Глава 8
Самой Лизе не удалось сбежать так же быстро. Ее план удался даже слишком хорошо: не успела она перед выходом на улицу посмотреться в зеркальце, как в кафе по следам мадам Горобец слетелись едва ли не все репортеры, которых привело в Симеиз известие о смерти коллеги. А мороженого, чтобы разогнать и эту толпу, у Лизы уже не было. Газетчики сгрудились вокруг нее, рассевшись верхом на стульях, прямо на столах и чуть ли не на головах друг у друга, а Лиза, отчаявшись что-либо разобрать в общем гвалте, восклицала: – Потише, господа, потише! Ради бога, не все сразу! Прошу вас, никаких снимков, я ужасно выгляжу, – отгораживалась она ладонью от объективов, кокетливо подставляя для съемки ту сторону лица, которую считала более фотогеничной.
– Елизавета Дмитриевна, два слова для наших читателей! Правда ли, что вы попали с Левандовским в аварию? Как это случилось?! – допытывались у нее.
Она же, про себя радуясь удачно поднятой теме, отвечала:
– Ах, господа, это не ко мне вопрос! Я зажмурилась и открыла глаза, когда все уже кончилось! Вам лучше расспросить самого Евгения Михайловича! Он вон там, на пирсе. Что, вы не видели, как он со скалы прыгал? Господа, как вы могли такое пропустить! Я теряю веру в российскую прессу…
Объявив, что проводит журналистов к Левандовскому, она направилась к выходу, а газетчики устремились за ней галдящей гурьбой. Случайные зрители могли бы решить, что присутствуют на демонстрации, устроенной подрывными элементами, – не хватало только транспарантов. Уже и городовой – то ли тот же самый, что утром забирал Лизу в участок, то ли другой, но очень на него похожий, – посматривал на процессию с неодобрением, но свистеть пока не находил нужным. Репортеры и на ходу не отставали от Лизы, выпытывая, раз уж представился случай, подробности ее поездки в Голливуд.
Сообщив, что у Тичкока на нее большие планы – он любит брать на главные роли блондинок, – Лиза опровергла глупую сплетню, гласившую, будто бы Пырьев зовет ее в свою новую комедию взамен Ладыниной, и приготовилась к неизбежным расспросам о том, был ли у нее в Америке роман с Кларком Гейблом. Кто-то, заметив ее рядом с ним на каком-то приеме, сочинил такую сенсацию, и ту охотно подхватили российские газеты, – но к счастью, она уже привела свою свиту к пирсу. Увы, здесь Лизу ждало досадное открытие: Левандовский с Ахметкой успели куда-то испариться.
Сомневаться не приходилось: хитрый татарчонок потащил летчика прямо в лапы Бондаренко, у которого всюду имеются свои люди – и среди полиции, и в криминальной среде! Куда теперь бежать, у кого узнавать, в какую сторону отправились Левандовский с мальчишкой? Едва Лизе пришло в голову, что она может больше никогда не увидеть Евгения, ее посетила острая потребность на что-нибудь опереться. Не дала ли она маху, скрыв от следователя убийственную улику против Бондаренко? Нет и еще раз нет! Пуговицей, которая даже на этой жаре неизвестно почему холодила грудь, она сумеет распорядиться получше! Она не позволит обойтись с собой так же, как Бондаренко обошелся с Жоржем! Улику следует поместить там, где Бондаренко до нее не доберется, а затем вступить с ним в переговоры. Мол, если с ней самой или с Левандовским что-то случится, верные люди немедля предадут дело огласке. Но как это организовать технически? Может, положить пуговицу в конверт и послать на почтамт, до востребования, предъявителю купюры номер такой-то? Купюру же с соответствующей инструкцией отправить родным. А лучше даже не родным, а кому-то, кого Бондаренко ни за что не заподозрит.
У пирса как раз собирался отчаливать курортный пароходик, ходивший вдоль побережья до Ялты.
– Очень жаль, господа, – заявила Лиза журналистам. – Интервью у Левандовского вам придется брать в другой раз. А засим прощайте! – И она ловко взбежала на судно в последний момент перед тем, как босоногие матросы убрали сходни.
