1
Косой переулок лежал на западной окраине, вблизи заросшего лога с речкой Песчанкой. Раньше я в тех старых кварталах бывал всего раза два, да и то мимоходом, а в Косой переулок вообще не заглядывал никогда. Что мне там было делать-то?..
День стоял очень теплый, но без солнца, изредка с серого неба даже побрызгивало.
Мы добрались почти до места на попутной «копейке» пенсионера-садовода. Оказалось, что переулок не косой, а просто короткий. Заборы да лопухи, а строений раз-два да обчелся. Именно так. Раз — это ветхий сарай, выходивший бревенчатой стенкой в переулок, а два — Вовкин дом. И то он прятался за щелястым забором — над кривыми досками видна была лишь поржавевшая крыша и крохотный мезонин, похожий на рубку старинного парохода.
Чуть в стороне забор был прорезан ветхими воротами с накладным деревянным узором. Рядом — калитка с кованой скобой и облезлой известковой надписью: «Косой пер. № 1». Калитка заросла понизу дикой ромашкой и осотом. Вовка раздвинул ногами стебли и взялся за скобу. Калитка завыла, как Баба Яга, которой наступили на здоровую ногу.
— Не бойся, Иван, там никого нет… — Вовка надавил на калитку плечом и шагнул во двор. Я за ним.
Двор зарос низкими густыми кленами. За ними пряталось крыльцо с двумя ступенями. На двери (тоже с облупленным деревянным узором) висел могучий замок, явно девятнадцатого века. Вовка покачал его, оглянулся.
— Старый, бабушкиной бабушки. Смотри, даже не заменили его, знают, что нечего воровать… Я в тот раз не заходил внутрь, а сейчас… Давай, а?
— Как? Замок, что ли, сбивать?
Не нравилось мне это дело.
— Да не-е… — Вовка упал на четвереньки, далеко, по самый локоть, затолкал под крыльцо руку. Выволок на свет ключ — размером, наверно, не меньше, чем у Буратино, только на золотой, а ржаво-железный. — Во, запасной. Он всегда там был…
Замок под напором ключа завизжал, как прижатая в ловушке крыса. Вовка снял его, потянул дверь, она открылась с недовольным чавканьем.
— Вовка, а если придут новые хозяева?
— Ну с какой стати они придут именно сегодня?! — отозвался он с неожиданно звонкой обидой. — С зимы их тут не было, и вдруг как по заказу, да?
— Так всегда бывает в историях с приключениями, — неловко отшутился я. И понял, что дальше спорить не следует. Ясно, что Вовке очень хотелось побывать в доме. Ведь из-за этого он и согласился на «земную командировку». Ну да, из-за меня тоже, но это «по долгу службы». (Кто я ему, в конце концов? Незнакомый дядька с дурацкими взрослыми проблемами…) А сюда он — по зову души. Но тогда я-то ему здесь зачем?
Мы оказались в сенях, здесь было полутемно. Пахло грибком и прелой рогожей. Вовка с лязгом уронил на половицы замок с ключом, прикрыл за нами дверь. Стало совсем темно. Вовка уверенно шагнул вперед, потянул еще одну дверь.
— Входи… — Он щелкнул у косяка выключателем, но электричество не работало.
Вовка сдернул и сунул в карман бейсболку.
Окна снаружи были забиты досками, однако оставались большие щели, в воздухе висел серый полусвет.
Видимо, здесь была кухня. Светилась облезлой побелкой русская печь, косо торчал в углу стол с покосившимся круглым самоваром. Высоко в углу мерцала медным окладом иконка с неразличимым ликом. Вовка постоял, подняв лицо, и быстрым движением, как в субботу на кладбище, перекрестился на иконку. Потом погладил самовар и шагнул еще к одной двери.
За дверью оказалась комната с круглым столом и смутно отражающим полутьму зеркалом-трюмо. В простенке висела большая картина под стеклом — не разобрать, что на ней. Чуть бликовала изразцами плоская печка. Несколько опрокинутых стульев лежали у стен. Вовка поставил их. Сел на один, приподнял колени, покачал ногами.
— Видимо, дом продали со всем имуществом… — сказал я, чтобы не молчать в печальных сумерках.
— Видимо… — вздохнул Вовка. Поднялся, шагнул еще к одной двери. — А там жила бабушка… а потом тетя Света. — И не вошел, встал на пороге
Я через его голову различил за дверью старинную кровать с тускло блестящими шариками на спинках. Вовка резко качнулся назад, сделал несколько шагов спиной вперед. Оказался у дверцы, оклеенной обоями, как и стены (я ее сразу и не различил).
