Темный век продолжался, и старые супергерои двигались под уклон, катались по кольцевой, сужая круги, заново проживая подвиги серебряного века. Последовательности поступков затвердели, превратились в правила игры; казалось, единственная надежда комикса – обратиться к космооперам.

«Звездные Войны» многое позаимствовали как из комиксов, так и из сотни других проверенных источников и разожгли аппетит к фантастическому и мифологическому повествованию.

«Звездные Войны» легитимировали научную фантастику, и одними из первых этим воспользовались «Люди Икс» Криса Клэрмонта. Прикручиваем эту эстетику к успешной марвеловской формуле супергеройской мыльной оперы – и получаем очередной хит. Мир «Людей Икс» был далек от правдоподобия, однако Клэрмонт ловко подсоединил свое распахнутое воображение к увлекательной и убедительной внутренней жизни основного состава.

Мутанты Люди Икс могли быть подростками, или гомосексуалами, или чернокожими, или ирландцами. Они выступали от лица любого меньшинства, выражали чувства любого аутсайдера, и Клэрмонт это понимал. Он чуял, как подступает эта приливная волна, – недовольные подростки готовы были принять на себя роль преследуемых и разочарованных жертв истеблишмента.

Первый шаг сделал бесконечно изобретательный Лен Уэйн, который ввел в хворый комикс «Люди Икс» новую группу героев со всего мира. Им, одновременно иностранцам и мутантам, в Америке предстояло стать подлинными аутсайдерами. Такой поворот возродил интерес к комиксу, но воистину концепт воссиял, когда к нему применил свои таланты яркий и эффектный Клэрмонт, молодая восходящая звезда «Марвел», освоивший гибкий и современный фантастический темпоритм, который вошел в моду после «Звездных Войн». Клэрмонт воспользовался возможностями комиксов на всю катушку – писал он масштабно, отправляя своих героев в путешествия сквозь пространство, сквозь время, к самому ядру Земли. Он создал новую версию бесконечно разворачивающегося, саморазоблачающегося и разрастающегося нарратива Роя Томаса, придал ей еще большей увлекательности, обогатил вселенную «Марвел» множеством новых концепций и персонажей. А когда уволившегося Дэйва Кокрама заменил художник Джон Бирн, писателю был дарован партнер, чьи четкие, красивые линии и просторные композиции в 1979 году были последним словом моды и сделали «Людей Икс» самым притягательным супергеройским комиксом в мире – а также первым за долгое время комиксом, который нравился молодым женщинам.

Клэрмонт обожал своих женских персонажей – он пылал к ним любовью, как Данте к Беатриче. Всевозможные женщины – от юной идеалистки Китти Прайд до блистательной надменной Шторм и остроумной холодной телепатки-доминатрикс Эммы Фрост – были роскошно прорисованы, им позволялись эмоциональные выкрутасы, а сюжет поворачивался так, что они выступали не фоновыми фигурами, не какими-нибудь ревнивыми подругами или невозмутимыми, немногословными специалистками, как в серебряном веке, но друзьями, воинами, матерями, богинями, гениями и ролевыми моделями.

С такой же деликатностью Росомаха из одномерного «вздорного задиры» превратился в многослойного человека, разрывающегося между благородством и зверством. Клэрмонт подарил своему современному самураю душу, и Росомаха прогремел: юноши хотели стать им, женщины хотели приручить его и исцелить от одиночества.

«Люди Икс» Клэрмонта—Бирна были бурлящей виртуальной реальностью, сложенной из достоверных фотографических отсылок и свежих описаний экзотических локаций, которые навещали Люди Икс в ходе своих бурных приключений. Клэрмонт нередко описывал иностранные декорации с утонченной осведомленностью зануды в аэропорту: делился с читателями демографическими сведениями, климатической статистикой и перечислял основные статьи экспорта и импорта. Детально прописанный фон и неизменно распахнутое окно в текущие мысли любого персонажа придавали комиксу текстуру, на которой читатели залипали, как мухи на клейкой бумаге. Невозможно было не погрузиться с головой в эти идеально сконструированные, до безумия захватывающие мыльнооперные повороты и выверты, в эти потрясающие воображение клиффхэнгеры. Ни один сюжет не обходился без шокирующего откровения, сопоставимого с «Нет, я твой отец» Дарта Вейдера. В «Людях Икс» все были чьи-то отцы, давно потерянные братья, злые двойники, ушедшие любовники, матери, жены или потомки из будущего. Вскоре в жизни всей этой международной команды мутантов-изгоев не осталось ничего случайного, и потому появление любого нового персонажа сопровождалось лихорадочными гаданиями. А этот таинственный человек в маске – не пропавшая ли сестра или дядя Ночного Змея? Или он – злой двойник Колосса из параллельного мира? Или, может, давно потерянный сын профессора Ксавьера?

