Глава 3
Господин Гундер Шелленграм, ведущий эксперт отдела Перспективного Планирования, без тени иронии называющий себя главной мозговой извилиной организма, именуемого зоной Федерации, занимал скромные, но все же приличные для чиновника его ранга апартаменты в надводной части Поплавка, в полукилометре выше ватерлинии, в километре ниже плоской макушки конуса. Космические челноки садились на уступы значительно выше жилой палубы Дзета-144, справедливо считающейся одной из фешенебельных; боевые машины ВВС и транспортные платформы базировались ниже. Здесь ничто не могло оскорбить взгляд человека, любующегося огненной полоской заката на пепельной воде, и не на экране, а сквозь настоящий иллюминатор; ничто не мешало покинуть каюту и выйти прогуляться на смотровой уступ – не личный, общий, однако заказанный для служащих невысокого ранга, не говоря уже о рядовых оболванцах и трюмной швали.
Сегодня господин Гундер Шелленграм поборол искушение продлить путь по смотровому уступу до сектора Стигма и воспользовался ближайшим служебным лифтом. Сказать по правде, за последний год вид океана надоел ему до чертиков. В какие бы личины он ни рядился, становясь то ласковым и прекрасным, то хмурым, взбесившимся, кипящим, – вода всегда останется водой, а Поплавок Поплавком, и воды всегда будет слишком много. Только новичкам нравится смотреть на нее.
И еще Шелленграму.
Пусть надоело – но тянет… Можно сойти с ума: с высоты океан кажется распахнутой ждущей бездной с висящим над ней Поплавком. Чересчур далек горизонт, чересчур ясно осознает человек, что океан не имеет ни берега, ни дна. Старожилы из штатской обслуги поголовно страдают агорафобией: правдами и неправдами добиваются жилья в глубине терминала, подальше от обшивки и бездны за нею, годами не включают обзорные экраны… Их можно понять.
Но сейчас океан подождет. Утренней рысцы по трапам к посадочной площадке флайдрома было вполне достаточно и для разминки, и для созерцания.
Тридцать секунд плавного падения в лифте с высоты сто сорок четвертой палубы до нулевой Шелленграм рассматривал себя в настенное зеркало. Хорош. Высок, подтянут, мужественного вида, морщинки – и те на месте, производят на собеседника впечатление о их носителе как о человеке надежном, много повидавшем и еще больше переделавшем в своей жизни. Слегка костляв, но это не бросается в глаза. Относительно моложав, на вид не дашь больше пятидесяти. Тонкие губы, крупный породистый нос, благородная седина в волосах, движения – точные и уверенные. Порода во всем. Потомок викингов и их жертв. Тщательно выбрит. Костюм – соответствует цели визита.
Как всегда, на спуске плотно заложило уши. Сорок три секунды горизонтального движения кабины – от периферии к оси Поплавка – господин Шелленграм морщился, глотал всухую, безуспешно искал в карманах коробочку с кислыми леденцами и думал о том, что забывчивость в мелочах – первый симптом старости и добра от нее не жди.
Контр-адмирал Хиппель ждал во внешней приемной.
– Вы опаздываете, Гундер, – укорил он.
– Не имею привычки заставлять себя ждать, – сухо возразил Шелленграм. – Исправьте ваши часы, Курт. Что, все уже собрались?
– Фактически да. Господин Адмиралиссимус ожидается с минуты на минуту. Он в личных апартаментах.
– Так я и думал, – сказал Шелленграм. – Ну что ж, пойдемте.
Дежурный адъютант пропустил их во вторую приемную. Тут пришлось пройти сквозь линию контроля, и строгий голос из стены известил об опасности для жизни, могущей последовать в случае, если посетители не остановятся для идентификации имплантированных под кожу ладони пропусков. Шелленграм и Хиппель молча повиновались. Все было в порядке. В третьей, внутренней приемной посетители сдали разовые карточки-приглашения и подверглись быстрому, но толковому обыску – начальник охраны Адмиралиссимуса не слишком доверял сторожевой электронике. У господина Шелленграма отобрали дыхательный фильтр и записную книжку-комп, пообещав вернуть по окончании визита. Контр-адмирал Хиппель попытался протестовать.
– Не тратьте зря времени, Курт. Вы расточительны.
– Да что они тут себе позволяют, Гундер? А ваш доклад? А ваши записи?
Шелленграм едва заметно усмехнулся.
– Кажется, доклада в обычном понимании не будет. И хорош бы я был как ведущий эксперт, если бы не мог дать любую справку о Капле без шпаргалки. Пойдемте, Курт, пойдемте.
– Вот как? А скажите-ка мне без шпаргалки, Гундер: каков экваториальный диаметр Капли по оси наибольшего прилива?
– Двадцать шесть тысяч пятьсот два с половиной километра, – улыбаясь, ответил Шелленграм.
– Врете. Вы назвали не экваториальный, а максимальный диаметр. Ладно, продолжим. Надеюсь, вам известна численность обслуживающего персонала грузовых ракетных шахт Поплавка?
– Шестьдесят три человека, семнадцать андроидов.
– Опять врете: шестьдесят один человек.
– Извините, Курт, вчера пришел челнок. Земля озаботилась прислать технарей. Трое из них ваши, приказ уже готов и подписан. Что же касается рабочего, раненного вчера во время аварии в вашей епархии…
– Вы и об этом знаете? – хмуро спросил Хиппель.
– Естественно. Так вот, полагаю, этот рабочий уже умер или вот-вот умрет, что не существенно с точки зрения интересов дела. Итого – шестьдесят три.
– Мне бы вашу память, Гундер.
– Не завидуйте, лучше помогите, если что-то пойдет не так.
– Мы ведь уже договорились. Только уж и вы мне…
– Разумеется. Я знал четырех командиров Поплавка. Вы первый, с кем приятно иметь дело.
– Спасибо, Гундер.
В рабочем кабинете его превосходительства господина Адмиралиссимуса за длинным, сработанным из мореного дуба столом сидели пятеро. В ответ на поклоны вошедшим кивнули как старым знакомым. Никто не приподнялся, давая понять разницу в чинах и положении. Шелленграм и Хиппель сели с краю.
– Тут одни акулы, – шепнул Хиппель.
Гундер Шелленграм ответил толчком ноги: молчи, мол, знаю. Он откровенно разглядывал сидящих, но так, впрочем, чтобы это не показалось чересчур бесцеремонным. Он знал их всех, и знал давно, о биографиях некоторых из присутствующих он знал опасно много и не нуждался ни в каком разглядывании для того, чтобы понять, что ждать от них, но сейчас верх брала привычка. Взгляд – образ, несколько десятков слов. Карточка в несуществующую картотеку.
Вон тот слева – Вальдемар Мрыш. Адмирал, флагман Первого, Ударного, флота. Молод, напорист, лично храбр. Не слишком опытен, однако считается гением морской тактики. Семь лет назад переведен на Каплю в чине всего-навсего кавторанга и, против всех обычаев мирного времени, сумел сделать блистательную карьеру. Прям в суждениях и, вероятно, в мыслях. Айсберг без подводной части, весь на виду. По слухам, последнее время под него усиленно копают: оказался негибок, не оправдал чьих-то надежд. Сравнительно честен, не злоупотребляет. Выглядит взволнованным. Небольшая победоносная война – это то, о чем он мечтает с тех пор, как почувствовал подкоп.
Где я ему возьму небольшую и победоносную? – подумал Шелленграм. Он перевел взгляд на следующего.
Антей Лавров-Печерский, адмирал, флагман Второго, Вспомогательного, флота. Лысый, с кустистыми седыми бровями. Ветеран сражений эпохи Разделения, с юных лет служил исключительно на Капле, участвовал в нескольких серьезных кампаниях, облучен, многажды ранен. Умеренно образован. Опытен. Чин адмирала получил за успешные действия трех субмарин в Экваториальном побоище под занавес войны. Уступку половины акватории планеты Лиге, Унии и Независимым расценивает как свое личное поражение.
И в том же духе воспитывает подчиненных, добавил про себя Шелленграм.
Конрад Монтегю, вице-адмирал, командующий Отдельной флотилией погранохраны. Средних лет, худ, редковолос. Обладатель самого скрипучего голоса во всем Южном полушарии. Гордится фамилией, мнит себя потомком какого-то флотоводца начала Темных веков. Влиятелен. Числом боевых кораблей его разбросанная по всей Капле флотилия намного превышает Ударный флот Мрыша и почти равна Второму флоту по боевой мощи, но дальность действия, конечно, много меньше. Сам терпелив, выдержан, много и охотно занимается стратегическим планированием, считаясь видным теоретиком войны на море. Подчиненных распустил, одна Джильда Риенци чего стоит…
Джакомо Риенци, брат упомянутой Джильды. Этот командует всей авиацией, кроме ПВО Поплавка. Около сорока лет, коренаст, черные волосы коротким ежиком. На вид бурбон и демонстрирует это всем и каждому, но что он на самом деле, еще предстоит понять. Уже то, что он в изумительно короткие сроки свалил двух предшественников, говорит о многих скрытых качествах. В рядах ярых сторонников войны не замечен, но это еще ничего не значит.
Наконец последний… Шелленграм лишь мазнул его взглядом и сразу отвел глаза. Любомир Велич, шеф флотской разведки и контрразведки, грузнеющий красавец-брюнет, единственный из пятерых не адмирал, а всего лишь каперанг – никак земные бюрократы не приведут его чин в соответствие с занимаемой должностью. Внешне нисколько от этого не комплексует – может, так ему удобнее… Трудно сказать. Принял дела недавно. Его побаиваются и, вероятно, не без оснований – вот и все, что о нем можно сказать.
А ведь и верно – акулы, подумал Шелленграм. Все пятеро. Не то беда, что зубасты сверх меры, а то, что эта пятерка – элита власти. Они, а вовсе не те надутые спесью чиновники, что присылаются сюда Управлением по делам колоний в количестве явно избыточном – как передаточный ремень для проведения политики Земли. Такое впечатление, что нарочно подбирают самых бестолковых. И уж конечно, вершина власти – не Адмиралиссимус, а вот жди его, протирай штаны…
Ждать пришлось минут пять. За это время не было произнесено ни слова, лишь Монтегю неразборчиво бубнил себе под нос, шелестя бумагами.
Наконец вошел тяжелый, грузный седой мужчина с неподвижными чертами оплывшего лица, сопровождаемый новым флаг-адмиралом – этого Шелленграм видел второй раз и еще не успел запомнить фамилию. Вполне вероятно, она того и не стоила, флаг-адмиралы при Адмиралиссимусе менялись чаще, чем командиры Поплавка.
Он встал, как и остальные. Его высокопревосходительство господин Адмиралиссимус неспешно обошел вокруг стола, здороваясь с каждым за руку. Каждое его движение было внушительным, но одновременно как бы и недостаточным – медлительным и скованным. Грация стенобитного тарана, если стенобитный таран способен обладать хоть какой-нибудь грацией. Пожимая мясистую вялую ладонь, Шелленграм едва не улыбнулся пришедшему на ум сравнению и закаменел, беря себя в руки.
В последние годы Адмиралиссимус изрядно сдал. Похоже, он уже давно не выходил на вольный воздух, ограничивая свои прогулки охраняемой сердцевиной Поплавка. Поговаривали, что он сильно пьет. Наиболее злые языки утверждали, что в своих личных покоях господин Адмиралиссимус будто бы с увлечением играет в игрушечные паровозики, – но мало ли что утверждают злые языки, подумал Шелленграм. Может, и не в паровозики вовсе. Может, в солдатики.
Маразм. И уже не первой свежести, застарелый. А ведь было время – грозен был Адмиралиссимус, и хоть никогда не был особенно умен, помощников подбирал толковых… Совсем худо, когда человека перестают интересовать люди как объект игры. Не приведи господь дожить до такого позора.
Покончив с рукопожатиями, господин Адмиралиссимус сел в услужливо пододвинутое флаг-адмиралом кресло, тяжело опустил руки на положенное им место на подлокотниках и пригласил садиться. Заскребли, застучали по полу ножки придвигаемых к столу стульев. Блюдя субординацию, Шелленграм сел последним.
Незаметной внешности стюард – получеловек-полутень, чья биография была проверена контрразведкой по минутам – неслышно подал минеральную воду и исчез. Со смачным поцелуйным звуком присосало дверь. Десять секунд чуть заметно вибрировал пол: воздушные насосы отделяли мозг зоны Федерации от тела непроницаемым для звука вакуумным барьером; одновременно трижды дублированная хитроумная система электронной безопасности тщательнейшим образом исследовала резиденцию его высокопревосходительства на наличие «жучков» и жучкоподобных устройств. Не найдя искомого, система сообщила об этом, как показалось Шелленграму, немного обиженным тоном.
– Ну что же, – констатировал флаг-адмирал доверительным голосом, – кажется, все в сборе. К сожалению, нет управляющего экономикой Капли, в настоящее время он вызван в метрополию, однако я полагаю, что присутствующий здесь господин Шелленграм не откажется дать необходимые справки, коль скоро в них возникнет необходимость… Мне кажется, мы можем начать. Не так ли?
– Дэ, – коротко сказал Адмиралиссимус. Лицо его оставалось неподвижной маской.
Пятеро молчали, закаменев, не глядя друг на друга. Тишина перед прыжком… Никто не проронил ни звука. Текли секунды. Несчастный Хиппель, слабейшая карта в этой колоде, нервно вытирал платком лоб. Шелленграм подумал, что, наверное, эти секунды молчания, когда слово-взрыв еще не произнесено, кажутся столетиями каждому сидящему за этим столом. Кроме него, Шелленграма. Да, кроме него одного.
Монтегю сдержанно кашлянул и, когда взоры присутствующих остановились на нем, спрятал глаза. Нет, этот не решится начать. Тогда кто же? Мрыш, самый молодой и решительный?
Да, Мрыш.
– Если не теперь, то когда же? – Флагман Ударного флота начал без обиняков. – Только сейчас и обрушиться на северян всей силой! Момент такой, что лучше не придумаешь, это я вам говорю. Упустим – не вернем, так и знайте. Локти будем кусать…
Он еще говорил, а сидящие уже задвигались, устраиваясь вольнее. Бедняга Хиппель, забывший дышать во время общего молчания, шумно выдохнул, икнул и стал пунцовым, как школьник, сделавший непристойность в присутствии взрослых дядей.
