Револьвер был итальянской системы «Пикколо». В точности как настоящий. Только вместо медных патронов — стеклянные баллончики со сжатым воздухом. Хлопал он оглушительно, бил пластмассовыми пулями крепко, но застрелиться из него было все-таки невозможно. Я и не пробовал. Вместо этого лежал на тахте и стрелял по фужерам.

Эти фужеры мы купили с Лидией год назад, когда наконец решили расписаться в загсе. Дюжина тонких-звонких красавцев всяких дымчатых расцветок — от нежно-лиловой до темно-розовой. Они стояли шеренгой за стеклом посудного шкафа. Стекло разлетелось от первого выстрела, а сейчас разлетались сами наши любимцы. Я старался перешибать ножки, но это удалось всего два раза. Чаще пули разносили верхнюю часть фужера или вообще летели мимо — делали лучистые дыры в зеркальной задней стенке. После восьми выстрелов были уничтожены пять тонконогих бокалов. Я перезарядил барабан.

Я расстреливал собственную прежнюю жизнь.

Ни злости, ни отчаяния, ни дурацких надежд уже не осталось. Все перегорело. В душе сидело только тупое «наплевать». И этакая безбоязненная мрачность, когда говоришь судьбе: «Ну давай, давай. Что еще? Чем хуже, тем лучше…» Хотя какое могло быть «лучше»…

Лишь изредка, будто одинокие пузырьки, всплывали остатки эмоций и я шепотом говорил:

— С-сука…

Это — по адресу Стаса Махневского. Бывшего лучшего друга. Ну… пусть не друга, но хорошего приятеля. Со школьных времен. Он всегда относился ко мне по доброму, хотя и со снисходительной ноткой. Заступался в седьмом классе, когда приставали и дразнили «Доцентом». Дурацкая старая поговорка: «Сто процентов доцентов ходят с портфелями». Вообще-то таких, как я, сутулых книгочеев и «полуотличников», называют ботаниками, но ко мне кличка прилипла из-за отцовского портфеля. В ту пору никто уже с портфелями не ходил — рюкзаки там или всякие модерновые сумки. А я ходил. В память об отце, ну и… ради принципа, что ли. Потом, в старших классах, дразнилки как-то угасли, прозвище подзабылось, а Стас нет-нет да окликал меня Доцентом. Но я не обижался, понимал — дружеская шутка.

После школы мы потеряли друг друга, а после института и армии я оказался в этом «почти столичном» городе и узнал, что Стас тоже здесь. Совладелец концерна «Дешевые рынки». Ну, законтачили снова. Один раз он помог даже ссудой, когда мы с ребятами из распавшейся газеты «Звонкое утро» затеяли журнал с тем же названием. Для школьников, которые еще не потеряли вкуса к чтению.

Таких читателей в жизни осталось не так уж много, однако сперва дела пошли неплохо. Мы выпустили три номера, напечатали там крутую фантастику местного молодого таланта Игоря Шведкина и повесть Юлия Блада «Беседка над обрывом» — от нее балдели девицы с шестого по одиннадцатый класс. Пришла пора наращивать тираж, и вдруг…

Ну, не вдруг, конечно. Просто прошляпили, разинули рты, увлекшись издательскими радостями и позабыв о рынке. А рынок про нас не забыл. То есть «Дешевые рынки». Дорого они нам обошлись. Все полетело почти мгновенно. Я в этих делах ни фига не понимаю, финансами занимались другие. Вроде бы опытные ребята, но и они оказались в яме. Каким-то образом получилось, что у «Дешевых» больше половины акций и права на старенький редакционный особнячок и на оборудование. И еще куча исков, которые нам необходимо было погасить в месячный срок. А не то…

Ладно, казалось бы, купили журнал, и хрен с вами. Нам, в конце концов, все равно, кому он принадлежит, лишь бы шел к читателям. Но «Дешевым» ни на кой черт не нужен был ежемесячник для «слюнявых тинейджеров». Им нужен был крутой рекламный еженедельник с лаковым разноцветьем новейшего ширпотреба и голыми задницами длинноногих блондинок. И, чтобы выпускать это дерьмо, у них были свои кадры.

Конечно, я кинулся названивать Стасу. Он сказал в трубку своего «накрученного» мобильника:

— Доцент, дорогой ты мой. Нельзя же было так хлопать ушами. Я предупреждал…

Врал, конечно, никак он не предупреждал.

— Стас, ну сделай что-нибудь. Ты же там один из главных!

