всяких слов, как он рад новым гостям. Обалдевший от такой щедрости крестьянин тут же удалился без лишних слов, пока торговец не опомнился. Но тому уже было не до него. Ну а как же, пришли крупные клиенты, а значит будут обсуждаться дела не чета серебряной «короне». За спиной пришедших людей незримой тенью маячило золото.

Говорить с купцом Ольт решил доверить Вьюну, а сам стоял за его плечом, отыгрывая свою роль обыкновенного крестьянского паренька.

— Мир вам, уважаемый Бенкас.

— О! Кого я вижу! И вам мир. Как здоровье уважаемых Крильта и Карно? Надеюсь с ними все хорошо?

— Да, с ними все хорошо, передавали вам большой привет. Но дел у них много, заняты очень, вот нас прислали.

— Конечно, конечно… Такие большие люди. Я понимаю и сочувствую. Но если вы опять ко мне обратились, значит у вас ко мне дело?

— Вы ужасно догадливы, уважаемый Бенкас. У нас тут есть кое-какой товар. Хотелось бы без лишнего шума сдать сразу все оптом человеку, который не будет кричать о нем на каждом углу.

— Понятно, понятно… А что за товар, если не секрет?

— О, ну какой секрет может быть от вас. Соль у нас.

— Соль!? Хороший товар. И если вы пришли ко мне, то у вас ее наверно много? Боюсь даже спрашивать — сколько. — Бенкас уже наученный горьким опытом, осторожничал. — Дильтов пять или даже может десять?

Дильт — это было не только название серебряной монетки, но и мера веса, применяемая при взвешивании больших объемов товара. Если остальные слова, обозначающие вес, Ольт автоматически переводил в привычные земные, находя им аналоги, и про себя так и называл их килограммами и граммами, так как они не очень отличались по своей массе от местных, то дильту альтернативы не нашлось. Так как он соответствовал примерно десяти килограммам. Ближайшим аналогом с натяжкой можно было бы назвать пуд, но Ольт боялся, что как-нибудь забудется и посчитает по земному, а ошибка могла дорого обойтись. Все-таки между десятком килограмм и пудом разница очень значительная. Шесть килограмм — это тебе не баран чихнул. Поэтому ему легче было принять новую меру веса и запомнить ее название, чем каждый раз помнить, чем земной пуд отличался бы от местного.

— Ну что вы, уважаемый. Разве Карно стал бы мелочиться и беспокоить вас из-за такой мелочи… — Вьюн помолчал, нагнетая интригу. — Примерно тридцать и еще пять дильтов. Чтобы сказать точнее, то надо взвесить, но хотелось бы сначала определиться с ценой. — Вьюн специально напомнил о Карно, чтобы меняла помнил, от чьего лица разговаривают продавцы столь редкого и дефицитного товара.

Впрочем, Бенкас, немножко огорошенный таким большим объемом соли, был человеком умным и не собирался обманывать столь выгодного клиента. Попавшись на мелочи, можно было потерять гораздо больше, а слово купца стоила не меньше, чем честь воина, а временами и гораздо больше. Он задумался:

— Вот оно что. Сейчас я не могу сказать о цене, надо смотреть на товар.

— Хорошо. Но тогда мы придем завтра с утречка. Ждите нас и готовьте денежки, — будто невзначай положил руку на рукоять ножа Вьюн и намекнул, — товар чистый и никто не сможет предъявить на него права. Да и некому.

И ведь не соврал ни слова. Что там подумал торговец, сколько трупов записал на их счет, то неизвестно, но голос его стал вообще медовым:

— О, конечно, я в этом и не сомневался. Знаю вас как людей честных и держащих свое слово. Значит завтра с утра жду вас с товаром. И подъезжайте не к лавке, а сразу к дому, как в прошлый раз. Ни к чему лишние глаза при наших делах. Бенкас выделил слово «наших» голосом, как бы подтверждая, что он теперь их сообщник и всем своим видом показывая общность их интересов. Вьюн кивнул, и лесовики вышли из лавки.

Дальше их путь лежал на невольничий рынок. Он представлял из себя огороженный по окружности редким деревянным частоколом участок земли метров пятнадцати в поперечнике. За частоколом сидели и лежали люди — мужчины и женщины различного возраста. Кто-то из них собирался в небольшие кампании по три-четыре человека, кто-то сидел один, вперив тоскливый взгляд за ограду. По внешнему виду было видно, что это такие же крестьяне, как и проходящие мимо загона люди. Большого наплыва покупателей не наблюдалось. Скорее наоборот, прохожие старались быстрее проскочить мимо и старательно отводили, и прятали взгляд. Смотреть на людское горе как-то никому не хотелось, ведь большинство из них были такие же крестьяне и могли оказаться там же.

У открытого входа, перегороженного просто толстой веревкой, лениво стояли два стражника-северянина. Еще восемь сидело в отдалении и резались в какую-то азартную игру. За ними со скукой наблюдал какой-то графский чиновник. Его принадлежность к графской службе определялась по цвету двух лент, нашитых на рукавах у плеч. Цвета графа были белый и красный. Такие же цвета были и у стражников, только в виде нашитых на груди белых пятиугольниках, в которые был вписан красный круг.

Вьюн с Ольтом встали в отдаление и, чтобы не привлекать к себе внимания, сделали вид, что заняты осмотром товара, переходя от лавки к лавке, но не уходя далеко. Опытный и повидавший виды лазутчик просвещал дикого лесного паренька насчет реалий нелегкой нынешней жизни. Северяне, завоевав Эдатрон, решили, что война закончена и настала пора из безжалостных захватчиков превратиться в рачительных хозяев. Были оглашены несколько законов, в которых запрещалось убивать земледельцев просто из прихоти новых хозяев, насильно, без суда и следствия захватывать в рабы свободных граждан, а для новых подданных обязанность платить налог в размере десятой доли от дохода, что давало им право называться добропорядочным подданным Северного Союза и еще несколько подобных указов. Закон был до того расплывчат, что когда крестьяне начинали возмущаться, что с них берут гораздо больше десятой части, то бароны назидательно поднимали палец: десятая часть Совету Вождей, в законе есть? Есть. Десятая часть наместнику провинции. Есть закон? Есть. Графу надо? А как же, тоже власть. Ну а барону сам бог велел, все-таки непосредственное начальство. Наивные крестьяне-то по простоте душевной думали, что десятая часть пойдет на все вместе, а оказалось, по мнению местной власти, каждой должностной морде по отдельности. И попробуй что-нибудь возразить, дружинники баронов быстро объяснят, в чем ты неправ. Про придуманные недоимки и дополнительные налоги на войну, на день рождения какого-нибудь члена Совета Вождей или еще на что-нибудь, на что так богата фантазия мытарей вообще и говорить не стоит. И это только то, что касалось налогов.

А куча иных запрещающих и указывающих законов, по которым любого из свободных землепашцев могли сделать бесправным рабом, и из которых главным был запрет на ношение и тем более использование оружие. За нарушение северяне, не очень заморачиваясь разнообразием назначили одно наказание — смерть. Единственное на что хватило их фантазии, это то, что за различные нарушения следовали и различные способы казни. Например, за воровство у благородного следовала смерть от повешения, а за ношение оружия или бунт — смерть от топора, вследствие отрубания оным головы нарушителя. Впрочем, северных завоевателей не очень-то сдерживали ими самими установленные законы и обойти их не составляло для них особого труда. Тем более, что они быстро поняли, что простое убийство не приносит ничего, кроме морального удовлетворения и мимолетного удовольствия, но если отдать провинившегося на графский суд, то можно неплохо заработать, чем они и пользовались. А ведь существовала еще и каторга, где тоже требовались работники.

