9
«Дары Нептуна», нижний причал
Март 1953
Шеф Салливан не любил посещать нижний причал, когда приглушали свет. Он все еще мог видеть, но тени у пилонов умножались и, казалось, дрожали, стоило им попасть в зону периферийного зрения. А ведь здесь было небезопасно даже при ярком «дневном свете». Двое мужчин пропали на этом причале за последнюю неделю. Одного из них нашли, точнее то, что от него осталось: тело хорошо так разделали. Во время осмотра останков Салливану показалось, что эти прямые разрезы были нанесены скальпелем…
Деревянный настил скрипел под подошвами ботинок Салливана, когда он подходил к краю причала. От воды поднимался холод. Сильно пахло рыбой – воняло гнилью. Три деревянных ящика выстроились в линию, на каждом любопытный логотип, отпечаток ладони, но, как предполагал Салливан, их взлом не дал бы никаких доказательств контрабанды, которая, как ему было известно, не прекращалась. Также на каждом ящике была надпись «Протухшее – на выброс», воняло соответствующе. Салливан считал, что Фонтейн слишком умен, чтобы держать контрабанду прямо здесь, на причале.
Нижний причал был похож на деревянный пирс. Он спускался к воде через большую камеру, часть которой была занята рыболовством. Мелководье вокруг деревянных ограждений создавало ощущение реального причала, уничтожало чувство клаустрофобии – все это часть психологии дизайна Восторга. Большая вывеска находилась под потолком, она была выключена, но на ней разборчиво читалось «ФОНТЕЙН ФИШЕРИЗ». Стены здесь были покрыты гофрированным металлом. Выше располагался верхний причал с кафе и тавернами, такими как «Дерущийся МакДонаг», принадлежавшая Биллу МакДонагу. У Салливана не хватало времени, чтобы захаживать туда.
Всю эту пристань он воспринимал как искусственную пещеру. Дерево, песок и лужа воды внизу, нависающие стены, потолок над головой – все напоминало какой-нибудь грот. Только стены и потолок были металлическими.
Но реальная зона для рыболовных субмарин, оборудованная специальными холодильниками, была спрятана позади в лабиринте проходов, конвейерных лент, служивших для переработки морепродуктов, и офисов, таких как офис директора причала. Директором этого причала был Питч Уилкинс – человека Фонтейна. Он постоянно вставлял палки в колеса Салливану, когда тот приходил по души контрабандистов.
Шеф сунул руку в карман пальто, чтобы коснуться успокаивающей рукояти револьвера. Он сошел вниз по рампе, ближе к воде, которая была тихой и гладкой, словно зеркало. Но неожиданно что-то подняло брызги в тени около стены, удаляясь.
Он достал пистолет, но держал его низко, большой палец в любой момент был готов взвести курок. Он нагнулся, посмотрел под пирс, ему показалось, что там темный силуэт двигался в полумраке.
Салливан опустился ниже на корточки, стараясь вглядеться в темноту под пирсом, но не увидел ничего, кроме мерцания воды. Ничто не двигалось. Что бы он там ни видел, оно уже исчезло. Но вот он заметил это: что-то подпрыгивало у гофрированной металлической стены. Кто-то толкал перед собой державшийся на воде ящик. Хотелось бы Салливану, чтобы у него был фонарик.
Всплеск раздался неподалеку от ящика. Салливан поднял револьвер и крикнул:
– Выходи оттуда, ты!
Он краем ума осознавал, что где-то позади него, на рампе, что-то скрипнуло, но все его внимание сейчас было обращено в темноту под пирсом, где он слышал тот всплеск…
– Ты там! Я начну стрелять, если ты не…
Он замолчал на полуслове, расслышав более отчетливый скрип за спиной, и обернулся как раз вовремя, чтобы увидеть темный силуэт человека на фоне тусклого света ламп. Незнакомец спрыгнул с верхнего уровня пристани, целясь в голову Салливана большим разводным ключом.
Салливану хватило времени только на то, чтобы резко отклониться вправо, так что ключ просвистел в опасной близости от его левого уха, болезненно ударил в плечо; нападавший схватил Салливана.