– Вы так уверены в нашем превосходстве, Вальдемар? – прервал Лавров-Печерский. – Нет-нет, не спешите отвечать. Я хочу того же, чего и вы. Мы все этого хотим, верно? Но, видите ли, если мне придется тонуть, я желаю пойти к Вихревому поясу с сознанием, что это послужит нашей победе, а не наоборот. Я старый человек, и мне надоели войны, которые невозможно выиграть. Прошу помнить, что наш флот лишь незначительно превышает боевой мощью соединенные флоты зон Лиги, Унии и Независимых. Вы абсолютно уверены в успехе, Вальдемар?
Мрыш фыркнул.
– Разумеется, абсолютно. Поймите же наконец, все это время мы находились в плену замшелых догм. Более тридцати лет! В войне, последовавшей за Разделением, наши заблуждения были понятны и простительны: в конце концов, мы пытались вернуть назад свою собственность. И проиграли. Одной морской пехоты положили столько, что пришлось поставить ей специальный памятник. Никто даже не подумал уничтожить чужие Поплавки одним ударом, все три одновременно, а если и подумали, то не имели достаточных средств. Теперь-то мы их имеем, разве нет?
– Дэ, – сказал Адмиралиссимус.
– Северяне тоже, – проскрипел, возражая, Монтегю.
– Стоит ли говорить о том, – самодовольно ухмыльнулся Риенци, – что наш Поплавок теперь не просто терминал, а уникальная по средствам защиты и нападения плавучая крепость, принципиально более мощная, чем Поплавки северян. Защититься мы сумеем. Кажется, ни мы, ни наши предшественники на этих постах не сидели сложа руки.
– Как и северяне.
– А что северяне? – дернулся Мрыш и снова фыркнул. – Я уже весь дрожу… Вы намекаете на тройственный меморандум?
– И на меморандум, разумеется, тоже.
Шелленграм подумал, что Монтегю, возможно, специально махнул красной тряпкой перед мордой быка. Совместный меморандум администраций трех северных зон был получен несколько дней назад и пока не имел результатом никакой официальной реакции. О, неофициальной реакции было сколько угодно, ибо в меморандуме обосновывалась чудовищная претензия: во избежание в дальнейшем всех и всяческих акваториальных споров и недоразумений между существующими неравными зонами поделить Каплю на четыре РАВНЫЕ зоны – с границами меридиональными либо соответствующими проекциям на сферу ребер вписанного тетраэдра – по решению международной конференции, которую предлагалось созвать во имя мира и добрососедства! Очевидная наглость меморандума вызвала вспышку тихой ярости в верхних эшелонах власти зоны Федерации. Говорили, что Мрыш в тот день ни за что ни про что собственноручно побил морду адъютанту. Он и теперь кинулся в бой:
– Северяне, северяне… Не знаю, как вам, а мне надоело о них слышать! Чуть что – северяне, демпинговые тарифы Независимых… А их, северян, три зоны, между прочим, и о координации боевых действий своих флотов они никогда не договорятся, это вам не меморандумы сочинять. Говорю вам: накроем их Поплавки, а флоты уничтожим поодиночке, только и всего. Главное – внезапность и решительность нападения или, если хотите, давно заслуженной акции возмездия. Для этого хватит Ударного и Вспомогательного флотов при поддержке авиации, а флотилия погранохраны, наш резерв, при необходимости вполне справится с задачей защиты Поплавка. Пусть только Земля обеспечит внешнее прикрытие, чтобы ни один чужой корабль не высунул носа из Каналов, а уж разгром противника тут, на Капле, я обещаю. О чем тут, собственно, у нас идет речь? О меморандумах?! План кампании давно разработан и утвержден, весь вопрос в том, когда же мы наконец соизволим пробудиться от спячки. Флоты готовы к войне, авиация готова, Поплавок… Хиппель, я вас спрашиваю: готов Поплавок? Да сидите вы!
Контр-адмирал Хиппель, только что справившийся с обильным потом на лбу и висках, мгновенно вспотел вновь.
– Э… Да, конечно… Так точно… Как было приказано…
– То-то. Повторяю: лучшего момента не будет. Гарантии Земли мы получили или нет?
– Кхм, – сказал Адмиралиссимус. – Дэ.
– Тогда у нас остается одна большая проблема и одна малая, – улыбнулся Мрыш. – Большая – принять решение. Малая – выиграть войну. Надеюсь, хотя бы повод к началу войны у нас найдется?
– Дэ, – сказал Адмиралиссимус. Шелленграму было ясно, что он не слушает.
– Разумеется, – охотно пояснил своевременное междометие флаг-адмирал. – Например, три дня назад был выведен из строя пищекомбинат. Торпедная атака. Между прочим, Монтегю, этот камешек в ваш огород… Бесспорно, это повод для ультиматума любой из зон или всем трем сразу.
«Если не брать в расчет то, что северяне имеют не меньше оснований пожаловаться на нас, – договорил про себя Шелленграм. – Не одни они мастера устраивать диверсии».
– Какой ультиматум? – Мрыш вскочил, оттолкнув стул. – Вы что, с ума сошли? Тогда уж лучше прямо объявим день и час, и дело с концом. Мирную конференцию для отвода глаз – это я понимаю…
– Ну разумеется, – улыбнувшись, сказал Лавров-Печерский, – разумеется. Это шутка, Вальдемар. Просто шутка. Вы правы: план кампании разработан и утвержден. По-моему, это хороший план, и лично я надеюсь, он сработает. Мне, старику, не страшно тонуть, но я предпочел бы остаться на плаву… Единственное, что меня беспокоит по-настоящему, это вопросы снабжения. По плану, на активные боевые действия отводится месяц, на последующую зачистку акватории – от трех до шести месяцев. Выдержит такое наша экономика? Заверения управляющего, к сожалению, отозванного в метрополию, мы слышали. Мне бы хотелось, чтобы господин э-э… Шелленграм честно и убедительно подтвердил их.
– Или опроверг, – впервые подал голос Любомир Велич.
Шелленграм встал. Он смотрел на них сверху вниз. Он так привык. Ему пришлось сделать усилие, чтобы голос звучал как подобает в разговоре с вышестоящими – почтительный и вместе с тем подчеркнуто безразличный голос исполненного собственного достоинства лакея из хорошего дома.
Значит, Земля решилась, подумал он. За этой малой войной, чем бы она ни кончилась, почти наверняка последует масштабная война за возврат колоний, заведомо самоубийственная как для бывших колоний, так и для Земли. Решилась Федерация… Ну-ну. И эти провинциалы – решились тоже. Пробный шар… Планировать они умеют, воевать, пожалуй, тоже. Единственное, чему они не научены, это думать хотя бы на два хода вперед, но разве можно их в этом винить? Вряд ли. Их сделали такими, какие они есть, нельзя требовать изящества от стенобитных таранов.
– Могу заверить, что технических средств, имея в виду боевую технику, боеприпасы, верфи и ремонтные базы, на небольшую войну хватит, – сказал он. – Дислокация их такова, что по меньшей мере в первый месяц войны значительная их часть вероятно не будет уничтожена противником. – Он выдержал паузу, почти равнодушно наблюдая вящее удовлетворение присутствующих. – Проблем с пополнением личного состава у нас также не предвидится, чего не скажешь о противнике, коль скоро Земля обеспечит блокаду Капли. Намного хуже обстоит дело с продовольственным обеспечением. Как раз об этом я недавно представил штабу подробнейший доклад…
– Мы помним об этом, – перебил флаг-адмирал. – Изложите самую суть, только покороче.
– Дэ, – сказал Адмиралиссимус и прикрыл веки.
– Как вам будет угодно. Позвольте напомнить: без импорта Капля существовать не может, ибо местные ресурсы и мощности по их переработке заведомо недостаточны для прискорбно большого числа едоков. Раз в десять дней мы получаем «утюги» с продовольствием и благодаря этому кое-как дышим. Сколько-нибудь серьезных запасов у нас нет. Сейчас в нашей зоне насчитывается около семидесяти тысяч человек, из них реальных работников не более сорока тысяч. Три тысячи андроидов также необходимы. Остальные – жены и просто женщины, дети, в том числе родившиеся на Капле, старики и некоторое количество человеческих отбросов. Словом, балласт. Избавиться от него, эвакуировав в метрополию на время боевых действий и на достаточно продолжительный послевоенный период – насущная необходимость. Таково мое мнение как ведущего эксперта.
– Только-то? – пожал плечами флаг-адмирал. – Это легко выполнимо. Кстати, план предусматривает…
– Простите, я еще не закончил. Даже при безукоризненно точном выполнении плана импорт продовольствия с Земли придется увеличить в несколько раз. Лично у меня нет уверенности, что терминал сможет работать с полной нагрузкой во время боевых действий. Скорее, наоборот. Хочу пояснить свою мысль и еще раз напомнить, что наши возможности добычи местных ресурсов ограничены: ловля рыбы, съедобных водорослей, криля…
Вальдемар Мрыш откровенно зевнул.
– Кое-что синтезируется из неорганики, – невозмутимо продолжал Шелленграм. – Многое выращивается в кустарных садках и на плавучих плантациях-пищекомбинатах. Наконец, малую толику дает переработка того, что застревает на фильтрах ионообменников. Между прочим, Независимые с недавних пор наловчились выпасать на наших планктонных полях свои рыбные стада – как-то они ими управляют, а мы еще не имеем противоядия от этого разбоя. Но так или иначе, сейчас мы все еще можем обеспечить потребности нашей зоны примерно на шестьдесят процентов. Вынужден особо подчеркнуть: это при исправно работающем пищевом хозяйстве… могу побиться об заклад, что противник проявит к нему самое пристальное внимание, едва начнутся боевые действия. Недавняя диверсия в отношении пищекомбината – наглядный тому пример. Учитывая вероятные трудности с импортом, голод практически неизбежен, однако я понимаю: высшие интересы должны превалировать над частностями… – последние слова Шелленграм договорил намеренно сухим тоном, дабы никто из присутствующих не заподозрил издевки.
– И порядок чтоб был! – рискнул пискнуть Хиппель, встряв в паузу, и плаксиво заторопился: – А то что получается: я прошу партию сборных буксиров – мне присылают плавучую буровую с геологом в придачу. На кой ляд на Капле буровая?! Я отсылаю заяку на сотню рабочих андроидов – мне суют два десятка глубинных пилотов, вдобавок недоученных…
Никто не обратил на него внимания.
– Благодарю вас, – отозвался флаг-адмирал, обращаясь к Шелленграму. – Продовольствие, трудности с импортом – это мы учтем. Это важно… Больше ничего? Одним словом, вы как ведущий эксперт гарантируете решительный успех в войне при незначительных издержках?
– Нет, – сухо сказал Шелленграм. – В точности наоборот. Я гарантирую полный провал.
Адмирал Мрыш вскочил с места. Лицо его шло красными пятнами.
– Минуту спокойствия, Вальдемар! – упредил вспышку флаг-адмирал. – Господин Шелленграм, поясните свою мысль. Вы не верите в успех, мы правильно вас поняли?
– Темнит, понимаешь, – изрек господин Адмиралиссимус с закрытыми глазами.
– Абсолютно не верю.
Хиппель не успевал утираться платком. Остальные шестеро смотрели на Шелленграма кто спокойно-выжидающе, кто – с возмущением и гневом. Как на бельмо. Как на вредную букашку, заслуживающую ровно столько внимания, сколько необходимо, чтобы раздавить ее каблуком.
Игнорируя возмущение, Шелленграм позволил себе выдержать паузу. Интересы Федерации, престиж Земли… Акция возмездия, решительная и беспощадная, во исполнение высшего закона справедливости… Они привыкли прикрываться высокими словами. Они всегда ими прикрываются. Неужели люди в своей массе настолько глупы, что не могут разобраться в очевидном? Почему-то очень немногим из них удается понять такую простую вещь: интересы Земли имеют мало общего с интересами этой пятерки. Кто они: хищники? Да нет, нормальные люди. Не маньяки, не злодеи, не опасные параноики. Негодяи? Ну что вы. Взлетите на пост, с высоты которого люди покажутся вам пылью под ногами, и с этой высоты попробуйте осудить себя и коллег… Земля на их стороне. О, они сделали чрезвычайно много, чтобы им позволили сыграть ва-банк: годами укрепляли нужные связи, заручались поддержкой могущественных политических сил и торговых империй, вряд ли ошиблись хоть раз, используя свое влияние для проталкивания вверх нужного человека, делились незаконными доходами… И им позволили рискнуть. Позволили начать войну, вместо того чтобы дать ход проекту космического супертерминала и забыть о Капле. Позволили и еще позволят вложить в бойню много больше средств, чем стоил бы супертерминал, не заикаясь уже о такой ерунде, как человеческие жизни. Позволили и дальше делить бросовую жидкую планету, во что бы то ни стало сохранить Каплю для себя и остаться ее верхушкой…
Господи, как же я устал от них, подумал Шелленграм. Всегда и всюду одно и то же, вечный бег белки в колесе. Сволочи. Люди.
– Есть веские основания полагать, – сказал он, глядя им в лицо, – что командование зон Лиги и Унии имеет в своем распоряжении туннельную бомбу.
* * *
Давным-давно, когда человечество, однажды уже чуть было не исчезнувшее с лица Земли в случайном катаклизме, восстановило свою численность настолько, что освоение ближнего, а затем и дальнего космоса вновь обрело практический смысл, в пространстве Галактики было открыто явление во многом загадочное и невероятно полезное: туннельная сингулярность. Открытие произошло случайно: некий экспериментальный субсветовой корабль – громоздкий и хрупкий монстр, название которого забылось, – совершая испытательный полет на дальних задворках Солнечной системы, внезапно и необъяснимо исчез и вынырнул неповрежденным в двух сотнях парсеков от родного светила. С перепуганным, но живым и здоровым экипажем. С не изменившейся ни на грамм массой топлива. С той же скоростью. Мало того: экипаж, приблизительно разобравшийся в ситуации, сумел вернуть корабль назад, погасив скорость и точно высчитав обратный разгонный курс!
Так или не совсем так – неважно – была открыта туннельная сингулярность и первый (из сотен известных) стабильный субпространственный Канал – легкая дорога к звездам, увы, чаще всего проложенная не туда, куда хотелось бы, и потому отнюдь не прямая. Столетие спустя, когда туннельные перелеты стали самым заурядным делом, никого не удивлял рейсовый маршрут из трех-четырех нырков в Каналы, прерываемых неделями путешествия в обычном пространстве где-нибудь за три спиральных рукава от места назначения.
Такое положение дел устраивало всех – до поры до времени. Строительство всепространственных кораблей, индуцирующих искусственную сингулярную трубку, в принципе возможное, но никак не оправданное экономически, было отложено до лучших времен. Сама идея казалась красивой безделкой.
