Хваленый стеклопакет – три листа прозрачной брони по дюйму толщиной каждый – обрушился на постель лавиной мелких кусочков. Трейси отплевывался и проклинал дурацкую привычку спать с открытым ртом. Хотел было выругать себя и за то, что накануне передвинул койку от стены к подоконнику, но передумал: по полу, угрожающе грохоча, нарезал круги мыслящий камень.

– О, черт! – только и сказал Трейси, отметив взглядом точку приземления камня – на том месте, где вчера стояла кровать, в полу осталась щербина. Проклятый террорист метил спящему человеку в голову. Значит, каприз спас ему жизнь.

Камень тут же подскочил – впрочем, невысоко, без посторонней помощи отметку одного фута не удалось преодолеть даже их чемпиону по подпрыгиваниям, – и покатился к постели. Трейси на всякий случай поджал ноги и зашарил рукой в изголовье, надеясь, что халат никуда не пропал. Неудобно убегать голым. Конечно, все понимают, что главное выжить, но все равно голый человек – ужасно смешное зрелище.

Халат оказался на месте. Трейси быстро закутался, не пытаясь даже попасть в рукава. Камень, убедившись, что источник звука находится на недосягаемой для него высоте, остановился и зашипел. Трейси насторожился. Камень менял цвет, быстро разогреваясь. По спальне пополз запашок горелой синтетической плитки, разрекламированной как негорючей. Надо на производителей в суд подать. Если удастся выбраться из помещения до того, как раскаленный камень взорвется.

Трейси не знал, в какой момент у мыслящих камней от перегрева выключается сознание. Может, они контролируют происходящее до конца, а может, процесс необратим. Знал только, что сейчас террорист превратится в шар острых сколов, сам помрет, но и его накроет. Если камень еще может двигаться, он догонит Трейси, когда тот побежит к двери, и переломает ему кости.

Может или не может?

Камень проплавил пол до бетона. Трейси сорвался с места и в два прыжка, которым позавидовал бы любой мыслящий кенгуру, пересек спальню. Рванул дверь на себя. К счастью – ого, ему сегодня везет уже второй раз! – он не заперся, ложась спать. Выскочив в коридор, налег на створку всем весом, нащупывая ключ в кармане халата. Камень с той стороны осыпал дверь градом ударов, и Трейси почти изнемог, сдерживая натиск террориста. С трудом вставив ключ в замочную скважину, успел провернуть на один оборот, когда исступленная молотьба прекратилась. Сообразив, что это означает, Трейси попятился. И вовремя: в спальне раздался хлопок, и тут же створку, чью прочность научно доказали, пронзили в восемнадцати местах иглоподобные останки мыслящего камня.

– Уфф… – выдохнул Трейси и прислонился к стене.

– Ииии! – взвизгнула над ухом мыслящая лиана, которой он ненароком придавил листочек. Трейси отшатнулся, зная поганую привычку своего телохранителя жалить чесучим ядом. – Ииии!

– Я случайно, извини, – оправдывался человек. – Террорист в спальню ворвался. Окно выбил. Опять мне бракованную броню подсунули, четвертый раз ее вышибают.

– Ииии, – заметила лиана уже спокойней.

По причинам физиологического характера лиана не могла пользоваться стандартным интерпретатором речи. Трейси, однако, научился распознавать тонкие эмоциональные оттенки в едва слышимом естественном писке, который издавало растение. Телохранитель из лианы вышел преотличный, жаль, что защищал только с одной стороны. Но зато надежно защищал. В спальню без разрешения хозяина не мог проникнуть никто. Через дверь, разумеется, не мог.

– Зато я теперь знаю, что мыслящие камни теряют сознание непосредственно перед взрывом, – похвастался Трейси.

– Ишшш, – лиана издала недовольную разновидность писка: как и все растения, она терпеть не могла камни, лишенные возможности ощущать боль. Трейси подозревал, что его телохранитель, вопреки Новой Конституции, по-прежнему считает мыслящие камни низшей расой, не обладающей разумом. И с удовольствием обратил бы их в рабство, заставив трудиться на плотинах, дамбах и в мельницах. Но Трейси никогда не обвинял лиану в расизме. Если честно, он сам недолюбливал камни.

А вот растения любил. И понимал. Признавал, что они способны мыслить, задолго до вступления Земли в Конвенцию мыслящих рас. С телохранителем подружился сразу и никому не доверял заботу о капризной лиане: сам поливал, подкармливал и передвигал кадку ближе к свету.

– Ну что, порыхлить тебе? – спросил Трейси, чуть успокоившись.

Вынул из специального ящичка особую палочку и осторожно, не задевая воздушные корни, размельчил верхний слой почвы в кадке. Лиана экстатически напевала на мотив государственного гимна.

Оставшиеся до подъема два часа Трейси провел в своей приемной. Выбрал банкеточку почище – хотя все они были порядком измазаны защитными выделениями просителей – и задремал. Проснулся разбитым, болели ребра от неподвижного лежания на жестком, во рту слюна прокисла от невыветриваемых запахов, которыми пропиталось помещение. Но душевное равновесие восстановилось полностью, Трейси даже повеселел. «Мне нужно ополоснуться, – думал он, – позавтракать, и все будет в порядке».

Сбросив халат, плюхнулся на унитаз, насвистывая прилипший к зубам государственный гимн. Свист быстро перешел в испуганное шипение. Трейси поймал себя на мысли, что боится опустить взгляд. Что-то там происходило – непонятное, ужасное… Панически выпучив глаза, Трейси все-таки посмотрел.

– ААААААААААА!

Его снесло с унитаза. Ударившись плечом о душевую кабинку, Трейси упал и забился, суча ногами и пытаясь залезть под ванну.

Из сливного отверстия унитаза мощными неторопливыми толчками выбиралось огромное червеобразное тело с острой головой.

– Простите! – гулко рявкнул механический голос. – Очень не хотел вас напугать. Не волнуйтесь, я гражданин, потомственный червеземлянин, декларация о доходах будет предоставлена по требованию. И у меня к вам есть просьба личного характера. Очень личного.