Тут же расплатившись за проезд, она перебралась к противоположному борту, подальше от пассажиров, видевших, какие ей были устроены проводы…
Остаться в одиночестве Лизе не удалось – на соседней скамейке разместились две пышнотелые дамы, видимо совершавшие увеселительную прогулку по побережью и спешившие обменяться впечатлениями, на которые им в этот бурный день, несомненно, повезло. Лиза, поневоле слушавшая их разговор, с чувством легкого ужаса сообразила, что речь идет о ней самой:
– …Нет, вы видели эту машину, Анфиса Аполлоновна? Лепешка, ей-богу, натуральная лепешка! Вот до чего лихая езда доводит! Вы как хотите, но авиаторам надо запретить машины водить. Они привыкли себе в небе носиться, а потом на них на земле управу не найдешь… Его-то мне ни капельки не жалко, он себе и так рано или поздно бы шею свернул – а вот Тургеневу жалко. Решила, дурища, прокатиться с асом – ну и докаталась! Слыхали, что на дороге говорили? Лбом в стекло – и все, насмерть!
– Да уж, хорошенький сюрприз для родных! – вторила ей другая. – Она же только в четверг приехала, я в «Южнобережном Меркурии» читала. И вот пожалуйста! Теперь она надолго в газеты попадет!
– Хоть в самом деле событие! – подал реплику господин в чесучовом пиджаке и шляпе-канотье. – А то, понимаешь ли, нашли сенсацию – убийство репортера! Вот месяц назад была сенсация, когда немцы Крит брали! А на этом-то безрыбье и смерть щелкопера за сенсацию сойдет! Поди, нахлебался пива и сверзился с откоса… – ворчал тот, похлопывая по ладони номером того самого «Меркурия».
– Не скажите, Федор Саввич, не скажите, – возразил еще один господин, четвертый в их компании. – Этого Костанжогло не просто так укокошили. Чего-то он наснимал такого, что кому-то очень не понравилось…
– Позвольте, Антон Лукьяныч, камеры-то при нем не нашли!
– Вот именно! И к тому же, если камера при нем и была, ее сто раз успели бы стащить. Тут такие типусы бродят, меня самого дважды на пляже обворовывали – один раз штаны свистнули, пришлось домой в чужих кальсонах добираться. Нет, Федор Саввич, ушлому репортеру здесь найдется что снимать. Знаменитостей на отдыхе полным-полно, а может, и чем-нибудь похлеще дело пахнет… Вон взять ту же Тургеневу – у ее дяди тут за Симеизом лаборатория для секретных опытов.
– Что еще за секретные опыты? – скептически хмыкнула Анфиса Аполлоновна.
– Да неужто вы ничего не знаете? – вновь завладела разговором первая дама. – Мне таксист рассказывал, когда из Севастополя вез, – там механических солдат делают. Говорит, шел мимо поздним вечером и через ограду видел, как они там вышагивают. Руки длинные, что твои щупальца, а из глаз красные лучи тянутся, от которых трава дымится…
– Господь с тобой, душенька, какие щупальца, какие механические солдаты! – заспорил Федор Саввич. – Красные лучи, скажите пожалуйста! Герберт Уэльс, «Война миров»! «Гиперболоид инженера Гарина»! Твой таксист мадерой накачался, вот ему красные лучи и примерещились! А я вам говорю – там бациллы чумы на дельфинах испытывают! Были там у профессора Кудрявцева дельфины, и вдруг разом все передохли. Это весь Симеиз знает! И как только власти такую гадость дозволили рядом с курортом! Чудо еще, что люди пока не помирают!
– Че-пу-ха! – авторитетно заявил Антон Лукьяныч. – Профессор Кудрявцев у дельфинов жабры вырезает и людям пересаживает. Потому эту лабораторию и построили рядом с морем. Там подземный бассейн есть, в котором эти рыболюди живут, а как война начнется, их прямо из бассейна по туннелю в море выпустят, и они будут вражеские корабли топить!
– Да вы что, батенька! – изумился Федор Саввич. – Какие жабры у дельфинов?