Как водится, лучшие времена обернулись худшими. Не успела окончиться война землян с сепаратистами, как флоты, состоящие из всепространственных боевых кораблей и военных транспортов имели и Земля, и Лига, и даже небогатая Уния.
Туннельная бомба появилась много позднее. Как случается чрезвычайно редко, но все-таки случается, индуцированная сингулярность впервые послужила человеку для целей хотя и разрушительных, но все же не чересчур фатальных. Не человек был тому причиной – технические трудности.
Компактное устройство, не превышающее объемом обыкновенной тактической боеголовки, отличалось от ходовой части всепространственного корабля одной особенностью: оно индуцировало не Канал, а засасывающую сингулярную воронку. Со входом, но без выхода. Путь в никуда, отчасти похожий на черную дыру.
Противопланетное оружие.
Некоторые теоретики утверждали, что выход из воронки все-таки есть. Где-нибудь в иной галактике или, что вероятнее, в ином пространстве. Слабое утешение для жертв.
Никто и никогда не применял туннельное оружие в битвах космических эскадр – по той же причине, по какой мух уничтожают мухобойками, а не фугасами. Никто еще не использовал бомбу по прямому назначению – иногда по отсутствию подходящего случая, чаще из боязни аналогичного ответа.
С десяток никчемных астероидов и одна холодная газовая планета послужили полигонами для испытаний. Астероиды исчезли практически мгновенно; всасываемую планету корежило несколько секунд. Не осталось ничего, даже коллапсаров – воронки схлопывались спустя малое время, зависящее от мощности боеголовки.
Мирные соглашения между Землей, Лигой и Унией ограничивали базирование туннельного оружия одной планетной системой с каждой стороны. Официально туннельного оружия на Капле не существовало – фактически Поплавок имел на борту один туннельный заряд. Разумеется, имел – глубоко под ватерлинией, в нижнем трюме, под охраной особо отобранных оболванцев из внутренней гвардии, не знающих, что они охраняют. Не самое рациональное место. Шелленграм был уверен, что Адмиралиссимус, тогда еще находившийся в относительно здравом уме, категорически не пожелал разместить боеголовку поблизости от своих апартаментов. Будто не все равно.
Один короткий миг Шелленграм, удивляясь сам себе, наслаждался реакцией присутствующих. Они опешили. Так удар молотом по лбу останавливает неудержимый, казалось бы, бег атакующего быка. И бык падает…
Эти не упали. Несколько секунд оцепенения – и вот уже дергает щекой Мрыш, наливается кровью лицо Риенци, криво ухмыляется Велич, бледнеет Монтегю, а несчастный Хиппель пытается еще чуть-чуть уменьшиться в объеме, хотя и без того съежился до предела… Шумно дышит Лавров-Печерский.
– Вы… вы отдаете себе отчет?.. Вы уверены?
– В случае войны Капля может погибнуть, – подтвердил Шелленграм.
– Чтэ? – рыкнул Адмиралиссимус, невольно разряжая обстановку, и зашевелился в кресле. – Кто может? Почему без приказа? Будем наказывать, понимаешь. Тэк нельзя. Во-от.
Флаг-адмирал, сердито взглянув на Шелленграма, наклонился и что-то зашептал в ухо его высокопревосходительства. Тот дважды качнул головой, обмяк и снова прикрыл веки.
– Я полагаю, господин… э-э… Шелленграм не откажется дать объяснения, откуда у него такие сведения, – проскрипел Монтегю, ни к кому не обращаясь. – Насколько я понимаю, разведка флота располагает м-м… прямо противоположными данными. Или мы вас неверно поняли, Любомир?
Велич уколол Шелленграма неприязненным взглядом.
– Вы поняли правильно, Конрад. А вот я, кажется, чего-то не понимаю. Откуда у отдела Перспективного Планирования могут быть сведения о противнике? Может быть, ведущий эксперт соизволит высказаться?
– Они нас не боятся, – заговорил Шелленграм. – Ни лигисты, ни униаты. Они совершенно нас не боятся. Наш отдел вынужден собирать информацию о северных соседях, просто для того, чтобы успешно выполнять свою работу, но кое-какой дополнительный анализ данных, включая архивные, – моя личная инициатива. Наглость северян просто не может иметь иного объяснения, кроме наличия у них туннельного оружия. В зоне Лиги – бесспорно, в зоне Унии – вероятно, у Независимых – крайне сомнительно. Подробный анализ действий соседей позволяет предположить: зона Лиги получила туннельную бомбу шесть-семь лет назад.
Вице-адмирал Монтегю уронил челюсть.
– Иными словами, раньше нас?!
– Не намного, но раньше. Я понимаю: стратегическая боеголовка испарит любой из Поплавков за одну-две секунды – время явно недостаточное для принятия решения о возмездии. Разумеется, можно подвести боеголовку к терминалу в челноке или грузовой ракете, обманув систему распознавания, – полагаю, это вполне решаемая, чисто техническая задача… Но кто даст мне уверенность, что туннельные заряды северян размещены именно на Поплавках? – С высоты своего роста Шелленграм обвел взглядом присутствующих. – Позвольте закончить. Лично мне представляется мало-мальски перспективной лишь одна стратегия войны: в союзе с Лигой и Унией поделить Независимую зону. Такой союз возможен: тарифы Независимых надоели не только нам. Война будет выиграна быстро и малой кровью, мы усилимся за счет приобретения новой акватории и ее ресурсов…
– Лигисты и униаты тоже усилятся, – скрипнул Монтегю.
– Да, – подтвердил Шелленграм. – Это неизбежно.
В наступившей тишине было слышно, как господин Адмиралиссимус тонко свистит носом.
– Это официальная позиция отдела Перспективного Планирования? – осторожно осведомился флаг-адмирал.
– Дэ, – неожиданно сказал Адмиралиссимус, не поднимая век. Флаг-адмирал поморщился.
– Нет, – возразил Шелленграм. – Я уже говорил: это мое мнение как ведущего эксперта. Мое личное мнение. Только мое.
Адмирал Лавров-Печерский с шумом выдохнул воздух. Ужас оборачивался пшиком, и сидящие расслаблялись. На лицах появились улыбки. Вредное насекомое само подставило себя под каблук, и теперь под черепными коробками ворочались ленивые мысли: растоптать сразу или позволить еще поползать?
– Может быть, передать вашему отделу функции разведки? – съязвил Велич, вызвав смешки. – По-моему, вы об этом мечтаете.
– Не возьму, – холодно отпарировал Шелленграм. – Это не интересно. У меня другая работа.
– Так и занимайтесь ею, черт вас возьми, а не мутите воду! Противник блефует, а тут выискался ясновидец: бомба, бомба…
– Расстреливать перестраховщиков, – буркнул Риенци.
– В мое время умников топили, – охотно отозвался Лавров-Печерский. – Поставят, бывало, на уступ…
– Тише, тише, господа, – вмешался флаг-адмирал. – Попрошу обойтись без резкостей. Мнение ведущего эксперта выслушано и принято к сведению. Господин Шелленграм, вы удовлетворены? Вот и хорошо. Вас и господина контр-адмирала мы больше не задерживаем, можете вернуться к своим обязанностям. Итак, продолжим…
– Не страшно было? – шепотом спросил Хиппель, когда, пройдя через три приемные, они покинули апартаменты его высокопревосходительства. – Вы меня иногда просто поражаете, Гундер…
– Страшно, – улыбнувшись, ответил Шелленграм, потому что утирающийся платочком Хиппель ждал такого ответа. – Очень.
– С вами опасно рядом стоять, вот что я вам скажу. Для чего вы все время высовываетесь, а? Чувство долга обязывает или голова не дорога? Ну чему вы, собственно, улыбаетесь?
– Проницательность не порок, а большое неудобство для окружающих. Угадали: и то и другое.
– А подите вы с вашим юмором, висельник! Что вы теперь намерены делать?
От Хиппеля едко пахло потом. Небось сбросил килограмма два, подумал Шелленграм. В ванну бы его, а мундир – в стирку…
Он пожал плечами.
– Вернуться к своим обязанностям, что же еще. До встречи, Курт.
Обратный путь Шелленграм проделал пешком по наружной поверхности Поплавка, карабкаясь по трапам с уступа на уступ и с удовлетворением отмечая отсутствие одышки. Всякому известно: если после года жизни на планете с тяжестью менее половины земной хочешь избежать атрофии мышц – не сиди сиднем. Ежедневные восхождения поддерживали форму лучше беговой дорожки, а если не было вызова или срочных дел внизу, он карабкался вверх, с удовольствием проходил сквозь запретные ярусы, пользуясь имплантированным под кожу служебным пропуском, и нередко добирался до вершины уступчатого конуса, где ноги скользили по влажному, почти всегда окунутому в облака металлу и уже чувствовалось разрежение воздуха. Но сейчас он просто шел домой.
Некоторое время его мысли занимал Хиппель, маленький человек с развитым нюхом, почуявший в дерзости эксперта некую силу и, вероятно, могучие тылы, за которые не грех подержаться, и шарахнувшийся бы от него, как от зачумленного, узнай он правду. Потом Хиппель пропал из головы.
Сегодня скользкая слизь покрывала все: рифленую поверхность смотровых и служебных уступов, ступени трапов, поручни. Вершина Поплавка скрывалась в слоистом облаке, плоском и бесконечном, накрывшем, казалось, половину Капли. Накрапывало. На высоте гулял сырой ветер, швырял в лицо дождевую пыль. Слегка штормило – баллов в пять, не больше, и едва заметно вибрировал металл под ударами волн. Милях в пяти к востоку, вполне прилично различимый, беззвучно поднялся столб воды, чуть дальше – еще один, и еще: выдерживая график, приводнялись беспилотные «утюги», те самые, о которых сегодня шла речь. Водяная пыль сожрала звуки. Далеко внизу от ватерлинии Поплавка отвалила флотилия буксиров. Обычная деловая суета, обыденная рутина…
А ведь скоро все будет иначе, подумал Шелленграм. Нет иных вариантов. Зачем я полез искать на свою шею приключений, неужели только для того, чтобы испортить им настроение? Убеждать их – бесполезно, драться с ними на уничтожение – бессмысленно, ибо найдутся новые. Любомир Велич торжественно подтвердит, что разведка не располагает сведениями о наличии туннельной бомбы у северян и не предполагает того, чего не может быть в принципе. И они успокоятся. Очень скоро Поплавок станет местом, из которого всякий нормальный человек – не оболванец – будет рад поскорее унести ноги, но до того… До того начнется виденное десятки раз: перегруппировка сил, планирование и исполнение, всеобщее вранье, не способное никого обмануть, попытка сжать в кулак дряблую пятерню, попытка избавиться от балласта, в особенности от штатских – одних как можно быстрее спровадить в метрополию под любым благовидным предлогом, других приставить к делам более насущным, третьих – их мало – во избежание вони не трогать вовсе – и, кстати, не худо бы приглядеться к этому эксперту, Шелленграму – удивительно неприятный тип, господа, вдобавок много знающий и не наш… Ваше мнение? Вы ведь дадите Величу санкцию взять строптивца под особый контроль и при необходимости принять меры самостоятельно, не правда ли? Я так и думал. А не дадите – Велич обойдется и без вашей санкции…
– Зубы обломаете, – сказал он в вой ветра.
Он засмеялся, с внезапной ясностью поняв, что побудило его швырнуть им в лицо правду. Беспокойство о сотне-другой тысяч человеческих особей? Да, и это тоже. Хотя, казалось бы, не тот предмет, чтобы обращать на него специальное внимание. Но главное – он получил удовольствие, видя их растерянность. Ради этого стоило постараться. И еще – он устал жить спокойно.
Рев сирены оборвал его смех. Шелленграм остановился посмотреть на океан. Там, где вдали качались на волнах «утюги» и куда ушли буксиры, из-за размытого горизонта вырастала гигантская волна. Оповещение о гидросейсме, разумеется, пришло с опозданием… Гидросейсм – явление редкое и малопонятное, в отличие от желтого прилива случающееся с равной вероятностью и в тропиках, и здесь, в умеренных широтах. Слабый сейсм, волна так себе… Поплавок ее и не заметит, «утюгам» тоже ничего не сделается, а вот буксиры… Шелленграм видел, как их один за другим поднимало на гребень волны. Кажется, обошлось… Нет, один опрокинулся. Остальные идут на помощь… Может быть, успеют выхватить людей из воды живыми… Все равно отсюда ничего не видно, узнаю из сводки…
Волна оказалась все же большей, чем он предполагал, – Поплавок вздрогнул, по металлу прошел долгий ноющий гул. Вякнул сигнал отбоя тревоги – значит, гидросейсм был одиночным, родившим, как всегда, только одну кольцевую волну. Иногда, очень редко, бывают серии сейсмов, еще менее изученные, вздымающие вавилонские столпотворения валов. Как многие другие, Шелленграм знал, что лет сто назад после серии рекордных по силе сейсмов была отмечена волна километровой высоты.
– Понять не можете, – пробормотал он, не в силах отвязаться от пустых мыслей, – а туда же: делить приспичило…
Полчаса восхождения по скользким трапам на палубу Дзета-144 насквозь пропитали одежду влагой. Переменив волглый костюм на сухой, господин Гундер Шелленграм спустился на три палубы ниже, в глухую, нефешенебельную часть сектора Гамма и посетил одну из ничем не примечательных кают. Оттуда он вышел, имея в ухе горошину с записью. Записанный разговор происходил сегодня утром между Любомиром Величем и его ближайшим подручным, подполковником Андерсом, целиком касался некоего лейтенанта Альвело из четвертого патрульного отряда погранфлотилии и был настолько интересен, что господин Шелленграм даже пропустил время ужина.
Глава 4
Инженер-мнемотехник, качая головой, разглядывал кубометр, наполненный белым туманом. Голографическое изображение не было неподвижным – туман клубился, в нем возникали неожиданные потоки и завихрения, возникали и размывались ажурные волокна, он поднимался вверх тонкими струями и, накопившись, опускался вниз весомым пластом. Картина была удивительная, завораживающая, и, бесспорно, она была уникальной и многообещающей с точки зрения практической психомнемографии, однако в душе инженера она не вызывала ничего, кроме ощущения скверно выполненной работы. Или даже не выполненной вовсе.
Туман. Вместо сложнейшего трехмерного узора, стройного или путаного, смотря по индивиду. Вместо привычной картины человеческого «я», вместо инстинктов, мыслей и памяти – не столь уж большого массива данных, из которого программа сортировки скоренько отберет интересуемое. Ничего, кроме тумана.