— А вот здесь жил я! — сообщил он повеселевшим голосом. И нырнул в проем. — Входи!
Здесь было гораздо светлее — на широком окне всего одна доска.
— Остальные доски ты, наверно, отодрал в прошлый раз, — догадался я.
— Ага! Чтобы заглянуть.
Я не удержался, спросил:
— Вов, а почему ты в тот раз не пошел внутрь?
— Думаешь, забоялся один? Вовсе нет! Просто… ну, печально было одному. С тобой лучше…
«Значит, все же я не совсем чужой дядька…»
— Да, я понимаю, что печально было…
«Да и теперь, наверно, не весело…»
Но сам я печали уже не чувствовал. Чувствовал нечто другое… Меня постепенно окутывало то, что называется современным словом «аура». Аура старинного дома. В ней неслышно и незримо сохранялась жизнь многих людей, которые обитали здесь в прошлом, а возможно и в позапрошлом веке. Жизнь была, наверно, нелегкая, но добрая. Та, что дает человеку ощущение родной крыши, прочности и уюта. И понятно, почему мальчик Вовка Тарасов привязался к этому дому своей одинокой душой…
Была аура и в комнате Вовки — своя, мальчишечья. Сплетенная из радости летних каникул, футбольных побед на соседнем пустыре, предчувствия интересных фильмов, которые можно посмотреть после ужина, и книжки о космических пришельцах, взятой у приятеля «только на два денька». А еще — из ощущения громадных тайн и манящей загадочности мира, которая то и дела касается мальчишечьей души: «Почему на свете всё именно так? Вселенная — как она появилась? Что такое Время и Бесконечность?..» Это все я помнил по собственному детству: и ежедневные заботы ребячьего быта, и томящее любопытство перед загадками необъятного мироздания… Вовка теперь гораздо ближе к этим загадкам, чем все живущие на Земле. Но не слишком ли рано? И так ли уж близко? Какой-то первый слой, а их, скорее всего, великое число…
Эх, Вовка-Вовка, отчего тебе так не повезло?.. И почему не везет миллионам ребят, которые не успели познать многих радостей земной жизни?.. Столько причин… Камень на дороге, неизлечимая болезнь, гексаген в подвале дома, озверелые типы в масках, безжалостная глубина омута, нестерпимая обида от взрослых… А в общем-то все одно: какой-то сбой на спирали развития нашей матушки-планеты. Ошибка, недосмотр? Издержки развития идеи? Не слишком ли дорогой ценой? Или… ничего страшного? Не успел здесь — успеет в других слоях? Пойдет, пойдет по цветущему полю и достигнет наконец места, где незамутненная радость и долгожданные встречи… Наверно, в этом есть утешение. Но как быть с тоской по старому дому твоего земного детства?
Или такая тоска не у каждого, не у многих? Каждому свое? Но если даже только у него, у Вовки, то все равно в этом — несправедливость. Нарушение каких-то законов…
На блеклых обоях косо висели карта полушарий, плакат с российским учебным фрегатом «Паллада» и большой календарь за прошлый год. На нем — россыпь луговых цветов и множество пестрых бабочек. Мебели почти не было, только два стула у окна и узкая, похожая на больничную, тумбочка, а на ней незаконченная пластмассовая модель из набора-конструктора — старинный кораблик. Закончить эту мелкую кропотливую работу почти никогда не хватает терпения, знаю по себе, сам когда-то клеил такие…
Слева от окна, у стены, виднелся на обшарпанных половицах прямоугольный след с хорошо сохранившейся краской. Вовка встал над ним.
— Жалко, что диван убрали. У меня под ним целый склад был: машинки всякие, солдатики, фломастеры… Все, наверно, выкинули… — Он постоял, качнулся над диванным следом вперед, уперся ладонями в стену. Там висела фотография в рамке: молодые мужчина и женщина, а между ними малыш лет четырех. Я сразу понял — Вовка и его родители…
— Хочешь взять на память? — осторожно спросил я.
Не оборачиваясь, он помотал головой:
— Здесь все уже продано. Значит, не мое…
— Да это же пустяк! Все равно эта карточка никому не нужна!
— Дело не в том, нужна или нет. Просто нельзя, — сказал Вовка тихо и строго. И вдруг оттолкнулся от стены, оглянулся живо и весело. — А есть, наверно, и то, что не продано! Ведь нельзя купить то, про что не знаешь, да?
Я быстро сказал «да», хотя ничего не понял. А он потянул меня за рубашку:
— Пойдем покажу!
Мы снова оказались в темных сенях, Вовка сунулся куда-то в угол:
— Здесь лесенка, давай за мной, — и полез к потолку.