Его шатнуло назад, рука судорожно нажала на спусковой крючок. Он услышал, как мужчина хрюкнул, когда они боролись в этом мелководье. Падая, Салливан перевернулся и приземлился на левый бок. Соленая вода ревела в ушах и заливала рот и нос, сильные грубые руки сомкнулись вокруг его шеи, большой вес давил на него и не давал выбраться. Он наотмашь ударил незнакомца рукоятью револьвера, чувствуя, что попал мужчине по затылку. Они оба были побиты: Салливан наконец-то смог освободить ноги и подняться, вода стекала с него ручьями, болело бедро. У его противника, который встал, шатаясь, из раны на голове капала кровь. Это был неуклюжий человек в бушлате. У него была квадратная челюсть, маленький карий глаз смотрел на Салливана из-под прилипших ко лбу черных волос. Он потерял разводной ключ в воде.
Мужчина попытался с размаха ударить Салливана кулаком, но тот дернулся назад, так что удар не причинил вреда, но вывел его из равновесия. Шеф попробовал выстрелить, но револьвер, побывавший в воде, дал осечку. Салливан шатнулся, стараясь остаться на своих двоих. Человек усмехнулся, обнажив кривые зубы, и шагнул к нему, раскинув большие руки.
Вспышка с пристани – выстрел – и мощный противник Салливана крякнул, стиснул зубы, сделал еще один шаг и повалился лицом вниз. Пару секунд он бился, борясь за жизнь, но все же обмяк и остался лежать в воде ничком.
Салливан постарался не упасть и посмотрел вверх. С рампы на пристани ему холодно улыбался Карлоский, пряча дымящийся пистолет. В воздухе пахло пороховым дымом.
– Хороший выстрел, – сказал Салливан, наблюдая, как кровь вытекала из левой стороны головы незнакомца, – если, конечно, предположить, что ты целился не в меня!
– Если бы я стрелять в вас, – произнес Карлоский с сильным русским акцентом, – вы бы уже умереть.
Салливан сунул свой собственный пистолет в карман, схватил мертвеца за воротник и потащил его к нижней рампе, сражаясь с отяжелевшей в воде одеждой. Затащив бандита на деревянный настил, он склонился над телом – тут же проснулась боль в левом плече – и перевернул его на спину. Здесь было достаточно светло, чтобы рассмотреть лицо. И все-таки шеф не мог узнать его. Или мог? Салливан протянул руку и откинул мокрые волосы с лица покойника. Ему определенно приходилось видеть фото этого человека в административных записях Восторга. Подсобный рабочий.
– Пытался добраться до моего мозга разводным ключом, – сказал Салливан, когда Иван Карлоский подошел к нему.
– Я слышал вы стрелять, – отозвался русский, – и промазать.
– Не было времени целиться. Видел еще кого-нибудь на той стороне причала?
– Да! Убегающего прочь! Не смог рассмотрел кто!
– А я видел личное дело вот этого. Только не помню имени.
– Микаэль Ласко. Украинец! Все сукины дети украинцы! Ласко, он работать в обслуживании, делать иногда что-нибудь для Питча Уилкинса. Я слышал в баре, что он может знать о контрабанде, так что я следовать за ним этим утром. Ублюдок оторваться от меня в этом лабиринте в доках. Много тайных ходов там …
– Похоже, что этот украинский сукин сын хотел уделать меня… – Салливан, дрожавший от холода в насквозь промокшей одежде, сунул руки в карманы пальто мертвеца, из одного достав конверт забитый долларами Восторга, а из другого – маленькую записную книжку. Он открыл ее. Там оказался список, расплывшийся по мокрому листу. Шеф зачитал вслух:
– Библия – 7 продано, кокаина – 2 г. продано, ликера – 6 по одной пятой галлона, писем отправлено 3 на 70 ДВ каждое.
– Похоже, что он контрабанда, – отметил Карлоский.
Салливан покачал головой:
– Похоже, что Фонтейн или Уилкинс не очень меня уважают. Будто я должен бы был поверить, что этот парень стоял за всем. Он бы не стал таскать с собой записную книжку со списком, в котором фигурирует кокаин и Библия. Сомневаюсь, что он вообще знал, как правильно пишутся эти слова. А конверт с деньгами – всего лишь плата этому болвану за попытку убрать меня. Но их бы устроила и его гибель. Сделали все, чтобы он был похож на контрабандиста, чтобы отвел от них подозрения…
Он кинул конверт Карлоскому:
– Можешь взять, за мое спасение. Идем, я пришлю кого-нибудь сюда, чтобы забрали этого козла отпущения, – они поднялись вверх по рампе, оказавшись под более яркими лампами. – Дерьмо. Ненавижу ходить с соленой водой в штанах. У меня яйца сжимаются, проклятье… Давай выпьем. Я куплю тебе водки.