Трейси тяжело дышал в дальнем от визитера углу. Главное, напомнил он себе, не назвать этого гада паразитом. Мыслящие глисты требовали, чтобы их именовали строго червеземлянами, а «паразита» считали оскорблением личности. И судились. У них львиная часть доходов состояла из выигранных исков. Правда, налоги платили честно, этого у них не отнять.

Проклятый глист, напугавший его до полусмерти, тем временем продолжал вытягивать раздутое тело из канализации. И в который уже раз Трейси задумался: а где же у этих червей мозг? Головка, вся из зубов и присосок, казалась слишком маленькой. Шейка тоже невелика, хотя ее размеры и позволяли вживить языковой интерпретатор с лазерной панелью. Среди этих паразитов, между прочим, попадались изрядные болтуны, выдававшие себя за великих философов, ученых и прочих титанов мысли. Вот только препарировать их запрещалось, а без расчленения поди выясни – ну где, черт подери, они прячут мозги?! Не в члениках же, там исключительно детки зреют, и в этом отношении инопланетные черви от земных решительно ничем не отличались. Порой Трейси жалел, что маньяки-убийцы среди людей кончились, – можно было бы обратиться, хм, за помощью. Правда, нет гарантии, что брезгливые маньяки не отказались бы.

– И что вам нужно? – спросил Трейси.

– Со мной стряслось великое несчастье. – Если бы у глиста были глаза, ему полагалось бы мученически закатить их. А заодно настроить интерпретатор на передачу эмоциональных оттенков. – Мой носитель скончался.

– Сочувствую, – равнодушно ответил Трейси. – Обратитесь на биржу занятости. Может, там есть вакансии симбионтов.

– Мне отказали. Видите ли, у них есть вакансии на бесполых, мужских и женских симбионтов. А гермафродиты им не подходят! Это недопустимо. Это дискриминация по половому признаку, вы не находите?

– Безусловно. Вы уже обратились в суд за защитой вашего достоинства?

– О, конечно! Но пока будет длиться тяжба, я, увы, последую за своим несчастным носителем. И величайшие достижения мысли, коих я последний хранитель, бесследно сгинут в пучинах!

– Ну так запишите их, надиктуйте, в конце концов…

– Ах, если бы это было возможно! К несчастью, этика моего рода не допускает тиражирования знаний таким пошлым образом. Я могу передать их моим нерожденным детям или же носителю. В этом и есть великий смысл симбиоза – я даю сокровенное знание, за которое прошу совсем небольшое количество пищи, скромной, простой, да можно даже грубой, лишь бы без горечи да получше переваренной… А вы?

– Что?

– Вы – вот вы хотите стать известным мыслителем? Поверьте, мне не нужна преходящая слава. Вы произвели на меня впечатление настоящего интеллигента… Нам непременно нужно объединить усилия, мы обязаны вытащить этот мир из бездны греха и порока!

На беду, Трейси обладал слишком живым воображением. Представив себе, как это чудовище станет в него забираться, он метнулся к ванне и перегнулся через край. Его вырвало желчью. Трейси сел на край, умылся и прополоскал горло.

Глист нетерпеливо раскачивал маленькой противной головкой на высоте около пяти футов над полом, и Трейси прикидывал: достанет ли паразит до него с одного броска? Уж больно хищно он шевелит присосками, подло пряча зубчики в круглой пасти. А то, что на панели интерпретатора помаргивает дружелюбный оранжевый огонек, еще ни о чем не говорит.

– Нет, простите, я совсем не интеллигент, – пробормотал он, пятясь к двери. – Особенно по сравнению с вами, таким великим…

– Ну, не занижайте самооценку. Я-то чувствую в вас безусловно родственную душу. Мы договоримся.

С этими словами глист изогнулся, присоски оказались у самого лица Трейси. С воплем человек вылетел в коридор, саданув дверью по морде червя. Тот заорал, и даже дешевый интерпретатор отразил бурю эмоций:

– Вы не можете!.. Вы негодяй!.. В суд!.. Расист проклятый!.. Нарушаете мои права мыслящего существа!.. Я гражданин Земли и тоже имею право на жизнь!..

Трейси длинными шагами несся прочь, надеясь, что червяк не успеет быстро вылезти из унитаза.

В гардеробной, к счастью, его никто не караулил. Хотя позавчера семейство мыслящей моли подстерегло именно здесь. Трейси подозревал, что визитеры банально грабили, ну, а прошение использовали в качестве отвлекающего маневра.

В столовой царила тишина. Мажордом, невыносимо высокомерная мыслящая черепаха, полагающая себя оплотом вечности, возвышалась над абсолютно пустым столом. Трейси насторожился.

Появился официант – мыслящий енот. Вообще-то его брали прачкой, но он возмутился, сочтя это нарушением своих прав: что ж, если он полоскун, так его теперь только за стирку, да? Может, он совсем о другом мечтал! На поверку енот оказался вполне покладистым и согласился совмещать должность прачки – потому что стирать, что ни говори, умел качественно – с обязанностями официанта, которые ему нравились. Взаимно, надо сказать; Трейси без содрогания не мог вспомнить прежнего официанта – мыслящего и чрезвычайно обидчивого скунса. Енот же был несравненно симпатичней и даже научился шутить. Опять же, помимо стирки и прислуживания за столом он охотно заменял курьера и горничную – впавшую в зимнюю спячку мыслящую медведицу. Собственно, у енота было только два недостатка: перманентная линька, отчего клоков шерсти в тарелке оказывалось больше, чем еды, и привычка надкусывать фрукты.

– Что это значит? – рассердился Трейси, покопавшись в тарелке и обнаружив, что под слоем шерсти нет ничего.

– Повариха делится! – радостно сообщил енот, не дожидаясь, пока мажордом осмыслит вопрос и соотнесет его с извечным философским «а зачем что-либо делать?». – С ночи! – Он подпрыгивал на месте от возбуждения и чесался. – Так что завтрака нет, а поварих теперь будет две!

– Одну уволим, – сказал Трейси, машинально обирая с костюма шерсть полоскуна.