— Во-первых, не из главных. А во-вторых… что может сделать одуванчик на пути лавины? Это же процесс. Естественный процесс в мире бизнеса. Здесь нет ни друзей, ни эмоций. И от меня не зависит ни-че-го…

Он врал опять. От него зависело многое. И, кстати, не такой уж важной добычей для их концерна было наше хозяйство. Мелкая рыбешка в акульей пасти: проглотит и только фыркнет.

— Стас, но мы же… со школьных лет…

Он сказал прочувствованно:

— Ваня, я все понимаю. Но пойми и ты… Мы живем в разных мирах. Ты воспитан на «Трех мушкетерах» и «Двух капитанах», а сейчас иная эпоха. Эти романы — давно уже не кодекс чести, они просто товар для оптовой книготорговли. Такова «се ля ви», мой друг, и я этой «се ля ви» подчинен на сто «процентов»…

Я как-то в один момент понял, что дальше говорить нет никакого смысла. Но все же сказал напоследок — какая он б… И добавил еще несколько слов (кажется, даже мой мобильник покраснел). Стас не рассердился, даже похихикал:

— Доцент, не старайся, ты никогда не умел лаяться по-настоящему… Хочешь дружеский совет? Не доводите дело до суда. Только потратите на адвокатов последние гроши. И… ты же понимаешь…

Я понимал. И все мы понимали. Помнили недавнюю судьбу независимого «Рынка на Полянке». Уж на что крепкие мужики им владели, Афган прошли, а… В общем, схоронили двоих, а дело пришлось свернуть…

И я, и все, кто занимался журналом, отдали на него свои сбережения (идиоты, энтузиасты чертовы!). Теперь, чтобы погасить долги, надо было распродавать имущество. Кто-то расстался с машиной, кто-то с дачным участком. У меня не было ни того, ни другого, только вот эта двухкомнатная квартира, в которой мы с Лидией худо-бедно обитали пятый год (кроме тех дней, когда она взбрыкивала: «Я ухожу к маме, тебе полезно временное одиночество!»).

Через неделю квартира уйдет в чужие руки. Имущество девать некуда. Кое-что по мелочам перетащит к маме Лидия, а мебель и прочий «габарит» — в комиссионку.

А сам я куда?

Работенку с чахлой зарплатой найти еще можно, а жить где? Выход один — мотать отсюда на родину, в Тальск. Под мамино крыло, в старый уютный домик на улице Теплый Ключ. Устроиться учителем в школу (всегда возьмут, все-таки физмат за плечами), существовать на жалованье в размерах прожиточного минимума и размышлять, как начинать жизнь с нуля… Мама, конечно, будет счастлива. Хотя: «А как же Лидия?..»

Лидия не поедет со мной, это без вопросов. Она — «железная леди» и не бросит то, что наработала в жизни. А наработала она профессию и опыт массажиста, хорошую клиентуру. Когда-то была она старшей медсестрой в госпитале ветеранов войны и труда, потом окончила нужные курсы и поступила в салон «Красота и здоровье». В общем-то на ее зарплату можно было существовать без особых проблем, но… к своей теще я переселяться не стал бы даже под пистолетом. Нет, она вовсе не стерва, однако… Да чего там рассуждать.

Квартиру я получил в наследство от полузнакомой тетушки (прямо как в старом романе). Она умерла, когда я окончил школу. Пришлось ехать в этот город, вступать во владение недвижимостью. Мама со мной не поехала, она всеми корнями была в Тальске, в его краеведческом музее, где заведовала библиотекой. Кипучая жизнь «почти столицы» мне, молодому дурню, пришлась по вкусу: не буду продавать квартиру, а поступлю здесь в педагогический университет (тогда все институты начали именовать себя университетами). И поступил. Конкурс был небольшой, а у меня — серебряная медаль. Даже взятка не понадобилась…

Мама, повздыхав, благословила меня на самостоятельное существование («Я надеюсь на твою рассудительность, Ванечка, будь как папа, он начинал так же»). С ней осталась моя младшая сестренка, Лёлька.