Инженер поморгал, отгоняя наваждение. Затем на несколько секунд крепко зажмурился и осторожно разомкнул веки. Картина не изменилась.
– Прогони-ка еще разок тест, – велел он лаборанту.
– Нет проблем.
Тест не подтвердил предположение о неисправности аппаратуры. Строго говоря, тест был излишним: мнемоаппаратура высшего класса чувствительности обладала изумительной надежностью, сама устраняя неполадки. Скорее мнемооператор увидит галлюцинацию, чем техника покажет не то, что разглядела в темном мозгу испытуемого. Притом не может же одна и та же галлюцинация мерещиться сразу двоим! Чудес не бывает.
Щипать себя за ухо, чтобы проснуться, инженер не стал и тем самым поверил в чудо.
– Впервые вижу такую ментограмму, – проворчал он. – Кто он такой, этот тип?
Лаборант скосил глаза на монитор.
– Некий Филипп-Мария… тут до черта имен… Альвело, лейтенант погранфлотилии всего-навсего. Интересно, а чего это они к нему прицепились?
– Бесплатный совет хочешь? Поменьше спрашивай.
Лаборант хмыкнул.
– Еще одна проба, а?
– Давай. Копнем поглубже, хуже не будет. Глянь, как там испытуемый.
– Чего глядеть-то? – Лаборант, однако, взглянул. – Как положено: сидит, скучает. Нормальный оболванец, служака. Не взглянешь на него, так можно подумать, что он под наркотой. Вон, на ментограмме муть одна…
– Не бывает такой наркоты, – буркнул инженер, запуская повторное считывание. – Пора знать.
– Мнемоблок?
– Без всяких следов подсадки? И чтобы наша аппаратура его не сломала? Думай, что говоришь. Если это просто новый тип мнемоблока, то я Адмиралиссимус. Тут что-то другое…
Когда кубометр тумана исчез и спустя секунду сменился другим, в точности таким же, инженер непристойно выругался.
– С такой ментограммой ему не пилотом служить – валяться в клинике, пузыри пускать и под себя делать. У новорожденного в башке больше информации. Ох, не зря им заинтересовались… прелюбопытный сукин сын. Чую, возьмут с нас особую подписку о неразглашении… Э! Стоп! Ты его не узнаешь?
– Как не узнать, знакомое рыло.
– То-то и гляжу, что знакомое. Не может быть, чтобы мы в прошлый раз с ним напортачили… А ну-ка еще раз, по форме «макси», и отпустим его.
– На форму «макси» нет санкции, – унылым голосом напомнил лаборант.
– Обойдется. Когда еще такого уникума увидишь… Лень работать – отойди! Моя ответственность.
Считывание ментограммы занимает секунды – обработка, да еще по форме «макси», по идее позволяющая выуживать из мозга все, что человек когда-либо видел, слышал или думал, идет значительно медленнее.
Несколько минут инженер смотрел в вожделенный кубометр мутного воздуха, нетерпеливо барабаня пальцами по крышке стола. Затем неожиданно и громко икнул.
Сгустившись из тумана, на него смотрело объемное изображение контр-адмирала Джильды Риенци в самом похабном виде.
Лаборант перестал слоняться из угла в угол и радостно взгоготнул. Инженер поставил рукой на место отпавшую челюсть.
– И это… все?
Вопрос был риторический, и лаборант пожал плечами, давая понять: он не соломинка, чтобы за нее хвататься, его дело сторона.
– Кхм. Все. До дна. Глубже, пожалуй, только коленный рефлекс.
– Сотрем и попробуем снова, а? – На этот раз голос инженера прозвучал неуверенно. Ощущать свою беспомощность – занятие не из приятных.
– Испытуемый уже ушел. Вернуть? – Лаборант скорчил гримасу.
– Нельзя: инструкция… А и ладно!.. – Инженер решительно хлопнул ладонью по столу. – Что есть, то и покажем, при чем тут мы? Представляю себе их лица… – Он поморщился и вдруг открыто ухмыльнулся. – А главное, этому типчику, Альвело, даже диффамацию невозможно пришить, потому что никому не известно, как он это делает и делает ли вообще… Черт побери, ну и денек!..
* * *
В спальной каюте контр-адмирала Джильды Риенци было душно. Горел ночник, освещая импортированные из метрополии мебельные излишества: полочки, тумбочки, гигантский резной шкаф настоящего мамонтова дерева, антикварный туалетный столик с инкрустациями… И разумеется, кровать – обширнейшее мягкое лежбище, предназначенное минимум для пятерых, что иногда и бывало.
– Ну иди ко мне, поросенок, – хрипловатым шепотом позвала Джильда. – Ну иди же…
За последние три часа Филипп слышал эту фразу в шестой, кажется, раз. Он не был уверен. Может, и в седьмой. Да и кому нужно вести счет? Все равно Джильда не отпустит, пока не вычерпает до дна, и завтрашняя судьба жертвы – ходить раскорякой, а то и лежать пластом, держась за гениталии и проклиная шепотом день, когда появился на свет. Изголодавшийся по женщине глубинник, вернувшийся с патрулирования, – самый лакомый кусочек.
Филипп на четвереньках переполз кровать. Задранные вверх белые ноги Джильды вздрагивали от нетерпения.
– Ну где ты… Хороша я, а?
– Нет слов, – соврал Филипп. Слова-то у него как раз вертелись на языке, за год службы их накопилось в голове достаточно, а вот чего не было, так это уверенности, что госпожа контр-адмирал воспримет их как комплимент. Скорее наоборот. Хотя формально – все при ней, не придерешься, а что опротивело тебе спать с ненасытной властной шлюхой – кого интересует? Изволь соответствовать, если желаешь нормальной службы, а не охоты за полудохлыми торпедами в Гольфстриме или постыдного прозябанья в ремонтных доках. Не зря половина четвертого отряда коротает время между патрульными рейдами на дальних базах и без приказа на Поплавок носа не кажет.
Он зарычал, набрасываясь на женщину и зная, что Джильде это понравится. Получилось почти как надо. Кувыркаясь в объятиях контр-адмирала, он подумал о том, что не сегодня-завтра на Каплю должна прибыть новая партия свежеиспеченных глубинников. Скорее бы уже… Потом он оказался снизу и дышал ртом, чтобы не чувствовать пропитавших кровать запахов, а Джильда, разгоряченная и тоже шумно дышащая, упражнялась в верховой езде, напоминая вертикальную палочку в знаке перпендикуляра. Потом она упала на него, скользя округлым потным животом по его животу, и думать о чем-либо, кроме «когда же, наконец, это кончится?» стало невозможно. К счастью, кончилось достаточно быстро. Джильда отвалилась и, слегка отдышавшись, хрипло приказала:
– Отдыхай…
Одеяло сбилось в ноги и скрутилось в жгут. И то хорошо, что Джильда на этот счет строга – заставляет трахать себя в постели, не где попало. Флаг-офицер Людмила Прокопович, исполняя роль «пробовательницы» новичков, куда как менее разборчива – в походе не брезгует и торпедным аппаратом, коли нет свободной каюты…
Филипп знал, что Джильда не насытилась. Еще никто и никогда не видел ее насытившейся, чего не скажешь о подчиненных ей по службе глубинниках. Однажды Павло Христюк, всем известный умник, страдающий словесным недержанием, под общий гогот офицерского собрания сострил, что Джильда Риенци никогда не получит в командование флот, ибо неминуемо доведет личный состав до полной утраты боеспособности. Спустя месяц – контр-адмирал Риенци не любила спешить – умник загремел в штрафники по самому пустяковому поводу. И не вернулся из Гольфстрима. Не всякая шутка хороша для Джильды.
«Может, прав Петр, что брезгует? – подумал Филипп. – Первый в его жизни поступок, хотя и половинчатый: по трюмным-то девкам он бегает. Но Анну свою не забыл, скучает отчаянно, все еще верит в правило: через год безупречной службы можно ходатайствовать о том, чтобы выписать на Каплю жену, через три года родить детей, через пять лет – завести домашнее животное не крупнее кошки. Осталось ждать совсем немного, а рапорт с ходатайством у него давно готов…»
Наивный, трогательный дурачок… Сам выбрал ремонтные доки – позорище для глубинника… Заодно он мечтает перевестись из погранфлотилии на полярную базу. Кто из глубинников об этом не мечтает после полугода службы? А кто говорит, что не мечтает, тот врет. Зимой полярные льды тают, а вот летом на полюсе праздник: целых полгода – местных полгода, не земных! – можно не плавать, а просто ходить пешком. По тверди, пусть ледяной. Хоть за горизонт. Никто из землян и не поверит, что высшее счастье человека – никогда не видеть этой воды, этой жидкой, как медуза, противоестественно огромной Капли…
Жаль, что граница не проходит по меридиану и пограничникам во льдах делать нечего.
– Отдохнул? – осведомилась Джильда. – Пять минут лежишь.
– Нет еще.
– Ах ты, поросеночек! Устал, бедненький? Неужто твой корешок совсем-совсем выдохся? А если я ему помогу?
– Бесполезно.
– Что так?
– Кажется, иссяк, – вздохнул Филипп, стараясь изобразить сожаление. – А откуда что возьмется? Сперва дрейф на голодном пайке, потом этот арест на «Баклане»… Не способствует. Кстати, интересно знать: почему меня подобрали только на девятый день?
– Дурачок, нашел о чем спрашивать… Ведь вернулся ко мне? Ведь жив?
– Жив-то жив, а только свинство это.
– Свинство не обращать на меня внимания. Ну иди сюда…
Филипп вздохнул.
– Еще пять минут, ладно?
– Лейтенант Альвело, подите вон. – Сладострастная улыбка еще не сошла с лица Джильды, а голос уже стал по-деловому сух. Прикрыть свое роскошное тело она, впрочем, и не подумала, как делала всегда – новички шалели от контраста. – Одевайтесь. Приказываю идти отдыхать. По пути найдите мичмана Харитонова и срочно вызовите сюда. Ясно?
– Так точно, – сказал Филипп, прыгая на одной ноге и яростно пытаясь пропихнуть в брючину вторую. Его словно ветром сдуло с постели, и он не скрывал радости, зная, что Джильде в общем-то наплевать. – Из-под воды достану.
Он действительно нашел указанного мичмана и имел сомнительное удовольствие полюбоваться его вмиг вытянувшейся физиономией. Затем доковылял до своей койки в офицерском общежитии. Хотелось разыскать Петра, но на это не осталось сил. И главное, он ничего не узнал! Опять ничего. Его подставили – это ясно, но кто? Зачем? А ведь в надежде получить ответ он шел на вызов Джильды почти с охотой, чуть ли не вприпрыжку бежал, идиот! Он забылся – а контр-адмирал Риенци не забывается и в койке…
Пока было ясно только одно: внешне Джильда не придает большого значения инциденту: рядовое происшествие, сколько их было, сколько еще будет…
Так ли уж она безразлична на самом деле? Ее капсула, ее подчиненный, а за здорово живешь терять людей в мирное время – дурной тон. А может, у лейтенанта Альвело просто-напросто чересчур шустрое воображение?
Черта с два, подумал он.
За переборкой шумели – наверно, небольшая компания умудренных жизнью старослужащих, дойдя до нужного градуса в баре и разумно решив не мозолить глаза полицейскому патрулю, добирала кондицию в жилом отсеке, под треск разрываемых на груди фуфаек перечисляя свои заслуги, считаясь рейдами и ранами и сетуя на несправедливость судьбы. Драки пока не было.
Филипп, морщась, перевернулся на другой бок. Жив – и хорошо, верно сказано. И тут надо очень крепко подумать, прежде чем начинать трепыхаться, – опасно лезть в игры тех, кто сильнее тебя. Если быть уверенным, что бросили подыхать в первый и последний раз, еще можно простить, можно успокоиться… Да и безопаснее. Но кто даст такую уверенность?
«Узнаю, – сказал он себе. – Расшибусь, а узнаю, кто это сделал и почему. И кто приказал. А тогда – помогай им бог».
* * *
Только это я решил, что прощать не стану, как голова моя холодной сделалась и озноб прошел. Ну, я это дело по себе хорошо знаю: покуда колеблешься – мучаешься, а как решил – неважно что, но твердо – сразу гора с плеч и глупые мысли побоку. Тут как в капсуле: думать надо, правильным рефлексам не мешать еще больше надо, а задумываться вредно. Тех, кто шибко задумывался, давно в Вихревом поясе дочиста разъело, мир их раствору.
Разложил я в голове вопросы по полочкам – вспухли мозги, сил нет. Старые вопросы без ответа – а тут здрасьте, новые лезут. Ворочаюсь, заснуть не могу.
Во-первых, кроме этого глиста Андерса, меня до сих пор никто толком не выслушал, даже Джильда, а я-то думал – минуты свободной не будет, только успевай давать объяснения да расписывай патрулирование по минутам. Ну, это, может, мне еще предстоит, не сегодня, так завтра. А зачем меня в таком случае везли сюда сломя голову? Это во-вторых. Ради того, чтобы Джильда меня трахнула?
Допустим, ради ментоскопирования. Может, потому и не вызвали до сих пор пред ясны очи. Это в-третьих. И то сказать, ментоскопирование вышло какое-то странное: минут двадцать в кресле мурыжили. Чего ради? Я в Центре на Сумбаве был знаком с одним мозгокопом, так он мне говорил, что для снятия ментограммы любой глубины нужны секунды, будь ты хоть гений, хоть последний кретин – аппаратуре без разницы. И еще тот долговязый шпак, мимо которого я прошел на посадочной палубе, как-то странно на меня посмотрел, вроде бы и неспроста… И вроде бы я его видел раньше пару раз. Он-то кто?
Петра я нашел на следующий день. В ремонтных доках Поплавка вахтовая карусель: сутки маешься – сутки твои, а иной раз и двое суток отдыха перепадут. Петр уставший, только-только вахту сдал, под душем отмылся, осталось стопку-другую на грудь принять или, может, еще девку поискать, какую почище, а потом выгнать стерву и баиньки. Я тоже не лучше: полночи кувыркания с Джильдой сказываются, и кошмары замучили, почти не спал. Снилось мне, будто Поплавок наш – не конус на полусфере, а вовсе куб, вдобавок куда меньших размеров, и в том кубе такая резня идет, что волосы дыбом. Потом кошмар пошел по нарастающей, да так, что я даже досматривать не захотел, проснулся в такой тоске, что хоть вой по-собачьи. На луну бы завыл – да нет луны у Капли. Поспишь с такими снами.