Я нащупал ступеньки. Вовка надо мной толкнул невидимый люк, сразу все стало виднее. Вовка умело скользнул в светлый квадрат, свесил ко мне голову. Снова позвал:
— Лезь давай, ступеньки крепкие.
Я полез. Без опасений. Со знакомым ощущением близких таинственных событий — интересных и не опасных. Потому что дом все больше казался мне похожим на другой, в Тальске. Там жила моя одноклассница Инка Веретенникова…
Наверху я сразу понял: мы в мезонинчике, который снаружи напоминал пароходную рубку. Да и внутри было что-то корабельное. Посреди тесного помещения стояла толстая балка — словно потолок рубки протыкала и уходила вверх мачта (в основании квадратная, а дальше, наверно, круглая, по всем правилам). К дощатой стенке прибит был плакат с парусником — такой же, как внизу.
Три другие стенки были с квадратными выбитыми окнами, и самое широкое смотрело в сторону заросшего лога и раскинувшихся за ним огородов. А если присесть, то будут видны только облака, и можно представить, что они — над речными просторами. Я присел — на край лавки, что своей серединой примыкала к нижней части балки. Облака двигались быстро, хотя внизу ветра не ощущалось. Они были клочковатые, серые, лишь изредка в них мелькали желтые проблески, очень слабые…
Вовка опустил крышку люка и сел рядом со мной. Прислонился к балке. Выдохнул:
— Ну вот… Будто все как раньше…
Он потерся о балку спиной, потом еще раз, изо всех сил. Мне показалось даже, что балка шевельнулась.
Чтобы не дать Вовке слишком погрузиться в печаль, я позволил шутку:
— Ты чего как чесоточный верблюд? Смотри, развалишь строение.
Он с готовностью засмеялся.
— У моего организма такая привычка. Всегда спина чешется, если волнуюсь. Или что-нибудь придумываю…
— А что ты сейчас придумал?
— Да не сейчас… Просто вспомнил. Одно свое хобби…
Я не любил это дурацкое слово, но сейчас быстро спросил:
— Какое хобби, Вовка?
— Наверно, самое главное. Про него никто не знал, даже бабушка и тетя Света…
Я выжидательно молчал.
Вовка снова потерся спиной о неструганое дерево и, глядя в дали за окном, выговорил — будто про что-то очень-очень тайное:
— Иван, я собирал бабочек…
Наверно, он почуял, что я слегка поморщился (внутри себя, конечно). Мне всегда было жаль ярких тропических бабочек, что продаются в сувенирных киосках, — мертвых, приколотых к бумаге, в рамках под стеклом.
— Да нет же, я их не морил и не прикалывал! Даже не ловил! Я их просто разглядывал, а потом рисовал в альбоме!.. Подожди…
Он сорвался с лавки, прыгнул к боковой стенке и там сунул пальцы в щель под окном. Потянул узкую доску. Она легко отошла. Вовка опустил за доску руку, смущенно оглянулся на меня.
— Здесь мое тайное хранилище… — И вытянул на свет простенький школьный альбом для рисования. Зачем-то дунул на него, потер серую обложку о футболку. Мне показалось, что он хочет прижать альбом к щеке, но не решается.
Вовка опять сел рядом, откинул тонкую корочку.
В глазах зарябило от разноцветья нарисованных фломастерами крылышек…
На первом листе были знакомые бабочки: крапивницы, белые и желтые капустницы, «павлиний глаз», редкая, но тоже известная мне «мертвая голова», махаоны, которых я видал в детстве на лугах. И еще всякие мотыльки, которых я видел не раз, хотя названий, конечно, не знал…
А на другом листе было уже… Ну, прямо сказка была! Похоже, что бабочки каких-то заморских стран. Крупные, удивительных расцветок и форм.
— Вовка, ты где видел таких?
— В разных журналах, в энциклопедиях… А иногда и у нас попадаются… А вот еще, дальше…
Дальше было совсем чудо. Такие великаны, что на странице помещались не больше двух. Вроде тех, что продаются в киосках, только не мертвые, а явно живые. Вот-вот шевельнут крыльями. Ну, может, я это просто придумал, но Вовке сказал сразу:
— Как живые…
Он часто закивал:
— Ну да! Их же не прокалывали! — И открыл еще одну страницу. Там опять была радужная сказка.
— Вовка, ты настоящий художник!
— Да что ты! — он даже ногами взбрыкнул. — Я рисовать ни капельки не умею! Даже человечка с руками-палочками и то еле-еле… Я только бабочек…
— Все равно художник… А почему ты не подписал под ними названия? Было бы еще интереснее.