Енот захихикал:

– А какую, если у них генная карточка одинаковая будет? Она ж делится, там все одинаковое, и даже гражданство! Нельзя уволить одну, потому что вторая подаст в суд за несправедливое увольнение без предупреждения – она ж точно такая же, и докажет, что на работу принимали именно ее! А первая докажет то же самое!

– М-да, – крякнул Трейси. – Кажется, повариха-амеба – не лучший выход для гурманов.

– А потом она опять будет делиться, и опять, и тут будут одни поварихи, и все совершенно одинаковые! – ликующе верещал енот. – И никого нельзя уволить, а весь бюджет на них уйдет! А увольнять за то, что она делится, нельзя, потому что это расовая дискриминация, а с обязанностями она справляется! Ура, мы разоримся! – Енот подпрыгнул и кувыркнулся через голову от счастья.

– Я позавтракаю в городе, – сказал Трейси, порядком рассерженный кривляниями официанта. Кажется, он слишком рано сделал выводы о милом характере этого существа.

Мыслящий удав, трудившийся механиком в гараже, висел на обычном месте. При появлении человека лениво повел головой и приоткрыл светящиеся пронзительные глаза. Трейси его слегка побаивался, несмотря на меланхоличный характер и подчеркнутую логичность поступков. Но придраться не мог: свои обязанности мыслящий удав знал и превосходно с ними справлялся, чего нельзя было сказать об остальной прислуге.

– А где машина? – удивился Трейси.

– Ммм… Машина? – Удав кушал один раз в сутки, с вечера, и после завтрака у него наступал самый пик пищеварения. – А, машина… Так на ней повариху увезли. В госпиталь. Сложное деление, знаете ли. Если врачи не разделят, то непременно умрет. Позволю себе посоветовать: берите на ее место гидру. Конечно, она готовит только пищу, которую сначала сама переварит, это не каждому по вкусу, но с ее принципом пищеварения отъест не так уж много. Зато она почкуется, а не делится.

– Я подумаю. Мне нравится ваша мысль.

– Еще бы! – согласился удав и закрыл желтые глаза. По его мнению, дальше говорить было не о чем, а пустопорожнюю болтовню он с высот своей мудрости не уважал.

На положенной ему по статусу машине Трейси ни разу ездил. Постоянно находился кто-то, кому она была нужней. Склонный во всем видеть хорошее, Трейси порой думал: если салон такой же загаженный, как банкетки и диваны в его приемной, то куда здоровей ходить пешком. Конечно, в приемной регулярно убирались, но выделения множества инопланетных тел – а редкий пришелец носил одежду даже из соображений личной гигиены – прочно въедались в ткань, оставляя скользкий налет и неприятный запах.

Хоть машина и была одним из чудес, ради которых Трейси покинул родное гетто, он не расстраивался, освоив систему общественного транспорта. В конце концов, говорил он себе, автобус – тоже машина. Только большая.

В автобусе об него вытерся какой-то гражданин, покрытый толстым слоем жирной слизи. Гражданин вздыхал и охал, жалуясь, что местное солнце совершенно ужасное, что оно высушивает его нежную кожу, неужели нельзя было как-то притушить это проклятое светило? Непонятно, куда смотрят правительство и парламент, если позволяют гражданам так страдать. За что они налоги дерут? Ну хорошо, если они не могут напустить в атмосферу приятных облаков, то хоть улицы-то могли закрыть козырьками?! Автобус наполнился сочувственными репликами.

Трейси медленно зверел. За каким хреном все эти существа так рвались на Землю, если им здесь все не по нраву?! Катились бы к себе обратно… Набиваются сюда, будто других мест во Вселенной не существует. Понятно, что их привлекает: Земля единственное государство, взявшее демократичный курс на гуманизацию и уравнявшее все расы в правах. Теперь их отсюда поганой метлой не выгонишь – у себя-то они никаких прав не видывали!

Сойдя на остановке, Трейси тщательно обтер костюм носовым платком. Из платка вывернулась рассерженная мыслящая сороконожка, которая забралась в карман, чтобы не платить за проезд в автобусе, и по вине Трейси пропустила нужную улицу.

Безымянная, как все негосударственные фирмы, корпорация с внушительным перечнем оказываемых услуг, продаваемых товаров и производимого оборудования ютилась в облупленном здании на задворках 421-й авеню. Трейси понял, что фирма далека от респектабельности, но не остановился: он нуждался в любой работе, честной и оплачиваемой.

Он приготовился сообщить в домофон, что явился на собеседование, когда ворота разъехались в стороны, выпуская наружу недовольно гомонящую толпу. Трейси отступил, думая, что желающих занять единственную свободную вакансию слишком много, но он обязан верить в себя – и тогда все получится.

На запущенном дворе и парадном крыльце чего-то ожидали возбужденные граждане. На расспросы Трейси никто не реагировал. Растолкав людей, он с трудом пробрался в здание. Дальше холла на первом этаже ему проникнуть не удалось. Да и не было в том необходимости: вакансия оказалась занятой, и уже давно. У подножия лестницы возвели трибуну, на которую водрузили гигантский аквариум с мыслящим осьминогом.

– Начальник рекламного отдела, – сообщил мыслящий ослик, переминавшийся с ноги на ногу в опасной близости от ботинок Трейси.

– Вроде вакансия не в рекламу требовалась, – осторожно заметил Трейси.

Ослик тяжело вздохнул:

– Это да. Только вакансию они отдали еще позавчера. Видите мыслящего паука рядом с аквариумом? Это политический беженец. Корпорация хочет налоговых льгот, потому приняла на работу политического. Заодно устроила дешевое шоу с нашим участием. Я сегодня утром звонил, мне сказали, что вакансия свободна. Пришел загодя, а тут таких, как я, – сотня. Всем же понятно, если на собеседование приглашают столько народу одновременно, то не возьмут никого. А потом телевидение приехало.

Трейси порадовался мысленно, что договорился о встрече не в одной, а в трех фирмах. И с хорошим запасом времени, который позволял ему поглазеть на происходящее.

