Глава 26

У Котлинского задержался, потому дальше снова бегом. Это входит в привычку. Учебный год уже начался, улицы снова заполнились пробками, бегом получается быстрее, особенно если в рамках одного района.

Да и бегать много, Сергеевич говорит, лично мне полезно.

В бассейне «выпахиваю» всё, с как можно большим прилежанием.

Вообще, когда встал вопрос нового распорядка с первого сентября, я всерьёз рассматривал, чем пожертвовать: школой или бассейном?

Как ни парадоксально, выбор не шуточный. И задуматься о нём вполне логично. Начать с того, что плавание уже приносит мне доход. В виде командировочных на соревнованиях и сборах за границей. С учётом моих особенностей, вход в сборную страны и дальнейшее чемпионство — вполне реальный вариант. А это совсем другие деньги, и достаточно быстро.

В отличие от школы. Которая и сейчас расход, и перспективы вынести из неё что-то полезное, при сегодняшнем положении вещей, лично для меня не самоочевидны.

В итоге, решил напрячься и жертвовать ничем не стал. Как минимум, пока что.

В зале Сергеевич таки устраивает лично мне «все против всех», потому домой прихожу уставший. Быстро готовлю солянку из смеси варёных, копчёных колбас, овощей и томата с чесноком, обмениваюсь смсками с Леной и ложусь спать.

…

Чтоб утром, за полчаса до уроков, предварительно постучав, войти в кабинет директора.

Директриса вначале удивляется при моём появлении, потом пытается перейти в атаку:

— Почему ты вчера ушёл, проигнорировав вызов ко мне?

— Жанна Маратовна, вы ставите меня перед дилеммой. — как на духу, искренне сообщаю ей именно то, что думаю. — Врать я не люблю и практически этого не делаю, просто из снобизма и чтоб не портить карму. Не буду этого делать и сейчас. А если я отвечу вам правду, вы обидитесь.

— Я жду только правду, — безапелляционно изрекает директриса и смотрит на меня поверх очков. Ей кажется, что сейчас она выглядит грозно, но она не отличает меня от обычного ученика. А я, мало того, что вижу все её настоящие эмоции, ещё и являюсь самостоятельным в принятии любых решений. Во всех отношениях.

В общем, ты всё делаешь, чтоб не обидеть директора; а она наоборот делает всё, чтоб ты её обидел.

— Ну, если вы буквально настаиваете… — сажусь на стул напротив неё и придвигаюсь к столу. — У меня очень дорогое время. Которое является для меня величайшей драгоценностью, потому что никто и никогда не сможет вернуть мне ни единой секунды, загубленной понапрасну. Я вчера простоял около двух часов на плацу… пардон, на школьном дворе. Вначале ждал. Потом слушал поздравления, которые лично мне, как оплачивающему своё обучение самостоятельно, не сильно нужны. Вместо этого бессмысленного суесловия, лично я бы предпочёл получить знания. На занятиях, которые я авансом оплатил до нового года лично. Из собственных денег. — Её лицо меняется, потому делаю последнюю попытку вежливости, — Может быть, на этом и закончим беседу?

— Продолжай, — с каменным лицом говорит директриса.

— Да без проблем. Следующие два часа я провёл в очереди за учебниками. Снова вместо уроков, за которые я уже заплатил авансом… не буду повторяться, вы поняли. Это очень хорошо характеризует первую половину «уважения» школы в адрес учеников вообще. Но я бы это перекашлял. Если бы не вторая половина. — поднимаю взгляд с крышки стола на неё и продолжаю. — У меня есть товарищ, по прозвищу «Маразм», он любит поговорку: ЗАКОН ОДИН ДЛЯ ВСЕХ. Я, по возрастной наивности, ожидал, что наши отношения будут находиться как минимум в рамках действующего законодательства. К сожалению, уже второй день как я тут этого не наблюдаю.

— Ты сейчас что имеешь ввиду? — сводит брови на переносице директриса, недоумённо глядя на меня.

