– Боюсь я, Димкус…

– А?

– Как бы еще лапти плести не пришлось, – Егорыч нахмурился, скатал в рулончик клавиатуру, задумчиво покрутил между ладонями.

– А?

– Да отвлекись ты уже от сети. Как дитя малое. Допустили к свободному Интернету, теперь за уши не оттащить… чего ищешь-то?

– Кого, – поправил Димка, не отрывая взгляд от монитора.

– А… Или вот еще, – Егорыч вздохнул, задумчиво подпер клавиатурой подбородок. – Гусли, частушки или того хуже – балалайка.

– Это что?

– Я, в общем, сам не отчетливо понимаю, – смущенно признался Егорыч. – Но заранее сомневаюсь. Или вот медведь. Надо, чтоб по улицам ходил.

– С балалайкой?

– Я, в общем, не отчетливо понимаю. Но, знаешь, не исключено, – Егорыч еще больше погрустнел.

– Это, кстати, запросто. Где-то я только что… – Димка повозил пальцем по монитору, перебирая разноцветные окошки. – А, во. «Проектирование домашних питомцев. Выращивание детей для любящих семейных пар и триад с включением частей геномов заказчиков. Любые ваши самые безумные фантазии». То есть хочешь – медведя с балалайкой, хочешь – говорящего крокодила. Еще они документы оформляют. Свидетельства о рождении, гражданство, страховки…

– Гражданство? Крокодилу?

– Говорящему – запросто. Ты, Егорыч, в своем лесу одичал совсем. Вот, глянь, тут в новостях.

Егорыч заинтересованно склонился над монитором. Зашевелил губами:

– «Поп-дива Анжелика Мурр оставила состояние кото-мальчику Тимоти. Пока нет возможности завершить юридические формальности – расстроенный исчезновением своей полуматери, кото-мальчик отказался разговаривать и искусал нотариуса. Нотариусу наложили семь швов и предъявили иск о моральной компенсации за неуважение особенностей психики представителя видо-меньшинства». Опа! И чего я не крокодил?..

Сегодня во дворе опять убивали влюбленных.

Настя плотно закрыла окна, задвинула дрожащими руками шторы, стараясь не смотреть. Но взгляд все равно соскользнул, и в узком столбе света между смыкающихся тяжелых портьер зацепил неподвижно замершую посреди двора парочку. Маленькие хрупкие фигурки на свободном пятачке в центре плотной, покачивающейся толпы. Стоят, держась друг за друга, будто на крохотном островке среди океана. Знают, что уже не спастись, что сейчас накроет волной, протащит по камням, разорвет в клочья клыками прибрежных скал и швырнет кровавые обрывки в море.

Но пока еще стоят, крепко сплетя теплые пальцы и взгляды, баюкают последние капли своей жизни, одной на двоих. Жизни, которая могла бы быть долгой и счастливой, озаренной смехом детей и внуков. Чудесная длинная дорога, которую они могли бы пройти вдвоем, поддерживая и оберегая друг друга.

Настя застонала. Слезы выжигали глаза, от отчаяния и сдерживаемого крика заболело в груди. Слепо, спотыкаясь и отталкиваясь от стен, выбралась в коридор. Захлопнула комнатную дверь. Сползла на пол, зажимая ладонями уши. Только бы не слышать, как они будут кричать.

Настя вспомнила, как страшно кричали те, другие, два месяца назад.

Ей показалось, что зазубренные ножи вонзились в уши, глаза и сердце. Врезались в тело, заживо разрывая в клочья. Как разрывало тех, которые корчились под ударами камней, продолжая отчаянно цепляться друг за друга окровавленными пальцами.

Их ладони, по-прежнему сжатые вместе, так и остались снаружи, чуть в стороне. И когда тела уже скрылись под грудой камней, тонкая рука женщины еще некоторое время вздрагивала, стискивая запястье мужчины. Будто умоляла – подожди, не уходи без меня. Подожди.

Тогда Настя кричала вместе с ними. Потому что ей казалось, что ее тоже забивают насмерть. Плотная толпа, сквозь которую она пыталась прорваться, была как груда камней. И не было вокруг ни одной живой теплой руки. Ни одного лица. Только жесткие серые камни.

А потом кто-то ловко и больно вывернул ей локоть, вытащил из толпы, втолкнул в темный подъезд. Зашептал успокаивающе:

– Тш-ш, тш-ш…

Насте вдруг почудилось на секунду, что это Индеец.

Что он искал ее все это время и вот сейчас, когда стало невыносимо, когда она совсем заблудилась в темном каменном кошмаре, наконец нашел.

И теперь все будет хорошо, потому что он возьмет ее за руку и выведет к дому, который она сама никак не может найти…

Настя обмякла в сильных руках и зарыдала, уткнувшись в жесткое плечо.

Но оказалось, что это не Индеец, а участковый Муса.

– Вай, – сказал он, – такой красивый девушка, а скандал устроила. Нехорошо. А? Зачем в полицию звонишь, людей зря от службы отрываешь?

Теперь Настя знала, что во двор сейчас выходить нельзя. И в полицию звонить не нужно. Надо просто переждать – вот здесь, в прихожей, плотно закрыв окна и двери, чтобы не слышать криков. А потом пойти на работу и поторопиться, чтобы не сильно опоздать. Если бы она знала, надо было бы просто выйти из дома раньше. Если бы знала… Настя всхлипнула, ужаснувшись этой мысли, и зарыдала сильнее, захлебываясь слезами, отчаянием, гневом и бессилием…

От звука дверного звонка ее будто ударило током.

Индеец, подумала Настя. Вскочила, покачнулась. Из-за слез все плыло перед глазами.

Она часто представляла, как Индеец приходит за ней. Повзрослевший, но все равно прежний. Высокий, тощий, в старых стоптанных кроссовках, вытертых джинсах и брезентовой куртке. Улыбается, широко и открыто, как всегда, откидывает со лба длинную светлую челку. Говорит укоризненно: «Ну, ты и забралась, Настюха. Еще бы в берлогу залезла. Пойдем домой?»

И Настя с визгом кидается к нему, повисает на шее. Кожа и волосы Индейца пахнут сосновой хвоей и дымом костра, как всегда. Дальше Настина фантазия заканчивалась, представляя обрывочно, как они идут вместе с Индейцем почему-то через ночной лес, а вокруг в темноте ворочаются и ворчат невидимые страшные чудовища. Но рядом с Индейцем это все совершенно не страшно, потому что его теплая рука крепко держит Настину ладошку и ни за что теперь не отпустит.

А потом ночь светлела, и дорога выворачивала к дому.

– Где же ты так заблудилась, горюшко, – причитала мама, укутывая Настю в теплое одеяло, придвигая поближе чашку чая и яблочный душистый пирог…

Это была любимая Настина мечта. Благодаря ей Настя пережила некоторые особенно паршивые дни в Доме социальных сирот. Когда становилось совсем худо, пряталась куда-нибудь в безлюдное место и представляла, что вот сейчас открывается дверь и входит Индеец.

Сейчас, когда появилось свое жилье, больше не нужно было прятаться и придумывать несуществующую дверь. Когда становилось невыносимо, Настя просто садилась в прихожей и представляла, как сейчас в квартиру входит Индеец.

