День в психиатрической лечебнице Баруэлла начинался рано, в 6:30 утра, когда подавали сигнал к завтраку, а время, отведенное Питеру Конуэю для похода в душ, начиналось с 7:10.

Маленькая ванная комната в конце отделения постоянно напоминала ему пансионаты, в которых они с Энид жили во время его школьных каникул: потертые деревянные перегородки, постоянные сквозняки, капли воды, падающие в древние фарфоровые раковины, голые лампочки и невыветривающийся запах вареной еды с кухни.

Питер голый стоял перед заляпанным зеркалом, соскребая с лица пену дешевой одноразовой бритвой, и впервые за несколько месяцев внимательно разглядывал свое тело. В лучшие времена у него были широкие плечи, сильные руки, тонкая талия и накачанные ноги. А теперь он разжирел. Белый волосатый живот выдавался вперед и нависал над копной лобковых волос. Руки были хилые, бицепсы превратились в жир и стекли вниз, а ноги стали тощими, точно две сигареты «Вудбайн», торчащие из пачки, как любила говорить Энид. Его член был вялым. Спящим. Как и все остальные части его тела, оглушенные коктейлем из успокоительных таблеток, которые он принимал.

Он несколько лет пользовался тренажерным залом, но после инцидента с откушенным носом лишился этой возможности. Дважды в день его выводили в прогулочный дворик, но это был просто позабытый Богом маленький клочок земли.

– Как у тебя там дела? – спросил стоявший в дверном проеме Уинстон, заглядывая в ванную через решетку.

Решетчатая дверь с небольшим квадратным окошком на уровне пояса была установлена так, чтобы Питер все время был под наблюдением, но Уинстон всегда позволял ему уединиться, за что Питер был ему благодарен.

– Нормально, насколько это возможно с дерьмовой бритвой, – сказал Питер. Он соскреб с подбородка остатки пены. Ополоснул бритву в раковине. Когда он повернул кран, Уинстон снова возник у окошка, и Питер передал ему станок, ручкой вперед.

– Спасибо, Питер.

Уинстон был накачанный, крепкого телосложения, и впервые за все время Питер сравнил себя с ним и подумал, что Уинстон сможет с легкостью его побороть даже без перцового баллончика, дубинки и электрошокера.

Пока Питер натягивал одежду, он позволил себе подумать, помечтать о том, как он покинет это место, точнее, о том, как его отсюда вытащат, если это вообще возможно. Может случиться так, что ему придется бежать или карабкаться наверх, и будет настоящей трагедией, если его дряблое, слабое тело подведет его и план на этом провалится. Он был в отчаянии от того, что не было больше никаких вестей от матери. Прошлым вечером она не ответила на звонок, что было странно. Питер подумал об их последней встрече. Может, он сказал что-то, что ее разозлило? Он потряс головой, отгоняя эту мысль. В тюрьме у тебя есть куча времени, чтобы c одержимостью гадать, что происходит снаружи. Здесь очень легко поддаться паранойе. Он бы все отдал за возможность иметь электронную почту. Удовольствие от мгновенного обмена информацией с миром. Он прослушал по радио несколько выпусков новостей о мертвой девушке, Кейше Смит, но все они были до невозможности скупы на подробности. В интернете он бы узнал больше, гораздо больше.

Питер надел капюшон и застегнул ремни на затылке, а затем спиной повернулся к двери. Уинстон через решетку надел на него наручники. Питер просунул сквозь решетку свой мешок, и только после того, как Уинстон осмотрел его содержимое и остался удовлетворен, дверь открылась. Они вышли из ванной и быстро прошли в небольшую кухню напротив, пока мимо них мыться провели следующего заключенного.

Они шли по коридору, окна которого выходили в прогулочный дворик. Бледный долговязый мужчина с темными редеющими волосами быстро ходил туда-сюда и возбужденно бил себя в грудь. Питер не знал его настоящего имени, все звали его Блуи. Он страдал шизофренией и был склонен к приступам паранойи.

– Я не пойду внутрь! Не пойду! – кричал он, мечась по крошечному дворику. Футболка на нем была разорвана.

Они свернули в коридор, где была камера Питера, и увидели группу санитаров, собравшихся у двери, ведущей во двор: шестерых здоровенных сильных мужчин и двух крепких женщин.

– Ты должен зайти внутрь. Твои пятнадцать уже минут прошли, – говорил один из них сквозь окошко в двери.

