Питер Конуэй шел по коридору психиатрической лечебницы Баруэлла в сопровождении двух санитаров, Уинстона и Террелла.

Долгие годы заключения и ограниченной физической активности подарили ему выпирающий живот и тощие слабые ноги, торчащие из-под слишком короткого банного халата. Руки закованы в наручники за спиной, а на голове – закрывающий лицо капюшон, похожий на тонкую металлическую кольчугу. Толстый прямоугольник из укрепленного пластика на передней стороне то подлетал вверх, то втягивался обратно при каждом его вдохе и выдохе. Его пепельные волосы, влажные после душа, торчали из-под капюшона и свисали на плечи.

Со времени последнего эпизода прошел уже год. Тогда во время групповой терапии он укусил другого заключенного, Ларри, страдающего маниакально-депрессивным психозом. Причиной их разногласий была Кейт Маршалл. По отношению к ней Питер испытывал множество разных чувств и эмоций: ярость, ненависть, похоть и утрату. Перед тем сеансом групповой терапии Ларри нашел в газете небольшую заметку о Кейт. Ничего особенного или выдающегося, но Ларри начал насмехаться над Питером. Он первый начал, и Питер быстро прервал его, откусив кончик его толстого маленького носа. Он не дал согласия на промывание желудка, чтобы достать кусочек носа, и теперь должен был носить наручники и специальный капюшон, когда находился вне своей камеры, или «комнаты», как любили называть их продвинутые врачи.

До этого было еще несколько эпизодов, тогда Питер укусил санитара, врача, двоих пациентов, на нем испробовали все средства защиты, в том числе хоккейную маску а-ля Ганнибал Лектер. Кусать ради удовольствия и для самозащиты значило для Питера не одно и то же. Женская плоть – нежная, благоухающая, ей нужно наслаждаться, как изысканным вином. Мужская же – вонючая и с волосами, поэтому мужчин Питер кусал только для самозащиты.

Адвокаты Питера успешно добились отмены использования этих средств, ссылаясь на закон о правах человека. Капюшон, который в основном использовался при задержаниях, чтобы защитить полицейских от контакта с биологическими жидкостями, оказался для Питера единственным решением, удовлетворившим и клинику, и суд, и адвокатов.

Камера Питера находилась в конце длинного коридора. Двери из толстого металла с небольшими окошками можно было открыть только снаружи. Из-за дверей в коридор доносилась ругань, стук и, время от времени, оглушительные вопли, но для Питера и двоих санитаров эти звуки во время рутинной утренней прогулки в душ и обратно были не более чем фоном, как чириканье птиц в поле. Уинстон и Террелл были оба внушительные, здоровые детины, под два метра ростом, сложенные – как сказала бы мать Питера, – как кирпичный сортир. Несмотря на то, что со стороны это выглядело просто как прогулочка из ванной, на обоих санитарах были прочные кожаные ремни с пристегнутыми к ним шипованными дубинками.

Особо опасных заключенных держали отдельно друг от друга, в одиночных камерах, вне которых они практически никак не контактировали. Коридоры лечебницы были утыканы камерами видеонаблюдения: с одной стороны, в целях безопасности, с другой – для организации порядка передвижений в течение дня. Питер знал, что через несколько минут должен быть в камере, чтобы освободить дорогу в душ другому заключенному.

Последние шесть лет Питер провел в одной и той же камере. Когда они подошли к двери, Питер под присмотром Террелла встал у стены напротив, пока Уинстон открывал замок. Когда дверь была открыта, Террелл развязал ремни на задней стороне капюшона, и Питер вошел в камеру. Дверь закрылась, лязгнул замок.

– Сейчас я открою окошко, Питер. Мне нужно, чтобы ты просунул сюда руки, – сказал Уинстон.

Когда окошко открылось, Питер почувствовал сквозняк и высунул руки. Освобожденный от наручников, он убрал руки от окошка. Он ослабил капюшон, стянул его с головы и протянул санитарам.

– Спасибо, Питер, – сказал Уинстон, и окошко закрылось.