Джамиля метнула на зареванное лицо Насти неодобрительный быстрый взгляд, подтолкнула девушку внутрь квартиры, защелкнула замок. Сказала совершенно обычным спокойным голосом:

– Не завтракала, да? Я тебе горячую долму принесла, сейчас вместе кушать будем.

Подхватила Настю за локоть, повела на кухню, усадила за стол. Деловито и безошибочно, будто видела сквозь дверцы или уже открывала их не раз, извлекла из шкафчиков тарелки, чашки, вилки, пузатый фарфоровый чайник, упаковку чая. Распаковала свертки, которые принесла с собой.

От горячей долмы тянуло душистым ароматом тушеной баранины, чеснока и кинзы.

– Кушай, – велела Джамиля, вкладывая вилку в безвольные Настины пальцы. – Тощая, как кошка, никто замуж не возьмет.

Придвинула поближе тарелку, повернулась к окну, резким движением раздернула шторы.

– Закрой, – тихо попросила Настя.

Джамиля не услышала, присела напротив, уставилась на собеседницу задумчивыми черными глазами. Улыбнулась – скупо дернула краешками тонких губ.

– Понравится, научу, как делать. Простой рецепт, только мясо хорошее надо.

– Закрой шторы, – повторила Настя. От запаха долмы ее мутило.

Джамиля не шевельнулась.

– Закрой, пожалуйста…

Сил и мужества подняться, повернуться к окну и задернуть шторы самой у Насти не было.

– Нет, – губы Джамили дернулись, скупая улыбка исчезла.

– Почему?

– Еще для долмы виноградный лист надо. В вашем климате плохо растет. Я тебя научу, где взять.

– Почему?!

Джамиля поднялась, включила чайник. Сказала, не поворачиваясь, раздраженно дернув худым плечом:

– Люди в закрытые окна посмотрят, подумают, ты не уважаешь наши традиции.

– Я не уважаю, – глухо ответила Настя.

– Совсем не слышу, что ты сейчас говоришь, Настья, – Джамиля опять передернула узкой спиной в черном платье – как кошка отряхнулась. Громко застучала ложкой, выкладывая в блюдце варенье.

– Я не уважаю традиции, в которых убивают людей, – тихо сказала Настя, – и мне все равно, чьи это традиции.

– Настья, – Джамиля обернулась. Села напротив. Одним пальцем, не то брезгливо, не то опасливо, тронула белый браслет на Настином запястье. – Ты совсем не боишься свой ошейник?

– Это просто индикатор, – пожала плечами Настя, задвигая браслет под рукав.

– И что?

– Ну, он же ничего не записывает и не передает, – смутилась под насмешливым взглядом Джамили. Уточнила: – Ну, так говорят. Гражданский индекс меняют из-за внешних сигналов. Аттестация на работе. Или если кто-то позвонит и нажалуется…

– Настья, – усмехнулась Джамиля. – У вас этот индекс очень важно, да? Из чего он делается?

– Уважать чужие традиции и особенности, – вздохнула Настя, цитируя определение из методички современного гражданина. – Не препятствовать. Не демонстрировать неуважение.

– Не препятствуешь? Правильно. Сегодня дома сидишь, на людей не кидаешься. Теперь не демонстрируй неуважение. Шторы не закрывай, поняла? Настья, – Джамиля вздохнула, заглянула с сочувствием в лицо. – Ты хорошая, но не очень умная. У нас свои традиции, у вас – свои, – она ткнула пальцем в Настин браслет. – Вот и уважай, что есть.

На работу Настя, конечно, опоздала.

Верочка уже сидела на месте, закинув ноги на соседний стул, неторопливо листала на компьютере какой-то форум с розовыми сердечками на страницах. Спросила, не оборачиваясь, начальственным насмешливым голосом:

– Опять опаздываем, Соловьева?

Хотя, в основном, опаздывала как раз сама Верочка.

– Привет, Вера, – вздохнула Настя.

– Не Вера, – строго ответила та. – А Виерра.

И повернулась.

Настя ошеломленно застыла.

За выходные Верочкино лицо изменилось до неузнаваемости. Серые глаза сменили цвет на ярко-зеленый, серебряная цепочка пересекала побледневший лоб, острые кончики ушей торчали из-за подколотых на висках волос.

– Что уставилась? – спросила Верочка, усмехаясь тонкими алыми губами. – Не одобряешь? Да, такие, как ты, нас не понимают…

Она отвернулась обратно к монитору, но недостаточно быстро – Настя успела заметить на ее лице довольную улыбку, совершенно неподходящую к трагичному голосу…

– Тебя, кстати, начальство вызывало, – сообщила Верочка, опять углубляясь в розовые сердечки оставленного форума.

Когда Настя переступила порог кабинета Игоря Мариновича, индикатор на ее руке пискнул и замигал красным. Настя вздрогнула, торопливо натянула пониже рукав свитера. Кто-то из соседей все-таки позвонил? Или на работе где-то скрытая камера? Хотя чего такого было в разговоре с Верочкой?

– Анастасия… – Игорь Маринович отвел взгляд от монитора, посмотрел на Настю влажными карими глазами. Улыбнулся. – Вы так миленько выглядите сегодня.

Вздохнул. Поднялся из-за стола, одернул юбку, прошелся задумчиво от одной стены до другой, поглядывая то в окно, то на Настю.

– Анастасия, – снова вздохнул шеф. – Такая ситуация…

Настя похолодела. Подумала испуганно: «Он же не может меня уволить? За что?»

Если уволит, можно забыть о мечте переехать в другой район. Даже за теперешнюю квартирку, предоставленную Домом социальных сирот, отложенных денег хватит только на следующий месяц…

– Как вы знаете, Анастасия… Или не знаете? Наш главбух увольняется. Со следующей недели.

Теперь Насте стало жарко. «Главбух! Я? Ну а кто еще? Верочка-стажерка, которая месяц работает и дебет с кредитом путает?»

– К сожалению, на рынке труда сейчас толковых бухгалтеров не найти…

Настя улыбнулась. С окладом главбуха можно сегодня же начинать искать другое жилье!

– Поэтому со следующей недели вашим новым начальником будет Ве… э… Виерра Элиовна.

– Что?

– Понимаю, – вздохнул шеф. – Ве… Виерра – молодой сотрудник, опыта немного, ей будет нелегко… но ведь вы окажете содействие, э, как бы помощь?

– Конечно, – растерянно пробормотала Настя.

– Вот и чудненько, – улыбнулся Игорь Маринович, – я знал, что на вас, Анастасия, можно положиться.

К вечеру пошел дождь. Мелкий и нудный.

Настя брела по улице, не замечая луж. Раздвигала зонтиком мутные дождевые занавески, за которыми таяли силуэты прохожих, машин и домов. Думала – вот бы отвести в сторону эту мокрую городскую серость и шагнуть из сегодняшнего дождя в другой мир. В летний светлый вечер, в запах цветущих яблонь и маминых пирогов. Пройти вдоль дома, заглянуть осторожно в окно – чтобы не заметила мама и не позвала ужинать. Пробежать через сад по сугробам бело-розовых душистых лепестков, спуститься по узкой тропинке к реке, где сидит в ивовых кустах Индеец с удочкой, отмахиваясь от злых весенних комаров…

– Ой, это что там?

