Продолжаем учиться. Карантин. Сдача ГТО. Быстрее, выше, сильнее…

Сима попросила деньги. Карманные. У всех девочек есть – покупают пирожки с яблоками, или грибочки с шоколадными шляпками, или сок. Выдала пятьдесят рублей. Заодно выучили счет десятками и что такое цена, сдача. Пирожок стоил шестнадцать рублей. Пытались вычесть из пятидесяти шестнадцать. Плюнула. Сказала – тебе дадут сдачу.

Конечно, я опять нервничала. Вася быстро научился считать – не счетные палочки, а деньги, но это произошло во втором классе. Я опять не спала – представляла себе, как у Симы отбирают деньги или ей страшно что-то купить. Утром успокоила себя тем, что дочка умеет дружить с мальчиками – сказывается наличие старшего брата. Она и про «Локомотив» может поговорить, и про чемпионат мира по хоккею. Может сделать финт и мячом влупить так, что мало не покажется, но не это главное. Сима совершенно не смотрит на «мужской пол» как на противоположный. Она мальчишками командует, как братом, – встали, надели шапки, пошли, отжались. И они ее слушаются. Я решила, что в случае чего Сима быстро найдет себе защитника.

Каждый день удивляюсь новшествам. И каждый день напоминаю себе, что прошло уже девять лет с тех пор, как сын был первоклассником. Дети стоят с последними моделями айфонов, с часами с джипиэс-навигатором. Это тоже откровение. Оказывается, такие часы есть у многих первоклашек. Мамы по данным с этих часов могут отследить, где находится их чадо. Мамы говорят, что это – вопрос безопасности. По мне – так слежка в чистом виде. Лучше бы они мужьям такие часы нацепили. Предложила мужу купить такие часы. Отказался.

Забирая дочь из школы, спросила, как прошло первое знакомство с кассой в столовой, легко ли вступила в товарно-денежные отношения. Сима сказала, что все хорошо прошло. Манную кашу сегодня не ела, потому что ела дома утром, выпила какао и купила кукурузные палочки. Но палочки не ела, потому что все палочки съел Сева. Он так хотел есть, что если бы не палочки, то точно бы умер от голода.

Я хмыкнула – голодная смерть Севе точно не грозит. Его бабушка подробно рассказала мне, что кладет Севушке в портфель каждое утро, чтобы мальчик смог дотянуть до часа дня: банан, яблоко, котлета на хлебе, котлета без хлеба, огурчик, конфетка шоколадная, конфетка-карамелька. В школе-то – какие завтраки? Одно название. Кто ж таким наестся? Да и какао жидкое.

– Да вашего перекуса на весь класс хватит, – улыбнулась я.

– Да вы что! Севушка, едва дверь домой открывает, сразу за стол бежит. Такой голодный! У него же все питание в мозг уходит! – воскликнула бабушка.

Дома я съела макароны, хлеб, детские баранки, булку с маком, решив, что у меня тоже все калории уходят в мозг, а не в попу и талию.

Сима отходила в школу две недели и заболела. Кашляла. Наша Сандровна была на больничном, заболели и учительница по технологии и даже физрук. Все кашляли. Вызвала врача.

– Очень похоже на коклюш, – сказала врач, – нельзя ли уточнить в школе, есть ли там случаи заболевания коклюшем?

– Нельзя, – испугалась я.

Живо представила, как прихожу в школу и выясняю, заболел ли кто коклюшем. Или пишу мамам, что у нас подозрение на коклюш. И какой после этого начнется крик. Да наши родительницы объявят эпидемию коклюша и сожгут источник заболевания на костре. Я прекрасно помню, как в школе была эпидемия педикулеза – крику было! Кто виноват? Кто принес? Кто разнес? Как разнес? Но лучше вши, чем коклюш.

Пока мы решали про коклюш, в городе объявили эпидемию гриппа. Родителям запретили заходить в раздевалку. Отменили все массовые мероприятия. Мамы лежали в обмороке вместе с «Вотсапом». В случае острой необходимости родителям можно было пройти в школу в бахилах и марлевых повязках. Но и без этого почти все родители, которые продолжали водить детей в школу, ходили в масках. «Мамы в обмороке» считали их безответственными нематерями. Вся раздевалка была заполнена людьми в масках. Дети при этом были без масок и без бахил. Родители хотели объявить карантин в школе, не дожидаясь официального решения. Поставили на голосование – кто поведет детей, кто нет. Воздержавшиеся считались разносчиками инфекции по умолчанию.