Осьминог произнес торжественную речь, из которой следовало, что он решительно чувствует родство с пауками, но при этом конкретно осуждает царящие на их родине порядки – отсутствие демократии, неравенство в правах, дискриминацию по половому признаку и политическую цензуру. И как только подвернулась возможность, он тут же оказал дружескую услугу диссиденту, приняв его на работу и тем самым гарантировав ему получение земного гражданства…

Он говорил долго, Трейси начал зевать. Из толпы послышались расистские выкрики. На недовольных кинулись журналисты. Один оказался рядом, сунул ослику микрофон:

– А вы арахнофоб, сознайтесь?

Трейси вжался в толпу, максимально увеличив расстояние между собой и интервьюируемым ослом: угодить на экран в скандальном ракурсе он не хотел. Слишком уж тяжело потом восстанавливать репутацию. Спустившись во двор, Трейси без помех вышел на улицу, но вздохнул спокойно, лишь затолкав себя в переполненный автобус.

Насколько тягостное впечатление производил офис первой корпорации, настолько же приятным ему показалось представительство второй. Высотное здание, оформленное в строгой серовато-розовой гамме, причем фасад с преобладанием практичного серого, тогда как во внутренних помещениях превалировал тонизирующий розовый. Оставив позади стеклянные двери, Трейси застыл, созерцая открывшееся его взгляду великолепие – ничего лишнего, стерильная чистота и тишина.

Робея, доложился вахтеру. Мыслящая крыса, страдающая астигматизмом, долго сверлила его то одним, то другим глазом, затем изрекла:

– Вакансия занята.

– Как занята? Мне же назначили в одиннадцать тридцать, я пришел даже раньше!

– Занята. Вас бы не взяли. Нам не нужен человек.

– То есть как? – возмутился Трейси. – Как это – не нужен человек? А кто вам нужен?

– Тритон.

– Да это… Это… Это же самый настоящий расизм! Вы мне отказываете в месте только потому, что я неподходящей расы!

– Не я, – отрезала крыса. – Руководство компании.

– Тогда скажите вашему руководству, что я хочу с ним лично поговорить!

Трейси готовился к тому, что после такой грозной реплики его вытолкают на улицу. Тем более охранник – крупный мыслящий крокодил – уже подполз ближе к нему. Ничего, думал Трейси, еще посмотрим, кто кого! Не дали работы – заплатят по иску за оскорбление достоинства.

Крыса равнодушно указала ему на диванчик:

– Ждите.

Через пять минут в холл спустился гид – трехфутовый мыслящий кот – и повел Трейси в кабинет руководства. Директором фирмы был обильно потеющий розовый слон. Посетителей он принимал в круглом бассейне. Это не означало, конечно, что гостям предлагалось окунаться в воду – вовсе нет, там и места для кого-то другого не предусматривалось. Визитеры располагались на бортике, достаточно официальном и комфортном одновременно. В дизайне чувствовался отменный вкус и тяга к минимализму.

– Чем могу служить? – Стильный интерпретатор с матовой черной панелью слон настроил на приглушенный и подчеркнуто спокойный голос.

– Я хотел бы выяснить, почему вместо меня на работу взяли тритона, хотя у меня анкета идеально соответствует запросу.

– Потому что интерес общества к мыслящим тритонам сейчас особенно велик, и я хочу получить дополнительную рекламу в СМИ, – исчерпывающе объяснил слон. – На человеке пиара не сделаешь.

– Да, но зато я могу работать! Что, скажите мне, способен произвести тритон, если он не может надолго вылезти из аквариума?!

– Вы что, только вчера из гетто?! – Слон поджал кончик хобота. – Как маленький, честное слово. Ну кто, кто, скажите мне, сейчас на Земле что-то производит? Это невыгодно. Здесь прекрасный рынок сбыта, и все серьезные корпорации имеют тут своих торговых представителей. Но производить?! Мне лично вы симпатичны, и люди в целом глубоко понятны, но – бизнес есть бизнес. А для бизнеса мне люди дать ничего не могут. Это не расизм, как вы сами понимаете. В бизнесе нет такого понятия, там есть термин «целевая аудитория». У людей низкая покупательная способность, и для нашей фирмы работа с людьми бесперспективна – мелко. В офисе у меня ни одного человека нет. А тритонов на Земле много, они богаты. И парень, которого я принял, поднимет наш престиж. Вы не обладаете нужной мне узкой специализацией, поэтому я отказал. Впрочем, – слон задумался, – я мог бы предложить вам один проект. Но не на Земле.

– К сожалению, это исключено. У меня здесь семья.

– Наша фирма готова оплатить переезд не только вам, но и членам вашей семьи. Спонтанно сложился человеческий рынок на Альдебаране, и там весьма полезен оказался бы наш представитель из вашей расы.

Трейси замялся.

– Возьмите мою визитку, – слон ткнул щупальцем в сторону офисного столика. – Деньги неплохие, льготный вид на жительство, обучение без отрыва от работы. Мы о своих сотрудниках заботимся. Не отказывайтесь сразу.

– Я подумаю, – выдавил Трейси и направился к выходу.

На пороге обернулся. Розовый слон курил умопомрачительно дорогую сигару, изящно удерживая ее кончиком хобота и пуская вычурные дымные кольца. Жаль, конечно, что такому директору совсем не нужны люди в офисе. Трейси не отказался бы погнуть спину на такого работодателя. И втройне жаль, что Альдебаран слишком далеко.

В третьей фирме ему тоже не посчастливилось. Мыслящая цапля-секретарша, крашенная под фламинго, ударилась в истерику, едва завидев его. Из маловразумительных выкриков Трейси уяснил следующее: все хозяева гады, а уж ей достались гады из гадов. Опять вместо нормального служащего наняли лягушку! Значит, ей придется работать и за новичка, а зарплату не повышают! Одни лягушки в офисе, да еще и все из одного клана. Ее же, цаплю в смысле, взяли не иначе чтоб поиздеваться вволю, выместить на ней все родовые обидки. А у нее, между прочим, еще нет гражданства, только вид на жительство, и если она сейчас потеряет работу, то и гражданства не видать. Вот людям хорошо, им вид на жительство не нужен… Трейси на цыпочках покинул кабинет. Цапля, похоже, не заметила, потому что плакалась на жизнь с прежней интенсивностью.