– Где? – досадливым шепотом переспросил Индеец, не оборачиваясь. Поплавок чуть вздрагивал, дразнясь, но под воду не уходил.

– В камышах. Ворочается. Большое. Слышишь?

– Крокодил, – уверенно сказал Индеец.

– Правда? – удивилась Настя. Ей было всего пять, и по части знаний об окружающем мире десятилетний Индеец казался непререкаемым авторитетом.

– Сто кило, – подтвердил авторитет.

– Ой, – испугалась девочка. Сто кило – это было ужас как много, а если крокодил таких габаритов сидит в соседних камышах…

– Может, они здесь не водятся? – на всякий случай тоже шепотом, чтобы не раздразнить чудовище, спросила она.

– Еще как. Трехголовые. И говорящие.

– Змей Горынычи?

Настя немедленно припомнила вчерашнюю сказку и испугалась еще больше.

– Боишься? – Индеец снисходительно и почему-то смущенно покосился на девочку. – Да ладно, не бойся. Я тебя спасу, если чего.

– От крокодила? – восхитилась Настя.

– От него тоже, – махнул рукой мальчик, прихлопнул на лбу комара и снова взялся за удочку.

Настя на всякий случай придвинулась к нему поближе, почему-то сразу и без сомнений поверив в обещание ее защитить.

Он защищал.

От соседского злющего пса, который однажды сорвался с цепи и чуть не загрыз девочку. От мальчишек с хутора, которые любили подкараулить деревенских поодиночке и побить.

А когда девятилетняя Настя заблудилась в лесу, именно Индеец нашел ее первым и вывел к дому.

Настя улыбнулась. Ей почудилось на минуту, что Индеец где-то здесь, за завесой дождя. Знает, что она потерялась – теперь не в лесу, а в этом странном неприветливом городе, – и пытается ее найти. Чтобы, как десять лет назад, вытереть слезы с ее заплаканных щек, взять за руку и вывести к дому, который она сама никак не может отыскать…

Задумавшись, Настя едва не шагнула под колеса подъехавшей машины. Взвизгнули тормоза, разлетелись в стороны брызги из-под колес. Щелкнула дверца.

– Анастасия! – встревоженно воскликнул знакомый голос.

Настя вздрогнула, с волнением вгляделась в полумрак салона.

– Залезайте, милая, залезайте, – замахал руками Игорь Маринович, – не стойте посреди дороги. Промокнете совсем и сиденья мне намочите.

Поколебавшись, Настя сложила зонтик и нырнула в теплый, приправленный ароматами духов и алкоголя сумрак.

– Вот и чудненько, – блеснул улыбкой Игорь Маринович, – невыносимо смотреть, как гибнут под автотранспортом и дождем юные сотрудники. Вы, душечка, и сама простудитесь, и на работу заразы принесете, а у нас с вами квартальный отчет на носу. Сигаретку?

– Спасибо, – растерянно покачала головой Настя, разглядывая массивный золотой портсигар.

– Зря. Без табака, только ментол и мята, необычайно полезно для здоровья. Есть с запахом роз или арбуза. Все-таки нет? Владик, – шеф постучал пальцем по подголовнику водительского сиденья, – адресочек Анастасии по базе посмотри, и поехали.

С тихим шелестом опустилась темная перегородка между салоном и водителем. Мотор мягко рыкнул, как сильный сытый зверь, и машина, качнувшись, поплыла вперед. Будто поехала не по разбитому асфальту, а заскользила по воздуху.

– Анастасия, – умильная улыбка исчезла с лица шефа, голос стал грубее и суше. И сразу почему-то нелепыми показались угольно-черная подводка вокруг печальных глаз, длинная сережка в ухе, кружевной воротничок вокруг жилистой шеи. – Я бы хотел извиниться, – он вздохнул, – и объяснить. Вы ведь, наверное, не понимаете?

– Что?

– Анастасия, – шеф ухватил зубами сигарету, прикусил, поморщился, выплюнул ее обратно в ладонь, смял в пепельнице. – Вы ведь из семьи отщепенцев? Воспитывались в Доме социальных сирот. Четыре месяца назад по их направлению попали к нам на работу. Я читал вашу анкету, разумеется. Живете одна. Друзей нет, любовников нет. Не состоите, не участвуете. Понимаете, что это никуда не годится, душечка?

Блестящие внимательные глаза Игоря Мариновича оказались вдруг совсем близко, обращение «душечка», произнесенное не обычным ласковым голосом, а сухо и жестко, заставило Настю вздрогнуть.

– Что? – тихо спросила она, отодвигаясь на самый край мягкого кожаного сиденья.

– Ваш гражданский индекс. Вы ладошкой-то индикатор не прикрывайте. Думаете, я не в курсе индексов своих сотрудников? Вы, надеюсь, понимаете, почему я назначил главбухом эту дуру Верочку, а не вас? Хотя работать придется вам, и за нее и за себя. Работать и надеяться, что мне не придется вас увольнять. Анастасия, – шеф склонился ближе, от его дыхания пахнуло мятой, – я очень положительно отношусь к вам лично. Но я ничего не смогу сделать, если вы сама…

– Что? – Настя опять отодвинулась и уперлась локтем в дверцу машины. Пробормотала беспомощно, сдерживая слезы: – Что мне делать с этим дурацким индексом? Пластику ушей и записаться в эльфы, как Верочка?

– Это вариант, – серьезно согласился шеф, – у них, кстати, очень хорошая организация. Еще пять лет назад над ними все смеялись, а сейчас, посмотрите – официально зарегистрированное псевдо-этно-меньшинство, свой профсоюз, квоты при приеме на работу, праздники оплачивают. Сейчас вот добиваются отмены приставки «псевдо» и сокращенного рабочего дня в соответствии с особенностями менталитета. Знаете, я думаю, скоро добьются. И в обычаях и традициях у них ничего э… противоестественного.

– Игорь Маринович, а вы… сам не собираетесь?

Настя представила шефа с острыми ушками и в серебристой юбке. И новый слоган фирмы: «Наша сантехника протестирована настоящими эльфами».

– Улыбайтесь-улыбайтесь, – хмыкнул шеф, – но мне-то и так неплохо. А вы… Анастасия, мне больно смотреть, как вы себя губите. Вот, возьмите, – он вложил в Настину ладонь визитку. – Гертруда большая умница, она подберет вам что-нибудь. Сделайте хотя бы это. Для начала.

Гертруда оказалась веселой могучей великаншей. Яркий румянец цвел на пухлых щеках, сотня косичек металась по мощным плечам в такт широкому шагу, цветастая шаль хлопала по огромным бедрам. Настя с трудом поспевала следом, чувствуя себя дюймовочкой, угодившей в страну больших людей. К тому же страна была престранной – на небольшом загородном участке у Гертруды размещалось несколько разномастных сараев и два ряда открытых вольеров, откуда летело многоголосое тявканье, мяуканье, повизгиванье, чириканье. Интонация в основном была восторженная, и какофония усиливалась, когда хозяйка проходила мимо. Звери и птицы кидались к решеткам, и могучая длань успевала по дороге поправить миски и поилки, почесать лоб ворону, кинуть игрушку щенку, погладить тощий бок кошки. Настя вертела головой, счастливо улыбаясь, чувствуя себя так, будто часть приветствий и восторгов предназначалась и ей.