Петр и живет тут, возле доков, седьмая палуба ниже ватерлинии. Меня увидел – обрадовался.
– Живой? Тут говорили: пропал ты.
– Не надейся, – смеюсь. – Кто бы тебя поил? – И достаю из-под кителя ее, родимую, контрабандную, втридорога купленную. По земным меркам, то еще пойло, конечно. Однако никто пока не умер.
Петр с готовностью достает вторую. Ну, раз такое дело, в бар идти незачем.
– Ну, за твое возвращение, – говорит. – Повезло тебе. Удачных всплытий!
Я чуть было и ему того же не пожелал. А какие у ремонтника всплытия? Какие погружения? Обидится ведь, а это не по мне. Кто Петра обидит, того я сам обижу, не откладывая.
Уговорили мы одну бутылку, вторую уговариваем. Петр любимым делом занят: жалуется на жизнь, и глаза тоскливые, как у нищего. Про последнюю свою девку изложил в подробностях: «Холодно в том трюме, как в леднике, сто лет не чищено, отовсюду капает, сталактиты наросли, женщина подо мной ледяная, пуп на пуп не попадает» и «колготки я ей сгоряча пробил, а трусов там и не было» – а дальше, понятное дело, про свою Анну и про то, какой он подлец и какое мерзкое насекомое. Чем дольше он служит на Капле, тем охотнее впадает в меланхолию. Тошно слушать.
Раньше-то я его иногда расшевеливал. Ради такого дела не грех и поскандалить, и драчку организовать, если уверен, что тебя не сильно побьют. В крайнем случае просто рассказать байку посвежее. Но сейчас я не стал ему вкручивать про секс в гидрокостюме, а сразу перебил вопросом:
– Есть у нас в штабе капитан-лейтенант Андерс?
– В штабе четвертого отряда? – переспрашивает Петр, задумывается и моргает. – Точно, нет. А что?
– В оперотделе штаба погранфлотилии, – уточняю.
– А я почем знаю? Тебе это очень надо? – Я кивнул. – Тогда посиди тут, я спрошу.
Минуты через две он вернулся. Я и не удивился: Поплавок не вселенная, тут каждый человек на виду, и всегда найдется кто-то, кто знает.
– Нет такого в штабе, – говорит. – И не было никогда. А тебе зачем?
– Низачем. Ты у кого спрашивал?
– У Юкконена.
Ну да, думаю, верно, у кого же еще. Юкконен – бывший адъютант, и связи у него, наверно, остались. Информированный парень, полезный, хотя и нагловат.
– А где он сейчас?
– Да тут, рядом. С механиками собачится – блок цереброуправления, говорит, полетел. Да что тебе вообще нужно?
– Будь другом, – говорю, – сходи к нему еще раз и спроси, не знает ли он, откуда этот Андерс – такой блеклый весь, невзрачный, сонный как будто… – и все приметы Глиста перечислил, какие вспомнил.
Петр меня хорошо понимает – спорить не стал, пожал плечиком, пошел вдругорядь. Вернулся серый, лицо не на месте – я даже испугался.
– Ты что, влип во что-то? – спрашивает шепотом.
– Нет, а что?
– А то, что твой Андерс никакой не капитан-лейтенант, а подполковник контрразведки. Для чего он тебе?
– Не он мне, а я ему. Он-то меня на Поплавок и доставил.
– Ничего себе, – комментирует Петр. – Слушай, ты правда ни во что не влип?
– Клянусь, – говорю. – А если что, тебя за собой не потяну, будь спок.
Он махнул рукой: мол, «за кого ты меня принимаешь» да «пропадать, так с музыкой», но я-то вижу: обрадовался мой приятель. Ничего удивительного, я бы тоже обрадовался на его месте.
Молчу, пью, думаю. Интересные дела получаются. Я патрулировал участок границы, меня бомбили. Бывает. Может, чужак и бомбил, если в его шахтах не тактические ракеты, а кассеты с глубинными «гостинцами». Правда, чтобы устроить такой «ящик», в какой я попал, он по идее должен был опустошить шахты до последней. Я бы на его месте не рискнул так оголяться. Ну ладно. Девять дней я ждал помощи и не дождался, пока чужак не наткнулся на меня при отходе к своим после успешной диверсии. Случайно он наткнулся на меня или ему оставили единственный коридор? Если это так, то становится понятно, почему на «Черном Баклане» меня сразу взяли под арест, ничего не объяснив и не выслушав объяснений: растерялись, ждали инструкций… Они ожидали найти пустую капсулу, никак не меня, потому что с вероятностью процентов девяносто я должен был угодить в плен, а с вероятностью процентов десять – верноподданно застрелиться. Выходит, меня использовали сознательно и хладнокровно, как мелкую одноразовую детальку: попользовался – и выбрасывай… Не предусмотрели они только одного: что чужак окажется человеком и слегка поплюет на долг ради уважения чужой чести и простого человеческого сочувствия…
Этого им не понять, конечно. Я и сам с трудом это понимаю, но все-таки получше, чем они, все-таки я глубинник, а не тыловой стратег. Зато очень даже понятно, отчего мною вдруг заинтересовалась контрразведка.
Приятного мало, конечно. Но тут меня еще одна идея осенила.
– Слушай, а еще разок не сходишь? Надо узнать про одного шпака… – и знай себе сыплю приметами того долговязого, что на меня вчера зенки пялил. Скорее всего пустышка, конечно. Мало ли отчего шпаки на людей таращатся?
Петр только пальцем у виска покрутил – однако пошел. Друг настоящий, верный, а я ему жизнь усложняю. Вернулся в недоумении. Юкконен, оказывается, долго не мог понять, о ком идет речь, а потом вспомнил: какой-то Шелленграм из отдела Перспективного Планирования, больше он ничего не знает, и не сделал бы Петр одолжение пойти в задницу со своими вопросами? Петр и пошел.
Ну ладно, думаю, планирование все-таки лучше, чем контрразведка. Во всех смыслах лучше. Если только я не трепыхаюсь попусту насчет этого Шелленграма, что скорее всего.
– За твое здоровье, – поднимает стопку Петр. – За твою удачу. Пусть о тебе забудут.
– Изыди, злоречивец, – говорю ему. – Я пятнадцать лет в лейтенантах ходить не собираюсь. Пер ангуста ад аугуста, как говорили эти латиняне, то есть если в теснинах не накроет обвалом, к вершинам как-нибудь выберусь…
Тут он как-то странно на меня посмотрел, а я и сам удивился. Этакой фразы, да еще с латынью, я от себя никак не ожидал. Притом спьяну.
Так я Петру ничего толком не рассказал – допили мы остатки, он уже и не очень слушал. Баиньки ему пора.
Поплавок ниже ватерлинии то еще место: темновато, сыровато, планировка идиотская. Не радиальная, как на «положительных» палубах, и не коридорно-ячеистая, а какая-то анфиладно-закуточная, что ли. Анфилады и закутки. До черта труб над головою, в трубах журчит и булькает, насосы опреснителей гудят. Широченные каналы ходовых водометов – хордами – от борта к борту. Основной и вспомогательные реакторы, маршевые двигатели, верфи, доки, шлюзы, распределители подпитки системы регенерации – повсюду запретные зоны, лучевые барьеры и охрана. Целые палубы – ремонтные мастерские и кое-какое сборочное производство. Резервная энергосистема, использующая разницу температур подводной и надводной части обшивки… Возле самого дна – непременная тысяча-другая тонн льялых вод. Добавить сюда же балластные цистерны и всю хитроумную гидравлику тройного демпфирующего борта – казалось бы, для людей места нет и быть не может. Ан нет, по документам, ниже ватерлинии живет без малого две тысячи человек, а по слухам – от трех до пяти тысяч. Все-таки Поплавок ненормально велик.
Три тысячи неучтенных людей – это вряд ли. Не прокормятся. Но лишняя тысяча в трюме вполне может жить.
Лишние…
Непонятны они для меня, вот что. И всегда были непонятны и неприятны. Шваль болотная. Уволенные со службы, не ждущие в метрополии кисельных берегов, спившиеся контрактники, на кого махнули рукой, неудачливые аборигены Капли, космические «зайцы» – обычно шлюхи последнего разбора, всякий разный сброд…
Вместо трюмных крыс – люди.
В любом земном порту вычистить сколь угодно крупное судно от посторонних – не столь простая, но в принципе решаемая задача. На Капле все иначе. Старожилы уверяют, что последний полицейский рейд имел место лет пять назад. Тогда не обошлось без стрельбы, однако какое-то количество лишних было отправлено в метрополию спецрейсом; после этого, говорят, Земля отказалась принимать наших люмпенов – своих, мол, хватает. На нижних палубах есть и притоны, и девочки, и даже травка сюда как-то проникает. Знай ходы, плати и пользуйся, коли свербит.
Обобрать, впрочем, тоже могут. Могут и забить сгоряча, если сдуру явился без денег или еды на мену. Офицера – поостерегутся, пожалуй, а нижнего чина или штатского запросто. Те сюда и не ходят.
Очнулся я, когда меня чувствительно щипнули за зад. Так и есть – женщина. То есть бывшая женщина, а теперь непонятно что. Это ж надо такое сочетание: толстая, рыжая и с бородавкой на носу. Большое спасибо, не нуждаюсь!.. На вид, пожалуй, лет с полсотни, с лица штукатурка сыплется, и запашок от нее – затхлый – на кабельтов. На такую лахудру и Петр не клюнет, а я и подавно, мне упражнений с контр-адмиралом на неделю хватит.
И вообще: кой черт меня сюда занес? Да еще без оружия.
Только я об этом подумал, как вдруг будто щелкнуло что-то в моей тыкве. Щелкнуло – и повело, и я уже не я, а моя четвертинка, вдобавок самая безвольная. Не хочу, а иду – женщина пятится, отступает, манит меня за собой, и меня словно некая посторонняя сила тащит за нею, как рыбу тралом. Ноги ватные, весь вспотел, в мыслях – тихая паника, о лишнем движении и подумать противно. Соображаю вяло. Гипноз? Похоже на то. А я-то считал себя не слишком гипнабельным… Да и кто когда-нибудь слышал о грязных проститутках, заманивающих клиентов гипнозом?
Только не я. Не бывает этого. Даже у нас на Поплавке.
Может, это еще и не гипноз вовсе.
Анфилада незнакомая. Нет, это не минус седьмая палуба, где живет Петр, это гораздо глубже… Зачем я здесь? Как оказался? Выходит, шел – и не видел куда?!
Полный бред.
Хочу крикнуть – и не могу. Что вам от меня надо? Кто вы?
Как я в нише оказался, того не помню. Самая обыкновенная ниша, каких полным-полно на технических палубах, и установлен в ней, судя по черепу на пыльной дверце, обыкновенный распределительный щит на пару киловольт. Женщина ушла куда-то. То есть скорее всего она у меня за спиной и мною командует, но обернуться – выше моих сил. Нет… Не могу.
Как муха, влипшая в клей.
Оружия при мне нет, наличных денег мало. Положим, им это не известно… Что еще может интересовать во мне трюмных потрошителей? Офицерская форма?
Возможно.
Еще один вариант: это не трюмные крысы, а контрразведка.
С того не легче.
Убить меня собираются? Или поступить изящнее – принудить гипнозом к самоубийству?
Ни то ни другое. Стою столбом, как в кошмарном сне, когда надо бежать, а ноги не желают слушаться. И тут словно теплая ладонь вошла в меня, череп ей не помеха, – вошла и погладила мозг… Тихая жуть, мурашки по коже. Быстро-быстро пронеслись перед глазами картинки моей жизни, от Андского толчка до Капли, и почему-то особенно подробно – встреча с чужаком с А-233. Говорят, перед смертью такое бывает. Того и жди: потянутся мои руки, мне не принадлежа, сорвут пломбу, наберут неведомый мне код и, когда отъедет в сторону дверца с «веселым Роджером», нащупают контакты…
Отпустило разом. Ушла ладонь из мозга, да так ушла – снова стая мурашек по всей коже, взмок от залысин до пяток, по спине ручьи бегут… Обернулся – нет женщины, словно и не было, вообще ничего подозрительного нет, только какой-то техник, проходя мимо ниши, хмыкнул и прибавил ходу на всякий случай.
Да что же это делается со мной, а? Померещилось мне? Припадочный я, что ли?
Чего мне стоило ровным шагом – не бегом – дойти до лифта, о том умолчу. Пока поднимался к себе на Бета-38, специально к внешнему периметру, немного успокоился, а как вышел на уступ над океаном и вдохнул морось, сообразил, что ничего необычайного со мною и не было. Легкое отравление, вот и галлюцинация. Кто может знать, что было намешано в той водке, которую я покупал как контрабандную? В трюме тоже водку гонят, а из чего – лучше не знать, фильтруй через адсорбент да пей.
Матюкнулся я по-русски – и впрямь полегчало. Полезное средство для успокоения души. Гляжу на океан, покашливаю. В обычные дни челноки и ракетные грузовозы окутывают Поплавок таким смогом, что дышать без фильтра невозможно, но сегодня чисто и ветрено. Изрядно штормит. Недостаток кислорода в воздухе, понятно, ощущается: семнадцать процентов – не двадцать один. Пойло все еще дает о себе знать. Тут прямо над ухом – гундосо, сквозь дыхательный фильтр:
– Это вы Филипп Альвело?
Смотрю: какой-то мичманишка. Незнакомый. Не из нашего отряда, точно. И не из пополнения. Выправка не флотская, морда начальственная.
Знаем мы таких, думаю. Проходили.
– Лейтенант Альвело – я, – говорю. – А в чем дело? Вы кто?
Честь он все же отдал – будто муху отгонял от козырька.
– Младший военфельдшер Стамеску, медицинская служба погранфлотилии.
Я чуть не заржал истерическим смехом – законная была бы реакция после жуткой галлюцинации, но демонстрировать ее медицине – еще медицине ли? – я не собирался. По-русски его фамилия в самом деле звучала занятно. Я этот язык немного выучил за два года в Корсакове, не как испанский, конечно, но тем не менее… А думаю все равно на интерсанскрите.
На петлицах у мичманишки – стандартная змеюка с разверстой пастью над вазочкой из-под мороженого и римская «тройка». Все правильно. У каждого из двух флотов, у погранфлотилии и у авиации своя медицинская епархия. Так почему-то удобнее. Их объединяют лишь на время какой-нибудь особенно крупной неприятности, вроде войны.
– Вас трудно найти, лейтенант… Э! Да вы никак пьяны?