– Водка хорошо избавляет от запаха тухлой рыбы! А запах мертвого украинца гораздо хуже!
Восторг, закрытая лаборатория
1953
– Абсурд, Тененбаум! – усмехнулся доктор Сушонг, шагая перед Бриджит Тененбаум и Фрэнком Фонтейном.
– Это открытие очень великое, – возразила ученая уверенно. Казалось, внутри у нее кипело сдерживаемое волнение. – Мистер Фонтейн, вы увидите!
Сделка Фонтейна с доктором Сушонгом и Бриджит Тененбаум до сих пор не окупилась. «Но может быть теперь, – раздумывал он, следуя за женщиной и Сушонгом по лаборатории, – на игральных костях могут выпасть счастливые семерки». Волнение Тененбаум, которое она никогда не показывала, намекало, что ей удалось найти нечто потрясающее.
Тененбаум провела их в одно из самых секретных внутренних помещений лабораторного комплекса. Там, на медицинском столе-каталке, под действием снотворного лежал человек в больничном халате. Тененбаум осматривала его аналитически холодным взглядом:
– Немцы. Только и могут говорить о голубых глазах и форме лба. Мне куда интереснее узнать, почему один рождается сильным, другой слабым, этот глупым, а тот умным. Столько убийств, думаете, немцы были заинтересованы в чем-то полезном? Но сегодня, мне кажется, мы нашли что-то очень полезное…
Спящий был привязан к столу кожаными ремнями. Внешность у него была невзрачная: средний рост, волосы каштановые, кожа пятнистая. Фонтейну приходилось видеть этого человека в «Дерущемся МакДонаге» за игрой в покер, его звали Вилли Бруменом. Рядом с ним стоял белый металлический стол, на котором покоился огромный шприц с красной жидкостью. Тут же стоял аквариум на пять галлонов, в котором пузырилась морская вода; на его песчаном дне пульсировало одно из отвратительных слизнеподобных чудес Тененбаум. Оно было почти восемь дюймов в длину, с примитивной броней на боках. Через все зернистое тельце шли темные борозды, на горбатой спине светились синие пятна. На одной стороне этого удлиненного тельца виднелись зубы, другая была дергавшимся кротким хвостом.
– Эта Тененбуам, она верит, что гены – ответ на все. Сушонг думает, что гены важны, но контроль разума подопытного, психологическая обработка, куда важнее! Тот, кто контролирует это, контролирует все!
– Мне это нравится, – ответил Фонтейн, – психологическая обработка – крайне интересное явление. Читал о нем в каком-то журнале. Нацисты экспериментировали с этим…
Тененбаум прокашлялась и сказала:
– Сейчас этот человек, Брумен, ранен. Я покажу вам повреждения… – она раскрыла халат на подопытном, и Фонтейн поморщился от увиденного: человеческую плоть пронизывал уродливый сморщенный разрез с рваными краями, около семи дюймов в длину, заканчивавшийся чуть выше паха. – Он пытался украсть рыбу из цистерны рыболовным крюком! Люди Райана поймали его и порезали его же крюком. Теперь – у нас есть специальный материал, полученный из слизней. Он отчищен, выделен из особых стволовых клеток. Нестабильных. Хорошо приспосабливаемых. Пожалуйста, наблюдайте.
Она взяла шприц и вогнала его прямо в живот мужчины. Брумен изогнулся в спине, его тело отреагировало, но сам он не проснулся. Фонтейн нахмурился при виде того, как трехдюймовая игла проникает в человеческий кишечник.
– Теперь, – проговорила она, – следите за раной.
Фонтейн следил. Но ничего не происходило.
– Ха! – усмехнулся Сушонг. – Может, в этот раз не сработает, и вся твоя теория просто – пуф, Тененбаум!
Но тут края разреза дернулись, покраснели, поврежденные ткани внутри раны, казалось, начали извиваться… и края сомкнулись. На месте рваной раны остался только бледный шрам. Исцеление произошло буквально на глазах.
– Будь я проклят! – не удержался Фонтейн.