– Туда даже не смотри! – басом крикнула хозяйка, перекрикивая звериный и птичий хор. – Там щенята обычные, тебе это не надо. Потом погладить дам, только руки помоешь. Сейчас к уродцам пойдем.

За дверью длинного сарая помещались странные существа.

В вольере возле входа метался встрепанный трехголовый пес. Кидался на решетку, вцеплялся в прутья сразу двумя пастями, грыз железо, роняя на пол слюну. Третья голова поскуливала и тоскливо смотрела в сторону слезящимися глазами.

– Лапушка, – вздохнула Гертруда, погладила скулящую голову и ловко отдернула руку от оскаленной пасти первой головы. Щелкнув в воздухе зубами, первая разочарованно хрюкнула и опять набросилась на решетку. – Цербер наш, – Гертруда вытерла руку о юбку, – тут из ветинспекции все приходят, говорят, надо усыпить. А за что его, лапушку? Тут человек шизеет, если у него в башке две личности, а с собаки чего взять? Крокодил еще у меня такой был, на прошлой неделе забрали.

– Тоже трехголовый? – изумилась Настя. – Змей Горыныч?

– Ну, вроде, – улыбнулась Гертруда. – А тебе что, надо? С ним попроще, но тоже кормить сложно, головы на разные стороны тянут, дерутся друг с другом. Может, мне его опять обратно вернут. Я тебе позвонить тогда могу, если надо.

– Нет, спасибо. У меня он в квартиру не влезет. Так странно у вас. Интересно, как в сказке.

– Интересно? – почему-то неодобрительно прищурилась Гетруда. – Вот и им было интересно. Доинтересничались. Ты, лапушка, посмотри пока здесь сама. Может, что интересное для себя найдешь.

Шестиногая лошадь печально бродила по деннику. Спотыкалась. Поджимала ноги по очереди. Опять спотыкалась. Остановилась, укоризненно посмотрела на Настю.

В соседнем вольере летучая кото-мышь хлопала кожистыми крыльями, подпрыгивала и опять падала на пол. Села, задрала заднюю лапу, потянулась и свалилась на бок, запутавшись в крыльях и хвосте. Запищала жалобно, бестолково ворочаясь в попытках подняться.

– Интересно? – спросила хозяйка, заглядывая в огорченное Настино лицо. – А вот, смотри, кто тут еще есть.

Последний в ряду вольер показался сначала пустым. Только несколько рыжих апельсинов горкой валялись в углу.

– Кис-кис, – позвала Гертруда. Апельсины дрогнули и раскатились в стороны. Темный мохнатый комок двинулся к решетке – дергаными, рваными движениями. Потом запнулся и грохнулся на пол, задергался, еле слышно захныкал.

– Тихо-тихо, – неожиданно нежным и тихим голосом забормотала великанша. Открыла дверцу, подняла хныкающий комок, вынесла на свет, ближе к Насте. Размером с кошку, четыре маленькие лапки с короткими розовыми пальчиками, круглые испуганные глаза и огромные уши, толстые тяжелые мохнатые лопухи, в каждое из которых можно было бы завернуть странное существо целиком.

– Совершенно несамостоятельный, – вздохнула Гертруда. – Два шага сделает и падает, уши перевешивают. Сам есть не может, лапки короткие, мордочка плоская. Надо с ложки кормить и поить. Два раза в день минимум. Иначе умрет от голода, даже если рядом будет еда лежать. Вот так, лапушка. Интересный зверек, как думаешь?

– Ты извини, лапушка, – сказала Гертруда, когда они вместе пили чай в доме. Чай был черный и очень крепкий, от горечи и терпкости у Насти сводило скулы. – Что я с тобой резковато. Я, в общем, им и так многое прощаю, что не нужно.

– Кому им?

– Людям. Поработай у меня немного и поймешь, о чем я. Вчера вот пуделя принесли. Шок, истощение, обезвоживание, гнойные раны. Его избили, перемотали скотчем лапы и морду и бросили в кусты. Умирать. Он и умирал. Сутки или около того, пока случайные прохожие на него не наткнулись.

– Зачем, – еле слышно пролепетала Настя. Горло перехватило от слез. Она представила. Добродушный маленький песик, чей-то домашний любимец, которого любили, ласкали и гладили, доверчиво подходит к незнакомцу. А тот… – Зачем так с ним?

– Хо, лапушка, думаешь, ответ на этот вопрос что-то изменит? – Гертруда пожала плечами. Взяла со стола черную, прокуренную трубку, примяла пальцем табак, щелкнула зажигалкой. – Покуда у людей беспомощность провоцирует насилие, ничего не изменится. Ни-че-го.

Гертруда выпустила из трубки клуб ароматного дыма. Спохватилась:

– Не возражаешь, если я тут покурю?

– Это твой дом, – улыбнулась Настя.

– Ну, – невнятно буркнула великанша, придерживая зубами кончик трубки и доливая в чашку чай. – Это не всех останавливает.

– Кого?

– Некоторых гостей. Бывает же, а? Ты их даже вроде не зовешь. А они припрутся, напачкают сапожищами, разлягутся на твоем диване, наплюют семечек. И еще будут тебе указывать, в какой одежде тебе ходить, какой температуры кофе им подносить и можно ли тебе курить в собственной гостиной. И что, я должна это терпеть?

Гертруда фыркнула и пыхнула трубкой.

– Нет уж. В моем доме ходим в тапочках, разговариваем вежливо, и вообще живем по моим правилам. Не устраивают правила – до свидания. Валите к себе домой и живите там по своим правилам. Каким хотите. Хоть в сапогах по постельному белью ходите и в занавески заворачивайтесь, мне наплевать. Извини, лапушка, что-то я сегодня нервничаю. Новости утром посмотрела. Так что, ты именно Чебурашку решила взять?

– Кого?

– Хо! Ты не читала эту сказку? – изумилась великанша. – Обожди, сейчас найду. Я ее как раз перечитывала недавно. Вот, возьми. А насчет Чебурашки подумай хорошенько. Зачем тебе столько возни? Странную зверушку для поднятия гражданского индекса я тебе могу и попроще подобрать. Сейчас чай допьем и пойдем во второй блок. В общем, первый я тебе так показала. Для расширения кругозора и избавления от некоторых иллюзий.

– Не надо, – сказала Настя.

– Чего? Избавления от иллюзий? Хо! Лапушка, это самое лучшее, что я могу для тебя сделать.

– Не надо зверюшек для поднятия индекса, – Настя поморщилась. Подумала, что великанша права. Что выглядит это именно так: пришла девушка не помочь бездомному животному, а подыскать себе средство для поднятия индекса. – Я возьму его.

