Можно ли потеряться в школе? А потерять ребенка в школе? А вообще забыть про ребенка?

Последний страх все же материализовался. Сима действительно потерялась по дороге из столовой в класс. Две девочки побежали ее искать. По собственной инициативе. Их никто не просил. Просто они видели, как Сима вышла из столовой и не дошла до класса. Говорят, что дети сейчас другие – циничнее, жестче. Возможно, но они еще не потеряли способность откликаться, дружить, помогать, сочувствовать, если дать им такую возможность.

Тут еще позвонила мама. Она как никто выбирает время, когда звонить. Восемь тридцать. Я докрасила глаза и села смотреть новости по телевизору. Я не знаю, что делать утром. Решила, что по утрам все смотрят новости. В результате попала на какое-то кулинарное шоу и не могла оторваться.

– Мам, ты чего так рано?

– Просто вспомнила. Хотела тебе рассказать. Ты знаешь, что тебя всегда теряли в школе?

– Маааам!

– Нет, ты послушай. Это было очень смешно!

Мы жили с бабушкой в большом североосетинском селе. Она была главным редактором районной газеты, а я училась в сельской школе. Как рассказала моя мама, я могла выйти из класса посреди урока и пойти в другой класс. Там мне тоже были рады, как бывают рады внучке уважаемого человека. Никто не посмел бы меня спросить, какого лешего я пришла в другой класс. Мне, третьекласснице, это очень нравилось, и я курсировала из класса в класс. Сидела десять минут в одном, потом переходила в другой, в третий. В каждом классе мне радовались и выделяли парту. Моя классная руководительница была очень доброй женщиной. И очень пугливой. Она думала, что я устала, хочу сходить в туалет, отдохнуть, поэтому выпускала меня из класса по первому требованию. Пропажу ребенка она обнаруживала где-то часа через два. И бросалась меня искать. Все учителя говорили, что да, видели, заходила, а куда потом ушла – не знают. Раз ушла – значит, так надо. Кто же запретит внучке главного редактора уходить? Несчастная моя классная – русская учительница Валентина Ивановна – бежала искать меня по соседним домам и дворам. Но там тоже говорили – заходила, съела кусок пирога, попила чай, съела торт, ушла. Валентина Ивановна добегала до здания редакции, которое было недалеко от школы, и начинала разыскивать там. Бабушка видела учительницу в окно и, естественно, выглядывала.

– Что случилось?

– Ничего. Гуляю тут.

– Зайди ко мне.

Валентина Ивановна от страха начинала плакать и признаваться. Маша потерялась. Куда ушла – неизвестно. Бабушка отправляла на поиски лучшего репортера газеты Маратика. Ему было уже под тридцать, но, по местным меркам, он считался просто мальчишкой, которого можно было гонять туда-сюда. Маратик мог найти меня в классе осетинского языка, в спортзале или у директора школы. Директор, Вадим Аркадьевич, который очень уважал мою бабушку, уступал мне свое директорское кресло и вызывал учителей-предметников. Уроки я проходила отдельно от всего класса, причем вразнобой. Единственным исключением была тетя Роза – учительница русского языка в старших классах. Как было совершенно непонятно, почему русская женщина Валентина Ивановна попала в осетинское село и ведет уроки осетинского языка, так было непонятно, почему Роза Аслановна, осетинка, преподает русский язык, который в старшей школе достаточно заковыристый. Она приходила ко мне за консультацией, и я ей объясняла семантику русских пословиц, поговорок и идиоматических выражений. Поскольку мне, третьекласснице, знаний не хватало, я готовилась дома с бабушкиной помощью. Она была счастлива, думая, что я пошла по ее стопам и наверняка скоро начну писать заметки для стенгазеты, поэтому заказывала из Москвы разнообразные словари – от «Трудностей русского языка» до «Словаря синонимов», которые я передавала Розе Аслановне. Почему Роза Аслановна, которая очень уважала мою бабушку, не могла обратиться сразу к ней за помощью, тоже было не вполне ясно.