– Я называю это АДАМом, – сказала Бриджит Тененбаум, – потому что в мифе от Адама пошло человечество. Это тоже приносит жизнь – уничтожает поврежденные клетки, заменяя их новыми, трансформированными под воздействием плазмидов. Нестабильным генетическим материалом. Теперь можно управлять стволовыми клетками, их гены изменены! Можем сделать из них то, можем это. Если возможно почти мгновенное излечение, то на что еще мы способны? Трансформировать мужчину, женщину? Во что? Во многое! Бесконечное количество возможностей!
Сушонг кусал ноготь большого пальца, осматривая подопытного, потом указал:
– Видите это? На голове какие-то повреждения!
Ученая лишь пожала плечами:
– Едва заметные. Несколько незначительных побочных эффектов…
– У некоторых может быть гораздо больше! Твой человек с чудо руками – его поведение немного странное. И на его руках любопытные необычные наросты. Как рак! Неконтролируемый рост клеток!
– Что ж, это ключ, – задумался Фонтейн. – Эти стволовые клетки и этот… АДАМ? Вы можете использовать его, чтобы изменить нечто в человеке – дать ему особые способности, как мы обсуждали?
– Именно! – с гордостью сказала она.
Фонтейн был уверен, что она говорит с ним, хотя она никогда и не смотрела на него. Ее лицо оставалось обращено к Фонтейну, но взгляд устремлен в какую-то точку чуть выше его левого плеча, словно она разговаривала с человеком-невидимкой у него за спиной.
– Вырастить волосы, увеличить половой член, сделать мускулы больше, грудь у леди покрупнее, прибавить мозгов работникам интеллектуального труда…
– Это все возможно с помощью АДАМа!
– Хм, – проворчал Сушонг, – ты не сказала ему, что АДАМ нуждается в постоянной подзарядке…
– Это не повод для беспокойства, доктор Сушонг! – сказала Тененбаум, прослушивая сердцебиение Брумена через стетоскоп. – У меня есть проект энергетика, мы будем звать его ЕВА! – она нахмурилась. – Но слизень может сделать малое количество АДАМа и ЕВы. Все эти слизни, как мы считаем, паразиты. Мы находим их на акулах, на других созданиях. Возможно, они могут быть присоединены к человеческому существу. Человек может стать… фабрикой АДАМа. Тогда у нас будет больше АДАМа для экспериментов, – она задумчиво почесала свои немытые волосы. – Работала с моим наставником, все, о чем он думал, это как найти великую силу в людях! Разводить их, изменять! Работая с ним, я думала о другом исследователе! Куда более великом! Ха–ха!
Это был первый раз, когда Фонтейн услышал ее смех, хрупкий, почти нечеловеческий звук.
– Так этот АДАМ, – Фонтейн взглянул на полностью исцеленную кожу спящего, – если вы получите больше слизней, и, может быть, людей, для работы в качестве… как вы предпочтете их назвать, хозяев… вы сможете пустить это вещество в массовое производство?
Она кивнула человеку-невидимке за спиной Фонтейна:
– Да, со временем.
– Но, – доктор Сушонг покачал головой, – Сушонг уверен, что АДАМ может вызывать привыкание! Мои исследования человека показали: все, что вызывает легкие изменения в природе человека, приводит к привыканию! Человеку плохо, он употребляет алкоголь, очень быстро чувствует себя немного лучше – развивается зависимость от алкоголя! То же самое с опиумом! Может быть, такое же и с АДАМом. Быстрое изменение в человеке – привыкание! Организм развивает потребность в нем! Сушонг наблюдает за изменением в том человеке, которого Тененбаум нашла на причале. Иногда он…как это говорят? Он под «кайфом».
«Привыкание? Еще лучше». Фонтейн подумал о времени, дороговизне и рисках, сопряженных с доставкой мака из Кандагара.
Да. Он почувствовал это. Его вложения в Тененбаум и Сушонга начали окупаться.
– Продолжайте работать над этим, – нетерпеливо проговорил Фонтейн, – я сделаю так, что это окупит все потраченное вами время, все наше время!
Медицинский павильон
1953
Мечтательно сидя за столом в своем кабинете в медицинском павильоне, доктор Дж. С. Штайнман скучал, уставший бороться с собственными порывами. Только сейчас он начал понимать, зачем приехал в Восторг.
Штайнман взял сигарету из ящичка с кораллового стола, поджег ее от серебряной зажигалки в форме человеческого носа, потом встал, раздвинул шторы, чтобы взглянуть в круглое окно и полюбоваться на море, где бурые водоросли и морские веера плавно танцевали в такт течению. Такой успокаивающий вид. Ничего общего с Нью-Йорком. В «Большом яблоке» правила вечная суета и люди, препятствовавшие человеку.