— Для начала, два момента, с которыми столкнулся сразу. Первый — учащиеся в состоянии наркотического опьянения. В лицее, который стоит достаточно дорого. Употребляющие наркотики на территории этого самого лицея, — пристально смотрю ей в глаза. По её забегавшему взгляду вижу, что она великолепно понимает, о чем речь, и что тема ей неприятна. — Я сейчас не буду вам напоминать об Ире Воробьёвой, ушедшей отсюда в один момент. Вы знаете по чьей вине. Не буду о схемах взаимоотношений, который вы лично прививаете ученикам: «Справедливости нет, всё покупается. Ты можешь себе позволить, что угодно, и безнаказанно, если за тебя договорятся родители».

— А о чем ты тогда? — тихо спрашивает директриса, глядя мне в глаза.

— Да об элементарном, — пожимаю плечами. — О банальном Налоговом Кодексе. Я лично внёс деньги. Приходный ордер с личной росписью бухгалтера, она же кассир, уже у меня, спасибо и на этом… Но нет ни кассового чека, что-то там не работало в кассовом аппарате. Ни Договора, который обещали оформить. Для начала, мне не о чем с вами разговаривать, пока вы не выполнили элементарное вступление к нашим отношениям: не подготовили договор. Которым наши с вами отношения будут регулироваться.

— Договор скоро будет сделан, — пытается безапелляционно отрезать директриса.

— Вот после этого предлагаю и вернуться ко всем остальным разговорам. — снова пожимаю плечами. — Лично я с вами пока ни о чем не договаривался, и вот почему: установленной формой договорённостей, особенно на такие большие суммы, является письменный договор. Который вы даже не можете подготовить вовремя. И после этого вы считаете, что я буду вас, и ваши приглашения зайти в моё личное время, которое стоит денег, воспринимать всерьёз? И я сейчас даже не говорю, что ваши действия являются грубейшим нарушением Налогового Кодекса, что подтвердят все до единого мои одноклассники: они кассовых чеков тоже не получили. Я о том, что вы не считаете людьми никого, кроме себя. Судя по вашему отношению к нам.

Встаю из-за стола и собираюсь к выходу, но потом не удерживаюсь и возвращаюсь:

— Вы знаете, если бы я вчера не поговорил с одноклассниками Сявы, Серого и Белого, я бы сегодня просто попросил свои деньги обратно. И лично с Вами больше никогда бы не увиделся. Раз вы хотели откровенности. Но сейчас я вижу, что уйти могу только я. А защитить других детей от наркоманов в этой школе тогда будет просто некому.

— То есть, ты не отрицаешь факт драки вчера на школьном дворе?

— Шутите? — снова искренне удивляюсь. — А как я могу отрицать то, о чём Вы меня не спрашивали? Вы разве что-то говорили на эту тему, чтоб мне было что отрицать?

Директриса глубоко вдыхает, потом выдыхает и спрашивает почти спокойным тоном:

— Драка была?

— Конечно. Я очень не люблю, когда мне в лицо выдыхают наркотики. А если на территории школы, за которую я плачу большие деньги, так особенно. И мне не понятно, почему администрация школы не вызывает полицию. В таких очевидных случаях.

— Ты знаешь, кто их родители? — без предисловий начинает следующую тему директриса, снова впиваясь в меня взглядом. — Раз ты такой взрослый. И знаешь, в каких креслах они сидят?

— За Белого и Сяву не скажу, — пожимаю плечами, — а Сериков старший раньше был начальником отделения. В прошлом. Когда лично я видел его в последний раз несколько дней назад, его выводили в наручниках сотрудники спецподразделения «Арыстан», управления… безопасности, с его рабочего места. Задерживая для дальнейших следственных действий по представлению Генеральной Прокуратуры.

— Ты уверен? — удивлённо поднимает брови директриса.

— Как в том, что вы сейчас передо мной. У меня нормальное зрение. Хотя его кабинет и побольше вашего, но не настолько, чтоб не разглядеть противоположной стены.

— И где он сейчас?