– Ну, – Гертруда развела руками. – Я предупреждала. Апельсины не забывай ему давать. Он с ними спит в обнимку. Привык. Мне его так и подбросили – в ящике с двумя апельсинами.

– Подбросили?

– Хо! Думаешь, я выиграла его в лотерею? Или купила на аукционе? Лапушка, ты куда пришла? В питомник йоркширских терьеров или в приют брошенных животных? Брошенных, лапушка! Это значит, что бывшие хозяева, в лучшем случае, удосужились принести нежеланных младенцев…э… то есть надоевших питомцев мне под дверь и быстро смыться, стеснительно избегая встречи. А в худшем… Я тебе рассказала про вчерашнего пуделя? Ты видела детишек из первого блока, которых этот ублюдочный ветинспектор регулярно предлагает усыпить? Раньше люди хотя бы просто приручали, а потом вышвыривали своих питомцев из дома на улицу, а сейчас… Ты ведь, лапушка, смотришь телевидение и знаешь, что у нас теперь продвинутое современное общество, где все прежние отклонения считаются нормой, а норма, стало быть, превратилась в отклонение? Поэтому в соответствии с новой нормой мы сперва создаем уродов, неспособных даже существовать самостоятельно, а потом вышвыриваем их на улицу уже не просто мучиться, а мучительно умирать.

Дом для Чебурашки Настя устроила в большой картонной коробке, оставшейся от переезда. Постелила на дно одеяло, положила подушку, прикрепила в углу лампочку. Чебурашка постоял возле стенки, разглядывая новое жилище. Попробовал двинуться вперед, но сразу же упал мордочкой вниз и захныкал. Потом они приспособились – Настя взяла Чебурашку за лапку, а другой рукой придерживала со спины, прислушиваясь, куда он хочет идти. Так, уцепившись маленькой ладошкой за Настин палец, Чебурашка обошел свой новый дом. Потрогал подушку, покатал апельсин и наконец уселся под лампочкой, облокотившись о стену. На его страдальческой мордочке появилось подобие улыбки. Кажется, дом ему понравился.

По дороге на работу Настя занесла Чебурашкин паспорт в отдел регистрации.

– Дополнительная площадь нужна? – спросила паспортистка.

– Что?

– Ну, животное большое?

– А, нет, спасибо.

А потом Настя спросила на всякий случай:

– А если большое, вы даете дополнительную площадь?

– Девушка, – паспортистка оторвалась от компьютера, посмотрела на посетительницу со смесью брезгливости и снисхождения, – вы откуда свалились? Если нужна дополнительная площадь, животное изымается до тех пор, пока хозяин не переедет в подходящее помещение. Понятно?

– Еще как, – кивнула Настя.

Сообщение об улучшении гражданского индекса пришло уже на работе.

Игорь Маринович отловил Настю в коридоре. Быстро оглянулся, подхватил под локоть, увлек за угол, за аквариум с разноцветными рыбками.

– Поздравляю, душечка, – улыбнулся, дохнул приторным мятным ароматом. – Как вам Гертруда?

– Спасибо, все хорошо.

– Чудненько, – темно-карие глаза шефа смотрели взволнованно. Чуть кривоватая подводка на правом веке придавала взгляду комически-печальное выражение. Игорь Маринович вдруг показался Насте похожим на старого клоуна, который забыл переодеться после арены.

– Анастасия, услуга за услугу.

– Да?

– В следующую субботу мне нужна спутница. На одно… э… закрытое мероприятие. Я могу на вас положиться?

– Конечно, – растерянно согласилась Настя.

– Чудненько, – шеф подмигнул и выпустил Настин локоть. Распрямился, поправил прическу и обычной пританцовывающей походкой направился к своему кабинету.

Похожий на клоуна, выходящего на арену под аплодисменты зрителей.

Настя заметила, что с появлением Чебурашки ей стало легче жить.

Нет, все страхи, сложности никуда, конечно, не делись. И воспоминания об Индейце, о прошлой жизни и о Доме социальных сирот. И самый главный страх, что, если она не справится, если ее индекс упадет ниже минимума, ей не разрешат жить самостоятельно и заберут обратно, в дом сирот, откуда второй раз выбраться уже будет сложнее. И ощущение нелепого, дикого маскарада, костюмированной игры, в которую играли окружающие. На работе – Игорь Маринович и Верочка; соседи – женщины, закутанные с головы до пят в черные одежды, хмурые бородатые мужчины; в телевизоре – симпатичные молодые ребята с остроконечными ушами, которые серьезно говорили о праве своего этно-меньшинства на самоопределение и необходимости уважения давно сложившихся эльфийских традиций.

Настя часто засыпала в слезах. Почему-то именно по вечерам ей часто казалось, что Индеец никогда больше не придет. Не спасет ее, не выведет из этого жутковатого, вывернутого мира, где даже любимые Настины детские сказки пересказывают неузнаваемо и нелепо.

– …И вскочила Василиса Храбрая на коня, подпоясалась мечом и поскакала на поиски Ивана-царевича, которого унес Змей Горыныч… И отругала Ивана – мол, что ж ты, царевич, обижаешь Змея нашего Горыныча? Нешто он не имеет права на личное счастье потому, что не такой, как ты? Устыдился Иван-царевич. И поженились они все, втроем со Змеем Горынычем, и стали жить долго и счастливо.

– Поженились втроем? – удивленно переспросила Настя.

Взгляды воспитательницы и детей обратились на нее с одинаковым выражением осуждения и брезгливой снисходительности.

– Тебе что-то непонятно, деточка? – сладким голосом поинтересовалась воспитательница и фальшиво улыбнулась. В ее глазах был холод.

Насте стало неловко. Как новенькую, на занятиях в Доме социальных сирот ее определили в младшую группу. Но даже шестилетки смотрели на нее с превосходством, зная многие вещи, которые она не понимала.

– А… кто тогда у них был муж? – запнувшись, смущенно сказала Настя.

– Влада Ольговна, что такое муж? – спросил один из слушателей – то ли мальчик, то ли девочка, Настя не поняла. Младших воспитанников стригли и одевали одинаково, в образовании также исключая различия между мальчиками и девочками. Только в старших классах давали возможность выбора одежды и занятий, неявно поощряя в девочках развитие мужественности, а в мальчиках – женственности. Так детям было проще устроиться в дальнейшей жизни.

Двенадцатилетняя Настя со своей косичкой, бантиками, привычкой к платьям, готовке и вышиванию оказалась объектом насмешек и даже презрения.

– Мы не употребляем устаревших слов, деточка, – внушительно сказала воспитательница. – В следующий раз за это будут сняты баллы с твоего индекса. Запомните, дети, что я сказала.

Дети, улыбаясь, закивали. Каждый из них получал возможность заработать себе дополнительные баллы, если донесет о нарушении запрета.

Индекс гражданина присваивался, конечно, после совершеннолетия, но дети в Доме социальных сирот носили свои детские браслеты. Индексы вел учительский совет на отдельном сервере. Правила были примерно те же, что и во взрослом мире.

Неудивительно, что у Насти сейчас был такой низкий индекс гражданина, – в Доме социальных сирот у нее тоже всегда не хватало баллов…

Раньше, когда она думала, что Индеец никогда не придет, Насте хотелось умереть. Уснуть и больше не проснуться.