Конечно, все понимали, что никуда я не исчезну. Ну куда можно деться в селе, где тебя знает каждая собака? Решили так – хочу я ходить на другие уроки в другие классы, ну и ладно. Но однажды я все-таки пропала по-настоящему. Надо сказать, что исчезновение обнаружили уже вечером, да и то не сразу. Бабушка писала материал и взяла работу домой. А когда она писала репортажи для рубрики «Письмо позвало в дорогу», то могла и землетрясения не заметить. Из творческого пике ее вывела моя подружка Фатимка.

– А где Маша? Ее в музыкалке не было. Магда Владимировна ругалась. У нас сегодня ансамбль, – сказала Фатимка, с которой мы играли в четыре руки.

– Что? Маша? – удивилась бабушка. – Маша! Маша!

Тут, конечно, до нее дошло, что я пропала. И бабушка с Фатимкой побежали в школу. Но школа давно была закрыта. Тогда они побежали домой к Вадиму Аркадьевичу, который доложил, что я обедала – прямо у него в кабинете. Приходила Лиана, еду принесла. Жена Вадима Аркадьевича Лиана стояла рядом и кивала. Не нашли меня ни у Розы Аслановны, ни у Валентины Ивановны. Главное, что все меня видели в течение дня, но куда я делась, никто не знал. Тогда по традиции призвали на помощь Маратика. Тот с блокнотом обежал еще раз всех по кругу и выяснил, что в последний раз меня видели на вокзале. Якобы я садилась в автобус, который ехал в город. Бабушка схватилась за сердце и побежала в редакцию, чтобы поднять на ноги коллег-журналистов из городской прессы.

Несколькими часами раньше я, плотно пообедав супом Лианы в кабинете директора школы, пошла в музыкалку, чтобы отыграть ансамбль с Фатимкой. До музыкалки я дошла, только не до своего класса. А свернула в соседнее здание, где шли репетиции местного ансамбля народного танца. Они собирались на конкурс в город, но случился переполох. У девочки-ведущей завелись вши, и ее обрили наголо, как поступали всегда в таких случаях. И кто же выпустит на сцену лысую девочку? Ведь у всех девочек должны быть две длинных косы. Девочка плакала, руководительница ансамбля Мадина Батразовна рвала уже на себе волосы. Но тут подвернулась я.

– Ты читать по-русски хорошо умеешь? – спросила меня она.

Я прочитала с листа, кто выступает.

– С нами поедешь. Объявлять будешь.

Обритую наголо девочку отправили предупреждать мою бабушку, но бабушка писала репортаж, поэтому вряд ли слышала, что ей говорят, и даже не подняла глаза на лысую девочку.

Конкурс прошел хорошо. Я читала громко и бойко. На автобусе мы с ансамблем возвращались в село, когда послышался вой сирен и требование: «Водитель автобуса, немедленно остановитесь». Нас окружили несколько милицейских машин, редакционный «уазик» и два мотоцикла с колясками. Бабушка ворвалась в салон первой. В руках она держала милицейский громкоговоритель. Она подошла ко мне и начала меня отчитывать в этот самый громкоговоритель. Звон в ушах, говорите? Я знаю, что такое настоящий звон в ушах. Когда вам в ухо орут через «матюгальник». Очень правильно этот предмет в народе называют – бабушка ровно этими словами и выражалась. Причем на двух языках – русском и осетинском. Я и предположить не могла, насколько виртуозно бабушка – уважаемый человек, журналист с большой буквы, писатель, женщина, в конце концов, – владеет нецензурной лексикой. За бабушкиной спиной маячила несчастная Мадина Батразовна, пытаясь взять вину на себя, но ее просто не было слышно.