Пока они выясняли, есть ли у дельфинов жабры или нет, Лиза подумала, что где-то она про рыболюдей уже слышала. Ну да, верно, была такая книжка. Боба, начитавшись ею, загорелся идеей смастерить аппарат для подводного плавания и года два назад все ходил к дяде в лабораторию, пытался приладить кислородный баллон к противогазной маске. Однажды чуть не утонул, когда испытывал, и родные его уговорили это дело бросить. Вот, вероятно, с тех пор слухи и гуляют.
Ей быстро наскучили эти нелепые сплетни, и она нехорошо улыбнулась, представив себе, в каком шоке окажутся дамы, когда с ними вдруг заговорит мнимая покойница. Увы, она никак не могла себе позволить такую эскападу – раскрывать инкогнито определенно не стоило. Меж тем пароходик, разбрасывая за кормой клочья черного дыма, бойко бежал вдоль берега. От него не отставали чайки; ловко скользя на расправленных крыльях, они с наглыми криками пикировали к борту, чтобы выхватить подачку едва ли не из самых рук пассажиров. Волны толкали кораблик в борт, мчались к берегу и вскипали на гребнях белой пеной, прорывая обтягивавшую их глянцевитую пленку.
Отвернувшись от соседей, Лиза разглядывала проплывавший мимо берег, переводя взгляд с усеянных яркими букашками галечных пляжей, перемежаемых дикими нагромождениями валунов, на пятна осыпей, голубеющих у самых вершин Яйлы. Зеленые склоны были испещрены нарядными, праздничными дворцами, приткнувшимися то у самой воды, то повыше, но почти неизменно вписанными в пейзаж в самых неожиданных местах. С моря эти белоснежные постройки казались ужасно беззащитными – хоть подплывай на крейсере и расстреливай в упор…
Лиза не знала, по какой причине ей в голову лезли такие мысли – может, навеяло утренними стрельбами, а скорее, виноваты были спутники: мужчины, продолжая разговор, свернули на тему, которая успела осточертеть Лизе за три дня пребывания на родине.
– …Не протянули югославам руку помощи – и оказались один на один с врагом, получившим отличный плацдарм для атаки наших южных рубежей! – доносились до Лизы обрывки спора. – Вот вам, Федор Саввич, и ответственное правительство господина Терещенко! Я бы на месте господ думских депутатов поспешил поставить вопрос о доверии кабинету, и в первую очередь нашему министру по иностранным делам, господину Скрябину…
– Это вы Шульгина наслушались! – возражал ему Федор Саввич. – Натурально, монархистам больше нечего делать, как в такой момент думские дрязги разводить!
– Все правильно Шульгин говорит! – отвечал первый. – Договор о союзе с Югославией мы подписали? Подписали. Почему же ничего не сделали, когда ее немцы раздавили?
– Никто югославов не просил устраивать переворот! Россия не обязана отвечать за глупости союзников! Сербы нас один раз уже втянули в национальную катастрофу, и что же, нам опять страдать из-за братьев-славян с их закидонами? Должна же нас история чему-то учить!
– Батенька, если история чему-то и учит, так тому, что за предательство всегда приходится расплачиваться! Вон возьмите наших союзников по Антанте: выгнали нас с Версальской конференции в отместку за большевистский Брестский мир – вот и расплатились за это в прошлом году, никакая линия Мажино им не помогла. Как бы нам теперь не расплатиться за то, что бросили в беде югославов! Нет, батенька, с таким правительством щей не сваришь! Самое время кончать с этой демократией. Пусть Врангель не воображает себя спасителем отечества, без которого все развалится! При нем-то все и разваливается! России нужна сильная рука, нужен государь император! И все это знают, только говорить стесняются. Когда враг нападет, встанут ли эти казнокрады и взяточники на защиту страны? Нет – разбегутся кто куда с награбленным! Пожили двадцать лет при республике, ну и довольно! Надо было сразу же, в двадцатом году, восстанавливать монархию – нет, испугались, мол, народ не поймет, снова к красным переметнется… И вся большевистская кодла, что при немцах окопалась, – все эти Сталины, Бухарины и Радеки, – теперь фюрера подзуживает, надеется вернуться к власти на штыках вермахта!