Причем военные вожди северян быстро разобралась в иерархии побежденной аристократии Эдатрона и быстро перекрасились в баронов и графов. Гораздо приятнее чувствовать господином с каким-никаким титулом, а не грязным главарем дикого племени, одетого в плохо выделанную кожу. Вояки, из тех, кто умел вовремя лизнуть властную руку, вошли в дружины новоявленных господ, а основная масса завоевателей, состоящая из простых бедняков, быстро влилась в такую же бедноту из местных. Победив такую страну как Эдатрон, что вряд ли удалось бы северянам, если б не разобщенность и желание власти у герцогов и графов, и вкусив все прелести титулов и потомственной власти, завоеватели переняли и все их слабости. Цивилизация, проиграв войну варварам, победила их исторически, ассимилировав с помощью лести, денег и более изощренного подхода к тому, что называется превосходством, которое давали иерархия и титулы.

Политика двойных стандартов, знакомая Ольту по его миру, отлично действовала и здесь. И хотя миры были разные, но люди, что там, что здесь оставались одними и теми же с такими же страстями, горем или счастьем. И с таким же успехом, по таким же поводам и такими же методами убивали, брали в рабство и заставляли работать на себя. Разве что немного менялись инструменты воздействия, с учетом того, что вокруг царило махровое средневековье. Так, например, чтобы закабалить крестьянина, достаточно было подкинуть ему не пачку «зеленых» или незарегистрированный ствол, а ржавый меч или какую-нибудь безделушку, в которой владетель «узнает» свою любимую вещь. А чаще просто объявляли, что очередная жертва баронского произвола не смогла уплатить какой-нибудь налог. А потом следовал скорый и «справедливый» суд у графа, после которого «должника» продавали в рабство, частенько вместе с семьей, на графском же торжище. Причем это здесь стыдливо называлось возмещением убытков. После этого граф с баронами делили полученный барыш и все, кроме разумеется проданного в рабство, были довольны. Так что в загоне для рабов были в основном обыкновенные крестьяне, барону которых просто понадобились деньги. Ну и графскому управляющему шел свой процент.

Ольт внимательно осмотрел все будущих рабов и каторжников, которые в скорости будут выставлены на продажу, и пришел к выводу, что среди них нет явных лихих людей. Правда двое мужиков внушали определенные опасения, так как держались по одиночке, обособленно, и не примыкали ни к какой группе. Одеты они были хоть и потрепанно, но аккуратно и выглядели совсем не так, как недоброй памяти разбойники Крильта. Непонятные люди. Насмотревшись на узников и наслушавшись Вьюна, который комментировал увиденное, Ольт решил, что узнал все, что нужно и можно уходить. По пути прикупили немного продуктов на ужин и вернулись к своей телеге. Брано с мальчишками уже обустроили стоянку и даже разожгли костер и поставили на него их походный котел с водой. Так что за приготовлением ужина дело не стало.

Утром, когда они подъехали к подворью Бенкаса их уже ждали. Слуга, видно предупрежденный купцом тут же открыл ворота, только завидев их телегу. Мальчишки остались у груза, а взрослые в сопровождении Ольта вошли в избу. Хозяйка уже подала на стол отвар и заедки, а сам хозяин встретил их, как дорогих гостей на пороге своего жилища. После традиционных приветствий вся кампания уселась за стол. Видно было, что Бенкаса гложет нетерпение, но он терпеливо выдерживал положенную паузу. Важно попили отвар, попробовали мед в сотах, похвалили хозяйку за расторопность и наконец, проведя весь положенный ритуал, перешли к делу.

Первым делом конечно осмотрели сам товар, затем перешли к расчетам. На рынке соль была по одному серебряному «быку» за меру веса, равную примерно ста граммам. После недолгих подсчетов вывели общую цену в семьдесят золотых «быков» за весь груз. Конечно никто такую цену платить не собирался. Во-первых, это была розничная цена, во-вторых не весь товар был кондиционным, и Бенкас не собирался платить такие деньги за соль вперемешку с землей, ну и никто не отменял оптовую скидку. Спорили в основном Бенкас с Брано. Эти двое нашли друг друга и торговались с самозабвением, получая удовольствие от самого процесса. Торги затягивались и Брано решил пойти с козырей. Заместитель старосты Карновки согласился, что несколько мешков с солью несколько не соответствуют эталону, грязноват товар, что и говорить, но пусть уважаемый Бенкас попробует товар на вкус. Кусок соли, предложенный им на пробу, был белоснежно белого цвета и совсем не походил на привозимую с побережья сероватую массу. А вкус! Купец был в восхищении, он был покорен чистейшим вкусом без горечи, промытым всеми дождями и продутым всеми ветрами, продуктом соляных копей. Но купец он и в Африке — купец и торги разгорелись с новой силой. Только теперь торговались не за чистую соль, ту Бекас брал безо всяких споров, он хотел хоть что-то скинуть на грязной соли.

Ольт с внимательно наблюдал за торгом. Ему, привыкшему к тому, что все уже давно взвешено и подсчитано и на товар налеплен ярлычок с ценой, было жутко интересно все, что он видел. Одобрительно улыбался, слушая как двое пройдох с фантазией спорят и ругаются, причем как-то обходя подводные камни и умудряясь не скатиться к оскорблениям друг друга, артистично заламывают руки и кидают шапки об стол, горячо вскакивают из-за стола, размахивая руками… Ольт, к старости уже подзабывший что такое премьеры в областном драмтеатре и просмотры нового блокбастера в кинотеатре, получил истинное наслаждение разыгравшимся перед глазами театром двух актеров. Но время, к сожалению, было дорого и он подмигнул Вьюну. Цены с ним были обговорены еще когда шли от загона с рабами. Тот, с видом пресыщенного зрителя, которому уже надоел старый избитый сюжет не раз виденной драмы, сказал тихим, но внушающим уважение голосом:

— Уважаемые, Карно сказал, что его устроит пятнадцатипроцентная скидка при первой сделке. Пусть Бенкас оценит всю выгоду работы с нами. В последующем скидка будет десять процентов, но и товар будет отборный.

— Так это не последняя сделка!? — вскричал возбужденный купец. — Что же ты тут мне голову морочишь? О, Единый, ну конечно я согласен! Да если бы я сразу знал, что будут еще поставки… А кстати много у вас еще товару, а то надо наладить и проверить свои связи в других городах?

Брано, сам узнавший об этом только сейчас, не растерялся, а, будто так и было задумано, с многозначительным видом надулся:

— Должен же я был кое-что проверить. А товару будет столько — сколько надо. Только заранее предупреждай, а то ведь нам тоже его еще заказать надо. Насчет связи подумаем и сегодня вечером скажем. А пока принимай товар и расчет не помешал бы.

— Да, да… Конечно. — Бенкас уже подсчитывал в уме будущую прибыль, и картина получалась столь радужная, что он предвкушающее потирал руки.

— И еще одно, уважаемый Бенкас. Нам нужны люди и что бы среди них обязательно был кузнец. Ты бы узнал, что за рабы нынче на продажу в загоне. Что умеют, каким ремеслом владеют, откуда, за что… Все что можно, не нам тебя учить. На посредничестве тоже можешь заработать. — опять взял в свои руки нить разговора Вьюн.

Бенкас неожиданно посерьезнел. И куда только делся пронырливый расчетливый делец.

— Узнаю. Распорядитель там мой знакомый, жаба северная. За медяк удавится. Но зато все знает насчет рабов. Сегодня же все узнаю, но готовьтесь хорошо раскошелиться. А мне ничего не надо, может крестьянам лучше будет, если попадут к своему брату-эданцу, а не какому-нибудь северному барону.

— Договорились. Значит, до вечера все узнаешь? Ну вот и хорошо. Давай товар раскидаем и сам понимаешь, про то откуда он и кто продавец — то тайна. Сам видел, товар не с побережья. А то у Карно рука тяжелая и быстрая, сам Крильт с ним считается. — на всякий случай подстраховался Вьюн.

— Мог бы и не говорить. — состроил обиженную мину купец.