— Вы что ли за этим меня звали? — улыбаюсь углом рта. — В изоляторе… безопасности. Сейчас всех от полковника и выше задерживает только Безопасность. И содержит в своём изоляторе, поскольку изолятор МВД себя дискредитировал с точки зрения соблюдения режима подобного рода учреждений.

— Договор будет готов сегодня, — как-то заторможено говорит директриса в тот момент, когда я закрываю двери её кабинета с другой стороны.

…

…

— А что не устраивает лично тебя? — спрашивает учительница литературы, вероятно, видя моё кислое лицо за первой партой.

— Да я б лучше промолчал, — отвечаю. — Боюсь, моя точка зрения настолько разойдётся с вашей, что мы физически не сможем прийти к общему знаменателю.

— Мы здесь для того, помимо прочего, чтоб учиться находить общий язык — пафосно изрекает она, — не бойся!

— Мне нечего бояться, — пожимаю плечами, — мы живём в свободной стране, где личные взгляды никоим образом не преследуются. А общего языка мы не найдём потому, что у нас цели разные. Волки с овцой могут найти общий язык? Извиняюсь за сравнение…

— Со сравнениями надо поосторожнее, — неодобрительно смотрит на меня учительница под смех класса. — А почему ты возражаешь против поисков общего языка?

— Я не возражаю. А вот вы сами уже сформировали своё мнение ещё до того, как я высказался. И оно негативное, вы заметили?

Учительница заинтересованно кивает.

— У нас разные цели, особенно на вашем предмете. Есть мнение, что школьная программа по литературе, которая досталась нам в наследство со времен Союза, формировалась не по принципу литературной или гражданской ценности, а по принципу политической целесообразности. Потом её переделывать не стали — не до того было. В итоге, то, что в нас впихивают на вашем предмете сегодня, никак не развивает самого главного — с моей точки зрения.

— А что у нас самое главное? — вежливо интересуется учительница. — С твоей точки зрения?

— Умение анализировать и думать. Своей головой, а не жить навязанными извне чужими штампами и решениями. Которые выгодны волкам, чтоб овцы в стаде не разбегались.

— Мы разве не этим занимаемся? Не учимся думать?

— Нет. Мы под этим лозунгом учимся впитывать чужие решения, являющиеся удобными штампами для правящей верхушки. Хотите — докажу прямо сейчас, — пожимаю плечами.

Ловлю себя на том, что пожимать плечами в этом здании у меня становится плохой привычкой.

— Внимательно тебя слушаем, — отвечает за всех учительница, класс тоже замолкает, интересом прислушиваясь к зарождающемуся спору.

— Ну тогда прошу пять человек из разных концов класса ответить на один простой вопрос. Кто является одним из центральных столпов опоры Золотого Века Русской Литературы, помимо литературного поприща, до конца исполнившим свой гражданский долг во всех отношениях, не считаясь ни с какими последствиями для себя лично? Даю подсказку, звать его Александром Сергеевичем.

Учительница в этом месте напрягается и пристально смотрит на меня, а с разных концов класса несётся:

— Пушкин!

Развожу руками:

— Вот оно, следствие вашего воспитания, Роза Ароновна. Ну, не вашего лично… а той программы, которую нам вдалбливают. Вы согласны, что это — результат именно школьных штампов, забиваемых в нам в головы? А никак не самостоятельного мышления учеников? Уж не буду напоминать, с какой целью. Говорил только что…

С разных сторон класса несётся недоуменное:

— А что не так? Ну Пушкин же?

— Вы тоже так считаете, Роза Ароновна? — пристально смотрю ей в глаза, наклонив голову к левому плечу.

— Я понимаю, на что ты намекаешь, но пока не вижу конечной цели в твоём анализе, — после небольшой паузы отвечает учительница. — Мне пока не ясны ни твои выводы, ни цепочка рассуждений. Хотя, намёк я понимаю. Изящно.

— Выйду к доске? — спрашиваю её, и, увидев её кивок, занимаю место у доски. На которой пишу «ГРИБОЕДОВ». — Грибоедова звали тоже Александром Сергеевичем. И жил он в одно время с Пушкиным, по крайней мере, период один. Но в головах у всех — один удобный штамп. Вы его только что все сами озвучили. А давайте-ка по нему пройдёмся с анализом, а Роза Ароновна? А не с лозунгами?