У Лизы от этих прений разболелась голова, и не помогало даже свежее дыхание моря, но, к ее радости, пароходик обогнул отвесную скалу, изборожденную косыми трещинами, на самом кончике которой каким-то чудом балансировало «Ласточкино гнездо» – хрупкая детская игрушка, прихоть барона Штейнгеля, – и соседи заторопились к выходу. Лиза снова увидела их, когда пароход разворачивался, покидая маленькую бухту. Говорливые попутчики взбирались вверх по крутой тропке, и мужчины, даже забыв помогать своим дамам, экспансивно жестикулировали, вероятно продолжая бесконечный спор.
А с борта уже открывался вид на Ялту – живописный до неправдоподобия город, стиснутый крутыми склонами горной чаши. Из суетной пестроты домишек, обсыпавших прибрежные холмы, белыми пятнами выбивались длинные корпуса новых отелей и санаториев. Их угловатый конструктивизм или вычурный футуристический стиль являли собой разительный контраст с беспорядочностью старых кварталов, а над скопищем построек на холме Дарсан возвышалась ажурная причальная мачта, у макушки которой покачивался на ветру серебристый пузырь прогулочного дирижабля. Мимо парохода проносились, оставляя за собой пенные буруны, ревущие глиссеры, безмятежно скользили яхты, и не было такой, у которой на корме не застыла бы томной ундиной барышня в купальном костюме, устремившая мечтательный взор в морскую даль.
Миновав траверз длинного волнолома, пароходик вошел в порт и стал пробираться к причалу меж нарядных круизных лайнеров, с носа до кормы увешанных пестрыми флажками расцвечивания. Мальчишка-матрос спрыгнул на мол и накинул петлю троса на железный кнехт. На берег перебросили сходни, и Лиза присоединилась к пассажирам, покидавшим пароход, постаравшись смешаться с толпой на случай, если вдруг покажется сам Холмский или кто-нибудь еще, посланный на поиски беглянки.
– Подайте участнику мамонтовского рейда… – забубнил у нее под носом безногий побирушка в истлевшем мундире, протягивая рваную фуражку с кучкой мелочи на дне.
Ни в каком рейде он, ясное дело, не участвовал, но Лиза никогда не скупилась на подаяния. Она потянулась за кошельком – и растерянно уставилась на свою руку, в которой не было сумочки: только ручка, аккуратно отрезанная каким-то острым инструментом – не то бритвой, не то заточенным пятаком.
Лиза потерянно заметалась. Где полиция? Скорее найти ее, потребовать, чтобы никого не выпускали в город, пока не поймают вора! Работая локтями, она вырвалась на променад и только там поняла, что зря суетится. Кого уж тут поймаешь! Не станет же грабитель дожидаться, когда его возьмут с поличным…
Без сумочки она чувствовала себя беспомощной и едва ли не голой, будучи лишена трех необходимых женщине вещей: расчески, пудреницы и помады. Да и как же быть без денег? Рушился весь ее план с почтамтом. Хоть вставай на перекрестке и раздавай автографы – по рублю за каждый… И хорошо еще, что она догадалась спрятать пуговицу в бюстгальтер! Можно, конечно, взять такси, поехать домой – но не караулят ли ее там подручные Бондаренко или люди Холмского? Как ни крути, выход следовало искать в Ялте.
Жгучее солнце насыщало аквамарином морскую гладь, беспощадно высвечивая пустоту белесого неба, заставляло барышень, одетых в невесомые платья из тюля и кисеи, прятаться под несерьезными зонтиками-парасольками, загоняло людей в тень полосатых маркиз; взгляд, случайно брошенный на светило, рассыпался пестрядью цветных квадратиков, имевших сходство с картинами кубистов. Чахлые, будто обгрызенные пальмы – совсем не похожие на те, что росли на бульваре Сансет, вяло покачивали поникшими метелками листьев. Ноги понемногу несли Лизу вдоль набережной, а сама она пыталась сообразить, кто из знакомых сейчас мог быть в городе. Кому можно довериться, чтобы это не стало сразу же известно господину Бондаренко? Кто еще, подобно Жоржу, мог оказаться у него на крючке, попавшись на удочку пьянства, азарта или сластолюбия – пороков, более чем типичных для обманчивого мира синематографа, много обещающего, да только берущего гораздо больше, чем дающего?