Если О’Нил, Макгрегор и Гербер – это Мартин Скорсезе, Роберт Олтмен и Фрэнсис Форд Коппола, тогда Клэрмонт – Стивен Спилберг: мостик между творцом, которого превозносят поклонники, и суперзвездами-миллионерами восьмидесятых и девяностых. Преданность Клэрмонта персонажам вошла в легенды, и он плел кошмарно заковыристый, но внутренне логичный гобелен, он же «канон», как он сам это называл, благодаря чему комиксы о Людях Икс возглавляли списки бестселлеров двадцать с лишним лет. (К моему немалому расстройству, герой моих подростковых лет не обрадовался, когда новый редакторский режим «Марвел» в 2001 году нанял меня «перелицевать» франшизу «Люди Икс» и я лично взвалил на себя ответственность за нечаянный и невосполнимый урон, нанесенный канону. Ах, панк!)

Когда настало время создать сугубо британского марвеловского супергероя Капитана Британию, общепризнанный англофил Клэрмонт первым вызвался решить эту задачу. Он был первопроходцем, и, вероятно, интуиция подсказала ему, куда в следующий раз ударит молния. В полях Альбиона и Каледонии зашевелилось нечто похожее на самостоятельное движение. Вскоре никакой Крис Клэрмонт нам уже не понадобится.

Как гордо возвестил кинопродюсер Дэвид Паттнэм после успеха «Огненных колесниц» 1981 года на церемонии вручения премии «Оскар», британцы наступали.

Любимый дядя Билли на мой девятнадцатый день рождения («Мне скоро двадцать! Тридцать! Смерть смерть смерть!» – завывал мой дневник в тот день) дополнил мой личный пазл, подарив мне великолепную колоду Таро Алистера Кроули и Фриды Харрис, а к ней «Книгу Тота». Я решил, что стану магом, и заказал себе журнал «The Lamp of Thoth», который открыл мне двери в среду постмодернистской «магии хаоса», как раз тогда оживившей оккультный андерграунд. Мне нравился метод хаоса, который обходился без традиционных богов и ритуалов и предполагал, что практикующие создают собственные магические системы самостоятельно. Я не очень-то верил, но готов был пробовать что угодно, только бы мне улыбнулась удача; я исполнил традиционный ритуал, мне тотчас явилась пылающая ангельская львиная голова, и я сильно перепугался, когда она проревела слова «Я не Север и не Юг». Однако мои подозрения подтвердились: существуют состояния сознания, к которым мое образование едва ли меня подготовило, и доступные в печатном виде инструкции, объясняющие, как эти состояния вызвать посредством «ритуального» поведения.

Я в свободной форме писал рассказы для «Near Myths», которые почитал своей «личной» работой, а также зарабатывал деньги, сочиняя фантастический приключенческий «Старблейзер» для требовательных редакторов из бывших военных и их августейшего шотландского издательского гиганта D. C. Thomson; затем у меня появилось и третье занятие, и оно вновь привело меня к супергероям – отец сосватал мне работу в местной газете Govan Press, одной из тех, что предоставляли ему трибуну для подстрекательских социальных выступлений. Меня наняли создавать для газеты первый в истории местный комикс-стрип – про супергеройского уроженца Глазго.

