Глава 23
Укрыв Лену, плотно закрываю дверь в старую спальню, чтоб не разбудить её случайным шумом. Какое-то время верчу в руках решения суда.
Странно. До этого момента я ничуть не чувствовал себя недостаточно взрослым. А вот теперь, получив всего лишь бумажку, почему-то чувствую себя иначе.
Спать ложусь в "большой" спальне, чтоб не потревожить Лену. Ночью чувствую, как что-то тёплое ныряет ко мне под одеяло и прижимается сзади. Я пытаюсь развернуться, но голос Лены шепчет на ухо:
— Не вертись. Спи. Всё утром. Я для комфорта пришла.
Ну ладно.
Утром просыпаемся и готовим завтрак вместе.
— Что это с тобой, Лен? — спрашиваю, с удивлением глядя, как она быстро трёт сыр для спагетти. — Где что в горах сдохло?
— Не поверишь. Вчера, пока всем доказывала, что несу за тебя ответственность, так вошла в роль, что стала ощущать себя старшей, хи-хи. Вот с утра на кулинарный зуд пробило, — разводит руками Лена.
— А у меня, как взял в руки эти решения суда, почему-то наоборот ощущение детства появилось. Никогда раньше не было.
— Мда-а, парадоксально, как говорит Бахтин, — кивает Лена и обдаёт всю кухню паром от выливаемого на сковородку со спагетти соуса.
Ладно, съедим…
Я режу салаты. За делом, вспоминаю один отложенный вопрос. Рассказываю Лене о мальчике Тимуре с пьющей, но ещё не потерянной матерью. Рассказываю про пожертвованные шесть тысяч.
— Лен, скажи, как врач и психолог. Им чем-то можно помочь?
— Пацану — да. Матери — ты просто на пропой денег подарил, смирись. — пожимает плечами Лена.
— Почему? От алкоголизма не лечат?
— Почему не лечат, лечат, — ещё раз пожимает плечами Лена, вымешивая соус со спагетти. Кажется, я был не прав, пахнет вкусно. — Но для этого прежде всего нужно желание пациента. Судя по твоему описанию, об этом речь не идет.
— А пацану как помочь?
— Навскидку три момента. Нет, стоп, даже пять. Погоди, — Лена пробует своё варево на сковородке, щедрой рукой отсыпает столовую ложку чили и продолжает, — первое, оторвать пацана от социальной среды. Твоя идея водить его с собой на бокс в этом смысле идеальна. Второе, поработать с его самооценкой. Тут можешь и ко мне водить, я справлюсь. Уж спрофилактировать смогу. Да и даже психические травмы проработать, если есть.
— Ты говорила, пять пунктов, — напоминаю, поскольку она опять увлеченно пробует содержимое сковородки.
— Продолжаю. Третье, не давать ему отставать в школе. В идеале, вообще делать с ним уроки. У него один шанс в жизни — выучиться. Нельзя дать этому шансу протухнуть.
— Сделай паузу, — понимаю, что забуду, потому быстро всё записываю. — Продолжай.
— Четвертое как часть второго. Его гардероб, карманные деньги и варианты досуга в выходные, когда мать пьяна, должны быть качественными и полноценными. И пятое. Он должен знать, что его любит кто-то из тех, кого он уважает и ценит. Мать на такой объект обожания не канает, сразу говорю.
Лена резко подхватывает сковородку с плиты, ставит её на стол и продолжает:
— Так, кажется не передержала… Мелкий, я уже вижу по глазам твой немой вопрос. Который ты стесняешься задать мне под руку. Потянем.
— ??? — только поднимаю брови в так и не высказанном вопросе.
— Говорю, взять его на буксир, именно сейчас, потянем. Для начала, выясняй насчёт бокса. Не буду в деталях, но тут все элементы ключевые. Бокс — чуть не главный. Учитывая конкретную клиническую картину.
Дальше Лена отвозит меня в КЛИНИКУ, берёт телефон Тимура и обещает ближайший час уделить ему.
После КЛИНИКИ она ждёт меня на улице. Прогноз по матери Тимура, к сожалению, оправдался.
— Ты знаешь, пацан и правда прикольный. Общительный, не озлобленный, просто приятно работать, — удивленно рассказывает Лена.
— А ты с ним сейчас была?