На афишных тумбах в глаза бросались плакаты к завтрашней премьере – с собственным Лизиным профилем и профилем красавца Самсонова, романтически тянущимися друг к другу губами на фоне развевающихся российских знамен, – налепленные равнодушной рукой расклейщика поверх бумажных напластований, напоминавших о тщете всего сущего, обрывками старых названий: «…с камелиями», «…началось с Евы», «Моя люб…» Точно! Как же она могла забыть?! Ведь в «Ореанде» поселилась, прибыв в Ялту на съемки, ее подруга Лидка Скромнова, и Лиза очень надеялась, что застанет ее, благо та имела привычку валяться в постели до полудня. А если даже она где-то гуляет, наверняка найдется еще кто-нибудь из коллег, у кого удастся одолжить денег. После того как господа Меттнер, Гольдман и Меир выстроили в Ялте кинофабрику, в городе обреталась вся актерская братия, и «Ореанда» как место жительства среди нее весьма котировалась.
Приняв решение, Лиза неторопливо обошла кругом тумбы, чтобы не привлекать к себе внимания резким поворотом, и направилась в сторону «Ореанды». Обычно толпившихся перед ней собирателей автографов, вероятно, разогнала жара, и Лиза, не повстречав никого из них, вскоре уже входила в вестибюль гостиницы, украшенный свежими панно работы Шадра с линкорами, парашютами и танками под двуглавыми орлами. Увы, здесь ее постигло разочарование. Лощеный портье объявил, что госпожи Скромновой нет в отеле, и предложил оставить ей послание.
Лиза задумалась, не зная, как быть. Стоит ли вверять драгоценную пуговицу в посторонние руки, даже если та будет спрятана в конверте? Она окинула взглядом холл отеля и, заметив телефонную будку, решила позвонить домой в слабой надежде, что услышит какие-нибудь новости, которые подскажут выход.
Едва она набрала домашний номер и в ответ на Дусино «Алло!» назвалась: «Дуся, это я», как горничная взвыла:
– Лизавета Дмитриевна! Вы живы! Матерь-заступница, пресвятая Богородица, живы!..
– Тихо, Дарья! – шикнула на нее Лиза. – Жива я, жива! Да не реви ты так, глупая корова! Борис Дмитриевич дома? Зови его скорее!
– Поеду завтра в церковь Воскресения, свечку поставлю! – причитала Дуся, не до конца еще поверившая в чудесное спасение молодой хозяйки. – А Евгений Михайлович-то… Левандовский… – вдруг снова зашлась она в вое.
– А ну давай сюда Бобу! – рассердилась Лиза, теряя терпение. – И я жива, и Евгений Михайлович жив! А ты бы меньше вздорным слухам верила!
– Лизка, это ты? – Дусю на том конце провода сменил Боба. – Ты где? Что там у тебя приключилось?
– Я в «Ореанде». Со мной все в порядке. Вижу, до вас уже вести дошли?
– А ты как думаешь? Здесь же крохотный курорт, все от безделья маются, им только дай языками почесать! Весь Симеиз гудит. Дарья пошла на базар, так ей там попались какие-то, прости господи, очевидцы с Верхнего шоссе, говорят – перевернулась, мол, машина, длинная, белая, с красными крыльями! Мол, как в лоб с грузовиком столкнулась, так отлетела, об скалу грохнулась, и вся всмятку! Дуся прибежала домой, закатила истерику, ее тетя Клава нашатырем пользовала, а потом сама валерьянку ложками хлебала. Все порывалась мчаться выяснять, что там и как, я ее еле отговорил, сам собирался ехать. Не дом, а форменный бедлам. Приехал, называется, спокойно провести отпуск…
– Послушай, – перебила Лиза его излияния, сама не веря в то, что услышит положительный ответ, – у вас там Левандовский не объявлялся?
– Нет, – удивился Боба, – а что, должен был?
– Должен не должен, а очень бы хотелось, чтобы он дал о себе знать…
– Ха! – хмыкнул Боба. – Сама его уволокла, а теперь жалуешься, что он тебе ручкой сделал!