Название «Капитан Клайд» предложил редактор газеты Колин Таф. Живи мы в Ньюкасле, супергерой был бы, разумеется, Капитаном Тайном. А в нью-йоркской районной газете – наверное, Капитаном Гудзоном или Капитаном Ист-Ривером. Это простой способ сгенерировать супергероя – взять слово «Капитан» и приставить к нему любое другое слово: Капитан Дисконт, Капитан Чистоплюй, Кэп Хрясь. Мы с друзьями считали, что такое имя лишь немногим менее позорно, чем музыка, которую слушали наши отцы, но я уже решил оправдать его новым и более правдоподобным подходом к материалу, придать стереотипическому комиксу иронический оттенок. Мои редакторы воображали «кэмпового» супергероя, с тайной штаб-квартирой под площадью Георга и отважным малолетним напарником, но у меня была миссия: я хотел показать им, до чего изменились супергеройские комиксы с тех пор, как редакторы последний раз их открывали, а между делом испытать кое-какие свои представления о грядущем развитии этих комиксов. Я намеревался привнести в традиционный газетный формат самоупоенный подростковый пыл комиксов, которые любил сам.

В ноябре 1979 года я сдал первый законченный эпизод; мой Капитан Клайд оказался супергероем, которому я мог сопереживать. Крису Мелвиллу было двадцать три года, он сидел без работы и жил на западной окраине Глазго. На выходные отправившись в поход в Пик-Дистрикт – по следам моих одиноких блужданий в том году, – он сталкивается с древней магией британской языческой глуши. «Богиня Земной Энергии» наделяет нашего странника средь холмов способностью летать, суперсилой, устойчивостью к физическому ущербу и скоростью, и так рождается Супермен из Глазго, чувствительный, остроумный юноша, который сидит на пособии по безработице, мыслит мелкомасштабно и сражается соответственно.

Что до меня, я к своей зарплате в шесть фунтов в неделю относился смертельно серьезно. «Капитан Клайд» открывался историей – с богатой фактологией и привкусом фантастики – о таинственных монстрах, которые раскурочивают только что отремонтированную и открытую станцию метро в Говане. Оттуда я перескочил к представлению злодея по имени Квазар (он носил твидовый пиджак и смахивал на школьного директора), а затем к тайной истории происхождения Капитана Клайда. Согласно освященной временем традиции, я укокошил своего героя, а затем вернул к жизни в новеньком усовершенствованном костюме и существенно улучшенной графике.

Стрип продолжался, мой вкус в одежде и социальная жизнь налаживались, а Крис изысканно постригся и стал носить крутую одежду. Он даже ходил в ночные клубы. Его подруга Элисон преображалась вместе с ним и из тихой студентки расцвела в стильную сексуальную красотку на высоких каблуках и в тугих джинсах.

В одном из ранних эпизодов Капитан Клайд приходит к стоматологу, который не может взять в толк, отчего у пациента такие крепкие зубы, что их никак не просверлить. Блюдя подлинность, я сверялся с фотографиями моего собственного стоматолога мистера Пола за работой в операционной. На рисунках отражено не слишком отдаленное будущее стоматологического пыточного инструментария, разработанного экспертами, судя по всему, сугубо для применения психопатами в дурдомах с привидениями или в снафф-порно.

Вылетая на антипреступный патруль среди настоящих достопримечательностей Глазго, Крис любил беседовать сам с собой про последние передачи по телику и новые пластинки. Он ходил в местные магазины и швырялся автомобилями на знакомых улицах Ренфру, Клайдбэнка и Гована, а затем стал расширять свою территорию, включив в нее сначала центр Глазго, а затем и пригороды, – помимо прочего, у него было приключение в Северном море на нефтяной вышке, которую заняли супертеррористы. К счастью для Капитана Клайда, враги его, сколь ни были сильны, имели свойство разворачивать свои безумные прожекты планетарного могущества в непосредственной близости от съемной квартирки Криса Мелвилла в Хиллхэде. Психованный Квазар, наш школьный учитель, ставший чудовищем и питавшийся силой звезд, даже не стеснялся провозглашать: «СЕГОДНЯ ГЛАЗГО! ЗАВТРА ЛОНДОН! А СЛЕДОМ – ВЕСЬ МИР!» – без малейшего намека на иронию.

Сюжеты становились мрачнее и диковиннее – я пожирал и выплевывал материал в жестком еженедельном графике. Страницы газеты, которую читали старики, хронически безработные и прочие социально уязвимые члены общества, запестрели демонами, поедающими младенцев, и кровожадными ужасами с черепами вместо лиц.