Слуги Бенкаса уже притащили примитивные весы, обыкновенную перекладину на цепи, и подвесили ее в воротах склада. На концах перекладины висели две корзины в одну из которых укладывали камни, уже калиброванные по одному дильту каждый. В другую ложили по мешку с солью. После тщательного взвешивания получилось триста шестьдесят два килограмма или тридцать шесть дильтов с небольшим. Для ровного счета два килограмма оставили себе, пригодится для розничной торговли. Сумма все равно получалась огромная по местным меркам. Вздыхая и охая Бенкас потянулся за кошельком, но Вьюн его остановил:

— Пусть пока деньги побудут у тебя. Сегодня поговоришь с человеком графа у рабского загона, может получиться сунуть ему заклад, чтобы люди не ушли куда-нибудь налево. Отдашь ему, но торгуйся как за свои. Нечего ему привыкать к сладкой жизни. Намекни, что это не последняя сделка. Потом подсчитаем, что кому сколько должен.

— Понял. Не переживай, дешевле, чем я никто не сторгуется. Уж я постараюсь.

— Ну вот и хорошо. Прощевай пока, до вечера.

— До вечера.

Довольные друг другом торговые партнеры расстались. До обеда еще оставалось время, и лесовики решили прогуляться по базару. Оставив телегу и лошадей у коновязи, где останавливались одинокие телеги и всадники, сами пошли по торговым рядам.

Ольту с мужиками было не очень интересно смотреть на товары, они больше беседовали с людьми, зато мальчишки оторвались по полной. Когда еще увидишь все разнообразие того, чем богат лесной край. Им странно было видеть, как люди платят за те же ягоды или лесные орехи. Лес же рядом. Вот такие лесные дикари, для которых деньги были не просто роскошью, а величиной недосягаемой и в глухих таежных деревушках они знали и привыкли только к натуральному обмену. Имеющий в загашнике с десяток медных монет считался уже человеком зажиточным, а если в поясе была зажилена серебрушка, то это вообще было «ох» и «ах». Для них и так каждый выезд на базар был праздником, который случался даже не каждый год, а тут еще вдруг в поясе появились монетки. И если Серьга уже вполне освоился и вел себя как базарный завсегдатай, то Кольт ходил, разинув рот. Но ему это было простительно, в последний раз он был на рынке три года назад. Собственно, только ради него и ходили по торговым рядам. Потратив немного соли, выменяли ему новую одежду и нож, который он тут же нацепил на пояс, а старый сбегал и спрятал в телеге. Пройдясь до самого конца, развернулись и пошли обратно.

Ничего нового не появилось, если не считать фигуры сапожника. Раньше его точно не было, уж такую заметную фигуру грех было не заметить. Худой и длинный, сутулый, видно для того, чтобы скрыть свой немалый рост, с резким, будто вырубленным нескольким взмахами топора, лицом, на котором выделялся длинный крючковатый нос, он сидел на чурбачке и помахивал костяным шилом, протыкая дыры в кожаной заготовке под сапог. Здесь сапоги не тачали, здесь их шили, наподобие чувяков. Плотно облегающие ногу, как чулки, из мягкой кожи, без деления на правый-левый и без каблуков, их и одевали как чулки, предварительно напялив на ногу что-то наподобие гольфов. Честно говоря, Ольт уже привык к такой обуви, но все-таки мечтал о нормальных сапогах с толстой подошвой, через которую не чувствуется каждый камешек или сучок на дороге, с нормальным каблуком и широким голенищем, чтобы можно было навернуть портянки и еще держать там пару засапожников. Увидев сапожника, он сразу вспомнил о своей мечте и подошел к мастеру шила и дратвы. Клиентов не было, поэтому тот сразу обратил внимание на незнакомого мальчишку:

— Что, малой, интересно? Может тоже хочешь сапожником стать?

— Да нет, благодарю. А вот заказать новую обувь хочется. Да только навряд ли ты сможешь сшить такую.

— Ха, откуда ты такой красивый явился? Да я уже шил сапоги, когда ты титьку мамкину сосал! Тебе ли знать, что я могу, а что нет. Да ты знаешь каким людям я обувку шил?

— Например, герцогу Крайвенскому… — тихо проговорил подошедший Вьюн, глядя в глаза сапожнику.

— Какому еще… Ханто!? — так же тихо воскликнул мастер и быстро зыркнул глазами по сторонам. — Единый меня забери, Ханто! Живой.

— Тихо, Оглобля. Мы сейчас уйдем, а ты пережди с часик. Знаешь, где стоянка для сборов? Буду там ждать. — Вьюн незаметно оглянулся и во весь голос добавил. — И сапоги у тебя никудышные. Пойдем отсюда, поищем еще.

Ольт уже понял, что они, судя по всему, встретили старого приятеля Вьюна, знакомство с которым тот не хочет афишировать. Поэтому он хлопнул по плечам мальчишек, которые еще ничего не поняли и порывались задержаться. Уж очень им было интересно поговорить с человеком, который шил сапоги самому герцогу Крайвенскому. Ведь раньше, до завоевания, их провинция так и называлась — Крайвенской, впрочем, как и сейчас.

— И правда, ребята. Пора бы уже и обед готовить. Время-то подходит.

Тут и Брано, тоже что-то понявший, добавил свои пять копеек, щедро раздавая мальчишкам подзатыльники, что бы они меньше думали и забыли про сапожника.

— Давай, давай лентяи. Правильно Ольт говорит. Кольт, давай за лошадьми, а ты Серьга найди дрова. Быстро, быстро. Все знают, где собираемся? А мы пока продуты еще прикупим.

Все лесовики быстро разбрелись в разные стороны. Брано с Вьюном купили хороший кусок кабанятины, которое здесь было удивительно дешево, а Ольт, как обычно, прикупил про запас специй, которых, как он считал, никогда не бывает много. Собрались вместе спустя некоторое время уже на стоянке. Кольт распрягал лошадей, а Серьга разводил костер. Кашеварить Ольт решил сам, тем более, что продукты на обед выбирал тоже он, имея в виду определенное блюдо. А имел он самый обыкновенный гуляш. Запряг себе в помощники мальчишек, заставив их чистить картошку. Сам принялся за мясо. Брано в это время сходил за водой, которую принес в кожаном бурдюке и стал ополаскивать посуду от дорожной пыли. Все, кроме Вьюна были заняты. Лишь он один вглядывался в проходящих, стараясь делать это незаметно, при этом нервничая, как молодая девушка на первом свидании. Ольт не понимал такого волнения, но ничего не спрашивал. Надо будет — сам расскажет. Когда гуляш был почти готов, наконец среди торговых рядов показалась долговязая фигура. Сапожник шел развинченной походкой усталого человека, загребая землю ногами. Если бы Ольт сам не видел, как тот сидел и ничего не делал кроме размахивания шилом, то сейчас, глядя на него можно было подумать, что он целый день ворочал тяжелые камни. Интересная походка, а может он просто больной? Тем временем сапожник добрел до ихнего костра и поприветствовал:

— Мир вам. Всем здравствовать. Пусть Единый всегда пошлет вам кусок хлеба и глоток воды.

— И тебе мир, прохожий. — ответил Ольт. — Кроме куска хлеба и воды Единый сегодня послал нам отличный наваристый гуляш и к нему кружку спотыкача. Садись и ты с нами.