В то же самое время, несмотря на бушующие в «началке» эпидемии всех видов гриппа, в старшей школе все шло своим чередом. Никто никого не закрывал. Наоборот – ввели дополнительную физику для «должников». Надо было приходить к семи тридцати утра, чтобы переписать физический диктант. Вася исчезал из дома до того, как я успевала сказать ему «доброе утро» и посоветовать смазать нос оксолиновой мазью.

Очередным утром в его комнате что-то рухнуло. Я подскочила, решив, что грохот как-то связан с силой тяготения или притяжения.

– Все живы? – заглянула я к нему.

Василий сумрачно смотрел на двадцатикилограммовую гирю, которую я видела впервые.

– Это что?

– Гиря.

– Зачем?

– Взял.

– Можно хотя бы прилагательных добавить в рассказ?

– Мы будем сдавать нормы ГТО.

О да, мы тоже сдавали ГТО. Наш физрук, Аслан Теймуразович, вообще-то питал страсть к масштабным действам. На уроках мы строились в колонны, чтобы получились слова «мир», «труд», «май», и громоздились в шаткие акробатические конструкции. Я стояла на плечах у Толстой Алки и держала флажок.

Кстати, ее все так называли, и это не считалось обидной кличкой. Алка, – не Алла, а Альбина. И она вовсе не была особенно толстой. А была обычной девочкой средней упитанности. Но у нее была бабушка, тоже Алка, – внучку в ее честь назвали. И вот она действительно была толстой. Просто огромной. У нее были огромные ноги, огромное тело и очень красивые руки – аккуратная ладошка с изящными девичьими пальцами и тонким запястьем. Бабушку все в селе звали Толстая Алка, и ходили легенды о том, какая она была в молодости красавица. Как за эту аккуратную ручку сражались достойнейшие джигиты.

Нашу Алку так и звали – Толстая Алка, внучка Толстой Алки.

Я же была Марией, внучкой Марии – меня тоже назвали в честь бабушки. Еще у нас в классе был Казик, сын Казика.

Сейчас эти воспоминания вызывают у меня и восторг, и удивление, и даже недоумение. Но в детстве мне все казалось очень правильным.

Вот как сейчас дети опознают друг друга? До определенного возраста, лет до пяти, – по цвету одежды. Сын говорил: «Играл с красным», значит, мальчик был в красной футболке. Или: «Подрался с зеленым» – у мальчика могла быть зеленая кепка. Или уже в школе: «Рассадили с Антоном».

– Каким Антоном?

– Который за мной сидел.

Дочка рассказывает: «Мы с Юлей получили пятерки с восклицательными знаками в дневники!»

– С какой Юлей?

– Головановой.

– Это такая девочка со смешной челкой? – уточняю я.

– С какой челкой? – искренне изумляется Сима.

Она никакую челку даже не заметила. А у Юли между тем очень смешная челка. Густая, как у пони. Она у нее быстро отрастает, и Юля дует на челку, вытягивая нижнюю губу.

А в нашем селе все было по-другому. Другие характеристики.

«Толстая Алка, внучка Толстой Алки, которая в молодости была красавицей». «Казик – сын Казика, который чуть не утонул в детстве». «Мария, внучка Марии, чью дочь крали два раза, и она отказалась топиться в Тереке». «Батраз, который описался, когда его принимали в пионеры». «Ляля, дочка Луизы, которая вышла замуж после тридцати». «Викуля, пятая дочка Аслана, которая должна была родиться мальчиком, но опять родилась девочкой». И все сразу понимали, о ком идет речь. Поскольку слухи, сплетни, легенды и воспоминания в нашем селе жили своей собственной жизнью и не имели срока давности. В этих характеристиках не было никакой оценки, просто констатация фактов, описание событий, которые потрясли село и остались в памяти его жителей.

Так вот, про ГТО. Физрук знал мою бабушку, учил мою маму. Он видел меня еще в младенческом возрасте. И очень за меня переживал. Мы не прыгали через козла, не бегали марафоны и не качали пресс. Да и зачем девочке пресс? Аслан Теймуразович считал, что девочки должны быть крупные и упитанные. А кто возьмет замуж девушку с прессом и накачанными ногами? Поэтому физрук делал все возможное, чтобы мы, не дай бог, не похудели в области попы. Особенно я. Потерю калорий ученицами Аслан Теймуразович считал личным горем.

И тут нормы. Я помню, как метала гранату – деревянный брусок. Аслан Теймуразович лежал в траве, прикрыв голову руками, и кричал: «Целься!», «Метай!». Физрук произносил: «цэлса» и «мэтай», и я долго считала, что это такие специальные военные термины.