В конце концов в 1982 году Капитан и сам пал жертвой полномасштабной одержимости дьяволом, после чего переродился и объявил себя Черным Мессией. Уже изготовившись уничтожить мир, он был спасен неколебимой верностью Элисон, убил самого дьявола, а затем рухнул с небес и скончался в объятиях любимой под напыщенный напутственный текстовый блок. Моя дождливая, исчерченная молниями сага о Падении и Искуплении совсем не походила на стрип о правдоподобном герое из местных, с которого все начиналось в 1979-м, и настала пора срочно искать себе другое занятие, уступить место на полосе синдицированным бескровным «Тому и Джерри» – что, несомненно, принесло облегчение травмированным читателям, которые снова могли заглядывать в телепрограмму, не боясь атаки сатанинских образов и взорванных скелетов. К наступлению вычурного оперного финала я уже исчерпал Капитана Клайда как идею и мечтал создавать новых, более современных героев.

Несмотря на все это, «Капитан Клайд» выходил три года. Я написал и нарисовал 150 еженедельных выпусков, а дисциплина приблизила качество моих рисунков и повествования к более профессиональному уровню.

Странно – или, может, не странно, – но я делал то, что люблю, и мне за это платили. Я по-прежнему писал «Старблейзер» для D. C. Thomson, денег хватало на регулярные поездки в лондонские экспедиции по одежным магазинам, на покупки музыкального оборудования, комиксов и сластей. Завтрак мой в те годы обычно состоял из мороженого «Арктик ролл» и экономичной упаковки чипсов со вкусом маринованного лука. В свой первый период фриланса – или «безработицы», как тогда выражались, – я этим питался каждый божий день и оставался тощим как карандаш. Мне по-прежнему недоставало ежегодного заработка, чтобы официально считаться лицом свободной профессии, а потому, говоря строго, я оставался безработным лузером на пособии, еще одной жертвой Тэтчер, очередным фактом статистики.

Неуспех «Near Myths» и других подобных журналов начального уровня – «Graphixus», «PSSST!» – вроде бы подтверждал, что, как ни прискорбно, рынок взрослых комиксов в Великобритании точнее всего описывается словом «несуществующий». Я все равно тогда уже играл в группе, и мы, назвавшись Mixers (это из «Заводного апельсина»), создали собственный фэнзин «Бомбы пошли, Бэтмен» с моими рисунками и коллажами. Наша журнальная мешанина – интервью с местными группами, рецензии на концерты, странноватые карикатуры, сюрреалистический юмор на грани политкорректности и гневные телеги – с любовью собиралась, печаталась и распространялась мною и ребятами из группы. В поисках любых выходов неугомонным творческим порывам мы влились в условное сообщество музыкантов, на которых повлияли Television Personalities, Byrds, Times, Сид Барретт, Swell Maps и Modern Lovers.

Наше безымянное облачное микродвижение продвигало рок-группу как стиль жизни, как бренд, предвосхищая «Фейсбук» и распространение подобного рода автомифологизации на все сферы сетевой жизни. Музыка была лишь одним из элементов шоу – наряду с одеждой, самопальными журналами и фотосессиями: создание карго-культа воображаемой жизни, где мы были звездами стадионов, а не местных кафе, где у нас было десять миллионов вопящих фанатов, а не полное отсутствие подруг и денег. В общем, мы создавали собственные журналы, одежду, пластинки, клубы и личные миры, полные смысла и магии, надеясь, что наша странность хотя бы привлечет к нам еще кого-нибудь.

Может, лучше было играть музыку. Мне нужно было зарабатывать и как-то отыскать себе место в этом невеликодушном мире. Не зная, куда сунуться, я бросил комиксы и сосредоточился на Mixers, однако провал бума взрослых комиксов семидесятых обернулся мраком, что предшествовал ярчайшей творческой заре, какую только видели комиксы. Выбирайте имена с осторожностью: «Near Myths», «Почти не́были», оказались ровно тем, что значилось на обложке. Их как будто почти и не было. Но по всей стране находились и другие такие же, как я, и они тоже искали выхода своему гневу и творческим замыслам – и находили комиксы.

Как нередко случалось в горемычные подростковые годы, едва я отвернулся, произошло нечто чудесное.