– Есть немного, – сознаюсь. – Имею право: я в увольнении до двадцати ноль ноль. Еще вопросы будут?
Поморщился он слегка, однако спорить не стал.
– Нет. Так даже лучше, пожалуй. Мне поручено пригласить вас для собеседования.
Надменный, но корректен… Это правильно. Не люблю, когда мне хамят. Если бы он вместо «пригласить» брякнул «доставить» или, еще того хуже, «препроводить» – не убежден, что я не врезал бы ему кулаком по фильтру. В рамках восстановительной терапии, так сказать. Надо думать, отделался бы порицанием на офицерском суде, а если этот типчик действительно из контрразведки, и того легче: инцидент замяли бы.
Пьяные мысли – бойкие…
А почему это, интересно, им лучше, что я пьян?
Ладно, там узнаем.
– Куда еще?
– Это недалеко.
* * *
Врач сидел на краю стола и легкомысленно болтал ногой, дружелюбно посматривая на Филиппа. Он вызывал невольную симпатию и за час разговора не надоел нисколько. Просто-напросто свой в доску парень, хотя и медик, вдобавок психолог-мозгокоп. Две чашки вкуснейшего дымящегося кофе стояли между ним и Филиппом, дразня обоняние. Настоящий привозной кофе, не дешевая местная синтетика.
Филипп взял свою чашку, отхлебнул, обжигаясь. Пауза оказалась слишком мала, чтобы привести в порядок растрепанные мысли.
На этой палубе он еще не бывал ни разу. Ничего: чисто, уютно, не шумно. Симпатяга-врач и не подумал скрывать, что он является штатным психологом контрразведки. «Дружище, поверьте моему слову и моему опыту, здесь желают вам только добра. Лично я убежден, что вы в полном порядке, и давайте-ка поскорее закончим, у меня есть тысяча более серьезных дел. Не возражаете?»
Филипп, естественно, не возражал. Начали с обычного медосмотра (пожилой незнакомый врач, бравший анализы, учуяв дыхание пациента, брезгливо отворотил нос) и повторного ментоскопирования на иной аппаратуре, посетовав на случайный сбой во время вчерашнего сеанса, продолжили задушевным разговором: о службе Филиппа, об учебе, о выборе вакансий, о детских сиротских годах, просто ни о чем…
Почему-то врача особенно интересовали детские годы. Филипп сам не заметил, как разговорился, а когда заметил, махнул рукой. Отчего бы нет? Криминала-то в прошлом никакого. Вдобавок нельзя отрицать: приятный, располагающий к себе собеседник, сочувственно слушает, удачно шутит. Посмеиваясь, рассказал Филиппу два анекдота про Адмиралиссимуса – старых, но смешных…
Чуточку ОБВОЛАКИВАЮЩЕЕ дружелюбие.
Хмель давно улетучился из головы, но перед глазами плыла какая-то муть – легкий муар, – и сквозь него на лице врача не вычленялись индивидуальные черты: рот, нос, глаза… Просто блин, а не лицо, отметил Филипп, внезапно ощутив легкий укол неприязни. Большой дружелюбный блин.
Муть порвалась на клочки. Да что же это я, в панике подумал Филипп. Забыл, с кем имею дело? Расслабился, поверил… Наивный идиот! Разговор, разумеется, записывается и будет тщательно проанализирован. Может быть, за нами, за мной наблюдают прямо сейчас. Наблюдают… и делают выводы.
Не расслабляться. Быть осторожным, хитрым змеем. Не дать им понять, что я знаю: они меня подставили. Пожертвовали, как ненужной вещью. Выбросили…
Филипп напрягся. И врач, должно быть, это заметил, потому что продолжил совсем в другом тоне:
– Значит, вы утверждаете, что в выборе вакансий по отношению к вам была допущена несправедливость?
Филипп сглотнул.
– Мне так кажется. Хотя начальству виднее, конечно. Возможно, я себя переоценивал.
– Вряд ли. Отзывы о вас самые лестные, можете мне поверить. Обустройство «сынков» – да, это вечная земная проблема… к счастью, нам на Капле до этого еще жить и жить. Лично я действительно думаю, что вас несправедливо обошли, но теперь уж ничего не поделаешь: вернуть вас в метрополию не в моей власти. – Врач улыбнулся и подмигнул заговорщицки: – Я бы и сам не прочь вернуться. Знаете ли, этак походить у воды по песочку, и чтобы океан знал свое место… По правде сказать, не одному мне до смерти надоело болтаться в этой жестянке посреди воды. Это проблема. Вы, глубинники, еще счастливцы: неделями, а то и месяцами пропадаете вне Поплавка, а счастья своего не цените.
– Там то же самое, – возразил Филипп. – Океан – везде океан. А пропадаем – это вы верно сказали. В одном только нашем отряде за год пятеро пропавших, из них трое без вести.
Врач покашлял.
– Вы же понимаете: я совсем не то имел в виду.
– Это я понимаю, – атаковал Филипп. – Я не понимаю, почему вы не приступаете к сути. Спрашивайте – отвечу. Что вам еще нужно? Я был в патрулировании. Меня взяли в «ящик». Два десятка бомб, не меньше. Я думал, каюк. Был без сознания, потом дрейфовал. Потом чужак не взял меня в плен. Почему – не знаю. Если вы спросите меня, какого цвета были у него глаза, я вам тоже не отвечу.
– Зачем мне спрашивать? – удивился врач. – Все, что от вас нужно моему и вашему начальству, имеется в вашей ментограмме. Не волнуйтесь, на этот раз обошлось без сбоев в аппаратуре, сняли без проблем. В мою задачу входит лишь психологический контроль, а вовсе не анализ ваших действий… да я, признаться ни бельмеса не смыслю в морских делах. Остальное извлекут из вашей ментограммы. Я же всего-навсего должен убедиться, что ваша психика не подверглась серьезным деформациям.
– Ну и как? Убедились?
– В общем да. Ну вот разве что для очистки совести… Нет, ассоциативную подсадку оставим в покое, это дело долгое, а побалуемся-ка мы с вами свободными ассоциациями. Знаете, что это такое?
Филипп кивнул.
– Итак, начнем. Капсула.
– Атака – давление – теснота – ящик – пыль – прочность – уберечься – разлом – кондиция – погружение…
– Очень хорошо. Океан.
– Индийский – глубина – морская соль – грунтовые воды – минералы – ионообменники – руда – слитки – Юкон – транспорт – корабли – шлюзование – Порт-Бью… э-э…
– Продолжайте, пожалуйста.
– Портовые склады – Новый Ньюпорт – острова – течения – круговорот – всплытие – буря – Луна – лунный камень…
– Почему Луна?
– Лунные приливы. И отливы.
– Замечательно. Теперь: стратегия.
– Адмиралтейство – война – космофлот – авиация – поддержка – ресурсы – успех – политика…
– Достаточно. Вы не устали?
– Немного.
– Ну что ж, пожалуй, хватит. – Врач слез со стола и, разминая одной рукой отсиженную ногу, другую руку протянул для пожатия поднявшемуся со стула Филиппу. Рука была сухая и крепкая. – Благодарю вас за сотрудничество, мне было приятно поболтать с вами. Теперь я уверен: с вами все в порядке, никаких отклонений. Можете спокойно вернуться к службе. Полагаю, больше мы вас не побеспокоим. До свидания.
– До свидания, – ответил Филипп.
– Будут проблемы – заходите. Постараюсь выкроить для вас время.
Остаться в одиночестве врач и не ожидал – менее чем через минуту в каюту ворвался подполковник Андерс. Врач улыбнулся: даже стремительные движения подполковника выглядели вялыми. То ли врожденная забавная аномалия, то ли успешно законченная экзотическая рукопашная школа, ставящая в ряд условий победы недооценку бойца противником. Не спросишь.
– Ну? – выдохнул подполковник. – Как?
– Ментограмма любопытная. – Врач согнутым пальцем постучал себя по виску. – Мне транслировали. Спасибо за качество.
– Все просмотрел?
– Основное. Вы должны понимать: во время непосредственной работы с подопечным это затруднительно. К счастью, он по-прежнему гипнабелен.
– Тебя не узнал?
Врач уверенно покачал головой.
– Не тяни.
– Судя по всему, его действительно отпустили, тут он чист. Неприятно, но факт. Убежден, что мы имеем дело не с противодействием спецслужб Лиги, а случайно нарвались на благородный порыв вероятного противника, так сказать, частный бзик частного лица. Всего не учтешь, мой подполковник, а маловероятное тоже иногда случается. Видимо, придется продублировать операцию с кем-то другим?
– А вот это тебя не касается… Что ему известно?
– Ничего. Догадки, подозрения, обида, желание расплатиться – не в счет. Был бы он просто лейтенантом Альвело, не стоило бы и беспокоиться.
Андерс, присевший на нагретую врачом столешницу, вскочил – словно СТЕК со стола. Вяло забегал. «Глист, – подумал врач, контролируя свое лицо. – Верно подметил этот Альвело. Примитивная ассоциация первого порядка, зато прямо в точку».
– Интереснее всего то, что он действительно не тот, кем себя считает, мой подполковник. У него тщательно выполненная ментограмма добропорядочного оболванца, и я бы в нее поверил, если бы не свободные ассоциации… Прикажете доложить подробно или экстрактно?
– Экстрактно. Подробно – потом.
Врач согласно кивнул.
– Почему слово «капсула» у него ассоциируется со словом «пыль»? Допустим, водяная пыль. Но нет связи с дальнейшей цепочкой: «прочность – уберечься – разлом – кондиция». Лишь пятое слово – «погружение» – прямо связано с океаном. Далее: «руда – слитки – Юкон – транспорт». Трудно вообразить, что наш подопечный вспомнил одну из так называемых «золотых лихорадок» начала Темных веков, – это чересчур узкоспециальная тема даже для историков. Логичнее предположить, что подопечный имел в виду некое транспортное средство с названием «Юкон»…
– Можно проверить, – заметил Андерс.
– Я уже проверил, мой подполковник. – Врач взглядом указал на комп-браслет. – Космический транспорт «Юкон» четыре года назад был пущен на слом. Двадцать шесть лет своей биографии он курсировал по линии «Земля – Прокна». Прокна – спорная сырьевая планета на периферии Внутреннего рукава, три туннельных нырка от метрополии… Далее: многозначительная оговорка «Порт-Бью…» Нам известны лишь два поселения с подходящим названием: Порт-Бьюкенен на насыпном острове в Атлантике и Порт-Бьюно на Прокне. Подопечный убежден, что никогда не бывал ни в одном из них, поэтому случайно вырвавшееся «Порт-Бью» он довольно неуклюже трансформировал в «портовые склады» и подкрепил «Новым Ньюпортом» – последним местом своей учебы. Примитивная невольная уловка. Он назвал Луну и лунные приливы, несмотря на то что на Капле приливы – солнечные. Желтых приливов подопечный не назвал вовсе, хотя что, казалось бы, естественнее для пилота-глубинника Капли? Слово «буря» характерно не для моряка, а для сухопутного, моряк скорее скажет «шторм». Зато на Луне имеется океан Бурь со стратегически важными месторождениями. Трудно было не заметить некоторый минералогический уклон ассоциаций подопечного. Интересно также, что он упомянул космофлот и авиацию – возможно, тут существует ассоциативная связь со словами «прочность», «разлом» и «кондиция». Я думаю, стоит покопаться в личных делах выпускников учебных центров ВВС.
– За какой срок?
Врач вздохнул.
– За последние двадцать-тридцать лет.
– Ты в своем уме? – холодно осведомился Андерс. Альвело – двадцатипятилетний сопляк.
– Факты, мой подполковник. Голову на отсечение не дам, а руку – пожалуй. Во-первых, «Юкон». Во-вторых, именно на Прокне около двадцати лет назад имели место не вполне объяснимые события. Если мы хотим установить истину…
– К твоему сведению, – медленно перебил Андерс, и врач замолчал, – мы не хотим установить истину. Мы хотим устранить препятствие, если оно существует. Короче. Твои выводы?
Глист. Теперь никуда не денешься от этого слова, подумал врач. Вялый, бледный, примитивный, опасный… глист. Презирающий неудачника, которого вынужден использовать для тонкой работы. Профессионал, как и Велич, этого не оспорить, не отнять. Но хуже нет, когда уходят истинные художники своего дела, а на смену им являются вот эти… маляры. Ремесленники. Они примитивнее и цепче, в этом их преимущество, и в конце концов остаются именно они…
– Как скажете, мой подполковник, – с готовностью заговорил он. – Я не знаю, кто в прошлый раз поставил подопечному блок неизвестного нам типа, но убежден, что блок имел место. Я уже сейчас, до подробного анализа, абсолютно уверен, что ментограмма подопечного – фальшивая. В ней нет и следа нашей с вами подсадки, что, очень мягко говоря, довольно странно. Во всем остальном это типичная ментограмма типичного оболванца, я даже уверен в том, что она соответствует жизненному опыту подопечного. Я знаю также, что столь убедительная ментозапись известными нам методами невозможна. Мне неизвестно, кто наш противник, но он пока допустил только одну ошибку: не предположил, что я прибегну к такой архаике, как свободные ассоциации. В настоящее время подопечный твердо убежден, что он лейтенант Альвело. Лично я убежден в другом: он «кукушонок», мой подполковник. Типичный.
– Вы и об этом знаете? – бесцветным голосом поинтересовался Андерс.
– На «кукушатах»-то я и погорел в метрополии. – Врач позволил себе ухмыльнуться. – Перестарался с одним, послали сюда замаливать грехи.
– «Кукушонок», – мрачно сказал Андерс и вяло выругался. – Значит, и ты подтверждаешь… Этого нам сейчас не хватало.
Врач молчал, зная, что начальство не ждет от него реплики. Зона Федерации не готова к войне, но воевать будет. А кто когда-нибудь был полностью готов? Риторика… Противопоставление своей нехватки нехватке противника – как всегда… И вот когда до момента ноль остаются считаные недели, когда выстраданные в тиши кабинетов планы вот-вот стремительно прорвутся вовне лавиной приказов, действиями и докладами об исполнении, под самым боком обнаруживается досадная неуместная неприятность – «кукушонок», вдобавок кем-то опекаемый. Словно не вовремя вскочивший на лице прыщ. Словно нахальная муха, севшая на штабную карту. Что этот ремесленник Андерс сделает с мухой? Нетрудно предположить.