Сперва жил один, потом появилась Лидия. Красивая, решительная, сразу ставшая главной в нашей незарегистрированной семейной паре. Внушала мне, маминому мальчику-провинциалу, житейские правила, взрослый практицизм и даже всякие «мужские премудрости». Во многом преуспела (правда, не в практицизме). Была она и ласкова, и тверда, а порой иронична. Ну и что? Такая она и была для меня хороша…

В педвузе не было военной кафедры. Едва я после выпуска устроился в лабораторию магнитных пленок, как меня загребли в войска спецсвязи. К счастью, всего на год. Службу я оттрубил без проблем. На маленькой «точке» в таежном поселке собрались в основном все такие, как я, с институтскими дипломами, кое-кто даже в очках. Потому как требовались там люди с головами. Не было никакой дедовщины, и большого хамства со стороны офицеров не было. Понимали, что наши мозги надо беречь. Правда, бывало, что выматывались мы крепко, но зато знали: дело делаем, не генеральские дачи строим…

Мама и Лёлька присылали посылки, Лидия — письма. Суховатые и регулярные, раз в две недели. Иногда появлялось у меня опасение: вернусь, а у Лидии — «Ваня, здравствуй, это Миша (или Вася, или, скажем, Артур). Мы решили с ним расписаться. Ты не против, если он пока поживет у нас?» Ничего такого не случилось (потом даже стыдно было за свои мысли). Она, как девчонка, повисла у меня на шее, похлюпала носом. Но скоро стала опять прежней Лидией. Не забывала учить уму-разуму меня и порой в воспитательных целях оставляла одного, «уходила к маме» (к своей, конечно, к Таисии Эдуардовне). Мама эта была, вне всяких сомнений, достойная женщина, однако меня приводило в отчаянье способность ее говорить без умолку, не слушая других, и при этом рассказывать о вещах никому не интересных — о каких-то своих знакомых, о вычитанных в газетах рецептах, о повышении цен на кукурузное масло и о соседской таксе, которая родила трехпалого щенка. Одно хорошо — этого долго не могла вынести и Лидия, возвращалась «под семейный кров».

Самые большие (хотя и нечастые) споры были у нас с Лидией о детях. Мне хотелось пацана или девчонку, пока мы молодые (Лидия, кстати, на два года меня «взрослее»). А то ведь останемся без потомства, елки-палки. Лидия в ответ заявляла: «Посмотри на себя, какой из тебя папа! Тебе самому еще нужно мамино крылышко, дитя неразумное…» — «Тебе просто не хочется возиться с памперсами и портить маникюр!» — «Если уж тебе так нужен наследник, я разрешаю: заведи ребенка на стороне». — «Ну и заведу!» — «Ну и давай. Если очень постараешься, можешь преуспеть».

После этого я говорил, что она дура. Лидия, конечно, объявляла, что уходит к маме. «Ну и валяй…» Иногда она и правда уходила, но чаще мы мирились, и я утихал под ее сдержанное воркование. Что «всему свое время»…

На сей раз Лидия была не у мамы, а на работе, хотя несколько раз грозила уйти, «если ты не прекратишь свои дурацкие истерики». «Что мы, помрем, что ли? Надо быть мужиком, а не распускать сопли!»

Я не распускал сопли, это она зря. Просто тяжко жить, когда все так обваливается разом. Тут и гибель журнала, ради которого я со скандалом ушел из компании «Ньюэлектрик» (и куда меня теперь ни за что не возьмут); и грядущее расставание с квартирой; и предательство Махневского (сволочь поганая, б…); и полное отсутствие пере… пре… тьфу, перспектив (не надо было столько глотать из фляжки с «Тайным советником», тем более что наверняка поддельный).

И вообще — почему все так несправедливо? С какой стати все эти подлые события — на меня?! Неужели я хуже других?! Не воровал, гадостей никому не делал, о большом богатстве не помышлял, полезное дело затеял… За что же ты так меня, матушка-судьба?

В глазах защипало, как у третьеклассника из-за несправедливой двойки. Я сжал зубы и пальнул еще по одному фужеру. Мимо. Даже здесь не везет…

Когда-то мне маленькому мама говорила, что у каждого человека есть невидимый ангел-хранитель. Ну, пусть не у каждого, но у хорошего — точно. Значит, надо стараться быть хорошим, говорила мама, и про ангела не забывать, тогда он поможет и защитит… Я, по правде говоря, забывал. Но ангелы-то, они ведь должны быть великодушными. Почему же он забыл про меня? «Ну, где ты, где, где?!»

Крепко шарахнуло тугим воздухом, я уронил «пикколошку». Показалось, что в окно ворвался на широком размахе крыльев большой гусь. Конечно, я на миг зажмурился, но тут же вытаращил глаза.

Окно было по-прежнему закрыто. И никакого гуся не было. Но люстра качалась, а от потолка к полу по широкой спирали планировало белое перо. Я тупо следил за ним. Когда перо легло на палас, воздух качнулся, и посреди комнаты стал мальчишка.