Случись у Супермена поллюция, затопил бы он мир неразрушимой суперспермой, способной проникать женщинам в животы и отыскивать там яйцеклетки?

Мы ответим «нет», если считаем, что инопланетная сперма Человека Завтрашнего Дня не станет искать женские яйцеклетки, и ответим «да», если полагаем, что криптонская суперсперма по природе своей способна оплодотворить кого угодно, включая кошек, собак, рогатый скот, лошадей и веселого кальмара, – в каковом случае у нас возникнут проблемы посерьезнее бессмертных сперматозоидов.

И еще вопрос: а Супермен ходит в уборную? И если да, как, интересно, выглядит его говно?

Слегка пугающий ответ гласит, что Супермен получает всю необходимую энергию и питание от солнца. Когда же он ест, его организм работает так эффективно, что перерабатывает всю пищу, не оставляя отходов.

Но раз его жопа не используется столетиями, она, значит, в конце концов запечатается?

Время покажет.

Первый пример поверки абсурдного логикой реального мира – рассказ 1971 года под названием «Человек из Стали, Женщина из Клинекса», где фантаст Ларри Нивен применил безжалостный здравый смысл к проблемам половой жизни Супермена. Рассказ Нивена повлиял на следующую трансформацию супергероя, который наконец взглянул в зеркало и в лицо зрелости.

И это случилось опять. Магическое заклинание, вспышка молнии, неотвратимый удар живительного вольтажа.

На сей раз волшебное слово прозвучало с отчетливым региональным британским акцентом, и очередная приливная волна воображения накатила дугой сквозь клавиши пишущей машинки молодого писателя из рабочих, жителя Нортгемптона – в шестидесяти семи милях к северу от Лондона по шоссе М1.

Алан Мур был самоучкой, амбициозным и яростно, блистательно умным, а величайшим трюком из его арсенала великих трюков была иллюзия совершеннейшей новизны, словно до его появления не было на свете никаких комиксов. Его колкие, внятные, самоуничижительные публичные высказывания («Я не говорю, что я мессия…») бежали вприпрыжку рука в руке с ослепительной самоуверенностью, которая обновила комиксы напрочь. Со своим поразительным обликом – шесть футов четыре дюйма, глаза горят, борода под пророков торчит во все стороны, густая шевелюра водопадом – для фанатов он стал могучим харизматичным вождем. Мур, по его собственным словам, превратился в «первую подружку Фэндома», и их роман развивался со всепожирающим пылом. Со времен Макгрегора и Энглхарта ни один писатель не становился средоточием такого внимания и предвкушения, но фанаты восторгались столь рьяно и некритически, что предшественники Мура вместе со всеми прочими были забыты во взрыве фотовспышки. Фанаты таяли, будто им льстило явление столь уверенного и смешного человека, будто оно подтвердило, что касательно потенциала комиксов они всю дорогу были правы.

Мур ближе всего подвел супергероя к реальности в комиксе «Марвелмен», выходившем в британском журнале «Warrior» с 1982 года. Стрип, жульнически подменивший приключения Капитана Марвела на полках британских газетных киосков, завершился в 1963-м, а теперь вернулся к жизни в тэтчеровской Великобритании, дрожа в холодном свете дуговых ламп. Беззаботный юнец Микки Моран стал Майком Мораном, немолодым женатым репортером, которого мучило неотступное подозрение, что некогда он был кем-то другим. Преследуемый таинственным словом, которое никак не вспомнить, Моран отправляется освещать антиядерную демонстрацию, приводящую на ум черно-белую неряшливость «Стального Когтя», но обновленную под восьмидесятые, где есть «Гринэм Коммон», «Трайдент» и «Уиндскейл».

Морана похищают террористы, вталкивают в стеклянную дверь, и он видит слово «Atomic», написанное наоборот. Бормоча странно знакомое заклинание «Kimota!» («ключевое слово вселенной», которое когда-то гордо кричал Микки Моран), потрепанный жизнью писака во вспышке атомного света и грома преображается в Марвелмена, поразительное суперсущество. Рисунки Гэри Лича, сочетавшие педантичную детальность фотореализма и четкие линии тушью, характерные для британской школы, с изображениями летающих, сражающихся суперлюдей в традициях американских комиксов, определят облик «серьезных» супергеройских историй, который сохранится до двадцать первого века. В сравнении с Личем американские художники-комиксисты устарели – как устарели американские авторы комиксов в сравнении с Муром.