После этого случая я не гуляла по классам, а сидела у Валентины Ивановны все уроки, как положено. Наконец выучилась читать по-осетински. К восторгу и ужасу бабушки, читала осетинские национальные эпосы и сказки на языке оригинала. Из-за этого плохо спала по ночам и мечтала только об одном – выйти замуж так, чтобы не опозорить семью. Я мела двор, ходила, уставившись в землю, не смея поднять глаза, и вставала, когда в дом заходил мужчина. Моя русская бабушка, мечтавшая привнести в сознание сельских кавказских женщин идеи феминизма и равенства полов, не знала, что делать с внучкой, которая вдруг превратилась в идеального ребенка.

К тому же я стала молчалива. Но это никак не было связано с основным правилом поведения осетинской девочки – быть молчаливой и отвечать, только если к ней обращаются. Желательно односложно. Просто я стала плохо слышать правым ухом, в которое орала бабушка, и на всякий случай помалкивала. Еще я наклоняла голову, чтобы лучше слышать левым ухом, отчего казалось, что у меня очень покорный вид. Кстати, эта дурацкая привычка – склонять голову направо – осталась у меня до сих пор. На всех фотографиях я с легким перекосом головы.

Но больше всего я страдала из-за того, что подвела всех остальных. Роза Аслановна лишилась консультаций, Вадим Аркадьевич – регулярных обедов на рабочем месте. Мне запретили ходить на занятия танцами. И вместо этого я занималась с Магдой Владимировной дополнительно, отчего та тоже страдала – она собиралась замуж, и дополнительные уроки мешали ее личной жизни. Бабушка перевела меня на занятия осетинской гармошкой, чтобы я выглядела не столь пугающе идеальной. Но мне понравилась осетинская гармошка, и я с энтузиазмом осваивала мелодию правой рукой. К тому же владение осетинской гармошкой давало дополнительные баллы мне как будущей невесте. Я добровольно ходила в кружки вязания крючком, домоводства и национального фольклора. Когда я самостоятельно поймала курицу, отрубила ей голову, ошпарила, ощипала, распотрошила и сварила, бабушка срочным телефонным звонком вызвала в село мою маму, которая жила в Москве. Моя мама, которую с малолетства готовили к судьбе кавказской женщины и жены, которую воровали дважды или трижды, которая опозорила семью и должна была утопиться в Тереке, а вместо этого сбежала в столицу, хохотала в телефон так, что слышала не только бабушка, но и все соседи.

Да, а Маратик получил выговор за то, что не догадался зайти в музыкальную школу и собрал не полную информацию.

Кстати, про мотивацию. Сима не хотела заниматься музыкой. Наотрез отказывалась. Я играла на пианино дочке колыбельные, легкие песенки, показывала, как прыгает зайчик, как ходит медведь. И даже настаивала на том, чтобы она хотя бы попробовала.

Спустя три месяца занятий Сима объявила, что с музыкой ей все, в принципе, понятно и все эти ежики, зайчики, терции и ферматы ей вообще неинтересны. Муж встал на сторону дочери – не хочет, пусть не занимается. Мама посоветовала перевести внучку на скрипку – наша бабушка окончила музыкальную школу по классу скрипки и сохранила пренебрежительное отношение к пианистам. Я что-то вяло лепетала про то, что музыка – это непрямой массаж мозга, а мозг Симе в любом случае в жизни пригодится. Мама с этим не согласилась. Муж хмыкнул. А я колебалась – надо заставлять или нет?

Вот в моем детстве мотивация была железная – выйти замуж. Как все уже поняли, в осетинском селе у моей бабушки наличие музыкального образования сильно повышало шансы девушки на удачное замужество. Если при этом девушка еще и танцевала, то могла рассчитывать на очень удачное замужество. Ну а если она еще была миловидна, то в этом уникальном случае дозволялась такая вольность, как выйти замуж по любви и самой выбрать себе жениха. Если я прогуливала музыку, Магда Владимировна заламывала руки и восклицала: «Ты что, замуж не хочешь?» Она жаловалась моей бабушке: «Маша не занимается! Она хочет выйти замуж за вдовца! Причем бедного!. Я не знала, кто такой бедный вдовец, но в устах учительницы это звучало как страшное проклятие.