Выйдя на улицу, он повертел головой. Этот район Трейси знал плохо, на уровне «где ближайшая остановка чего-нибудь-что-идет-в-центр». Сейчас, когда все назначенные на день встречи состоялись и не принесли успеха, он почувствовал голод. Но сомневался, что сумеет без посторонней помощи отыскать забегаловку, где удалось бы перекусить за небольшие деньги.

– Дядь! – Кто-то дернул его за брючину.

Трейси скосил глаза. У ноги сидел мыслящий котенок с подчеркнуто грязной мордой и давно не стриженными когтями, которые он нагло выпустил. А за спиной Трейси обнаружил еще четырех котят постарше и взрослую крысу. Целая банда уличной шпаны. Убьют вряд ли, человек для них слишком крупная добыча, да и время суток неподходящее. Но ограбить могут запросто. Трейси на всякий случай отступил на пару шагов.

Котенок не пошевелился. Только взгляд стал масленым, а из-под белых еще по молодости усов показались молочные клыки – малолетний хулиган изобразил улыбку.

– Дядь, подкинь деньжат, а? Жрать охота – сил нет.

– Извини, с утра замотался, обналичить недосуг было. Дал бы, но у меня только кредитка, – Трейси продолжал стратегически отступать к дверям только что оставленного им офиса.

– Какие проблемы – дай кредитку, сами обналичим!

Котенок ухмылялся все наглей, а двое его сотоварищей легко вспрыгнули на ступеньки перед спасительной дверью и разлеглись на крыльце, вроде как греются на солнышке. Один остался на месте, а самый крупный зашел спереди. Но Трейси волновали не они – его больше заботило, где находится главарь.

Кольцо сжималось, Трейси непроизвольно бросил руку за пазуху – закрыть ладонью карман с кредиткой и документами. Жест банда истолковала по-своему: все кинулись врассыпную, крича:

– Шухер, у него волына!

Трейси с трудом перевел дух. Обошлось. Есть захотелось еще сильней. Поколебавшись секунду, он направился в сторону от автобусной остановки. Может быть, в неразведанном районе он наткнется на закусочную, на худой конец, справится у первого же встречного.

Он прошагал два переулка, никого не встретив и не отыскав даже магазина. Сплошные низкие заборы, стискивавшие мостовую. И только нарастал плотный шум, по мере приближения к его эпицентру переходящий в слитный грохот.

Повернув в очередной раз, Трейси узнал место: окрестности площади Равенства. Кажется, там было какое-то кафе… Ему оставалось пройти через узкий проулок, когда прямо под ноги выкатилась свора круглых щенков и с тонким лаем помчалась на площадь. За ними торопилась худая сука. Трейси, не размышляя, обогнал щенков и загородил им путь. Детеныши тут же переключили внимание на незнакомца.

– Ох, мистер, спасибо вам, – задыхаясь, сказала старуха. – Не поможете загнать их обратно? Да и сами заходите, тут сейчас такое начнется!

Они успели вовремя. Заперев щенков в конуре, Трейси почувствовал, что грохот приближается, как волна. Вышел в сад, к забору. Рядом с ним, поставив лапы на кромку ограды, тяжело дышала старуха. А по улице, вздымая тучи пыли и высекая искры из мостовой, катились пористые, будто источенные короедами мыслящие камни.

– А я-то думал – что случилось? Никого нет на улице…

– Уж точно, – поддакнула сука. – Когда мы покупали конуру, здесь было изумительное, тихое местечко. А теперь продать хотим, да только кто сюда жить пойдет? Ни один приличный гражданин не захочет такого соседства.

– И что – они так каждый день?

– Нет, только в безветренный, как сегодня. Когда ветер, они на площади в кучу скатываются и поют. Отвратительный вой, скажу я вам. И чего нам говорят, что это вершина их «уникальной и непознаваемой культуры»? Подумаешь, дырку в боку ветерку подставил – и вой себе на здоровье. То ли дело у нас, теплокровных! А ветра нет – так они митинги протеста устраивают.

– И против чего протестуют?

– Да кто их разберет? Они ж говорить не могут. Вот так мы тут и живем – день вой, день грохот. Ох…

– Я тоже от них страдаю. Мне вот сегодня ночью в окно один влетел. Правда, другого вида, сплошной.

– А-а, мужик! Эти-то, с дырками – бабы. А мужики у них – те да, ничего, кроме терроризма, делать не умеют.

– Интересно, а как они размножаются? – задумчиво спросил Трейси. – Если разнополые – должны как-то это делать… А как?

Старуха весело посмотрела на него и издала короткий звук, напоминавший смех.

– Да вот я тоже – сколько ни смотрю, не могу понять. А вы, сдается мне, не здешний? Я раньше в нашем квартале людей не видела. Недавно приехали?

– Случайно мимо шел. Я кафе ищу или закусочную, что-нибудь в этом роде.

– На той стороне площади. Там их две, но в правую не ходите – плохо готовят. Да когда это устрицы блистали поварским мастерством? А левую лиса пополам с журавлем держат, там вполне прилично. И недорого.

Трейси поблагодарил гостеприимную мыслящую собаку и, когда камни укатились протестовать в соседний квартал, быстрым шагом двинулся через площадь.

Камни, камни… Знала бы старуха, сколько жалоб на них получал Трейси каждый день! Да только что с ними сделаешь? Слов они не понимают, боли не чувствуют. Полиция раскатит их в разные стороны – а они тут же снова скатываются. Главное, приспособились строить катапульты и швырять сородичей на большое расстояние. Вот, в окно ему сегодня забросили.