– Ах, да не в этом дело! – отозвалась Лиза с досадой. – Я за него беспокоюсь, тут вокруг него… – начала было она и замолчала, не уверенная, что на коммутаторе отеля не сидит какая-нибудь излишне любопытная барышня. – В общем, если он объявится, передай ему: пусть остерегается Бондаренко! А лучше задержи его, я постараюсь вернуться, как только смогу…
– Бондаренко… – протянул Боба. – Что у вас там за темные дела?! Ладно уж, попробую, Лиза-подлиза… Помнишь, тебя так в детстве дразнили? – добавил он с усмешкой, вероятно до сих пор не простив сестре того, что та утром увезла летчика, не дав с ним договорить.
– Все ты выдумываешь! – возмутилась Лиза. – Никто никогда меня так не дразнил и никакой подлизой я не была!
– Однако же своего всегда умела добиваться!
– Если бы… – проговорила Лиза и повесила трубку, не чувствуя никакого облегчения – напротив, сильно сомневаясь в том, что поступила правильно.
Вся во власти тягостных раздумий, она вышла из кабинки – и едва не столкнулась с шедшей ей навстречу дамой. Это была элегантная особа лет тридцати или чуть больше, с породистым точеным лицом и тонкими дугами выщипанных бровей, будто нарисованных у нее на лбу, одетая просто, но со вкусом – в короткую юбку и темный жакет, подобранный в тон к ее карим глазам и черным как смоль волосам, поверх которых на самый лоб дамы была надвинута шляпка с пришпиленным к ней натуральным чучелом птицы, раскинувшей крылья.
Глаза дамы сверкнули огнем, она рявкнула на Лизу:
– Барышня, вы что, глаза дома за… – но не успела она закончить фразу, как с ней сделалось что-то страшное. Глаза у нее раскрылись так, словно из-за спины у Лизы вылезло чудовище, а лицо приобрело мертвеннозеленоватый оттенок. Лиза решила, что сейчас незнакомка лишится чувств. Однако та все же справилась с собой и, разом растеряв свою свирепость, промолвила, чуть заикаясь: – П-простите, вы же – Тургенева, или я ошибаюсь?..
– Да, – ответила Лиза удивленно, силясь понять причину этой странной реакции. – Она самая…
– Но как же… Как же… – пролепетала дама и, уже не сдерживаясь, выпалила: – Ради всего святого, скажите, это вы или не вы ехали сегодня с Левандовским по Верхнему шоссе? Ах, извините, – прибавила она, – мы же незнакомы… Я – Шахматова-Энгельгардт, если слышали.
Лиза к тому моменту уже сама опознала в брюнетке светскую львицу и меценатку Зинаиду Шахматову-Энгельгардт, знаменитую своим московским салоном. Услышав же вопрос Шахматовой, Лиза тут же поняла причину ее изумления, удивляясь, почему не догадалась сразу – вероятно, от непривычки, ведь не так-то просто сжиться с мыслью, что тебя считают покойницей…
А Шахматова, значит, тоже проведала про аварию. Кстати, позвольте, уж не от нее ли Левандовскому достался портсигар с инициалами «3. Ш.»? В этом не было ничего невозможного. Про Шахматову говорили, что она никогда не надевает одного платья дважды, а злые языки прибавляли к этому, что так же часто она меняет и любовников. В голове у Лизы крутился вихрь взбаламученных мыслей, среди которых она обнаружила и ошеломление, и любопытство, и самую откровенную ревность. С чего это Шахматова так разволновалась? Уж небось не из-за переживаний за судьбу артистки?!
– Да, это я с ним ехала, верно, – ответила Лиза, испытывая тайное удовольствие от того, что в ее власти было осчастливить великосветскую особу или, наоборот, добить ее ужасным известием. – Вы только не беспокойтесь. Все живы и здоровы – и я, и Левандовский.
– А как же авария? Авария была? – поспешно спросила Шахматова. К ней тут же вернулись и уверенность, и румяный цвет лица, покрытого легким загаром. Собственническим жестом взяв Лизу за локоть, Шахматова потребовала: – Вы мне должны все-все рассказать о том, что у вас там с Евгением приключилось, – только не здесь, конечно. Поднимемся ко мне, с вашего позволения.
Понимая, что противиться напору Зинаиды бессмысленно, Лиза дала ей увлечь себя в сторону лифта.