Под этим подразумевалось осуждение, которое его возмущало, этот мелочный суд над его величием. Как объяснить, что это все равно, что тянуться к Венере, в надежде превратить ее в свои карманные часы? Как он смог бы объяснить, что иногда его посещала богиня Афродита? Он слышал голос богини так отчетливо…
«Мой дорогой доктор Штайнман, – говорила Афродита.– Творить как боги – означает быть богом. Только ли бог может придавать форму лицу? Вы делали это снова и снова: брали то, что было лоскутками, а создавали нечто изысканное, прикладывали руки к посредственному, чтобы сотворить изумительное. Но секрет каждого мужского и женского лица спрятан. Утраченное совершенство скрыто. Под лицом женщины, которую низкие, вульгарные люди именуют «красивой», есть другое, прекрасное лицо – платонический идеал, укрытый в толще поверхностной красоты. Если вы сможете освободить это Прекрасное лицо от оков почти прекрасного, вы станете богом. Что может быть важнее красоты? Это я, сама Афродита, вдохновила поэта Китса. В прекрасном – правда, в правде – красота! Спрятанная симметрия, что лежит в основе неровной, уродливой поверхности. И вот парадокс: только пройдя через темные врата хаоса, через укутанную тенями долину «безобразного», можно закончить поиски и обрести совершенство!»
Ох, как богиня взволновала его! Да, это правда, он слышал ее голос, когда принимал эфир – кокаин и эфир по очереди – но это не была простая галлюцинация. Он был уверен в этом.
И когда Райан обратился к нему, сказав, что инновационная хирургия будет необходима в Восторге, он услышал, как Афродита зашептала вновь: «Вот оно! Вот тот шанс, вот та возможность, вот тот тайный мир, о котором ты мечтал, место, где ты сможешь обрести совершенство! Убежище, где мелочные насмешники не смогут найти тебя!»
Штайнман выдохнул струйку дыма в потолок, к вентиляционному отверстию, и повернулся, чтобы взглянуть в зеркало. Он знал, что был «красивым» мужчиной. Элегантный подбородок, уши правильной формы, темные глаза, заниженные, идеально подстриженные усы, точно знак ударения над каждым его словцом…
Но под этим лицом ждало своего часа другое. Посмеет ли он обрести свое идеальное лицо? Сможет ли провести собственную операцию, может быть, использую зеркало? Сможет ли…
– Доктор? Мисс Плезенс просыпается.
Он посмотрел на дверь, там его ждала ассистентка – мисс Чавез, маленькая, симпатичная пуэрториканка в белой униформе и туфлях, в медсестринской шапочке. Она не казалась удивлена тем, что застала его перед зеркалом.
Мисс Чавез была прекрасным маленьким созданием, очертания ее лица напоминали сердце. Губы – дуга Купидона. Сможет ли он найти идеальное лицо под всеми этими особенностями мисс Чавез? Допустим, ему придется наполовину сократить крыловидную мышцу, потом вдвое натянуть височную и, возможно, обрезать веки…
Но всему свое время.
– Ах да. Идите и начинайте разбинтовывать ее лицо, мисс Чавез. Я сейчас приду…
Мисс Сильвия Плезенс была обручена с Рональдом Гриви, сыном Рубена Гриви, который работал в тесном контакте с Райаном. Они были влиятельной семьей в Восторге.
Штайнман погасил сигарету о пепельницу-ракушку, которая стояла на столе, вышел из кабинета и прошел вниз по коридору. Мисс Плезенс лежала в послеоперационной палате в длинной ночной рубашке, носках, ее укрывала простыня. «Посмотрите на эти жирные ручонки». К несчастью он не мог разрезать эти жирные ручонки и уменьшить их. Обрезать до самых костей. Даже местами обнажить их как украшение из слоновой кости…
Сестра Чавез подняла подголовник кровати пациентки под углом в сорок пять градусов и начала снимать бинты. Большие зеленые глаза мисс Плезенс смотрели на доктора из-под разрезов в повязке со смесью страха и предвкушения. Ее рыжие волосы по-своему стильно рассыпались с одной стороны повязки. Он опять подумал, что, на самом деле, есть смысл оставить эти бинты навсегда. Чтобы все могли видеть только глаза, волосы и тайну. Как у мумии…
Лицо мисс Плезенс начало показываться из-под бинтов… Медсестра Чавез ахнула…
И хлопнула в ладоши:
– Она прекрасна, доктор! Великолепная работа!