Можно, конечно, кислотой их обливать, только кислота – это уже оружие массового поражения. Куда больше от нее пострадает чахлая диаспора травы. Тут одними исками в суд дело не обойдется, тут до междурасового трибунала рукой подать. Не говоря уже о том, что эти сволочи прекрасно маскируются. Ни видом, ни цветом не отличаясь от земных булыжников, рассредотачиваются по обочинам и канавам и замирают. И хоть ногами по ним ходи, все им нипочем. Не шевелятся. А стоит повернуться спиной – и непременно какой-нибудь героический гад под ступню влезет, да еще с вывертом, чтоб наступивший гарантированно ногу сломал.

Трейси не знал, может ли кто-нибудь из дипломатов сказать с уверенностью, когда же камни проникли на Землю. Раньше других инопланетян, это вне всяких сомнений. Возможно, они оказались тут даже до установления официального контакта. Эмигрировали тысячами, ловко прикинувшись облицовочным материалом с уникальными теплоизоляционными свойствами, а уж здесь показали себя во всей красе.

Рекомендованная закусочная оказалась полноценным рестораном, но с дешевыми блюдами. Трейси прямо у порога встретила симпатичная мыслящая бабочка – днем официантка, ночью стриптизерка – и проводила к столику у окна. Трейси отметил в меню картофель фри, порадовавшись, что он не дороже, чем у Белого Дома, хотя здесь и не окраина. Поколебавшись, решил, что вполне может позволить себе еще воробьиный гамбургер.

– Отличный выбор! – сверкнула фарфоровыми жвалами вежливая бабочка и упорхнула на кухню.

В ожидании заказа Трейси бездумно глазел в окно. Мимо проплывали мамаши с детьми, изредка проезжала машина… А потом Трейси увидел такое, что невольно залился краской.

Под самым окном медленно, переваливаясь с боку на бок, ползли пухлые женские ягодицы. Из самого интимного места торчали длинные мохнатые усики, чрезвычайно привлекательные. За ягодицами тянулся влажный след. Трейси вспотел и схватился за сердце.

– А, это из тараканьего общежития, – сообщила подошедшая официантка. – Замуж выходит, свадьба у нее сегодня. Что-то засиделась она в девках, остальные уж месяц как беременными ползают.

Заикаясь и багровея, Трейси спросил:

– Что это у нее… такое большое?

Официантка пригляделась:

– Глаза, наверное.

– ?!

– Ну, принято так у них – от усердия глаза таращить, – и бабочка, расставив на столике тарелки с картофелем, гамбургером и двумя видами бесплатного соуса, грациозно улетела.

Глазастая тараканиха исчезла из поля зрения. Зато появилась толпа тараканов-женихов – с нафабренными усами и отполированными до золотого блеска панцирями. Колонной по трое они бодро промаршировали под окном и тоже исчезли. Трейси склонился над тарелкой.

– Почитать не желаете?

Не будь голос таким профессионально вкрадчивым, Трейси бы умер на месте. А так он всего лишь подавился. Обладатель вкрадчивого голоса услужливо похлопал его по спине, затем, на правах уже не совсем постороннего, уселся на свободный табурет, дожидаясь, пока Трейси отдышится.

Больше всего присоседившийся гражданин напоминал вставшего на задние лапы волка, только черноватого и с виду совсем нехищного. Между ушами у него виднелись рожки, что наводило на определенные подозрения, и задние лапы заканчивались копытцами, что подозрения усиливало. Узкую грудь пересекал ремень тяжелой сумки, которую мелкий бес, однако, не поставил на пол. Наверное, боялся, что уведут.

– А что у вас есть? – спросил Трейси.

– Есть свежайший выпуск диссидентского журнала «Паразиты не симбионты!», – затараторил чертик. – Уникальные материалы, и не какая-то там подделка – в редакции работают только червеземляне, причем у себя на родине они политические преступники, изгои. И за что?! За то, что говорят правду…

– Спасибо, – перебил Трейси. – Не люблю политику.

– Там не только политика. Там еще неплохой анализ состояния глистовой… ой! червеземлянской фондовой биржи, причем данные без подтасовок.

– Я сказал – нет. Больше ничего интересного?

– Ну, спорткурьер я уже распродал, это был вчерашний выпуск, наверняка читали… А искусством интересуетесь? Есть последний номер вестника маргинальной культуры «Розовые сопли». Можно посмотреть.

Чертик выложил на стол обещанные культурные вести, причем Трейси не заметил, когда тот слазил за ними в сумку. А сам разносчик привстал и наклонился к левому уху человека, доверительно зашептав:

– А еще, только для вас, вот как знал, вы ценитель, я-то вижу гурмана издалека… Есть сборник картинок «Шаловливая ложноножка». Ну, таких, специальных картинок, вы понимаете? Девочки юные, всех рас, под каждой картинкой телефончик, можно позвонить, звоночек платный, ну да посмотреть можно и просто так… И недорого, последний экземпляр, я его всегда отдаю по себестоимости… Вровень с вестником получится… А если возьмете все три издания, получите скидку в пять процентов и подарок – календарь выборов по всем штатам на следующий год…

Трейси вдруг вспомнил тараканиху, и рука сама потянулась к запечатанному в целлофан глянцевому журналу, который ему исподволь подсовывал черт.

– А что, пролистать нельзя?

Черт обиделся:

– Я законы соблюдаю, между прочим. И порнографию только половозрелым предлагаю, в упаковке, все как положено.

Очень хотелось взять «Ложноножку», но Трейси смутился – женатый человек все-таки! – и купил «Розовые сопли». Пока торговец крутился рядом, Трейси листал маргинальный вестник с глубокомысленным видом. Едва черт скрылся, Трейси тут же отправил газету в мусорный бачок, мучительно жалея, что потратился на новости, соответствующие названию. Надо было решиться и взять картинки. Ну почему он никак не может преодолеть свою застенчивость?! Почти все взрослые граждане время от времени проявляют интерес к порно, так чем он хуже? Никто его не осудил бы. А так – глядели как на безумца или фанатика. А кто еще может увлекаться маргинальной культурой?!

Обратно в Белый Дом он возвращался в подземке. Отчего-то не хотелось лезть в автобус. Но на середине пути электричка встала: опять авария на электростанции. Вместе с другими ругающимися пассажирами Трейси прошагал полмили в туннеле, а потом, не сумев ввинтиться в переполненный автобус, так и шел пешком до конца.