На этом можно наломать дров. Кто они – опекуны «кукушонка»? Насколько сильны? Судя по ментограмме…
В эту минуту врач ощутил острое желание оказаться как можно дальше от Поплавка, а еще лучше – от Капли. Жаль, это невозможно.
– Я хочу, чтобы ты знал, Карл, – впервые за весь разговор подполковник назвал подчиненного по имени. – Есть информация, что нашим подопечным интересуемся не только мы. Очень мне это не нравится, Карл. Очень.
Глава 5
Вечности нет.
И нет вечного постоянства.
Ни в чем. Никогда.
Вместо вечности – долговечность. Прочная. Надежная. Привычная.
Нет удивительного в том, что вещественные результаты правильных решений бывают прочны и долговечны. Давно уже не удивляет и обратное: результаты ошибочных решений чаще, чем хотелось бы, бывают еще прочнее и долговечнее. Не удивляет даже то, что они подчас оказываются полезными.
Об этом и еще о многом думал Гундер Шелленграм, совершая в борьбе с мышечной дистрофией рутинное восхождение по трапам к вершине Поплавка. Как всегда, волглый воздух выдаивал из себя влагу на поручни и ступени. Как всегда, в дыхательной маске сырел, разбухал силикогелевый патрон.
Давным-давно и даже еще давнее, в начальный, героический период создания первых поселений землян вне Земли, правительство Федерации сочло полезным вмешаться в чересчур независимую, по мнению ряда политиков, деятельность Управления по делам колоний. Одним из побочных результатов этого вмешательства стало учреждение института инспекторов по правам аборигенов колонизируемых планет. Тот факт, что на пригодных для жизни человека планетах никаких аборигенов не удавалось рассмотреть даже в сильную оптику, никого не смущал: то, чего нет здесь и сейчас, может проявиться потом, в другом месте. Проще оплатить синекуру, продемонстрировав мудрую дальновидность и заткнув рот политиканам, чем откупаться от крикунов, предоставляя им места в правительстве.
Впоследствии аборигены и вправду нашлись – непохожие на людей, вряд ли истинно разумные, с точки зрения человека, ничем ему не угрожающие, в защите прав не нуждающиеся и вдобавок обитающие на двух-трех отдаленных планетах, отнесенных Регистром Миров к последнему, десятому разряду, иными словами, к абсолютно неперспективным. В колониях некоторое время хихикали над инспекторами по правам аборигенов, из года в год ожидая отмены вздорной должности; со временем притерпелись, привыкли и хихикать перестали. А должность осталась.
Был, правда, один инцидент почти двадцатилетней давности, случившийся на Прокне, заурядной азотно-аммиачной планетке, на свою беду богатой природным сырьем. Земля не поспешила вмешаться в конфликт, грозивший уничтожением местной фауны, рассчитывая предварительно обескровить во взаимной усобице тяготеющие к Лиге ничтожные государства. Инспектора там почему-то не оказалось даже номинально. Аномальные явления – да, были отмечены. Интерес стратегической разведки метрополии – имел место. Разумные аборигены? О них спорят до сих пор: были ли?
Но Прокна – всего лишь исключение, подтверждающее правило.
Руперт Маклуп, инспектор по правам несуществующих аборигенов Капли, не старый еще человек эпикурейской внешности, по-видимому, нисколько не тяготился вынужденным бездельем. Если у его предшественника когда-то и был свой офис, то его давно отняли. Нынешний инспектор занимал просторную двухкомнатную каюту на одной из верхних палуб Поплавка, администрации колонии глаза не мозолил и, азартно увлекаясь ихтиологией, превратил большую из своих комнат в подобие музея. Скелеты и панцири морских гадов покрывались плесенью всякий раз, как барахлила вентиляция, неумело выполненные чучела пованивали, но Руперта Маклупа это не смущало. Среди глубинников он был своим человеком, встревал в разговоры, нередко просил добыть ему что-нибудь новенькое в коллекцию и приходил в восторг, получая какое-нибудь особенно омерзительное чудище. Платил щедро. Врагов вроде бы не имел. Одним словом – бездельник.
Для того, что собирался сделать Гундер Шелленграм, каюта Руперта подходила как нельзя лучше. И все же он просчитал и отверг несколько вариантов, прежде чем окончательно остановиться на ней. Третье необходимое для дела лицо сегодня утром получило должный сигнал.
Сегодня же утром Шелленграм обнаружил в своей каюте «жучка». Миниатюрная полупрозрачная чешуйка была замаскирована столь топорно, что попалась на глаза немедленно после того, как антибаг зафиксировал передачу первого пакета сжатой информации и определил круг поисков. Шелленграм не тронул чешуйку – меньше хлопот. Его каюта, как жена Цезаря, обязана быть вне подозрений Любомира Велича и иже с ним.
Других «жучков» не нашлось, или они себя пока не проявили. На всякий случай Шелленграм особо тщательно проверил одежду. Что еще может придумать Велич? Наружка? Вполне возможно, хотя и наивно с его стороны, если он уже знает, с кем имеет дело. Должен знать. Нет, наружка – это несерьезно…
Пропускной контроль – еще туда-сюда. Имплантированный пропуск, меняющий тонкие особенности химии организма, практически вечен. Можно худо-бедно отслеживать перемещение объекта вне жилой зоны; не так уж просто сменить индивидуальный «портрет» потовых выделений, не носки.
И все же потеряться в Поплавке не проблема. Хуже то, что Велич раньше времени сунул нос в дела, не касающиеся его никаким боком. Сунул – и, разумеется, заинтересовался, а заинтересовавшись, обеспокоился. Как он поведет себя теперь – неясно. Не исключено, что ввиду предстоящих военных операций некоему ведущему эксперту будет предложено эвакуироваться с Капли, подобно прочей штатской сволочи. Не исключено также, что приглашения ступить на борт челнока будут очень и очень настойчивыми… Какое-то время они – Велич, Мрыш, Лавров-Печерский, Риенци, Монтегю – смогут поплевывать на приказы Земли, а победителей не судят.
Ну что же, подумал Шелленграм, возносясь в лифте на километровую высоту. Служба так служба, игра так игра. Пока втемную. И для начала мы уравняем шансы.
Несколько секунд он боролся с искушением полюбоваться со смотрового уступа штормящим океаном, затем решительно свернул в сектор Альфа к каюте инспектора по правам аборигенов. На стандартной корабельной двери с закругленными углами и высоким ненужным комингсом отсутствовал даже намек на табличку, и это было понятно – какой носитель анекдотической должности захочет поднимать себя на смех? Дверь как дверь.
Его ждали. За дверью в нос немедленно ударил запах формалина, плесени и тления. Шелленграм чихнул и едва сдержал рвотный позыв. Ничего… Сейчас принюхаемся. По усеянному пенопластовой стружкой полу каюты можно было догадаться, что Руперт Маклуп недавно строгал ножом болванку для очередного чучела, а по каменному лицу маленького чернявого Мухаммеда было заметно, что Руперт только что таскал его по своему музею, как видно, ожидая восхищения. Ну, это он зря. Есть на Поплавке и нормальные люди, с нормальными здоровыми рефлексами…
– Здравствуйте, Руперт, – улыбнулся Шелленграм, пожимая руку инспектору по правам аборигенов. Кресел в комнате оказалось только два, и он, жестом помешав подчиненным вскочить, присел на койку. – Рад видеть вас, Мухаммед. Не просите извинений, я не опоздал, это вы пришли раньше… Что нового по части картографии? Дело на потоке, а?
Маклуп хихикнул. Всякому носителю никчемной должности приятно сознавать, что он не уникален, отметил про себя Шелленграм. Мухаммед тоже засмеялся, показывая мелкие белые зубы. Факт существования на Поплавке картографической службы оспаривался многими как выдумка и анекдот: кому нужна картография на жидкой планете с непостоянными течениями, дрейфующими планктонными полями и плавучей инфраструктурой? Зачем? Бортовые компьютеры субмарин вполне приемлемо отслеживают оперативную обстановку, анализируя информацию, поступающую со спутников… Ан нет, не тут-то было. Рациональности захотели, человеки? Не дождетесь. С давно забытых времен существуют специальные люди, чья единственная обязанность – понукать к работе древнюю технику, красящую белые листы с координатной сеткой в равномерно голубой цвет, и один из них – вот сидит.
– Это еще не так смешно, шеф, – проговорил Мухаммед, отсмеявшись. – Тут у нас и вулканолог есть. Прислали с Земли по ошибке, а отсюда его не хотят отпускать.
Отпустят, подумал Шелленграм. Теперь уже очень, очень скоро. Не то слово отпустят – выпихнут силой.
Вслух он сказал только:
– Да ну? Он еще не улетел?
– Представьте, по сию пору здесь, шеф. Пытались его приспособить для изучения гидросейсмов – отказался: не его, мол, специальность гидротектоника. Ругается, пьянствует день и ночь… – Мухаммед снова засмеялся. – Вчера на нижнем уступе его, бугая, впятером держали – хотел в океан прыгнуть, своротил фальшборт, нос разбил полицейскому…
– Только одному? Жаль.
– Вот и я говорю, шеф…
Шелленграм поморщился.
– Итак, приступим к делу, – прервал он. – Сидите, Мухаммед, вставать не обязательно… Руперт, ваша каюта «чиста»?
– Проверено.
Ну-ну, подумал Шелленграм. Два «жучка» здесь все-таки были, и один из них таился в голове висящего под вентиляционной отдушиной чучела сегментной рыбы, редкой глубинной твари, предмета тихой гордости Руперта. Вряд ли инспектор по правам аборигенов вызывал подозрения – скорее, контрразведка держала «жучка» на всякий случай. Руперту знать о нем было необязательно. Не «жучок» – целый «жук» с могучим накопителем, изотопной батареей и растровой антенной размером в ладонь. Раз в неделю, используя вентиляционную шахту как волновод, он «выстреливал» сжатый до секунды волновой пакет, о содержании которого Шелленграм проявлял особую заботу. Второй «жучок», также принципиально не обнаружимый аппаратурой Руперта, принадлежал самому Шелленграму.
– Тогда начните вы.
Инспектор по правам аборигенов заерзал в кресле, сглотнул, судорожно дернув кадыком, и сразу стал похож на школьника, сдающего экзамен.
– За последние сутки объект не предпринимал новых попыток контактов, – сказал он. – Надо полагать, осторожничает после вчерашнего вызова в контрразведку. Последний контакт имел место с этой шлюшкой, флаг-офицером Людмилой Прокопович, о чем я уже докладывал. Результат, скорее всего, нулевой. Прокопович с делом Альвело не была ознакомлена, что и понятно. Содержание разговора известно предположительно, видимых последствий нет. Прокопович довольно глупа, надо сказать. А вот объект… По первому впечатлению – стопроцентный дилетант, лезет туда, где сломает себе шею, пытается учиться на своих ошибках… Но похоже, у него личные проблемы, шеф.
– Какого рода проблемы?
– Вероятно, грань нервного срыва. Подолгу задумывается, что для него не характерно, замыкается в себе, скверно спит. Отмечено некоторое изменение лексикона. Наш птенец пробует клювом скорлупу, а, шеф?
– Продолжайте.
Маклуп откашлялся и понизил голос:
– И еще: за ним обнаружен второй «хвост». Полагаю, местная контрразведка.
Естественно, контрразведка, подумал Шелленграм. Кто же еще? Больше некому. А этот – осторожненький – не может без «полагаю». Должно быть, по привычному земному обыкновению, все еще воображает, что резидент Федерации на Капле столь могущественная персона, что имеет возможность дублировать хотя бы основные линии работы. Неплохо бы, конечно…
– Суть претензий контрразведчиков?
– Полагаю, рутинный интерес в связи с неудачей их операции против зоны Лиги. Э… Опасность для жизни и здоровья объекта представляется мне умеренной.
Шелленграм лениво потянулся и положил ногу на ногу.
– Это все? – спросил он. Маклуп развел руками. – Извините: устал… Спасибо, Руперт, я доволен. Теперь вы, Мухаммед. Я вас слушаю. Учтите, предыстория того, что шайка Велича называет делом Альвело, мне сейчас не интересна, но прошу помнить: это в равной степени ваша недоработка и мой личный просчет…
Он намеренно похвалил Руперта, виновного ничуть не меньше: пилюлю следовало подсластить заранее. На какое-то мгновение Шелленграму показалось, что он ощутил легкий укол совести, и он почти удивился этому, прежде чем понял: показалось. Глупость какая… Сегодня инспектору по правам аборигенов придется разжевать огромную горькую пилюлю, и никуда он от нее не денется.
Маленький картограф не стал ерзать в кресле, как недотепа Руперт, а заговорил толково и внятно:
– Повторное ментоскопирование объекта подтвердило наши ожидания. Операция наложения новой мнемоматрицы была разделена мною на две фазы: завлечение объекта к выбранному месту воздействия при помощи дистанционной психосенсорики и собственно наложение матрицы. Обе фазы прошли успешно. Непосредственный контакт и внешнее прикрытие осуществляла моя группа. Должен отдать должное вашей прозорливости, шеф – мы успели как раз вовремя.
– Какие еще методы воздействия применялись к объекту?
– Простите… Нами, шеф?
– Не вами.
– Обыкновенные психотесты, шеф. Форсированные методы контрразведкой не применялись. Рискну предположить, что основные подозрения с объекта сняты. Наблюдение оставлено – на всякий случай.
– Благодарю вас, Мухаммед, – благосклонно кивнул Шелленграм. – Вы хорошо поработали. Теперь скажу я, а вы оба послушайте…
Он обвел их взглядом. Маленький картограф спокойно сидел в кресле, скрестив руки на коленях. Руперт Маклуп настороженно подобрал животик и тихо маялся, по привычке не ожидая от начальства ничего хорошего. Шелленграм почувствовал минутное раздражение. Абсолютно никакого удовольствия создавать неприятности, когда их от тебя ждут.