Он обреченно вздохнул: это была правда. Все получилось достаточно мило. Он не сделал ничего экспериментального с этой женщиной. Вообще старался не делать ничего необычного в своей нынешней практике. Просто дай им то, что они хотят. Но это было тяжело. Соблазн был так велик...
Она была обыденно привлекательной: аккуратно созданное лицо с ямочками на бледных щеках, которые гармонировали с еще одной ямочкой на подбородке. Милые округлые черты, но уже без неприятного жирка. Ее жениху должно понравиться. Теперь эта мисс походила на взрослую Ширли Темпл. Как утомительно. Но Плезенс заворковала над отражением, когда мисс Чавез дала ей зеркало:
– Ох, доктор! Это прекрасно! Да хранит вас Господь!
– Да, да, – пробормотал он, подошел ближе и взял ее за подбородок, поворачивая голову из стороны в сторону, рассматривая лицо в свете лампы. – Да, только… Не могу отделаться от чувства, что здесь больше, гораздо больше, можно сделать… что за совершенство скрыто под этой симпатичной маленькой маской!
– Что? – мисс Плезенс выглядела удивленной. Он сглотнула и отпрянула от него. – Я… – она нахмурилась и снова посмотрела на себя в зеркальце, поворачивая голову то так, то сяк. – Нет! Это то, что я хотела! Именно это! Я поражена тем, как вам это удалось! Я бы не изменила это ни на йоту, доктор!
Он пожал плечами:
– Как вам угодно. Я просто думаю, что…
Он подумал: «Если бы я мог сократить твой нос на четверть и потом… Может, сделать лоб уже, полностью удалить круговую мышцу глаза…»
Но вслух произнес:
– Я рад, что вы довольны результатом. Сестра, отведите ее, дайте одеться и отпустите к жениху, а я буду… эх… – он развернулся и пошел в свой кабинет, словно во сне.
«Хирургический скальпель так ограничен». Если бы только был способ менять человека на клеточном уровне. Если бы можно было менять человека генетически, если бы художник от хирургии смог проникнуть в самую сущность человека, менять его изнутри – именно так, как делает Бог.
Именно так, как желала ему Афродита…
«Фонтейн Фишериз»
1953
Время было позднее. Офис Фонтейна был заперт, все покрывали тени. Реджи нес вахту где-то снаружи. Фонтейн и Тененбаум остались наедине в офисе рыболовства, они лежали на удобном диване. На Бриджит Тененбаум было неглиже и красные туфли, Фрэнк сидел, склонившись над ней, держа ее за руку. Позади них, на полу, стояла пустая бутылка из-под вина Уорли и два бокала. На Фонтейне была футболка и трусы-боксеры, остальная его одежда аккуратно сложена в другом конце комнаты на кресле возле стола.
Бриджит казалась испуганной, и все же он видел ожидание в ее взгляде, который она украдкой бросала на него и, как всегда, отводила в сторону.
– Тебе как будто страшно, – проговорил он. – Уверена насчет этого?
– Я… не хотела бы, чтобы меня трогали, – ответила Тененбаум. – Но… мне нужно это, когда чувство желания приходит. Я мечтаю о мужчине, который… просто возьмет меня. Я окажу некоторое символичное сопротивление. Но оно не будет настоящим. Я должна сражаться немного. Я просто не могу иначе.
– Хорошо, малыш, – сказал он, используя свой «успокаивающий голос», – тогда ты пришла в правильный магазин.
Ради этого момента она привела себя в порядок, использовала какие-то духи и даже, кажется, отчистила зубы от сигаретного налета.
– Что ж, есть что-то, что ты не делала, но… представляла?
– Да. Я боюсь прикосновения. Но ко мне должны прикоснуться…
– Как говорится, это противоречием в терминах? Ведь так, да?
– Возможно… но сейчас, пожалуйста, завяжи мне глаза.
– А, да, – он взял черную повязку и завязал глаза Бриджит. – Теперь ты не можешь видеть меня.
– Нет... сейчас я не могу видеть тебя... ты можешь меня тронуть, если сможешь удержать мои руки.
Он схватил ее запястья и прижал их по обе стороны от ее головы, навалившись на Бриджит. Она пыталась дергаться, но не особо сопротивлялась.