– Нахер вас всех! – визжал Блуи срывающимся голосом. – Нет! Нет! Нет!

Он продолжил ходить по кругу, бить себя в грудь и кричать. Палата Питера была в другом конце коридора, за дверью во двор. Засигналила рация Уинстона. Он рукой преградил Питеру дорогу.

– Подождите там с Питером, Вин, ладно? – затрещал голос по рации.

Уинстон снял рацию с пояса.

– Конечно. Питер, остановись, пожалуйста, на минутку.

Питер кивнул, наблюдая за Блуи, который нарезал круги, бил себя по голове и дергал за волосы.

Питер пытался вспомнить, когда у него было столько энергии, столько ярости, он пытался откопать их у себя внутри, но там все было как будто набито ватой. Там было пусто. Маленький прогулочный дворик был окружен трехметровыми стенами с колючей проволокой, между которыми была натянута сеть. Оттуда свисал дохлый голубь, крыльями и лапками запутавшийся в сети. Несмотря на холод, по его глазам ползали мухи.

– Давно там этот голубь висит? – спросил Питер.

– Два дня. Они должны сегодня его убрать, иначе он будет представлять опасность для здоровья, – сказал Уинстон, переводя взгляд с Питера на санитаров и обратно.

Блуи кричал, и его вывернуло. Он кинулся к двери и начал биться головой об армированное стекло.

Санитары выстроились за дверью в два ряда по три человека и по одному с каждой стороны. Дверь открылась, и Блуи кинулся на них. Санитары двигались молниеносно, схватили его и перевернули на спину. По три человека с каждой стороны держали его за руки, за ноги и за туловище. Один поддерживал голову, удерживая ее в одном положении, и еще один держал за ступни. Кричащего, его унесли прочь.

Сейчас они оттащат Блуи в его палату, уложат на кровать и будут держать. Медсестра, наверное, даст ему успокоительное, и затем они все по одному плавной непрерывной цепочкой выйдут из комнаты. Тот, кто держал его голову, выбежит последним и захлопнет дверь. С Питером такое случалось несколько раз, пока ему правильно не подобрали таблетки. Он восхищался тем, как Блуи после стольких лет продолжал бороться. Когда коридор опустел, рация пиликнула, и они пошли дальше.

– Ты часто тренируешься? – спросил Питер.

– Два-три раза в неделю, – сказал Уинстон.

– С весами?

– Нет, только с собственным весом.

– Может, ты мне покажешь пару упражнений?

Они дошли до камеры Питера.

– Пациентам запрещено выполнять физические упражнения в камерах.

– Ходить в тренажерный зал мне запрещено. Прогулочный дворик с этим дохлым голубем и блевотиной Блуи – сплошная угроза для здоровья. Просто несколько советов… – Питер посмотрел на Уинстона. У него были огромные карие глаза. Глаза человека, который видел и понимал многое.

– Я могу тебе распечатку принести, только ты ее спрячь куда-нибудь, Питер. И если что, я тебе ничего не давал.

– Не вопрос. Спасибо.

Показалась медсестра с таблетками Питера в одном из пластиковых стаканчиков, которыми была уставлена ее тележка. На каждом стаканчике фломастером было написано имя.

– Как мы сегодня себя чувствуем? – проворковала она, как будто они случайно столкнулись, выйдя за покупками.

Видок у нее был жалкий, как-будто ее хорошенько отходили уродливой палкой: толстая, нос крючком, безвольный подбородок и крошечные близорукие глаза, увеличенные стеклами очков. Питеру было интересно, чему она так радуется, разнося таблетки сумасшедшим днями напролет.

– Посмотрим… Питер… Вот и Питер, – приговаривала она, доставая таблетки. Питер высыпал их в рот и запил водой из маленького стаканчика. – Открой-ка рот пошире, – сказала она. Питер открыл рот. – Чудесно. Прекрасного тебе дня и тебе тоже, Уинстон.

Она покатила скрипучую тележку дальше.

Уинстон открыл дверь его камеры, они провели ритуал снятия наручников и развязывания капюшона, и Питер остался один.

Он выплюнул таблетки в ладонь, бросил их в унитаз в углу комнаты и смыл.

Он надеялся, что Уинстон принесет ему упражнения, но он не хотел ждать. Он упал на пол и начал отжиматься. Его тело протестовало, но он не останавливался, решительно настроившись прийти в форму на случай, если придется драться.