Мур ловко перевернул динамику Капитана Марвела и его производной, оригинального Марвелмена. Микки Моран у Мура старел в реальном времени, так что Майк Моран стал теперь старше, а давно позабытое слово силы вновь наделяло его молодостью и совершенством. Марвелмен был грациознее, умнее, гибче и мускулистее своего альтер эго, обыкновенного пухлого недомерка Майка Морана. Майк не мог сделать своей жене Лиз ребенка, но после одной магической ночи в облаках с Марвелменом она забеременела супермладенцем, который взирал на нее с презрением ангела, рожденного из горячих чресл гориллы. (В «Miracleman» № 13 – комикс и персонаж были переименованы для публикации в США по требованию юристов Marvel Comics – читатели из первого ряда у сцены наблюдали простое чудо рождения в замедленной съемке, крупным планом, с анатомическим натурализмом нарисованное художником Риком Витчем и сопровожденное жизнеутверждающими поэтическими текстовыми блоками, за которые скажем спасибо Муру.)

В отличие от сиротки Билла Бэтсона и его героической фантазии, Майк Моран печально, с горькой радостью ностальгировал по витальности и самоуверенности юных лет. Капитан Марвел и Марвелмен воплощали несбыточные детские мечты, но Мур превратил Марвелмена в грезу о полете, что преследовала детей повзрослевших и ответственных.

Моран олицетворял взрослеющий рынок комиксов, их усыхающую аудиторию, состоявшую из людей около двадцати, за двадцать и даже за тридцать, которые выросли с этими героями и по-прежнему не могли или не считали нужным с ними расстаться. Марвелмен осуществлял мечты кризиса среднего возраста – грезу о собственном совершенстве, которая в конце концов уничтожила Морана-человека, заменив этого хрупкого и понятного персонажа на супербога по имени Марвелмен и почти неузнаваемый мир.

Отчужденный, разрушенный собственным высшим «я», Моран в итоге как бы совершает самоубийство, в последний раз произнося «Kimota!» и навеки меняясь местами со своим великолепным альтер эго. В мире будущего, где правит Марвелмен, Человеку как Человеку места нет.

Юный Марвелмен, он же Джонни Бейтс, бывший молодой напарник Марвелмена, выведен сатанинской корпоративной акулой, хищником-яппи с суперспособностями, в пошитом на заказ костюме и при галстуке, и в итоге ровняет Лондон с землей в ходе яростной атаки – изображение кошмарных последствий, которые принесла бы реальному миру битва суперлюдей в стиле Marvel Comics, было сродни жуткому полотну шестнадцатого века «Триумф смерти» Питера Брейгеля Старшего. В двухстраничной сцене, живописавшей последствия битвы, безглазая женщина ковыляла по руинам в окружении детей, что цеплялись за ее драное платье, а вокруг лежали тысячи мертвых или умирающих лондонцев, пронзенных, сожженных или раздавленных в автомобилях. Злодей даже нашел минутку заживо содрать кожу с целой семьи, а затем развесить ее на бельевой веревке перед террасным домом, как простыни. Мур хотел показать, что у жестокости тоже бывает сверхчеловеческое измерение, продемонстрировать крайний ужас того, что способен сотворить с обычными людьми психопат, обладающий суперменскими способностями, если на пару-тройку часов отдастся своему богатому извращенному воображению. После этого смотреть на драчки марвеловских супергероев станет затруднительно. (На кульминационную грозовую битву стихий между Марвелменом и его злым протеже обильно кивает экранный поединок героя Нео и зловещего агента Смита в картине «Матрица: Революция», однако создатели фильма предпочли обойтись без отрубленных голов и содомии.)