С трудом переставляя гудящие ноги, направился сразу в столовую: после ужина хотел выпить чашечку кофе, но в ресторане он оказался непомерно дорогим.

На столе лежал безобразно раздувшийся механик. Вокруг него столпилась вся прислуга. Енот запрыгал перед Трейси:

– Он его съел! Съел!

– Кто? Кого? – Трейси устал, нагулял аппетит и надеялся хотя бы на кофе, если разделившихся поварих из госпиталя еще не привезли.

– Удав! Глиста из унитаза! – радовался енот.

– Ну и что? – равнодушно спросил Трейси.

– Так он теперь убийца! Надо вызвать полицию!

До Трейси дошло. Оглядел всех. Вечно пребывающий в экстазе енот выразил общее сомнение. Червей, даже землян, тут не любили, хотя вслух о своих расистских наклонностях говорить не рисковали. А вот механика боялись, но уважали крепко. Да и как не уважать нормального честного змея? Взяток не брал даже белыми мышами, никогда не терял терпения и всегда давал советы бесплатно.

– По порядку, – распорядился Трейси. – Докладывайте.

Утром, едва он отбыл, глист пригрозил забить своим телом канализационный сток и умереть там, если ему немедленно не отыщут нового хозяина. Енот, как самый мобильный, сообщил о происходящем мажордому и насплетничал удаву. Последнему ситуация показалась настолько абсурдной, что он не преминул взглянуть – чтобы составить собственное мнение, разумеется. Глист, порядком ослабевший, обрадовался собеседнику и объяснил, что достаточно открыть рот, а дальше он справится сам. Удав пасть и открыл, ему не трудно.

Вот только глист не знал, что змеиный кишечник переваривает все. Даже паразитов. А удав знал. И с удовольствием заглотил предложенное.

– Удав сказал, что если мыслящее существо само лезет в пасть, то оно либо хочет покончить с собой, принеся пользу обществу, либо потеряло разум. В любом случае, его поедание надо рассматривать в контексте обычного жизненного процесса, – роняя слова, добавил мажордом. – Мы проголосовали. За предложение удава высказалось большинство, против и воздержавшихся не было. Но только что из госпиталя привезли поварих. Они считают, что это все-таки преступление.

Трейси потер лоб. Не хотелось сдавать в полицию замечательного механика, к тому же очень красиво отомстившего за его утренние переживания.

– Глист получил именно то, что хотел, то есть он стремился попасть в кишечник – и попал. Уважаемый удав тоже получил, что хотел – помог мыслящему существу реализовать его мечту. Все. А об убийстве поговорим, когда у нас на руках окажется целый труп червеземлянина или его несомненные фрагменты, свидетельствующие о том, что он погиб в результате действий удава, а не умер естественной смертью. На данный момент состава преступления нет. Понятно?

Удав с усилием приоткрыл левый глаз.

– Господин президент, никогда не сомневался в вашей разумности и человечности, – изрек он и снова погрузился в приятную сытую дрему.

– Будьте любезны, транспортируйте нашего механика на его рабочее место, – велел Трейси мажордому. – И дайте же мне наконец сварить кофе!

С кружкой вожделенного напитка Трейси ввалился в свой рабочий кабинет. Шесть на шесть футов, стол, стул, личная ручка, которой он никогда не пользовался, телефон, стопка документов и штампик с выгравированной подписью. Подпись, кстати, не менялась уже лет двадцать – а кому какая разница, кто ныне президент?

Трейси уселся, чуть не застонал, оценив пачку документов – листов с полтыщи, а то и побольше. И все это он обязан проштамповать до утра!

Поправки, очередные поправки к Новой Конституции. Их принимали по сотне в день. Трейси тискал штампом внизу каждого листа, откладывал, тащил следующий… Рука занемела, он откинулся на спинку стула. Допил остывший кофе. От нечего делать прочитал документ. Прикрыл глаза. Да, если бы президент Смитсон, ратовавший сначала за вступление в Конвенцию, а потом и за принятие Новой Конституции, позволившей инопланетянам получать земное гражданство, – дожил бы до такого, он бы просто застрелился.

Пока инопланетяне прибывали на Землю в виде забавной контрабанды, никто не задумывался о последствиях. Потом приняли Новую Конституцию, потому что это показалось выгодно – без нее людей не пускали на другие планеты. Людей пустили. За три года с Земли в разных направлениях безвозвратно убыло два миллиарда особей рода человеческого. Вместо них явилось пять миллиардов инопланетян.

Они открыли Землю, как Колумб Америку. И согнали землян в гетто, как европейцы индейцев. Конечно, словечко «гетто» тридцать и даже двадцать лет назад не звучало. Трейси еще помнил, как их деревню называли заповедником.

Да, несколько зон на Земле объявили закрытыми для проживания инопланетян. Чтобы избежать обвинения в расизме, эти области получили статус природных заповедников. А потом уже все привыкли, что люди живут в гетто, площадь которых с каждым годом уменьшается.

Нет, поражения в правах у человека не было. Просто когда инопланетян, равных по возможностям с человеком, в пятнадцать раз больше, о правах говорить бессмысленно. Демократия, извините. Решает большинство. Единственное право, оставленное человеку, – право занимать пост президента. И то только потому, что к выборам допускались лишь урожденные земляне. А новые граждане в подавляющем большинстве были пока еще пришлыми.

Выборы… Смешное слово. Президента выбирал компьютер случайным поиском по списку фамилий. И все соглашались. Почему бы и нет? Новая Конституция со всем набором поправок ограничила функции главы государства до проставления штампов на документах. Особых знаний не требуется, а вот работу в городе при известной оборотистости заполучить можно. Да еще и за жилье и скудное питание не нужно платить: гособеспечение.

Наверное, Трейси был не слишком оборотистый. Потому что за минувший месяц он повсюду слышал только отказы. Будь Трейси холостым, особо не волновался бы. Но ведь у него в гетто осталась семья – жена и дети. Им деньги нужны. Как президент, Трейси мог рассчитывать на постоянную спонсорскую субсидию, но ее хватало лишь на платное размещение анкеты в базах занятости да на поездки по городу.