Если сапожник и удивился такой наглости, что какой-то малец отвечает, когда есть старшие, то не подал вида, а подошел к Вьюну. Они внимательно посмотрели друг другу в глаза и сдержанно обнялись, похлопав один другого по плечам. И только два слова промелькнули между ними:

— Вьюн…

— Оглобля…

И столько чувства было в этих словах, что Ольт сразу понял — эти двое знакомы уже не один год и связывает их не просто знакомство, а настоящая крепкая мужская дружба иди общие переживания. Видимо раскидала их судьбинушка, давно и надолго, по разным краям и никак они не ожидали встретить друг друга. Теперь Ольту стали понятны переживания Вьюна. Видно было, что им хочется переговорить, а может что-то и вспомнить общее, но опасаются окружающих и сдерживают себя. Поэтому Ольт не стал тянуть и быстро набрал в чашки по порции гуляша, раздал по куску хлеба, и глазами указал Вьюну с его знакомцем на телегу, которая стояла в разумном отдалении. Отличное место для приватного разговора, всех и все видно, а сами улегшись в телегу могут не опасаться, что их увидят и говорить можно, не опасаясь подслушивания. Как они там при этом будут есть Ольта не волновало, мужики взрослые, разберутся как-нибудь. Сам с Брано и мальчишками устроился у костра. Гуляш, как и все блюда у него, получился изумительно вкусный. Мальчишки, хотя в последнее время и забыли, что такое голод, но к вкусной пище, когда в котел кидают не просто продукты, лишь бы не было бы сырым, а делают блюдо, не жалея специй и даже элементарной соли, еще не привыкли к хорошему, поэтому наворачивали так, что за ушами трещало. Естественно, что они первыми и покончили со своими порциями и немного смущаясь протянули свои чашки за добавкой. Ольту всегда нравилось, когда отдавали должное его стряпне, да и сам стал, как когда-то в той молодости, любителем вкусно поесть, поэтому всегда готовил с запасом. Вот и сейчас пригодилось, то, что наварил он чуть ли не с верхом. Они доедали уже по второй порции, когда от телеги к ним подошли Вьюн со своим знакомым.

— Я вас толком не познакомил. Исправляю свою ошибку. Это — Свельт Оглобля, мой старый товарищ и сослуживец. А это наши деревенские: Брано Бойхом, Ольт, Серьга и Кольт.

Свельт обменялся уважительным кивком с Брано, кивнул и мальчишкам, на что они все встали и коротко поклонились.

— Спасибо за стол. Хороший у вас повар. Давненько я так вкусно не ел.

— Ха! Да видит Единый, ты так вообще не ел. — не утерпел Ольт. — Может добавки?

Оглобля с недоумением уставился на Ольта. Видно было, что он растерялся и не знает, как себя вести. Выбор в общем-то был невелик: отшутиться или разозлиться. Но тут вмешался Вьюн:

— Ну Ольт — всегда Ольт. Оглобля, я же тебя предупреждал. Забыл, что ли?

— Да нет, только как-то это… Сожри меня Единый…

— Да Единый замучается тебя есть, устанет жевать такой сухостой, пока доест до конца. Тем более такого длинного. — рост у мужика и в правду был впечатляющий. Сейчас, когда он расслабился и перестал специально сутулиться, то оказался чуть ли не в два раза выше Ольта, который хотел добавить, что с его ростом он уже начнет вылазить из задницы Единого, пока тот будет дожевывать его пятки, но придержал язык. Не стоило перегибать палку, и так много лишнего себе позволил. — Так что, набирать добавки?

Вьюн с Брано заулыбались, а мальчишки, отвернувшись захихикали. Наверно представили, как Единый вздыхая, утирает пот, и уныло грызет длинное сухопарое тело. Оглобля тоже засмеялся и махнул рукой:

— Да чего уж там, набирай. Когда еще так накормят.

— Вот это правильно. Это по-нашему.

— И меня не забудь. — Вьюн тоже пододвинул свою чашку. — Надо ловить момент, пока ты встал за котел.

Короче обед закончился весело и непринужденно. Оглобля оказался вполне адекватным мужиком. Лишнего не говорил, но и молчуном не был. Когда Ольт предложил ему третью чашку гуляша, он похлопал себя по впалому животу:

— Я бы конечно съел, но при моем росте боюсь, что раньше лопну, прежде чем от моего желудка дойдет до головы команда: «Хватит жрать. Я уже полон».

До мальчишек не сразу дошла шутка, а когда они поняли, о чем речь, то вообще укатались со смеху. Мыть посуду они пошли все еще продолжая посмеиваться. После такого сытного обеда всех клонило в дрему, и никто не стал сопротивляться. Дел до вечера не было и всей дружной кампанией решили побаловать себя послеобеденным сном. Когда все улеглись, кому где было удобно, Ольт не скрываясь отвел Вьюна в сторону, где и выслушал историю Оглобли. Заодно узнал кое-что из прошлого Вьюна. Тому пришлось рассказать, чтобы объяснить некоторые моменты. Например, то где он с Оглоблей познакомился.

А познакомились они в войске герцога Крайвенского, не нынешнего ставленника северян, а еще старого эданского правителя провинции, когда тот собирал воинов на помощь своему королю. И, хотя оба стрелка были из одной провинции, до этого знакомы не были, что и неудивительно. Были тут индивидуумы, которые вообще за всю жизнь не выезжали за пределы родной деревни и им было совершенно наплевать, что там творится в большом мире. И если бы вместе со сборщиком налогов не приехал вербовщик в войско короля, то так и прожил бы лесовик Свельт Оглобля в своей глухой деревушке, пока война сама бы не добралась за него. Но вербовщик вместе с мытарем пообещали, что не будут брать налог с тех, кто добровольно пойдет на службу и даже пообещали долю с добычи. Всего-то делов — разбить неведомых захватчиков с севера и можно обратно в свою деревню. Вербовщик пообещал, что за десятицы три должны управиться и ушел лучник на войну и пропал на долгих пятнадцать лет.

В войске короля Эдатрона Мальта Четвертого попал в сотню лучников, куда обычно и брали лесовиков. Там и познакомился с Вьюном из соседнего баронства. Оба воевали в войне против северян, оба участвовали в последней несчастной битве у столицы, когда гарнизон города вместе с остатками войск Эдатрона, предпочитая погибнуть в битве, а не от голода в долгом сидении в осаде в неподготовленном для этого городе, вышел на свой последний и решительный бой из-за городских стен. А потом судьба разбросала их по разным уголкам Эды. Вьюн, раненный в том бою, смог притворившись мертвым перекантоваться среди множества трупов прямо на поле боя, дождаться ночи и уползти в ближайший лес, благо их в стране было немерено. Про себя с этого момента Вьюн больше не говорил, а Ольт не спрашивал, чтобы не бередить тому душевные раны, но про Свельта Оглоблю вызнал все, что тот смог выложить.

Свельт выжил в той страшной битве и мало того, вместе с группой уцелевших в прорыве, присоединился к войску одного из герцогов, которому, с небольшой кучкой приближенных, удалось пробиться сквозь вражеское кольцо. Через полгода, после недолгой и неравной борьбы, остатки герцогской дружины были перебиты, а несчастливому герцогу отрубили голову в его же замке, который он сдал, надеясь на милосердие победителей, а Оглобля опять пустился в бега. Он петлял по всей стране, иногда в последний момент избегая загребущих лап ищеек Северного Союза. И так — целых три долгих года. Но потихоньку завоеватели утихли, и мирная жизнь стала входить в свое русло. Правда уже совсем на других условиях, но жители истерзанной страны, уставшие от войны, были согласны и на это.

А Оглобля подался в родные края. Как он добирался, сколько на это ушло времени он не говорил и что он испытал, когда увидел на месте родной деревни старое, заросшее травой, пепелище, знал только он один. Да может быть Вьюн, потому что был в схожей ситуации. Обычное дело для тех времен. Но если Вьюн плюнул на свою жизнь и жизни других людей и нашел выход на донышке кувшина со спотыкачом, то Оглобля еще два года искал следы семьи, не веря, что все они погибли в огне. Под видом сапожника он ходил из города в город, уже давно потерявший всякую надежду, но по инерции продолжающий свои поиски. Так он появился и в Узелке, маленькой столице графства Стеодр.