А теперь она думала – а как же Чебурашка? Кто будет его кормить? Если, предположим, Настя умрет во сне и никто о ней не вспомнит, Чебурашка тоже умрет от голода и жажды. Будет тихо хныкать, беспомощно дергать короткими лапками, но так и не сможет ни подняться, ни тем более выбраться из коробки. Представив себе эту жалостливую картину, Настя решила пока не думать о смерти. В конце концов, Чебурашке было еще хуже. Он не мог сам передвигаться, есть, пить. Не говоря о том, чтобы ходить на работу, разговаривать или найти себе новое жилье.

У него вообще не было никакого выбора.

А через неделю Чебурашка заговорил.

Настя уже привычно каждый вечер торопилась домой, покупала по дороге молоко, чтобы сварить зверьку свежую кашу. Больше всего он любил манную, но Гертруда советовала разнообразие, поэтому Настя готовила разные.

Усаживала Чебурашку на колени, кормила с ложечки, не торопясь, чтобы он успел прожевать. Поила сладким чаем. Чай ему нравился с лимоном – зверек потешно морщился, причмокивал и торопливо тянулся за добавкой.

Настя с ним разговаривала. Рассказывала про Индейца, про прежнюю жизнь до Дома социальных сирот. Чебурашка слушал с удовольствием, держался лапками за Настину руку, подрагивал большими ушами, смотрел пристально умными желтыми глазами. Больше всего ему нравилась история про то, как Настя потерялась в лесу, а Индеец ее нашел. Чебурашка замирал, сжимал в лапках Настин палец и следил за ее лицом, не отрываясь.

И однажды, когда Настя замолчала и сидела задумчиво, вспоминая, как было страшно и одиноко в лесу, и шевелилось и рычало в темноте что-то большое и жуткое, и она уже не верила, что снова увидит дом, Чебурашка крепко сжал маленькими пальчиками ее палец и вдруг отчетливо сказал:

– Потерялась.

Настя вздрогнула и ошарашенно посмотрела на него. Пролепетала изумленно:

– Ты говоришь?

Чебурашка молчал, только смотрел на нее грустными большими глазами.

– Ты почему не сказала, что он разговаривает? – спросила Настя у Гертруды, позвонив ей в тот же вечер.

– Что?! – изумилась Гертруда и некоторое время шумно дышала в телефон. Потом уточнила севшим голосом: – Ты имеешь в виду, осмысленно разговаривает?

– Ну, – замялась Настя, которая сама до сих пор не очень верила в происшедшее. – Более или менее.

Гертруда помолчала, потом сказала непривычно тихо и взволнованно:

– Ты понимаешь, что это куда хуже, чем могло бы быть?

– Что?

– А ты понимаешь, лапушка, что он в таком случае чувствует?

Джамиля Чебурашку испугалась.

Воскликнула:

– Шайтан! – и, подхватив длинные юбки, отпрыгнула от Насти со зверьком почти на середину комнаты.

Настя расхохоталась. Ей, пожалуй, впервые за все годы с того момента, как ее забрали в Дом социальных сирот, стало по-настоящему весело. Очень уж испуганное было лицо у Джамили, и с таким удивительно человеческим недоуменным выражением смотрел на нее Чебурашка.

– Ты что, телевизор не смотришь? Интернет не читаешь? – сквозь смех спросила Настя. – Правда, сейчас вроде как раз ограничивают самостоятельное проектирование животных…

– Муж не разрешает, – буркнула Джамиля.

Она все-таки согласилась выпить чаю, уселась на самый край табурета, неодобрительно косясь на Чебурашку у Насти на руках.

– Замуж тебе надо, – заявила она, отодвигая чашку. – И детей.

– Зачем? – удивилась Настя.

– Ребенка надо растить, а не с этим чудовищем возиться.

– Кому надо?

– Муса мой брат, знаешь? Поговорить просил. Ты ему нравишься. Нашу веру примешь, возьмет тебя замуж.

– Спасибо. А… – Настя замялась, отвела взгляд, – он мне тоже Интернет будет запрещать? А если меня с другим мужчиной увидят, камнями забьют насмерть? Как тех? – она коротко кивнула в сторону окна.

– Настья, – помолчав, хмуро сказала Джамиля, – тебе здесь плохо жить, да? Если тебе так не нравится в нашем Петроградском районе, почему не переедешь, ну, вот в Купчино. А?

– В Купчино эльфы, – вздохнула Настя. – Я не знаю, куда переезжать, чтобы… Джамиля?

– Да?

– А тебе самой так нравится жить?

Джамиля подняла голову, посмотрела пристально. Поджала губы. Тихо сказала:

– Меня не спрашивали.

Настя потянулась, взяла ее за руку, пожала легонько.

И тут поверх ее ладони легла маленькая лапка, и Чебурашка сказал, печально глядя в лицо Джамили:

– Потерялась.

Джамиля округлила глаза, охнула еле слышно:

– Шайтан! – и сползла с табурета на пол.

В субботу утром Игорь Маринович прислал Насте коробку с короткой запиской: «в семь ноль-ноль у подъезда». В коробке лежало длинное, совершенно роскошное платье. Тяжелый переливающийся шелк и кружево, украшенное малюсенькими жемчужинками. Настя немедленно примерила и долго смотрела на себя в зеркало, не узнавая. Она была похожа на принцессу из старых сказочных фильмов. Тех, где принцесу похищал Змей Горыныч, а храбрый принц ехал за тридевять земель ее вызволять из плена.

У подъезда ожидало такси с затененными стеклами.

– Анастасия, – позвал из салона приглушенный голос Игоря Мариновича, – поторопитесь.

Шеф был не похож на себя. Черный смокинг, бабочка на белоснежной рубашке, узкие отглаженные брюки, коротко стриженные приглаженные волосы. Без сережек и макияжа его лицо казалось незнакомым – мужественным и даже немного суровым.

Коротко кивнув и улыбнувшись, он натянул черную полумаску, поправил завязки на затылке и протянул похожую маску Насте – только золотистую, в цвет ее платья.

– Маскарад? – неуверенно спросила она.

– В некотором роде.

Это был самый настоящий бал. С дворецким в роскошной ливрее у подножия длиннющей лестницы, выложенной коврами. С блеском и сиянием сотен свечей, зеркал, подвесок хрустальных люстр, бриллиантов на обнаженных шеях, стразов в складках бархатных и шелковых платьев, шампанского в стеклянных бокалах. С волшебной музыкой настоящего оркестра – то завораживающе-плавной, то игривой, как вспышки пузырьков шампанского на языке.

– Игорь Мари…

– Игорь, – перебил шеф, улыбаясь. – И Настя. Да? Вот и хорошо. Попробуйте, Настенька, икру, сегодня она особенно хороша.

Игорь Маринович научил ее танцевать вальс. Оказалось, это не так уж и сложно. Теплые губы, пахнущие шампанским, шептали у самого уха: «раз-два-три», и Настя почти ни разу не сбилась.