– К настоящему времени на Земле выявлено около семидесяти «кукушат», – неторопливо заговорил он. – Значительная их часть по-прежнему находится в метрополии. Помимо того, около двадцати вероятных объектов обнаружено в колониях Федерации. Вероятно, их значительно больше, и мы видим лишь верхушку айсберга. Достоин самого пристального внимания тот настораживающий факт, что число обнаруженных бесспорных «кукушат» в последнее время катастрофически снизилось. Либо противник сворачивает свою деятельность, либо, что вероятнее, применяет более эффективную тактику. Прошу помнить: о противнике и о его целях нам по-прежнему не известно практически ничего. Могущество противника очевидно. Число и достоверность сообщений об объектах, называемых черными кораблями, не меняются… равно как и неуязвимость черных кораблей, по причине которой перепуганные обыватели называют их кораблями щитоносцев. Известны случаи паники и опрометчивых действий, как правило, плохо кончающихся. Я должен еще раз предупредить вас, господа: у нас с вами другая задача. Успокойтесь, Руперт, Управление внешней разведки Федерации не ждет от вас ни пальбы влет, ни геройской гибели. Объект был перемещен на Каплю именно потому, что на этой планете ни разу за всю ее историю не было зафиксировано появление черного корабля. Наша задача крайне проста: мы должны не выпускать объект из виду, охранять его, если в этом возникнет необходимость, не вмешиваться в действия местных спецслужб, если они не мешают выполнению нашей задачи, быть в курсе всего, что делается на Капле, и зафиксировать события, если они произойдут. Больше ничего.
Руперт и Мухаммед переглянулись. Слышно было, как в соседней комнате потрескивает сохнущая шкура шипастого морского гада – очередного экспоната музея Маклупа. Работал «жучок» в голове чучела сегментной рыбы, накапливая заурядный звуковой мусор.
– Вы хотите спросить, для чего я рассказал вам то, что вам и так известно? – спросил Шелленграм. – Считайте, что я просто напомнил вам о мере нашей ответственности перед Федерацией. Произошла утечка важнейшей информации, и нам предстоит разобраться, по чьей вине это произошло. Вынужден сознаться, что я обманывал вас, господа. – Он улыбнулся одними губами. – Круг посвященных в суть основной задачи несколько уже, чем вы предполагали. В сущности, посвященных только трое: вы двое и я. То есть еще недавно было трое.
Руперт Маклуп нервно облизывался. Картограф владел лицом лучше.
– Словом, – закончил Шелленграм, – источник утечки информации находится здесь, в этой каюте, среди нас троих. По крайней мере я так думаю. Конечно, я могу ошибаться, чего-то не учитывая… – Он одарил Маклупа колючим взглядом, отчего инспектор моментально вспотел, и повернулся к картографу. – Впрочем, время терпит. Мухаммед, вы приготовили то, что я просил?
– Данные о пропавших без вести? Да, конечно.
– Изложите покороче, коллега.
– По всей зоне Федерации бесследно исчезает в среднем тридцать-сорок человек в год. Я имею в виду земной год. На Поплавке, разумеется, меньше: редко более семи-восьми. В прошлом году, например, было одиннадцать. Это много. Предположительные причины в порядке убывания: непреднамеренные падения в океан, самоубийства, убийства с сокрытием следов, дезертирство. Лицо считается пропавшим без вести немедленно по обнаружении исчезновения, умершим – по истечении одного года. Я имею в виду местный год. Пенсии родственникам пропавших без вести не…
– Иными словами, пропавшего без вести искать не станут? – перебил Шелленграм.
– Именно так. Разумеется, если это не важная персона. Простите, шеф, зачем это вам?
Несколько секунд картограф ждал ответа с заинтересованным лицом. Затем выражение интереса сменилось ужасом, картограф привстал с кресла, обмяк и повалился набок.
– Вот зачем, – сказал Шелленграм.
Он дважды согнул в ботинке пальцы правой ноги, дезактивируя оружие. Сегодня оно больше не понадобится.
– Вы… убили его? – растерянным шепотом спросил Маклуп.
Шелленграм прищурился:
– Как вы догадались?
– Зачем? – Инспектор по правам аборигенов вскочил. Кинулся к телу. Челюсть его тряслась. – Мертв… Господи, Гундер, зачем?!
Шелленграм потянулся с хрустом суставов.
– Вы еще новичок в наших делах, Руперт. Но это-то вы должны понимать. Что у нас делают с нелояльными сотрудниками?
Взгляд Маклупа стал окончательно безумным.
– Придите в себя, коллега, – лениво растягивая слова, проговорил Шелленграм. – Да, я убил его. Если вам интересно, испытывал ли я при этом хоть тень жалости, то я вам признаюсь: нет. Предупреждая ваше естественное любопытство, замечу в скобках: удовольствия эта процедура мне также не доставила.
– Как… вы это сделали?
– Остановил ему сердце. Не беспокойтесь, он не мучился. Хотел бы и я когда-нибудь умереть столь же безболезненно… Простите меня за маленькую нравоучительную комедию – я имею в виду насчет пропавших без вести. Не удержался от позерства.
Инспектор по правам аборигенов, стоя на коленях перед Мухаммедом, дернул кадыком и издал горловой звук.
– Ну-ну, – мягко сказал Шелленграм. – Соберитесь, Руперт. Не раскисайте.
Маклуп вытер рукавом испарину.
– Шеф… – его шепот был еле слышен. – А вы… не ошиблись?
– Посмотрите у него за лацканом, коллега. Нашли? Так я и думал. Суньте эту гадость в какую-нибудь кислоту или бросьте в море… Впрочем, оставьте: это просто микрофон с накопителем. Если бы прошла передача, я бы знал. Наш бывший коллега был осторожен…
Маклуп икнул.
– Есть на Поплавке люди со здоровыми рефлексами, – медленно проговорил Шелленграм, разглядывая тело маленького картографа. – Служить Земле – это же на редкость неблагодарное занятие, вы не находите, Руперт?
– Господь с вами, шеф.
– Ну-ну. Я пошутил. Хотя Мухаммед вряд ли принял бы этот тезис за шутку. Видите ли, ему давно казалось, что его труды недостаточно оценены материально. Я совершенно убежден, что его вульгарно купили.
– Лига?
– Ну-ну, Руперт. Подумайте еще.
– Наша контрразведка?
– Естественно. Теперь Велич и его банда знают об Альвело значительно больше, чем следовало бы.
Инспектор по правам аборигенов медленно поднялся на ноги. Колени его вздрагивали.
Совершенно неуместно Шелленграм ощутил укол раскаяния. Словно вонзилась неглубоко тонкая иголочка – и сразу же выдернулась, не оставив ранки. Руперт Маклуп, мирный несчастный человек… Ихтиолог-любитель, бездарный чучельник, вызывающий симпатию и сочувствие… Удивительно, как это он пошел на вербовку. От скуки, конечно. Работа резидента-одиночки во Внеземелье, наряду с несомненными плюсами, имеет большой минус: приходится сколачивать команду из того, что есть под рукой…
Еще неизвестно, справится ли Руперт. Некоторые ломаются вот так – на безделице.
– Шеф, – внезапно севшим голосом проговорил Маклуп. – А тело… куда денем?
Вот он, ужас обывателя, влипшего в историю и сообразившего, что влип. Выполз…
Шелленграм вздохнул.
– Не мы денем – вы денете. Уничтожьте его, вы умеете. И, бога ради, перестаньте трястись!
– Может быть, в лифт, шеф, а? Смерть от сердечного приступа, нет подозрений…
«Справится», – подумал Шелленграм.
– В любом случае у Велича будет предостаточно подозрений, Руперт, – медленно произнес он, тщательно выговаривая каждое слово. – Признаться, его подозрения меня мало беспокоят. Я всего лишь не хочу, чтобы кто-нибудь узнал, что старый сентиментальный дуралей Гундер позволил предателю умереть столь легко. Предателям положено исчезать бесследно, это будит воображение и иногда отбивает охоту у других. А вы заметили – Мухаммед понял?
Маклуп кивнул, уронив со лба каплю пота.
– Но… как же?
– Над вашим потолком находятся броневая плита и гидравлические демпферы, а выше расположено днище одной из ракетных шахт. – Теперь Шелленграм заговорил в приказном тоне. – Мысль улавливаете? Осмотр шахты производится не чаще одного раза в сутки. Технологический лаз блокируется лишь на время взлета-посадки. Облачко пепла – и все. Вынести можно по частям. Вы ведь где-то жжете то, что не пошло на экспонаты и недостойно мусоропровода, не правда ли, Руперт? Почему-то мне кажется, что вы не варите мясо ваших рыбок-лягушек на спиртовке себе на обед. – Он улыбнулся. – Кстати, и по части расчленения у вас большой опыт, вам и карты в руки.
– Человека… – пробормотал Маклуп. – Не рыбу – человека…
– Не надо болтать лишнего, коллега. – Шелленграм встал, потрепал по плечу инспектора по правам. – Убежден, вы справитесь. Тут нет ничего трудного. Давайте-ка я помогу вам дотащить тело до ванны…
* * *
Вид океана завораживал.
Солнце. Не белое – желтоватое. В дымке. Не паляще-яростное, жгучее, как в тропиках, и не закрытое наглухо слоеным облачным пирогом, даже не угадывающееся, как в приполярных водах, – мирное, ласковое, похожее на земное. Шторм кончился. Поплавку, дрейфующему по воле ветров и течений в относительно безопасном умеренном поясе изредка случается пересечь «окно» в облаках, и тогда, редко более чем на час, клубящиеся стены отодвигаются к горизонту, а океан вспыхивает мириадами солнечных бликов.
Шелленграм убрал руку с поручня, посмотрел, как сохнет мокрое пятно. Уступ уже практически высох, четче обозначились потеки ржавчины, скользкая слизь застыла твердой коричневой коркой.
И то и другое исчезало на глазах – обшивка регенерировала себя.
Приспичило ей… Прямо сейчас.
Он стал смотреть на океан. Никто, кроме него, не маячил на верхнем смотровом уступе – кому захочется любоваться океаном под рев принимаемых и отправляемых терминалом «челноков» и ракет? – зато в полукилометре ниже не только смотровые, но и служебные уступы чернели от людей. Еще ниже лежал залитый светом океан, и пологие длинные волны, набегающие на Поплавок, казались переливами тонов на огненном бархате. Сновали буксиры. Вдалеке, натужно раздвигая волны, дуром пер танкер, налитый углеводородным топливом для всякой морской мелочи.
Не стоило торопиться вниз. В редкие часы ласкового солнца даже клинические агорафобы, обитатели сердцевины Поплавка, приходят в волнение, многие здоровые бросают работу, заранее наплевав на неминуемые штрафы, и во всей толще терминала не найдешь свободного лифта.
Прямо над головой раскололось небо, грохотом заложило уши – с небес спускалась в шахту грузовая ракета. Шелленграм не взглянул вверх. Щекотно завибрировал металл под ногами, поручень отозвался протяжным стоном – и стих. Вероятно, именно сейчас обратилось в золу тело маленького картографа, переоценившего свои способности. Минута тишины – и снова рев и дрожь металла, и опять минута тишины… На нижнем уступе, очень далеко внизу, шли похороны какого-то умершего. Еле-еле слышно играла музыка. Было видно, как тело неведомого покойного соскользнуло с доски в воду и погрузилось, начиная свой путь к Вихревому поясу, а там – кто знает – может быть, и к центру Капли. Вслед телу в волны упал пластмассовый венок и поплыл, покачиваясь, вдоль борта.
Шелленграм усмехнулся про себя: совпадение показалось символичным. Что ж, будем считать, один венок на двоих. Сколько их было, мелких настырных букашек, мнивших о себе чересчур многое, сколько еще будет…
Привычно. Скучно.
Наверное, это оттого, что я, по-видимому, бессмертен, подумал Шелленграм. Если не стрелять в меня, не резать, не травить, не ронять с крыш, не бросать подыхать с голоду… Уязвим, но бессмертен ненасильственно. Почему бы мусорщикам Ореола не быть бессмертными? Ну да, они граждане не второго даже сорта – десятого. Так что же? Бес-смертен. Допустим. А поди проверь. Чтобы проверить, надо попробовать умереть от старости. Где она, старость? По-земному – шестьдесят девять, выгляжу на полсотни максимум, а то и на сорок пять. Каким ощущал себя на Прокне, когда был Менигоном и возился с Шабаном, своим другом и опекаемым, таков и теперь. Не старею. Еще десяток лет это удастся скрывать, симулируя прекрасные результаты омолаживающих процедур, – а потом?
Менять легенду. Внешность, само собой. Генотип. Место работы. Эй, никому не нужен мусорщик со стажем?
Скучно.
Внешняя разведка Федерации, спецслужбы Лиги и Унии – лучшего места для мусорщика не придумать, и не жаль потратить годы на карьерные бега, на доступ к информации, на относительную самостоятельность. Но и тогда скучно.
Одни и те же игры. Все повторяется, идет по кругу. Двадцать лет назад Федерация легко отдала Северный Редут на Прокне. Шестнадцать лет назад попыталась отбить, в итоге получив лишь плацдарм на месте анклава Коммуна. Крови пролилось достаточно, не уцелел и осторожный трупорез Асплунд. Девять лет назад внезапный десант Лиги разбился об оборону землян, и в ответной операции, блестяще осуществленной маршалом Сонг Тхаем, плацдарм удалось расширить вплоть до самых границ княжества Хинаго. До масштабной войны между Федерацией и Лигой дело тогда не дошло…
Суть не меняется – меняются цели.
Шелленграм вздрогнул – новый рев распорол небо. Оторвавшись от короткой взлетной палубы, круто ввысь, к невидимому рейсовому грузовозу, уходил «челнок».
У Земли свои резоны – у местной олигархии свои. Так было всегда, так всегда будет. В случае успеха Адмиралиссимус получит почетный титул Собирателя Вод, и хватит с маразматика. Те, кто стоит за его спиной, получат власть над всей Каплей и, надо думать, при первой возможности попытаются отделиться от Федерации. За ними охотно пойдут те, кого они в своей спеси называют оболванцами и кто, кстати сказать, действительно ими является. Земле же позарез нужна Капля – вся Капля, не часть, – стратегическая база у выхода четырех стабильных Каналов, удобнейших рокад для переброски космических эскадр. Земля не смирится со скромной ролью космической провинции, просто не сможет. Скорее всего она погибнет в войне, успев нанести смертельные удары Унии и Лиге, но если случится чудо и она уцелеет – ей будет мало Галактики. Ее конечная цель – уничтожить Ореол, единственную удачную попытку большой группы людей выскочить из человечества, и война на Капле – лишь первый шажок на пути к конечной, но недостижимой цели, а все эти Лиги, Унии и Независимые – всего-навсего камни на дороге, правда, об эти камни можно пораниться очень больно…
А ведь нет, подумал Шелленграм, скучно мне, пожалуй, не будет. Тоже, конечно, рутина, но уже веселее… Даже не надо просчитывать варианты действий всех этих Величей и Андерсов, узнавших о «кукушонке», – они предельно ясны.
Он ухмыльнулся. Далеко внизу океан нес сверкающую зыбь. Серая облачная стена надвигалась с запада, усиливался ветер. Час ласкового солнца подходил к концу.