Подлый директор корпорации, в элегантном черном костюме и при галстуке, станет рецептурным злым волком комиксов восьмидесятых. (Даже безумный ученый Лекс Лютор преобразится во всепожирающего мегамагната.) Выжженная пустыня, которую оставили по себе буйства Бейтса, – мир, нагнутый и изнасилованный большим бизнесом, алчностью и эгоизмом. После эпохального, революционного завершения битвы с бывшим Юным Марвелменом компания муровских сверхлюдей принялась создавать на Земле либеральную утопию, что позволило автору насладиться сладкой грезой о власти бесправных рабочих интеллектуалов планеты. Британские читатели кричали «ура», когда Марвелмен и Марвелвумен деликатно выперли рыдающую и потерянную Маргарет Тэтчер из кабинета, а затем реабилитировали Чарльза Мэнсона и отправили его работать с детьми. В финале «Марвелмена» прекрасный нестареющий герой печально взирает со своего нержавеюще-стального олимпа на мир, куда вернулось чудо, где фантазии из комиксов стали фактами повседневности и настал вечный оргазмический серебряный век. Мур оставил своего сексуализированного, но по-прежнему облаченного в спандекс супергероя взаперти в мире нескончаемой подростковой грезы о полете, бессмертии и суперсексе – оплакивать обыкновенное и повседневное в утопии, которая столь совершенна, что неохота вырастать.

Эта ма́стерская, в духе социальной фантастики переоценка фундаментальных основ комиксов обнажила шаблонность и старомодность выходок супергероев «Марвел» и DC, бездумно и монотонно сохранявших статус-кво. Во многом «Марвелмен» – такая же производная американского супергеройского концепта, как электронная музыка восьмидесятых – производная рок-н-ролла: такой же сверхъестественный, футуристический и радикальный уход от шаблона, каким была «Fade to Grey» Visage в сравнении с «Return to Sender» Элвиса. Мур доказывал, что прибытие к нам подлинного сверхчеловеческого существа стремительно, радикально и необратимо изменит наше общество. Лигу Справедливости или Мстителей в версии «Марвел» и DC узнаваемый мир ассимилировать не мог. Сверхлюди возвестят конец человека и весомостью своего присутствия деформируют саму историю.

Мур прекрасно владел материалом и привнес в супергеройские комиксы дисциплину и структурированность драмы, литературы и музыки – привычное вдруг заиграло новыми красками. В умиротворенной сфере комиксов его голос заговорил красноречиво и с вызовом. История Майка Морана началась в узнаваемой Великобритании Тэтчер – стране атомных электростанций, забастовок, террористов и этической неопределенности. Героем здесь был придавленный жизнью неряха, Человек как Человек, с мигренями, счетами и грезами о полете.

Комиксы соблазнили меня вновь. «Марвелмен» виделся мне новой ступенью, следующим шагом за кухонным натурализмом «Капитана Клайда», и не терпелось исследовать открывшиеся горизонты. Моя мечта о взрослых поп-комиксах становилась реальностью, и, похоже, настал подходящий момент вернуться на ринг. Возможно, мне наконец удастся заработать, слезть с пособия и добиться какой-никакой известности, делая то, что я люблю. И я был не одинок.

Итак, прибыли мы – моложе и старше двадцати, в кожаных куртках и ботинках «челси», в замшевых туфлях на тонкой подошве и скинхедовских «бен-шерманах», с металлическими татуировками и воспалившимся пирсингом. Мы пришли, дабы впрыснуть в существующий дискурс американских супергероев живительные альтернативные стили жизни, панк-рок, экспериментальный театр и черные джинсы в обтяг. Мы накатывали анархистскими ордами в шумных, битком набитых автобусах, выпивали все бары досуха, жевали зады хозяев дома (художник Гленн Фабри по пьяни навострил свои моляры на ягодичные мышцы редактора Карен Бергер) и сквернословили с десятком невразумительных региональных акцентов. Американцы рассчитывали, что мы окажемся гениальными панками, а мы, чувствительные мальчики от искусства, с ног сбивались, дабы угодить нашим повелителям, и старались оправдать поднявшуюся вокруг нас шумиху. Как Sex Pistols, что глумились над «Johnny B. Goode», мы брали их любимые песни, переписывали слова и играли на циркулярных пилах, пропущенных сквозь завывающий дисторшн.

Мы прибыли под эгидой радикальных прогрессистов из издательского и редакторского состава DC – Дженетт Кан, Дика Джордано и Карен Бергер. Мы расцвели в культуре, где командовали рисковые женщины, обладавшие вкусом, – в том числе редакторы «Марвел», например Берни Джей, которая работала с Аланом Муром над «Капитаном Британией», и Шила Крэнна, которая редактировала некоторые мои ранние работы, когда меня наняли в ежемесячник «Doctor Who». Что было для меня всего важнее, нас поощряли шокировать и отличаться от всех прочих.