– Просто запомни, – проговорил Фонтейн, делая свое дело и получая от него больше удовольствия, чем ожидал, – хочешь, чтобы это делалось так, как тебе нравится – свою работу ты делаешь так, как хочу я. И работаешь эксклюзивно на меня…
«Парк развлечений Райана»
1953
Билл МакДонаг чувствовал себя немного глупо, совершая это «Путешествие на поверхность» в одиночку. Оно было сделано для детей Восторга, чтобы «удовлетворить их любопытство» насчет внешнего мира. Так задумывалось. Через несколько лет и его малышка захочет посетить единственный парк развлечений в городе. И Билл хотел узнать обо всем заранее. Если то, что он слышал об этом месте, окажется правдой, то эта поездка очень огорчит Элейн…
Он бывал здесь раньше, выполнял технические работы, но не участвовал в экскурсии. Теперь же купил билет.
Билл забрался в прогулочную машину – формой она напоминала открытую батисферу – и откинулся на спинку кресла. Механизм покачнулся, приходя в движение, а затем со скрипом поехал по рельсам в туннеле.
Аппарат медленно двигалась мимо аниматронной фигуры Эндрю Райана, сидевшей за столом и выглядевшей практически по-отечески. Манекен дернулся, сделал резкий, почти судорожный жест и «заговорил».
– Здравствуй. Меня зовут Эндрю Райан, и я построил город Восторг для таких детей, как ты, потому что внешний мир стал непригодным для нас. Но здесь, под защитой океана, естественно задаться вопросом, миновала ли опасность…
– Господи, – пробормотал Билл. Этот робот напугал его до дрожи.
Тогда машина въехала на механическую сценку, предупреждавшую о налогах мира на поверхности. Слева оказался фермерский дом, где фермер обрабатывал землю, а его счастливые жена и ребенок стояли позади … но тут появилась гигантская – действительно гигантская – рука, она опускаясь сверху. Было видно, что на ней рукав от делового костюма, какие обычно носят бюрократы. Она схватила крышу дома… Налоговик забирал все, ради чего человек трудился… Аниматронный фермер упал на колени в отчаянии.
– На поверхности, – загремел глубокий голос Эндрю Райана из скрытых динамиков, – фермер собственными руками возделывает землю, отдавая этому все свои силы. Но паразиты говорят ему: «Нет! Все, что твое, – наше! Мы государство, мы Бог, мы требуем нашу долю!»
– Боже мой, – произнес Билл, уставившись на руку. Она было пугающей, эта гигантская рука... Рука продолжила свое движение, словно длань жестокого бюрократического Иеговы, и остановилась у следующего отдела, машина же, в которой сидел Билл, медленно двигалась вперед. Аниматронный ученый сделал великое открытие и в триумфе поднялся над остальными на пьедестале, но тут же был свергнут со своей высоты гигантской рукой.
– На поверхности ученый вкладывает всю силу своего ума в одну чудесную идею и естественно возносится над своими собратьями. Но паразиты говорят: «Нет! Открытия должны регулироваться! Они должны контролироваться и, в конце концов, быть переданы государству».
Билл предположил, что это должно было сделать Сушонга и таких, как он, счастливыми.
Следующая сцена представляла художника, рисовавшего в восторженном вдохновении, ровно до того момента, пока не опустилась гигантская рука и не подавила в очередной раз свободу…
Последняя сцена была самой страшной из всех. Ребенок радостно смотрел телевизор вместе со своей семьей. Тогда богоподобный голос Райана предупредил:
– На поверхности твои родители искали спокойной жизни, используя все свои великие таланты, чтобы обеспечить тебя, они научились избегать лжи церкви и государства, считавших себя хозяевами системы. Но паразиты говорят: «Нет! У этого ребенка есть долг! Он пойдет на войну и умрет за нацию».
И гигантская рука опустилась, продавив стену, и схватила ребенка, унесла его во тьму… к смерти.
Билл покачал головой. Ему казалось, что все здесь служило для запугивания детей. Он слышал, что София Лэмб в свое первое посещение подала Райану идею этих «развлекательных поездок»: своеобразной терапии отвращения и способа его запечатления в детских умах по отношению ко всему миру на поверхности и последующему утверждению единственной альтернативы – Восторга…
Между сценами возникали аниматронные Райаны, читавшие лекции, запугивавшие, предупреждавшие ребенка об ужасах внешнего мира
В конце поездки Билл услышал песню Коэна «Вставай, Восторг, вставай»:
Вставай, Восторг, вставай!