Голова кружилась – от шампанского, музыки и вальса. Настя зажмурилась и вдруг представила, что вместо Игоря Мариновича рядом с ней Индеец. Счастье сейчас же затопило ее от макушки до пяток – искристое и сверкающее, как глоток шампанского. Настя улыбнулась и положила голову на плечо своему спутнику.

– Я не знала, что так бывает. Это как… как в старом фильме. Спасибо, – сказала Настя с благодарностью, когда они с Игорем уселись передохнуть от танцев за столик.

– Настенька, это тебе спасибо, – восхищенно улыбаясь, сказал шеф, – я знал, что именно ты будешь так чудесна здесь в этом платье. Такая девушка, как ты… таких почти не осталось… Видишь ли… тут как бы такой закрытый клуб, мы иногда устраиваем вечера, хотя это несколько как бы незаконно.

– Я никому не скажу, – перебила Настя. И смущенно попросила: – Можно будет еще когда-нибудь…

– Не только можно, а более того… – взгляд Игоря Мариновича стал пристальным и взволнованным. – Анастасия, ты выйдешь за меня замуж?

– Что? – изумилась Настя.

– Ну, то есть, – замялся Игорь Маринович, – формально это будет, конечно, не совсем так. Ты понимаешь, мне нужно думать о репутации и о своем индексе. Браки старых традиций сейчас совершенно невозможны для человека моего положения. Но у нас есть чудесный вариант. Змей.

– Кто?

– То есть формально он как бы эльф. Делал косметическую операцию на лице с посеребрением кожи, и что-то там не удалось – в общем, у него сейчас зеленая физиономия. Страшновато на первый взгляд, но потом привыкаешь. Если мы вместе с ним, Настенька, зарегистрируем семейную триаду, это будет просто великолепно.

– Правда? – слабо улыбнулась Настя. Хмель потихоньку рассеивался, захотелось зажмуриться от слишком яркого света свечей и люстр, приглушить слишком громкую музыку. – И поженились они все, втроем со Змеем Горынычем, и стали жить долго и счастливо, – пробормотала она. – И, правда, какое чудесное предложение…

– Гертруда, – попросила Настя, – а ты не возьмешь меня на работу? Ну, тебе же, наверное, нужна помощь с твоими зверями? Денег не надо, а едим мы с Чебурашкой немного, ну и если переночевать где…

– Хо, – удивленно сказала Гертруда, едва не выронив трубку изо рта. – Лапушка, у тебя же вроде есть работа? И квартира? И как его, этот ваш чертов индекс вроде уже на приличном уровне, ты говорила?

– Да ну его, – Настя махнула рукой. – И я, кажется, увольняюсь.

– Перед такими переменами в жизни надо выпить, – заявила великанша.

Залезла в буфет, позвякала там стеклом и выставила две пузатые бутылки.

– Виски? Коньяк? С теперешним общественным устройством скоро совсем не останется приличного алкоголя. Ты замечаешь, лапушка, что все летит в тартарары? Беда ведь, лапушка, в чем?

– В чем? – Сначала коньяк показался Насте слишком крепким, но потом она научилась, как велела Гертруда, растягивать каждый глоток, катать на языке, вслушиваясь в аромат. Потом прихлебывать терпким черным чаем. Получалось интересно, и даже разглагольствования Гертруды становились все более ясными и понятными.

– Видишь, что получилось из неплохой вроде бы идеи. Вот возьмем странность, отклонение от некой общепринятой нормы. С одной стороны, никуда не годится странности запрещать. Тем более за это наказывать, преследовать, травить и тем более убивать. Что мы при этом получаем? Правильно. Закоснелое, неразвивающееся традиционное общество, где все живут в страхе быть не такими, как все. С другой стороны, что мы получили сейчас, когда как бы странности разрешили?

– Что?

– Закоснелое, неразвивающееся общество с идиотскими странностями вместо умных, выверенных временем традиций. Общество, где все живут в страхе быть такими, как все. Верно? Тупик какой-то, да?

– Тупик, – вздохнула Настя. – Чебурашка сказал бы – потерялись.

– Потерялись. Но не тупик, – возразила Гертруда. Хлебнула коньяка. Зажмурилась. – А штука вот в чем. Люди как бы хотели сказать, что они уже умные и развитые. Изменили отношение к норме, понимают и уважают любую странность. А на самом деле? Мы не изменили отношение. Мы просто изменили норму. Теперь мы преследуем не панков и хиппи, а тех, кто не панк и не хиппи. Все, что складывалось веками и тысячелетиями, шлифовалось, отлаживалось, мы сломали и искорежили в один миг. Вместо того чтобы подобрать бездомного щенка и воспитать себе друга и помощника, мы создали нелепого Чебурашку, несчастного уродца, которого теперь надо кормить с ложечки, чтобы он не умер…

Чебурашка волновался, пока Настя собирала вещи. Похныкивал, возился, катал свой апельсин. Может быть, беспокоился, что Настя уйдет и забудет его в пустой квартире. Может быть, боялся, что там, куда они переедут, будет хуже, чем здесь.

Настя взяла его на руки, погладила, успокаивая. Чебурашка невнятно поворчал, потом ухватил Настю за палец, посмотрел в лицо встревоженными ярко-желтыми глазами. Спросил взволнованно:

– Потерялась?

– Потерялась, – согласилась Настя. – Только нельзя всю жизнь сидеть и ждать, что тебя найдут и приведут за руку к дому. Понимаешь? Может, этого дома уже нет. А может, нет того, кто мог тебя найти и взять за руку, – Настя запнулась, в горле встал комок, глаза заслезились. Она погладила Чебурашку по голове. – Поэтому надо вставать и идти самой. Искать дорогу. Искать свой дом. Понимаешь?

Чебурашка смотрел внимательно, иногда моргал длинными пушистыми ресницами. Наверное, тот, кто его придумывал, хотел, чтобы получился красивый, умный и веселый зверек. Наверное, он тоже прочел ту книжку, которую дала Насте Гертруда. И что-то было ужасное, неправильное, несправедливое в том, что человек, прочитавший хорошую добрую книжку, придумал и создал такого нелепого беспомощного уродца. А потом, не зная, что делать с этим уродцем, подбросил его в собачий приют.

Из хорошей идеи получается иногда такая мерзость, как правильно говорит Гертруда.

«Но, с другой стороны, – подумала Настя, – это ведь он меня спас. Это Чебурашка вытащил меня из моего леса, где я потерялась. Значит, все правильно получилось. Правильно и хорошо».

Настя улыбнулась Чебурашке, он понял и ответил на ее улыбку – весело сморщил мордочку.

– Все будет хорошо, – пообещала ему Настя.

И вздрогнула от дверного звонка, едва не выронив Чебурашку из рук.

«Наверное, Джамиля. Вот и ладно, – подумала Настя, – как раз надо бы попрощаться».

На пороге стоял мужчина. Высокий, худой, в обтрепанных джинсах и брезентовой куртке.

– Ну, ты и забралась, Настюха. Еще бы в берлогу залезла, – сказал он, широко и счастливо улыбнувшись.

– Индеец, – выдохнула Настя, бросилась ему на шею и заплакала.

– Ну чего, – сказал он, осторожно вытирая слезы с Настиных щек, – чего ты, Насть. Я же обещал, что тебя найду.