– Слушай, кто так мэтает? – обижался Аслан Теймуразович. – У тебя бабушка фронтовичка, твоя мать так гранаты мэтала, что чуть меня два раза не убила, а ты?

Почему-то он был уверен, что этот навык передается по наследству, причем исключительно по женской линии.

– Давай ты лучше прыгать будешь? – предложил физрук.

В длину я прыгала приблизительно так же, как метала гранату. После того как больно ударилась копчиком о деревянную планку, не допрыгнув до ямы с песком, у меня появился страх.

– Почему ты не прыгаешь? – кричал Аслан Теймуразович.

– Копчик отбила, – ответила я.

– Копчэг? Что это?

Поскольку по-русски я говорила лучше всех в селе, то все время сталкивалась со сложностями перевода. Вот как объяснить Аслану Теймуразовичу, что такое копчик? Показать нельзя – позора не оберешься. Моя учительница по математике, которой я пыталась объяснить, что такое плесень, после этого звала меня исключительно Плэсн. Очень ей слово понравилось, красивое. Впрочем, свою дочь она назвала Картинка, что звучало как «картинкэ». Тоже исключительно из-за красоты звучания, не вдаваясь в значение.

Аслан Теймуразович продолжал мучить меня нормативами.

– Вот что мне с тобой дэлат, а? – восклицал он. – Бэгат тебе нельзя, худая, еще больше станэш худая, меня твоя бабушка убьет. Мэтат ты не можешь. Давай ты стрэлат будэш!

В душном тире на склизком и потном мате я держала винтовку (или автомат, не знаю) и целилась. В мишень не попала ни разу.

– Слушай, дэвочка, твоя бабушка – партизан, а ты ее позоришь, – заламывал руки физрук, – твоя мать жэниху, который ее посмэл украсть, из старинного ружья, которое на стене висэло, чуть самое главное не отстрэлила. Я тогда так гордился! Так гордился! А ты позоришь их! Цэлса!

– Аслан Теймуразович, можно я не буду сдавать ГТО?

– Как не будэш? А кому я значок буду вручать?

– Кому-нибудь другому. Мне не нужен значок.

– Как так «нэ нужэн»? У тебя бабушка – такой уважаемый чэловек в селе. У тебя мать, моя бывшая учэница, в Москве живет! И что они мне скажут? Что я значок для тебя пожалэл? Как я им в глаза буду смотреть? Скажут, что Аслан Теймуразович их нэ уважает? Нет! Я такого позора не переживу! Пойдем, будем тебя дальше проверять. Вот это что такое? Прочитай!

– Наклон вперед из положения стоя с прямыми ногами на полу (достать ладонями), – прочла я в методичке.

– Нэ понимаю…

– Вот так, Аслан Теймуразович, – я спокойно сделала «складочку», достав ладонями до пола.

– Что ж ты раньше нэ сказала? – восхитился физрук, – это даже нэ бронзовый, а серебряный значок! Читай дальше!

Я прочла всю методичку вслух.

Серебряный значок я получала на торжественной линейке. Аслан Теймуразович приколол мне его на белый фартук и чуть не расплакался от счастья. Знаете, за что я получила значок? За бег на лыжах и плавание.

Надо ли говорить, что в селе никто лыжи в глаза не видел. Снег видели, но мельком. Бег на лыжах вообще считался непонятным видом спорта – зачем бежать? Куда? Кто бегает на лыжах, если можно спокойно сидеть в тепле, выпивать и закусывать? Плавание тоже непонятно. В реке можно белье постирать, машину помыть. Молодые парни дурачатся, прыгают с камней. Девушки опозоренные утопиться могут. Это понятно. Но чтобы плыть? Пятьдесят метров? Да как измерить эти пятьдесят метров? Кто же воду может мерить?

– Она в Москве так бегаэт, так плаваэт. Вот надэнет лыжи и идет плавать! – рассказывал всем Аслан Теймуразович.

– Ох, лишь бы у нас такого не было, – говорили сельчане, – пусть лучше гранату метают.

– Конечно, лучше гранату. Но нормы у нас городские, надо соотвэтствовать, чтобы село нэ опозорить.

– Да, надо соответствовать, – соглашались сельчане.

– Ну-ка, покажи, что умеешь! – выкрикнул кто-то из толпы на торжественной линейке. Что мне оставалось? Я сложилась в «складочку» и достала ладонями до пола.

– Вот! – обрадовался Аслан Теймуразович, – А еще она флажком так махаэт, никто так не махаэт!

Я забралась на плечи Толстой Алки. Еще две девочки, с двух сторон опершись на Алку, замерли в полуприседе, воздев руки к небесам, и я замахала флажком.