Питер сбросил халат и надел джинсы, синюю льняную рубашку и свитер. За шесть лет небольшим предметам роскоши было позволено пробраться к нему в камеру. У него было цифровое радио и стопка книг, на маленькой прикроватной тумбочке – несмотря на то, что много маленьких библиотек по всей Великобритании закрылось из-за сокращения финансирования, лечебницы Баруэлла это не коснулось. Единственным, что его огорчало в той истории с нападением на Ларри, было то, что у него отобрали чайник. Заслужить эту привилегию было очень сложно, и ему не доставало возможности приготовить собственную чашку чая или кофе.

Стремление выйти на свободу никогда не покидало Питера. Последнее, что он прочитал, была книга о теории хаоса, которая захватила его, как и идея «эффекта бабочки». От свободы его отделяла куча дверей и колючая проволока, но он знал, что скоро взмах крылышек запустит цепь событий и подарит ему возможность выбраться.

Из коридора послышался скрип подошв и глухой грохот тележки. Питер давно уяснил, что в лечебнице все время было разбито на пятиминутные блоки. Однажды, когда он был на приеме у доктора, с одним из пациентов произошел какой-то инцидент, и обратно в камеру Питера уже вели каким-то замысловатым путем через незнакомые коридоры. Тогда через открытую дверь он успел заглянуть в комнату охраны, битком набитую мониторами камер видеонаблюдения, на которых был виден каждый проход и каждый коридор Баруэллской лечебницы. Несмотря на то, сколько времени Питер здесь провел, полного плана здания он не знал.

В его камеру постучали, окошко на двери открылось. Сквозь него просунулся длинный, практически до смешного длинный, нос и красные влажные губы, по кругу обсыпанные прыщами.

– Питер? – раздался похожий на кваканье голос. – Я тебе почту принес.

– Доброе утро, Нэд, – сказал Питер и подошел к окошку.

Нэд Дьюкс был в лечебнице долгожителем. Он провел здесь последние сорок лет за то, что изнасиловал и держал взаперти четырнадцать мальчиков. Он был мелкий и сморщенный, его длинный нос и крупный, усыпанный прыщами рот располагались в центре широкого, круглого лица. Незрячие, затянутые пеленой глаза вращались из стороны в сторону, а руки шарили по тележке, уставленной письмами и пакетами. Неда сопровождала женщина постарше, санитарка, мрачно поджавшая тонкие губы.

– На полке ниже, – сказала она нетерпеливо.

Нэд был не самым расторопным почтальоном, но он начал разносить письма еще до того, как потерял зрение, и невероятно нервничал и расстраивался, если ритуал доставки почты нарушался. Когда в последний раз его попытались отстранить от этого занятия, в знак протеста он вылил кипяток себе на гениталии. Он лишился привилегии пить горячие напитки, но сохранил свою неофициальную должность почтальона. Шумно дыша носом, Нэд потянулся вниз, задел аккуратно сложенные стопки писем, развалив одну.

– В самом низу! Вот! – огрызнулась женщина, схватив его за запястье и положив его руку на стопку писем для Питера. Нэд взял их и протянул через окошечко.

– Спасибо, Нэд.

– Пока-пока, – сказал Нэд и ухмыльнулся, обнажив жутковатые поломанные коричневые зубы.

– Пока-пока… Пока, – пробормотал Питер, когда окошко захлопнулось.

Он вернулся на кровать и просмотрел письма. Они все, как обычно, были уже вскрыты сотрудниками лечебницы, проверены и неаккуратно засунуты обратно в конверты.

Пришло письмо от Сестры Ассумпты, монашки, которая уже несколько лет писала Питеру письма из монастыря в Шотландии. Она интересовалась, понравился ли ему халат, который она прислала, и спрашивала размер его ноги, потому что нашла на «Амазоне» тапочки в комплект. В конце письма она говорила, что помолится за его душу. Все остальные письма не вызвали в Питере никакого интереса: писатель просил его комментария для своей книги о реальных преступлениях, в двух других письмах мужчина и женщина писали о том, что они влюблены в него, и еще каким-то образом его имя попало в список подписчиков «Ридерз дайджест».

Кейт он написал лишь однажды. Длинное письмо, в минуту слабости, во время ожидания приговора. Питер узнал, что она ждет от него ребенка, и просил ее оставить его. А еще он просил разрешения присутствовать в его жизни.