– Вам письмо от жены пришло! – приоткрыв дверь, пискнул в щелочку енот и протолкнул магнитофон.

Трейси переставил аппарат на стол, нажал на клавишу. Из динамика полился серебристый голосок Эльсы: «Дорогой, я проиграла тяжбу…»

Кулаки сжались сами собой. Тяжба!

Стоило Трейси уехать в город и поселиться в Белом Доме, как в гетто обосновался табор бродячих мыслящих улиток. Причем для стоянки они выбрали отчего-то садик у дома Трейси. Эльса подала на них в суд.

«Из присяжных четверо были улитками, четверо – мыслящими растениями, два стула пустовали, но на них висели таблички «мыслящая энергия», еще была мыслящая соня и мыслящая гадюка, та самая, которую мы в прошлом году выгнали из нашего подвала, куда она пробралась тайком. Ко мне прикрепили государственного адвоката-орла, очень умная птица, но все бесполезно, потому что у улиток адвокатом был камень. Он ничего не говорил, только с грохотом катался по своему столу, а потом принялся раскаляться и шипеть. Все испугались. Гадюка объявила, что присяжные проголосовали одиннадцатью голосами в пользу улиток при одном воздержавшемся – соне. Она не проснулась. Решение можно обжаловать в окружном суде, но нет денег: меня обязали выплатить судебные издержки и забрали все деньги и дом. Гадюка сказала, что у нас демократия и истинно гражданские свободы, так что если я жена президента, то никто не станет делать мне поблажек. А если станет, то это коррупция и тоталитаризм. Так что нас с детьми уже выселили. Я сейчас в городе, в гостинице на 545-й авеню – единственный отель, где согласились в качестве платы принять мое обручальное колечко».

Конституция гарантировала гособеспечение президенту, но не членам его семьи. Такую поправку внесли пять лет назад в целях сокращения административных расходов. А вчера Трейси штамповал указ, повышающий денежное довольствие парламентариям. На три процента.

«Еще я получила письмо от Молли. Ты помнишь Молли, правда? Она уехала на Альдебаран. Дорогой, она зовет нас к себе. Там сейчас хорошо – наших около полумиллиарда, и еще там изменили Конституцию, правительство взяло курс на отказ от расизма, так что люди могут получить вид на жительство, если найдут работу, а через три года – и гражданство. Молли пишет, что с работой проблем нет, сейчас очень модно иметь в штате человека. В правительстве и в парламенте у нас очень могущественное лобби…

Дорогой, если ты найдешь немного денег на билет, я с детьми улетела бы к Молли. Конечно, месяц придется перебиваться, но мы всю жизнь прожили в гетто, нам не в диковинку. Питание там бесплатное, а потом я устроилась бы на фирму к Молли, дети пошли бы в школу. А когда закончится срок твоего президентства, ты бы приехал к нам…»

Отказ от расизма, новая Конституция, лобби… Трейси подумал, что где-то уже это слышал. И хоть сейчас готов сказать, что произойдет через тридцать лет.

И чем больше он размышлял об открывающихся перспективах, тем сильней разгорался в его глазах хищный огонек.

Что там говорил розовый слон по поводу работы на Альдебаране? Трейси набрал номер телефона, указанный на визитке розового слона. Трубку сняли почти сразу. Услышав знакомый уже приглушенный голос, Трейси сказал:

– Доброй ночи, это Трейси. Человек, которого вы не взяли на работу.

– Вы согласны? – без лишних экивоков уточнил слон.

– Да.

– Я рад. Когда вы сможете выехать на Альдебаран?

– Хоть сейчас.

В трубке прошелестел смешок.

– Мне уже нравится ваша оперативность, – отметил слон. – В четыре утра мы отправляем транспорт, это не пассажирский лайнер, но я сам так путешествовал – вполне комфортно. Сколько вам времени на сборы? Я пришлю машину.

– Мне – нисколько. В отеле на 545-й авеню находится моя жена и дети. Если вас не затруднит…

– Договорились. Шофер заберет их, потом заедет за вами. Куда?

– К главным воротам Белого Дома.

– Что ж, желаю успеха. Думаю, еще увидимся.

Трейси положил трубку. Посмотрел на кипу бумаги, загромождавшую его стол. Взял верхний лист, перевернул его, остальные бесцеремонно смахнул на пол. Долго вспоминал, как пишутся нужные слова. Он легко читал, но вот с начертанием букв испытывал трудности. В школе при гетто словесность преподавала мыслящая летучая мышь, которая ночью питалась, а днем повисала над доской, заматывалась в крылья и спала. Так что читать Трейси научился у родителей, еще до школы, а вот с чистописанием дела обстояли хуже некуда. Но никого, в том числе и его самого, это не волновало. А почему его должна была заботить какая-то мелочь?! Все компьютеры работают с голоса, а лишние знания тяготят. Колледж Трейси окончил без проблем и к большему тогда не стремился.

Наконец, он вспомнил. Старательно, большими печатными буквами, вывел:

УШОЛ В АТСТАФКУ.

Заменил точку на восклицательный знак для большей выразительности, аккуратно пристроил записку посреди стола.

В гардеробной уложил в чемодан вещи, с которыми приехал из гетто. У дверей спальни задержался. Пробитую утренним террористом створку никто даже не подумал заменить. Листочки у лианы-телохранителя безвольно обвисли – то ли от сквозняка, то ли растение предчувствовало скорую разлуку. Чуть не прослезившись от жалости, Трейси старательно увлажнил землю в кадке, сдобрил ее подкормкой. А потом ему пришло в голову более простое решение.

Он покинул здание, держа в одной руке чемодан, а в другой – кадку с лианой. Почти вприпрыжку пересек газон, отделявший парадное крыльцо от ворот. И засмеялся, открыто и искренне, увидав подъезжающую длинную черную машину.

Иногда вид на жительство значит больше, чем право на жизнь.