— Ну да. Позвонила им, мать бухая. Я заехала. Тимуру сказала, что от тебя. Пошли вдвоём гулять, покормили его в ЛАГМАНе. Потом смотались быстро на Гагарина форму школьную купили, она в багажнике. Отдадим ему лично тридцать первого, чтоб мать не пропила… Потом на аттракционы в ПАРК ГОРЬКОГО. Заодно с ним поработала. Всё равно тебя ждать, заняться нечем.
— И что скажешь?
— Да он здоровее нас… Психически. Не знаю, где выдают такой шикарный ресурс психики.
— Лен, как я тобой иногда горжусь, — наклоняюсь над коробкой передач и целую её в висок.
— Да ладно, подумаешь, — жмурится Лена. — Хотя да. Говори, хи-хи. А если серьёзно, материнский инстинкт, Мелкий. К тому же, мы с тобой, видимо, действительно неплохая пара. Всё то, что ты начинаешь считать своим, для меня тоже становится не чужим. Вот твою эту Ануш я как-то не смогла принять. А Тимкой займёмся. По мере сил.
…
Вечером Сергеевич говорит, что Тимура примут в детскую группу, но только с третьего сентября. Платить ничего не надо.
— Это только для него или в принципе? — интересуюсь за шахматами после тренировки.
— Для всех. Кому нет двенадцати. — чётко отвечает Сергеевич. — Лично я ещё рос в те времена, когда платного спорта не было. Все секции были бесплатными. Чемпионы в секции есть, деньги тоже. Драть с малолеток для выживания пока не нужно. С теми, кто до двенадцати, работаем бесплатно. Да и время для остальных неудобное — обед.
…
Следующие дни сливаются в сплошную карусель, прежде всего из-за Анны. До первого сентября стремимся успеть как можно больше: у неё контрольное обследование перед запланированной операцией. Котлинский говорит, анализ не должен оставлять сомнений, что процесс «повёрнут вспять», чтоб операция была отменена.
Потому выкладываемся по полной.
Я — занимаясь только ею с девяти до обеда. Она — терпеливо вынося разные комбинации расстановки игл, многочасовое лежание в одном положении, монотонный и болезненный характер процедур.
«Сустав» за это время «встал на ноги», передал через Котлинского «благодарность» в размере трети моей месячной зарплаты и укатил, как говорит Котлинский, куда-то в Юго-Восточную Азию отдыхать душой и телом.
А потом настаёт первое сентября. Анна идёт сдавать анализы, результаты которых через пару дней скажут, к чему мы пришли за этот месяц.
А мне пора в школу.
…
Первого сентября, когда я прихожу в школу, вахтёр на входе меня сразу разворачивает на школьный двор, который у нас за школой.
Вместо оговоренного начала уроков, на школьном дворе застаю практически всю школу, по крайней мере, старшие её классы (с младшими я особо не знаком по понятным причинам), слоняющимися в ожидании не понятно чего.
После получаса стояния на улице, к микрофону, установленному в центре школьного двора, подходит завуч по воспитательной работе, женщина средних лет с усталыми, не смотря на первый день занятий, глазами, и объявляет:
— Пожалуйста, сохраняем спокойствие! Уже не жарко! Никто никуда не расходится!
Не знаю, кому тут не жарко. Лично мне, при плюс тридцать, да ещё под солнцем, жарко даже в белой рубашке с коротким рукавом. На которую, по просьбе Лены (не смог отказать — теперь жалею), надел пиджак, составляющий костюмную пару с этими брюками.
Ловлю парня из параллельного класса, поскольку никого из своих почему-то не вижу:
— Дёма, ты не знаешь, это надолго? И где все наши?
— Из ваших ещё вообще никого не видел. Наверное, кто-то в курсе был, что Торжественную Линейку задержат, — отвечает Дёма, — и всех ваших предупредил. Насчёт надолго ли — ещё полчаса как минимум, трибуну же не установили.
Я почему-то не состою ни в одном классном либо школьном чате, надо потом будет выяснить, как так. И в моём профиле в соцсетях также нет в друзьях никого из моего класса или школы. Интересно, почему?
От нечего делать, иду слоняться по школьному двору. Забредаю за трансформаторную будку, за которой вижу группу тех, кто учится на год старше, оживлённо что-то обсуждающую. В центре внимания — троица Серый, Сява и Белый.
— Не надо нас подставлять, — очень недовольно говорит троице парень в очках, имени которого я не знаю, но смутно помню в лицо. — За жопу вас возьмут по-любому, а санкции лягут на весь класс. Вам похуй, а у меня грант. Если мне резанут грант — получается, я из-за вашей наркоты из лицея вылетаю.