Появился только вчера и сегодня, выйдя на базар, сразу же столкнулся со старым сослуживцем, которого считал давно мертвым. Вьюн тоже считал его погибшим в той достопамятной битве и вдруг встретив старого друга живым и здоровым, обрадовался не по-детски. Он тут же предложил Оглобле присоединиться к нему, подумав, что Ольт не откажет, не зря же он покупал крестьян. А тут — воин, лучник, прошедший не одну битву, ветеран. Правда они не виделись уже больше десяти лет, но после разговора с ним, убедился, что Свельт Оглобля все тот же бравый вояка, побитый жизнью, но не потерявший ни трезвый ум, ни твердую руку. Тот не стал ломаться, видно и самому надоело скитаться без ясной цели, и сразу согласился. Вьюн объяснил ему, кто у него командир, какую роль играет Ольт, и что ему надо вначале поговорить с начальством. И вот сейчас Вьюн ожидаючи смотрел на Ольта, а тот размышлял:

— Сделаем так. Я-то тебе верю, но сам понимаешь, его я не знаю. А что скажет Карно, то вообще один Единый знает. Так что я предлагаю в начале ему доложить, а Оглобля пусть пока в Узелке перекантуется. Ты будешь за него ответчиком и, если что, ответишь за него своей головой. И для начала дадим ему испытательный срок. Посмотрим, на что он годен. Пусть пока обоснуется в Узелке, найдет себе жилище, постоянное занятие — сапожник, кстати, хорошее прикрытие. Его основной задачей будет — следить за всем, что затевается против лесовиков. И предупредить нас, если что. Хорошо бы найти среди местных помощника, лучше всего какого-нибудь мальчишку, будет гонцом, а к пацану меньше подозрений. Меня интересуют Бенкас и граф Стеодр. За менялой надо следить, чтобы знать, если он начнет делать левые движения, а граф… Граф нам нужен. Чувствую, рано или поздно, мы с ним схлестнемся и поэтому мы должны знать про него все. Куда пошел, с кем говорил, что подали на обед, что жрет, чем срет… Короче — все. Я понятно сказал?

— Некоторые слова не понял, но смысл уловил. Так все и передам.

— Вместе посчитаете и дашь ему денег, сколько нужно на обзаведение. И не жалей. И еще, Вьюн, скажи, чтобы держал язык за зубами. О нем знаем только ты, я, да Карно я предупрежу. Ну может матушке интересно будет. И все. — Ольт на мгновение задумался, ничего не забыл? Давненько он не занимался созданием агентурной сети. А в последнее время, перед смертью так вообще не по чину было и подобными делами занималась собственная служба безопасности. Но до чего же интересно вспоминать подзабытые навыки, даже какой-то азарт почувствовал. — Ладно, остальное потом. Послезавтра с утра уезжаем, так что вам на дела только завтрашний день. Через десятину навестишь, проверишь, как он устроился. Может и Карно приедет. Там уже все обсудим, каждую мелочь. Все, иди, и чтобы вас уже не было. Никто не должен видеть нас вместе с Оглоблей. Деньги в кассе.

Кассой, с легкой руки Ольта, у них назывался тайник, сделанный под днищем телеги, откуда каждый посвященный в тайну, мог по нужде брать деньги. Все уже дремали и поэтому никто не видел, как Вьюн подошел к длинновязой фигуре и о чем-то пошептавшись, оба скрылись между рядов. А Ольт с чистой совестью улегся в телеге на расстеленном там сене и закрыл глаза. Но спать он не собирался. Он еще раз прогонял в уме все, что было связано с новым членом их «банды», организации, сообщества… Ни один из эпитетов не подходил к тому образованию, что у него получалось. ОПГ? Но он не считал себя преступником, да и непонятно было в этой средневековой мешанине, кого можно считать честным человеком, а кого бандитом, да и сам закон был несколько расплывчат. Как бы там не было, но ядро будущей организации зарождалось и в необходимости в создании таковой он не сомневался ни капли. Вся его прошлая жизнь просто параноидально вопила и толкала на это.

Да и вообще слово «жизнь» у него ассоциировалась со словом «борьба». Может где-то и когда-то люди и жили безбоязненно, не думая о том, как прожить завтрашний день, но его жизнь с детства приучила, что ничто не дается даром, что все, начиная от места за обеденным столом и кончая креслом в президиуме, стоит каких-то усилий и иногда приходится выгрызать свой кусок у таких же волков, применяя для этого средства, от которых в добропорядочном обществе многие воротят нос. Что поделаешь, чтобы удобрить огород, иногда стоит выпачкаться в навозе. Воевать, иногда жестоко, без пленных и раненых. И даже в старости, когда он достиг таких высот, что уже не требовалось его личного участия и казалось и бояться уже нечего, он не стеснялся нет-нет, а засунуть свой нос в его службу безопасности, которая работала не покладая рук. Вот и в этом мире, даже пока не рассуждая, зачем это ему нужно, взялся за привычное ему дело — обеспечить свою безопасность. Ну и конечно деньги и, как следствие — комфорт, который эти деньги обеспечивают. А для этого нужны люди, умные и верные люди — самый страшный дефицит и самое большое богатство во все времена и в любом мире. Правильно подобранная команда может сотворить такое, что не подвластно мешку золота или целой армии. И кажется этот Оглобля — очень даже неплохое приобретение. И пусть у Ольта пока нет названия для своей организации, не бандой же в самом деле было обзываться, слишком уж примитивно, он еще придумает, но это будет потом, в будущем, когда он четче определится со своими целями и желаниями. Но главное он уже решил, что эти люди будут работать на его благо. Ну и себя, конечно. Хотя прошлая жизнь и воспитала из него хорошего эгоиста, но жадным он не был и никогда не забывал щедро одаривать своих людей.

Дневной сон не долог, и пока Ольт прокручивал в голове свои мысли, все уже проснулись и умылись. Он тоже умыл лицо и вытерся специальной холстиной, предназначенной именно для этого. Это было его личное ноу-хау, крестьяне не знали, что такое полотенце и вытирались по-простому, рукавом. Уж если Ольту предстоит жить в этом мире, то следует потихоньку менять его под себя. И наполнять его теми мелочами, которые так облегчают жизнь. Как, например, специальное полотенце для умывания или небольшой платочек для вытирания губ после жирного обеда.

Дело шло к вечеру, и Бенкас уже должен был их ждать. Пошли вдвоем с Брано. Городок был провинциален донельзя и расстояния в нем были небольшие. Поэтому где-то примерно через час они входили в ворота купца. Он действительно уже ждал их и стол был накрыт не только для чаепития, или вернее — для отваропития, но и вполне достаточно для хорошего сытного ужина. Здесь была и исходящая паром, только из котла, похлебка, и жареное большими кусками мясо, и дары леса — всякие там грибочки и ягоды с орехами и лепешки с медом, и даже кувшин со спотыкачом… Короче все, что располагало к плотному ужину и неспешному разговору.

Понятно, что купцу хотелось поближе сойтись с таким выгодными торговыми партнерами и как-то наладить долгосрочные отношения. Ольт ничего не имел против, поэтому гости и не стали сразу разговаривать о делах, а завели неторопливую беседу о ценах, о политике, о делах домашних. Когда пришла пора садиться за стол, Ольт, будто так и положено, с самым невозмутимым уселся рядом с Брано, хотя по местным обычаям место ему было на кухне. Тот и глазом не повел, поэтому и хозяин только зыркнул глазом, но промолчал. И даже, во время застольного разговора, когда это требовалось, обращался к непонятному мальчишке, как к взрослому мужику. Впрочем, Ольт почти не вмешивался в разговор, а в основном только слушал.