— Я сперва подписывал. Тонким карандашиком. Те, которые знал… Некоторые даже по-латински… то есть по-латыни… А потом стер.
— Почему?
— Да так… не знаю… Почерк у меня корявый, а они красивые. Показалось, что им обидно будет… А еще потому, что… ты не смейся только…
— Вовка, да ты что!
— По правде-то здесь не все бабочки настоящие. Некоторых я просто придумал… Сидел и придумывал, когда хотелось…
— Ну и что? Можно и к придуманным сочинить названия!
Вовка нагнулся и нерешительно глянул мне в лицо:
— Но это ведь было бы, наверно, вранье?
— Какое же вранье, Вовка?! Это же творчество! Раз ты придумал и нарисовал, значит, это есть уже на самом деле! Настоящее!
— Да? — Он все еще смотрел на меня, наклонившись вперед и вывернув шею. Недоверчиво и требовательно. И наконец улыбнулся: — Ладно, я попробую… — Захлопнул альбом и стал заталкивать его под футболку. Вождь-ирокез на его груди сердито морщился.
— Подожди! Посмотрим еще!
— А больше ничего нет, чистые листы… Зато есть другое, тоже не проданное. Сейчас покажу.
Опять он скакнул к «тайному хранилищу» и принес обшарпанный туристский монокуляр. Вроде половинки полевого бинокля.
— Я через него отсюда на окрестности смотрел. Как на моря-океаны… Хочешь поглядеть?
Я хотел. Но когда глянул в окуляр, оказалось, что в поле зрения коричневый сумрак и смутные тени.
— Темно почему-то…
— Ой, я забыл, там светофильтр!
— Плотный какой, — сказал я, сколупывая с объектива черное стеклышко в металлическом кольце.
— Потому что я через него затмение наблюдал. И просто так солнце…
Я помигал, помолчал, тряханул в мозгах календарные числа.
— О елки-палки… — Ладонью со светофильтром я огрел себя по лбу. — Опять вылетело из башки!
— Что? — испугался Вовка.
— Столько лет помнил про этот день, ждал его, а тут…
— Ваня, какой день? — осторожно сказал Вовка.
— Сегодня восьмое июня, вторник. В этот день Венера пересекает Солнце. Появляется на солнечном диске в виде черной горошины и тихо-тихо ползет к другому краю… Последний раз люди видели такое больше ста двадцати лет назад. А еще раньше это наблюдал Ломоносов, он тогда открыл на Венере атмосферу…
— Ой, я про это видел! В кино про Ломоносова, в многосерийном! — шумно обрадовался Вовка. — И сегодня, значит, опять?
— Опять… Хотя все равно не увидим. Вон какие тучи. Досада…
— А когда это должно начаться? — деловито спросил Вовка.
— Да началось уже… — Я глянул на часы. — В одиннадцать часов по нашему времени. И протянется до пяти вечера…
— За такое время, может, развеет небо! Смотри, у нас и подзорная трубка, и фильтр, будто нарочно! Давай посидим, подождем, а?
— Ну, посидим… — Я понимал, что в эти дни надо во всем слушаться Вовку.
— Ты ведь никуда не торопишься?
— Куда мне торопиться… если не торопишься ты.
— Ну и правильно… Ты не бойся, те дела и без нас крутятся как надо.
«Пусть крутятся», — подумал я. И вдруг понял, что здесь мне хорошо. Сидел бы так и сидел, глядя на пасмурный горизонт. Будто мне одиннадцать лет и я на старом чердаке жду своих друзей-приятелей… Лишь одна досада продолжала глодать меня:
— Как я мог забыть про этот день! Ведь совсем недавно читал напоминание в новостях! — Ощущение виноватости было таким, словно я в давние годы, еще до армии, юный и робкий, назначил свидание Лидии и это напрочь вылетело из головы.
— Не мудрено, что забыл, — по-взрослому рассудил Вовка. — Столько забот прикатило… Да еще я свалился на твою голову.
— Это же чудесно, что ты свалился!
Он засопел, придвинулся вплотную. Обыкновенный пацан Вовка Тарасов двенадцати лет. Будто приятель из тыща девятьсот восемьдесят седьмого года. Я ладонью накрыл его щуплое, очень теплое плечо. Он повозился и шепотом спросил:
— Вань, а почему ты много лет ждал этого дня? Что-то было загадано, да?
«Что-то было загадано. И у меня и у других… Или не было ничего, просто придумалось?»
— Ваня, расскажи, а?
— Тебе что, правда интересно?
Он дернул плечом:
— А неужели же нет!