Прибыли мы в период, когда деловая сторона индустрии комиксов менялась к лучшему и в пользу творческих людей – впервые с тех пор, как появился «Супермен» и все завертелось. Мы были первым поколением, которое могло рассчитывать на регулярные и щедрые авторские отчисления; мы первыми увидели, как прежние однодневки легитимировались изданиями в прочных твердых обложках и продажами в обычных книжных. Возник и стал развиваться импринт Карен Бергер Vertigo – он заполнял нишу «зрелых читателей» за пределами «вневозрастной» вселенной DC. Авторские договоры Vertigo давали творцам право на процент от новых работ и на отчисления от их эксплуатации – ни Сигелу с Шустером, ни Джеку Кирби ничего подобного и присниться не могло.

Мы прибыли – в основном с Британских островов, из Ирландии, Шотландии, Англии и Уэльса, – мечтая сбежать из сумрачной мороси Великобритании семидесятых, из параноидальной саги тэтчеровских лет с призраком войны за левым плечом. Америка – реактивные автомобили, астронавты и кинозвезды, и эта Америка позвала нас. Американские супергерои приняли нас тепло и не стали мешать, когда мы взяли скальпели и взрезали их обвислые усталые тела. Мы стали животворным вливанием нигилистического юмора и безудержной фантазии, мы восстановили смертельно серьезный поэтический нарратив, который без труда лавировал между неумеренными ночными кошмарами вундеркинда из средней школы и подлинным лаконизмом и глубиной популярных поэтов-песенников и битников, которых любили столь многие представители британской новой волны. Мы вырвали супергеройские комиксы из лап архивистов и потных малолетних фанатов и переправили их в гостиные хипстеров. В наших руках самонадеянные воины от науки серебряного века ответят за мир капризной реальной политики и агрессивной имперской экспансии.

К фигуре американского супергероя британцы относились с немалой враждебностью. Многие из нас жаждали отмщения и полнились повстанческим пылом глумливого и требовательного семнадцатилетки. Критика зачастую истекала ядом и порой явно целилась убить. На нашей земле, в Гринэм-Коммон, Фаслейне и на Холи-Лох, размещались американские ракеты; мы были красной точкой цели, что мигала, отсчитывая секунды бесконечного пата холодной войны в холодном поту. У нас были основания с подозрением относиться к мощи и влиянию Америки, но нельзя было отмахнуться и от «особых отношений», а также от того факта, что в детстве нашими лучшими друзьями были Супермен, Человек-Паук и Чудо-Женщина, которые объясняли нашей незрелости, что такое справедливость и равенство. А теперь гордые американцы вручили нам детей своих грез – точно римляне в Британии отдали своих богов кельтам на ремонт. Серые британские небеса разверзлись. Супергерои явились, дабы всех спасти, и мы уцепились за кромку плаща, вознеслись в златые облака над растущими очередями за пособием. Нас объявили Британским Вторжением.

И не одни британцы вставали на крыло на ветрах прогресса: один из первых хищных слетков был молодым писателем и художником из Нью-Гэмпшира. Он был тощ, сутул и уклончив, угловат, как гремящая вешалка в тренче. Он углубился на территории прошлого, откуда ушли Макгрегор и Даг Мёнч (еще один вдумчивый, начитанный и нахальный писатель, чья совместная с художником Полом Гулейси работа над комиксом «Руки Шан-Чи: Мастер кунфу», созданным для наживы на всеобщем помешательстве на Брюсе Ли, породила тонкий, глубокий и идеально сбалансированный сплав кинематографических приемов, зумов, переплетающихся внутренних монологов и лобового символизма, какой могли без последствий стерпеть одни лишь комиксы). Он открыл новые неисследованные ландшафты, о которых никто не подозревал. Его новый взрослый супергеройский нарратив заимствовал у Джима Томпсона, Сэма Фуллера и Пекинпа не меньше, чем у О’Нила и Ли.

Звали этого человека Фрэнк Миллер.