Обсудили вопрос о соли, которая оказалась товаром столь необходимым, что Бенкас повысил оптовую закупочную цену за эксклюзивный товар и просил срочно доставить следующую партию. Видно распробовал вкус. Надо сказать, что их городок стоял на торговом пути от побережья к центру страны и соль была одним из тех товаров, которые возились по этому пути. Самые крутые купцы побережья, могущие закупить большую партию соли, которую здесь выпаривали из морской воды, и нанять себе сильную охрану водили большие караваны до самого центра страны и чем дальше было от побережья, тем дороже она стоила. Торговцы помельче, не имеющие таких возможностей, довозили свой товар до тех пунктов, на которые у них хватало сил и продавали его местным. Барыш не такой большой, как если бы продать его в глубине страны, но и риски поменьше. Ну а перекупщики, наподобие Бенкаса, были только рады и скупали все, что те привозили, а затем уже по своим каналам продавали дальше. Справедливости ради надо сказать, что партии товара были не большие, от сто до двухсот килограмм, что уже считалось довольно значительным количеством. Так что радость Бенкаса можно было понять. Получить такой товар по дешевой цене, да еще сразу в таком количестве и такого качества… Морская соль немного горчила и была серого цвета с мельчайшими вкрапления то ли водорослей, то ли еще каких-то морских микроорганизмов, к чему местные уже давно привыкли и считали это неотъемлемым качеством соли, а тут соль без всякого постороннего привкуса, да еще белоснежная, как первый снег. Да, это был товар с большой буквы, и купец не собирался выпускать из своих рук такой жирный куш. Судя по всему, он успел разослать гонцов по другим городам и получить первые ответы. Посоветовавшись между собой, гости пообещали, что следующая поставка товара состоится не позже десятицы и товара будет несомненно больше и лучшего качества. Произвели окончательный расчет. Бенкас был доволен как кот, сожравший целую миску сметану, совсем ему не предназначенную. От соли разговор перетек на рабов.

Все-таки Бенкас был еще тот проныра. Он узнал все, что возможно и даже чуть больше. Например, то, что в графской тюрьме томится еще четверо узников. Так сказать — из профессиональных партизан. Таких людей, обычно воинов из бывшей армии Эдатрона, которые были побеждены, но не покорены, карательные отряды северян до сих пор отлавливали по окрестным деревням и лесам. Вояки, которые умели только воевать и ни в какую не желавшие пахать землю или заниматься каким-либо ремеслом, обычно шли в наемники или устраивались в дружину какого-нибудь барона. Но были и такие, которые ушли в леса и занялись разбоем. А так как у крестьян взять было нечего, власти и сами успешно справлялись с этой задачей, то грабили они в основном купцов да прихватывали при случае мелких дворян, и они очень удивились бы, узнав, что власти называют их «повстанцами». Приговор таким разбойникам был один — виселица. Изредка, если того требовала экономическая необходимость, повешенье заменялось каторгой, которая здесь была пожизненной и не подлежала пересмотру. Обычно каторгой служили рудники, где добывалось все, начиная от серебра и золота и кончая гранитом и мрамором. Но самым страшным было — это попасть на галеры. Бывшее королевство Эдатрон с двух сторон, с востока и запада, омывало море и флот, занимавшийся каботажным плаванием вдоль берегов, у королевства был.

Но если обыкновенный воришка мог как-то откупиться, то таким людям, не бросившим оружие и продолжающим бороться с новой властью, пусть они и делали это не специально и вынужденно, не светило вообще ничего, кроме каторги. Новые правители не терпели конкурентов. Чаще всего разбойников ждала «вышка», так как море было далековато, рудников поблизости не было, а тащить их куда-то далеко, выделять для этого охрану и хоть какие-то ресурсы — ни сил, ни желания не у кого не было. Это в центральных провинциях еще соблюдался какой-никакой закон, а здесь, на окраине королевства… Кому там интересно, куда делось насколько бандитских душ. Проще и дешевле было решить все на месте. И вот этих людей на свой страх и риск Бенкас и выкупил у графского управляющего, договорившись с управляющим с заменой их амплуа с «мятежников» и «повстанцев» на простых разбойников. Да еще и заплатил за услугу свои деньги. Как он умудрился это сделать и чем мотивировал — это один вопрос. Сделал и сделал, у каждого — свои секреты. Но на что он надеялся в дальнейшем? Конечно он рассчитывал перепродать их лесовикам, но ведь они могли и не согласиться. И вот отсюда второй вопрос: это — довольно странный поступок для купца, где тут его выгода? На что он рассчитывал, тратя деньги на людей, за которых возможно мог ничего не получить? На прямо заданный вопрос купец мялся, но так толком и не сумел ответить. Выкупил и выкупил, чего уж теперь. Не мог же он прямо сказать, что ему просто стало их жалко.

Как бы то не было, но мысленно Ольт поставил Бенкасу плюсик. За «партизан» они естественно заплатили и договорились, что и в дальнейшем купец будет делать подобные добрые дела. Только особо обговорили, что это не будет касаться простых убийц и воров, им не нужны явные разбойники и душегубы. Затем перешли к спискам будущих рабов, которых пока обитали в загоне. К радости Ольта среди них оказался кузнец, да еще вместе с семьей. Пять человек. Два крестьянина с домочадцами, которых забрали за недоимки, один паренек, обругавший сборщика налогов и два непонятных типа, пойманных в городе и приведенных в загон по обвинению в бродяжничестве. Видно начальнику стражи не хватало денег. Кстати, насчет денег. Бенкас и тут смог договориться и заплатил сразу, с условием, что всех заключенных утром приведут сразу к нему во двор, не выставляя на торги. Почем ему обошлась каждая душа не говорил, озвучил сразу всю сумму. Пришлось, образно говоря, лезть за кошельком. Просто вычли потраченные купцом деньги из суммы, которую он должен был за соль. Ольт не жалел денег. Произвели окончательный расчет и расстались опять довольные друг другом.

Бенкас был радостен, что смог просчитать своих торговых партнеров и сделать правильные выводы и не столько заработать, сколько упрочить свое положение в их глазах, а Ольт, что наконец-то у них в деревне появится свой кузнец, на которого у него были большие планы. Ну и остальные лишними не будут, даже «партизаны», которым тоже была отведена своя роль в планах на будущее.

Покончив с делами, просто посидели со столь приятными людьми, попили южного вина, отмечая будущие успехи и удачные последствия смычки города и деревни. Закрепляли, так сказать, дружбу. Мужиков чуть развезло. Распрощались, как хорошие старые знакомые, Бенкас с Брано разве что не целовались. Ольт посмеивался про себя, как говорится: они нашли друг друга. Договорились заехать с утра, чтобы потом сразу из дома Бенкаса сразу поехать в родную деревню. На том и расстались.

На стоянке их уже ждал Вьюн. Пока Брано проверял все ли в порядке, не случилось ли чего за время его отсутствия, и гонял мальчишек, Ольт отошел с Вьюном в сторону. Тот доложил, как обстоят дела с Оглоблей. Самое главное, что он оказался воякой битым и не понаслышке знал, из чего состоит жизнь, по-деловому и с пониманием отнесся к своим новым обязанностям и даже обрадовался новой службе. Расписок этот мир еще не знал, их заменяли различные клятвы и обеты, но с Оглобли пока ничего не стали требовать, Ольт не хотел торопиться. Вначале надо присмотреться к человеку.

Жилище сапожнику нашли. Причем на самой окраине, у самой реки. Развалюха, конечно, но Оглобля — мужик не семейный и привыкший к походной жизни. Ему крыша над головой — уже райские условия. Да и внимания меньше будет привлекать. Вьюн оставил ему немного денег, на новую одежку да на пропитание на первое время. Остальное должен будет зарабатывать себе сам, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания. Но на всякий случай, по совету Ольта, прикопали в углу хижины, которую купили у вдовы рыбака, пять золотых, не маленькие деньги для любого. Вьюн заверил, что Оглобля возьмет эти деньги только в крайнем случае и уж никак не сбежит с ними куда-нибудь. Ольт ему поверил, так как считал, что, если сапожник возьмет деньги и сбежит, то лучше потерять деньги сейчас, чем разочароваться в человеке потом. Задания были озвучены и выслушаны, вопросов типа «зачем» да «почему» не заданы, что прибавило во мнении Ольта насчет нового агента, договорились насчет паролей и отзывов, так что оставалось только ждать результатов. Вроде все было нормально, но Ольт все-таки решил проверить, как устроился Оглобля, да и не помешает знать его местожительства, кто знает, что может пригодиться. Тем более что идти оказалось недалеко, стоило спуститься к реке, а там вдоль нее оказалась тропинка. И для этого совсем необязательно оказалось посещать город.