— Не бзди, Филин! — развязно говорит Белый, и подносит зажигалку к странного вида сигарете, которую держит Серый. — Пусть вначале поймают!
— Да что вас ловить, вас сейчас разгондонит не сходя с места! — продолжает отчего-то злиться парень в очках.
Серый затягивается, после чего передаёт странную сигарету Белому. Тот повторяет манипуляции, и передаёт её дальше Сяве, который, затянувшись, с победоносным видом обводит взглядом окружающих:
— Никто не желает?
Их одноклассники по одному начинают отворачиваться и расходиться. Парень в очках бормочет себе под нос «Вот козлы тупые» и тоже отходит в сторону.
Частоты мозга у Сявы, Белого и Серого странно меняются под влиянием сигаретного дыма. Это однозначно какой-то наркотик. Тут Сява замечает меня и машет рукой, вероятно, приглашая подойти.
Я отрицательно качаю головой и остаюсь на месте.
— Ждите, сейчас мелкого пугану! — бросает Сява и направляется ко мне. Подойдя ко мне, он выдыхает этот странный дым мне в лицо.
И закономерно получает в ответ по корпусу.
После чего падает на колени и судорожно корчится в позывах рвоты.
Логично, учитывая «голый кулак», как говорит Сергеевич.
Белый с Серым, уже здорово «датые» (сейчас частоты их мозгов не имеют ничего общего с нормальными. Что ж там за сигарета такая?), переступают через свои ранцы и направляются ко мне со словами:
— Ох-ел?! А ну сюда!
И я иду им навстречу.
Белый, очевидно, под влиянием затуманенных мозгов, воображает себя великим бойцом и пытается ударить меня ногой. Которую я жёстко встречаю локтем «на разрыв», попутно роняя его на землю.
Пока вожусь с Белым, Серый успевает подойти практически вплотную. Его успеваю ударить головой в лицо, потом, с подшагом назад, также бью по корпусу: эта троица почему-то как на подбор гренадёрских статей и миндальничать не приходится.
Впрочем, какими-то боевыми навыками они тоже не отличаются и я в итоге не удерживаюсь от пафосной фразы: «Мелкий я не для тебя».
Видимо, Белый, Серый и Сява популярностью не пользуются и в среде своих: во время нашей "двигательной активности", одноклассники этой троицы возвращаются обратно, почти что обступают нас с боков, отгораживая от единственного прохода за трансформаторную будку, но никто из них не вмешивается. Потом, расталкивая их, на сцене появляется какой-то незнакомый мне парень, видимо, из параллельного класса. Окидывает взглядом всю картину целиком, бросает не понятно кому «Ну ты дал джазу! Не пожалей!» и исчезает в обратном направлении.
Оглядываюсь на окруживших нас, нахожу взглядом свой рюкзак там, где сбросил его с плеча. Поднимаю его, закидываю на плечо и, раздвигая толпу, иду на школьный двор, искать свой класс.
У себя за спиной слышу слова того самого парня в очках:
— Ну вот и довыябывались, козлы… Теперь из-за вас…
Дальше я ничего не слышу, так как угол трансформаторной будки перестаёт отделять меня от шума школьного двора.
Минут через двадцать, когда Торжественная Линейка всё же начинается, класс троицы стоит радом с нами. Ни Сявы, ни Белого с Серым среди учеников не видно.
За время, потерянное в ожидании Линейки, я бы мог раз двадцать «кинуть» Анне правильную частоту, «подсвечивая» опухоль. Или проплыть три километра в режимах. Или проплыть два километра без режимов. Или отработать пятнадцать раундов с Сергеевичем на «лапах». Кстати, после «лап» тактические схемы переходят на автоматический уровень…
Или я мог бы просто поспать.
Первой выступает директор школы. Она минут тридцать многословно поздравляет нас с началом учебного года. Мне кажется, просто поздравить можно было бы значительно короче… Или у этой речи есть ещё какая-то не известная мне функция?
После неё, слово по очереди переходит к двум завучам, по воспитательной работе и старших классов, которые говорят примерно о том же.
Мне ещё сильнее жаль времени.
Потом нам, наконец, командуют идти по классам и ещё минут пятнадцать школа длинной змеёй втягивается в одну дверь, в которую по очереди входят все классы с первого по выпускной.
Первым уроком у нас оказывается классный час, на котором наша классная руководитель в течение целого урока интересуется у каждого из нас, как прошло лето.
Не понимаю, что я должен был почерпнуть на этом уроке. За эти сорок пять минут я мог бы проплыть ещё пару километров…