Кейт не ответила. Всю информацию он узнавал от своей матери Энид и из газет. Больше он ей не писал. То, что она проигнорировала его искреннее и, как ему казалось, написанное от всего сердца письмо, казалось Питеру большим предательством, чем его разоблачение. Согласно судебному запрету Питер и Энид не могли контактировать с Джейком и не должны были знать, где он живет. Энид, конечно, была знакома с разными людьми и узнала адрес Джейка, но не потому, что испытывала к мальчику какой-то интерес, а только лишь для того, чтобы продемонстрировать свое превосходство над органами власти.

Через два года Джейку исполнится шестнадцать, и судебный запрет перестанет действовать. Питер знал, что Кейт всегда будет против него, но каким же удовольствием будет однажды встретиться с сыном и настроить его против матери.

Питер подошел к двери и прислушался. В коридоре было тихо. Он подошел к батарее в углу, приваренной к стене. К батарее был прикреплен большой пластмассовый регулятор температуры, и, когда Питер пару недель назад повернул его, литая пластмассовая панель надломилась и выпала из гнезда. Заиметь тайник было настоящим подарком. Камеры каждый день тщательно обыскивали.

Питер осторожно повернул регулятор влево, покачал туда-сюда, и панель отошла. Он взял свои очки для чтения и пошарил в гнезде концом дужки. Он перевернул регулятор, и из глубины выпала маленькая капсула. Это была растворимая оболочка от огромной капсулы с витамином С. Он разъединил половинки и ногтем выковырял маленький тугой рулончик очень тонкой бумаги. Соединив обратно половинки капсулы, он положил ее на стопку книг. Питер улегся на кровать и прижался к стене, так, чтобы его не было видно через окошко в двери. Он осторожно развернул записку. Бумага тонкая, белая, немного восковая на ощупь, на такой обычно печатают кассовые чеки.

Узкая полоска была заполнена ровными черными строчками:

За последние несколько дней Питер перечитал это письмо несколько раз. Его мать заверила его, что этот Фанат настоящий, она с ним встречалась. Питера раздражало, что люди за стенами лечебницы могли в мгновение ока передавать друг другу сообщения, а он был вынужден рассчитывать только на письма и мучительно долго ожидать ответа.

Он включил свое радио и, начав переключать станции, попал как раз на восьмичасовой выпуск новостей на BBC «Радио Девон». Он каждое утро переключался между местными радиостанциями и «Радио-4» в надежде услышать какое-нибудь подтверждение тому, что написал его «фанат». Он прослушал весь выпуск новостей, но там ничего не было.

Питер выключил радио и начал туго сворачивать письмо обратно в рулон, когда услышал тележку в коридоре. Он не нашел капсулу на стопке книг и за несколько секунд чуть с ума не сошел, пока не обнаружил, что она упала под кровать. Оболочка почти растворилась, когда он влажными от пота пальцами заталкивал бумажку внутрь. Он едва успел вернуть ручку регулятора на место, прежде чем распахнулось окошко.

– Кофе, – выкрикнула женщина, развозившая напитки и еду.

Питер подошел к двери и увидел в окошке огненно-красный пластмассовый стакан-непроливайку. Ему был разрешен один горячий напиток каждое утро, выдаваемый, в целях безопасности, в непроливаемом стакане. Хотя Питеру казалось, что этим его скорее хотят унизить, нежели обезопасить.

– С молоком и без сахара? – спросил он.

– Ммм, да…

– Как-то вы не очень уверены.

– Тебе нельзя открывать стакан, – резко сказала женщина. – Или пей, или мне придется его забрать.

Питер взял стакан.

– Спасибо, – сказал он, пробормотав себе под нос. – Сука.

– Что ты сейчас сказал?

– Я говорю, печеньки не найдется? – улыбнулся Питер, обнажив ряд коричневых зубов.

C написанным на угловатом лице отвращением женщина покачала головой.

– Я вернусь через час. Стакан вернешь…

– Пустой, перевернутый, со снятой крышкой… Да, я знаю, – сказал Питер.

Она резко захлопнула дверцу окошка. Он наклонил стакан и отхлебнул. Кофе с молоком, холодный и сладкий.

Он подошел к столу, достал листок бумаги и с помощью линейки аккуратно оторвал от него узкую полоску. Затем он сел писать ответ своему Фанату.