— Мне не нравится идея, — честно признаётся учительница, — но я честный человек. У тебя десять минут.

— Успею… — киваю ей я. — Первое. В каком году Пушкин получает свою вторую должность на государевой службе? И где?

Класс зарывается в смартфоны, благо, у каждого есть свой. Учительница неодобрительно смотит, но ничего не говорит.

— Тысяча восемьсот двадцатый! Кишинёвская канцелярия губернатора! — раздаётся с нескольких мест.

— Точнее? — прошу.

— Май!

Записываю на доске «май 1820».

— А когда он туда прибыл фактически? И когда? И где был по дороге?

— Прибыл в сентябре, по дороге написано, заехал в Крым и на Кавказ, с семьёй Раевских, — озвучивают со второй парты.

— Роза Ароновна, как вы сами считаете, насколько это правильно и дисциплинированно? — спрашиваю её с улыбкой. — Я ничего не утверждаю. Но в моих глазах, рвение на стезе служебного долга выглядит иначе. К этому мы ещё вернёмся… а теперь второй вопрос. Какое место службы Пушкина после Кишинёва?

— Одесса, переведён в двадцать третьем! О, «…Пушкин добивается перевода по службе в Одессу в канцелярию графа Воронцова. Ухаживание за женой начальника, а, возможно, и роман с ней и неспособность к государственной службе обострили его отношения с Воронцовым», — сообщает всё та же вторая парта. Которая, видимо, наткнулась на ту же статью в Википедии, что и я.

— Точно. Роза Ароновна, неблагонадёжного политически человека, по которому было следствие в восемьсот двадцатом, опального практически гражданина берёт на свой страх и риск к себе одесский губернатор Воронцов. И что на выходе? К службе не способен — это не моё мнение, это наши, скрепя сердце, признали таки в энциклопедической статье Википедии. Плюс, видимо, в благодарность, Пушкин ещё и за женой Воронцова начинает волочиться. Насколько это порядочно? Опускаем литературные изыски.

— Это сложный вопрос, поэты — творческие личности. — роняет учительница.

— У меня — своё мнение по этому поводу, — киваю ей я. — И пусть кто-то скажет, что не согласен. Я сейчас о простой человеческой порядочности и благодарности. Опускаем тот факт, что сам Воронцов — герой войны двенадцатого года. А Пушкин — школяр, только из ВУЗа и с первого места работы. Которого боевой офицер взял под опеку. Хотя мог не связываться. Как ему Пушкин отплатил? Насколько это благородно, и почему вы нам этого не рассказывали? Я сейчас уже не говорю, что лично мне не симпатичен сотрудник, согласившийся добровольно на государеву службу, а вместо этого… «оказался к ней не способен», далее не продолжаю. Идём дальше. Потом — ссылка, не важно за что. Потом — аудиенция у Николая Первого. Возвращение из опалы и в тридцатом году — свой первый бизнес.

— «Литературная газета»! — раздаётся со второй парты. — Издание закрыто через тринадцать номеров!

— Это первый самостоятельный результат, — развожу руками под смех класса. — Ладно, бывает. А дальше — свадьба с шестнадцатилетней Гончаровой, не моё дело, что она на полтора десятка лет моложе. Хотя, в наше время такие браки имеют весьма однозначную оценку социума, о ней не буду.

Учительница слабо улыбается, класс смеётся.

— Это сложный вопрос, поэты — творческие личности. — Повторяет учительница.

— Само по себе — бог с ним, — возражаю ей я. — Но я это событие склонен рассматривать как одну из ключевых характеристик того из двух Александров Сергеевичей, которого нам навязывают в герои. Не спросив нашего мнения. Понимаете, вы нас учили не фактам о Пушкине; вы нам преподавали готовую оценку, — поднимаю вверх указательный палец. — лично мне претит сам подобный подход. Было бы наше восхищение им таким же бурным, знай мы — в ходе изучения его биографии в седьмом классе — все реальные факты его биографии? Или нами кто-то манипулировал на этапе составления программы? Но вернёмся к анализу…

— «…Там супруги прожили до середины мая 1831 года, когда, не дождавшись срока окончания аренды, уехали в столицу, так как Пушкин рассорился с тёщей!» — под общий хохот сообщает вторая парта.