Я делала дочери страшные глаза, заламывала руки и настаивала на музыке. Муж говорил, что во мне говорят детские страхи. Пусть скажет спасибо, что я не пугала ребенка «бедным вдовцом».

Из-за нашей новой первоклассной жизни я стала забывать про наличие в доме еще одного ребенка. То есть сына. Отчасти он сам был в этом виноват – завел привычку сидеть в своей комнате и выходить только в случае крайней необходимости. Вася норовил и питаться «у себя», но я настояла на том, чтобы он хотя бы ел у меня на глазах, а то я забуду, как он выглядит. Но несколько раз я про него забывала. И подпрыгивала на месте, когда он заходил на кухню, где я мыла посуду.

– Я думала, тебя нет дома.

– Вообще-то я здесь живу, – обижался сын.

– Ой, – вздрагивала я от неожиданности в очередной раз.

– Мам, у тебя всего двое детей. Можно хотя бы двоих запомнить?

Да, я плохая мать. Невнимательная. Но пример наших друзей успокоил мои моральные страдания.

У нас были гости – взрослые и разновозрастные дети. Естественно, суматоха, толчея на входе и на выходе. Нет, все было хорошо, и довольные гости начали расходиться. Дети не могли найти шапки и шарфы, папы опрокидывали рюмку на посошок, мамы пытались разобраться в ворохе шуб, курток, ботинок и теплых штанов.

– Вы ничего не забыли? – спрашивала я у каждой порции уходящих гостей. – Телефоны, чьи варежки? Не ваши?

– Аня, ты скоро? Ты где вообще? – крикнула моя подруга Таня, не обнаружив свою четырнадцатилетнюю дочь в коридоре.

Анечка нашлась в комнате моей дочки – она стояла перед зеркалом и сумрачно смотрела на свои ноги.

– Я толстая. Как я на улицу в таком виде выйду? Почему я стала такой толстой? Это из-за торта?

Анечка была в теплых лыжных штанах, поскольку до ужина детей отправляли на каток. Штаны ей были явно малы. И даже не застегивались.

– Анечка, ты не толстая, ты очень красивая, – попыталась успокоить ее я. – Тебя родители ждут.

– Не выйду, – заявила Аня.

На счастье, в этот момент в комнату влетела младшая Анина сестра – десятилетняя Полина.

– Ты чего мои штаны напялила? Снимай давай! Вообще уже! – заявила Поля.

И надо было видеть облегчение, отразившееся на лице Ани.

– Забирай свои штаны и верни мне мой телефон! Ты опять его брала?

– Он все равно запаролен, – пожала плечами Поля.

– Мы уйдем когда-нибудь или нет? Завтра в школу, между прочим! – подала из прихожей голос Таня. Папа Леша в этот момент, уже одетый, но еще не обутый вернулся к столу и продолжал выпивать и закусывать.

– Леша, поехали уже!

Таню можно понять – она была трезвая, поскольку ей предстояло сесть за руль, и ей не терпелось поскорее добраться до дому.

После жарких поцелуев и рукопожатий они наконец вышли из квартиры. Я убирала посуду, провожала остальных гостей, помогала детям одеться, выдавала гостинцы.

Когда в дом после всей этой суматохи наконец-то вернулись тишина и покой, я отправилась мыть посуду, довольная, что вечер удался, и еще больше удовлетворенная тем, что он закончился. Мне предстояло убрать в комнате, которую отдали на растерзание детям – там работал телевизор с мультиками, на полу был расставлен заячий домик, висели воздушные шары, лежали краски, альбомы для рисования, конструкторы, пазлы и прочее. Так вот, из той комнаты по-прежнему доносились реплики героев мультфильма, но больше никаких криков, воплей, рыданий и особо опасных звуков. Из чего я заключила, что все хорошо – моя дочь пусть досмотрит мультик, а я пока быстро с посудой разберусь.