Луна была яркой, ночь безоблачной, так что путь был виден ясно. Так по бережку, по еле видной под светом луны тропинке, Ольт и Вьюн, показывающий дорогу, добрались до места, где город подходил к реке. Здесь находились деревянный причал, к которому были привязаны несколько лодок, штук десять длинных приземистых складов, два кабака и куча домишек обывателей, связанных с причалом работой или просто соблазнившихся хлебным местом. Где, как не в месте, связанном с прибытием купцов всегда можно зашибить пару медяков. В одной из халуп оказалось и новое пристанище Оглобли. Трудно было бы подобрать другое название тому строению, которое казалось вот-вот развалится от ветхости, зато было приобретено за сущую мелочь. Впрочем, новый хозяин не жаловался, а был вполне доволен приобретением. Ему бы, чтобы обзавестись даже таким строением, пришлось бы не один месяц упираться, как проклятому.

После условного стука он впустил ночных гостей, вместе с купленными по пути в кабаке уже готовыми блюдами. Пара жаренных на вертеле куриц, каравай ржаного хлеба, мякиш которого можно было использовать для лепки вместо глины, кувшин спотыкача и пяток луковиц привели его в восторг. Он как раз собирался поужинать скромной краюхой хлеба с кувшином воды стоявшим на столе. Кроме стола еще были две широкие лавки, которые можно было использовать для спанья. Вот и вся куцая обстановка этого нищего пристанища. Печки не было. Вместо нее в углу было место для костра, огороженное крупными гладкими, видно из реки, камнями. Но Оглоблю эта обстановка ни капли не смущала, и он явно не видел в ней чего-то неординарного. Сразу было видно, что человек привык к непритязательной походной жизни. Так что шикарный по его меркам ужин был для него приятным сюрпризом. Они с Вьюном выпили по первой и принялись закусывать. От второй Вьюн отказался, что несказанно удивило собутыльника.

— Ты ли это, Вьюн? Не видел всего несколько лет, а ты уже так изменился, что не можешь выпить со старым товарищем? Или не хочешь?

— Брось, Оглобля. Я ли мало с тобой выпил? Помнишь на Росте зимнюю переправу…

— Конечно! До сих пор как вспомню, так сразу зубы стучать начинают. А сколько мы тогда выпили, я даже сейчас сам себе не верю, что можно столько выпить. А бой при Олушах, помнишь, как мы утыкали стрелами того важного павлина, который потом оказался князем Эртаодром? Ха-ха, как ежик — весь в иголках…

— Да, все помню. И как нас потом гоняли, как псы лису по зимнему снегу. Я все помню… И как я потом, оставшись один, скитался, не жрамши три дня. Как прятался от ищеек северян. А как я пил… Ты же тоже все это прошел и поймешь меня. Но я нашел женщину, которая согласна быть моей женой, нашел дело, за которое мне не было бы стыдно перед родичами, я нашел новых товарищей, которые мне помогут, как помогали друг другу стрелки нашего отряда, и я сам понял, что выпивка мешает моей новой жизни. Так что, извини, но больше не буду. Выпил одну для веселья — и хватит.

— Да, брат, удивил ты меня. Но я рад за тебя, ну а я, как потерянный медяк, пока найду свой карман.

— Так я тебе сегодня говорил, хватит скитаться. Не найдешь ты своих родичей. Эта долбанная война… Пока не поздно, начинай жить заново.

— Да я тоже так думал. Только не было повода или толчка… Но видно и в правду пора начинать новую жизнь. Вот с завтрашнего дня и начну, — Оглобля налил себе из кувшина. — Ну а ты, парнишка, что сидишь и молчишь, скажи что-нибудь.

— Ну что тебе сказать, воин. Поймал как-то один пьяница лягушку и с пьяных глаз докопался до нее: «Говорят, бывают в мире говорящие лягушки. А я не верю. Вот скажи мне что-нибудь». В ответ конечно — молчание. «Не зли меня, говори». Лягушка молчит. «Ну говори, тварь зеленая!» А та вся надулась, глаза свои выпучила: «Вот привязался! Скажи, да скажи… Ну, «ква». — Ольт с самым серьезным видом сказал последнее слово и с интересом посмотрел, как Оглобля опрокидывает в себя налитую кружку.

Спотыкач как раз последней каплей проходил в разинутый рот, когда до Оглобли дошел смысл только рассказанного анекдота. Он, как та лягушка выпучил глаза, надул щеки в тщетной попытке удержать во рту залитый туда спотыкач, но затем не в силах сдержать хохот, рвущийся из груди, широким веером обрызгал весь стол и сидящих за ним, а затем, видно уже на все плюнув, широко открыл рот.

— Га-га-га! Хо-хо-ха!

Результат оказался плачевен. Брызгами злосчастного спотыкача оказались окачены все трое. У Оглобли текло изо рта, из носа и из глаз. Он, согнув все свое нескладное длинное тело, давился соплями и слезами, упав на колени, мотая головой и рыча то ли от смеха, то ли от невозможности вдохнуть в полную грудь. А Вьюн, заливаясь жидким тенорком, бил его по спине. Короче, бардак был еще тот. Один Ольт сидел с невозмутимым лицом, только отряхнул с себя капли спотыкача.

— А-г-р-х, ха-ха… Ох-хо-хо… Парнишка, нельзя же так… Фу…

— А что я? Я только «ква» и сказал…

Его слова были прерваны новым приступом смеха, где на пол опустился уже и Вьюн, и присоединился к приятелю, обняв того за плечи. Ольт все так же терпеливо ждал и серьезным видом смотрел на двух укатывающихся со смеху мужиков. Простые люди и юмор у них так же прост и незатейлив. Это же надо так уржаться с довольно-таки бородатого анекдота. Он-то и рассказал его потому, что просто пришлось к слову. Хотя, это для его мира анекдот был избитым и совсем не смешным, а для этого оказался в самый раз, чтобы довести двух вояк чуть ли не судорог.

— Он… Она… Сказала «ну ква»! Ха-ха-ха

— Типа, отстань от меня… Ах, ох… сдохну сейчас!

Временами смех стихал, но стоило приятелям посмотреть на лицо мальчишки, который невозмутимо жевал куриную ножку, терпеливо пережидая очередной приступ веселья, как веселье начиналось по новой. Наконец смех окончательно стих, но на Оглоблю напала икота. Ольт налил ему в кружку спотыкача, но тот даже с каким-то испугом отодвинул ее от себя и налил себе воды в кружку Вьюна.

— Мда, парнишка, подгадал ты мне под руку. Я думал — смерть моя пришла. Сто лет так не смеялся. — Оглобля вроде как успокоился, хотя глаза еще слезились и его нет-нет, да пробивало на икоту. — Хочешь за это сапоги сошью, как у герцога Крайвенского?

— А сшей! Только, как у герцога не надо. А сшей лучше по моему рисунку. — Ольт по привычке кинул взгляд вокруг, ища какую-нибудь плоскость. Не найдя искомого, кинулся к старому холодному кострищу и, достав оттуда уголек, стал рисовать прямо на столе.

— Вот, это называется подошва, это каблук, так здесь у нас — голенище, а вот тут носок… Блин! Подметку забыл. Вот это надо вырезать из самой толстой кожи, какую найдешь, и лучше ее сложить в несколько слоев… А вот это можно сделать из войлока. А здесь пойдет тонкая кожа, но не слишком, что бы стояла, но не сгибалась…

Оглобля заинтересовался рисунком и внимательно следил за рукой Ольта.

— А вот тут у тебя что? А это как будет держаться?

Оба увлеклись. Один вспоминая обыкновенный кирзовый сапог, а второй узнавая что-то новое и до сих пор невиданное. Вьюн тихо сидел сбоку и не вмешивался в творческий процесс. Наконец весь стол был изрисован, а Оглобля проникся концепцией новой обуви.