– Столько лет, – всхлипнула Настя.

– Я искал. Ты ведь знаешь, семьи отщепенцев специально разбивают, фамилии меняют, чтобы мы друг друга не нашли. Я когда из своего Дома СС сбежал…

– Ты оттуда сбежал? Как?

– Ну, – Индеец самодовольно хмыкнул, – я три раза убегал. Ловили. Потом все-таки сбежал, вернулся домой. Там уже не было ничего, конечно. А потом я деда Егорыча нашел, он недалеко в лесу прятался. А теперь мы… Поехали, Насть, а? Поехали домой? Я тебе все по дороге расскажу.

Машина неслась по шоссе, взрыкивая на поворотах. На заднем сиденье, в кошачьей переноске, возился Чебурашка.

Ветер бил в лицо. Настя улыбалась, иногда протягивала руку, дотрагивалась до Индейца – проверяла, что это все на самом деле.

Индеец рассказывал.

– Как вы здорово придумали, – сказала Настя.

– Ну, прикинь, оказалось не так уж и сложно. В общем, нас-то таких уже сейчас действительно меньшинство. Правда, Егорыч говорит, народ повалит, как узнает. Когда мы станем не изгоями, а как бы наравне со всеми. Потом Егорыч узнавал по каким-то своим источникам, что там, ну, наверху, тоже сильно встревожены тем, что происходит. Получилось, мол, совсем не то, что хотели. Катастрофа получилась. Население сокращается стремительно. Депрессии, самоубийства, рождаемость на нуле. Ну, реальную статистику замалчивают, как всегда, конечно. Так что нам поддержка будет. Вот смотри, видишь, река, а за ней дома начинаются. Приехали.

– Димкус! – обрадовался Егорыч. – А мы тут без тебя…

Он широко махнул руками.

Два молодых человека в одинаковых серебристых костюмах за соседним столом одновременно подняли головы от мониторов и посмотрели на Димку с одинаковым неодобрительным выражением. Он торопливо моргнул несколько раз, проверяя, не двоится ли у него в глазах.

– Юристов дали, – сказал Егорыч, кивая в сторону блестящих близнецов. – И мы тут… Название придумали. И вот, глянь. – Едва не опрокинув немытую чашку с разводами кофе, Егорыч сгреб со стола охапку бумаг с текстом, исчирканным вдоль и поперек, гордо встряхнул. – О-па, устав почти готов. В компьютере осталось поправить. Они тут, – Егорыч покосился в сторону поджавших губы юристов, – веселились, что я с бумагой работаю, а не с монитором. А чтоб не сильно ржали, я им сказал, что еще заставлю их итоговый вариант на бересту переписать. Ничего идея?

– Вполне, – одобрил Димка.

– А какое название? – спросила Настя.

– Люди старых традиций. Ничего?

– Ну, насчет традиций как-то, – засомневалась Настя, вспомнив разглагольствования Гертруды.

– Все еще в процессе, – махнул рукой Егорыч. – Можем поменять. Это здорово, что вы приехали. Он тебя, Настасья, знаешь, как искал? Ого. Я думаю, все это дело только для этого и придумал, а, Димкус?

– Ну… – смутился Димка.

– Индеец, – сказала Настя, дернув его за рукав, – а давай где-нибудь Чебурашку разместим? Он столько часов в дороге, устал.

– Это кто тут у вас? – заинтересовался Егорыч. – Кот? Очень своевременная животная, я тут мыша под полом слышал.

– Не совсем, – Настя достала из переноски Чебурашку. Егорыч отпрянул.

– О-па, – сказал он, – это из этих, мутированных уродцев? Не, Димкус, давайте везите его обратно. У нас такое нельзя.

– Как нельзя? – удивилась Настя. Посмотрела на Индейца. Тот смутился.

– Ну, – сказал он, – слушай, Насть. Это, правда, не того. Противоречит всему, что мы заявляем.

– Во, – подтвердил Егорыч. – Именно.

– Хочешь, я тебе котенка подарю? Или щенка?

– Вот он очень прав, барышня, особо советую кота. А этого чудища с юристами отдадим, пусть в город свезут, они туда едут сегодня. Возьми его Димкус, упакуй обратно.

Настя отступила от протянутых рук Индейца.

Прижала к себе Чебурашку.

На глазах набухали слезы.

«Как же так, – подумала она, глядя на Индейца, – я так мечтала, что он меня найдет. А теперь я что, сама от него уйду?»

Хотелось расплакаться, уткнуться в плечо Индейца. Чтобы он погладил по голове, утешил, взял за руку и отвел домой. Пусть решает, как надо. Пусть возьмет Чебурашку и вернет обратно Гертруде. Поставит коробку под дверь и нажмет звонок. Надо только напомнить, чтобы не забыл положить апельсин, чтобы Чебурашка не скучал. Ничего страшного, с ним ничего не будет, Гертруда его возьмет к себе. Неважно, что она скажет. Потому что Настя не услышит. Потому что это глупо – выбирать между человеком, которого она ждала всю жизнь, и…

Настя смахнула слезы. Отступила еще на пару шагов, чтобы точно не передумать.

– Индеец, – сказала она. Глубоко вздохнула, как перед прыжком в холодную воду, и взглянула в лицо, которое представляла столько раз в мечтах. – Если я его брошу, это будет как… как если бы ты меня тогда нашел в лесу, а потом бросил одну. Если ему здесь нельзя, я тогда уеду вместе с ним. Туда, где для него тоже будет дом. Извини.

– Настюха, – растерянно позвал он.

– Слушай, Димкус, – дернул его за рукав Егорыч, – брось. Одумается, вернется. А не одумается… Нам такое правда нельзя. Иначе все, что мы тут придумывали, не годится.

Индеец посмотрел на Настю. У него были очень отчаянные и больные глаза, как у третьей головы Цербера из первого блока.

– Настька, – сказал он тихо, – ты что, думаешь, я могу тебя найти, а потом бросить одну в лесу?

– Димкус, отпусти ее. Видишь, она не хочет…

Индеец даже не обернулся.

– Настюха, я тебя нашел, – сказал он. – А значит, дальше мы пойдем вместе. Туда, где тебе будет хорошо. И мне. Нам обоим.

– Э, стойте, ребята, – растерянно пробормотал Егорыч, – вы чего? Серьезно? Димкус, мы же с тобой это место выбирали, а? Ты говорил, чтоб река, лес, чтоб, значит, твоей Настасье понравилось. И чего теперь? Ну, можно как-то так, чтоб никуда не уходить, а?

Настя замялась под их взглядами – умоляющим – Егорыча и отчаянным – Индейца.

– Можно, наверное, – неуверенно сказала она. – Если этот ваш устав как-то переписать…

– Перепишем, – пообещал Егорыч, – перепишем все наново, как скажете. Хоть на глине, хоть на бересте, – он махнул рукой. – Чего это все мне одному? Надо, чтоб и вам… Место хорошее тут. И климат. Пусть ваш дом будет здесь.

– И его, – сказала Настя, показывая на Чебурашку.

– Пусть и его тоже, – согласился Индеец.