— А это — к его умению ладить с людьми. — Снова поднимаю вверх указательный палец. — Пока не делаем выводов, а вдруг тёща стерва? Пока просто запоминаем. Царское село и Болдинскую осень в анализе опускаем.

— В декабре тридцать третьего получает придворный чин, через полгода подаёт в отставку! — добросовестно помогает вторая парта, сообразившая, где нужно делать акценты.

— Как Вам? — обращаюсь к учительнице. — Не обсуждаем мотивов, мы о них не знаем. Только факты. Затем Пушкин просит отпуск, царь предлагает полгода и десять тысяч рублей.

— Пушкин просит тридцатку! — врезается вторая парта. — Царь даёт отпуска только четыре месяца!.. И тридцать тысяч рублей да, тоже даёт… — удивляется вслух вторая парта, видимо, читающая с экрана.

Класс снова содрогается от смеха, в этот раз к смеху присоединяется даже учительница.

Ну неужели начали думать своими головами, а не штампами…

— Это к вопросу притеснения Пушкина царизмом, помните, вы нас этому учили?

Учительница обреченно кивает головой.

— Далее давайте сразу в конец. Опускаем причины дуэли, это отдельная тема. Что там о позиции царя после дуэли? — привычно смотрю на вторую парту, за которой Жанна и Руслан с увлечением тянут друг у друга планшет, видимо, с открытой биографией.

— «Если Бог не велит нам уже свидеться на здешнем свете, посылаю тебе моё прощение и мой последний совет умереть христианином. О жене и детях не беспокойся, я беру их на свои руки», эту записку от царя передал Жуковский, — говорит Жанна.

— Первое. Заплатить долги. Второе. Заложенное имение отца очистить от долга. Третье. Вдове пенсион и дочери по замужество. Четвертое. Сыновей в пажи и по полторы тысячи рублей на воспитание каждого по вступление на службу. Пятое. Сочинения издать на казённый счёт в пользу вдовы и детей. И шестое. Единовременно десять тысяч рублей. Это распоряжение царя по факту смерти Пушкина. — Декламирует, глядя в планшет и поднявшись со своего места Руслан.

— Как это стыкуется с точкой зрения учебника, что де царь ненавидел Пушкина и видел в нём чуть не угрозу трону? — спрашиваю, обращаясь к учительнице.

— А ведь правда, была такая тема! — доносится с разных концов класса.

— Это классический пример, когда нам вместо фактов, вернее, под видом фактов, преподносят оценки. — смотрю прямо на учительницу. — Ну и в завершение. Нас учили, что царь был рад. А что он реально озвучил в адрес Дантеса?

— Военный суд первой инстанции (полковой) приговорил, в предварительном порядке, Дантеса к смертной казни, — сообщает Руслан, сверяясь с планшетом.

— Дальше уже детали, — перебиваю его я. — Не казнили, но лишили всех чинов и пинком под… в общем, выгнали из страны.

— Ты закончил? — морщится учительница. — Мы вышли за рамки десяти минут.

— Да я практически закончил. Не буду говорить, что ещё один бизнес проект поэта — журнал "СОВРЕМЕННИК" — обанкротился очень быстро. Просто хотел добавить. Второй Александр Сергеевич, который Грибоедов, погиб, по всей видимости, с оружием в руках. Защищаясь вместе с миссией российского посольства в Тегеране.

Класс замолкает. Воцаряется звенящая тишина.

— Роза Ароновна, я это всё читал и учил сам. Вы нам, к сожалению, освещали события чуть иначе. Вместо того, чтоб учить нас думать, нас учили думать так, как надо. А кому надо — оставим за кадром.

Мои слова перебивает школьный звонок.