— Будут тебе новые сапоги, Ольт! — в процессе творения они сошлись накоротке и уже называли друг друга по именам. — Правда дело новое, поэтому даже не могу сказать, когда будут готовы. Обычные сапоги я бы тебе за три дня сотворил бы, а эти — даже не знаю. На каждую ногу свой сапог… Это же придумать такое надо! Так даже герцогу не шили.

— А ты не торопись, через десятину мы опять здесь будем. За десятину-то успеешь?

— Постараюсь… — в сомнении протянул Оглобля. — А вот тут непонятно…

Еще полчаса они выясняли все, что можно, замерили ногу Ольта и напоследок мальчишка положил на стол серебряный дильт.

— Это за работу и что бы во время работы не думал о хлебе.

— Не много ли?

— В самый раз. Пошив и крой новый, такого никто не делал, ты — первый. Потом конечно будешь шить на продажу, там уже сам оценишь.

— А ты чего хочешь за новый крой?

— А ничего. Это мой тебе подарок. Я буду только рад, если ты на этом поднимешься.

— Ну спасибо, Ольт. Уж через десятину твои сапоги будут готовы. Подъезжайте, я буду ждать.

Было уже поздновато и не мешало бы поспать перед встречей с Бенкасом, поэтому распрощавшись с Оглоблей, который кивнул на прощание. Он уже был весь в мыслях о новых сапогах и ему не терпелось приняться за дело. Вьюн с Ольтом отправились к своей стоянке.

Ночь прошла спокойно. И с утра, собравшись и загрузив в телеге груз железа, который по поручению Ольта купил Брано, поехали к Бенкасу, которого Ольт уже считал резидентом своей будущей агентурной сети. Правда сам Бенкас этого не знал, но юного Штирлица это не волновало. Во дворе лесовиков уже ждала толпа закабаленных крестьян и четверо заключенных в лохмотьях, с которых до сих пор не сняли кандалы. Их охраняла пятерка стражников, которым за хлопоты Брано тут же отсыпал горсть меди. Те видно не ожидали такой щедрости и на радостях пообещали сами докладывать о новых поступлениях рабсилы. Дождавшись, когда весело гомонящие стражники заберут свои кандалы и уйдут, Вьюн выстроил всех выкупленных в одну неровную шеренгу и видно хотел сказать им пару слов, но тут Ольт никак не смог удержаться, просто не мог упускать такой момент, и вылез вперед. Опять из него полез этот едкий старикашка со своими воспоминаниями.

— Ну, граждане алкоголики, хулиганы и тунеядцы, кто хочет сегодня поработать?

Народ смотрел на него мягко говоря с недоумением. Истощенные голодные лица взирали на это говорящее недоразумение, выражающееся непонятными словами и не понимали, чего от них хотят. Ольт понял, что опять вылез не к месту — не тот мир, не то время, да и аудитория тоже совсем не та. Не до шуток народу. Он махнул рукой, такой артист пропадает.

— Мда, сегодня явно — не мой день. Короче, кто хочет сбежать, подождите пока не выедем за город. Вьюн командуй дальше. Детей на телегу посадите.

Из города вышли небольшой колонной. При выезде прикупили продуктов на двадцать человек, большой котел литров на тридцать, рубахи, штаны и платья, которые представляли из себя те же рубахи, только длиной до пят, и двух лошадей для Брано с Вьюном. Сейчас они верхом, вместе с мальчишками, сопровождали телегу, в которой сидело с десяток детей самого различного возраста. С ними ехали и две мамаши, одна с совсем еще грудничком. Двигались не спеша, слишком измождены были люди. Видимо крестьян совсем не кормили, пока они были в загоне. А про бывших заключенных и говорить нечего. Кто же кормит приговоренных к смерти.

Так не спеша и доехали до первой стоянки сборов у реки. Здесь Вьюн объявил остановку. Брано выдал женщинам котел и продуктов на обед. Даже такой, вроде недолгий и не тяжелый путь, дался бывшим узникам нелегко. Они где шли, там и попадали. Примерно через полчаса Вьюн поднял чуть отдохнувших людей и погнал их к реке умываться. Такого редкого собрания дистрофиков Ольт никогда не видел. Они разве что чуть-чуть не дотягивали до голодающих на фотографиях Великой Отечественной времен блокады Ленинграда. Особенно жалко было детей, которые непонятно как выжили в таких условиях. Пока все хоть как-то умылись и постирались, обед был готов. Люди были опытные, видно не в первый раз голодали, поэтому никто на пищу бездумно не набрасывался. Поэтому женщины наливали понемногу, да и сами едоки жевали медленно, тщательно пережевывая пищу. Видно было, что голод для них — дело привычное. После обеда всем, у кого одежда совсем превратилась в лохмотья, выдали новую и уложили спать. Вечером покормили людей еще раз, уже более основательно. Пока все лежали, переваривая сытный ужин, Вьюн забрался на телегу и проорал, привлекай к себе внимание:

— Эй, люди! Сюда смотрите, говорю только один раз. Скажу сразу — кто хочет сбежать, то мы никого не держим. Никто вас охранять не собирается. Хоть мы вас и выкупили, но рабы нам не нужны, отныне вы свободны, как птицы в полете. Только помните, хотя бы из благодарности, кто дал вам свободу. Бегите, только сначала подумайте, есть ли вам куда бежать и что с вами будет, если стражники вас поймают еще раз. Второй раз нас может не оказаться рядом. Для тех, кто останется, сообщаю: мы едем в деревню Карновка. Там наш дом, где всем найдется работа, кусок хлеба и крыша над головой. Я все сказал.

Все сразу зашевелились, зашушукались. Четверо несостоявшихся повешенных или каторжников внимательно огляделись, оценивая окружающую обстановку. Один из них, постоянно оглядываясь, пошел в лес и прошвырнулся вокруг лагеря. Ольт их понимал. Приехали какие-то непонятные, освободили, накормили и отпустили. Невольно закрадывается мысль, что здесь что-то нечисто. Ребятам явно незнакомо слово «альтруизм». Ну и правильно делают. Ольт и сам не очень-то им доверял. А что бы он сделал на их месте? Пристукнуть ночью непрошенных спасителей, вон у них сколько добра, по крестьянским меркам они богатеи, и уйти в леса, ищи-свищи потом? Но с другой стороны вроде и в правду освободили, как-то не по-человечески получается, свои же не поймут. Уйти просто так? Так что за жизнь, когда даже дрянного ножа нет. На что решиться? Поэтому к ночи карновцы готовились основательно, разбились на парные караулы, на всякий случай достали луки, а Вьюн с Брано приготовили недлинные пехотные мечи. Береженного Единый бережет, а не береженного…, да на фиг кому такой нужен, если сам о себе подумать не может. Сторожили не пленников, а охраняли себя — любимых. Однако ночь прошла спокойно, хотя почти до полуночи продолжалось перешептывание и хождение от одного к другому. Советовались. Утром, к радости Ольта, весь наличный состав был на месте и дисциплинированно выстроился к котлу. Кольт с Серьгой несли утреннюю вахту, поэтому, не дожидаясь всеобщего пробуждения, уже вовсю раскочегарили костер и под руководством Ольта сварили кулеш. После завтрака выстроились опять в уже привычную колонну и отправились в путь. Бывшие узники уже немного оклемались и поэтому дорога была более веселой. То и дело слышался оживленный разговор, шутки и даже временами еще несмелый смех. Мальчишки на своих небольших юрких лошадках шныряли вокруг небольшого каравана, осуществляя дозор и заодно охотясь. Толпа было не очень большой, но прожорливой и их надо было кормить. Ольт же в нетерпении сжимал бока своей лошади. Он уже давно не удивлялся и не обращал внимания на то, как скучает по деревне, которая стала ему родной, по матери, по одноглазому старосте с его дочкой-егозой. Привык к ним, что ли?