Когда от хмеля преступлений
Толпа развратная буйна
И рад влачить в грязи злой гений
Мужей великих имена, —
Мои сгибаются колени
И голова преклонена;
Зову властительные тени
И их читаю письмена.
В тиши таинственного храма
Учусь сквозь волны фимиама
Словам наставников внимать
И, забывая гул народный,
Вверяясь думе благородной,
Могучим вздохом их дышать.
1865
Чем доле я живу, чем больше пережил,
Чем повелительней стесняю сердца пыл, —
Тем для меня ясней, что не было от века
Слов, озаряющих светлее человека:
Всеобщий наш Отец, Который в небесах,
Да свято имя мы Твое блюдем в сердцах,
Да прийдет Царствие Твое, да будет воля
Твоя как в небесах, так и в земной юдоли.
Пошли и ныне хлеб обычный от трудов,
Прости нам долг, — и мы прощаем должников,
И не введи Ты нас, безсильных, в искушенье,
И от лукавого избави самомненья.
<Между 1874 и 1886>
Не тем, Господь, могуч, непостижим
Ты пред моим мятущимся сознаньем,
Что в звездный день Твой светлый Серафим
Громадный шар зажег над мирозданьем.
И мертвецу с пылающим лицом
Он повелел блюсти Твои законы:
Все пробуждать живительным лучом,
Храня свой пыл столетий миллионы.
Нет, Ты могуч и мне непостижим
Тем, что я сам, безсильный и мгновенный,
Ношу в груди, как юный Серафим,
Огонь сильней и ярче всей вселенной,
Меж тем, как я, добыча суеты,
Игралище ее непостоянства,
Во мне он вечен, вездесущ, как Ты,
Ни времени не знает, ни пространства.
<1879>