И ввысь надежды устремляй.
Вставай, Восторг, вставай!
Мечту на крыльях поднимай.
Город наш на дне морском,
Мы все навек клянемся в нем
К победе взор наш устремлять.
Так вставай, вставай, вставай!
Вставай, Восторг, вставай!
С любовью песню запевай.
Вставай, Восторг, вставай!
И паразитов сокрушай.
Билл вздохнул. Он будет делать что угодно, лишь бы держать Элейн подальше от этого места. Она не поймет. У нее уже были сомнения насчет Восторга, и это только упрочнит их. Что бы там ни случилось, они верны идее Восторга и Эндрю Райана. Ведь так?
Восторг, «Парк Диониса»
1954
– Как может разделившийся дом устоять, Саймон? – вежливо спросила София Лэмб, когда они находились в саду скульптур «Парка Диониса». Саймон Уэльс сидел рядом с ней на резной коралловой скамейке и курил трубку, он выглядел возмущенным. Марджи и еще несколько последователей Софии рассыпали удобрения из рыбьих потрохов вокруг растений на другом конце галереи. Напротив них находился образец «бессознательного искусства» одного из последователей: статуя, изображавшая извивавшегося осьминога с человеческим лицом, которое странным образом напоминало лицо Райана.
– Восторг создан для конфликта, для соревнования. Но может ли это чудо общества выжить при таком разделении и подавлении здесь? Для процветания Восторга нужно единство! Это подразумевает коммунальный концепт, а не соревновательный…
Саймон осмотрелся нервно:
– Правда, вам не стоит использовать такого рода… ладно. Райан будет считать это пропагандой красных... Это может быть опасно. Они строят новый центр для содержания под стражей, и у меня такое чувство, что Райан делает это для, хм, для людей, которые ставят под сомнение методы его управления…
София пожала плечами:
– Если я должна отправиться в тюрьму, так тому и быть. Люди нуждаются во мне! Все больше их приходит каждый день, Саймон! Понимание необходимости целостности набирает силу! Восторг должен быть единым обществом, а не каким-то шизофреничным социальным организмом, находящемся в состоянии вечной борьбы с самим собой. Посмотри, что происходит: люди скатываются до проституции, живут друг у друга на головах. Разве это лучше того, что было в мире на поверхности?
– Если он подозревает, что вы готовите…
Она усмехнулась:
– Он убежден, что я в его команде. Я посоветовала ему, как обустроить тот маленький образовательный парк развлечений… это абсурд, правда. Я сомневаюсь, что это место может сделать хоть что-то, кроме как напугать детей, но он верит, что помогает им принять Восторг. Я дала ему отредактированный доклад обо всех моих… – она посмотрела на него. – Я могу доверять тебе, ведь так, Саймон?
Он ответил ей ошеломленным взглядом, с трудом сглотнул:
– Конечно! Как вы можете сомневаться, вы же знаете, что я чувствую…
– Мамочка, посмотри! – пищащим голоском позвала Элеонора. София обернулась, посмотрев на свою маленькую дочь, которой было всего три года. Она была в своем розовом передничке и тащила за собой один из этих аудиодневников.
– Я собираюсь играть с мистером Дневником, который ты мне дала!
София кивнула:
– Чудесно, моя милая!
Саймон понизил голос и спросил:
– Вам не кажется, что пришло время, когда ей пора начать общаться с другими детьми, доктор?
– Хм. Нет, нет. Они все под влиянием ядовитой парадигмы Эндрю Райана. Я буду держать ее здесь, воспитывать в безопасной изоляции, сделаю ее образцом для грядущего общества…
– И, – он прокашлялся, – что случилось с ее отцом?
– Ах, что до этого, так это мое личное дело.
Элеонора сидела на траве, разговаривая с записывающим устройством так, словно оно было ее другом, и вертела в руке маленькую отвертку.
– Привет, мистер Дневник! Хочешь поиграть? – тут же она изменила голос,– «На самом деле я очень занят сейчас, мисс Элеонора. Может, позже». Что ж, ничего страшного! Но ты не возражаешь, если я разберу тебя на части, пока жду? Обещаю, потом соберу тебя назад! «Подожди! Ты не можешь сделать этоооооо… нееееееет… подождииииии….. подожди Элеоноооооооора!»
И к удивлению Софии девочка начала колотить магнитофон, разбив его на части отверткой...