Вдруг в нашу дверь даже не позвонила, а ворвалась растрепанная и перепуганная Таня. Следом семенил Леша, который чувствовал себя виноватым, потому что все еще не протрезвел, хотя должен был, судя по Таниному лицу. Аня с Полиной вошли последними и выглядели тоже слегка пришибленными, а на мать поглядывали с опаской.

– Что случилось? – спросила я. Танин вид не предвещал ничего хорошего. – Что-то забыли?

– Голову он свою забыл! И эти две! – раскричалась Таня, показывая на мужа и дочек. – Он у вас? – Она прошла в комнату, где был накрыт стол, заглянула в комнату моей дочки, в ванную.

– Кто? – не поняла я.

– Степка! Мы Степку потеряли! – Таня наконец села на стул в прихожей.

– Он выходил с нами, совершенно точно!

Леша подмигнул моему мужу: мол, давай еще выпьем.

– Не выходил, – сказала Аня.

– Выходил, – встала на сторону отца Полина.

– Вот что теперь делать? Где его искать? Надо в полицию сообщать? – Таня держалась из последних сил. – Он выходил от вас или нет?

– Не помню, – призналась я, надеясь, что Таня не испепелит меня взглядом и не оторвет мне голову. Но когда у вас в гостях десять взрослых и тринадцать детей, невозможно запомнить, кто ушел, а кто нет. Даже если бы ушла моя дочь, я бы не заметила ее в этой толчее.

– Ну а ты куда смотрела? – накинулась Таня на старшую Аню.

– Почему опять я виновата? Я за Полиной следила! – огрызнулась Аня.

– Ты за мной не следила! – заявила Полина. – Ты в телефоне переписывалась. С мальчиком.

– Вот приедем домой, я тебе устрою, – пообещала Аня сестре.

– С мальчиком? – очнулся папа Леша. – А с каким? Ой, Анька, а ты покраснела!

– Папа! Прекрати меня позорить! – завопила Аня. – Ни с кем я не переписывалась.

– Отберу телефон и все гаджеты! – пообещала Таня. – Где Степу теперь искать? Как я могла про ребенка забыть? И даже не заметила, что его в детском сиденье нет. Ехала с ощущением, что шарф забыли, да еще Поля перчатки оставила. Думала, позвоню тебе завтра, заеду, заберу. Как я могла ребенка забыть? Мы полдороги проехали!

– Танечка, не переживай, со всеми бывает, – попытался успокоить жену Леша.

– Ты думай, что говоришь! – закричала она. – Что со всеми бывает?

– Был бы у вас один ребенок, ты бы о нем помнила, – ревниво буркнула Аня, намекая на себя.

– Как ты с матерью разговариваешь? – возмутилась Таня.

В этот момент из комнаты вышла моя дочь Сима и недовольно спросила:

– Что вы кричите? Мы ничего не слышим в мультике.

– Кто это «мы»? – ахнула я.

– Я и мальчик в куртке. Не помню, как его зовут, – ответила Сима и гордо удалилась.

Мальчиком в куртке оказался четырехлетний Степа. Он сидел одетый на диване и мирно смотрел мультфильмы. При этом, судя по количеству фантиков, он добрался до шоколадных конфет, которые ему были противопоказаны по причине аллергии.

– Степа! – кинулась к нему обезумевшая Таня. – Ты почему здесь сидишь?

– Ты ему сама велела идти мультики посмотреть, пока все одеваются, чтобы не мешался, – прокомментировала Аня.

– А почему ты в куртке и в шапке? Тебе же жарко! И почему ты ел конфеты? Тебе же нельзя!

– Мам, вообще-то ты только что нашла сына. У тебя должны быть другие эмоции, – не промолчала Аня.

Покорный Степа дал себя раздеть – от него даже пар шел. И пока его сушили, чтобы не выводить потного на улицу, Таня успокоилась. Леша вернулся на свое место за столом. Аня засела в дальнем углу с телефоном и мечтательно улыбалась. Поля не без интереса смотрела мультики для малышей. Я ушла на кухню, чтобы поставить чайник и посмотреть, не осталось ли еще чего-нибудь поесть.